Глава 12

СОЦИАЛЬНЫЕ ВУЛКАНЫ: РЕЛИГИОЗНЫЙ ФУНДАМЕНТАЛИЗМ И ЭТНИЧЕСКИЙ СЕПАРАТИЗМ

Подъем религиозного фундаментализма — это извержение социального вулкана. Его связь с экономикой проста. Люди, проигрывающие в экономической жизни или впавшие в неуверенность перед новой экономической эпохой, не зная, как преуспеть в этой эпохе, отступают в религиозный фундаментализм. В периоды кусочного равновесия старые способы человеческого поведения не работают. Новые способы поведения, которые требуются и должны в конечном счете возникнуть, угрожают заветным старым ценностям. Периоды кусочного равновесия — это периоды распространенной неуверенности. Ни один индивид в точности не знает, что он должен делать, чтобы преуспеть, как обойдется с ним система, если он будет вести себя так или иначе, и — в некотором фундаментальном смысле — никто не знает даже, в чем состоит новое определение успеха. Или — что нравственно и что безнравственно.

Хотя многие люди, и американцы в особенности, нередко говорят: «Мы любим меняться», в действительности все люди ненавидят изменения. Не надо быть особенным циником, чтобы догадаться, что американцы имеют в виду, когда говорят, что любят меняться: они получают удовольствие, наблюдая, как меняются другие, но сами вовсе не намерены меняться. К подлинному человеческому взгляду ближе подходит китайское проклятие: «Чтоб тебе жить в интересное время», примерно равносильное западному проклятию: «Чтоб тебе гореть в аду». Интересные времена — это времена изменения, а это значит, что и поведение человека должно меняться. Сказать человеку, что он должен измениться, чтобы выжить — это примерно то же, что пожелать ему гореть в аду.

В истории периоды неуверенности всегда порождали религиозный фундаментализм. Люди не любят неуверенности, и многие отступают в религиозный фундаментализм, когда неуверенности физического мира становятся чересчур большими. Это происходило в Средние века, и это происходит теперь (1). Люди спасаются от экономической неуверенности своего реального мира, отступая в уверенность какого-нибудь религиозного мира, где им говорят, что если они будут повиноваться предписанным правилам, то будут спасены.

Темные века были полны христианских религиозных фундаменталистов, дававших работу преследовавшим их папам. Больше всего теперь помнят, пожалуй, флагеллантов (бичевавших себя, чтобы попасть на небо), но это был лишь один из видов средневековой практики фундаментализма, наряду с такими, как культ богородицы, бегинизм или некромантия. Нынешние боснийские мусульмане некогда принадлежали к одной из многих сект фундаменталистов (неоманихейской секте так называемых богомилов, стремившихся к более простому и чистому монотеизму и противившихся сложным религиозным ритуалам, драгоценным одеяниям священников и развращающей продаже индульгенций), существовавших в Средние века. Во время правления на Балканах Оттоманской империи они обратились в мусульманскую религию, чтобы избежать преследования со стороны своих католических и православных соседей, входивших в установленные церкви (2).

Религиозный фундаментализм (индуистский, мусульманский, иудейский, христианский, буддийский) теперь растет повсюду. Фундаменталисты проповедуют, что всякий, кто следует их религиозно предписанному пути, будет спасен. В их мире нет неуверенности. Те же, кто не следует их предписаниям, заслуживают наказания.

В Алжире исламский фундаментализм означает от 30 до 4 0 тысяч убитых граждан и войну, объявленную всем иностранцам (в том числе людям французского происхождения, родившимся в Алжире) (3). В Израиле молодые исламские фундаменталисты привязывают к себе бомбы и взрываются на автобусных остановках посреди Тель-Авива. Совершив это, они немедленно отправляются на небо, где наслаждаются сексом с множеством прекрасных девушек. Подобное наслаждение обещали и средневековым ассасинам в Персии. Один американско-иудейский фундаменталист осыпает пулями мечеть в Хевроне и убивает двадцать девять молящихся мусульман. Его могила становится местом паломничества евреев того же настроения. Иудейский раввин выносит смертный приговор лидеру своей страны на основании доктрины о «преследователях». В Индии индуистские фундаменталисты сносят мусульманскую мечеть, которую терпели четыреста лет, и громят мусульманские кварталы в Бомбее. В Кашмире и Пенджабе религиозные войны, по-видимому, свирепствуют без конца. В Японии буддийские фундаменталисты, смешивая индуизм с буддизмом, выпускают нервно-паралитический газ в токийское метро, оправдывая это идеей жертвоприношения в честь Шивы, индуистского бога разрушения; в итоге — 5 500 пострадавших и 12 убитых (5). Конец света, оказывается, близок для всех, но не для них. Но буддийский терроризм — это уже почти идиотизм.

