ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ

На прошлой неделе минуло 30 лет, как нет Шукшина. Эта годовщина – хороший информационный повод, чтобы показать по телевизору «Печки-лавочки» или «Живет такой парень», снять с полки книжку и перечесть какой-нибудь рассказ, вздохнуть о том, как низко пали нынешняя литература и кино, и нет у нас такого режиссера, как Шукшин, нет такого писателя.

Он был народным не по званию, но по сути – писателем, режиссером, актером. Народным – значит любимым. Любимым – значит кассовым. Шукшин и тогда, и сегодня – капитал. В этом нет ничего дурного. Лев Толстой тоже капитал, не зря же «Самсунг» вкладывает деньги в премию его имени. И Пушкин – капитал (шикарный ресторан в Москве), и Тургенев, и Солженицын. А если капитал, то хочется повторения успеха. Но не получается. Снимают фильмы, сериалы, пишут книги, играют роли, а шукшинского – не стиля даже, успеха – нет. Смотрит народ «Ментов», смотрит «Разбитые фонари», читает Маринину с Дашковой, но все понимают, это поденка. Сегодня одно модно, завтра другое, рынок, конкуренция, реклама – все здесь завязано, тут надо успеть, пихнуть, подсуетиться, а он – на все времена и ни от чего не зависит. Это от него все зависят. Но разве раскрутилась бы актриса Маша Шукшина, не будь у нее отцовской фамилии? И брал ли бы кто-нибудь интервью у Лидии Федосеевой, не будь она Шукшиной? Шукшин -–это брэнд, если бы не наследники, давно появились бы в Москве шукшинские бани или водка «Василий Макарыч».

За что полюбили «Калину красную»? За то же, за что любят и поют «Степь да степь кругом». Есть какая-то щемящая нота, есть строчка, образ, кадр, который так западает в душу, что хочется смотреть и смотреть. Как герой Шукшина березки обнимает, как в бане на своего нового родственника кипятком плещет, как просыпаются ночью старики-родители, когда он хочет к Любе под бочок подлезть, как пытается устроить праздник – народ к разврату готов – в городе Белозерске, как не снимает он темные очки в доме и не узнавшей его старухи-матери, а потом падает у подножия холма, на котором церковь белая стоит, как бежит по пашне, спотыкаясь и разливая воду, Федосеева-Шукшина. И не только смотреть, но пересказывать, как пересказывали в детстве друг другу любимое кино.

В чем тут дело? В подлинности? Да нет. В жизни иначе бывает. Не так мелодраматично, проще, грубее, что ли, и Егор Прокудин по большому счету абсолютно выдуманный персонаж – ну какой он рецидивист? Но ведь и Тургенева ругали за «Бежин луг». Не говорят дети таким языком. Иначе говорят. И вообще дети – другие они, эти слишком придуманные ребятки – Павлуша, Ильюша, Ванюша, которые коней стерегут и страшные истории друг другу ночью рассказывают. А «Бежин луг» – все равно шедевр, и ничего с этим не поделаешь.

Это как вечный двигатель из рассказа «Упорный» про доморощенного изобретателя Моню Квасова. Только с точностью до наоборот. Там велосипедное колесо должно было вечно крутиться, а оно останавливается. Шукшин с его простыми героями и обычными словами, с его нехитрыми приемами должен был давно остановиться и забыться, остаться в советском прошлом, а он все вертится.

Он пробил стену между элитарной и массовой литературой, а точнее, не увидел этой стены. Нашел такое место в человеческом сердце, такой момент, когда ее просто нету. Про него повторяют как на заезженной пластинке – безыскусность, достоверность, про Шукшина-де не скажешь: так не бывает, не воскликнешь, как Станиславский – не верю! Но если перечесть его рассказы… Вот «Степка». История о том, как деревенский парень, угодивший в колонию за драку, затосковал по родине и сбежал раньше срока, а родителям сказал, что его отпустили за примерное поведение. Мать вроде чувствует, что что-то не так, но он ее успокаивает. Собираются соседи, спрашивают, как там в тюрьме? Он рассказывает, что кормят хорошо, кино два раза в неделю показывают, артисты приезжают, циркачи, а еще лекции в красном уголке читают. Потом мать и немая сестра его выставляют состряпанное на скорую руку угощение, начинается деревенский праздник, люди выпивают, танцуют, песни поют, радуются жизни, а в самый разгар веселья приходит участковый милиционер и незаметно подзывает Степку к себе:

- Ты что сдурел, парень? Тебе ж три месяца сидеть осталось!

