Товарищи! Прошло 10 лет с начала империалистической войны. За этот период мир весьма изменился, но все же не так, далеко еще не так, как мы предполагали и ждали 10 лет тому назад. Мы рассматриваем историю под углом зрения социальной революции. Этот угол зрения одновременно и теоретический и практически-действенный. Мы анализируем условия развития, как они складываются за нашей спиною и независимо от нашей воли, для того чтобы, поняв их, воздействовать на них нашей активной волей, т.-е. волей организованного класса. Эти две стороны в нашем марксистском подходе к истории теснейшим неразрывнейшим образом связаны между собою. Если ограничиваться только учетом того, что происходит, то такой подход в конечном счете вырождается в фатализм, в индифферентизм, в общественное безразличие, а на известных своих ступенях принимает облик меньшевизма, в котором есть большая доля фатализма и преклонения перед тем, что происходит за спиною людей. Если ограничиваться, с другой стороны, только революционной активностью, волей, то мы рискуем впасть в субъективизм, который имеет много разновидностей: анархизм — одна из них, левая эсеровщина — другая, наша российская разновидность субъективизма, и, наконец, сюда же относятся те явления в самом коммунизме, которые Владимир Ильич называл "детскими болезнями левизны". Все искусство революционной политики состоит в правильном сочетании объективного учета и субъективного воздействия. И в этом состоит сущность ленинской школы.

Я сказал, что мы подходим к истории под углом зрения революции, той, которая должна передать власть в руки рабочего класса для коммунистического переустройства общества. Каковы предпосылки социальной революции, при каких условиях она может возникнуть, развернуться и победить? Предпосылок очень много. Но их можно сгруппировать в три большие группы, пожалуй, для начала даже в две. Объективные — именно те, которые складываются за спиною людей и потом могут только ими учитываться, и субъективные. Объективные предпосылки, если начинать с фундамента, с основ, — а так начинать и полагается, — прежде всего, создаются определенным уровнем развития производительных сил. (Я извиняюсь перед теми, для кого то, что я сейчас говорю, является азбукой. Я полагаю, что эти вопросы являются азбукой не для всех присутствующих. Да и всем нам приходится время от времени возвращаться к «азбуке», к основам, для того чтобы при помощи старого метода приходить к новым выводам, которые подсказывает обстановка сегодняшнего дня.) Итак, основной, капитальнейшей предпосылкой социальной революции является определенный уровень развития производительных сил, — такой уровень, при котором социализм, а затем коммунизм как хозяйство, как способ производства и распределения благ, представляли бы материальные выгоды. На крестьянской сохе ни коммунизма, ни даже социализма построить нельзя. Предполагается определенный уровень развития техники. Достигнут ли этот уровень, если мы возьмем весь капиталистический мир? Безусловно, да. Чем это доказывается? Это доказывается тем, что крупные и крупнейшие капиталистические предприятия и их сочетания — тресты и синдикаты — побеждают во всем мире предприятия средние и мелкие. Стало быть, общественная хозяйственная организация, которая опиралась бы только на технику крупных и крупнейших предприятий; организация, правильно построенная по типу трестов и синдикатов, но на началах солидарности; организация, распространенная на нацию, на государство, а затем и на весь мир, представляла бы гигантские материальные выгоды. Эта предпосылка есть, и притом уже давно. Вторая объективная предпосылка: нужно такое расчленение общества, чтобы в наличности был класс, заинтересованный в социалистическом перевороте и достаточно численный и производственно-влиятельный, чтобы этот переворот взять на себя. Но этого мало. Нужно, чтобы этот класс — и тут мы переходим к субъективным предпосылкам — понимал обстановку, чтобы он сознательно хотел переворота, чтобы во главе его стояла партия, способная им руководить во время переворота и обеспечить победу. А это, с другой стороны, предполагает соответственное состояние правящего буржуазного класса, утрату им влияния на народные массы, расшатку в его собственных рядах, убыль классовой самоуверенности. Такое состояние общества и есть революционное состояние. Только на определенных производственно-общественных основах могут возникнуть психологические, политические и организационно-действенные предпосылки для совершения восстания и для его завершения победой.

Если мы спросим себя насчет второй предпосылки, классового расчленения, т.-е. роли и значения пролетариата в обществе, — созрела ли эта предпосылка для социальной революции, то и здесь мы можем ответить только одно: созрела давно, десятилетия уже, как созрела. Лучше всего это доказывается ролью русского пролетариата, еще совсем молодого. Что же не хватало до сих пор? Не хватало последней, субъективной предпосылки, осознания пролетариатом Европы своего положения в обществе, соответственной организованности, соответственного воспитания партии, которая могла бы им руководить. Вот чего не хватало! Не раз мы, марксисты, говорили о том, что вопреки всяким идеалистическим теориям сознание общества отстает от объективных условий развития, — и мы это в вопиющем историческом масштабе видим на судьбе пролетариата. Производительные силы созрели для социализма давно. Пролетариат давно играет, по крайней мере в руководящих капиталистических странах, решающую хозяйственную роль. От него зависит вся механика производства, а стало быть и общественности. Чего не хватает — это последнего фактора, субъективного, — сознание отстает от бытия.

И вот империалистическая война и явилась, с одной стороны, как кара историческая за то, что сознание пролетариата отстало от бытия, а с другой стороны, как могущественный толчок вперед. Так мы и рассматривали империалистскую войну. Она развернулась потому, что пролетариат оказался не в силах ее предотвратить, ибо не успел опознаться в обществе, осознать свою роль, свою историческую миссию, организоваться, поставить перед собой задачу захвата власти и разрешить ее. В то же время империалистская война, которая явилась карой за то, что было не виной, а бедой пролетариата, должна была сыграть и сыграла роль могущественного революционного фактора.

Война вскрыла острую, глубокую и неотложную необходимость изменения общественного строя. Мы сказали, что переход к социалистическому хозяйству представлял значительные общественные выгоды уже задолго до войны. Это значит, что на социалистических основах производительные силы развивались бы уже до войны несравненно более могущественно, чем на капиталистических основах. Но мы видели, однако, что и при сохранении основ капитализма производительные силы до войны быстро росли не только в Америке, но и в Европе. В этом состояло относительное «оправдание» существования самого капитализма. Со времени империалистской войны мы уже видим совершенно иную картину: производительные силы не растут, а разрушаются. Им стало слишком тесно в рамках национальных государств и в рамках частной собственности. И после войны мы видим, что дело может идти лишь о восстановлении разрушенного, но никак не о дальнейшем развитии производительных сил. Им по-прежнему, и даже несравненно более прежнего, тесно в рамках частной собственности на средства производства и в рамках тех национальных государств, которые созданы Версальским миром. Полная несовместимость дальнейшего человеческого прогресса с капитализмом обнаружилась впервые совершенно неоспоримо событиями последнего десятилетия. В этом смысле война и явилась революционным фактором. Но не только в этом. Разворотив своими беспощадными методами всю организацию общества, война выбила сознание трудящихся масс из колеи консерватизма и традиции. Мы вступили в эпоху революции…

Если мы под этим углом зрения подойдем к истекшему десятилетию, то окажется, что оно делится на несколько ярко разграниченных периодов. Первый из них — это период империалистской войны, который охватывает свыше 4-х лет, — для нас с вами меньше: для России несколько свыше трех лет. Новый период этого десятилетия начинается с февраля, особенно с октября 1917 г. Это период революционной расплаты за войну. История 18–19 гг. и отчасти — по крайней мере, для некоторых стран — также и 20-го года, история этих трех лет стоит еще целиком и полностью под знаком ликвидации империалистской войны и непосредственного ожидания пролетарской революции во всей Европе. Мы имели Октябрьскую революцию у нас, низвержение монархий в центральных европейских государствах, мощный подъем пролетарского движения во всей Европе, даже в Америке. Последние точки этого послевоенного подъема: сентябрьское восстание 1920 г. — в Италии, мартовские дни 1921 г. в Германии. С сентябрьским восстанием 1920 г. в Италии почти совпадает во времени наше движение, — наступление Красной Армии на Варшаву, которое тоже было составной частью могущественного революционного прибоя и откатилось вместе с ним. Можно сказать, что эта эпоха непосредственного послевоенного революционного напора завершается грозной мартовской вспышкой 1921 г. в Германии. Мы победили в царской России, и власть пролетариата здесь удержалась. Были низвергнуты, снесены почти без боя монархии центральной Европы. Но, если не считать эпизодических явлений в Венгрии и Баварии, пролетариат нигде более не овладел властью, а в этих эпизодических примерах не удержал ее. После этого могло казаться, и нашим врагам и противникам действительно казалось, что наступает эпоха восстановления капиталистического равновесия, залечивания ран, нанесенных империалистской войной, и упрочения буржуазного общества.

С точки зрения нашей революционной политики этот новый период начинается как период отступления. Это отступление мы официально — и не без серьезной внутренней борьбы — провозгласили на III Конгрессе Коминтерна в середине 1921 г. Мы констатировали, что первого могущественного напора после империалистской войны для победы не хватило, ибо не оказалось руководящей партии, способной обеспечить победу, — и последнее крупное событие этого трехлетнего периода, мартовское движение в Германии, знаменовало величайшую опасность: если бы движение пошло дальше по этому пути, оно угрожало бы разбить вдребезги молодые партии Коммунистического Интернационала. III Конгресс крикнул: "назад!" — отступить от линии непосредственного боя, на которую наши партии в Европе были выкинуты в результате послевоенных событий. Начинается эпоха борьбы за влияние на массы, период систематической упорной агитационной и организационной работы под лозунгом единого пролетарского, а затем и рабоче-крестьянского фронта. Этот период длился около двух лет. И за это короткое время успела выработаться психология, приспособленная к размеренной агитационно-пропагандистской работе. Революционные события, казалось, отодвинуты были в неопределенное, но достаточно далекое будущее. Между тем как раз во второй части этого короткого периода Европа была снова потрясена могущественной судорогой рурской оккупации.