В Соединенных Штатах христианские фундаменталисты стреляют во врачей, производящих аборты, вызывают крушения поездов, требуют обязательных школьных молитв для соседских детей, независимо от того, разделяют ли соседи их религиозные взгляды (во имя добродетели следует управлять поведением ближнего), и взрывают федеральное здание в Оклахоме, убив 167 человек, в том числе 19 детей. Пресвитерианский проповедник, убив врача, делавшего аборты, был уверен, что «сделал правое дело». Бог обязывал его убить, и он считал себя мучеником (6).

После взрыва в Оклахоме американцы сразу же стали говорить о «мусульманских фундаменталистах», еще не зная, кто это сделал; но когда об этом узнали, они очень неохотно применяли термин «христианский фундаменталист». Арестованные были связаны с мичиганской военной группировкой, организованной двумя христианскими богослужителями (один из которых был владельцем оружейного магазина). Эта группировка, называвшая себя «Армией Бога», объявила войну федеральному правительству из-за преследования другой секты христианских фундаменталистов, «Ветви Давидовой», в Вако (штат Техас) (7). Связанная с нею группа называет себя «Завет», «Меч» и «Рука Господня» (8). Любопытно, что христианская «Армия Бога» и иранские шиитские фундаменталисты пользуются даже одной и той же терминологией и имеют одного и того же врага — воплощением зла является «большой Сатана», правительство США.

Такие группы устраивают тренировки, включающие упражнения в стрельбе и выживании в диких местах, предсказывают гражданские войны и расовые мятежи, предупреждают об иностранной интервенции в Америке силами ООН, но проповедуют, что «Бог позаботится, чтобы некоторые (их члены) выжили и увидели лучший мир» (9). Одно из их «военных руководств» утверждает даже, что «Иисус не стал бы возражать против употребления смертоносного оружия» (10). Параллели с исламскими, индуистскими и буддийскими фундаменталистами сами напрашиваются, даже если американцы не хотят их видеть (11).

Причина, по которой их не хотят называть христианскими фундаменталистами, заключается в том, что «настоящие христиане» не стали бы делать то, что они делают. Таким образом, их не хотят считать христианами и описывают как изолированных фанатиков, не желая видеть в них организованное христианское фундаменталистское движение. Но добрые мусульмане, иудеи, индуисты и буддисты сказали бы то же самое о своих фундаменталистах. «Настоящие» мусульмане, иудеи, индуисты и буддисты тоже этого бы не сделали!

Подобно католическим фундаменталистам времен инквизиции, все фундаменталисты стремятся к общественной диктатуре, в которой они были бы диктаторами. Телевизионный проповедник американских фундаменталистов Пэт Робертсон в опубликованной в 1991 г. книге «Новый мировой порядок» объясняет, что вся неуверенность нынешней светской жизни — «не что иное, как новый мировой порядок для рода человеческого под господством Люцифера и его последователей» (12). В своем «Контракте с американской семьей» он полагает, что сорок миллионов американских избирателей-фундаменталистов «сосредоточатся на задаче преодоления разрушительного морального разложения и общественного распада, вызванного тридцатилетней войной левых радикалов против традиционной семьи и американского религиозного наследия» (13). Это вовсе не голос демократического компромисса, а взгляд людей, верящих, что они ведут беспощадную войну с дьяволом. Чтобы победить в схватке с дьяволом, надо все поставить на карту.

Как и в случае «Контракта с Америкой», каждый взгляд, который этот «Контракт с американской семьей» хочет навязать всему остальному населению, был опробован на рыночный лад в опросах общественного мнения таким образом, чтобы от 60 до 90 % американцев согласились с ним, как только его услышат(14). Иное дело, захотят ли от 60 до 90 % населения жить согласно этим взглядам, если им их навяжут. Каждый согласен, что надо ударить по порнографии, но лишь до тех пор, пока не услышит, каковы будут определения порнографии.

