Уильям Мейкпис Теккерей Диккенс во Франции Увидев на стенах домов громадн...

Уильям Мейкпис Теккерей

Диккенс во Франции

Увидев на стенах домов громадную афишу, возвещавшую о том, что в театре "Амбигю-Комик", на Больших Бульварах пойдет "Николас Никльби, или Лондонские воры", и, прочитав в "Журналь де Деба" чрезвычайно суровую, можно сказать, даже свирепую критику на вышеозначенную драму и ее предполагаемого автора, бедного мсье Диккенса, я рассудил за благо выложить пятьдесят су на приобретение места в креслах, дабы удостовериться собственными глазами в достоинствах и недостатках сей пьесы.

Кто может забыть (я не говорю о тех, кто не видел этой драмы в Англии и потому не имеет о ней никакого представления), - кто может забыть трогательную игру миссис Кили в роли Смайка в театре "Адельфи", кто может забыть несокрушимое добродушие мистера Уилкинсона в роли злодея Сквирса? Верный своей натуре, он был так вкрадчив, лукав и слащаво сердечен, что каждый из его питомцев, должно быть, считал для себя просто удовольствием быть высеченным его рукой. А что за прелесть был Йетс в столь родственной ему роли Манталини! Может ли Франция, - подумал я, - произвести на свет фата, подобного Йетсу? Найдется ли в театре на парижских Больших Бульварах актер, который в роли Манталини мог бы создать такое же непревзойденное воплощение вульгарности н апломба, столь близкое к жизни? Нет, еще никогда никто не выкладывал свои два с половиной франка с такой готовностью, как ваш покорный слуга!

После Китая Франция - самая невежественная страна во всем цивилизованном мире, - думал я, - в то время как театр заполнялся публикой, а музыканты один за другим занимали свои места. Тщеславие этих людей не знает границ, они мнят себя выше всех народов Европы, и хотя они вторгались в Испанию, Италию, Россию, Германию, ни один из десяти тысяч этих завоевателей не в состоянии попросить хлеба на языке завоеванных ими стран. Но какова сила гения! С течением времени он побеждает все, даже невежество и тщеславие французов! Слава Николаса Никльби пересекла Ла-Манш, преодолев все препятствия. И вот я опять увижу честного Джона Брауди и коварного Ральфа Никльби, увижу честность и коварство на французский лад. Встретимся ли мы с семейством Кенуигсов и с их бесподобным дядюшкой, сборщиком платы за пользование водопроводом, мистером Лиливиком, и сочетается ли он законным браком с Джулианой Питоукер в портсмутской церкви? И, самое главное, что скажет по этому поводу миссис Никльби, несравненная миссис Никльби, о которой мир так бы ничего и не узнал, если бы Боз не открыл и не вывел на свет божий эту замечательную фигуру, которую, кстати сказать, каждый из нас имеет в лоне своей семьи? Есть ли госпожа или, вернее, госпожи Никльби во Франции? Сейчас мы это узнаем, как только поднимется занавес. Но что это? Оркестр заиграл увертюру.

Раздаются три глухих удара, от которых замирает сердце. Это суфлер подает сигнал. Огромный, ярко раскрашенный занавес медленно плывет вверх. Это минута жуткого и сладостного ожидания. Что будет дальше? Сначала не видно ничего, кроме множества ног. Постепенно открываются взору и обладатели этих конечностей, застывшие в такой неподвижности, как будто они простояли здесь тысячу лет. Потом открывается вся сцена, до самых облаков, чары рассеиваются, и расколдованные персонажи начинают

Действие первое

Перед нами школьный двор с высокой железной решеткой впереди и весьма картинным лесистым фоном позади. Если вы умеете читать по-французски, то из огромной вывески над воротами вы узнаете, что это школа г-на Сквирса "Paradis des enfants" {"Детский рай" (франц.).}. Где-то там, за рекой, которая вьется блестящей лентой на заднем плане, высится замок достославного лорда Кларендона, однофамильца покойного посла Англии в Мадриде.

Его светлость находится в отсутствии, но его прелестная дочь, мисс Аннабелла, как раз сейчас берет урок французского языка у Николаса Никльби, младшего учителя в школе мистера Сквирса. Однако Николас не простой учителишка, он недавно осиротел, и его дядя, богатый лондонский банкир мсье Ральф, взял на свое попечение его сестру бесприданницу и добыл Николасу место младшего учителя в йоркширской школе мистера Сквирса.

Лондонский банкир, богач, раздобыл для своего племянника место в школе с окладом в восемь гиней в год! Нет, тут что-то неладно! Особенно когда вы узнаете, что всего несколько лет тому назад глава этого учебного заведения мсье Сквирс был клоуном и канатным плясуном в ярмарочном балагане. Но... Пусть это останется неизвестным до последнего акта, когда волею небес все тайное станет явным.

Тем временем Николас, счастливый Николас, дает урок прелестной мисс Аннабелле. Вот уж действительно, урок! Урок чего? Увы! Увы! Когда двое красивых, чувствительных и пылких молодых людей склоняются над одной и той же книгой, то всем известно, что из этого получается. Все, кто когда-либо перелистывал эту книгу, все равно какую, французскую или древнееврейскую, все знают, что ее страницы говорят на одном и том же языке.

Между тем в отсутствие своего помощника мсье Сквирс сам занимается с учениками. Только один из их числа находится во дворе: это откормленный, нарядно одетый, чистенький и розовощекий мальчик. Рядом с ним мы видим джентльмена по имени Брауди, гуртовщика по роду занятий, который, будучи большим любителем музыки, в настоящую минуту обучает толстого мальчика игре на кларнете.

Толстый мальчик получил от главы школы шутливое прозвище Проспектуса. Почему? Да потому что он очень толст, пышет здоровьем, нарядно одет и что одно его присутствие в школьном дворе способно побудить родителей и опекунов отдать своих детей в это учебное заведение, питомцы которого выглядят так блестяще.

Здесь следует заметить, во-первых, что, выставляя напоказ этого мальчика как типичный образец, тогда как все остальные его питомцы были доведены голодом до полного истощения, мсье Сквирс поступал как самый последний мошенник и негодяй; и, во-вторых, что даже этот образец при ближайшем рассмотрении никак нельзя было признать образцовым. В жизни я не видывал более жалкого созданья: кожа на нем обвисла как на откормленной во Франции свинье, а своей долговязой фигурой он напоминал борзую. Глядя на этих животных, нельзя не почувствовать презрения к французской нации. Конечно, это замечание может быть воспринято как политический выпад.