На первый взгляд оккупация Рура могла казаться небольшим эпизодом в видавшей виды окровавленной и истерзанной Европе. По существу же дела рурская оккупация была как бы кратким повторением империалистской войны. Немцы не сопротивлялись, ибо нечем было, а французы с оружием в руках вторглись в соседнюю страну и захватили промышленную область, представляющую сердцевину германского хозяйства. В результате Германия, а с нею, до известной степени, и остальная Европа снова зажили в обстановке войны. Хозяйство Германии было дезорганизовано, и рикошетом дезорганизованным оказалось и французское хозяйство. История как бы сделала повторный опыт. После того как империалистская война потрясла весь мир, подняла на ноги самые отсталые массы трудящихся, но не довела их до победы, после этого через пять лет история делает как бы новый опыт, своего рода переэкзаменовку. — Я дам вам краткое повторение империалистской войны, — так говорит история. — Я снова потрясу до основ и без того уже потрясенное хозяйство Европы и дам возможность вам, пролетариату, коммунистическим партиям наверстать упущенное в эти последние годы. — Мы видим, как в течение 1923 г. обстановка в Германии сразу круто и радикально меняется в революционном направлении. Буржуазное общество потрясено до основ. Буржуазный министр-президент Штреземан открыто говорит о том, что он возглавляет собой последнее буржуазное правительство Германии. Фашисты говорят: "Пусть к власти идут коммунисты, а мы придем после". Национально-государственное существование Германии выбито полностью и окончательно из колеи. Судьбу марки вы помните, как и судьбу всего немецкого хозяйства за этот период. Массы притекают стихийным приливом к коммунистической партии. Социал-демократия, главная ныне сила косности на службе у старого общества, расколота, ослаблена, лишена всякого доверия к себе. Рабочие покидают ее ряды. Теперь, когда оглядываешься задним числом на этот период, который захватывает почти весь 1923 г., особенно вторую его половину, с июня месяца, после прекращения пассивного сопротивления, — когда оглядываешься и охватываешь сразу всю обстановку в Германии, то говоришь себе: более благоприятных предпосылок для революции пролетариата и для захвата власти история не создавала и вряд ли когда-либо создаст. Если бы заказать молодым нашим марксистским ученым придумать обстановку более благоприятную для захвата власти пролетариатом, то я думаю, что они не придумают, если, разумеется, захотят оперировать с реальными, а не сказочными, фантастическими данными. Но не хватало одного. Не хватало такой степени закала, дальновидности, решимости и боеспособности коммунистической партии, чтобы эти качества могли обеспечить своевременное выступление и победу. И на этом примере мы снова и снова, — тем более молодые среди нас! — учимся пониманию роли и значения правильного руководства коммунистической партии, как последнего по историческому счету, но не последнего по значению фактора пролетарской революции.

Срыв германской революции открывает новый период в развитии Европы и отчасти — всего мира. Этот новый период мы характеризовали, как период прихода к власти демократически-пацифистских элементов буржуазного общества. На смену фашистам пришли пацифисты, демократы, меньшевики, радикалы и прочие партии мещанства. Конечно, если бы революция победила в Германии, вся переживаемая нами ныне историческая глава имела бы совершенно другое содержание. Если бы во Франции даже и было правительство Эррио, то сам Эррио выглядел бы иначе, и срок его политической жизни был бы значительно короче, хотя и сейчас не ручаюсь за долговечность. (Аплодисменты.) Это же целиком относится и к Макдональду, и ко всем другим разновидностям того же основного демократически-пацифистского типа.

Чтобы понять хотя бы первые буквы в происшедшей смене, надо спросить себя, что такое фашизм и что такое этот пацифистский реформизм, который иногда для краткости называют керенщиной. Определение этих ходких понятий я уже давал, но повторяю их снова, ибо без правильного понимания фашизма и новореформизма политическая перспектива неизбежно получается ложной. Фашизм может в разных странах выглядеть по-разному, может иметь разный социальный состав, т.-е. набираться из разных групп, но в основе своей фашизм есть та боевая группировка сил, которую выдвигает угрожаемое буржуазное общество для отпора пролетариату в гражданской войне. Когда демократически-парламентарный государственный аппарат запутывается в собственных внутренних противоречиях, когда буржуазная легальность связывает саму буржуазию, тогда последняя приводит в движение наиболее боевые элементы, которыми может располагать, освобождает их от уз легальности, обязывает их действовать всеми мерами истребления и устрашения. Это и есть фашизм. Стало быть, фашизм есть состояние гражданской войны на стороне буржуазии, как мы имеем группировку сил и организаций для вооруженного восстания в эпоху гражданской войны на стороне пролетариата. Этим самым мы говорим, что фашизм не может быть длительным, так сказать «нормальным» состоянием буржуазного общества, как и состояние вооруженного восстания не может быть постоянным, нормальным состоянием пролетариата. Либо восстание, с одной стороны, фашизм, с другой, приводят к поражению пролетариата, — тогда буржуазия восстанавливает постепенно свой «нормальный» государственный аппарат; либо же побеждает пролетариат, — и тогда, конечно, фашизму тоже нет места, но уже по другим причинам. В распоряжении победоносного пролетариата, как мы знаем из нашего немалого опыта, находятся кое-какие средства, чтобы не дать фашизму существовать и тем более развиваться. (Аплодисменты.) Стало быть, смена фашистской главы главой нормального буржуазного «порядка» предопределялась тем, что атаки пролетариата, и первая (1918-21 гг.), и вторая (1923 г.), были отбиты. Буржуазное общество устояло, и к нему вернулся известный прилив самоуверенности. Буржуазия не так угрожаема сегодня в Европе непосредственно, чтобы вооружать и пускать в действие фашистов. Но она чувствует себя недостаточно твердо, чтобы править от собственного лица. Вот почему между двумя действиями исторической драмы — для заполнения исторического антракта — и нужен меньшевизм. Буржуазии нужна макдональдовщина в Англии; еще более ей нужен лево-социалистический блок во Франции.

Можно ли, однако, правительство рабочей партии в Англии и левого блока во Франции рассматривать, как режим керенщины? Такое наименование мы условно давали ожидавшемуся нами пришествию реформизма около трех лет тому назад, ожидая совпадения парламентских перемен влево во Франции и Англии с революционными переменами в Германии. Этого совпадения не получилось, вследствие поражения немецкой революции осенью прошлого года. Когда определение керенщины повторяют иногда и теперь в применении к левому блоку или макдональдовщине, то это свидетельствует о непонимании обстановки и о злоупотреблении привычными словами.

Что такое керенщина? Это такой режим, когда буржуазия, не надеясь (уже или еще) победить в открытой гражданской войне, делает самые крайние и рискованные уступки, передавая власть самым «левым» элементам буржуазной демократии. Это режим, когда аппарат репрессий фактически уже выпал или выпадает из рук буржуазии. Ясно, что керенщина не может быть длительным состоянием общества. Она должна закончиться либо победой корниловщины (по-европейски — фашистов), либо победой коммунистов. Керенщина есть непосредственное вступление к Октябрю, хотя, конечно, Октябрь не везде и не всюду должен непременно вырасти из керенщины… Можно ли в этом смысле режим Макдональда или левого блока во Франции назвать керенщиной? Нет, нельзя. Положение в Англии вовсе не таково. Силы английской коммунистической партии не таковы, чтобы можно было говорить в сколько-нибудь близкой перспективе о захвате власти. А раз так, то нет оснований и для корниловщины. Макдональд, по всей вероятности, на этот раз пока еще уступит место консерваторам в парламентском порядке. Во Франции ни состояние государственного аппарата, ни силы коммунистической партии не таковы, чтобы предполагать непосредственное и быстрое развитие режима левого блока в пролетарскую революцию. Понятие керенщины тут явно не подходит. Нужен серьезный поворот событий, чтобы можно было говорить о керенщине. Тут перед нами и возникает вопрос, который является сейчас центральным: что такое этот период межеумочного реформизма; каковы под ним основы; может ли этот режим упрочиться; может ли он стать «нормальным» состоянием на ряд лет, — что означало бы, конечно, соответственную отсрочку пролетарской революции? Это центральный вопрос нашего времени. Как уже сказано, такой вопрос не может разрешаться только в плоскости субъективной, т.-е. в плоскости наших желаний, одной нашей готовности изменить обстановку. И здесь, как всегда, объективный анализ, учет того, что есть, учет того, что изменяется, что становится, должен быть предпосылкой нашего действия. Попробуем же с этой именно стороны подойти к вопросу.