В Иране и Афганистане прежние правительства свергаются новыми правительствами фундаменталистов. На Ближнем Востоке они замедляют многообещающий мирный процесс. В Индии религиозные войны содействуют центробежным тенденциям, которые могут привести к распаду второй по населению страны мира. В Турции светское государство оказывается под угрозой, когда его граждане видят, как в Боснии и Чечне убивают мусульман, а христианский мир не вмешивается: все большее число турок превращается при этом в фундаменталистов.

Экономические плиты производят огромный социальный разрыв между теми, кто хочет вернуться к древним добродетелям, и теми, кто хочет пользоваться новыми свободами, понимая, что древние добродетели не будут истинами будущего. В период кусочного равновесия никто не знает, какие новые способы социального поведения позволят людям преуспеть и выжить. Но поскольку старые способы, по-видимому, не работают, надо проверять на опыте различные новые способы.

Моральные ценности — если они могут выдержать испытание временем — должны способствовать выживанию людей. Правильные моральные ценности (содействовавшие выживанию человечества в течение долгого времени) могут меняться: например, сексуальное воздержание неженатых молодых людей принимает иной характер после изобретения противозачаточных пилюль. Но эксперименты с новыми формами образования семей, многие из которых окажутся непригодными, пугают фундаменталистов, верующих в несомненную вечную истину. Как же можно найти новые моральные ценности, содействующие выживанию человечества, без периода экспериментирования, который неизбежно должен вызвать у многих беспокойство?

Все возникающие отсюда напряжения крайне преувеличиваются в новых стилях жизни, демонстрируемых электронными средствами информации. Интерес их состоит именно в том, что они позволяют человеку думать и мысленно экспериментировать с новыми стилями жизни, не подвергаясь риску первыми применить их на практике, возможно, с ущербом для собственной жизни. Электронные средства в действительности не левые и не правые — они свободомыслящие. Они проповедуют доктрину, по которой индивиду разрешается делать все, что он хочет, независимо от общественных условностей.

Но с точки зрения фундаменталиста эти новые телевизионные стили жизни должны быть запрещены, поскольку они демонстрируют, с точки зрения старых ценностей, безнравственность. Их надо разоблачать как зло. Религиозные фундаменталисты, по своему внутреннему убеждению, — социальные диктаторы. Так как они знают правильный путь на небо, то, по их мнению, надо заставлять других следовать этим путем. И так как это «правильно», здесь нет никакой диктатуры. Свободомыслящие средства информации просят своего ближнего оставить их в покое; а религиозные фундаменталисты считают своим долгом вынудить своего ближнего «хорошо себя вести».

В Соединенных Штатах христианские фундаменталисты — одна из двух групп, голоса которых в 1994 г. передали власть в конгрессе республиканцам (второй группой были белые мужчины со средним образованием). Эти две группы в значительной мере пересекаются друг с другом, и это неудивительно, поскольку белые мужчины со средним образованием понесли наибольшие потери и в своей текущей заработной плате, и в своих видах на будущее. Трое из четырех христианских фундаменталистов голосовали в 1994 г. за республиканцев, составив в совокупности 29 % полученных республиканцами голосов (15). Без сомнения, христианские фундаменталисты будут управлять назначением ближайшего республиканского кандидата в президенты, и Боб Доул подпевает их голосам.

В Америке самое отчетливое проявление этого основного напряжения видно внутри самой республиканской партии — предпочтительной партии большинства свободомыслящих и большинства христианских фундаменталистов. Когда речь идет о неприязни к демократам, они союзники, но когда дело касается регулирования социального поведения, никакие две группы не могут быть дальше друг от друга.

В конечном счете люди не примут ценностей свободомыслящих, допускающих все, что угодно. Эти ценности не годятся на практике. Но люди не примут также нынешнего состава религиозных ценностей. Они тоже не годятся на практике. Лишь социальное экспериментирование может определить, какие ценности годятся, но как раз такое экспериментирование больше всего ненавидят фундаменталисты. Ввиду этого терроризм религиозных фундаменталистов — не пройденный этап: нам еще предстоит его пережить.

