В начале II века н. э. знаменитый греческий писатель, философ, энциклопедист Плутарх из Херонеи создал относительно небольшой трактат под названием «О лике, видимом на Луне». Многие его современники считали, что во время полнолуния на Луне проявляются некие священные изображения. Плутарх пытался выяснить, чем это вызвано и начертано ли в действительности что-либо на лике ночного светила.

Совершая экскурсы в мифологию, астрономию, географию, Плутарх сообщает массу любопытной информации. Однако более всего нам интересна речь, завершающая трактат, которую произносит римлянин, носящий знаменитое имя Сулла. Речь Суллы важна не только потому, что она подытоживает все предыдущие рассуждения. Придавая своим словам еще больший вес, оратор утверждает, что ему не принадлежит ничего из сказанного, что он вещает от лица таинственного пришельца с материка, лежащего за Атлантическим океаном.

Обрамлением для истории, поведанной Суллой, служит миф, который связан с греческими представлениями о поколениях богов. Некогда против Кроноса, древнейшего владыки мироздания, выступил его сын Зевс и при помощи хитрости овладел престолом главы богов и людей. При этом он погрузил своего отца в сон: Зевс владеет престолом, лишь пока спит Кронос. Сообщение о местопребывании Кроноса — таинственном острове Огигия (букв. «Древний») — заслуживает особого внимания.

«… Я лишь актер, исполняющий пьесу, и прежде всего я скажу, что автор[43] начал ее со стиха Гомера:

В море находится остров Огигия некий, далеко…[44] —

на расстоянии пяти дней от Британии, если ты поплывешь на запад, и три других острова, удаленных на равное расстояние от нее и друг от друга, лежат по направлению точки летнего захода солнца. На одном из них, согласно рассказу, поведанному ее обитателями, Зевс держит в заключении Кроноса, и древний Бриарей[45] несет стражу и охраняет эти острова, и то море, что они называют Кроновой пучиной, было помещено <богами> за ними. Великая суша, которая охватывает океан, хотя и лежит неподалеку от остальных островов, находится на расстоянии примерно пяти тысяч стадий от Огигии,[46] путь к которой может быть совершен только на веслах, ибо пучина позволяет лишь медленное плавание по причине множества истечений рек. Эти истечения приносят большое количество ила и образуют густую взвесь, создавая таким образом плотность и землистость моря, которое кажется застывшим. На побережье большой суши греки обитают вокруг залива, размером не меньшего, чем Меотида, устье которого расположено на той же параллели, что и устье Каспия. Эти люди считают себя и именуются людьми суши, обитатели же островов — людьми островов, поскольку море охватывает их со всех сторон. И они верят, что с людьми Кроноса здесь смешались в недавние времена те, кто прибыл в свите Геракла и был покинут им, и что они позднее, так сказать, вновь возгорелись сильным, высшим пламенем от эллинской искры, которая была уже затушена и побеждена языком, законами и нравами варваров. Поэтому Геракл [здесь (на суше)] почитается в первую очередь, Кронос же — во вторую. Ныне, когда раз в тридцать лет звезда Кроноса, которую мы зовем «Явленной»,[47] или же, как сказал автор нашей пьесы, «Ночным Стражем», входит в знак Тельца, они, потратив немалое время на приготовления к жертвоприношению и к плаванию, выбирают по жребию и отправляют посланников на соответственном числе кораблей, помещая на суда большое число слуг и необходимой пищи для людей, которые собираются пересечь столь протяженное море на веслах и прожить столь длительное время в чужой земле. Тотчас, когда они отправляются в море, некоторые из путешественников претерпевают различные испытания, каждый свои. Те, кто выдерживает их, попадают прежде всего на лежащие первыми острова, которые населены греками, и видят Солнце, заходящее за горизонт менее чем на час в течение тридцати дней, и такова здесь ночь, хотя во время ее становится лишь слегка темнее <чем днем> и рассвет виден уже с закатной стороны. Там они остаются в течение девяноста дней, причем к ним относятся с уважением и дружелюбием как к святым людям, и так и называют. После этого ветра приносят их к желанной цели.

Никто не живет <на острове Кроноса>, кроме новоприбывших и тех, кто оказался здесь перед ними, ибо в то время как тем, кто служил богу до истечения срока в тридцать лет, позволено отплыть домой, большинство из <путешественников> обычно решают поселиться в этом месте, некоторые — без особой охоты, большая же часть потому, что без всякого усилия и труда они имеют в изобилии все, необходимое для жизни, — в то время, пока они заняты жертвоприношениями и священными празднованиями или различного рода рассуждениями и философией, ибо природа этого острова чудесна благодаря мягкости овевающего его воздуха. Некоторым, когда им приходит пора плыть отсюда, божественное начало даже мешает, представая перед ними, как перед близкими друзьями и знакомыми, не только во снах или в предзнаменованиях, но являясь также как некие видения и голоса. Ибо сам Кронос погружен в сон, будучи заключен в глубочайшей пещере в скале, которая светится как золото, — в сон, который выдумал Зевс, чтобы сковать им Кроноса, — и птицы, порхающие вокруг вершины скалы, приносят ему амбросию, и весь этот остров насыщается ароматом, доносящимся от скалы как от источника. И те демоны, о которых шла речь выше, заботятся о Кроносе и служат ему, так как они были его спутниками в то время, когда он правил над богами и людьми. Многое они предсказывают сами, ибо являются оракулами; но величайшие пророчества, касающиеся важнейших предметов, они доносят до людей и сообщают им как сны Кроноса. Ведь все, что Зевс предполагает совершить,[48] Кронос видит в своих снах, и титанические страсти и порывы его души делают его состояние напряженным, в то время как сон возвращает ему спокойствие и рождает царственное и божественное начало, которое само по себе чисто и целостно. Чужестранец был переправлен туда, как он говорил, и, пока служил богу, на досуге изучил астрологию, в которой добился столь многого, сколь можно добиться в занятиях геометрией и в других сферах философии для того, кто является натурфилософом. Поскольку он сильно желал и стремился увидеть Большой Остров (ибо так, как кажется, называют они нашу ойкумену), когда закончились тридцать лет, новые люди прибыли на смену из их родины, он попрощался со своими друзьями и отплыл, захватив с собой немного вещей, зато везя большую сумму в золотых слитках. Чтобы тщательно и в деталях рассказать обо всем, пережитом им, и обо всех людях, которых он встретил, о найденных им священных книгах, посвящающих во всевозможные тайны, не хватит одного дня. Но выслушаем же то, что относится к сегодняшнему нашему обсуждению. Он провел много времени в Карфагене, раз уж Кронос получал столь высокое почтение в этой стране,[49] и открыл некие священные пергаменты, которые были тайно укрыты в безопасном месте, когда старый город разрушили,[50] и долгое время лежали в земле незамеченными. Из видимых богов[51] особенно нужно почитать Луну, и он увещевал меня к этому, ссылаясь на то, что она является владычицей жизни и смерти, находясь на границе с лугами Аида…»[52]

На этом заканчивается 26-я глава трактата Плутарха. Далее пришелец с Запада рассказывает о подземных богинях, о посмертной судьбе души, и Сулла, излагающий его речь, уже не возвращается к заморскому материку и острову Огигия.

Миф Плутарха давно привлек к себе внимание. Еще в XVI столетии его толковали Иоганн Кеплер и Абрахам Ортелий, причем «Великую сушу» считали ясным указанием на Североамериканский континент. В конце XIX — начале XX столетия была совершена попытка более четкой привязки к географической карте земель, о которых идет речь в мифе. В. Крист полагал, что сообщение Плутарха является свидетельством о посещении побережья Северной Америки греческими торговцами через Исландию, Гренландию и Баффинову землю. В таком случае с «заливом, не меньшим, чем Меотида» может быть отождествлен Гудзонов залив. Чуть позже Г. Майер утверждал, что указание на Карфаген совсем не случайно. По его мнению, источником для Плутарха стали «периллы» карфагенских моряков, доплывавших до Мексиканского залива. «Островом Кроноса», согласно Майеру, может быть названа Скандинавия, которая на ряде древних карт действительно изображается в виде острова.

И Крист, и Майер были подвергнуты жестокой критике. Действительно, их толкования Плутарха грешили общим недостатком — вольным обращением с приводимыми греческим автором сведениями. Взглянув на географическую карту, мы легко убедимся, что широта Каспийского моря, на котором лежит залив «Великой суши», не является широтой Мексиканского или Гудзонова заливов.[53] Гренландия и Исландия, при всей суровости их климата, еще могут претендовать на статус описываемых Плутархом островов, но уж никак не Баффинова земля. К тому же ни одна из перечисленных территорий не обладает тем мягким климатом, который свойственен «острову Кроноса».

Однако, раскритиковав Криста и Майера, историки выплеснули из ванны вместе с водой и дитя. Современная наука убеждена, что Плутарх всего лишь создал вариант «географического романа», источником которого стали кельтские и германские предания о священных северных островах, а также платоновский «миф об Атлантиде».

Давайте еще раз присмотримся к тому, что пишет Плутарх. На расстоянии пяти дней плавания от Британии к западу от нее лежит архипелаг из четырех островов. Они расположены на равном расстоянии друг от друга и являются как бы широким островным мостом, соединяющим территорию Британии с противолежащей сушей. Расстояние в пять дней пути — это от восьмисот до тысячи с небольшим километров (в зависимости от погоды, направления ветров, течений). Если добавить «пять тысяч стадий», то получается, что от «Великой суши» Британию отделяет порядка двух тысяч километров.[54]

Острова эти расположены не на одной широте. Те из них, на которые паломники попадают первыми, находятся где-то в районе Полярного круга, причем они омываемы одним из рукавов Гольфстрима, так как Плутарх нигде не говорит о холодном климате. Южный остров расположен в зоне умеренно теплых ветров и течений.

О необычности этого острова, «острова Кроноса», говорил и позднеримский поэт и географ Авиен:

«А дальше в море лежит остров; он богат травами и посвящен Сатурну. Столь неистовы его природные силы, что если кто, проплывая мимо, приблизится к нему, то море у острова взволнуется, сам он сотрясется, все воды вздымаются, глубоко содрогаясь,[55] в то время как остальная часть моря остается спокойной».

Плутарх, говоря о расстоянии до островов и «Великой суши», явно подсказывает нам, что они доступны для путешественника. Препятствием является не расстояние, а мутные воды морей, омывающих острова с запада, а также испытания-приключения, которые приходится претерпеть пилигримам, отправляющимся туда. Интересно, что «европеец» должен, по идее, был бы добраться до островов без труда. Но это кажется лишь при первом взгляде на карту Атлантики. Нельзя забывать о течениях! Благоприятное для тех, кто плывет с востока, течение (так называемое Северо-экваториальное) направляет путешественников в сторону более южных широт. Именно поэтому трансатлантические плавания времен XV–XVI веков выводили европейцев в район Карибского бассейна и к берегам Южной Америки. Севернее, по направлению к Британским островам, идет поток Гольфстрима, который препятствует прямому плаванию к побережью нынешних США и Канады.[56] Названные течения представляют собой своего рода кольцо (точнее — овал), причем его центр, являющийся одновременно «мертвой зоной», находится на западе — юго-западе от Азорских островов.

Следовательно, у Плутарха говорится о вполне правдоподобной ситуации, до настоящего момента наблюдающейся в Атлантическом океане: с острова Огигия в Европу попасть было легче, чем из Европы на Огигию.

Точнее, нужно сказать следующее: путь на священные острова, о которых повествует у Плутарха чужеземец, оказался кружным. Вначале предки греков, вместе с Гераклом, добрались до «Великой суши» и лишь затем — на архипелаг.

Очередная вольность «романиста» Плутарха?

Или же за этим сообщением кроется реальность?

Прежде всего, о каком из путешествий Геракла может идти речь? Античные греки и римляне считали, что Геракл — единственный из героев, который обошел весь мир. Если Плутарх принадлежал к сторонникам «континентальной» географической модели, то есть если он считал, что океан, омывающий ойкумену, охватывается, в свою очередь, сушей, то «его» Геракл должен был бы побывать и там.

Словам чужеземца могло бы соответствовать десятое странствие Геракла: похищение им знаменитых коров Гериона, царя полулегендарного царства Тартесс, расположенного на юго-западе Иберийского полуострова.[57] Сами коровы паслись на острове Эрифия, расположенном столь далеко в океане, что Геракл, как утверждает Аполлодор, достиг его лишь при помощи золотого челна, подаренного герою Гелиосом, богом Солнца.

Тартесс, государство, основанное около XI века до н. э., об истории которого до проникновения туда финикийских поселенцев нам неизвестно практически ничего, для греков был олицетворением легендарных земель, лежащих где-то далеко на западе. Неудивительно, что многие из «атлантологов» отождествляют Атлантиду с Тартессом, хотя ни географически, ни археологически, ни исторически это отождествление не выдерживает критики.

В случае предания, рассказанного Аполлодором в его «Мифологической библиотеке», «Тартесс» означает — «где-то далеко на западе». Царь Герион, охранявший своих коров, имел более чем странный вид: у него было три туловища, сросшихся в пояснице, три головы и шесть рук. Благодаря этому он мог справиться с любым из людей. Вызвав Геракла на поединок, Герион тем не менее погиб, ибо герой пронзил все его туловища одной стрелой.

Не являются ли три туловища Гериона напоминанием о трех вершинах гор Атлантиды? Или же число три имеет прямое отношение и к острову, на котором пасутся знаменитые коровы? Буквально его название (Эрифия) обозначает по-гречески «красный», что может быть связано с местоположением острова — там, где солнце заходит за горизонт, там, где мы видим вечернюю зарю (!).[58] Однако так же зовут, согласно Аполлодору, одну из трех сестер-«гесперид» («вечерних» или, что то же самое, «западных»), дочерей древнейшей богини Никты (Ночи) — Эгла, Гесперетуза и Эрифия. Они живут в саду на дальнем западе, охраняя яблоки вечной молодости. Целью следующего, одиннадцатого странствия Геракла (и вновь на запад, к краю земли!) стали именно эти яблоки.

Об островах Гесперид говорил античный писатель Помпоний Мела (I в. н. э.), который в 10-й главе своего сочинения «О положении земли» упоминает о них следующим образом: «Против выжженной солнцем части побережья лежат острова, принадлежавшие, по рассказам, Гесперидам».

«Выжженная часть побережья» — берег к югу от Марокко, хотя, возможно, Мела имеет в виду все западные склоны Атласа (он особенно не заботился о точности географических описаний). Острова Гесперид упоминал и Плиний Старший.