У власти сейчас в важнейших странах Европы реформисты. Реформизм предполагает известные уступки со стороны имущих классов классам неимущим, некоторые, хотя бы и скромные «жертвы» буржуазного государства в пользу рабочего класса. Можно ли думать и полагать, что в нынешней Европе, которая несравненно беднее, чем была до войны, есть экономическая база для каких-либо широких и глубоких социальных реформ? О них мало говорят и сами реформисты, по крайней мере, на континенте. Если сейчас и говорят о "социальных реформах", то больше — с другой стороны: об отмене 8-часового рабочего дня или о введении к нему таких поправок, которые на деле фактически сводят его к нулю, и т. д. Но есть весьма близкий к «реформам» практический вопрос, который является вопросом жизни и смерти для рабочих Европы, прежде всего Германии, частей бывшей Австро-Венгрии, Польши, но также и Франции, — это вопрос о стабилизации валюты. Стабилизация денежного знака — марки, кроны, франка — означает стабилизацию заработной платы, страховку ее от страшных скачков вниз. Это центральный вопрос в жизни всего континентального европейского пролетариата. Несомненно, что те относительные и далеко ненадежные и неустойчивые успехи, которые достигнуты в отношении стабилизации валюты, являются одной из важнейших основ нынешней реформистско-пацифистской эры. Если бы в Германии марка сорвалась и покатилась вниз, революционная ситуация восстановилась бы в полном объеме. И если бы французский франк продолжал сегодня соскакивать со ступеньки на ступеньку, как он это делал несколько месяцев тому назад, судьба министерства Эррио была бы еще более проблематичной и более сомнительной, чем в настоящий момент.

Вопрос о неореформизме, который перед нами стоит, должен быть, следовательно, прежде всего, формулирован так: каковы основания под надеждами на упрочение хозяйственного равновесия, хотя бы и относительного и временного, в частности на стабилизацию валюты и заработной платы? Каковы эти основания и насколько они глубоки? Подходя к этому вопросу, мы упираемся лицом к лицу в центральную фигуру новейшей истории человечества — Соединенные Штаты Северной Америки. Товарищи, кто теперь хочет или пытается рассуждать о судьбах Европы или мирового пролетариата без учета силы и значения Соединенных Штатов Северной Америки, тот, в известном смысле, пишет счет без хозяина. Ибо — поймем это твердо! — хозяином капиталистического человечества является Нью-Йорк, и Вашингтон как его правительственное отделение. Мы это видим сейчас хотя бы на плане экспертов. Мы видим, как Европа, эта вчера еще столь мощная и гордая своей культурой и своим историческим прошлым Европа, как она, для того чтобы выбраться, чтобы, с позволения сказать, на карачках выползти из тех ужасающих противоречий и бедствий, куда она сама себя загнала, вынуждена выписывать из-за Атлантического океана некоего генерала Дауэса, относительно которого совершенно не доказано, что он семи и даже пяти или хотя бы четырех пядей во лбу. (Смех.) Нигде и никем это не доказано. И вот, выписывают его из Америки, и он садится уверенно за стол, и, как некоторые говорят, даже и ноги кладет на стол (смех, аплодисменты) и составляет точное расписание порядков и сроков восстановления Европы. И потом этот график прихода и отхода правительственных поездов всех государств Европы (смех) он предъявляет соответственным правительствам к исполнению. И они приемлют! Юз, министр иностранных дел С. Штатов, совершает прогулку в Европу, в качестве "неофициального лица". Макдональд и Эррио организуют тем временем архиофициальную конференцию. Ну, весь этот обычный дипломатический, сладковатый и тошнотворный распорядок нам известен достаточно. За спиной конференции, за кулисами, и не совсем за кулисами, потому что из-под занавеса превосходно видать отличные, прочные американские сапоги, — стоит Юз, который требует и приказывает. Почему приказывает? Потому что имеет силу приказывать. А в чем эта сила состоит? В капитале. В богатстве. В неслыханном экономическом могуществе.[1] Прошлое развитие Европы и всего мира шло в значительной мере под дирижерскую палочку Англии. Англия первой сумела в широком размере использовать уголь и железо и благодаря этому взяла надолго руководство миром в свои руки. Другими словами: свой экономический перевес Англия реализовала политически, в том числе и в международных отношениях. Она командовала Европой, противопоставляя одну страну другой, давая займы, отказывая в них, финансируя борьбу против французской революции, и проч., и проч. И она хозяйничала над миром. С. Штаты — это ведь ее старшая дочь, многое унаследовавшая от матери. Но перевес, который Англия имела в момент величайшего своего расцвета над Европой и над остальным миром, ничто в сравнении с тем перевесом, какой ныне имеют Соединенные Штаты над всем миром, включая и Англию. И это, тт., есть центральный вопрос европейской и мировой истории. Без понимания его нет понимания судеб новейшей нашей истории, ее ближайшей главы. Не случайно явился из-за океана генерал Дауэс, и не случайно мы все вынуждены знать, что его фамилия Дауэс, и что у него чин генерала. С ним несколько американских банкиров. Просматривая дипломатические бумаги европейских правительств, они говорят: этого не допустим, а вот это требуем. Почему? Вся репарация не пройдет, если Америка не даст первого взноса, в сущности жалких 800 миллионов марок золотом на обеспечение германской валюты. От Америки зависит, стоит или падает франк, и от Америки немножечко зависит, стоит или падает — или не падает, а качается — фунт стерлингов. (Смех.) Да, от Америки зависит. А вы знаете, что марка, франк и фунт стерлингов играют кое-какую роль в жизни народов.

Америка вышла полностью и окончательно на путь активной мировой империалистской политики не с сегодняшнего дня. Если пытаться установить хронологию, то можно сказать, что решающий перелом в политике Соед. Штатов совпадает, примерно, с рубежом двух веков, XIX и XX. Американо-испанская война произошла в 1898 г., когда Америка захватила Кубу, тем самым обеспечив себе ключ к Панаме и, следовательно, выход в Тихий океан, к Китаю, к азиатскому материку. В 1900 г., в последнем году XIX столетия, вывоз промышленных продуктов С. Америки оказался впервые в истории Соединенных Штатов больше, чем ввоз промышленных продуктов. Это сделало Америку уже, так сказать, бухгалтерски, страной с активной мировой политикой. В 1901, не то в 1902 г. Америка обеспечивает за собой Панамскую провинцию Колумбии. У Америки есть своя на этот счет политика, которую она проводила на Гавайских островах, кажется, и на островах Самоа и, во всяком случае, в Панаме, и которую она проводит ныне в Мексике. Когда заатлантической республике нужно отторгнуть чужую территорию, подчинив ее себе, или заключить кабальное соглашение, она устраивает небольшую туземную революцию и затем является успокаивать, умиротворять, — точь в точь, как ген. Дауэс явился ныне успокаивать и умиротворять Европу, разоренную войной, ведшейся при помощи той же Америки. В 1902 г. С. Штаты обеспечивают за собой таким путем Панаму, приступают к прорытию канала и к 1914 году прорывают его вчерне, а в 1920 г. уже вполне законченный Панамский канал открывает в подлинном смысле слова новую величайшую главу в истории Америки и всего Земного Шара. Соединенные Штаты радикально исправили географию в интересах и целях американского империализма. У нас нет здесь перед глазами карты, но вы все себе ее представляете. Промышленность Соединенных Штатов сосредоточена, как известно, в восточной части, со стороны Атлантики. Запад страны — преимущественно сельско-хозяйственный. Вся тяга Соединенных Штатов, вернее, основная тяга их направлена в сторону Китая, с его 400 миллионным населением, с его неисчислимыми, неисчисленными и неизмеренными богатствами. Через Панамский канал американская промышленность открывает себе с Востока на Запад водный путь, сокращая его на несколько тысяч верст. Эти даты — 1898, 1900, 1914 и 1920 г.г. — являются датами открытого выхода Соединенных Штатов на большую дорогу мировых грабежей, т.-е. на дорогу империализма. Решающей вехой на этом пути явилась империалистская война. Как памятно, Соединенные Штаты вмешались в войну к самому ее концу. Три года Соединенные Штаты не воевали. Больше того, за два месяца до вмешательства в войну Вильсон заявил, что не может быть и речи об участии Америки в кровавой свалке европейских безумцев. Соединенные Штаты удовлетворялись до известного момента тем, что кровь европейских «безумцев» разумно перечеканивали в доллары. Но в тот час, когда можно было опасаться, что война закончится победой Германии, наиболее опасного в будущем соперника, Соединенные Штаты вмешались активно. Именно это решило исход борьбы.