Тот отвечает – сны замучили, теперь подкрепился, может и дальше сидеть.

- И сколько ж ты добирался?

- Две недели.

- Тьфу!… Ну, черт с тобой, сиди!

Если вдуматься, ситуация абсолютно нереальная. Участковый, естественно, сразу же был извещен о побеге. Он не мог не предупредить заранее степкиных родителей и односельчан. Но тогда б не было деревенского праздника. И не было б рассказа. Так что когда надо, Шукшин выдумывал и через достоверность переступал. Не бывает? А вот нате вам, читайте – есть.

Сейчас так не умеют. Врут, придумывают, изгаляются, а не получается. Бог знает отчего. Шукшин очень русский был человек, но в советское время жил. В диссиденты не пошел, а горькую правду о своем времени сказал так, как разве что Солженицын. У нас теперь ностальгия по советскому государству, которое не смогло ответить на вызов времени и потому распалось. Оно не смогло, а Шукшин смог. И любят его не так, как любят советские фильмы и песни.

Он поразительную стойкость русского человека показал. Ломали его, били, мяли, в колхозы загоняли, в тюрьмы сажали, а все равно жив курилка. Все равно Алеша Бесконвойный по субботам в баню ходит.

Очень сладко оплакивать прошлое, будь оно дореволюционное или советское, а жить-то все равно надо – сейчас. Этой жизни сейчас, жизни на все времена и независимо от времен Шукшин и учил. Даже не учил, а показывал через себя, через своих героев, свои роли, слова.

Полгода назад, когда я написал в «Литгазете» о Чехове и Шукшине, как о двух писателях, наиболее полно выразивших свое время, один очень уважаемый профессор, специалист по Чехову, спросил меня: «А вы уверены, что Шукшина будут читать через сто лет, как читают сегодня Чехова?» Уверен ли? Можно так сказать: если не будут, значит, кончился русский человек. Но разве это возможно? Колесо-то вертится …

С позиции социального психоанализа мы обращаем внимание еще на одну проблему. Центральным механизмом в восприятии информации и знания, и мотивации поведения является переживание. Не пережитая информация – чужая информация, она не дает знания. Не формирует диспозицию у людей. И только переживание оставляет глубокий след в памяти человека. Срабатывает закономерность: факт – информация – переживание – социально-психологический след в памяти – диспозиция. В следе и диспозиции заключено отношение к факту. Факты революций и смут, события 1993 года, дефолт – это уже история, но остаются в исторической памяти. В частности, мы видим как сохраняется недоверие наших граждан к банковской системе после пережитого дефолта и обмана со стороны финансовых пирамид, вмиг обанкротивших миллионы людей.

Но есть другие, не менее глубинные законы. С.Московичи в работе «Век толп» обосновал, доказал в сущности закон «информационной толпы». Ж.Бодрийяр в книге «В тени молчаливого большинства, или Конец социального» сформулировал, на наш взгляд, коммуникативный закон «массы», несущей в себе «электричество социального и политического». Он доказывает, что воображение массы представляется порой колеблющейся между апатией, пассивностью и необузданной спонтанностью (в нашем понимании – это действие закона Судьбы – В.П.). Но у «массы» всегда остается потенциальная энергия, запас социальной активности: сегодня масса – безмолвный объект; завтра, когда возьмут слово и перестанут быть «молчаливым большинством» – главное действующее лицо истории».[51] И «Пучиной, в которой исчезает смысл», является информация. «Каким бы ни было ее содержание: политическим, педагогическим, культурным, именно она обязана передавать смысл удерживать массы в поле смысла».[52] Но удерживать способна, на наш взгляд, информация – сопереживание, информация – переживание события факта: радости, счастья, озарения или беды, горя, трагедии. И, тем не менее, закон связи информации с полем смысла массы – фундаментальный закон информационной политики, действия «коммуникативного разума».