Итак, Джон Брауди музицирует с Проспектусом, который рассказывает ему об обстоятельствах, изложенных нами выше. По окончании урока честный Джон извлекает из кармана кусок пудинга, припасенный им, чтобы попотчевать своего ученика. Бог ты мой, с какой жадностью Проспектус набрасывается на еду! Ибо хотя он единственный, кого в школе хорошо кормят, но мы вынуждены с сокрушением сердечным признать, что он одержим бесом чревоугодия.

В то время как Проспектус ест пудинг, другой воспитанник мистера Сквирса украдкой подглядывает за ним. О, этот мальчик в тысячу раз более несчастен! Посмотрите на него, на это дрожащее от холода дитя, склонившееся над книгой в жалкой лачуге в самой глубине двора. Он одет в лохмотья, ему не разрешают жить вместе с другими детьми, на переменах они постоянно избивают его, а во время уроков все их шалости вымещаются на его многострадальной спине.

Кто же этот несчастный? Десять лет тому назад человек по имени Бичер привел его в "Детский рай" и, заплатив за его содержание вперед за пять лет, оставил его на попечении мсье Сквирса. С тех пор никто не навещал мальчика, и когда, по истечении пятилетнего срока, мсье Сквирс отправился по указанному адресу, чтобы получить деньги на содержание мальчика, он обнаружил, что его безбожно обманули, что никакого Бичера не существует и что ему не от кого ждать вознаграждения за свои труды. С этого дня начались все несчастья горемычного сиротки. Никто не заботился о нем, никому он не был нужен. Может быть, даже его имя ему не принадлежало. А звали его Смайк, во французской пьесе - Смик.

Несчастный Смик! Но он приобрел друга - доброго младшего учителя Никльби, который стал отдавать ему половину своей жалкой порции хлеба и пудинга, понуждал его усердно заниматься науками и по мере своих сил защищал от преследований мальчишек и самого мсье Скварса (так его именуют в пьесе).

Джон Брауди только что кончил давать урок игры на кларнете Проспектусу, когда в школу вернулся Николас Никльби. Между молодыми людьми произошел разлад: узнав о частых посещениях Николасом Кларендон-Касла, Джон Брауди по глупости приревновал к нему дочь мельника, мисс Дженни, с которой он, Джон Брауди, недавно обручился. Глупый Джон! Ведь сердце Николаса отдано юной особе, занимающей более высокое положение в обществе, и, как ему казалось, без всякой надежды на взаимность. И в тот самый момент, когда Николас вошел во двор школы, Джон взял свою дубинку и погнал в Лондон стадо волов.

Никльби пришел как раз вовремя, чтобы защитить своего бедного друга Смика. Собрав всех своих питомцев во дворе, мсье Сквирс проверял, как они выучили уроки. Когда очередь дошла до несчастного Смика, забитый и запуганный мальчик начал дрожать всем телом, заикаться и не смог вымолвить ни единого слова. Взбешенный Сквирс набросился на него с палкой и чуть было не assomed {Убил. (Характерный для Теккерея прием соединения французского глагола с английским окончанием прошедшего времени.).} свою повергнутую на землю жертву, но тут Никльби почувствовал, что терпеть подобные зверства свыше сил человеческих, выступил вперед, и, когда Сквирс замахнулся палкой для очередного удара - pouf! pif! un, deux, trois, et la {Пиф, паф, раз, два, три и готово! (франц.).}, - мсье Никола flanqued {Нанес (франц.).} ему несколько coups de poing и bientot опрокинул его a terre {Ударов кулаком и скоро (опрокинул его) на землю (франц.).}.

Можете себе представить, каким ликующим улюлюканием все мальчики вторили этой расправе и как они запрыгали и завизжали от восторга, а потом хлоп! - все как один ринулись на своего незадачливого учителя и осыпали его градом ударов, - они колотили его палками и кулаками, пинали ногами, кусали и царапали, что он заслужил в полной мере, а потом раскрыли ворота "Детского рая" и разбежались во все стороны.

Увидев плоды своих трудов, Никльби понял, что ему тоже не остается ничего иного, как поскорее убраться восвояси. Он быстро набросал несколько строк своей прелестной ученице мисс Аннабелле, чтобы объяснить ей причину своего внезапного отъезда и заверить ее в том, что его честь осталась незапятнанной, взял свою трость и навсегда покинул школу.

Только один мальчик остался там; бедняге некуда было идти. Но когда он увидел, что его единственный друг Николас уходит, он тоже тронулся было с места, потом остановился в нерешительности, но когда Николае уже был на некотором расстоянии от школы, собрался с духом и бросился догонять его со всех ног, как будто спасая свою жизнь (впрочем, вероятно, так оно и было).

Вот перед вами на рисунке два друга - Николас и бедняга Смик. Оба одеты на английский лад, и вы не можете себе представить, каким громом аплодисментов сопровождалась эта сцена, когда опустившийся занавес возвестил об

Окончании первого действия.

"Ah, ah, ah! ouf, pouf!" - "Dieu, qu'il fait chaud!" - "Orgeat limonade, biereb - "L'Entreacte, journal de tows les spectacles!" - "La Marseillai-ai-aise! {Ах, ах, ах! Ох, ох! - Боже до чего же здесь жарко! Оранжад, лимонад, пиво! - Покупайте "Антракт", программу всех спектаклей! Мар-сель-е-зу! (франц.).} Такими возгласами из партера и лож публика заполняет томительные десять минут антракта. Три bonnes {Служанки (франц.).} в ложе с упоением сосут апельсины, а сопровождающий их джентльмен в мундире, в красном кепи и при серьгах угощается ячменным сахаром. Petite maitresse {Франтиха (франц.).} в абонированной ложе приглаживает свои bandeaux {Зачесанные на прямой пробор волосы (франц.).}, оправляет белые манжетки и рассматривает свои chiffons {Наряд (франц.).}, в то время как ее спутник в узком спенсере из черного бархата, натянув желтые замшевые перчатки, с высоты своего величия разглядывает публику в бинокль. Четырнадцать человек, насквозь прокуренные, бородатые и не выше четырех футов ростом каждый, пробираются на свои места в вашем ряду, отдавливая вам ноги. Стук, стук, стук - раздаются три глухих удара. Начинается увертюра. Занавес поднимается и перед нами

Действие второе

Таверна "Les Armes du Roi" {"Королевский Герб" (франц.).}, по-видимому, одна из наиболее посещаемых в Лондоне. Ясно, что она расположена на Йоркширской дороге, ибо первый посетитель, кого мы там видим, это Джон Брауди. Немного погодя к нему присоединяется Проспектус, за ним появляется Никльби, а затем и бедняга Смик, - все это беглецы из "Paradis des Enfants", покинувшие порознь сию негостеприимную обитель.