Этнический сепаратизм, подобно религиозному фундаментализму, представляет собой общее явление в периоды экономической неуверенности. В статистическом смысле, поскольку реальный ВВП на душу населения продолжает расти, все участвуют в игре с положительным итогом, в которой каждый может выиграть, но если при этом 80 % наемной рабочей силы переживает снижение реальной заработной платы, как это происходит в Соединенных Штатах, то средний трудящийся не видит положительного итога игры. Он видит игру с отрицательным итогом, в которой больше проигравших, чем выигравших. Вокруг него не хватает хороших рабочих мест, большинство его соотечественников переживает снижение реальной заработной платы, и ему приходится бороться с другими за свое экономическое выживание. И поскольку ему нужны союзники в этой борьбе и враги, у которых можно отнять хорошие рабочие места, то неудивительно, что средний трудящийся в нашу эпоху кусочного равновесия сочувствует этническому сепаратизму.

Те из нас, кто стал взрослым во времена «холодной войны», склонны забывать, что периоды, когда национальные границы перемещаются, гораздо более обычны, чем периоды, когда они застывают на месте (16). С окончанием «холодной войны» возобновился более обычный ход событий. С тех пор, как исчезла Берлинская стена, возникло двадцать новых стран, и две страны, Восточная и Западная Германия, объединились в одну. Исправление границ, которое мы до сих пор видели, это вовсе не конец процесса исправления, сопровождающего исчезновение коммунизма, а самое начало национальной географии нового типа. Если однажды где-то в мире границы начали двигаться, это узаконивает представление, что они могут двигаться в любом месте (17).

Нации держатся вместе из-за внешних угроз или из-за сильной внутренней идеологии. Коммунизм был такой сильной внутренней идеологией. Он убеждал жить вместе этнические группы, прежде никогда не ладившие между собой: от них требовалось если не любить друг друга, то, по крайней мере, терпеть друг друга. Может быть, стоит напомнить, что Сталин начал свою деятельность в послереволюционной России в качестве комиссара по делам национальностей. Он подавлял национальные меньшинства России, сочетая идеологию с силой. «Коммунистический Манифест» явно исключал государство, основанное на одной национальности (18). Нынешние же руководители России, как и большинства других стран, не имеют на своей стороне ни силы, ни идеологии.

Коммунизм был сильной внешней угрозой, сдерживавшей национальные движения во всем остальном мире. Национальные или сепаратистские движения, боровшиеся между собой, в конце концов были бы подавлены коммунизмом. Во время «холодной войны» Северная Лига, партия, выступающая за разделение Италии на две страны (с ее точки зрения, за отделение богатой, эффективной, честной северной половины от бедной, неэффективной, нечестной южной), не могла бы существовать, так как голосовать за нее значило бы обеспечить избирательную победу коммунистов. Но теперь северные итальянцы могут позволить себе сказать южным итальянцам, что они о них думают. Италию больше не соединяет клей «холодной войны».

В некоторых случаях, как, например, в Югославии, коммунизм был и внутренней идеологией, и внешней угрозой. Тито использовал коммунистическую идеологию и угрозу поглощения Югославии восточноевропейской империей СССР, чтобы убедить ныне враждующие этнические группы жить вместе. Но как только внутренние обещания коммунизма потеряли привлекательность и исчезла внешняя угроза советского захвата, этнические группы обрели свободу начать между собой резню — и они принялись за это, хотя посторонние наблюдатели полагали, что эти народы очень похожи друг на друга.

Впрочем, важно также понять, что этнические раздоры — это вовсе не религиозные войны двадцать первого века, как представлял себе такие войны Сэмюэл Хантингтон*. Национальное государство — это явление девятнадцатого и двадцатого века, и в большинстве случаев трудно объяснить, исходя из какого-нибудь общего принципа, почему нации существуют в нынешнем своем виде, а не какие-нибудь в каком-нибудь другом сочетании. Каков бы ни был принцип деления наций, легко указать контрпримеры. Например, арабский мир разделен на множество стран, несмотря на общий язык, общее этническое происхождение и общую религию(19).

То, что теперь происходит, это не религиозные войны; это явление национальных или религиозных расколов, где линии этнического или религиозного разлома столь малы, что посторонние часто не могут их увидеть даже после того, как им говорят, что такие линии существуют. Кровь и происхождение — в душе, а не в теле (20). Вопрос не в том, «кто принадлежит к нам», а в том, что само понятие «мы» часто означает нечто существующее, но невидимое другим.