И замечательно следующее: Америка корыстно питала войну своей промышленностью, она корыстно вмешалась в войну, чтобы помочь разгромить возможного грозного конкурента, в то же время она сохранила репутацию пацифизма. Это один из интереснейших парадоксов, одна из любопытнейших шуток истории, — шуток, от которых нам уже приходилось и еще придется вовсе невесело. Американский империализм, по существу беспощадно грубый, хищнический, в полном смысле слова злодейский, благодаря специальным условиям Америки, имеет возможность прикрываться тогой пацифизма, — не так, как это делают империалистские проходимцы старого света: у тех все видать наружу, а у Соединенных Штатов, у их буржуазии и их правительства, благодаря специальным условиям развития Америки, эта самая пацифистская маска как бы прилипла к империалистской роже так, что не отдерешь (Смех.) Это не случайно, этому помогла география, этому помогла история. Соединенные Штаты обходились без сухопутной армии. Почему? Да доберись до них: справа — Атлантический, а слева — Тихий океан, Пацифик (даже океан пацифистский!), — как добраться? Англия есть остров, в этом одна из основных причин ее своеобразия и вместе с тем одно из основных ее преимуществ. Соединенные Штаты представляют собой тоже гигантский остров по отношению к группе старых частей света. Англия ограждает себя флотом. Но если прорваться через линию английского флота, британские острова беззащитны, их можно пересечь кавалерийской шашкой — эту узкую полоску земли. А пересеки-ка Америку, Соединенные Штаты! Это остров, который имеет в то же время все преимущества России — ее гигантские пространства. Даже без флота Соединенные Штаты были бы почти неуязвимы для Европы или Японии, благодаря своим гигантским пространствам. Вот вам основная географическая причина этой пацифистской маски, которая стала вторым лицом. В самом деле: Америка невпример Европе, невпример всем прочим армии не создает… А если уж Америка создает армию, стало быть ее вынудили к этому. Кто вынудил? Варвары, кайзер, немецкие империалисты, люди, не воспитанные в благодати пресвитерианской и квакерской религии. (Смех.) Другую причину пацифистского благочестия нужно искать, как уже упомянуто, в истории. Соединенные Штаты поздно выступили на мировую арену, когда весь уже мир захвачен и поделен. Империалистское продвижение Соединенных Штатов совершается поэтому под знаменем "свободы морей", "открытых дверей" и пр. Таким образом, когда Америка вынуждается на открытое милитаристское злодейство, ответственность в глазах населения Соединенных Штатов и до известной степени всего человечества падает на остальных граждан мира, только не на Америку самое.

Вильсон помог доконать Германию и потом явился, как вы помните, в Европу во всеоружии 14-ти пунктов, где было обещано всеобщее благосостояние и умиротворение, право наций на самоопределение, кара преступника кайзера, воздаяние добродетельным народам и проч. Евангелие от Вильсона! Мы все его еще помним. И вся мещанская Европа, в значительной мере и рабочая, рабоче-мещанская, т.-е. рабоче-меньшевистская Европа, жила в течение долгих и долгих месяцев евангелием от Вильсона. Этот провинциальный профессор, призванный к роли представителя американского капитала, по колени и по локти в крови, — ибо он ведь разжигал европейскую бойню, — явился в Европу как апостол пацифизма и умиротворения. И все говорили: Вильсон даст мир, Вильсон восстановит Европу. Сразу Вильсону, однако, не удалось достигнуть того, для достижения чего послан ныне ген. Дауэс со свитой из нескольких банкиров, и Вильсон обиженно повернулся спиной к Европе, Вильсон вернулся к себе в Америку. И сколько было демократически-пацифистских социал-демократических воплей и причитаний по поводу безумия европейской буржуазии, которая не захотела договориться с Вильсоном и не сумела достигнуть умиротворения в европейских делах.

Вильсон был смещен. Пришла к власти Республиканская партия. В Америке начался торгово-промышленный подъем на основе почти исключительно внутреннего рынка, т.-е. на основе временного равновесия между промышленностью и сельским хозяйством, между востоком и западом страны. Этот подъем длился не долго, года два. С прошлого года он перешел в стационарное, но неустойчивое состояние, а с весны этого года обнаружились явные признаки торгово-промышленного кризиса, которому предшествовал жесточайший аграрный кризис, свирепо ударивший по земледельческим частям Соединенных Штатов. И, как всегда, кризис дал империализму новый живительный толчок. В результате финансовый капитал Соединенных Штатов прислал своих представителей в Европу для того, чтобы доделать то дело, которое началось, и солидно началось, с империалистской войны и было продолжено через Версальский мир, т.-е. дело экономического принижения и закабаления Европы.

Чего хочет американский капитал, чего он ищет? Он ищет, говорят нам, устойчивость, он хочет восстановить европейский рынок, он хочет сделать Европу платежеспособной. Как, каким путем? И в каких пределах? Ведь американский капитал не может сделать Европу конкурентоспособной, он не может допустить того, чтобы Англия, а тем более Германия и Франция, прежде всего Германия, вернули себе свои мировые рынки, потому что ему самому, американскому капиталу, стало тесно, потому что он теперь — экспортирующий капитал: и продукты экспортирует, и себя экспортирует. Он, американский капитал, ищет миродержавного положения, хочет американского империалистского самодержавия на нашей планете, — вот чего он ищет. Что ему делать с Европой? Ему нужно, говорят, Европу умиротворить. Как? Под своей гегемонией. А это что значит? Это значит позволить ей подняться, но в заранее отмежеванных пределах, отвести ей определенные ограниченные участки мирового рынка. Американский капитал сейчас командует, приказывает дипломатам. Он готовится и собирается точно так же приказывать европейским банкам и трестам, европейской буржуазии в целом… Он к этому идет. Он будет нарезать участки рынка, он будет нормировать деятельность европейских финансистов и европейских промышленников. Если ответить ясно и отчетливо на вопрос, чего хочет американский капитал, то придется сказать так: он хочет капиталистическую Европу посадить на паек. (Движение в зале.) Это значит — указать ей, сколько тонн, литров или килограммов и чего именно она имеет право покупать и продавать. Еще в тезисах к III Конгрессу Коминтерна мы писали, что Европа балканизирована. Ныне это уподобление получает свое дальнейшее развитие. Государства Балканского полуострова всегда имели протектора в лице царской России или Австро-Венгрии. Вся политическая жизнь: смена правящих партий, даже смена династий (в Сербии) вращалась вокруг воли могущественных протекторов. Сейчас балканизированная Европа становится в подобное положение по отношению к Соединенным Штатам и отчасти к Великобритании. По мере развития их антагонизма европейские правительства будут обивать пороги Вашингтона и Лондона, смена партий и правительств будет определяться в последнем счете волей американского капитала, указывающего Европе, сколько ей есть и пить… Паек — это мы знаем по собственному опыту, — не всегда сладкая вещь (смех), особенно, когда этот американский, строго нормированный паек предлагается не только европейским народам, но и их господствующим классам, которые весьма привыкли к сладкому. Речь идет, в последнем счете, не только о Германии, не только о Франции, но и о Великобритании. Да, и ей нужно готовиться потихоньку к той же участи. Правда, часто говорят, что вот, дескать, сейчас Америка идет вместе с Англией, образовался англо-саксонский блок, — часто говорят: англо-саксонский капитал, англо-саксонская политика. Основной мировой антагонизм, говорят, — это вражда между Америкой и Японией. Но так говорят те, которые не понимают дела. Основной мировой антагонизм пролегает по линии интересов Соединенных Штатов и Великобритании. И это будет вскрываться чем дальше, тем больше…

Прежде, однако, чем подойти к этому в высшей степени важному вопросу, я хочу рассмотреть вместе с вами, какое место отводит американский капитал европейским радикалам и меньшевикам, социал-демократии в той самой Европе, которой предстоит быть посаженной на паек. Социал-демократии дается поручение, — это я отнюдь не для полемических целей говорю, — социал-демократии дается поручение подготовить эту новую обстановку, т.-е. политически помочь американскому капиталу перевести Европу на паек. Это делает сейчас в самом деле социал-демократия германская, французская, это делают социалисты всей Европы? Всмотримся и вдумаемся. Они воспитывают сейчас себя и стараются воспитать рабочие массы в религии американизма. Это не значит, что все они стали пресвитерианцами и квакерами, а это значит, что они из американизма, из роли американского капитала в Европе делают новую политическую религию. Они учат или пытаются учить трудящиеся массы, что без умиротворяющей роли американского капитала и без его займов Европе не устоять. Они ведут оппозицию против своей буржуазии, как германские социал-патриоты, не под углом зрения пролетарской революции, даже не под углом зрения каких-либо реформ, а под углом зрения обличения ее, немецкой буржуазии, в том, что она нетерпима, своекорыстна, шовинистична и неспособна договориться с американским гуманным, демократическим, пацифистским капиталом. Это сейчас центральный вопрос политической жизни Европы и особенно Германии! Другими словами, европейская соц. — демократия становится на наших глазах политическим агентством американского капитала. Ожиданно это или неожиданно? Если вспомнить, — тут и вспоминать нечего, — что социал-демократия есть агентура буржуазии, то станет ясно, что социал-демократия должна была логикой своего политического вырождения стать агентурой самой сильной, самой могущественной буржуазии, буржуазии всех буржуазий. Это и есть американская буржуазия. Посколько американский капитал берет на себя задачу «объединить» Европу, «умиротворить» Европу, «научить» Европу, как справиться с вопросами репараций, возмещений за войну и проч., и поскольку кошелек-то в руках американской буржуазии, постольку вся та зависимость, в которой социал-демократия находится у германской буржуазии в Германии, у французской — во Франции, переносится постепенно на главного хозяина. Да, большой хозяин пришел в Европу: американский капитал. И естественно, если социал-демократия попадает к хозяину своих хозяев в политически зависимое положение. Это основной факт для понимания нынешнего состояния и нынешней политики II Интернационала. Кто этого не уяснит себе, тот не поймет событий сегодняшнего и завтрашнего дня, тот будет скользить по поверхности, пробавляясь общими фразами.