В этой же самой таверне известный банкир Ральф Никльби обделывает свои делишки и посвящает зрителей в целый ряд своих секретнейших операций. Появляется милор Кларендон, представительный мужчина, но - увы! - как это сразу становится ясно, отпетый негодяй. Горе привело его на стезю порока: десять лет тому назад он потерял сына, прелестного шестилетнего мальчика, и, ожесточившись сердцем от этой утраты, пристрастился к азартной игре, к употреблению горячительных напитков в виде vins de France {Французских вин (франц.).}, помрачающих рассудок, и к другим, еще более пагубным порокам. Воспылав страстью к очаровательной Кэт Никльби, он (отец мисс Аннабеллы!) "пришел к банкиру просить его о ссуде в десять тысяч фунтов стерлингов и пригласить его на ужин вместе с его племянницей Кэт. Банкир охотно соглашается. Деньги он выкладывает тут же и немедля отправляется за племянницей. Ах, милор, милор, берегитесь! Ваш организм подорван, состояние промотано, банкротство и смерть смотрят вам в лицо. Но милор и ухом не ведет. Он заказывает роскошный ужин в отдельном кабинете, и пока накрывают на стол, усаживается вместе с другими лордами в общей зале распить бутылочку. Вы только полюбуйтесь на этих блистательных джентльменов в коротких сюртуках с пелеринами, в лосинах и высоких сапогах со шнуровкой, ни дать ни взять заправские английские аристократы.

- Готов биться об заклад на cinq cent guinees {Пятьсот гиней (франц.).}, лор Бифштекс, - говорит милор Кларендон, взыгравший под действием винных паров, - что сегодня вечером я буду ужинать с прелестной Кэт Никльби.

- По рукам! - восклицает лор Бифштекс.

Но почему этот разговор заставил встрепенуться только что вошедшего в таверну молодого незнакомца? Почему, позвольте спросить? Да потому, что этот незнакомец - родной брат Кэт, Николас Никльби. И, будьте покойны, услышав о намерении его светлости, он устроит хорошенький тарарам.

- Вы будете ужинать с Кэт Никльби? Вы, сударь, наглый лжец!

Лорды вскочили с мест.

- Кто этот чудак? - невозмутимо вопрошает милор Кларендон.

- Собака! Как твое имя?

- Ха, ха, ха! - презрительным смехом отвечает сиятельный лорд.

- Джон, кто этот человек? - спрашивает Николас, схватив за рукав лакея.

Бедняга Джон в испуге пытается вывернуться и лепечет что-то нечленораздельное, как вдруг, кто бы вы думали входит в таверну? Банкир Ральф со своей племянницей Кэт.

Ральф. Проклятье! Николас!

Кэт. Братец!

Николас. Прочь, женщина! Отвечайте, милостивый государь, на каком основании вы привели мою сестру в такое общество и кто этот негодяй, с которым вы решили ее познакомить?

Ральф. Лорд Кларендон.

Николас. Отец мисс Аннабеллы! О, боже!

Дальнейшее не требует пояснений. Пристыженные аристократы удаляются ужинать вместе с банкиром, а мисс Кэт и только что прибывший Смик бросаются в объятья Николаса.

На этом, леди и джентльмены, заканчивается второй акт, скажем прямо, довольно вялый и малоправдоподобный по содержанию. Чтобы пять человек, бежавших по одиночке из Йоркшира, не сговорившись, пришли в одну и ту же таверну в Лондоне через пять минут один после другого; чтобы знаменитый банкир мистер Ральф устраивал свои дела в той же таверне и за чашкой кофе во всеуслышание признавался в том, что он поручил своему бывшему приказчику Бичеру убрать или даже убить сына лорда Кларендона, и, наконец, чтобы сам лорд Кларендон, владелец шикарного городского особняка, принимал своих высокопоставленных гостей в этом третьеразрядном трактире, - все эти обстоятельства могут показаться критику крайне неправдоподобными. Однако погодите говорить о неправдоподобии, пока не увидите невероятных событий, происходящих в

Действии третьем

Как уже было упомянуто, прежде чем стать директором школы, этот негодяй Скварс был канатоходцем и sal-timbanque {Клоуном (франц.).} и в качестве такового стал членом великого братства нищих, воров и бродяг, которое собирается в огромных средневековых катакомбах в Лондоне, чтобы обсуждать свои планы, делить добычу и устраивать оргии. По возвращении в Лондон мсье Скварс немедля восстановил связи со своими старыми сотоварищами, которые по настоянию одного всемогущего лица избрали его своим главарем.

Этим лицом был не кто иной, как банкир Ральф. Втайне от всех он держит в руках этих отпетых людей, посещает их притоны и пользуется у них непререкаемым авторитетом. Сам прожженный негодяй, он нуждается в помощи других негодяев. Горя желанием отомстить своему племяннику, он решает бросить его сестру Кэт в объятия лорда Кларендона. У старого банкира зародилось подозрение, что этот жалкий сирота, бездомный беглец из йоркширской школы Смайк не кто иной, как тот самый ребенок, которого десять лет тому назад... Но шшшш... шшш... Об этом пока молчок!

Где же обретается взбунтовавшийся племянник банкира и те, кого он взял под свою защиту? Ни один из них не ускользнул от неусыпной бдительности Ральфа. Николас, под вымышленным именем Эдварда Брауна, подвизается на подмостках одного театра недалеко от набережной Темзы. Скорей, Скварс, скорей! Собери несколько верных бродяг и песпеши в Уоппинг, чтобы схватить скрывающегося там Смайка и упрятать его в катакомбы воров, скорей, скорей! Нельзя без дрожи в сердце думать о том, что последует.