Греческая мифология, правда, помещала «сад Гесперид» на северо-западе Африки, у подножия Атласа, однако причиной этого, вероятно, стало более позднее предание о том, что Геракл, дабы одолеть Атланта, показал ему голову Горгоны и превратил в гору Атлас. Если это предание действительно не является всего лишь сказкой о происхождении названия крупнейшей горы в известной грекам части Африки, то первоначально Геспериды могли быть связаны с чудесным архипелагом (или землей), находящимся где-то на западе, за Гибралтарским проливом.

К Атласу-Атланту, между прочим, имеет прямое отношение и гомеровский остров Огигия! Среди вероятных родителей нимфы Калипсо, жившей на нем, античные мифологи называют Атланта!

Можно сделать вывод, что все эти предания говорят об одном — о землях, лежащих в Атлантике, на которых побывали Геракл и, судя по Плутарху, его спутники. Несмотря на то что в рассказе Аполлодора речь идет о путешествии героя в одиночку на челне Гелиоса, мы знаем, что «постфактум» античные мифологи всегда наделяли его спутниками. Так что за десятым и одиннадцатым подвигами Геракла могла стоять память о странствиях к противолежащим берегам океана.

Согласно Аполлодору, по пути на остров Эрифия Геракл установил на берегах Гибралтарского пролива две каменные стелы — «Геракловы столпы», которые являются границами Африки и Европы. Однако они являются границами и средиземноморского мира — «ойкумены» ранних греков. За их пределами лежит другой мир, в котором смог побывать лишь один герой — Геракл…

Или Мелькарт?

Вспомним, Сулла ведет повествование от лица чужестранца, который надолго остановился именно в Карфагене, где ему удалось раскопать некие пергаменты, и т. д. В рассказе Плутарха Карфаген появляется неслучайно. Мы уже знаем, что именно финикийцы и их преемники карфагеняне совершали регулярные плавания в Атлантике. Мелькарт, бог-владыка знаменитого города Тира, являлся также покровителем мореплавания и путешествий. Греки с присущей им непринужденностью отождествили своего героя-полубога Геракла с богом Мелькартом, но позже это отождествление приняли и карфагеняне! Геракловы столпы именовались также Столпами Мелькарта, и их создатель был именно тем существом, которое далее всего проникло на запад.

Обратим внимание на еще одно проявление «финикийского следа» в рассказе Плутарха. Название «Огигия», видимо, означало «Древняя».[59] Но Огигом, по одной из версий происхождения Фив (греческих, а не египетских), звали отца Кадма, основателя этого города. Между тем Фивы, несмотря на свое географическое местоположение (в Средней Греции), считались самым «восточным» из всех греческих городов. Кадм явился в Грецию из Финикии, ему приписывалось создание греческого алфавита (действительно возникшего из финикийского письма), археологически зафиксированы древние связи с финикийскими городами именно этого района Греции. Даже во время греко-персидских войн Фивы выступили в союзе с Ксерксом и сражались против эллинского ополчения. Не является ли «Огигия» финикийским названием?

Но тогда можно говорить о «доисторических» (с точки зрения греков, для которых все, что происходило до Троянской войны, имело легендарный характер) путешествиях финикийцев и об «исторических» путешествиях карфагенян на запад, во время которых, плывя на запад, они, благодаря Северо-экваториальному течению, склонялись к юго-западу и достигали огромного залива — Мексиканского! Именно их потомки могли оставить «семитические черты», которые неожиданно встречаются в изображениях некоторых мезоамериканских культур. Эти же поселенцы могли совершать и обратные трансатлантические путешествия, будучи выносимы Гольфстримом на острова архипелага, изображенного Плутархом и являвшегося остатками земель Атлантиды. Их плавание сдерживали мелкие, илистые от недавно опустившейся земли воды, и уже поэтому такие паломничества являлись испытанием.

Зато от Огигии, находившейся, разумеется, на совершенно иной широте, чем Мексиканский залив, однако к западу от Британских островов, некоторые из паломников могли возвращаться на свою «историческую родину». Таким образом, указание Плутарха на «широту Каспийского залива» нас не должно смущать. Повторяю: Геракл/Мелькарт или реальные финикийские путешественники оказывались на юго-западе (в Мезоамерике), плывя на запад. Точно так же они оказывались на северо-востоке (в Британии), плывя на восток. Плутарх не занимается выяснением широты земель, о которых рассказывает, зато он точен с точки зрения направления, в котором могли совершаться трансатлантические плавания. Примером такого отношения к географии могут быть римские «дорожники», в частности — знаменитые Певтингеровы таблицы, где ориентация по сторонам света принесена в жертву направлению движения (прямо, направо или налево) и продолжительности пути.

Остается одно «тонкое место» — расстояния, которые указывает Плутарх. Мексиканский залив удален от Британии куда дальше, чем сообщает нам Плутарх. Но, быть может, в данном случае и не следует ожидать от Суллы точных сведений? Во-первых, речь идет именно о возможности совершить такое путешествие. Во-вторых, «пять тысяч стадий от Огигии» в реальности оказываются для путешественников с Великой суши крайне длительным и тяжелым испытанием — едва ли паломники, оказавшиеся в «илистых водах», могли определить точную протяженность пути…

Сохранились признанные даже критически настроенным научным миром свидетельства о том, что финикийские моряки совершали плавания по Атлантическому океану и совсем не испытывали комплексов по поводу его просторов. Одно из них связано с именем шведского ученого Иоганна Подолина, сообщавшего о своей беседе с испанским нумизматом Энрике Флоресом. Последний рассказал Подолину о том, каким образом в его руки попали редчайшие карфагенские монеты. Вот этот текст:[60]

«В ноябре месяце 1749 года, после нескольких дней шторма, морем была размыта часть фундамента одного разрушенного каменного строения, стоявшего на берегу острова Корву.[61] При этом был обнаружен глиняный сосуд, в котором оказалось множество монет. Вместе с сосудом они были принесены в монастырь, где монеты были розданы собравшимся любопытным жителям острова. Часть этих монет была послана в Лиссабон, а оттуда позднее патеру Флоресу в Мадрид.

Каково общее количество монет, обнаруженных в сосуде, а также сколько из них было послано в Лиссабон — неизвестно. В Мадрид попало девять штук, а именно, две карфагенские золотые монеты, пять карфагенских медных монет, две киренские монеты из того же металла.

Патер Флорес подарил мне эти монеты во время моего посещения Мадрида в 1761 году и рассказал, что вся находка состояла из монет того же сорта, что эти девять, и что эти монеты были отобраны как лучше сохранившиеся. Что монеты частично карфагенского происхождения, частично из Киренаики — это безусловно. Они не являются особо редкими, за исключением двух золотых.

Живительно, однако, то, в каком месте они были найдены. Известно, что Азорские острова были впервые открыты португальцами во времена Альфонса V. Нет никаких оснований предполагать, что кто-либо закопал там эти монеты в более позднее время. Следовательно, они должны были попасть туда с какими-либо пуническими кораблями. Я не решаюсь, однако, утверждать, что эти корабли попали туда преднамеренно. Их могла с таким же успехом отнести туда буря.

Карфаген и некоторые мавританские города посылали свои корабли через Гибралтарский пролив. Известна экспедиция Ганнона к западному побережью Африки. Один из таких кораблей мог быть отнесен постоянным восточным ветром к острову Корву. Фариа говорит в своей «Истории Португалии», что португальцы, которые первыми прибыли на эту землю, нашли на горе конную статую, указывавшую правой рукой на запад. Статуя стояла якобы на каменном пьедестале, который весь был испещрен неизвестными буквами. Этот памятник был разрушен, что представляется большой потерей. Причиной разрушения была слепая ярость, ибо предполагали, что то была статуя языческого идола. Статуя подтверждает мое мнение, что острова посещались карфагенянами и финикиянами не только случайно или в результате того, что буря относила туда их корабли; видимо, они там прочно обосновались. Нельзя ведь предположить, что корабль, посланный с разведывательными целями, имел на борту упомянутый памятник. Следует скорее заключить, что финикияне отправились туда на одном или на нескольких кораблях, совершили одно или несколько путешествий, что им понравилась эта земля и они поселились там, основав колонию… Возможно также, что карфагеняне, известные своей предприимчивостью в торговле и мореплавании, с этого острова организовали экспедицию на запад и что статуя, указывающая на запад, связана с этой экспедицией. Возможно, что бури, землетрясения и извержения вулканов вызвали большие разрушения на этом острове и явились причиной того, что жители покинули его…»

Ученый мир признает, что находка на Азорах карфагенских монет является свидетельством посещения этих мест пунами (карфагенянами). Однако у современных исследователей вызывает сомнения история о статуе и о процветающей колонии на островах.

Однако, на мой взгляд, тот факт, что монеты были обнаружены в глиняном сосуде, — несомненное доказательство регулярных посещений карфагенянами Азор! Давайте рассуждать последовательно. Как рассказывает Подолин, обнаружили клад в фундаменте некоего старинного здания, то есть горшок когда-то был закопан на месте, где затем португальцы возвели свои постройки. Однако путешественники, случайно прибитые к берегам Корву, едва ли стали бы делать подобного рода тайники. Их стремлением было бы вернуться на родину или, в случае кораблекрушения, устраиваться на острове — но не прятать монеты!

Известно, что клады монет обнаруживают либо в захоронениях вождей или просто значительных людей древности, либо на пересечениях торговых путей (именно этим вызвано обилие серебряных арабских монет в таких «диких» даже с точки зрения Средневековья районах, как среднее и верхнее течение Волги: здесь проходили важнейшие торговые пути). Причиной появления кладов могла быть и внешняя угроза: грабители, завоеватели. Но, так или иначе, монеты в горшках закапывали лишь там, где люди обитали (или бывали) регулярно!

Отсюда не может не следовать, что на Азорах существовала карфагенская колония или, по крайней мере, стоянка для судов. Но зачем был нужен карфагенянам этот форпост, расположенный посреди Атлантики? Азорские острова с их скудными (в настоящий момент) природными ресурсами и относительно суровыми условиями едва ли могли привлечь практичных мореплавателей-пунов. Остается три возможных объяснения этого клада. Или в древности ситуация на Азорах было иной, чем сейчас, или неподалеку от Азор находились остатки Атлантиды — те легендарные острова изобилия, о которых особенно много будет говориться в Средние века, или же с Азор карфагенские корабли отправлялись дальше — в Мезоамерику!

Особого рассмотрения требует сообщение о конной статуе, разрушенной португальцами.[62] Обратите внимание: ни Подолин, ни, вероятно, Флорес не сомневались в рассказе историка Фариа. Именно история о разрушении статуи стала для шведского ученого поводом для рассуждений о характере и судьбе карфагенской колонии. Вообще, в Средние века очень многие географические работы и карты упоминают о подобной статуе, находящейся где-то на западе, на рубеже известных земель. Как полагали, она имела задачей предупредить об опасностях дальнейшего плавания по Атлантике (в одной арабской рукописи, например, утверждается, что статуя грозит путешественнику смертью в песках, среди которых тот оказывается, заплыв в океан слишком далеко[63]). Подобные упоминания встречаются вплоть до начала эры великих открытий. Отметим хотя бы карту Пицигано, составленную в 1367 году, где к северо-западу от Пиренейского полуострова изображен Геракл, предостерегающе поднявший руку. Разночтение в трактовке этой статуи (предостерегает путешественников или, наоборот, направляет) пугать не должно. Все зависит от тех установок, с которыми создатель карты или географического описания упоминал о ней. Поскольку очень многие в Средние века боялись Атлантики, Геракл превратился в стража западной стороны горизонта.

Как и в ряде других случаев, рассказы о статуе вызывают «здоровый скептицизм» у историков, напоминая им «байки» о стене, защищающей восточные народы от Гога и Магога, и тому подобное. Доказательством, что подобного сооружения вообще не существовало, для них является тот факт, что более поздние путешественники не обнаружили ее.

А может быть, все-таки обнаружили? И сообщение Фариа является свидетельством о ее горькой судьбе? Уничтожение в Афганистане колоссальной статуи Будды, свидетелями которого все мы были, тоже может породить у историков XXV столетия скептические усмешки — если они, к примеру, станут еще более язвительно относиться к сообщениям средств массовой информации рубежа тысячелетий, чем мы с вами. Можно даже предположить, какова будет аргументация гиперкритически настроенных авторов, которые постараются доказать, что достоверных свидетельств о существовании в древней Центральной Азии буддизма наука XXV века предоставить не может, а значит, и статуи не было!

Исчезновение рассказов об изображении Геракла может быть связано не с тем, что европейцы наконец-то преодолели страх перед западным океаном, поняли, что на самом деле бояться нечего, и нигде не обнаружили мистического колосса, а с тем, что португальцы попросту его уничтожили!

Подтверждение гипотезы Подолина можно обнаружить в пятой книге обширной «Исторической библиотеки», принадлежащей перу замечательного греко-римского историка I века до н. э. Диодора Сицилийского:[64]

«Ближе к Африке в просторах Океана на запад от Ливии лежит превеликий остров. Земля на нем плодородна, хотя и гориста. Ее орошают судоходные реки. Рощи там изобилуют различными деревьями, а бесчисленные сады полны плодов…

В гористой части страны полно лесов, в которых встречаются самые разные плодовые деревья. На острове масса родников, воды которых не только утоляют жажду, но и укрепляют здоровье. Для охоты там имеется в изобилии всякого рода звери, наличие которых делает пиры веселыми и богатыми. Омывающее остров море полно рыбой… а климат очень благодатен.

Прежде остров этот из-за отдаленности от прочего света был неизвестен. Открыли его случайно. Финикийские купцы еще в древности плавали по морям. Поэтому они основывали свои поселения не только в Ливии, но и на западе от Европы. Поскольку удача сопутствовала им, они отправились и за Геракловы столпы, в море, которое они назвали Океаном. А прежде вблизи Столпов, возле пролива, на полуострове в Европе построили город Гадес, в котором возвели великолепный храм в честь Геракла (Мелькрата), где по финикийскому обычаю совершали жертвоприношения. Храм этот, как и раньше, считается местом священным, так что даже знатные римляне, прежде чем начинать важные дела, давали здесь обеты и после благополучного исхода своих предприятий исполняли их. Однажды финикийцы, уже зная пространства за Столпами и проплывая мимо Африки, были занесены бурей далеко в Океан и пристали к тому острову. Разузнав о благополучии этого края, они поведали о нем и другим. Поэтому даже тирренцы,[65] являясь прекрасными мореходами, собирались обосноваться там же. Но им воспрепятствовали в этом карфагеняне…»

Понятно, что речь идет не об Атлантиде. Однако описание острова, обнаруженного финикийскими мореплавателями, никак не напоминает Азоры — в их современном виде. Может быть, Диодор имеет в виду Канарские острова? Но и здесь возникает вопрос: отчего этот историк пишет об острове, а не об островах?