Больше того: услуга за услугу! Социал-демократия подготовляет для американского капитала почву, бежит впереди колесницы, говорит о его спасительной роли, подметает, расчищает, благословляет. Это немаловажная работа! Империализм раньше посылал вперед миссионеров. Попа обыкновенно пристреливали дикари в колониях, иногда даже съедали. Тогда посылали воина, чтобы мстить за праведника, а затем вдогонку отправляли купца и администратора. Американскому капиталу, чтобы колонизировать Европу, превратить ее в американский доминион нового типа, незачем посылать в Европу попов-миссионеров. На месте, в Европе, есть политическая партия, вся задача которой в том, чтобы возвестить народам евангелие от Вильсона, евангелие от Кулиджа, священное писание от нью-йоркской и чикагской бирж. В этом и состоит нынешняя миссия европейского меньшевизма. Но, повторяю: услуга за услугу! Меньшевики при этом сами немало выигрывают. В самом деле, германской социал-демократии на днях еще, в периоды острой гражданской войны, приходилось брать на себя прямую вооруженную защиту своей буржуазии, той самой, которая шла рука об руку с фашистами. Носке является ведь символической фигурой для послевоенной политики германской социал-демократии. А сегодня? Сегодня у нее роль иная. Сегодня германская социал-демократия позволяет себе роскошь оппозиции. Она критикует свою буржуазию и этим устанавливает известную дистанцию между собой и партиями капитала. Как она ее критикует? Она говорит: ты своекорыстна, тупа, злокозненна, — а вот есть буржуазия по ту сторону Атлантического океана, во-первых, богатая и мощная, во-вторых, гуманная, реформистская, пацифистская, которая снова пришла к нам, которая хочет дать 800 миллионов марок чистоганом на восстановление валюты, — а это очень хорошо в Германии звучит: золотая марка! — А ты, немецкая буржуазия, ерепенишься и после того как ты наше любезное отечество втянула по уши в болото нищеты, — ты смеешь артачиться перед американской буржуазией? Да мы тебя беспощадно обличим перед германскими народными массами!.. Говорит она почти-что тоном революционного трибуна…, защищая американскую буржуазию. (Аплодисменты.) Вот парадокс партии.

И то же самое во Франции. Конечно, в соответствии с политической обстановкой во Франции и в соответствии с более приличной репутацией французского франка, там все совершается под сурдинку, в смягченных тонах, но по существу делается то же самое. Партия Леона Блюма, Реноделя, Жана Лонге несет целиком ответственность за Версальский мир и за рурскую оккупацию. Ведь мы же знаем, ныне уже совершенно бесспорно, что правительство Эррио, поддерживаемое социалистами, стоит за сохранение оккупации Рура. Но теперь французские социалисты получают возможность сказать своему союзнику Эррио:

"Американцы требуют, чтобы вы на известных условиях Рур очистили; сделайте это, — теперь и мы этого требуем".

Они этого требуют не волей и силой французского пролетариата, а во имя подчинения французской буржуазии воле буржуазии американской. Не забудьте при этом, что французская буржуазия должна американской 3.700 миллионов долларов. Это что-нибудь значит! Америка может в любой момент пошатнуть французский франк. Конечно, американская буржуазия на это не посягнет, о нет! — она ведь пришла в Европу наводить порядки, а не разорять. Не посягнет…, но сможет посягнуть, если захочет. Все в руке ее. Поэтому доводы Реноделя, Блюма и др. звучат на фоне этого почти четырех-миллиардного долга достаточно-таки убедительно для французской буржуазии. В то же время социал-демократия в Германии и во Франции да и в других странах получает возможность противопоставлять себя своей буржуазии, вести по конкретным вопросам «оппозиционную» политику и тем самым снова втираться в доверие известной части рабочего класса.

Мало того: для меньшевистских партий разных стран Европы открываются некоторые возможности общих «выступлений». Уже и сейчас социал-демократия Европы представляет собой довольно согласный хор. Это некоторым образом новый факт. Ведь уже 10 лет у нее не было случая выступать солидарно, — с начала империалистской войны. Теперь эта возможность появилась, и меньшевики выступают сейчас как солидарный хор, поддерживая Америку, ее программу, ее требования, ее пацифизм, ее великую миссию. И здесь мы подходим к вопросу о II Интернационале в Европе. Здесь ключ и разгадка некоторого оживания этого полутрупа. Второй Интернационал, как и Амстердамский, восстанавливается. Конечно, не в том виде, как он был до войны. Прошлого не воскресишь, былой силы не вернешь, Коммунистического Интернационала не вычеркнешь. Не вычеркнешь империалистской войны, которая позвоночник-то II Интернационалу повредила основательно, и притом в нескольких местах сразу. Это есть основной факт. Это непоправимо. И тем не менее, с этим поврежденным позвоночником они пытаются приподняться на американских костылях, кое-как выпрямляются. (Аплодисменты.) Происходящую перемену надо оценивать в полном объеме, товарищи. Во время империалистской войны немецкая социал-демократия была теснейшим и совершенно явным образом связана со своей буржуазией, со своей военной машиной. Французская — со своей. Какой тут мог быть Интернационал, когда они бешено воевали друг с другом, обвиняли друг друга, чернили друг друга? Не оставалось никакой возможности для маски интернационализма, даже для тени его. Все было разрушено вдребезги. В эпоху заключения мира — то же самое. Версальский мир был только закреплением результатов империалистской войны на бумаге дипломатии. Где тут место для солидарности? В эпоху оккупации Рура по существу то же самое. Но теперь приходит в Европу великий — "я вас всех давишь", американский капитал и говорит: вот вам план репараций, народы, вот вам программа, господа меньшевики! И социал-демократия берет эту программу как основу для своей деятельности. И эта новая программа объединяет французскую, германскую, английскую, голландскую, швейцарскую социал-демократию. Ведь всякий швейцарский мещанин надеется, что Швейцария будет продавать больше часов, когда американец восстановит в Европе порядок и мир. И все мещанство, которое наиболее членораздельно выражает себя через социал-демократию, снова находит свою духовную общность на программе американизма. Другими словами, у II Интернационала есть теперь объединяющая программа: ее принес генерал Дауэс из Вашингтона. (Аплодисменты.)

Опять мы видим здесь тот же самый парадокс: когда американский капитал выступает для наиболее разбойного дела, он имеет полную возможность выступать при этом как устроитель, как миротворец, как некое гуманное историческое начало, — и он создает попутно платформу для социал-демократии несравненно более выгодную, чем ее вчерашняя национальная платформа. Своя, национальная буржуазия тут же, ее всю видать, как на ладони; американский же капитал далек, ясно его дел не видать, а дела эти, как известно, не всегда чистые, — в Европе же он выступает как умиротворитель…, а затем — могущество — это основное — колоссальное, неимоверное, небывалое в истории богатство, которое импонирует мещанину, которое импонирует социал-демократу. В скобках замечу: я за последний год по обязанностям службы разговаривал с несколькими американскими сенаторами Республиканской и Демократической партий. На вид — провинциалы жестокие. Не уверен, хорошо ли они знают географию Европы, не могу вам доложить, — будем из вежливости думать, что знают; но когда они разговаривают о политике, то выражаются так: "Я сказал Пуанкаре", "я заметил Керзону", "я разъяснил Муссолини"… Они себя чувствуют в Европе как руководители и хозяева. Вот этакий разбогатевший фабрикант сгущенного молока (смех) — сгущенное молоко не хуже всякого другого продукта, товарищи (аплодисменты)…, я вижу здесь большие симпатии к сгущенному молоку (аплодисменты), — этот разбогатевший фабрикант каких-нибудь чикагских или иных консервов разговаривает тоном прямо-таки покровительственного снисхождения по адресу ответственнейших буржуазных политиков Европы. Он предвидит, что станет хозяином, он чувствует себя уже хозяином. И вот именно поэтому кое-какие расчеты английской буржуазии на сохранение руководящей роли окажутся ложными. Я обещал к этому перейти и сейчас именно об этом скажу.

Основной мировой антагонизм пролегает по линии борьбы интересов между Соединенными Штатами и Англией. Почему? Потому что Англия все еще самая богатая и могущественная после Соединенных Штатов страна. Это главный соперник, основное препятствие на пути. Если Англию прижать, если Англию подкопать, а тем более свалить, что ж останется?[2] Конечно, с Японией Соединенные Штаты справятся. У них все козырные карты в руках: и деньги, и железо, и уголь, и нефть, и политические преимущества во взаимоотношениях с Китаем, который они ведь «освобождают» от Японии, — Америка всегда кого-нибудь освобождает, такая уж у нее профессия. (Смех, аплодисменты.) Главный антагонизм — между Соединенными Штатами и Англией. Он растет и надвигается. Английской буржуазии немножко не по себе уже с первых версальских годов. Она знает счет звонкой монете, — у нее большой опыт по этой части. И она не может не видеть, что доллар весит тяжелее фунта стерлингов. Она знает, что такой перевес реализуется неизбежно в политике. Английская буржуазия свою стерлингову мощь в международной политике проявила до конца, и она чувствует, что ныне надвигается эра доллара. Она ищет утешений, пытается создавать себе иллюзии. Серьезнейшие английские газеты говорят: Да, американцы очень богаты, но это в конце-концов все же провинциалы. Они не знают путей мировой политики. У нас, англичан, несравненно больше опыта. Янки нуждаются в нашем совете, в нашем руководстве. И мы, англичане, будем руководить ими, этими внезапно разбогатевшими провинциальными родственниками, на путях мировой политики и, разумеется, сохраним при этом соответственное положение, да еще получим надлежащий куртаж. Конечно, тут доля истины есть. Я уже говорил о своих сомнениях по части того, знают ли американские сенаторы географию Европы, — я по чистой совести в этом не уверен, — а для того, чтобы делать большие европейские дела, знать географию европейскую невредно. Но что значит для имущего класса — обучиться наукам? Мы знаем, что буржуазии, когда она быстро богатеет, обучиться наукам и искусствам нетрудно. Сыновья лапотных Морозовых и Мамонтовых выглядели почти что наследственными лордами. Это угнетенному классу, пролетариату, подняться, развиться, овладеть всеми элементами культуры — трудное дело. Но имущему классу, особенно столь баснословно богатому, как американская буржуазия, — это совсем нетрудно. Он найдет, воспитает или купит себе спецов во всех областях. Американец только начинает отдавать себе отчет в своем мировом значении, но отдал еще далеко не вполне: его американское «сознание» тоже отстает от его американского и мирового «бытия». Весь вопрос нужно брать не в разрезе сегодняшнего дня, а в перспективе. Но в перспективе не долгих десятилетий, а скорее коротких годов.