И вот в театральной уборной Николаса собрались все члены его маленькой семьи и вместе с ними честный Джон Брауди, переставший ревновать после того, как он узнал, что сердце Николаса отдано не Мельниковой дочери, а ее госпоже. Открывается дверь, и в комнату входит - кто бы вы думали? Мисс Аннабелла собственной персоной. "Бегите! Спасайтесь! - говорит она, задыхаясь, Николасу. - Я подслушала разговор моего отца с вашим дядей. Вы будете арестованы шерифом за похищение Смайка, нападение на Сквирса..." и т. д.

Впрочем, передать содержание этого акта немыслимо, так много всякой всячины в нем происходит. Лорд Кларендон, узнав, что весь доход от его поместий до конца его дней переходит за долги к банкиру, скоропостижно умирает, а Ральф завладевает документом, неопровержимо доказывающим, что юный Смайк не кто иной, как похищенный в детстве сын Кларендона.

L'infаme {Гнусный (франц.).} Скварс со своими приспешниками увозит мальчика. Джон Брауди, догнав беглецов, бросает Скварса в реку; шериф уводит Никльби в тюрьму, и порок торжествует в лице коварного банкира, но торжествует не надолго, в чем можно убедиться воочию, когда начнется

Действие четвертое

Полный решимости вызволить двух своих юных друзей, Джон Брауди преследует Ральфа по пятам, выслеживает его, когда тот приходит на свидание с бродягами, и подслушивает его разговор со Скварсом. Оказывается, что Скварс держит мальчика в катакомбах бродяг, в тайнике на глубине в тысячу футов ниже уровня моря. В этот вечер воры и нищие устраивают большое празднество - пир на весь мир с танцами. "И я буду там", - говорит Джон Брауди. Но что за чудо? Кто это появляется перед ним, как не его старый знакомец Проспектус, тот самый Проспектус, которого Джон обучал игре на кларнете. Проспектус теперь член братства воров и бродяг и на вечере будет увеселять их своей игрой. Брауди тоже придет вместе с ним во "дворец бродяг", переодетый и загримированный слепым нищим.

И вот они собираются десятками и сотнями; хромые и убогие, чернокожие метельщики, домушники и хипесницы, грабители и воры, безногие уличные скрипачи, одним словом, - сливки преступного мира Лондона, в свой "подземный готический дворец", на глубине в тысячу футов ниже уровня моря. Их номинальный глава - Сквирс, но подлинный вождь и повелитель - вот тот высокий человек в черной маске, который пока остается неизвестным для всех, кроме Джона Брауди. Джон сразу узнал его. Это Ральф!

- Приведите пленника, - говорит черная маска. - Он пытался бежать, нарушил клятву и должен понести наказание.

И что же бродяги делают? Они погребают несчастного Смайка заживо. Они спускают его в подземелье, заваливают выход огромным булыжником и уходят. Такова печальная участь Смайка.

Но юный Джон Брауди не дремлет. Ему удается вытащить из кармана одного из бродяг кошелек с документами, неопровержимо доказывающими, что Смайк лорд Кларендон. Выждав, когда все бродяги разойдутся, Брауди вместе с Николасом, который бог весть каким путем тоже здесь очутился, отваливает камень и вытаскивает полумертвого Смайка на свет божий.

Все это крайне неправдоподобно, скажете вы. Но разве это невозможно? А раз возможно, стало быть, могло случиться. А раз могло случиться, стало быть, может считаться правдоподобным. Таков естественный ход моих рассуждений. А теперь посмотрим

Действие мятое

Ага, милостивый государь Ральф, вы думали, что выйдет по-вашему? За отсутствием наследника поместья Кларендона переходят к вам, а с наследником вы разделались. Правда, титул пэра Англии по английским законам достанется супругу мисс Аннабеллы. Но, быть может, она согласится выйти замуж за вас? В таком случае, все устроится: вы будете графом до конца своих дней и станете родоначальником новой ветви Кларендонов. Если же она вам откажет, то, чтобы она не вырвалась из ваших сетей, вы нашли одного парня среди бродяг, которого сможете выдать за пропавшего молодого лорда Кларендона. Вы снабдите его подложными документами, доказывающими его право на титул, и он будет послушным орудием в ваших руках, которое вы сможете использовать и отбросить, как только надобность в нем минует.

Банкир делает предложение руки и сердца мисс Аннабелле, и девушка с негодованием отвергает его. "В таком случае, потрудитесь покинуть этот дом, мисс. Он больше не ваш, а мой. И вам придется расстаться с графским титулом, который вы незаконно присвоили после смерти вашего папаши. Ваш брат жив. Эй, Джон, Томас, Сэмюел! Приведите сюда его светлость графа де Кларендон!

Но кого мы видим? Кто стоит перед нами, одетый по последней английской моде, в новеньком с иголочки костюме? Силы небесные, да это Смайк, тот самый, замурованный Ральфом, Смайк. Погребенный заживо юноша восстал из мертвых, чудесным путем нашел свои документы во "дворце бродяг" и в силу какой-то таинственной закулисной комбинации, в тайны которой я и не подумаю проникать, подменил собой подменьщика, которого намеревался пустить в дело коварный Ральф. Воспоминания детства нахлынули мощным потоком на бедного юношу. Возможно ли это? О да, так и есть, эти стены знакомы ему. В этой оранжерее он играл еще ребенком у ног своей незабвенной матушки. А этот портрет? Кто это? А-а-а-а-ах! Ведь это моя сестричка - Анна-Анна-белла!

Нет, вы не можете себе представить сцену, когда двое юных существ с воплями восторга бросаются друг другу в объятья. Вы не можете себе представить ликованье Джона Брауди, который прыгает на месте от радости и срывает с себя бороду и лохмотья бродяги. Николас молитвенно складывает руки и воздымает очи к небу. Нельзя описать и неистовство коварного банкира, когда он увидел, как его жертва вышла из могилы и все его планы развеяны в прах. О, провидение! Здесь видна твоя десница! Как горько раскаивается теперь наш банкир в том, что не сумел, как следовало, опутать лорда Кларендона и не застраховал в свою пользу его жизнь. Проклятье! Дать себя перехитрить молокососу и деревенскому увальню! Но, может быть, еще не все потеряно?

Не все потеряно? Как бы не так! Шалишь, приятель! Царству порока пришел конец, ведь пятый акт на исходе. Публика уже начинает покидать залу, и теперь уж тебе никогда не поднять головы.

"Мсье Ральф, - шепчет ему на ухо Джон Брауди. - После всех ваших художеств во "дворце бродяг", не думаете ли вы, что вам лучше уехать из Англии? Я не хотел бы видеть, как вас, дядю Николаса, это самое... Понятно?" И Джон сделал выразительный жест, проведя ребром руки у себя под подбородком. "Понятно, - сказал Ральф. - Через два часа меня здесь не будет".