Каталония и Страна басков не хотят, чтобы ими управляли из Мадрида. Баски подкладывают бомбы. При этом все жители Испании — римские католики. В Канаде спорный вопрос — язык, а не религия, но каждый мыслящий житель Квебека знает, что он живет в англоязычной Северной Америке и что без знания английского языка он не может сделать большую карьеру — даже в случае, если Квебек отделится от Канады. Во Франции бретонцы говорят об усилении местной власти. Корсиканцы более склонны к насилию: в 1994 г. они взорвали четыреста бомб, убив сорок человек (21). Британская лейбористская партия предлагает предоставить валлийцам и шотландцам местную автономию в случае своей победы на выборах. Ни в одном из этих случаев нет религиозных проблем.

Там, где в разных частях одной страны существуют однородные этнические группы, большие государства распадаются или угрожают распасться — как в случае Канады и Индии. В этнически однородных государствах, таких, как Германия, открытая иммиграция заменяется этнической иммиграцией, когда от человека требуют доказать не то, что он — законный беженец, а то, что его бабушка была немка (22). Этнические государства (Словения, Израиль, Иран, Армения, Словакия, Чешская Республика, Афганистан, Македония) появлялись, как грибы после дождя. Где они не могли появиться, возникали войны (Босния, Хорватия, Грузия, Нагорный Карабах, Руанда). Ненавистный сосед часто имеет ту же религию. Там, где этническая однородность географически не существует, начинают требовать этнических чисток, даже если не пользуются этим выражением (балтийские государства, прежняя Югославия, мусульманские республики бывшего СССР и христианские республики бывшего СССР — Грузия и Армения).

В Соединенных Штатах те же требования проявляются не в географическом сепаратизме, а в требованиях специальных этнических квот и привилегий. Теперь каждый американец может претендовать на принадлежность к некоторой группе меньшинства, заслуживающей особого обращения. В политическом процессе теперь доминируют особые группы (такие, как защитники окружающей среды или люди с физическими недостатками). Глухую «Мисс Америка» критикуют другие глухие американцы — за то, что она говорит, вместо того, чтобы пользоваться языком знаков, делающим ее недостаток очевидным. Все хотят чем-то отличаться от большинства, состоящего из белых мужчин, и иметь какое-нибудь гарантированное положение легального «меньшинства». В ответ на это «большинство» белых мужчин (в действительности меньшинство) хочет, чтобы все эти особые привилегии были выметены из страны.

В Соединенных Штатах неочевидно, что старая плавильная печь все еще работает, — и даже неясно, хотят ли люди, чтобы она работала. Белые граждане Калифорнии проводят референдумы для наказания латиноамериканских иммигрантов — все равно, легальных или нелегальных. Теперь принадлежность к группе часто определяется тем, кого хотят выслать на родину или изгнать из страны (23).

Все это происходит в мире, где, как можно было бы подумать, все впитывают в себя общую электронную культуру и где почти все готовы отказаться от части своего национального суверенитета, войдя в большую региональную экономическую торговую группу, такую, как Европейское сообщество (24). Но без поддержки идеологии или без внешней угрозы мирное сожительство стало куда труднее.

Как мы знаем из истории, без внешней угрозы, без господствующей идеологии — пропагандируемой или защищаемой — и без господствующей над ними державы национальные государства втягиваются в столкновения со своими соседями. До сих пор для таких столкновений всегда было достаточно граничных споров; так обстоит дело и сейчас, так будет в дальнейшем. Босния и прежняя Югославия предвещают будущее. Эти события уже вызывают эхо в Чехословакии, в Чечне, на границе Армении и Азербайджана и в Грузии. Возможно, они вызвали эхо в других местах (Уэльс, Квебек, Каталония, Корсика), а в дальнейшем вызовут его в Африке и в Индии. Мир не собирается вмешиваться, чтобы остановить такие конфликты. Посторонние не любят смотреть такие события по телевидению, но еще меньше они любят смотреть, как умирают их собственные солдаты. Политики всего мира поняли также, что общественное внимание сохраняется очень недолго. Оно хочет, чтобы что-нибудь сделали по поводу каждой новой проблемы, но хочет этого лишь в течение короткого времени.