Выскажем гипотезу: Россия и ее народ, с ее множеством смут и революций, является экспериментальным полем какого-то «тайного мирового правительства». Или более точно – жертвой его коммуникативного разума, его ментальной информационной политики, наносящей удар, прежде всего, по русскому, российскому бессознательному. К этой гипотезе нас подводят, в особенности, откровения автора «шахматной доски» и глубинная традиция двойных стандартов «передовых» стран мира: с одной стороны – игнорирование законов вестернизации и девестернизации, а с другой – их широкое применение на мировом этническом и информационном пространстве. И всюду началом начал является изобретение информационного повода. Поэтому одно из спасений целостности России – это повышение зрелости, умелости, ловкости, прозорливости коммуникативного разума, власти, ее структур, армии чиновников. И, конечно же, самого народа. По всему поэтому следует, наконец, заняться разработкой «общественного идеала», государственной идеологии, эффективной информационной политики, согласиться с потребностью подготовки специалистов по социальной информациологии и реализовать ее, ведь информационная идентичность в кризисе. У нас нет ни информационной, ни национальной политики, отражающей самосознание, национальную психологию народов России и в целом российского суперэтноса.

5. Проблема социальной аномии и информационной идентичности.

В контексте «поведенческого метода в исследовании» Н.Винера и опять же, с позиции социальной информациологии и, особенно, в плане повышения эффективности информационной политики в современном российском обществе является выявление А.Панариным феномена «социальной аномии».

Аномия – состояние общества, в котором те или иные сферы, области жизни социума, типы «социальных отношений и поведения людей выпадают из сферы нормального регулирования» со стороны общества, когда отсутствуют для этого нормы, когда «значительная часть граждан не считает обязательным следовать существующим нормам» (правовым, нравственным, этическим и т.д.). Аномия фиксирует «разрыв между целями и ожиданиями, одобряемыми в обществе, с одной стороны, и реальными средствами их реализации – с другой».[53] Подчеркнем: социальные отношения выпадают из сферы нормального регулирования. И применим этот тезис к анализу современного состояния информационных, коммуникативных отношений. Получается неутешительный результат, в частности, журналистика как ремесло и наука входят в противоречие.[54] Хорошо, что мы пережили «синергетический абсолют» самоорганизации и выступаем за единство самоорганизации и организации, самоуправления и управления, саморегулирования и управления, саморегулирования, учитывая объективные связи в механизмах внутренней и внешней флуктуации экстраверсии и интроверсии, аттрактора и диссипации и др.

И проблема проблем: значительная часть граждан не считает обязательным следовать существующим нормам. В России глубинная традиция – «закон, что дышло…». И ее надо корректировать, активно включая массовые коммуникации. Сегодня сложился парадокс: чем больше Госдума выдает законов, тем в меньшей степени они выполняются. По данным Социологического центра РАГС законы, касающиеся регулирования экономической и социальной жизни не выполняются на 70-80%.

Среди причин тому, выделим две: 1) отсутствие системы целенаправленного формирования массового правового сознания, оно далеко не идентично специализированному сознанию (депутатов и их помощников, аппарата Госдумы и правоохранительных органов); 2) принимаемые законы, спускаемые с «верху» реформы выпадают «из сферы нормального регулирования», если они не идентичны вековым нравственным законам, глубинной психологии народа, его национальному характеру и менталитету. Если коды власти, а также медийные коды не идентичны, правовые законы не действуют или слабо действуют. 3) закон, что «дышло» потому, что не соответствуют требованиям закона ментальной идентичности.[55] Данная область социальной жизни вошла, на наш взгляд, в социально-коммуникативный или социально-информациологический кризис с точки зрения реализации издаваемых законов. Они нуждаются в научной и общественной экспертизе.

И, наконец, о самом существенном тезисе из определения «аномии», о разрыве между целями и ожиданиями, формулируемыми политиками и одобряемыми в обществе и реальными средствами их реализации. В этом смысле над нашим народом навис какой-то «зловещий рок»: ему столетиями обещают благополучие, коммунизм, рынок как манну небесную, быстрый рост ВВП (хотя при этом темпы роста цен опережают темпы «экономического роста»), льготы быстренько заменяют «адекватными» выплатами и т.д. И он верит. Наш народ – народ веры. Он не может жить без веры. Ему «хоть в черта», но надо верить. Но верил он всегда в Бога-Царя, Вождя, «Любимого Генсека», «неординарного Президента». И продолжает верить, продолжая вечную традицию – жить в нищете. От веры у народа – доверие и к власти, и к СМИ, а главное – доверие к Слову.