И тогда лорд Смайк берет за руку честного Брауди, а другой рукой нежно жмет ручку Кэт, в то время как шериф, лакеи и прочие действующие лица застывают в живой картине, а мисс Аннабелла, заливаясь краской, шепчет под занавес счастливому Николасу: "О мой друг, с какой радостью я уступаю брату ma couronne de comtesse! {Мою графскую корону (франц.).} Что для меня титул и знатная фамилия, когда у меня есть вы. Единственный титул, который я хотела бы носить, это леди Аннабелла Никльби!"

(Exeunt omnes)

{Все уходят (лат.).}

Музыканты уже давно успели разойтись. Вот уж и люстра поплыла вверх, под самый потолок, к богам и богиням. Еще немного, и в зале погаснут огни, и служители закроют ложи чехлами. Но с галерки еще раздаются возгласы "Сент-Эрнест!". Вызывают артиста, исполнявшего роль Джона Брауди, а затем слышатся пронзительные крики "Смик! Смик!", и, низко приседая и краснея, на авансцену выходит мадам Проспер. Силы небесные! Какая красивая особа с нежными глазами и свежим, звонким голосом. Затем театралы вызывают Шилли, игравшего злодея Ральфа, но в это время вас уже подхватил людской поток, и вы с трудом прокладываете себе дорогу к гардеробу среди привычных ароматов чеснока и табачного перегара. С галерки ринулся вниз встречный поток зрителей, стучащих по лестнице деревянными башмаками. "Auguste, solo! Eugenie, prends ton parapluie!" - "Monsieur, vous me marchez surles pieds! {Огюст, соло! Эжени, не забудь зонтик! - Мсье, вы наступили мне на ногу! (франц.).} - раздаются возгласы в толпе, над которой возвышается сверкающая медная каска пожарного. Когда, выйдя на Бульвары, вы подходите к кебу, кучер услужлива открывает перед вами дверцу и вы, опустившись на сиденье, вежливо просите везти вас к Barriere de l'Etoile, он обрушивает на вас целый поток упреков: "Ah, ces Anglais, са demeure dans les deserts - dans les deserts, grand Dieol avec les loups; ils prennent leur beautiful the avec leurs tartines le soir, et puis ils se couchent dans les deserts, ma parole d'honneur, comme les Arabes {Ах, эти англичане! Они живут в пустыне! В пустыне, клянусь создателем! Вместе с волками. По вечерам они пьют свой чай о грогом, с гренками, а потом, честное слово, ложатся спать в пустыне, как арабы (франц.).}.

Если этот пересказ содержания новой пьесы о Николасе Никльби показался невыносимо скучным тем немногим лицам, которые имели терпение дочитать его до конца, то я могу им в утешенье заметить, что я не пересказал и половины этого спектакля. Более того, вполне возможно, что я опустил наиболее интересную его часть. Например, сцену убийства добродетельного злодея Бичера, смерть милорда Кларендона или эпизоды, когда Николас проник в пещеру бродяг и когда он выбрался обратно. Ведь об этих событиях я не проронил ни звука. И не пророню до гробовой доски. Неполный отчет о спектакле "Николас Никльби", приведенный мною выше, это все, на что может рассчитывать самый дотошный читатель (да будет ему это известно). Надо сказать, что пьеса содержит целый ряд перлов, которые обошел молчанием недостойный критик, но если кто-либо желает оценить их по достоинству, то единственный способ пересечь Ла-Манш и отправиться в "Амбигю-Комик", театр, название которого можно перевести как "театр сомнительного комизма". И пусть любопытный зритель не мешкает, ибо кто знает, что может случиться? Жизнь человеческая, как всем известно, коротка, а театральные пьесы возникают и увядают подобно цветам полевым, и вполне возможно, что, когда эта статья увидит свет (будем надеяться из меркантильных соображений, что она его увидит), драма о Николасе Никльби исчезнет с лица земли подобно Карфагену, Трое, Суолло-стрит, Мэрилебонскому банку, Вавилону и прочим величайшим созданиям человеческого гения, давно поверженным в прах и канувшим в Лету.

Что же касается уважаемого Боза, то вы, вероятно, заметили, что его доля в создании этой драмы крайне незначительна и что он имеет не больше отношения к благородным умам, сочинившим ее, чем гвоздь в стене - к шляпе с золотыми галунами, которую может на него повесить какой-нибудь франт, или стартовый столб на ипподроме к искрометному скакуну, ценою в тысячу гиней, который пожелает двинуться от него на скаковую дорожку.

До чего жалкими кажутся писания Диккенса рядом с творениями его французских коллег! Как они бледны, низменны и лишены фантазии! Ему бы и в голову не пришло свести в трактире под вывеской "Королевский Герб" полдюжины лордов, бывшего похитителя детей, знаменитого банкира, дегенерата, владельца частной школы, младшего учителя и гуртовщика, съехавшихся из разных мест, за сотню миль одно от другого, чтобы поведать всему миру свои тайны. Ему бы в жизни не выдумать грандиозных мрачных катакомб, cimetiere et salle de bal {Кладбище и танцзал (франц.).}, как их назвал Жюль Жанен. Все эти находки заслуга французских драмоделов, перелицевавших роман мсье Диккенса, о чем необходимо поставить в известность почтенную публику.

Но если французские драматурги неизмеримо выше Диккенса, неизмеримо изобретательней и поэтичней, то вышеупомянутый французский критик Жюль Жанен в миллион раз выше французских драматургов. А Диккенс рядом с Жаненом просто пигмей. Жюль его затмил, принизил, уничтожил, стер в порошок. Этот злосчастный писатель живет себе по ту сторону Ла-Манша и в ус не дует и даже, чего доброго, воображает, что достиг известности, тогда как на континенте его песенка спета раз и навсегда.

Что из того, что его читают миллионы в Англии и десятки миллионов в Америке? Что всякий, владеющий английским языком, отвел ему местечко в своем сердце? Важно только то, что думает о нем Жюль Жанен, и, хотя я преклоняюсь перед мистером Диккенсом, все же это не причина, чтобы отказать себе в маленьком удовольствии познакомить его с мнением злокозненных людей (есть и такие на свете), склонных поносить его. Без этой невинной привилегии чего бы стоила дружба!