Предположения Иоганна Подолина о карфагенской колонии имеют основания еще и потому, что карфагеняне действительно вели активную колонизацию Атлантики.

Вот что рассказано в так называемом «Перипле Ганнона»:

«Отчалив и выехав за Столпы, мы плыли два дня и потом основали первый город, который назвали Фимиатирием; при нем была большая равнина. Затем, направившись к западу, прибыли к Солоенту, ливийскому мысу, покрытому густым лесом. Здесь, основав храм Посейдону, снова двинулись на восток на полдня пути, пока не пришли к озеру, расположенному недалеко от моря и наполненному многочисленным и высоким тростником. Были тут и слоны и много других животных, которые паслись. Мы поплыли вдоль озера на день пути и населили приморские города, называемые Карпконтих, Гитта, Акра, Мелитта и Арамвий. Отплыв отсюда, мы прибыли к большой реке Ликсу, текущей из Ливии. У нее ликситские номады пасли стада; у них мы пробыли некоторое время как друзья. За этими живут негостеприимные эфиопы, населяющие землю, полную зверей и перерезанную большими горами, из которых, как говорят, вытекает Лике; у гор же живут люди разнообразных типов, называемые Троглодитами: ликситы говорят, что они в беге быстрее лошадей. Взяв у ликситов переводчиков, мы поплыли вдоль пустыни на два дня к югу, а затем на день к востоку. Там нашли мы внутри залива небольшой остров, пяти стадий в окружности. Его мы заселили, назвав Керной. Мы заключили, что он лежит соответственно Карфагену: путь от Карфагена до Столпов равняется пути от них до Керны. Отсюда, проплыв мимо большой реки по имени Хрет, мы прибыли к озеру, на котором было три острова, больших Керны. Отойдя от них на день пути, мы прибыли к концу озера, над которым высились громадные горы, полные диких людей, одетых в звериные шкуры; бросая камни, они отгоняли нас, препятствуя высадиться. Плывя отсюда, мы прибыли к другой реке, большой и широкой, полной крокодилов и гиппопотамов. Вернувшись отсюда, снова прибыли в Керну. Отсюда поплыли на юг и через 12 дней прошли мимо земли, которая была вся заселена эфиопами, бежавшими от нас и не ожидавшими нас. Язык их оказался непонятен и для бывших с нами ликситов. В последний день причалили к большим лесистым горам. Стволы деревьев были разнообразны и душисты. Проплыв мимо них два дня, мы очутились в неизмеримом морском заливе, на обоих берегах которого была равнина. Отсюда ночью мы заметили по всем направлениям с промежутками сверкающие огни, то больше, то меньше. Запасшись водой, плыли дальше пять дней вдоль земли, пока не прибыли в большой залив, который, по словам переводчика, называют Южным Рогом. В нем оказался большой остров, а на острове — соленое озеро, а на озере — другой остров. Сюда мы причалили, но целый день ничего не видали, кроме леса, а ночью много зажженных огней; слышали звук флейт, кимвалов и тимпанов и сильные крики. Нами овладел страх, и прорицатели велели оставить остров. Поспешно отплыв, мы прошли мимо знойной страны, полной благовоний. Из нее громадные огненные потоки вливались в море. Страна недоступна вследствие жара. Поспешно мы отплыли оттуда в страхе. Носились мы четыре дня и ночью увидали землю, полную пламени. В средине был весьма высокий огонь, больший, чем другие; казалось, что он касался звезд. Днем это оказалось высочайшей горой, называемой „Феон Охема“ (греч. «Колесница богов»). Чрез три дня, проплыв пламенные потоки, мы прибыли в залив, называемый Южным Рогом. В глубине залива находился остров, полный диких людей. Более многочисленны были женщины, с телами, покрытыми шерстью; переводчики назвали их гориллами. Мужчин мы преследовали, но не могли поймать — они все убежали, цепляясь за скалы и защищаясь камнями. Трех женщин мы захватили, но они, кусаясь и царапаясь, не захотели следовать за теми, кто их вел. Убив пленниц, мы сняли с них шкуры и привезли их в Карфаген. Дальше мы не плавали: у нас не хватало припасов».

Описание путешествия Ганнона — одна из самых ярких страниц в истории географических открытий древнего мира — известно нам лишь благодаря рукописи X века, однако краткие упоминания о нем можно найти у таких мэтров античной науки, как Арриан (в его «Индии») и Плиний Старший («Естественная история»). Путешествие это было совершено во времена расцвета колониальной карфагенской державы, за столетия до разрушительных войн с Римом и, видимо, еще до того, как греки из Массилии (Марселя) и Сиракуз стали серьезными торговыми и военными соперниками пунов. В XX столетии путешествие Ганнона стали относить к десятилетиям перед битвой близ Гимеры (480 г. до н. э.), когда греческому сиракузскому тирану Гелону удалось разгромить огромное карфагенское ополчение, перебив несколько десятков тысяч пунов (в античных источниках называется умопомрачительная цифра в 300 000 человек). Ганнон совершил путешествие в ту эпоху, когда Карфаген еще «распирало» от избыточного населения — ничем иным не объяснить цифру в 30 000 мужчин и женщин, которые участвовали в этой экспедиции.[66]

Цель путешествия Ганнона — основание колоний Карфагена за Геракловыми столпами — показывает, что пуны имели неплохое представление об Атлантике и об экономических перспективах таких колоний. Ни греки, на финикийцы, ни карфагеняне не создавали новых городов в совершенно неизвестных им регионах. «Пойти туда, не знаю куда» могли бы только политические эмигранты, но нет сомнений, что экспедиция Ганнона являлась проектом, поддержанным карфагенским правительством.

Где побывал Ганнон?

Современные ученые считают, что он плыл вдоль ливийского (то есть африканского) берега на юг, затем, как сообщает Арриан, повернул на восток и вошел в Гвинейский залив. Именно там он встретил странные острова с солеными озерами, гору под названием «Колесница богов», «людей-горилл».

Однако для нас небезынтересно уже начало его пути. Основав на северо-западном и западном побережье современного Марокко несколько торгово-земледельческих поселений, он зазимовал на о. Керн. Где находился этот остров? Его пытались искать близ побережья Марокко, однако Ганнон дает ясное указание, что он находился на таком же расстоянии от Столпов, на каком от них лежит Карфаген. Следовательно, мы должны искать его южнее — либо близ побережья Западной Сахары (именно здесь географически находится точка, удаленная от Столпов на то же расстояние, что и Карфаген), либо же значительно южнее, так как вскоре после отплытия с Керна карфагеняне увидели большую реку, называвшуюся Хрет, а вслед за ней — озеро. Под это описание может подходить лишь район впадения в Атлантический океан реки Сенегал, наносы которой образуют длинную косу, простирающуюся на десятки километров с севера на юг. Поскольку береговая линия меняется с течением времени, во времена Ганнона за косой, быть может, существовало несколько крупных островных массивов, — поэтому карфагенский мореплаватель и говорил об озере с островами.

Следующим «претендентом» на роль реки Хрет могла бы стать полноводная в нижнем течении Гамбия, однако непонятно, где тогда искать озеро с обширными островами на нем.[67]

Но самое загадочное заключается в другом: ни в одном, ни в двух, ни в пяти днях пути к северу от Сенегала или Гамбии нет острова, который мы могли бы отождествить с Керном!

Ученые пытаются выйти из очередного затруднительного положения, полагая, что Керн — это один из островков близ северо-западного побережья Марокко (что противоречит удаленности его от Геракловых столпов), либо же отождествляя его с каким-либо из Канарских островов (а это невероятно, так как до прибытия к Керну Ганнон не удалялся от берега; к тому же карфагеняне знали о Канарских островах). Таким образом, Керн — таинственным образом исчезнувший остров, не оставивший никакого следа в водах близ африканского побережья…

Если, конечно, Ганнон плыл вдоль африканского побережья!

Есть несколько вещей в его описании, которые ставят под сомнение «смелую» гипотезу о том, что суда карфагенян проникли вдоль побережья Гвинейского залива до вулканической горы Камерун («Колесницы богов»).

«Неизмеримый морской залив», о котором пишет Ганнон, еще один залив, именуемый «Западным Рогом», наконец, «Южный Рог» — все это не похоже на побережье Гвинейского залива. Последний столь обширен, что вообще не мог бы быть воспринят древними мореплавателями как залив. Бухты же, имеющиеся здесь в большом количестве, едва ли дотягивают до статуса заливов. С другой стороны, дельты многих полноводных рек между Сенегалом и Камеруном почему-то оказались не отмечены в отчете Ганнона — в том числе и бескрайняя дельта Нигера.

Не отождествим ни с чем, известным нам, и остров, который Ганнон и его спутники обнаружили в Западном Роге. В районе Гвинейского залива вообще нет островов, посреди которых имелись бы соленые озера, имеющие собственные острова. Звуки флейт, кимвалов, тимпанов, которые слышали карфагеняне, намекают на какое-то священнодействие, происходившее в этом месте. Нужно учитывать и то, что те же самые звуки для античного человека могли сопровождать явление какого-либо бога: например, Диониса или Пана. На острове с солеными озерами совершалось нечто чудесное, а потому таинственное и даже страшное. Панический страх, охвативший путешественников, по древним представлениям вызывался близостью божества, причем совсем не дружелюбной.

Описание извержения вулкана Камерун, которое видят во фразах, следующих сразу за рассказом об острове с солеными озерами, также не вполне ясно. Что за землю, полную благовоний, но недоступную из-за жары, увидели карфагеняне? Описание огненных потоков, стекающих из нее в море, явно не относится к извержению вулкана. Лишь через четыре дня путешественники заметили землю, «полную огня» (то есть пожаров, вызванных лавой), и «Колесницу богов». Может быть, Ганнон видел пожары, которые до настоящего времени устраивают во время охоты жители некоторых прибрежных территорий Западной Африки с целью выгнать зверей из мангровых зарослей? Но рассказ о том, что огонь во время этих пожаров «стекал в море», являлся бы чрезмерной поэтической вольностью.

И кто такие «гориллы», за которыми охотились путешественники на острове в глубине Южного Рога? Гориллы не пользуются камнями для самообороны, да и Ганнон называет их «дикими людьми». Куда больше они похожи на йети — по крайней мере, описание в «Перипле Ганнона» очень близко описаниям, которые дают очевидцы «снежному человеку».

Убеждение ученых XIX–XX столетий, что главная проблема сводится к определению крайней южной точки на побережье Африки, которой достигли путешественники, является одним из проявлений научной «позиции страуса». Лучше голову — в песок, чем на отсечение научному обществу.

Названия заливов — «Западный Рог» и «Южный Рог» — вполне могут подразумевать наличие «Северного Рога» и «Восточного». Четыре имени, соотнесенные с четырьмя сторонами света, тогда указывали бы на остров, береговая линия которого была достаточно хорошо известна переводчикам, сопровождавшим Ганнона.

Но когда карфагенские корабли могли отдалиться от африканского побережья?

В тексте Ганнона есть одно любопытное место. После заселения острова Керн карфагеняне совершили два плавания. Первое — вдоль берега, именно тогда были обнаружены озеро с тремя островами (о нем я говорил выше), «другая река» и т. д. После этого Ганнон вернулся на Керн и предпринял еще одно путешествие. На этот раз — строго на юг. Однако если Керн находился где-то севернее Сенегала, то двенадцатидневное плавание на юг (при расстоянии в сто пятьдесят километров, которые могли за сутки пройти корабли под парусом) привело бы карфагенян на широту Гвинейского залива, но в сотнях километров от африканского берега!

Атлантида в Гвинейском заливе? Или следы обширной Атлантической суши, последние фрагменты которой опускались на человеческой памяти? Почему бы и нет! В пятистах километрах к западу от современной Либерии лежит обширное подводное плато, которое может быть остатком одного из таких фрагментов. Извержение же «Колесницы богов» являлось проявлением сейсмической активности, сопровождавшей затопление этой земли. Причем карфагеняне вполне могли обследовать восточные берега «гвинейской Атлантиды»; после первого возвращения Ганнона в Керн в тексте нигде не говорится, что он плыл на восток и что новооткрытые земли лежали по левому борту его судов![68] Зато, как мы видели, речь идет о пути на юг.[69]

Не противоречит этой гипотезе упоминание «эфиопов», населяющих открытую карфагенянами землю. Атлантика с ее Атлантидами не разделяла, а соединяла континенты, образующие ее берега. Нет ничего удивительного в том, что негритянские племена жили на каких-то из ее поздних фрагментов. По крайней мере, только через посредство Атлантиды в Мезоамерику могли попасть африканцы, которые вызвали создание ольмеками знаменитых «негроидных» изваяний.[70]

Предприимчивость финикиян (наследниками которых стали карфагеняне) подтверждается знаменитым и не подвергаемым сомнению их путешествием вокруг Африки.

Более всего поражает, что финикийские мореплаватели совершили путь вокруг Африки в направлении, противоположном тому, в котором спустя две тысячи лет будут двигаться португальцы. Хотя течения как раз благоприятствуют пути из Индийского океана в Атлантический, а не обратному, однако предприятие неизвестных нам по именам финикийских мореплавателей так и не было повторено в «исторические» времена ни арабами, «исходившими» большую часть Индийского океана, ни индонезийцами, заселившими Мадагаскар.[71]

Предоставляю слово нашим источникам — Геродоту и Страбону:

«Ливия, оказывается, кругом омываема водою, за исключением той части, где она граничит с Азией; первый доказал это, насколько мы знаем, египетский царь Неко. Приостановив прорытие канала из Нила в Аравийский залив, он отправил финикиян на судах в море с приказанием плыть обратно через Геракловы столбы, пока не войдут в северное [Средиземное] море и не прибудут в Египет. Финикияне отплыли из Эритрейского[72] моря и вошли в южное море. При наступлении осени они приставали к берегу и, в каком бы месте Ливии ни высаживались, засевали землю и дожидались жатвы; по уборке хлеба плыли дальше. Так прошло в плавании два года, и только на третий год они обогнули Геракловы столбы и возвратились в Египет. Рассказывали также, чему я не верю, а другой кто-нибудь, может быть, и поверит, что во время плавания кругом Ливии финикияне имели солнце с правой стороны.[73] Так впервые было доказано, что Ливия окружена морем. Впоследствии карфагеняне утверждали, что им также удалось обогнуть Ливию».[74]

«Упомянув о тех, которые считаются объехавшими кругом Ливию, он [Посидоний[75] ] говорит, что, по мнению Геродота, некоторые лица посланы были Дарием совершить это плавание».[76]

Страбон (или Посидоний), судя по всему, перепутал персидского царя Дария с египетским фараоном Нехо II (в греч. произношении — Неко). Хотя мы увидим, что при ближайшем преемнике Дария, Ксерксе, будет совершена попытка обойти Африку — но уже в обратном направлении.