Эта Вавилонская башня экономического могущества Соединенных Штатов должна сказаться во всем, и она сказывается, но еще далеко не сказалась вполне. То, чем располагает сейчас капиталистическая Европа в мировой политике, есть наследие ее вчерашней экономической мощи, ее старого мирового влияния, которое не соответствует уже материальным условиям сегодняшнего дня. Америка еще не научилась реализовать свое могущество, это верно. Но она быстро учится на теле и костях Европы. Некоторое время Америка еще нуждается в Англии, как в проводнике по путям мировой политики. Но это срок недолгий. Мы знаем, как быстро имущий класс, идя в гору, меняет свой характер, свой облик и свои методы действия. Взять хотя бы немецкую буржуазию. Так ли давно считались немцы робкими голубоглазыми мечтателями, народом "поэтов и мыслителей"? А несколько десятилетий капиталистического развития превратили германскую буржуазию в самый агрессивный, бронированный империалистский класс. Правда, расплата пришла очень скоро. И снова характер немецкого буржуа изменился. Он быстро усваивает ныне на европейской арене все навыки и приемы битой собаки. (Аплодисменты.) Английская буржуазия посерьезнее. Ее характер складывался веками. Классовое самочувствие вошло у нее в плоть и кровь, в кости и нервы, и из нее выколачивать миродержавное самочувствие будет потруднее. Но американец выколотит, когда примется за эту работу как следует быть.

Напрасно английский буржуа утешает себя тем, что будет руководить неопытным американцем. Да, переходный период будет. Но дело не в навыках дипломатического руководства, а в реальной силе, в капитале, в индустрии. А Соединенные Штаты, если взять их хозяйство, начиная с овса и кончая лучшего типа большими линейными кораблями, занимают первое место. Они производят все то, что нужно для жизни, в размере от 1/3 и до 2/3 того, что производит все человечество вместе. Нефти, которая играет ныне исключительную военную и промышленную роль, они производят 2/3 мировой продукции, в 1923 г. — даже около 72 проц.! Правда, они очень жалуются на то, что у них источники нефти грозят иссякнуть. В первое время после войны я, признаться, думал, что эти жалобы только благочестивое прикрытие для предстоящих покушений на чужую нефть. Но геологи действительно подтверждают, что американской нефти, в нынешнем масштабе расходования, хватит — одни говорят лет на 25, другие — лет на 40. Но за 25–40 лет, имея свою промышленность и свой флот, Америка десять раз успеет отнять нефть у всех остальных. (Смех.) Так что нам из-за этого причинять себе беспокойные ночи нет никакого основания, товарищи. (Аплодисменты.)

Мировое положение Соединенных Штатов выражается в цифрах, против которых не поспоришь. Некоторые из них, важнейшие, я назову. Соединенные Штаты производят 1/4 мирового сбора пшеницы, свыше 1/3 мирового сбора овса, около 3/4 мирового сбора кукурузы! 1/2 мировой добычи каменного угля падает на Соединенные Штаты, около 1/2 добычи железной руды, около 60 проц. производства чугуна, 60 проц. производства стали, 60 проц. добычи меди, 47 проц. добычи цинка. Железные дороги Соединенных Штатов составляют 36 проц. мировой сети, торговый флот, почти не существовавший до войны, составляет теперь свыше 25 проц. мирового тоннажа, наконец, число действующих в заокеанской республике автомобилей составляет 84,4 проц. мировой наличности! Если по добыче золота Соединенные Штаты занимают сравнительно скромное место (14 проц.), то, благодаря активности своего баланса, они стянули к себе 44,2 проц. мировых запасов золота. Национальный доход Соединенных Штатов в два с лишним раза больше национального дохода Англии, Франции, Германии и Японии, вместе взятых. Вот эти цифры решают все. Они пробьют себе дорогу и на суше, и на воде, и в воздухе.

Что эти цифры предрекают для Великобритании? Ничего хорошего. Они знаменуют одно: общей участи капиталистических стран не миновать и Англии. Америка посадит ее на паек. Хочет или не хочет лорд Керзон, а придется ему сесть на паек, это мы ему отсюда «ультимативно» говорим. Но мы должны прибавить: когда положение Англии станет таково, что ей придется открыто на американский паек садиться, то это будет делать непосредственно не лорд Керзон, — он не подойдет, слишком норовист, — нет, это будет поручено Макдональду. (Аплодисменты.) Самочувствие политиков английской буржуазии не таково, чтобы они были приспособлены для перевода государственной жизни этой величайшей мировой империи на скудные основы американского пайка. Здесь потребуется благочестивое красноречие Макдональда, Гендерсона, фабианцев, чтобы давить на английскую буржуазию и уговаривать английских рабочих: "Что ж, неужели воевать с Америкой? Нет, мы за мир, мы за соглашение". А что такое соглашение с дядей Самом? Приведенные цифры об этом говорят красноречиво. Садись на паек, — одно тебе соглашение, другого нет. А не хочешь — готовься к войне.

До сих пор Англия отступала перед Америкой шаг за шагом. Ведь на наших глазах, на нашей свежей памяти американский президент Гардинг пригласил Англию, Францию и Японию в Вашингтон и спокойнейшим образом предложил Англии — что? — не более и не менее, как ограничить флот. Ведь Англия исповедывала до войны доктрину, в силу которой английский военный флот должен быть сильнее двух вместе взятых флотов двух сильнейших морских государств, идущих вслед за Англией. Соединенные Штаты раз навсегда положили этому конец. В Вашингтоне Гардинг начал, как полагается, свою речь с того, что "совесть цивилизации пробудилась", а закончил так: садись, Англия, на паек, — тебе 5 единиц, мне (пока-что) — 5 единиц, Франции — 3 единицы, Японии — 3 единицы. Откуда это отношение? Американский флот был до войны несравненно слабее английского. За время войны он страшно вырос. Причем американские военно-морские писатели, когда англичане пишут с опаской об американском флоте, неизменно отвечают: ведь флот мы строили для чего? да для того, чтобы ваш же английский остров защищать от немецких подводных лодок. (Аплодисменты.) Вот для чего, видите ли, они строили свой флот. Но он пригоден и для других целей. Почему, однако, Соединенные Штаты прибегли к этой вашингтонской ограничительной программе? Не потому, что они не успевали строить военные суда, и прежде всего величайшие линейные корабли. Нет, на этот счет за ними не угнаться никому. Но создать, обучить и воспитать в короткий срок необходимые кадры моряков нельзя, — для этого нужно время, — вот источник выдвинутой в Вашингтоне десятилетней передышки. Отстаивая программу ограничения постройки линейных кораблей, военно-морские журналы Америки писали: "А вы попробуйте-ка с нами не согласиться, — мы будем тогда печь военные корабли как пирожное". Ответ руководящего английского военно-морского журнала был примерно таков: "Мы и сами готовы идти на пацифистское соглашение, зачем же вы нам еще угрожаете?" Здесь уже отражается новая психология правящей Англии. Она приучается к тому, что нужно подчиняться Америке и — самое большое — требовать… вежливого обращения. (Смех.) Это и есть максимум того, на что европейская буржуазия сможет завтра рассчитывать со стороны Америки.

На пути соревнования Англии с Соединенными Штатами для Англии возможны только отступления. Ценой этих отступлений английский капитал покупает себе соучастие в делах американского капитала. Получается как бы коалиционный англо-саксонский капитал. Спасается лицо и — не без прибыли, ибо Англия имеет при этом солидные барыши. Но она получает их ценой отступления и очищения места перед Америкой. Америка усиливает свои мировые позиции, Англия ослабляет. Англия на днях отказалась от уже решенного было укрепления Сингапура. Жаль, что перед нами нет карты. На Сингапуре и Гонконге можно бы показать важнейшие пути империализма. Сингапур — это ключ между Индийским и Тихим океанами. Это — одна из важнейших баз английской политики на Дальнем Востоке. Но политику в Тихом океане Англия может вести либо с Японией против Америки, либо с Америкой против Японии. На оборудование Сингапура были ассигнованы колоссальные суммы. И Макдональду пришлось решать: что же, с Америкой против Японии, или с Японией против Америки? И он отказался от вооружения Сингапура. Это, конечно, еще не последнее слово английской империалистской политики. Вопрос может быть снова перерешен. Но в данный момент это есть начало отказа Англии от самостоятельной — или в союзе с Японией — политики в Тихом океане. А кто приказал Англии (да, приказал!) порвать союз с Японией? Америка. Это был форменный ультиматум — разорвать союз с Японией. И Англия порвала. Англия пока-что уступает и отступает. Но значит ли это, что так дело пойдет до конца, и что война между ними исключена? Ни в каком случае. Наоборот: ценой уступок сегодня Англия покупает лишь удвоенные затруднения завтра. Под прикрытием сотрудничества накопляются противоречия небывалой взрывчатой силы. До войны не только может, но и неизбежно должно дойти, потому что двигаться на второстепенные позиции и свертывать свою империю Англии будет — ох, как тяжко. В известный момент она вынуждена будет попытаться мобилизовать все силы для отпора вооруженной рукой. Но и в открытой борьбе, насколько можно предвидеть, все шансы на стороне Америки.