Кто же такой этот Жанен? Это величайший критик во Франции. Это Ж. Ж., который каждую педелю помещает в "Журналь де Деба" свой фельетон, брызжущий неоспоримым остроумием и содержащий такую ошеломляющую смесь дерзости и прямоты, наглости и лжи, добродушия и нахальства, что читатель невольно поддается очарованию этой мешанины и с нетерпением ждет появления газеты в понедельник. Это тот самый Жюль Жанен, который, не зная, как он сам признает в предисловии, ни одного слова по-английски, помогал переводить на французский язык "Сентиментальное путешествие". Это тот самый человек, который вскоре после женитьбы описал в очередном фельетоне свою брачную ночь (очевидно, в ту неделю ничего более примечательного не случилось) и выставил на всеобщее обозрение свои простыни со следами отнюдь не типографской краски, подражая, если память мне не изменяет, древнему обычаю некоторых королей. Поистине более честного, скромного, стыдливого, правдивого, непритязательного и благородного джентльмена, чем г-н Ж. Ж. трудно себе представить!

Так вот, этот откормленный французский моралист ополчился на Диккенса. Диккенс, видите ли, страдает недостатком скромности, а Жюль не терпит нескромность. И этот довод является решающим в извечном споре между двумя нациями о том, которая из них нравственнее. Ход рассуждений таков:

1. Мы, в Англии, привыкли считать Диккенса скромным писателем и позволяем нашим детям читать его произведения.

2. Во Франции человек, написавший историю "Мертвого осла и гильотинированной женщины" {Мы предполагаем (в ближайшем будущем) посвятить творчеству Ж. Ж. пространный и блестящий критический обзор.} и впоследствии эпиталаму на собственное бракосочетание, возмущен Диккенсом.

3. Отсюда следует, что Диккенс не только нескромен, но просто неприличен, ибо если бы это было не так, то такое общепризнанное воплощение добродетели, как Ж. Ж., не стал бы его обвинять в этом преступлении.

4. Стало быть, ясно как день, что французская мораль неизмеримо выше английской, что одинаково приложимо к людям, книгам, а также всем отношениям в частной и общественной жизни.

Посмотрим теперь, как наш жирный Жюль расправляется с Диккенсом. Его критика начинается в довольно шутливом тоне.

Theatre de l'Ambigu-Comique

"Николас Никльби", мелодрама в 6 действиях.

"На колени перед человеком, которого зовут Чарльз Диккенс! На колени! Он один совершил то, что было не под силу лорду Байрону и Вальтеру Скотту вместе взятым! Добавьте сюда, если вам угодно, Попа и Мильтона и все самое величественное и самое прелестное, что создала английская литература. Чарльз Диккенс! Только о нем и говорят сейчас в Англии. Он ее гордость, ее радость и слава! А знаете ли вы, сколько покупателей у Диккенса? Я говорю покупателей, то есть людей, выкладывающих свои денежки из кошелька, чтобы отдать их в руки книгопродавцев. Десять тысяч покупателей. Десять тысяч? Что вы говорите, какие десять тысяч! Двадцать тысяч! Двадцать тысяч? Да не может быть! Вот как! А не хотите ли сорок тысяч! Тьфу, большое дело - сорок тысяч! Нет, у него не двадцать, а сорок тысяч покупателей. Что, вы смеетесь над нами? Сорок тысяч покупателей! О да, вы правы, милейший, я пошутил, у Диккенса не двадцать, не сорок и не шестьдесят тысяч покупателей, а целых сто тысяч! Сто тысяч и ни одним меньше! Сто тысяч рабов, сто тысяч данников, сто тысяч! А наши великие писатели почитают для себя счастьем и гордостью, если их самые прославленные сочинения, после полугодового триумфального шествия, разойдутся в количестве восьмисот экземпляров каждое!"

Какой разящий юмор! Какое глубокое знание английской литературы! Поп и Мильтон! Как величественно и как прелестно! Особенно Мильтон с его маленькой comedie "Samson l'Agoniste" {Комедией "Самсон-борец" (франц.).} - одним из самых веселых пустячков, которые когда-либо ставились на сцене. И только подумать, что Диккенс распродал больше экземпляров своих сочинений, чем эти два прославленных hommes-de-lettres {Писателя (франц.).} плюс Скотт и Байрон в придачу! Что это факт, свидетельство Ж. Ж. тому порукой. Конечно, Ж. Ж. знает английскую литературу не лучше, чем ваш покорный слуга китайские иероглифы. Ведь он не понимает ни слова по-английски. N'importe! {Не важно! (франц.).} Зато он умудрился заглянуть в бухгалтерские книги издателей г-на Диккенса и установить, что продано cent mille, pas un de moins {Сто тысяч, ни одним меньше (франц.).} экземпляров его сочинений. Жанен не допустит, чтобы было продано хотя бы на один экземпляр меньше ста тысяч. Можно ли спорить с цифрами? А вот наши grands ecrivains modernes {Великие современные писатели (франц.).} счастливы, если им удается продать восемьсот экземпляров за шесть месяцев. Это, конечно, Байрон и Скотт, не говоря уже о solennel Попе и charmant {Величественном Попе и прелестном Мильтоне (франц.).} Мильтоне, равно как и других гениях, за пределами трех королевств. Когда в одном человеке сочетается критик и математик, одинаково умело оперирующий метафорами и цифрами, то одному богу известно, чего только он не сможет доказать.

Послушаем же дальше г-на Ж. Ж.