На последнее особое внимание обратил А.С.Панарин. Он вывел формулу социальной аномии[56], прямо выходящую на проблему актуальности развития социальной информациологии. Выглядит она следующим образом.

 Дескриптивная информация

А (аномия) = ------------------------------------------

 Прескриптивная информация

А - «Социальная аномия – ценностная дезориентация и потеря идентичности».

Дескриптивная – описательная информация.

Прескриптивная – предписательная информация.

Для нас большое значение имеет вывод ученого о том, что «образованность может выступать как накопление описательной (дескриптивной) информации, которая обеспечивает известный уровень рафинированности, но не решает проблемы социальной действенности». «Одной образованности (информированности), - актуально подмечает А.Панарин, - недостаточно для целенаправленного социального творчества и поддержания жизни. Требуется соответствующий уровень мотивации, чтобы новую информацию перевести в дело, мобилизовать для решения насущных задач»[57]. Данный концепт А.Панарина позволяет сделать ряд дополнительных выводов. Прежде всего: 1) не следует смешивать информацию и информированность с образованием и образованностью; 2) в содержание «информационного общества» к информации и знанию необходимо внести дополнительно – уровень мотивации социального творчества, исходящих от усвоенной информации и знаний. Это существенное, концептуальное дополнение ученого. И, действительно, в обществе может существовать, циркулировать информация даже в избытке, а, как говорят в народе, «толку от нее мало». Или в стране накоплена масса самых современных знаний, но они не доходят почему-то до массового сознания, а если доходят, то не служат фактором мотивации к социальному творчеству. Одна из причин: «на дворе информационный детерминизм», а у людей «двора» – информационный кризис. Желтая пресса здесь не момощник, скорее наоборот. Отсюда и социальная аномия. Доминирование «желтопрессового сознания» – путь к духовной, умственной деградации, к потере того, самого богатого, чем может владеть человек – духовности.

Подтверждением наличия социальной аномии в обществе могут служить многочисленные факты, когда количество информации не переходит в желаемое качество. Так, например, положительный образ милиционера, следователя, прокурора не сходит с экранов телевидения уже несколько лет, это бесчисленные «Менты и «Улицы разбитых фонарей», сериалы «Каменской», «Марш Турецкого» плюс каждый день трансляция по всем каналам подобного зарубежного продукта («медийный кошмар»), а что мы имеем в «остатке» этой телевизионной эпопеи «героизации ментов». В рейтинге доверия среди государственных, гражданских институтов общественных организаций милиция, министерство внутренних дел по критерию доверия в тройке последних (23,1% - доверяют), а по недоверию на втором месте – 59%, после политических партий. Или другой пример: депутатов Государственной Думы мы видим ежедневно и несколько раз, а доверие населения к ней ниже критического – 21,6%, не доверяет – 56,0%.[58] Показатели почти одинаковые с милицией. Одни создают законы, другие следят за их реализацией. И много говорят о достижениях. А результат – социальная аномия. Иначе трудно оценить динамику недоверия к милиции за семь лет. Если в 1996 году не доверяло 59%, в 2000 г. – 55,2%, то в 2003 г. – 65,8% по данным социологического мониторинга ИКСИ РАН.[59] Рост недоверия практически совпадает с ростом количества сериалов, прославляющих милицию. Думается, что серия терактов 2004 года усилит недоверие ко всем правоохранительным органам.

А.Панарин указывает нам на реальный опыт. «Современное состояние и самой западной цивилизации, и многих вестернизирующихся обществ современного мира можно описать посредством понятия «информационного перепроизводства»[60]. Дело не в том, что информации вообще производится слишком много, а в том, что общество не успевает эффективно ее использовать, т.е. мобилизовать ее. Использовать, мобилизовать, скажем, с помощью эффективной информационной политики, системы СМИ и МК и образования. Но это трудно сделать, если сами СМИ находятся в кризисе доверия, в состоянии аномии.