Нехо II, о котором идет речь в сообщении, правил в Египте в 609–595 годах до н. э. Он вел активную внешнюю политику, создал военный флот на Средиземном и Красном морях, пытался прорыть канал между Нилом и Красным морем. От такого энергичного государственного деятеля вполне можно было ожидать организации плавания вокруг Африки.

Вопрос состоит в другом — побудило ли к этому Нехо царственное любопытство или же египтяне (и финикийцы) знали, что Африку можно обогнуть?

Любой проект подобного рода основан по крайней мере на географической гипотезе. Колумб искал на западе прямой путь в Индию, хотя и ошибся в расчетах при определении расстояния до нее. Магеллан обнаружил пролив, названный позднее в его честь, потому, что карты начала XVI века предполагали наличие такого пролива.

Египетская цивилизация кажется нам заключенной, законсервированной в течение нескольких тысячелетий тесными рамками долины Нила. Подобная картина соответствует господствовавшему более столетия восприятию жителей древних цивилизаций как неисправимых провинциалов, не видящих ничего далее своего носа. Однако астрономические наблюдения египтян или вавилонян доказывают, что это совсем не так. Астрономия и география не являются дисциплинами, противостоящими друг другу. Об этом свидетельствует уже древнейшее убеждение о тождестве того, что на небесах, тому, что на земле. Одно приводилось древним человеком в согласие с другим.

Хотя мы знаем из письменных источников лишь о нескольких путешествиях египтян (например — знаменитое плавание царицы Хатшепсут в Пунт), есть немало свидетельств в пользу того, что исследовательские экспедиции, особенно вдоль побережья Красного моря и Восточной Африки, египтяне совершали еще во времена правлений первых династий объединенного государства, а возможно, и в «темные» столетия (или тысячелетия) неизвестной нам истории Египта, предшествовавшей его окончательному объединению на рубеже IV–III тысячелетий до н. э.[77] Между тем любое исследование вызвано некой информацией, которую в данном случае египтяне могли получать от торговцев, этих безвестных первооткрывателей большей части земного шара, или же из архивов, унаследованных благодаря возможным «доисторическим» контактам с цивилизацией Атлантиды.

Во всяком случае финикийцы плыли, зная о возможности попасть к Геракловым столпам. К западу и юго-западу от последних их ожидали известные земли: финикийские владения в Иберии существовали уже несколько столетий.

Оставалось отдаться попутным (на всем протяжении плавания!) течениям и терпеливо ожидать, пока 25 000 км пути (!) останутся позади.

Способ путешествия, который применили финикийцы, использовавшие для плавания лишь летнее время, может быть связан не только со стремлением уберечь свои суда от зимних бурь, а также добыть пропитание на будущий год, но и с желанием разведать земли, мимо которых они плыли — прежде всего с точки изучения их экономических и торговых возможностей.

Чтобы завершить тему путешествий финикийцев, приведу еще одно свидетельство об их активности в водах Атлантики.

«Говорят, что по ту сторону Столбов Геракла карфагеняне обнаружили в океане необитаемый остров, богатый множеством лесов и судоходными реками и обладающий в изобилии плодами. Он находится на расстоянии нескольких дней пути от материка. Но когда карфагеняне стали регулярно посещать его и некоторые из них из-за плодородия почвы поселились там, то власти Карфагена запретили плавать туда под страхом смерти. Они истребили всех поселенцев, чтобы весть об острове не распространилась и толпа не могла бы устроить заговор против них самих, захватить остров и лишить [власти] карфагенян счастья владеть им».[78]

Вновь, как и во фрагментах Диодора Сицилийского или Подолина, говорится о колонии (в данном случае — карфагенян) посреди Атлантики. Это сообщение в большей степени, чем какое-либо из иных, можно соотнести с Канарами или Мадейрой. Мадейра здесь даже предпочтительнее, так как на Канарах имелось население, а Псевдо-Аристотель не сообщает о нем. Внушает сомнения только упоминание судоходных рек. Даже при скромных требованиях античных кораблей к речному судоходству пригодных для него потоков нет ни на Мадейре, ни на Канарах. Остается предположить только, что речь все-таки идет либо о ныне не существующем острове, либо же о земле, частью которой в то время была Мадейра и которая опустилась под воду во время растянувшейся на столетия и даже тысячелетия гибели остатков Атлантиды.

Особого внимания заслуживает утверждение о том, что карфагенские власти решили держать местонахождение острова в тайне. Такое впечатление, что дело здесь не только в желании сохранить свои доходы или уберечь город от резкого оттока населения. Карфагеняне столкнулись с чем-то, что заставило их ввести строжайшую цензуру на посещения новооткрытой земли. Возможно, это были следы Атлантиды, возможно же — источник информации, который оказался настолько важен, что власти города не пожалели собственных соплеменников… Можно строить одно предположение фантастичнее другого, отчаянно сожалея при этом, что карфагенские архивы исчезли после взятия города римлянами. Объем информации, которого мы оказались лишены, сравним с гибелью Александрийской библиотеки. Упорство Катона Старшего, твердившего о разрушении Карфагена, привело к тому, что целая культура была потеряна для современных исследователей. Семнадцать дней, в течение которых горел Карфаген после решения Римского сената проклясть и уничтожить саму память об этом городе, стали чем-то большим, чем акт мести за три длительные войны, чем предусмотрительное избавление от упорного торгового и политического соперника. В эти семнадцать дней погибла целая цивилизация.

Утрата архивов Карфагена тем более болезненна, что за полтора столетия до того были потеряны архивы Тира, одного из знаменитейших финикийских городов, взятого после тяжелой и кровопролитной осады Александром Македонским. Финикийские «библиотеки»[79] вообще часто либо находились на грани гибели, либо гибли: ведь такие города, как Тир, Библ или Сидон, неоднократно оказывались под ударом иноземных завоевателей.

Я акцентирую на этом внимание прежде всего потому, что финикийцы, несомненно, были первой из средиземноморских наций, которую можно назвать морской. Существует странное заблуждение, рожденное открытием цивилизации Минойского Крита и кочующее из одной книги в другую — что именно критяне впервые проникли в Западное Средиземноморье и добрались до Геракловых столпов. Финикийские города (Библ, Берит, Сидон) по крайней мере на тысячелетие старше минойской цивилизации, и вели они морскую торговлю уже в начале III тысячелетия до н. э. В течение двух с половиной тысячелетий они были морскими «глазами» Египта. Недаром один из наиболее почитаемых и древнейших богов финикийцев Хусор-и-Хусас считался не только создателем ремесел и навыков, необходимых для цивилизованной жизни, но, в первую очередь, слыл первооткрывателем мореплавания! Военные армады для того и были нужны критским царям, чтобы вытеснять с торговых путей конкурентов (финикийских, а возможно, и карийских[80]).

Итак, с утратой архивов Тира и Карфагена оказались потеряны и свидетельства о тех цивилизациях, с которыми финикийские, а затем пунические мореходы вступали в контакт или следы которых они обнаруживали. «Замок», на котором они долгое время (если не тысячелетия) держали Гибралтарский пролив, привел к тому, что греческая и римская культуры, ставшие родоначальниками современной Европы, оказались отрезаны от информации о землях на западе, а мы — о путешествиях, совершавшихся этим предприимчивым народом.[81]

Все дело в том, что история — это сама цензура! Мы считаем, что она открывает нам прошлое в максимально возможном объеме, но забываем, что историк принадлежит к определенной культуре, которая пришла на место предыдущей, которая по-своему видит смысл происходящего и которая — в первое время по крайней мере — мало интересуется, что было с ее предшественницей. Культура должна созреть, прежде чем ее перестанут удовлетворять эпические предания, с которых начиналась история всех известных нам народов (Гомер у греков, «Махабхарата» у индусов, «Сага о Нибелунгах» у германцев и т. д.). Однако когда проходит время и начинает формироваться вкус к исследованию прошлого, свидетельства погибших цивилизаций указываются утраченными.

Каждая новая цивилизация начинает историю заново. Не просто переписывает, а именно начинает! Так и поступили римляне по отношению к Карфагену. После 146 года до н. э. изменилась сама суть происходящего. Финикийско-карфагенская, или, другими словами, пуническая культура, в течение тысячелетий связывавшая огромный географический ареал как торговая в первую очередь сила, оказалась сметена «континентальной» империей римлян, выбравших для себя иной, греческий образец устроения жизни.

В результате «морской» период истории средиземноморского человечества был вычеркнут из анналов, и современный человек сталкивается со странной «исторической глухотой» догреческих и дорийских государств, которые, как кажется, не обращали внимания на бег времени и почти не интересовались миром вокруг них.

Однако «историческая глухота» Египта или Финикии — такое же заблуждение, как и их «географическая близорукость». Оно вызвано событиями III–II веков до н. э., приведшими к падению Карфагенской империи. Рукописи горят. Знания утрачиваются. А намеки на древние знания египтян или ассирийцев, которые нам дают сами же древние греки и римляне, воспринимаются как мифы и фантазии только по той причине, что они не вписываются в современный образ мировой истории!

Это почти инстинктивное отторжение, с которым справиться очень сложно. Особенно когда речь идет о «чистой» или «высокой» науке. Ведь именно то, что мы называем «наукой», является максимальным воплощением нашего видения мира, где все, противоречащее этому видению, понимается как ересь или безумие.

Как ни парадоксально, массовая культура в этом смысле легче смиряется с идеей, что могут быть и иные истории мира. В конце концов, Атлантида, Лемурия, Шамбала — это что-то чуждое (нам, нашему образу истории). А раз чуждое — значит, волнующее, пугающее, привлекающее к себе внимание. Человека, не изощренного в ученой методологии и не скованного ею, легче встряхнуть и сказать: «Подумай!»

«Закрытость» сведений о возможных морских путешествиях была, конечно, не абсолютной. Когда гегемоном на всем Ближнем Востоке стала древнеперсидская держава, финикийцы, освобожденные вместе с иудеями царем Киром Великим из вавилонского пленения, стали верными помощниками персидских государей. Некоторые из описаний земли, которые мы находим в «Авесте», священной книге персов, исповедовавших зороастризм, наверняка составлялись с учетом сведений, сообщаемых финикийцами.

Но у нас есть и еще одно свидетельство о том, что персы пытались воспользоваться информацией своих новых подданных:

«Сатасп, сын Теаспия, из рода Ахеменидов, посланный объехать Ливию, не сумел этого сделать… он овладел насильно дочерью Зопира, Мегабизова сына, девственницей, за каковое преступление царь Ксеркс решил было распять его; однако мать Сатаспа, сестра Дария, испросила ему помилование и обещала сама наложить на него кару, более тяжкую, чем наказание царя, именно: он обязан будет объехать кругом Ливию, пока на этом пути не войдет в Аравийский залив.

На таком условии Ксеркс сделал уступку. Сатасп прибыл в Египет, получил здесь корабль и египетских матросов и поплыл к Геракловым столбам. Выплывши на другую сторону, он обогнул оконечность Ливии, по имени Солоент, и направился дальше на юг.

Так в течение многих месяцев он проплыл значительную часть моря, но так как предстояло проплыть еще больше пройденного, он повернул назад и прибыл в Египет. Оттуда он направился к царю Ксерксу и сообщил ему, что очень далеко на море им пришлось плыть мимо страны, населенной маленького роста людьми, одевающимися в пальмовое платье, и каждый раз, как только они на корабле приближались к берегу, маленькие люди покидали свои города и убегали в горы. Со своей же стороны они, вошедши в их города, никого не обижали, только забирали с собой скот. Почему не объехали всей Ливии кругом, Сатасп объяснял тем, что судно его не могло идти дальше, так как было задержано мелью. Однако Ксеркс не поверил, что тот говорит правду, и велел его, как не исполнившего возложенного на него дела, пригвоздить к столбу, подвергши его таким образом раньше объявленному наказанию».[82]

Царь Ксеркс правил в 486–465 годах до н. э.; при нем произошли самые знаменитые события греко-персидской войны: сражения при Фермопилах, Саламине, Платеях, Микале. Несмотря на победы, одержанные греками в этой войне, Ксеркс как был, так и остался могущественнейшим правителем в Средиземноморье и на Среднем Востоке. Для персов борьба с греками являлась хотя и болезненной, но периферийной проблемой. Тем не менее справляться с ней было необходимо. Поэтому до нас дошли смутные сообщения о контактах между Персией и Карфагенской державой, как раз в это время соперничавшей с сицилийскими греками.

Подобные контакты неудивительны не только из-за политической и военной обстановки, делавшей их естественными, но и по той причине, что персы сохраняли прекрасные отношения с финикийцами, составлявшими ударную силу их флота. Налаживание отношений Ксеркса с Карфагеном могло быть делом соплеменников пунов, жителей их метрополии — Тира.

Удивительно, но критически настроенные ученые не обращают внимания на этот очевидный факт. Хенинг, без сомнения классический автор в сфере истории географических открытий, говорит буквально следующее: «Весьма существенным аргументом против плавания Сатаспа в Атлантику может служить факт блокады Гибралтарского пролива карфагенянами. Блокада эта проводилась весьма жестко уже в течение 50 лет до царствования Ксеркса и закрыла пролив для всех некарфагенян… Возможно ли, чтобы при этих обстоятельствах неискушенный в мореплавании перс, ни в коей мере не обладавший качествами отважного искателя приключений, прошел блокированный пролив, да еще не один, а два раза — туда и обратно? Это совершенно невероятно!»

Ничего невероятного в этом нет. Во-первых, во время блокады, в IV веке до н. э., в Атлантике побывал греческий путешественник Евтимен из Массилии — значит, в отдельных случаях блокада была не столь жесткой. Карфагеняне вполне могли пропустить и судно Сатаспа — хотя бы в знак добрых отношений между Карфагеном и Персией. Во-вторых, совсем не «неискушенный в плаваниях перс» был кормчим этого корабля. Кормчим явно выступил или египтянин, или финикиец.