"В числе шедевров, охотно поглощаемых английской публикой, есть длинная мелодрама в двух толстых томах "Николас Никльби", принадлежащая перу Чарльза Диккенса. Книга переведена у нас высоко одаренным человеком, не созданным для этого печального ремесла. Если вы познакомитесь с этим шедевром, то вы, несомненно, преисполнитесь глубокой жалостью к вышеупомянутым ста тысячам подписчиков на сочинения Чарльза Диккенса. Трудно себе представить более невероятное нагромождение наивнейших нелепостей, где страшное переплетается со смешным в дьявольском хороводе; тут перед вами проходят смешные добряки, до такой степени добрые, что их доброта граничит с глупостью; тут лихо отплясывают, изрыгая кощунственные проклятия, разбойники, мошенники и воры всех мастей и столь чудовищные уроды, что просто диву даешься, как общество, состоящее из такого сброда, может просуществовать хотя бы одни сутки. Это самая тошнотворная смесь, которую только можно себе вообразить, смесь подогретого молока и прокисшего пива, сырых яиц и солонины, расшитых золотом мундиров и лохмотьев, луидоров и грязных медяков, роз и чертополоха. Тут дерутся и целуются, бранятся, пьют горькую и умирают с голоду. Тут прогуливаются под ручку, среди невообразимой сутолоки, уличные девки с пэрами Англии, поэты и грузчики, школьники и воры. Если вы любите запах табачного перегара и чеснока, вкус сырой свинины, гармонию звуков от удара жестяной тарелкой по нелуженой медной кастрюле, то прочитайте до конца эту книгу Чарльза Диккенса. Какие язвы! Какие струпья! И сколько святой невинности! Этот Диккенс собрал воедино всю экзотику Гюсмана д'Альфараша и всю мечтательность Грандисона. О, где вы, читательницы, tant soit peu prudes {Немного чопорные (франц.).}, романов Вальтера Скотта? Что сделали с вами animees {Игривые (франц.).} девицы, зачитывавшиеся "Дон-Жуаном" и "Ларой"? О вы, целомудренные поклонницы "Клариссы Гарло"! Закройте ваши лица от стыда. Дорогу Чарльзу Диккенсу в ста тысячах экземпляров!"

До каких же монбланов devergondage {Распутства (франц.).} должны были дойти английские дамы, если субъект, описавший свою брачную ночь и подаривший миру "Мертвого осла и гильотинированную женщину", даже такой субъект, которого никак нельзя упрекнуть в излишней брезгливости, вынужден с отвращением отпрянуть от их чудовищной нескромности!

А между тем мсье Ж. Ж. вовсе не так уж непреклонен, отнюдь нет! Его нисколько не коробит от легкого галантного адюльтера и элегантного нарушения седьмой заповеди. Так как у Вальтера Скотта нет амурных интриг, то Жюль считает его почитательниц tant soit peu prudes. Конечно, и в жизни и в романе совершенно необходимо немного благородной, приятно-возбуждающей, противо-седьмо-заповедной приправы! Прочитайте "Мертвого осла и гильотинированную женщину" и вы поймете, как грациозно это можно сделать. Только послушайте его отзывы об английской литературе! "Кларисса", видите ли, chaste {Целомудренна (франц.).}, а "Дон-Жуан" ничуть не неприличен и не аморален, а всего лишь anime {Игривый (франц.).}. Anime! O ciel! {О, небо! (франц.).} Словечко-то какое! Кто, кроме француза, способен выдумать такой изящный эпитет? "Игривость" наш Жюль может простить, чопорность он тоже извиняет, правда, с презрительно-снисходительным видом, но Диккенс! О, этот Диккенс! Какой ужас! И, пожалуй, трудно себе представить более сжатую и исчерпывающую, более любезную и справедливую оценку книги, чем та, которую дал наш друг Жюль "Николасу Никльби". "Это самая тошнотворная смесь, какую только можно себе вообразить, смесь подогретого молока и прокисшего пива, сырых яиц и солонины, расшитых золотом мундиров и лохмотьев, луидоров и грязных медяков, роз и чертополоха". Вот это рецепт для писателей!

Или, быть может, вам больше придется по вкусу такой: "Запах табачного перегара и чеснока, вкус сырой свинины, гармония звуков от ударов жестяной тарелкой по нелуженой медной кастрюле" (каким дьявольским ехидством дышит этот эпитет "нелуженая"), что, очевидно, соответствует луидорам и грязным медякам в первом рецепте? Прочитайте повнимательней эту книгу Чарльза Диккенса. "Какие язвы! Какие струпья!"

Испробуйте любую смесь, обе одинаково заслуживают вашего внимания. В одну входит сырая свинина, в другую - солонина. В рецепте номер два табачный перегар вкупе с чесноком удачно заменяет подогретое молоко и прокисшее пиво из рецепта номер один. Возьмите любую смесь, и вы получите Диккенса. Нет, злосчастный автор "Пиквика", тебе остается только повеситься. Или при виде своих несовершенств, обнаженных столь безжалостной рукой, покраснеть от стыда до полной краснокожести, удалиться в пампасы, построить там вигвам и жить среди лиан и обезьян. Свинина и подогретое молоко, прокисшее пиво и солонина... Тьфу! Как это тебя угораздило попотчевать нас такой дрянью!

И это лишь один из "chefs d'oeuvre de sa facon que devore l'Angleterre" {Шедевров, в его духе, которые с жадностью проглатывают англичане (франц.).}. О, как жестоко поразил нас, бедных островитян, мсье Жюль жалом своей эпиграммы!

Послушайте-ка, Ж. Ж., не слишком ли далеко вы зашли в своих наглых наскоках? Найдется ли среди трех тысяч литераторов Франции, из коих едва ли трое могут с грехом пополам изъясняться по-английски, найдется ли хоть один, чтобы объяснить Ж. Ж., какую чудовищную ложь и чушь он несет о Диккенсе и вообще об английской литературе? Да, у нас в Англии есть шедевры de notre facon {В нашем духе (франц.).}, и мы, нисколько не стыдясь, поглощаем их. Le charmant Мильтон, быть может, был не очень большой мастер сочинять эпиграммы и chansons-a-boire {Застольные песни (франц.).}, но все же достойный человек, и его сочинения разошлись в гораздо большем количестве, чем восемьсот экземпляров. Le solennel Поп тоже не был лишен дарования, да и у Шекспира есть кой-какие заслуги, недаром же его имя проникло даже во Францию, где его нередко величают Le Sublime Williams {Великий Вильямс (франц.).}, хотя Скотт несколько чопорен, как вы изволили выразиться, и не блещет приятным laisser-aller {Непринужденностью (франц.).} автора "Мертвого осла", но и ему иногда удавалось сварганить недурной романчик. И именно он вместе с le Sublime Williams перевернул вверх дном всю вашу французскую литературу и многие живые ослы из вашей братии пытаются подражать их повадкам и их рычанию, чтобы стать похожими на этих мертвых львов. Эти львы создали les chefs d'oeuvres de notre facon, и мы не стыдимся признавать их своими.