Англия — остров, и Америка — в своем роде остров, но побольше. Англия в повседневном своем существовании полностью и целиком зависит от заокеанских стран. А на американском «островном» материке есть все, что нужно для существования и для ведения войны. У Англии есть колониальные владения во многих морях, и Америка будет их «освобождать». Начавши войну с Англией, Америка призовет сотни миллионов индусов подняться во имя защиты своих неотъемлемых национальных прав. Она призовет к тому же Египет, Ирландию — есть кого призывать освобождаться из-под гнета английского капитала! Точно так же, как сейчас Америка для высасывания жизненных соков из Европы выступает в мантии пацифизма, она во время войны с Англией будет выступать, как великая освободительница колониальных народов.

Ворожит американскому капиталу бабушка-история: для всякого разбойного дела заранее приготовлен ею освободительный лозунг. По отношению к Китаю — политика "открытых дверей"! Япония хочет Китай расчленить и подчинить себе военной силой известные провинции, потому что в Японии нет железа, нет угля, нет нефти, а у Китая все это есть. Япония не может ни жить, ни воевать без угля, железа и нефти; это — три колоссальных минуса в ее борьбе с С. Штатами; поэтому она стремится путем захвата обеспечить себе богатства Китая. А Соединенные Штаты? Они говорят: "Открытые двери в Китай!" По отношению к океанам Америка что говорит? — "Свобода морей!" Звучит прекрасно! А что это значит на деле? — Английский флот, подвинься, дай-ка мне дорогу! "Открытые двери в Китай" — это значит: японец, посторонись и пропусти меня. Дело идет по существу об экономических захватах, о грабежах. Но в силу специфических условий развития Соединенных Штатов эта работа принимает то пацифистский, то почти освободительный облик.

Разумеется, и в Англии есть огромные преимущества, вытекающие из всего ее прошлого: прежде всего могущественные опорные пункты и военно-морские базы во всем мире. У Америки этого нет. Но, во-первых, все это можно создать; во-вторых все это можно по частям отнять силой; в-третьих, наконец, опорные базы Англии связаны с ее колониальным владычеством и именно поэтому уязвимы. Америка найдет союзников и помощников во всем мире, сильнейший всегда находит их, — а вместе с союзниками найдет и необходимые базы. Если теперь она связывает с собой Канаду и Австралию лозунгом защиты белой расы от желтой и этим обосновывает свое право на военно-морское превосходство, то на следующей стадии, которая может наступить очень скоро, благочестивый пресвитерианец заявит, что, в конце концов, и желтые люди созданы по образу и подобию божию и, следовательно, имеют право заменить английское колониальное владычество американским экономическим господством. Положение Соединенных Штатов при войне с Англией было бы страшно выигрышное, ибо они смогли бы с первого дня призвать индусов, египтян и прочие колониальные народы к восстанию, вооружая и поддерживая их. Англия вынуждена будет десять раз подумать, прежде чем решиться на войну. Но, не решаясь на войну, она будет вынуждена шаг за шагом отступать под давлением американского капитала. Для ведения войны нужны Ллойд-Джорджи и Черчилли; для отступления без боя — Макдональды.

Сказанное о взаимоотношениях Штатов и Англии с соответственными изменениями и, так сказать, в меньшем размере относится и к Японии, и в совершенно карманном формате — к Франции и к другим второстепенным европейским государствам. В Европе дело идет о чем? Об Эльзасе и Лотарингии, о Руре, о Саарской области, о Силезии, то-есть о каких-то клочках, полосках. Тем временем Америка строит план всех посадить на паек. В отличие от Англии Америка не собирается для колоний, в том числе и для Европы, строить американскую армию, американскую администрацию — она «позволит» им поддерживать у себя реформистский, пацифистский, беззубый порядок при посредстве социал-демократии, при посредстве радикалов или других мещанских партий за счет их собственных народов, и заставит благословлять при этом (до поры до времени) Америку за то, что она не посягнула на их «самостоятельность». Вот план американского капитала, и вот программа, на которой воссоздается II Интернационал!

Эта американская «пацифистская» программа всесветной кабалы — отнюдь не мирная: наоборот, она чревата войнами и величайшими революционными потрясениями. Недаром же Америка свой флот продолжает развивать. Она деятельно занята постройкой легких и быстроходных крейсеров, подводных лодок и вспомогательных судов. И когда Англия вполголоса протестует, Америка отвечает: помните, что у меня не только отношение к вам, как 5: 5, но и отношение к Японии, как 5: 3; у Японии есть избыточное количество легких крейсеров, и мне необходимо восстановить пропорцию. Она берет то множимое, которое побольше, и умножает на свой вашингтонский коэффициент. А другим тягаться нельзя, потому что Соединенные Штаты могут печь военные корабли, по их собственным словам, как пирожные. Вот перспектива подготовления величайшей мировой свалки, ареной которой будут и Тихий и Атлантический океаны, при том предположении, что буржуазия будет еще в течение значительного периода править миром. Ибо представить себе, что буржуазия всех стран покорно отойдет на задворки, превратится в вассала Америки без попытки сопротивления — нет, это маловероятно. Слишком велики противоречия, слишком чудовищны аппетиты, слишком велико стремление к сохранению старого господства, слишком велики навыки мирового владычества у Англии. Военные конфликты будут. Намечающаяся эра пацифистского американизма подготовляет новые войны небывалого размаха и невообразимой чудовищности.

Если вернемся теперь к вопросу о том, — а этот вопрос я поставил, как центральный, в моем изложении, — каковы шансы нынешнего европейского реформизма, мы должны будем ответить: шансы европейского реформизма до известного момента прямо пропорциональны шансам американского империалистского «пацифизма». Если работа по превращению Европы в американский доминион нового типа будет иметь известный успех, т.-е. не натолкнется в ближайшие же годы на сопротивление народов, если она не будет сорвана войной или революцией, то в соответствии с этим европейская социал-демократия, как тень американского капитала, будет сохранять до известной степени свое влияние, и в Европе будет держаться гнилое равновесие, которое образуется из остатков старого могущества и начатков новой постной жизни на нормированном американском пайке. Все это будет прикрыто идеологической смесью из подогретых истин европейской социал-демократии и из квакерски-пацифистской американской стряпни. Отвратительнее и гаже подобной перспективы трудно себе что-либо и представить. Вопрос должен быть, следовательно, поставлен не так: какие силы у европейской социал-демократии, — а иначе: каковы шансы того, что американскому капиталу через скупое финансирование Европы удастся поддерживать в Европе новый режим? Каких-либо точных предсказаний тут сделать нельзя. Сроки называть тем более нет возможности. Достаточно того, если мы поймем новую механику мировых отношений, уясним себе основные факторы, которые будут определять положение в Европе, и в этой перспективе сможем следить за развитием событий, учитывать успехи и неудачи главного хозяина нынешней эпохи, Сев. — Американских Соединенных Штатов, понимать политические зигзаги европейской социал-демократии и тем самым усиливать плюсы на стороне пролетарской революции. Совершенно неоспоримо при этом с самого начала, что те противоречия, которые подготовили империалистскую войну и опрокинули ее на голову Европе 10 лет тому назад, противоречия, которые были обострены войной, дипломатически закреплены Версальским миром, углублены дальнейшим ходом классовой войны в Европе, — что все эти противоречия остаются и сейчас как зияющие раны. И Соединенные Штаты столкнутся с этими противоречиями во всей их остроте.

На паек сажать голодную страну — трудное дело, мы знаем это по собственному опыту; правда, мы проделывали его при других условиях, исходя из совершенно других начал, повинуясь железной необходимости борьбы за спасение революционной страны. Но из этого опыта мы могли убедиться, что режим голодного пайка связан с волнениями, которые, нарастая, дали мрачное восстание Кронштадта. Ныне Америка по своим капиталистическим соображениям вынужденная к этому логикой империалистического хищничества, делает пайковый опыт в гигантском масштабе по отношению ко многим народам. Без сопротивления, без жестокой борьбы по линии классовой и по линии национальной этот план не пройдет. Чем больше могущество американского капитала будет превращаться в его политическую самоуверенность, — а этот процесс растет, — чем больше американский капитал будет раздвигаться интернационально, чем больше американские банкиры будут командовать правительствами Европы, — тем больше, тем централизованнее, тем решительнее будет отпор самых широких, не только пролетарских, но и мелкобуржуазно-крестьянских масс Европы, — потому что перевести Европу на колониальное положение, это, господа американцы, совсем не такая простая задача, как вы думаете!.. (Бурные аплодисменты.)