В таком случае плавание Сатаспа вовсе не выглядит фантастическим. Вызывает, правда, удивление, рассказ о пигмеях, которые встречались на африканском берегу: европейцы открыли пигмеев лишь в 1867 году, причем ни о каких «пигмейских городах» на побережье Гвинейского залива в XIX веке речи просто не шло.

На мой взгляд, это только кажущееся затруднение. За две с половиной тысячи лет мог измениться не только этнический состав населения экваториальной Африки, но и уровень его культуры. Примером тому являются руины, оставшиеся от государства Мономотапа (X–XVI вв.) в современном Зимбабве, государства, переставшего существовать задолго до появления европейских колонизаторов. В тексте Геродота есть одно место, которое, как и в случае «Перипла Ганнона», делает его двусмысленным. Сатасп плыл на юг, при этом никак не упоминается, что в какой-то момент побережье Африки поворачивает на восток. А далее, напоминаю, Геродот говорит: «очень далеко на море им пришлось плыть мимо страны…». Имел ли греческий историк (и его информатор) в виду, что Сатасп по-прежнему плыл вдоль берега Африки? Или же, как в случае с Ганноном, мы можем понять текст буквально, то есть предположить, что на широте Гвинейского залива Сатасп открыл землю, заселенную «цивилизованными пигмеями»?

Сатасп был не единственным, кто уже после подвига финикийцев пытался совершить путешествие вокруг Африки.

«Посидоний рассказывает, как некий Евдокс из Кизика… был представлен египетскому царю Эвергету II[83] и его приближенным, расспрашивая их главным образом о способе плаванья вверх по Нилу как человек, интересующийся местными особенностями этой страны и не без сведений в данном предмете. В то же самое время случилось, что какой-то индиец был приведен к царю стражами Красного моря, которые заявили, что они нашли этого человека полумертвым, одного на корабле, но не знают, кто он и откуда, потому что не понимают его языка. Царь передал его некоторым лицам, которые должны были научить его греческому языку. Научившись по-гречески, индиец объяснил, что он, плывя из Индии, заблудился, что он один спасся, потерявши всех спутников, которые умерли от голода. При этом он обещал, как бы в благодарность за оказанное попечение, указать водный путь к индийцам, если царь поручит кому-либо отправиться туда; в числе последних был Евдокс. Отплыв оттуда с дарами, он, возвратившись, привез взамен их разные предметы и драгоценные камни, из которых одни приносятся реками вместе с камешками, другие же вырываются из земли, образовались из жидкости, как наши кристаллы. Но Евдокс обманулся в своих надеждах, потому что Эвергет отнял у него все товары.

По смерти Эвергета жена его Клеопатра[84] получила царскую власть, и она послала снова Евдокса с большими приготовлениями. На обратном пути Евдокс был занесен в страну, находящуюся выше Эфиопии. Приставая здесь к некоторым местностям, он располагал к себе население подарками: хлебом, вином, фигами, которых там не было, за это он получал от них воду и проводников, причем записал также некоторые слова туземного языка. Когда он нашел оконечность передней части корабля, уцелевшую от кораблекрушения, на которой вырезан был конь, он посредством расспросов узнал, что кораблекрушение потерпели плывшие с запада, и взял этот обломок с собою, отправившись в обратный путь. Когда он прибыл в Египет, где царствовали уже не Клеопатра, а сын ее,[85] у него снова отняли все, да еще и уличили в присвоении себе некоторых предметов. Принеся на рынок в гавань оконечность передней части корабля, он показал его матросам и от них узнал, что это обломок гадесского корабля, что богатые жители Гадеса снаряжают большие суда, а бедные — маленькие, которые и называют лошадьми от изображений на носу корабля, на них плывут до реки Ликса в пределах Маврусии ловить рыбу. Некоторые из матросов узнали оконечность корабельного носа; она принадлежала одному из кораблей, отплывших довольно далеко от Ликса и более не возвращавшихся. Евдокс из этого заключил, что круговое плаванье мимо Ливии возможно, и вот, отправившись домой, он сложил все свое состояние на корабль и вышел из гавани. Прежде всего, он прибыл в Дикеархию, потом в Массилию, посетил далее лежащий морской берег до Гадеса. Везде, куда он приезжал, разглашал о своем предприятии и, собрав достаточно денег, построил большое судно и две шлюпки, похожие на пиратские лодки, посадил на них мальчиков, музыкантов, врачей и разных других мастеров, поплыл наконец в открытое Индийское море, сопровождаемый попутным ветром. Когда товарищи его были утомлены плаваньем, он поневоле пристал к суше, опасаясь приливов и отливов. Действительно, случилось то, чего он боялся: судно село на мель, но постепенно, так что оно не вдруг погибло, и товары и большая часть бревен и досок были спасены на сушу. Из них Евдокс сколотил третье судно, почти равное по силе пятидесятивесельному кораблю, пока не приплыл к народу, говорившему тем же самым языком, слова которого записаны были им прежде. Вместе с этим он узнал, что живущие здесь люди принадлежат к одному племени с эфиопами и что на них похожи те, которые обитали в царстве Богха. Окончив путь в Индию, он возвратился домой. На обратном пути он увидал остров пустынный, хорошо снабженный водой, покрытый деревьями, и заметил его положение. Высадившись благополучно в Маврусии и продав свои суда, он пешком отправился к Богху и советовал ему предпринять морскую экспедицию. Но друзьям царя удалось убедить его в противоположном. Они навели на царя страх, что после того неприятелю будет легко напасть на страну, потому что откроется дорога для тех, которые извне пожелают вторгнуться в страну. Когда же Евдокс узнал, что его посылают в морскую экспедицию только на словах, а на деле собираются выбросить на пустынный остров, он бежал в римские владения, а оттуда в Иберию. Снарядив опять круглое судно и длинное пятидесятивесельное, чтобы на одном плавать в открытом море, а на другом держаться берегов, положив земледельческие орудия, семена, он взял также искусных плотников и отправился в ту же экспедицию с тем намерением, чтобы, если плаванье замедлится, провести зиму на упомянутом прежде острове и, посеяв семена и собрав плоды, совершить плаванье, задуманное вначале. «До этого момента, — говорит Посидоний, — известна мне история Евдокса: что случилось с ним после, то, вероятно, знают жители Гадеса и Иберии».[86]

Мы опускаем крайне желчный комментарий Страбона к рассказу Посидония. Этот античный географ, будучи прекрасным географом, тем не менее вполне составит компанию Аристотелю или современным «чистым ученым». Между тем перед нами жизнеописание человека, в котором соединились и бескорыстное любопытство, и предприимчивость, и вера в себя, и, наконец, та толика наглости, без которой не было ни одного великого первооткрывателя.

Поскольку плавания вокруг Африки — далеко не главная для этой книги тема, я лишь кратко поясню сообщение Страбона.

Евдокс из Кизика[87] в последней четверти II века до н. э. совершил по крайней мере четыре значительных плавания. Два из них имели место в Индийском океане. При помощи кормчего-индуса, используя пассаты, он добрался до Индии не вдоль берега, но напрямую пересек океан. Во время второго плавания ему удалось обнаружить остатки корабля из испанского города Гадес на одном из островов близ восточного побережья Африки (может быть, на Занзибаре?).

Заинтригованный тем фактом, что корабль из Атлантики оказался на противоположной стороне Ливии, Евдокс прибыл в Испанию и сумел собрать деньги для разведывательного плавания вдоль берегов Африки. Неизвестно, насколько далеко ему удалось проникнуть на юг. Вероятно, в этот раз Евдокс не добрался до земель южнее Сенегала.

Для того чтобы следующая попытка была более успешной, Евдокс попытался найти «спонсора». Таким едва не стал Богх, царь племени маврусиев, обитавшем в северном Марокко. Когда Евдокс понял, что его ожидания тщетны, ему удалось найти финансовую помощь в римской Испании, и именно там он снарядил последнюю свою экспедицию. Теперь уже невозможно узнать дальнейшую судьбу этого замечательного путешественника,[88] однако факт, что его экспедиции в Атлантике были вызваны находкой украшения с корабля жителей Гадеса в Восточной Африке, свидетельствует о том, что некоторые города, связанные с историей финикийской колонизации (а Гадес был основан выходцами из Тира за ГГОО лет до Рождества Христова), вплоть до последних веков до н. э. могли пользоваться сведениями, «закрытыми» для римлян и греков.

Ксеркс не поверил Сатаспу. Перса-авантюриста готовы распять как обманщика и современные ученые. Симптоматично, что ни древнему царю, ни нашим современникам не нравится рассказ о мелях, которые задержали разведывательное судно.

А между тем Платон писал: «После этого море в тех местах стало вплоть до сего дня несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызванного огромным количеством ила, оставленного после себя осевшим островом». В отчете Сатаспа мы попросту сталкиваемся с древним указанием о сложности плавания по Атлантике, которое Платон объяснил гибелью Атлантиды.

Подобные сообщения либо игнорируются официальной наукой, либо же объясняются фантастическими обстоятельствами. Например, тем, что иногда водоросли из Саргассова моря течения приносят к берегам Европы.

Но ведь самые крупные скопления «саргассовых водорослей» Гольфстрим выносит к куда более северным широтам! Сообщений об отмелях, иле, рифах, водорослях в Атлантике избыточно много. Оставлять всю эту информацию на совести финикийцев, подобными сказками якобы стращавших своих конкурентов, будет делом неблагодарным уже хотя бы потому, что даже после гибели Карфагена греки, римляне, а потом — жители средневековой Европы писали о тех же сложностях плавания в морях за Гибралтарским проливом. Мы видим теперь, что полностью навигация в Атлантике перекрыта не была. Но существовали зоны, явно опасные для кораблей.

Предоставим слово первому критику Платона, Аристотелю. В сочинении «Метеорологика» он пишет: «За Столпами море мелко из-за ила, но в то же время спокойно, потому что расположено во впадине».[89] Ил — явно из Платона и из финикийских источников. Аристотель не спорит с ними. Однако присмотримся ко второй части фразы. Получается, что Атлантический океан расположен во впадине. Между чем и чем, хотелось бы спросить? Не имеет ли здесь Аристотель в виду другого берега Атлантики — противолежащего материка, о котором опять же говорил Платон?[90]

Аристотель вынужденно соглашается и со странностью Атлантического океана. Находясь во впадине, он должен быть спокоен — как любое «внешнее море». Однако эта впадина заполнена илом — и потому море за Столпами «мелко».

Но ведь наличие впадины подсказывает, что Атлантика должна была бы иметь большие глубины! Что же сделало ее мелкой, как не какой-то природный катаклизм?

Аристотель оставляет этот вопрос без внимания.

С рассказом о проблематичности плавания в тех водах мы встречались уже не раз. Тем не менее вот еще два свидетельства для полноты картины.

Феофраст, ученик Аристотеля, один из основателей ботаники и биологии в широком смысле этого слова, пишет в своей «Истории растений»:

«В море за Геракловыми столбами, рассказывают, есть водоросли удивительной величины и шириной больше, чем в ладонь».

Такое сообщение могло появиться лишь в том случае, если «информаторы» Феофраста действительно видели водоросли Саргассова моря. Две тысячи лет назад, когда опускание суши еще продолжалось и структура течений была несколько иной, чем сейчас, область распространения саргассовых водорослей была значительно шире.

Позднеримский поэт Авиен, вторя рассказу Плутарха, говорит, что плавание в некоторых районах Атлантики практически невозможно:

«Никто не доходил до этих вод, никто на эти моря не посылал своих кораблей, потому что… нет там потоков воздуха, дующих с высот, чтобы гнать корабль вперед, и никакое дыхание небес не помогает парусам».[91]

Соглашаясь, что слова Авиена являются поэтической метафорой, нельзя не признать, что в контексте античных свидетельств об Атлантике они звучат вполне понятно. Было нечто, что мешало плаванию на запад — по крайней мере в некоторых районах океана. И я уверен, что это «нечто» — следы катаклизма, поглотившего Атлантиду.

Противореча всему, что говорили древние источники до настоящего момента, Страбон пишет в самом начале своей «Географии»:

«О том, что обитаемый мир является островом, можно заключить из показаний наших чувств и из опыта… Ибо те, кто предприняли кругосветное плавание и потом возвратились назад, не достигнув цели, говорят, что они вернулись не потому, что наткнулись на какой-то материк, который помешал их дальнейшему плаванию, так как море оставалось открытым, но вследствие недостатка провизии и пустынности мест».[92]

Жаль, что нигде больше мы не встречаемся с рассказом о людях, пытавшихся предпринять в античные времена кругосветное путешествие. Такая мысль вполне могла прийти в голову греку или римлянину, ибо уже с IV века до н. э. мысль о сферичности земли перестает быть уделом немногих интеллектуалов. Кругосветное путешествие стало бы идеальным доказательством этой теории, а в римском государстве времен Страбона могли найтись богатые сумасброды, которые вложили бы деньги в подобное мероприятие.

Но даже если мы поверим Страбону, его сообщение ничего не доказывает! Повторим: несколько разных людей предпринимали экспедиции через Атлантику с целью обогнуть земной шар, но возвращались несолоно хлебавши. Однако это означает только, что они плыли на свой страх и риск, не имея финикийских лоций или не зная, что подобные вообще существовали. Даже если предположить, что останки Атлантиды опускались на дно еще в римскую и даже средневековую эпоху, просторы Атлантики достаточно обширны, чтобы путешественники не обнаруживали никаких признаков обитаемых земель и возвращались обратно. Тем более если они вообще не знали, где их искать.

Может быть, правоту Страбона доказывает другое — то, что, кроме рассказа Плутарха, мы нигде в «исторические времена» не встречаемся со свидетельствами об обратных трансатлантических плаваниях — с запада на восток.

Впрочем, почему же не встречаемся? Уже знакомый нам Корнелий Непот рассказывает о том, что в 62 году до н. э. «Квинту Метеллу Целеру, товарищу Луция Афрания по консульству и в то же время проконсулу Галлии, царем свевов были подарены индийцы, которые в торговых целях плыли из Индии и оказались прибиты бурей к берегам Германии».[93]

Свевы — германское племя, обитавшее в районе среднего течения Рейна. Видимо, их царь получил индийцев в дар от вождей прибрежных племен: обмен такого рода диковинными пленниками был обычным делом. Неудивительно, что, желая выказать почтение римскому должностному лицу в Галлии, свевский государь подарил ему экзотических купцов.

Помпоний Мела расшифровывает эту информацию, утверждая, что царь свевов даже общался с ними (на каком языке?!) и узнал о том, как индийцев отнесло штормом от их берега и как, «миновав промежуточные пространства», они наконец достигли Европы.