Но по какому праву вы, о дремучий невежда, беретесь судить о них и их творениях, вы, который с таким же успехом мог бы прочитать цикл лекций о литературе готтентотов, вы, кто знает английский язык не лучше, чем автор Random Recollections. Научитесь скромности, Жюль! Послушайте моего совета, и если вы беретесь советовать другим lisez-moi ce livre consciencieusement {Прочитайте-ка внимательно эту книгу (франц.).}, то, по крайней мере, следуйте сами этому правилу, о взыскательный критик, прежде чем осмелиться вершить суд и расправу.

Я готов присягнуть в том, что наш критик "Николаса Никльби", переводивший Стерна, не зная ни слова по-английски, не читал Боза ни в подлиннике, ни во французском переводе и клевещет на него, давая простор своей фантазии. Достаточно привести заключительную часть статьи Ж. Ж., чтобы убедиться в этом.

"По роману "Николас Никльби" и была написана мелодрама, о которой пойдет речь далее. Попробуйте нагромоздить мрак и катакомбы, порок и кровь, ложь и проклятья, адюльтер и кровосмешенье, замесите погуще это варево - и вы получите то, что увидите в этой пьесе.

В одном из английских графств есть школа или, вернее, страшная тюрьма, обитель голода и холода, куда некий Сквирс под личиной образцового воспитателя заманивает несчастных детей. На самом же деле, он попросту наживается на своих питомцах, морит их голодом, одевает в обноски и лишает всего необходимого. В этом доме никогда не умолкают свист розог, стоны истязаемых, крики истязателей, проклятья, изрыгаемые владельцем школы. Это страшно читать и еще страшнее видеть. Особенно ужасны страдания несчастного мальчика по имени Смайк, над которым больше всего измывается этот негодяй Сквирс. Говорят, что, когда появился роман Чарльза Диккенса, многие владельцы английских школ-пансионов подняли голос протеста, обвиняя автора в клевете. Но праведное небо! Если даже одна стомиллионная доля описанных в романе постыдных дел возможна, если правда, что по ту сторону Ла-Манша можно найти хотя бы одного торговца живым товаром, подобного Сквирсу, то это покрыло бы несмываемым позором целую нацию. Если же в действительности это невозможно, то какое вы имеете право уверять нас в том, что и роман, и пьеса - зеркало нравов!

И вдруг выясняется, что этот несчастный оборвыш, покрытый струпьями, эта невинная жертва мистера Сквирса не кто иной, как единственный отпрыск лорда Кларендона, представителя одной из знатнейших фамилий Англии. Как я уже упоминал, это очень характерно для автора. В таких романах, порождениях разнузданного воображения, середины не бывает. Или вы последний из нищих с пустой сумой за плечами, или же - благодарите свою судьбу! - вы герцог, пэр Англии и кавалер ордена Подвязки. Либо королевский горностай, либо рубище нищего. Иногда, для разнообразия, автор надевает на вас пурпурную мантию поверх рубища. Ваши волосы кишат насекомыми - тем лучше! Это не остановит романиста, и он без дальних слов увенчает вашу вшивую голову герцогской короной. Так поступает мсье Диккенс, капитан Марриат и все прочие".

Вот вам и третий рецепт изготовления "Николаса Никльби": мрак и катакомбы, порок и кровь, адюльтер и кровосмешенье, battez-moi tout са {Замесите это погуще (франц.).}, и дело с концом! Но если принять в соображение, что у мистера Диккенса ни слова не сказано ни о мраке, ни о катакомбах, ни о крови (если не считать невинного кровопускания из носа мистера Сквирса), ни о двух последних нарушениях седьмой заповеди, упомянутых господином Ж. Ж., то спрашивается, не было ли это de luxe {Излишняя роскошь (франц.).} включать их в рецепт? Не читав никаких романов, кроме французских, Ж. Ж. рассудил, что можно, не рискуя ошибиться, включить в состряпанный им декокт и два последних ингредиента. Однако в Англии читающая публика все еще tant soit peu prude и не проглотит подобного снадобья. И в каком же грязном болоте барахтается наш деликатный критик! "Votre tete est pleine de vermine" {Ваша голова кишит насекомыми (франц.).} (кстати говоря, какое лестное предположение для французского читателя и как прекрасно это характеризует его любовь к чистоте и приличию!). Но даже если ваша голова в столь плачевном состоянии, не беда! Писатель позаботится о вас и наденет на вашу вшивую башку герцогскую корону. Так делает не только мсье Диккенс, но и "все прочие" его собратья.

Где это они так делают, скажите на милость? Где это бедный Диккенс так неосторожно обращается с герцогской короной и тому подобными украшениями, в чем мсье Жюль обвиняет и друзей мистера Диккенса? Клевещите на людей, дружище Жюль, если иначе не можете, но знайте же меру! Постарайтесь, по крайней мере, на будущее время, чтобы ваша ложь больше походила на истину, и, ратуя за чистоту нравов и пристойность поведения, потрудитесь прежде всего выражаться повежливее и оставить оскорбительный тон.

Что же касается характера Сквирса и ваших утверждений, что таких людей не бывает и что, следовательно, нелепо выводить такое чудовище в романе, притязающем служить картиной нравов, то это такая же ложь, как и все остальное. Эта позорная язва на теле человечества не только существует, но существует даже на родине мсье Жюля, во Франции. Кто не помнит прошлогодней истории с булонским школьным учителем, которого газеты называли "французским Сквирсом", и еще более ужасного дела в окрестностях Парижа, где одна супружеская чета, взяв на содержание около двух десятков детей, так их истязала, что только сам Ж. Ж., взвинтив себя до умопомрачительных высот негодования, был бы в состоянии описать эти зверства. Двое малышей умерли, остальные тоже были на грани смерти от недоедания. Вся эта история была описана в "Journal des Debats", газете Ж. Ж., где наш бесподобный критик может с ней познакомиться.

КОММЕНТАРИИ

Диккенс во Франции (Dickens in France).

Статья была помещена в "Журнале Фрэзера" в марте 1842 года.

Может ли Франция... произвести на свет фата, подобного Йетсу? - Йетс Фредерик (1797-1842) - актер и директор театра "Адельфи" в Лондоне. С большим успехом выступал в инсценировках романов Диккенса "Оливер Твист", "Лавка древностей", "Жизнь и приключения Николаса Никльби".

Раздаются три глухих удара. - Во французских театрах, по традиции, начало спектакля возвещается стуком.

Жюль Жанен (1804-1874) - французский писатель и критик.

Автор "Random Recollections" - Джеймс Грант, чью книгу "Париж и парижане" Теккерей рецензировал в "Журнале Фрэзера" (декабрь 1843 г.).