Мы стоим перед этим процессом, мы стоим в самом его начале. Сейчас изголодавшийся немецкий пролетариат впервые почувствовал после ряда лет ничтожное жалкое облегчение. Вы знаете, когда рабочий страшно истощен, долго голодал, то он очень чувствителен даже к самому маленькому облегчению. Оно дано ему сейчас в стабилизации марки, в стабилизации зарплаты; именно этим немецкой социал-демократии возвращена известная политическая стабилизация, т.-е. временная устойчивость. Но этого хватит ненадолго. Америка вовсе не собирается расширять немецкий паек, особенно ту его долю, которая должна прийтись немецкому рабочему. То же будет относиться и к французскому и к английскому рабочему, — во второй и третьей очереди. Ибо что нужно Америке? Ей нужно за счет трудящихся масс Европы и всего мира обеспечить свои барыши и тем самым — закрепить привилегированное положение верхов американского рабочего класса. Без американской рабочей аристократии американский капитал держаться не может; без Гомперса и его тред-юнионов, без квалифицированных рабочих, хорошо оплачиваемых, политический режим американского капитала потерпит крушение. А держать в привилегированном положении американскую рабочую аристократию можно лишь посадивши европейский «плебс», «чернь» пролетарскую на голодный и холодный паек, жестко отмеренный, скупо взвешенный. Чем дальше пойдет развитие по этому пути, тем труднее будет европейской социал-демократии поддерживать евангелие американизма перед европейскими рабочими массами. Тем централизованнее будет становиться отпор европейских рабочих против хозяина хозяев, против американского капитала. Тем более непосредственное, практическое, боевое значение для европейских рабочих получит лозунг обще-европейской революции и ее государственной формы: Советских Соединенных Штатов Европы. Чем усыпляет и отравляет сознание европейских рабочих социал-демократия? Она говорит им: мы — раздробленная, изрезанная Версальским миром Европа — не можем жить без Америки. А европейская коммунистическая партия скажет: лжете, — сможем, если захотим. Мы не обязаны быть раздробленной Европой. Мы можем стать объединенной Европой. Именно революционный пролетариат может объединить Европу, превратить ее в пролетарские Соединенные Штаты Европы. (Аплодисменты.) Америка могущественна. Против английского островка, опирающегося на колонии во всем мире, Америка могущественна. А мы говорим: против объединенной пролетарско-крестьянской Европы, связанной с нами в единый Советский Союз, Америка будет бессильна. (Аплодисменты.)

Американский капитал это чувствует. Нет более принципиального и заклятого врага большевизма, как американский капитал. Юз, его политика, это не случайная причуда, это не каприз, это есть выражение воли наиболее концентрированного капитала, который сейчас вступает в эпоху открытой борьбы за свое мировое самодержавие. Он наталкивается на нас уже потому, что через Тихий океан ведут пути к Китаю и Сибири. Мысль о колонизации Сибири есть одна из самых увлекательных мыслей американского империализма. Но там стоит страж. У нас — монополия внешней торговли. У нас социалистические основы хозяйственной политики. Это есть первое препятствие к самодержавию и единодержавию американского капитала. И даже когда американский капитал с лозунгом открытых дверей проникает в Китай, — а он туда проникает, — он находит там в народных массах не религию американизма, а переведенную на китайский язык политическую программу большевизма. (Аплодисменты.) Не Вильсон, не Гардинг и не Кулидж, не Морган и не Рокфеллер, не эти имена повторяются китайскими кули, китайскими крестьянами. Имя Ленина (аплодисменты) повторяется с восторгом не только в Китае, но и на всем Востоке. Подорвать Англию Соединенные Штаты могут только лозунгами освобождения народов. В их устах это — политика лицемерия, как и их политика пацифизма в Европе. Но на Востоке наряду с американским консулом, с американским купцом и профессором, с американским газетчиком есть борцы, революционеры, которые сумели перевести на свой язык освободительную программу большевизма. Империалистский американизм везде и всюду, в Европе и в Азии, сталкивается с революционным большевизмом. Это, товарищи, два начала новой истории.

Я вспоминаю, как в 1919 г., в разговоре с Владимиром Ильичем по поводу приезда Вильсона в Европу, когда вся пресса буржуазная полна была, с одной стороны, имени Вильсона, а с другой стороны, имени Ленина, я шутя сказал: "Ленин и Вильсон — вот два апокалиптических начала новой истории". Владимир Ильич смеялся. Я сам тогда, разумеется, не думал, какое большое содержание история вложит в эту шутку. Ленинизм и американский империализм — только эти два начала борются сейчас в Европе, только эти два начала пересекают Атлантику и Тихий океан; от исхода борьбы этих двух начал зависит судьба человечества.

Американский враг этот куда более централизованный и могущественный, чем разрозненные европейские враги, но в концентрации наша сила, а враг концентрирует рабочих Европы. Воссоздание II Интернационала есть только временный и внешний признак того, что пролетариат Европы вынуждается чувствовать себя и бороться не в национальных рамках, а в континентальных. А чем более широкие рабочие массы охватывает потребность сопротивления, чем шире база отпора, тем неизбежно революционнее идеи, которые получают перевес. А чем более революционны идеи, охватывающие массы, тем благоприятнее почва для большевизма. Каждый успех американизма, поскольку американизм будет иметь успех, будет тем самым означать централизацию почвы для роста большевизма — в более сосредоточенной, в более революционной форме, в более гигантском масштабе. Будущее за нами!

Так как я говорю на собрании, которое созвано обществом друзей физико-математического факультета, то позвольте, товарищи, после того как я дал революционно-марксистскую критику американизма, сказать, что мы этим вовсе не хотим осудить американизм огульно, что мы зарекаемся учиться у американцев и у американизма тому, чему у них можно и должно учиться. Техники американцев и их трудовой сноровки нам нехватает. Предпосылка техники — наука: естествознание, физика, математика. Вот по этой линии приблизиться к американцам нам нужно до зарезу. По-американски подковать большевизм — вот наша задача, — технически подковаться американскими гвоздями. Сейчас, когда мы еще плохо подкованы, мы все же устояли. Дальше, однако, борьба может принять более грозные размеры. Но нам подковаться по-американски легче, чем американскому капиталу взять Европу и весь мир на паек. Если нам подковаться еще физикой, математикой, техникой, если нам американизировать нашу еще слабую социалистическую промышленность, то мы сможем с удесятеренной уверенностью сказать, что будущее полностью и окончательно за нами. Американизированный большевизм победит и раздавит империалистский американизм. (Аплодисменты).

"Известия ЦИК" # 177, 5 августа 1924.

Примечания:

1

22 июля, т.-е. совсем на днях, Юз говорил перед собранием английских министров и юристов речь, в которой, по его заявлению, не было "и тени официальности". Оратор иронически (его ирония очень напоминает подошву американских сапог) отзывался о тех европейцах, которые приезжают в Америку, чтобы поучать, увещевать, охотиться за симпатиями янки и особенно за их помощью. А затем, с своей стороны, Юз стал тяжеловесно «увещевать» и «поучать» о том, как европейские народы могут добиться содействия и помощи Соединенных Штатов. "Западное полушарие (Северная и Южная Америка), — я счастлив, что могу это сказать, — представляет собой образец мира". Они, американцы, сумели, видите ли, сделать то, чего не может достигнуть Европа. "Как образец мира представляются наши отношения с Канадой… Мы знаем почти с такой же достоверностью, как то, что планеты движутся по своим орбитам, что мы сохраним (с Канадой) мир", т.-е., если вы, британцы, отважитесь когда-либо с нами воевать, то знайте, что ваша колония Канада будет с нами против вас… "Вы имеете план Дауэса…" и вы обязаны его принять: ибо если вы не удовлетворите американских вкладчиков, то из всех ваших разговоров ничего не выйдет. "Моя уверенность, что будет найден путь к преодолению всех существующих затруднений, основана на том, что неудача повлекла бы за собой хаос", т.-е., если вы будете сопротивляться, то мы вас предоставим самим себе, и Европа погибнет без нашей помощи. "Вы можете рассчитывать"… "вы должны"… "вы не должны"… — в таком тоне произнесена эта речь на собрании, где принимал участие наследник английского престола и министры его британского величества. Вся официальная Англия ответила скрежетом зубов на эту речь, замечательно ярко выражающую взаимоотношения между Америкой и Европой. Но, как известно, зубовный скрежет есть самый слабый из ресурсов борьбы.

Л. Т.

2

В написанном мною, по поручению V Конгресса, Манифесте (к десятилетию войны) эта мысль выражена следующим образом:

"Самый могущественный мировой антагонизм медленно, но упорно прощупывает ту линию, где интересы Великобританской империи сталкиваются с интересами Соединенных Штатов Северной Америки. За последние два года могло казаться, будто между этими двумя гигантами достигнуто прочное соглашение. Но видимость прочности будет сохраняться лишь до тех пор, пока экономический подъем Северо-Американской республики развертывается, главным образом, на основе внутреннего рынка. Ныне этому явно наступает конец. Аграрный кризис, выросший из разорения Европы, явился предвестником уже надвигающегося торгово-промышленного кризиса. Производственные силы Америки должны искать все более широкого выхода на мировой рынок. Внешняя торговля Соединенных Штатов может развиваться прежде всего за счет торговли Великобритании; американский торговый и военный флот — за счет британского флота. Период англо-американских соглашений должен будет уступить место все возрастающей борьбе, которая в свою очередь знаменует военную опасность в невиданных миром размерах".