Схожее сообщение содержится в источнике, созданном спустя полторы тысячи лет после Непота. Венецианский анналист Эней Сильвий в своей «Истории», опубликованной в 1477 году (то есть — до плаваний Колумба), пишет:

«Имеются сведения, что во времена германских императоров к германскому берегу прибило индийский корабль с индийскими купцами».

Более поздние авторы уточняют, что это произошло в 1153 году, во времена правления Фридриха Барбароссы.

Разброс по времени между обоими событиями значителен, но их объединяет утверждение, что прибывшие являлись индийскими купцами. Из какой Индии они приплыли? Те исследователи, которые говорят, что европейцы называли индийцами всех людей, имевших непривычный облик и незнакомую речь, совершенно правы. Однако этот тезис необходимо уточнить. Ни в каком случае они не называли индийцами эфиопов или жителей северных стран; точно так же индийцами не называли людей, имеющих низкий уровень культуры. Индия во все времена была страной-загадкой, привлекательной в том числе и уровнем ее развития.

В Средние века к берегам Северной Европы Гольфстрим неоднократно выносил эскимосские лодки (каяки); оставшиеся в живых эскимосы были предметом всеобщего любопытства — но их не называли индийцами! Во-первых, обитатели Норвегии и Дании знали эскимосов достаточно хорошо. Гренландские викинги торговали с их поселениями, а порой и воевали с ними. Во-вторых, эскимосы не похожи на индийцев ни обликом, ни уровнем развития своих навыков. Во всяком случае, о существовании купцов-эскимосов нам неизвестно ничего. В-третьих, эскимосские каяки нельзя принять за торговые суда.

Остается предположить, что и в I веке до н. э., и в XII веке н. э. к берегам Европы прибывали другие мореплаватели. И если это были индейцы, то они принадлежали явно не к тем культурам, которые застали в Америке испанские конкистадоры, а к более ранним. Торговые суда, которые были бы в состоянии добраться до Европы, могли построить, наверное, лишь ольмеки и некоторые прибрежные майянские города.

Но создание в Мезоамерике торговых судов означает развитую торговлю, а то, что некоторые из них оказывались в потоке Гольфстрима, — наличие цели торговых путешествий к востоку от Мексиканского залива! Если регулярные связи с Европой к тому моменту были прерваны, то что могло бы быть такой целью?

Впрочем, есть и еще одна возможность. «Индийцы» могли приплыть не из Америки, а с островов, все еще существовавших на месте Атлантиды, подобных Огигии, о которой писал Плутарх.

О способе обработки Страбоном, этим «Аристотелем от географии», сохраненных предшествующими ему авторами сведений свидетельствует его оценка знаменитого греческого путешественника Пифея из Массилии как «величайшего лгуна». (А ведь «География» Страбона считается едва ли не вершиной античного научного подхода к описанию земли.) Страбон говорит следующее:

«Пифей в рассказах о Туле оказывается величайшим лгуном, и те, которые видели Британию и Ирландию, не говорят ничего о Туле, упоминая о других небольших островах подле Британии… Что касается Этимий и местностей, лежащих по ту сторону Рейна до Скифии, все известия Пифея ложны».[94]

Античная и средневековая традиция, посвященная острову Туле, огромна[95] и в наше время уже не может расцениваться как чистой воды фантазия. Пифею и Туле «повезло», так как на рубеже XIX и XX столетий благодаря немецким и норвежским ученым (Мюлленгорф, Нансен, Хенинг) было доказано, что сведения Пифея очень точны, а его путешествия на Крайний Север — реальны. Самый важный вывод, к которому пришла современная наука, заключается в том, что во времена, когда жил Пифей (конец IV в. до н. э.), Северная Европа была связана постоянными морскими торговыми путями. Пифей путешествовал на кораблях предков современных британцев, германцев, норвежцев и объехал столь значительные территории, что это вызывает законное удивление и восхищение. Так где же он побывал?

Прежде всего Пифей отправился из Массилии через Галлию (быть может, через долину Гаронны — которая и в Средние века оставалась важным торговым путем, ведущим от Карбона через Тулузу к Бордо и Бискайскому заливу) и добрался до Атлантики. Затем он побывал в Северной Испании, внимательно изучив ее побережье и торговлю оловом, происходившую через порты этой территории. После этого Пифей переправился в Британию, которую обошел полностью, правда сообщил при этом размеры, которые вдвое превышают ее настоящий периметр.

После этого начинается самое интересное. На варварском корабле Пифей посещает некое место, или места, лежащие к северу от Британии. Именно с этим путешествием связан ставший легендарным рассказ об «Ультима Туле», земле, которая для одних стала олицетворением Края Света, для других — последним упоминанием о Материке Гипербореев, этой мистической прародине человеческой цивилизации как таковой.[96]

Греческий астроном Гемин (I в. до н. э.) в своем сочинении «Элементы астрономии» приводит следующий отрывок из «Перипла Пифея»:

«Варвары указали нам то место, где солнце отправляется на покой. Ибо происходило это как раз тогда, когда ночь в этих областях была очень короткой и продолжалась кое-где два, а кое-где — три часа, так что солнце поднималось вновь уже через очень короткое время после своего захода».

По современным расчетам, такая продолжительность ночи может быть примерно на 64–65 градусе северной широты. Если в книге Гемина приводится сообщение Пифея именно о Туле, то вариантов у нас по крайней мере три: или побережье Норвегии чуть севернее Тронхейма (концепция Нансена и Хенинга), или Исландия (теория Кэри), или юг Гренландии (В. Федотов). Впрочем, на юг Гренландии Пифей мог попасть лишь при очень благоприятных условиях, так как источники отводят на плавание всего лишь пять дней.

Однако из других описаний выясняется, что Туле должна находиться еще на несколько градусов севернее — в районе Полярного круга!

«Самой удаленной из всех известных земель является Туле, где во время солнцеворота, когда солнце находится в знаке Рака, как мы упоминали, нет ночей, но зато очень мало дневного света в зимнее время. Некоторые думают, что это продолжается в течение шести месяцев подряд… Некоторые упоминают еще другие острова: Скандию, Думну, Берги и величайший из всех Беррике, с которого обычно плавают на Туле.[97] На расстоянии одного дня морского пути от Туле находится якобы застывшее море, называемое кое-кем Кронийским».[98]

Эти слова Плиния Старшего усложняют ситуацию до предела, так как Полярный круг — это северное побережье Исландии и достаточно «экстремальные» территории в Норвегии и Гренландии. В настоящее время условия жизни здесь совсем не напоминают то, о чем рассказывают античные авторы. А они говорят, что Туле плодородна, что на ней богато произрастает поздно созревающий урожай. С начала весны жители питаются кореньями и молоком; для зимы они запасают древесные плоды. В одних источниках о земледелии речи просто не идет, в других же утверждается, что, наоборот, обитатели Туле питаются просом и медом, почти не имея домашних животных. Практически всегда упоминается пчеловодство, которое, как известно, невозможно ныне даже на широте 64 градуса, а уж тем более — близ Полярного круга.

Впрочем, многое в описаниях Туле не похоже на привычные нам образы Севера:

«Потом [Пифей] рассказывает о Туле и о тех местностях, где нет более земли, моря или воздуха, а вместо них — смесь всего этого, похожая на морское легкое, где земля, море и вообще все висит в воздухе, и эта масса служит как бы связью всего мира, по которой невозможно ни ходить пешком, ни плыть на корабле. Что это имеет форму легкого, Пифей сам видел, как он говорит; все же остальное он сообщает по слухам».[99]

«Морское легкое» стараются понять как изображение тумана и мелкого льда, которые как бы переходят одно в другое, образуя густую, почти единую смесь. Однако нигде в сообщениях не говорится о холоде! Между тем Пифей совершил путешествие на Туле летом, а в летние месяцы такое природное явление не характерно для широт даже в районе Полярного круга. И уж едва ли греческий путешественник назвал бы подобное явление «связью всего мира» — даже в приступе поэтической одержимости. Тот, кто оказывался в подобных погодных условиях в северных морях, знает, что они совсем не располагают к поэтическим вольностям. Если Пифей и имел в виду туман, то не при минусовых температурах!

И еще одно странное утверждение Пифея приводит Плиний Старший:

«Пифей из Массилии утверждает, что севернее Британии высота морского прилива равна 80 римским локтям».[100]

Столь огромная приливная волна образуется лишь в результате стихийного бедствия — урагана или пунами. Быть может — как полагает большинство издателей Плиния, — перед нами тривиальная ошибка переписчика. Однако рассказ о волне такого рода вызывает любопытную ассоциацию с валом, заливающим гибнущую землю. Может быть, Пифей — или его информаторы — были свидетелями катаклизма, связанного с погружением под воду какой-то территории, которую они восприняли как грандиозную морскую волну?

Чтобы спасти «историческую реальность», некоторые из исследователей стремятся обнаружить Туле значительно южнее, чем это следует из описаний Пифея. Например, утверждается, что этим островом мог бы быть район Гебридских или Шетлендских островов, лежащих на подводных возвышенностях, которые во времена Пифея могли подниматься над уровнем моря.[101] Они, конечно, находятся слишком близко к британскому побережью, зато климат на них вполне подходит под описания Плиния и Страбона.

Однако, помимо однозначного указания на протяженность дня и ночи, Пифей оставил нам и важное астрономическое наблюдение по поводу Северного полюса. Он описал расположение последнего, которое имело место лишь в конце IV века до н. э. и было видно только из района Полярного круга:

«На месте небесного полюса не находится никакой звезды; оно пустое, и вблизи него пребывают три светила, с которыми полюс образует почти правильный квадрат».[102]

Я не хочу выстраивать гипотез о тех местах, где на самом деле побывал путешественник из Массилии. Речь идет о Полярном круге, но ни условиями жизни, ни своей географией он явно не совпадает с тем, что нам известно сейчас. Являются ли жители Туле атлантами? Быть может, да, но, скорее всего, речь идет о тех же людях, которые населяли архипелаг Огигии в истории, поведанной Плутархом. Мягкость климата, «морское легкое» — все это близко рассказам о мистических островах и об испытаниях людей с «Великой суши», которые отправлялись для служения Кроносу. Собственно, в рассказе Пифея перед нами предстает именно «Кроносова пучина»; некогда вполне реальная, но теперь забытая и необъяснимая, если исходить из современного уровня знаний.

Туле воспринималась в древности как «край земли». «Ultima Thule» стало в латинском языке сочетанием слов, означающих предел, за который нога человеческая уже не в состоянии ступить. Гораций, например, обращаясь в «Георгиках» к императору Октавиану Августу, говорит: «Станешь ли богом морей беспредельных и чтить мореходы // Будут тебя одного, покоришь ли крайнюю Туле…»

Однако в середине I века н. э. римский философ и драматург Сенека в своей трагедии «Медея» пишет строки, которые заставляют предполагать наличие у него знаний, подобных тем, которые продемонстрировал нам Плутарх:

Придут в веках далеких годы,
Когда Океан разрешит узы вещей.
Тогда откроется огромная страна,
Тефида покажет новый мир,
И Туле не будет краем земли…

Трудно предположить, что речь здесь идет о чем-то ином, чем «Великая суша» Плутарха, то есть чем Американский континент.

Концепция материка, охватывающего Атлантический океан, представлена не только у Платона и его учеников, подобных Плутарху. О нем же рассказывал и греческий историк Феопомп из Хиоса (377–315 до н. э.), который, хотя и был младшим современником Платона, явно не зависел от сочинений последнего. Сообщение Феопомпа дошло до нас в изложении Элиана, позднего римского коллекционера занимательных историй. Как увидит читатель, Элиан настроен по поводу рассказа Феопомпа достаточно иронично, однако он не отказывает себе в удовольствии привести его.[103]

«Феопомп рассказывает о беседе фригийца Мидаса[104] с Силеном. (Силен этот — сын нимфы; по природе своей он ниже божества, но выше человека, так как наделен бессмертием.) Они разговаривали о различных предметах; между прочим, Силен рассказал Мидасу следующее: Европа, Азия и Ливия — острова, омываемые со всех сторон океаном; единственный обитаемый материк лежит за пределами ойкумены. Он, по словам Феопомпа, неизмеримо огромен, населен крупными животными, а люди там тоже великаны, в два обычных роста, и живут они не столько, сколько мы, а вдвое больше.

На этом материке много больших городов со своеобычным укладом и законами, противоположными принятым у нас. Два города, ни в чем не сходствующие друг с другом, превосходят все прочие размером. Один зовется Махим, другой — Евсебос.[105] Жители Евсебоса проводят дни в мире и благополучии, получают плоды земли, не пользуясь плугом и быками, — им нет нужды пахать и сеять, — всегда здоровы и бодры и до самой смерти полны веселья. Они столь безупречно правдивы, что боги нередко одаряют их своими посещениями. Жители же Махима необычайно воинственны, появляются на свет уже в оружии, весь свой век воюют, подчиняют себе соседей и властвуют над другими народами. Население Махима достигает не меньше двухсот мириад. Люди там иногда, впрочем редко, умирают от болезней, обычно же гибнут в битвах, сраженные каменьями или дубинами; для железа они неуязвимы. Золота и серебра у них много, так что эти металлы ценятся меньше, чем у нас железо. Они некогда, по словам Силена, сделали попытку переправиться на наши острова и в количестве ста мириад пересекли океан, дошли до гиперборейских пределов, но не пожелали идти дальше, ибо, наслышанные о том, что тамошние жители слывут у нас самыми счастливыми, нашли на самом деле их жизнь жалкой и убогой.

Силен рассказал Мидасу и еще более удивительные вещи: какое-то племя смертных людей населяет много больших городов на материке; границей их земель служит местность, называемая Аностон;[106] она подобна пропасти: там нет ни дня, ни ночи и воздух всегда наполнен красноватым сумраком. Через Аностон текут две реки — Радостная и Печальная, на берегах которой растут деревья величиной с высокий платан; деревья вдоль Печальной приносят плоды, наделенные таким свойством: кто их поест, тот начинает плакать и будет исходить слезами всю оставшуюся жизнь, и так и умрет; те же, что растут у Радостной, дают совсем другие плоды: отведавший их отрешается от прежних желаний и, если любил что-нибудь, забывает об этом, вскоре начинает молодеть и вновь переживает давно ушедшие годы. Сбросив старческий возраст, он входит в пору расцвета, затем становится юношей, превращается в отрока, в ребенка и, наконец, совсем перестает существовать. Кому угодно верить хиосцу <т. е. Феопомпу>, пусть верит, мне же кажется, что он тут, да и вообще нередко, рассказывает басни».

