* ВНЕ КОНСПЕКТА

* О НЕЛЕГКОЙ СУДЬБИНУШКЕ БРАТА-ПЕРЕВОДЧИКА

Помните легендарное «Нельзя так с переводчиком!» из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию»? Там толмача, кажется, на кол посадили. Что ж, работа переводчика «опасна и трудна, и, на первый взгляд, как будто не видна». Вот перевел один в Лондоне фразу Горбачева «Мы симпатизируем британскому народу», использовав слово «sympathize» как «симпатия», и вылетел с работы. Почему? Потому как английский язык скрывает множество ловушек и подвохов. Да, «sympathy», действительно, означает симпатию, но глагол «to sympathize» будет уже означать совершенно другое – «соболезновать». Я был тогда еще студентом и, глядя по телевизору сие интервью первого и последнего советского президента, думал: неужели можно так переводить! Оказывается, и переводчики высокого ранга ошибаются. Переводчик Ельцина как-то вообще обратил в остроумную шутку весьма безобидную речь российского президента, который высказался в том духе, что, мол, те, кто говорил, что наша встреча с Клинтоном провалится, сами провалились. Этот переводчик вместо слова «fail» – «проваливаться» употребил почему-то «to get into troubles» — «попасть в беду, превратиться в бедствие», отчего Билл Клинтон прямо покатился со смеху. Получилось, в конечном, итоге, что злопыхатели сами накликают на себя беду. Клинтон посчитал это хлесткой пощечиной прессе за ее нападки.

Когда-то был проведен эксперимент, в ходе которого фраза из гоголевского «Носа» «Он посмотрел утром на себя в зеркало и вместо носа увидел чистое место» после многократного перевода с русского языка на другой и потом обратно на русский оказалась следующей: «Она посмотрела в подзорную трубу на останки корабля». В английском же нечто подобное может произойти уже при первом переводе. Краткость и многозначность английского языка вынуждает переводчика быть предельно внимательным. Или, как говорил один тренер по американскому футболу, always on the toes – быть всегда наготове. Порой разговариваешь с англичанином – и все в порядке, будто бы на родном языке говоришь, никаких проблем. В другой раз речь англичанина, даже если он из того же стольного града Лондона, записанную на пленку, приходится прослушивать вновь и вновь, чтобы хоть что-то понять из его заиканий, придыханий и проглатываний целых слогов и слов. Некоторые диалекты просто угнетают. Попробуйте, к примеру, понять диалект, где двойные буквы «l» и «r» не произносятся и вместо них слышится звук «у». Когда такой носитель «живого языка» говорит фразу «I will sell that mirrow tomorrow», появляется ощущение, будто он во рту горячую картошку держит и в данный момент говорить толком не может. То же с американцами. С жителем Нью-Йорка или Бостона еще ничего, говорить можно на равных, а вот если южанин затараторит без остановки со своим специфическим проирландским акцентом, слушаешь его и думаешь: «Господи, хоть бы он быстрее заткнулся!».

Понимание собеседника зависит не только от диалекта, не только от дикции, но даже от его образованности. Это особенно заметно в общении с американцами. Чем глубже в массы «многострадальной Америки», тем сложнее с нашим академическим английским. Негров из Гарлема ты уже вообще перестаешь понимать.

Вот почему так много проблем у переводчиков, особенно на ответственных встречах, переговорах, презентациях… Нагрузки на их несчастные организмы при параллельном переводе равны тому напряжению, что переносит летчик-испытатель в полете. Не зря в США после двадцатиминутного параллельного перевода специалист берет небольшой отдых, а платят ему не меньше 7 долларов в час (у нас же переводчиков просто-напросто обдирают). Помню, как-то, не напрягаясь, я переводил лекцию одного американского солидного джентльмена. А вот после двухчасовой лекции одной канадки (канадский, кстати, ближе к британскому английскому со всеми достоинствами и, что обидно, недостатками), шатаясь, возвращался домой и думал: «Хоть бы ветер встречный не дул, а то я и к утру до дома не доберусь…».

Некоторые важные персоны своей речью настолько отягощают перевод, что впору только руками развести или повеситься. Как, к примеру, передать на английском фразу последнего президента СССР: «Ну и мы, думаю, что, вот в таком вот разрезе, и что правильно, все-таки пойдем на это…». Я, будучи еще студентом, услышал это по телевизору и, мысленно сделав перевод, замер в ожидании: как же выкрутится переводчик Горбачева. Он, молодец, сказал очень просто: «We will go to it». Но я в душе порадовался и за себя, потому что в отличие от официального переводчика передал весь колорит высказывания Михаила Сергеевича: «Well, and I think, anyway, in such a case, sure, we are gonna go to that what is right, I guess…».

Все, что я говорил об устном переводе, относится и к переводам письменным, особенно к переводам Библии и евангелий, выдержавших бесчисленное множество редакций. Тот язык, арамейский, на котором говорил Иисус Христос и на котором, скорее всего, и были записаны «добрые вести», уже почти не сохранился, а все евангелия переводились на греческий, возможно, даже через иврит, потом со старославянского – на церковнославянский, потом – на старорусский, на современный русский… Естественно, что многое в этих текстах деформировалось, некоторые выражения вообще изменили смысл. И даже при адаптированном переводе, когда вроде все понятно, сохраняются искажения, так как адаптировался все же не первоисточник, а уже искаженная копия. Некоторые идиомы и термины оказались поняты буквально. Так, когда Иисус говорил, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем плохим людям войти в Царство Божие, то, как сейчас оказалось, имелся в виду не верблюд, а толстый морской канат, который назывался верблюдом.

Однако, говорят, уже существует научный перевод всех четырех евангелий, где многое звучит по-новому.