Если нет ни сильной внутренней идеологии, ни сильной внешней угрозы, нации раскалываются на враждебные этнические, расовые или классовые группы. Люди говорят о возрождении фашизма не потому, что где-то собираются вернуться фашистские правительства, а потому, что фашизм был крайним выражением этнического превосходства и потребности в этнической «чистке». Гитлер ненавидел Америку именно потому, что она была этническим плавильным котлом без расово чистых признаков. Почти всюду термиты этнической однородности заняты своим делом, подрывая социальные устройства.

Почему бы нам не разбиться на племенные этнические группы и не решить все вопросы, подравшись? Нынешняя мировая экономика узаконивает такие чувства. Все понимают теперь, что для успеха не надо быть большой экономической державой с большим внутренним рынком. Города-государства вроде Гонконга или Сингапура могут преуспевать. Когда-то принято было думать, что если страна расколется на меньшие куски, то это будет означать снижение уровня жизни; теперь все знают, что это неверно. Таким образом, теперь незачем сотрудничать с другими этническими группами, чтобы иметь высокий уровень жизни. Тем самым исчезает одно из прежних препятствий для этнических раздоров.]

* Huntingdon, Samuel — современный американский политолог и историк, автор концепции «столкновения цивилизаций». — Прим. перев.

Примечания:

1. Adrian H. Bredero, Christendom and Christianity in the Middle Ages, trans. by Re-inder Bruinsma (Grand Rapids, Mich.: William B. Eerdmans, 1986), pp. 358–369; Jonathan Sumption, Pilgrimages (New Jersey: Rowman and Littlefield, 1975), pp. 270–279.

2. Karl E. Meyer, «Editorial Notebook: The Roots of Bosnia's Anguish,» New York Times, February 28, 1993, sec. 4, p. 14.

3. «Time to Help Algeria,» The Economist, February 18, 1995, p. 13.

5. Nicholas D. Kristof, «New Chemical Cache Spreads Fear,» International Herald Tribune, March 25–26, 1995, p. 1.

6. Tom Kuntz, «From Thought to Deed: In the Mind of a Killer Who Says He Served God,» New York Times, September 24, 1995, p. E7.

7. Jack Lessenberry, «Michigan Group United by Guns, Anger,» Boston Globe, April 22, 1995, p. 1.

8. John Kifner, «Despite Oklahoma Charges, the Case is Far from Closed,» New York Times, August 12, 1995, pp. 1, 24.

9. Gustav Niebuhr, «A Vision of Apocalypse: The Religion of the Far Right,» New York Times, May 22, 1995, p. A8.

10. Gustav Niebuhr, «Assault on Waco Sect Fuels Extremists' Rage,» New York Times, April 26, 1995, p. A12.

11. Bruce Hoffman, «In America, Too, Violence All the Worse for Its Religious Pretenses,» International Herald Tribune, April 27, 1995, p. 8.

12. William Pfaff, «No Excusing Those Who Brook the Reverend's Nonsense,» International Herald Tribune, March 11, 1995, p. 6.

13. Frank Rich, «Gingrich Family Values,» New York Times, May 14, 1995, p. E15.

14. «The Tablets of Ralph,» The Economist, May 20, 1995, p. 60.

15. «The Counter-attack of God,» The Economist, July 8, 1995, p. 25.

16. Tom Nairn, «Internationalism and the Second Coming,» Reconstructing Nations and States, special issue of Daedalus, Summer 1993, p. 168.

17. Charles F. Doran and Ellen Reisman Babby, eds., Being and Becoming Canada, The Annals of the American Academy of Political and Social Science, March 1995.

18. Tony Judt, «1988: The End of Which European Era?» After Communism, What? special issue of Daedalus, Summer 1994, p. 24.

20. Francis Fukuyama, «Blood and Belonging,» New York Times Book Review, April 10, 1994, p. 7.

21. Marlise Simons, «Corsican Separatists Separate,» International Herald Tribune, June 3, 1995, p. 2.

22. Douglas B. Klusmeyer, «Aliens, Immigrants, and Citizens,» Reconstructing Nations and States, special issue of Daedalus, Summer 1993, p. 102.

23. Eric Hobsbawm, Age of Extremes: The Short Twentieth Century, 1914–1991 (London: Michael Joseph, 1994), p. 11.

24. Ralph C. Bryant, 'Increasing Economic Integration and Eroding Political Sovereignty," The Brookings Review, Fall 1994, p. 42.