История, поведанная Силеном, конечно, выглядит как басня. Заставляет отнестись к ней более серьезно, во-первых, рассказ о вторжении жителей Махима. Как-никак, этот рассказ повторяет сообщение Платона о походе атлантов в Средиземноморье, правда, с другими целями (похоже, жители Махима хотели попросту найти людей, живущих в еще более счастливых условиях) и без катастрофических итогов. Поражает при этом число вторгшихся — такое обилие жителей иного континента не могло бы не оставить «генетического наследия». Во-вторых, Феопомп, как и Платон, исходит из «континентальной» географической модели, считая, что Атлантика с запада окружена сушей. Оба они считают, что обитатели заморских земель превосходят жителей Средиземноморья — и близостью богам, и своими природными задатками.

Сообщение Феопомпа подразумевает также наличие в древности связей между различными берегами Атлантики.

История о Радостной и Печальной реках — пересказ распространенного не только в античности представления о том, что некоторые люди способны остановить бег времени и, в отличие от большинства (в слезах и печалях шагающих к смерти), освободиться от старения и «расти назад». У Платона есть рассуждения на ту же тему, но, думаю, и здесь не Платон был источником Феопомпа, а предания, которые могли вести происхождение от мистических практик тех же египтян.

Феопомп не единственный поддерживал идею «материковой» структуры земли. Любопытно, что ее отражение можно обнаружить даже в текстах тех культур, которые были удалены от Атлантики. В представлениях о мире, которых придерживались джайны,[107] описание земной поверхности в целом напоминало изображение Атлантиды Платоном. При этом, правда, масштабы были увеличены во много раз, в результате чего получалась следующая картина:

В центре мира расположена мировая гора Мандара, которая окружена континентом Джамбудвипа. Этот континент имеет значение срединной земли и разделен на семь сказочных царств; он окружен стеной из драгоценных камней, и аналогии ему следует искать в преданиях о знаменитой срединной «стране Шамбале». Джамбудвипа опоясана океаном Лавонда, за которым лежит материк Дхатакикханда, кольцом охватывающий Лавонду!

Именно Дхатакикханду следует считать местом, где находятся человеческие цивилизации. С внешней стороны он охвачен новым круговым океаном Калода, наполненным грандиозными группами островов и окруженным еще одним материком — Пушкарадвипа. Хотя круговое расположение океанов и материков продолжается и далее, на последнем материке мы должны остановиться.

Все дело в том, что Пушкарадвипа разделен по окружности горным хребтом Манушоттара. Этот хребет является границей, за которой смертные уже не живут. Дальше располагаются территории, принадлежащие божествам.

Манушоттара напоминает хребты Кордильер и Анд, точно так же продольно разделяющих Американский континент. На внутренней их стороне живут люди, известные составителям джайнской космографии. Противоположная же сторона остается неизвестной и таинственной — отсюда следует, что ее владыками являются боги. Быть может, у Феопомпа аналогией этого хребта является местность Аностон, ограничивающая обитаемые земли внешнего материка.

Острова Блаженных — одна из самых устойчивых тем в античной мифологии и… географии.

Первый древнегреческий текст, где упоминаются эти острова, — «Одиссея» Гомера. Сколь ни хотелось бы современным историкам рассматривать ее исключительно как мифологическое странствие, как сказку провинциалов об окружающем их мире, информация, содержащаяся в знаменитой поэме, требует пристального внимания. Первый фрагмент звучит так:

Ты не умрешь и не встретишь судьбы в многоконном Аргосе,
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами — туда, где живет Радамант златовласый
(Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;
Где сладкошумно летающий веет зефир, Океаном
С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным).[108]

Эти слова произносит морское божество по имени Протей, и обращены они к Менелаю, супругу Елены, из-за которой началась Троянская война, знаменитому герою и зятю самого Зевса. (Прекрасная Елена — дочь Зевса.)

Менелаю обещано, что его минует удел смертных, что он направится в те земли, где живут бессмертные существа. Радамант — сын Зевса и Европы; в большинстве античных источников утверждается, что он, наряду с Миносом и Эаком, является судьей мертвых. Об этом же говорит и Платон в диалоге «Горгий».

Однако Гомер, более древний источник, утверждает, что Радаманта миновал удел смертных и что он правит в Элизиуме (на Елисейских полях). Здесь его сотоварищем является не кто иной, как Кронос. Мы знаем, что Радамант имел культ именно в Беотии, и этот факт вновь указывает нам на «финикийский» след в сообщениях о землях за Столпами Геракла.

Но еще более важно то, что эти острова оказались названы Счастливыми, Блаженными. Традиционная наука считает, что с ними у греков были связаны представления о Рае, куда попадают лишь избранные богами герои или же те, кто посвящен в великие мистерии.

Убежден, что возможно и другое объяснение преданий об островах Блаженных. Рассказ о счастливой жизни на них — память о высокой, могущественной цивилизации, которая некогда существовала на западе и по уровню своего развития далеко опережала регион Средиземноморья.

Все это вполне объяснимо с точки зрения элементарной психологии. Место, где была расположена развитая цивилизация, всегда остается священным для поколений людей, живущих спустя столетия и тысячелетия после нее. Примером могут служить книги, написанные в Британии и Ирландии в Средние века. В этих книгах утверждается, что предки британцев и ирландцев прибыли из Средиземноморья[109] и восходят к первым поколениям людей, о которых пишет Ветхий Завет. Палестина, как родина христианской религии, и Италия, как исток западной цивилизации, становятся легендарными странами, но никому из современных ученых не придет в голову считать Италию или Палестину ирландских и британских летописцев отражениями веры в Рай.

Вот что еще пишет о заморских землях Гомер:

Есть (вероятно, ты ведаешь) остров, по имени Сира,
Выше Ортигии, где поворот совершает свой солнце;
Он необильно людьми населен, но удобен для жизни,
Тучен, приволен стадам, виноградом богат и пшеницей;
Там никогда не бывает губящего холода, люди
Там никакой не страшатся заразы; напротив, когда там
Хилая старость объемлет одно поколенье живущих,
Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой нисходят
Тайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть посылать им.[110]

Перед нами еще один «священный остров»? Еще одна версия Рая?

Пожалуй, да — но Рая на земле. Такого Рая, каким, с точки зрения Платона, была Атлантида при первых поколениях людей, населявших ее, такого Рая, каким являлась колыбель человеческой цивилизации и культуры.

Ниже Гомер говорит об острове Сира как о вполне реальном месте, куда плавали финикийские купцы, о городах, расположенных там. Расстояние, на котором остров Сира располагается от земель, известных грекам, установить трудно; хотя автор «Одиссеи» и говорит о неделе плавания по открытому морю, из контекста понятно, что неделя — лишь часть всего пути, возможно даже не половина. Название «Сира» пытались вывести от «сирийцев», то есть семитов-финикийцев, открывших эту землю.

Однако подобная этимология может быть сродни казусам, которые случаются в популярной литературе, посвященной древним цивилизациям. В одной из книг мне довелось вычитать, что «форморы», название одного из древнейших, легендарных племен, населявших Ирландию, производно от слова… «поморы».

Ортигия, «Перепелиная», — это земля, владычицей которой, очевидно, была Артемида (имеющая эпитет «Ортигиева»). Данный остров нельзя путать с одноименным островом, расположенным напротив города Сиракузы.

Где располагалась «Ортигия» Гомера? Место поворота солнца — это то же направление, о котором говорит Плутарх, рассказывая об Огигии, то есть запад — юго-запад. «Выше» Ортигии может обозначать как севернее, так и южнее: все зависит от того, как ориентирована воображаемая карта, на которую ориентируется автор. На многих картах — вплоть до Нового времени — наверху располагался юг, а внизу — север.

Впрочем, не следует ждать от эпического автора точности географических координат. Греки того времени, когда создавалась «Одиссея», получали информацию о землях в Атлантике из вторых рук.

Сиру с Огигией объединяет рассказ о необычных климатических условиях, в которых живут населяющие их люди. Несомненно, что и в том, и в другом случае речь могла идти об одном и том же месте. Таким образом, во времена, предшествовавшие классической эпохе греческой истории, существовала уверенность в наличии на западе земель с мягкими и благодатными климатическими условиями, на которых неоднократно издревле бывали средиземноморские торговцы и которые не являлись для них какой-то диковинкой.

В самом начале «Одиссеи» Гомер также говорит о сказочном месте среди западных морей. Калипсо держала Одиссея

…на острове волнообъятом,
Пупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа,
Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моря
Все глубины и который один подпирает громаду
Длинноогромных столбов, раздвигающих небо и землю.

Еще в XIX столетии утверждали, что под «Атлантом» нужно понимать пик Тенерифе на Канарах. Но о каких тогда говорится «длинноогромных столбах», раздвигающих небо и землю? Быть может, эти слова указывают не на Тенерифе, а на пики Азорских островов — легендарные вершины Атлантиды? Или речь идет вообще о чем-то другом — ни об Азорах, ни о Тенерифе. Образ Атланта, ведающего «все глубины», напоминает хрустальную колонну, которую много позже увидит в Атлантике ирландский святой Брендан (см. об этом ниже). Во всяком случае «столбы» (множественное число!) — это нечто более грандиозное, чем любая из островных гор.

Вновь дадим слово Плутарху. В жизнеописании знаменитого римского полководца-диссидента Сертория он упоминает о двух островах, лежащих в Атлантическом океане:

«Они отделены один от другого очень узким проливом, находятся в десяти тысячах стадий от африканского берега и называются островами Блаженных. Изредка на них идут небольшие дожди — в большинстве же случаев их освежают тихие ветры, приносящие с собой росу, вследствие чего прекрасная, тучная почва становится не только возможной для пахоты и посева, но даже приносит сама собою плоды. Их очень много; они вкусны и могут без труда и забот кормить праздное население. Острова пользуются приятным климатом благодаря своей температуре и отсутствию резких перемен во временах года. Дующие от нас северные и восточные ветры должны пронестись через огромное пространство, вследствие чего, если так можно выразиться, рассеиваются и теряют свою силу. Напротив, морские ветры, южный и западный, нередко приносят с моря небольшие дожди, слегка освежают влагой землю при ясной погоде и питают почти всю растительность. Вот почему даже среди аборигенов успело распространиться занесенное извне верование, что здесь должны находиться Елисейские поля, местопребывание праведных, воспетое Гомером».

Десять тысяч стадий — это около двух тысяч километров: цифра, получающаяся и при сложении расстояний, которые указывал Плутарх в своем мифе об Огигии. Совпадение едва ли случайное, тем более что в том случае мы получили данное число путем сложения. Западные и южные ветра, о которых пишет наш автор, — влажные и теплые. Подобные воздушные течения могли определять погоду только в зоне Гольфстрима, причем «того» Гольфстрима, еще не превратившегося окончательно в известное нам течение. Чтобы было понятнее, что я имею в виду, приведу знаменитый

Северо-экваториальное течение, как мы уже неоднократно упоминали, направляет путешественников в район Карибского бассейна. Севернее, по направлению к Британским островам, идет поток Гольфстрима, который препятствует прямому плаванию к побережью нынешних США и Канады.

Названные течения представляют собой подковообразный овал, причем его центр, являющийся одновременно «мертвой зоной», находится на западе — юго-западе от Азорских островов. На картах дна Атлантического океана в этом направлении видно понижение Срединно-Атлантического хребта; впрочем, «русла» морских течений не следует напрямую связывать с рельефом дна.

И все-таки этот кругооборот любопытен, особенно если учесть известный атлантологический «аргумент от угрей».

Многие читатели наверняка знают о странных миграциях, которые совершают некоторые из видов перелетных птиц, чьи летние гнездовья лежат на севере Сибири или Канады. Птичьи стаи совершают при этом необъяснимые «вояжи» в те районы Арктики, где нет никаких земель. Сторонники существования «острова Гипербореев» или «Арктиды» («Земли Санникова») считают маршруты их полета доказательством существования еще в относительно недавние времена островов, служивших пристанищами для птиц;[111] генетическая память об этих островах до настоящего момента вызывает аномалии в направлении их миграций.

Но далеко не все знают о подобных аномалиях в миграциях угрей!

Место рождения этих рыб — Саргассово море. Здесь природа позаботилась о самом настоящем «питомнике» для всех теплолюбивых морских существ. Воды в этом районе Атлантического океана прогреты настолько, что напоминают знаменитые «мелководные моря» Гондваны, которые, согласно предположениям палеонтологов, стали некогда рассадником многообразных форм жизни.

Угри растут медленно; лишь спустя год после рождения они достигают «роста» в пять сантиметров. Тем не менее уже на втором году жизни начинается их странствие. Угри-подростки вдруг дают увлечь себя Гольфстриму и не менее года проводят в его теплых потоках, прежде чем оказываются вынесены к устьям европейских рек. Здесь они разделяются: в реки заходят только самки, самцы же остаются в прибрежных водах и проводят там не менее пяти лет. Лишь после этого вместе с Северо-экваториальным течением угри отправляются обратно, на запад, чтобы в Саргассовом море соединиться брачными узами и породить новое поколение путешественников.

Для чего была нужна природе вся эта эпопея странствий? Почему угри не пользуются реками Американского континента, который находится буквально под боком их «инкубатора» в Саргассовом море? Ведь странствие угрей не только длительно, но и крайне опасно; природа же подобна воде: она предпочитает избегать препятствий, огибать их, находить самые простые пути решения проблем, связанных с продолжением существования вида.

Следуя логике сторонников «Арктиды», можно предположить, что перед нами не одно из ухищрений закона естественного отбора,[112] а результат опускания суши, которая некогда служила прибежищем для угрей, и изменения характера Гольфстрима. Если к востоку от нынешнего Саргассова моря находилась земля, известная нам как Атлантида, то именно в ее реках самки угрей могли находить прибежище на время полового созревания. В таком случае Гольфстрим был «зажат» между Америкой и Атлантидой и, вполне возможно, поворачивал близ берегов последней не на север, а на юг. Такое движение водных масс при наличии в центре Атлантики суши более вероятно, чем бег Гольфстрима по значительно более сложному маршруту на север, в сторону Исландии и Южной Гренландии.

Атлантида, «запиравшая» Гольфстрим, таким образом могла (наряду с другими факторами) провоцировать «ледниковый период» на севере Европы, так как вместе с океаническим течением Старого Света не достигало бы и значительное количество тепла. В западной половине Атлантики Гольфстрим и Северо-экваториальное течение были бы одним потоком, циркулирующим по окружности, центр которой находился где-то близ Бермудских островов.