В состоянии социальной аномии находится и наша массовая поп-культура. Песен и певцов тысячи, не поют только глухонемые, а что остается в памяти, входит в классику, что из них поет народ? Единицы. Это примерно то же, что с нашей безопасностью. Охранных фирм и охранников в стране сейчас больше, чем было недавно токарей и слесарей, а безопасность граждан? Плюс милиция. Количество ее растет, ездят на супер-машинах, не то, что Анискин – участковый милиционер совкового прошлого, а число нераскрытых квартирных краж, угона автомобиля (т.е. личной собственности граждан) – растет.

Следует учитывать закономерность: если слов о наведении порядка в стране, борьбы с коррупцией, с бедностью, с террором много, а практического эффекта мало, информация девальвирует в глазах общественного мнения. Может наступить «информационный дефолт», предвестник новой революции (вспомним многословие о перспективах перестройки).

Для перевода информации из дескриптивного состояния в прескриптивное, предписательное требуется, по мнению А.Панарина определенная социальная энергия, которая обеспечивается высоким уровнем мотивации людей. Однако такая «мотивация зависит от таких факторов, которыми традиционные социальные науки не занимались». Одной из наук, заполняющей этот вакуум как раз и является социальная информациология. Среди факторов он выделяет «факторы социокультурного и духовного плана, решающим из которых является устойчивая идентичность общества и человека». «Именно идентичность характеризует способность переводить информацию из дескриптивного состояния в прескриптивное».[61] Сегодня остро встает проблема информационной идентичности освещаемых в СМИ событий, фактов, явлений.

Много справедливых разговоров о росте ВВП, но не раскрывается, что он состоит из потребления и накопления. Какая из этих частей растет? В СМИ немало публикаций о том, что у основной массы населения потребление не растет, продолжает действовать «закон экономической аномии 4-б»: «богатые – богатеют, бедные – беднеют». Значит и рост ВВП увеличивает потребление лишь десятой, максимум пятой части населения. Наличие экономической аномии подтверждает и такой парадокс – социальный факт: от роста цен на нефть арабские страны, их народ богатеют, для нас, как следует из массы откровений в СМИ высокопоставленных чиновников – не выгодно, чуть ли не беда. Рост цен для населения на бензин и утечки капитала и мозгов обгоняет рост ВВП. Не есть ли это анемия информационного организма? Или социальная параноя «коммуникативного разума»? Или что-то другое, неведомое? Надо изучать.

В позиции социальной информациологии мы пришли к выводу, что Россия находится в поисках экономической, социальной, культурной, идеологической идентичности. Для решения этой задачи требуется достижение информационной идентичности.[62]

Проблема идентичности, включая информационную, коммуникативную идентичность, является для России одной из самых актуальных, она касается судьбы России, в особенности судьбы реформ в России. Мы в своих публикациях[63] пытаемся доказать тезис: экономика, политика, государственная идеология, культура, информационная политика, а, следовательно, стратегия и тактика реформ должны быть идентичны менталитету, нравственности, глубинной психологии нации в России – «российского суперэтноса» (Л.Гумелев). И вместе с тем корректировать с помощью массовой коммуникации наш менталитет на основе учета объективного единства общецивилизационных, общемировых и специфических социальных законов.

На наш взгляд, А.Панарин сформулировал социально-информациологический закон: «чем выше избыток идущей извне общей информации, не находящей эффективного ролевого использования в стране – реципиенте, тем выше хаотичность социального поведения с неспособностью выстроить систему приоритетов и иерархию ценностей»[64]. Добавим – тем актуальнее тема «хаоса и порядка» (по-Пригожину). Но это общецивилизационный закон, относящийся к социальной аномии.

Применительно к России его можно сформулировать так: чем выше избыток идущей от СМИ и МК критической, негативной, криминальной, манипулятивной и ложной информации, не находящей ее официальной оценки властью, тем выше хаотичность социального поведения и мотивация преступной деятельности, тем выше дефицит мотивации социального творчества.

Формулу аномии С.Панарина можно трансформировать так:

 К

СА = ----------------

 Р

Где:

СА ― социально-информациологическая аномия – ценностная дезориентация в СМИ и потеря информационной идентичности.

К ― критическая, негативная, разоблачительная информация в массмедиа.

Р ― реакция официальных органов на критическую информацию в СМИ.