Отрицательно влияя на Европу, Гольфстрим должен был добавлять и тепла, и влаги Мезоамерике, а также югу Североамериканского континента. Во всяком случае, там на огромных территориях существовали идеальные условия для жизни слонов, лошадей, даже верблюдов (!), останки которых обнаруживают ныне палеонтологи и которые начинают исчезать где-то за 12–10 тысяч лет до Рождества Христова. Может быть, причиной их исчезновения стали не только древние охотники, но и резкое изменение климата?

После гибели Атлантиды теплое течение оказалось вброшено в просторы Северной Атлантики, и перераспределение энергии привело к тому, что у него появился относительно холодный близнец (близнец, являющийся во всем зеркальным отражением Гольфстрима), несущий на запад прохладу Старого Света — то есть Северо-экваториальное течение.[113]

Вместе с Гольфстримом угри начали путешествия к берегам Европы: цикл их роста оказался достаточно гибок, чтобы выдержать это испытание. Но целый ряд видов морских животных наверняка так и не приспособился к новым условиям, и их останки когда-либо будут обнаружены подводными археологами в глубинах Саргассова моря.

Возвращаясь к рассказу Плутарха, можно сделать вывод, что в жизнеописании Сертория он говорит не о тех двух островах, которые входят в архипелаг Огигии — и прежде всего потому, что они разделены узким проливом. Подобный пролив можно обнаружить, например, примерно на 24 градусе северной широты в структурах Срединно-Атлантического хребта. Расстояние до него, правда, превышает 2000 км, да и направление плавания здесь было бы не запад — юго-запад, а юго-запад, однако следы подобных подводных «ущелий» можно найти и севернее.

Едва ли перед нами и пример географической путаницы, когда один и тот же объект, описанный различными путешественниками, фиксируется у географов как несколько разных. Плутарх говорит о других островах, имевших достаточно регулярную связь с европейским материком. Отождествление этих островов с Канарами или Мадейрой невозможно из-за расположения этих групп островов вдвое ближе к Гибралтару, чем земель, о которых идет речь в приведенном фрагменте. Даже Азорские острова не подходят для этой цели: они и лежат не более чем в 1500 км и климат имеют более суровый.

Еще одним подтверждением наличия в Атлантике в античный период «утерянных» нашей памятью островов является рассказ Помпония Мелы. Он утверждает, что напротив Атласа

«…расположены Острова Блаженных. На них плоды растут сами собой, друг за другом, служа пищей для населения островов. Эти люди не знают забот и живут лучше, чем обитатели прославленных городов. Один из островов замечателен двумя поразительными источниками: испробовав воды из одного, человек начинает смеяться и может умереть от смеха. Но стоит отпить из другого, как смех прекращается».

Мела говорит об островах Блаженных после рассказа о Гесперидах (см. «Огигию»), так что мы можем с уверенностью говорить, что и здесь имеются в виду разные вещи.

Может быть, не стоит «умножать сущности» и перед нами — всего лишь упоминание о Канарских островах?

Однако в античность Канары знали очень хорошо и плавали туда даже после гибели карфагенской державы. Плиний Старший в своей «Естественной истории» пишет: «Известно, что… Ююба[114] открыл острова, на которых он устроил красильню, где применялся гетульский пурпур». На изготовление пурпурной краски шел орсель, лишайник, произраставший именно на Канарах. Из-за наличия этого красителя Канарские острова некоторое время назывались Пурпурными.

Юба, по сообщению того же Плиния, обнаружил на Канарах развалины каких-то строений, и это сообщение все современные ученые считают свидетельством в пользу посещения островов финикийцами, однако он не нашел там жителей, что уже является загадкой! Когда Канарские острова вновь открыли европейцы (в 1341 г. — флорентийские купцы на службе португальского короля), они были населены гуанчами, причем достаточно плотно.

Во всяком случае Пурпурные острова и острова Блаженных — разные вещи. «Напротив Атласа» не означает — рядом с африканским побережьем. «Напротив» может указывать на направление плавания, на широту, а не на расстояние. Но как раз напротив Марокканского побережья и лежит тот участок Срединно-Атлантического хребта, который (помимо Азорских островов) больше всего привлекает внимание атлантологов.

Примечания:

1

Элиан. Пестрые рассказы. III. 19. Перевод С. В. Поляковой. (Здесь и далее примеч. автора.)

4

Позже Карфаген был возрожден, но это был уже совершенно иной город.

5

Торговый город в Нижнем (Северном) Египте. Известно, что там с начала I тыс. до н. э. существовала колония греческих купцов и наемников.

6

т. е. Южной.

7

Здесь и далее фрагменты из диалогов Платона публикуются в переводе В. Н. Карпова. В перевод внесена необходимая (в основном стилистическая) правка.

8

Недаром Критий будет говорить, что он столь хорошо запомнил рассказ именно потому, что слышал его в детстве; в зрелом же возрасте он едва ли удержал бы его в памяти.

9

«Семь мудрецов» — семь самых почитаемых греческих мыслителей и законодателей, живших в VII–VI вв. до н. э. (Фалес, Солон, Питтак и т. д.).

10

Дело в этом диалоге происходит в начале июня, во время праздника омовения статуи Афины Покровительницы Города.

11

Этот праздник проводился осенью, в начале ноября. Во время его мальчиков и девочек принимали в члены отцовского рода («фратрии»).

43

Под «автором» здесь понимается пришелец с континента, лежащего за Атлантикой, однако прямо об этом человеке Сулла будет рассказывать ниже.

44

Гомер. Одиссея. VII. 244.

45

Один из трех сторуких, рожденных от брака Геи и Урана; стражник преисподней. Интересно, что, по сообщению Элиана, «Аристотель говорил, что Геракловы Столпы прежде именовались Столпами Бриарея. Но так как Геракл очистил от чудовищ и землю, и море и оказал людям множество благодеяний, ради него забыли о Бриарее и назвали Столпы именем Геракла» (См. Пестрые рассказы. V. 3).

46

Около 890 км.

47

Имеется в виду Сатурн, планета Кроноса.

48

Вариант — «обдумывает».

49

Греки иногда отождествляли с Кроносом финикийского/карфагенского Баала.

50

Имеется в виду взятие и разрушение Карфагена римлянами в 146 г. до н. э.

51

Под «видимыми богами» подразумевались небесные светила.

52

Перевод Р. В. Светлова.

53

Многие из античных географов и историков считали Каспийское море заливом Океана, со всех сторон охватывающего ойкумену («Большой остров» Плутарха). Если искать американские аналогии «Каспийскому заливу», то это будет залив Святого Лаврентия. Но если информатор Плутарха имел в виду именно этот залив, то он не мог бы не упомянуть о Ньюфаундленде, огромном острове, лежащем прямо у входа в него.

54

На самом деле — более 3000 км.

55

Неистовость сил «острова Кроноса» в рассказе Авиена перекликается со словами Плутарха о Бриарее, охраняющем воды вокруг Огигии.

56

Как известно, викинги достигали Северной Америки, последовательно переправляясь в Исландию, а затем — в Гренландию: то есть совершая своего рода крюк.

57

Иберия — древнее название Испании.

58

Не напоминает ли это архипелаг, о котором рассказывает Плутарх?

59

Значение не прямое, но переносное.

60

Печатается (с сокращением) по изданию: Хенинг Р. Неведомые земли. М, 1961. Т. 1. С. 159–161.

61

Корву — один из островов Азорского архипелага.

62

Не связаны ли рассказы о «Геракловых столпах» с созданием этой статуи?

63

Еще одно упоминание об опасностях плавания по некоторым районам Атлантики после погружения Атлантиды под воду.

64

Трудно сказать, насколько этот текст оказал влияние на рассуждения шведского ученого.

65

Имеются в виду этруски, морская экспансия которых падает на начало V в. до н. э.

66

Даже во времена расцвета Афин, при Перикле, там насчитывалось не более 20 000 граждан (мужчин, обладавших правами свободнорожденного человека), общее же население этого античного мегаполиса не превышало 100 000 человек.

67

К тому же Гамбия может быть «другой рекой, полной крокодилов и гиппопотамов», которую путешественники обнаружили после озера.

68

В таком случае «Западный Рог» имел бы пару в виде «Восточного Рога» на побережье Гвинейского залива.

69

Свидетельство Арриана, где говорится, что Ганнон тридцать пять дней плыл на восток, может относиться к первому путешествию с Керна, а следующая фраза Арриана «Когда же он повернул на юг» — к путешествию после возвращения на Керн.

70

Плиний Старший и Марциан Капелла, правда, говорят, что Ганнон обошел с юга Африканский полуостров и добрался до границ Аравии. Однако мы знаем из отчета самого карфагенского мореплавателя, что это не так. Плиний и зависевший от него Капелла приписали Ганнону достижение, к которому он попросту не стремился. Задачей последнего было не путешествие вокруг Африки, а основание колоний и установление новых торговых связей. Поскольку же Плиний решил, что целью Ганнона являлась Аравия, он естественно отождествил направление плавания карфагенян во время одной из их экспедиций с путешествием в целом.

71

И это до сих пор остается одной из загадок в истории географических открытий.

72

То есть Красного.

73

То есть пересекли экватор и оказались в Южном полушарии. Двигаясь на запад вдоль южной оконечности Африки, они видели солнце справа от себя.

74

Геродот. История. IV. 42–43.

75

Посидоний (135—51 до н. э.) — один из известнейших античных философов и ученых. Страбон, судя по всему, ссылается на его «Всеобщую историю» (утраченное сочинение).

76

Страбон. География. II. 3.4.

77

Путешествие Хатшепсут было предпринято с целью восстановления связей, утерянных на несколько столетий по причине вторжения в Египет гиксосов и упадка единодержавия в долине Нила.

78

См.: Псевдо-Аристотель. О достойных внимания рассказах.

79

В сущности — архивы, существовавшие при храмах.

80

Карийцы — одно из племен, обитавших на юго-западе Малой Азии.

81

Римлянам приходилось открывать побережье Атлантики заново. Например, историк Полибий совершил плавание во главе римских военных судов вдоль побережья Марокко — как раз в тот момент, когда римляне осаждали Карфаген.

82

Геродот. История. IV. 43.

83

Имеется в виду Птолемей VIII Эвергет II, правивший в 170–116 гг. до н. э.

84

Не следует путать ее с Клеопатрой, известной своими романами с Юлием Цезарем и Марком Антонием. Клеопатра — одно из традиционных имен, которое давалось девочкам в семействе Птолемеев.

85

Птолемей IX Сотер II (116—81 гг. до н. э.).

86

Страбон. География. III. 3.

87

Город на побережье Мраморного моря, связанный торговым и военно-политическим союзом с Египтом.

88

Правда, римский историк Корнелий Непот, живший в начале I в. до н. э., то есть вскоре после путешествий Евдокса, утверждал, что последний совершил-таки плавание «вокруг Ливии», причем не с запада на восток, а в обратном направлении — из Красного моря в Гадес! Если Непот не спутал желание Евдокса найти путь вокруг Африки с его плаванием из Египта в Испанию по Средиземному морю, то сообщение Посидония (писавшего в то же время, что и Непот) нужно будет пересмотреть.

89

Метеорологика. П. 2.

90

В другом месте, правда, Аристотель будет говорить, что, исходя из шарообразности Земли, необходимо полагать другим берегом Атлантики Индию.

91

Авиен. Морские берега. IV. 6.

92

Страбон. География. I. 8.

93

Рассказ Непота дошел до нас в изложении Плиния Старшего и Помпония Мелы.

94

Страбон. География. I. 4.

95

См., например, обзор ее в книге: Широкова Н. С. Культура кельтов и нордическая традиция античности. СПб., 2000.

96

После Ультима Туле Пифей объехал побережье Северного моря, а возможно, побывал и на Балтике. Однако эта часть его путешествия, по понятным причинам, выходит за рамки настоящей книги.

97

Все это — острова, лежащие к северу от Британии.

98

Плиний. Естественная история. IV. 104.

99

Страбон. География. II. 4.

100

Плиний. Естественная история. II. 99. Римский локоть — примерно 50 см.

101

Если эти острова были единым массивом суши, то тогда береговая линия в районе Британских островов вообще была бы выше: это удачно «спасало» бы рассказ Пифея о протяженности периметра Британии.

102

Гиппарх. Об Арате. 30. Гиппарх — греческий астроном, живший спустя двести лет после Пифея и зафиксировавший уже устаревшее положение полюса, когда он образовывал четырехугольник с Альфой, Бетой Малой Медведицы, а также Альфой Дракона.

103

См.: Элиан. Пестрые рассказы. III. 18. Перевод С. В. Поляковой.

104

Мидас — легендарный и богатейший царь Фригии (государство в Малой Азии, достигшее расцвета в VIII в. до н. э.). Возможно, историческим прообразом Мидаса был царь Мита, упоминаемый в ассирийских текстах. Сохранилось предание о том, что ему удалось напоить Силена и захватить его, в обмен же на освобождение Мидас потребовал тайного, божественного знания. Рассказ Силена является одним из элементов этого знания, другим же стала «алхимическая» способность Мидаса превращать все, к чему он прикасался, в золото.

105

Махим — «Воинственный», Евсебос — «Благочестивый» (греч.).

106

Букв, «местность, откуда нельзя возвратиться» (греч.).

107

Джайнская религия возникла в Индии в VI–V вв. до н. э. Ее основатель Джина Махавира отказался считать Веды боговдохновенными текстами и создал концепцию, в чем-то напоминающую буддийскую.

108

Одиссея. IV. 562–568. Перевод В. А. Жуковского.

109

Конечно, за этими преданиями может стоять «генетическая» память об общем движении индоевропейских племен из района Восточного Средиземноморья на запад Европы, однако исторические ирландцы и британцы имели более «близкие» прародины.

110

Одиссея. XV. 402–410.

111

Если мы, конечно, не принимаем гипотезу, что птицы летят вдоль старой северной береговой линии Евразийского континента.

112

В этом случае природе пришлось бы приписать даже не Божественную, а просто-таки дьявольскую изобретательность: из многолетних странствий возвращаются лишь те угри, которым действительно повезло.

113

Оно остается холодным примерно до сорокового меридиана (к западу от Гринвича), хотя, напомню, несет водные массы южнее Гольфстрима.

114

Имеется в виду Юба II, царь Нумидии, правивший этим североафриканским государством уже во второй половине I в. до н. э., после фактического подчинения его родины Риму.