Через «дело КПСС» — к познанию нашего общества

Начав перестройку, затеявшая ее партийная элита честно предупредила устами Горбачева: «Мы не знаем общества, в котором живем!». Само по себе это немудрено — от общества партийная верхушка давно оторвалась. Необычные, доходящие до абсурда (если не предполагать злого умысла) действия начались после. Казалось бы, если не знаешь общества, в котором живешь — уйди потихоньку в отставку, а на досуге почитай книжки про это общество или поговори с умными людьми. И уж во всяком случае не лезь своими неуклюжими руками перестраивать это общество.

Сделано все как раз наоборот — начали перестройку, да еще революционную, т.е. не через осторожные постепенные реформы, а через слом. И что поразительно — даже интеллигент поостережется разбирать забарахливший телевизор, если не знает его устройства. А общество — да что его жалеть! Тем более такое неприятное. И вот мы попали в руки доброхоту, который решил полечить нам головную боль, сделав молотком трепанацию черепа. Колотит молотком и приговаривает: «Эх, не знаю я анатомии! Не учился я медицине!»

Главным оружием перестройки была идея исторической вины — государства, партии, народа. В конкретной вине разберутся историки, а нам важно понять, как удалось с помощью этой идеи ввергнуть в саморазрушительную вакханалию нынешние поколения наших народов! Ведь абсурдно разрушать свой дом из-за того, что дедушка был в чем-то виноват. Но стоило власти, через свою лакейскую прессу, побить себя немного в грудь, а затем крикнуть: «Ломай, ребята, свой барак! Заживем красиво!» — и все в благодарном экстазе бросились ломать, да еще среди зимы. И уже замерзая, продолжают верить. Чтобы понять это, нужен психолог масштаба Достоевского. Попробуйте убедить испанцев начать гонения на католическую церковь из-за того, что слишком крутой была Инквизиция — тебя сочтут сумасшедшим.

Но сейчас уже не просто по черепу бьют и не просто дом ломают. Колотят молотком по той бомбе, в которую превратилось наше общество. В глобальном масштабе воспроизводится скрытое «Я» Б.Н.Ельцина. Вот его «Исповедь на заданную тему». Он рассказывает, как потерял два пальца: «Я взялся проникнуть в церковь (там находился склад военных). Ночью пролез через три полосы колючей проволоки, и пока часовой находился на другой стороне, пропилил решетку в окне, забрался внутрь, взял две гранаты РГД-33 с запалами и, к счастью, благополучно (часовой стрелял бы без предупреждения) выбрался обратно. Уехали километров за 60 в лес, решили гранаты разобрать. Ребят все же догадался уговорить отойти метров за 100: бил молотком, стоя на коленях, а гранату положил на камень. А вот запал не вынул, не знал. Взрыв… и пальцев нет. Ребят не тронуло».

Возможно, этот рассказ надо понимать как аллегорию. Уж слишком много странностей: трудно перепилить решетку, пока часовой обходит церковь, гранаты не хранятся с запалами, взорвавшаяся в руках граната отрывает только два пальца и т.д. Но главное — мышление читателя, на которое ориентируется автор. Ведь он изображает себя поразительно безжалостным — любой подросток во время войны понимал, что означает для часового перепиленная решетка и похищение боеприпасов. Еще важнее, что мы видим подростка — взрослого по тем тяжелым временам, — который, положив на камень гранату, бьет по ней молотком! Не распиливает тем же напильником, а бьет молотком. На какой эффект мог рассчитывать пусть и безрассудно храбрый, но здравомыслящий человек? И если он в отрочестве бьет молотком по гранате, то каких действий можно ждать от него, если он станет президентом? Отсюда и вытекает характеристика читателей: умный политик Ельцин предложил им как раз такой образ, который должен был бы привести в ужас разумного человека — но восхитить и привлечь тех, кто мечтал лишь о сокрушении «начиненной взрывчаткой» советской империи. Но сегодня «ребят» подальше не отвели.

Так давайте сами осмысливать наше общество. Оно еще не взорвалось, а только горит. Огонь остановить можно, а взрыв переживут немногие. Общество, как металл, хорошо видно не изломе — как сегодня. И очень обо многом говорит анализ излома важной структуры — КПСС. Этот анализ ведет Конституционный суд, сам о том не думая. Считаю, что получаемое там знание важнее самого решения суда. Потому-то так бесстыдно искажает его телевидение.

Со странным политическим садизмом Ельцин объявил о запрете КПСС именно 7 ноября, в день праздника, который дорог и коммунистам, и большинству народа. Историки и психоаналитики отметят этот факт. Для нас же важно, чем оправдывалось внесудебное запрещение явно оппозиционной партии: КПСС, дескать, была не общественной организацией, а государственной структурой. И демократы-интеллигенты это приняли, в то же время все семь лет твердя, что СССР был идеократическим государством. Но, господа, это же несовместимые утверждения!

Но давайте по порядку. Демократ произносит слова «идеократическое государство» с ужасом — как же можно было в нем жить! То ли дело США или Япония! Но ведь и это — типичные общества, контролируемые жесткой идеей. США весьма либеральны к человеку — покуда он безусловно признает их право быль лидером и судьей всего мира и декларирует свой абсолютный патриотизм (Буш пытался дискредитировать Клинтона перед выборами, сообщив страшную тайну: он в 70-х годах посетил СССР!). Японца ведет идея особого духа Страны восходящего солнца. Журнал «Форчун» приводит слова обозревателя «Асахи»: «Мы можем носить джинсы, но мы остаемся самураями, носящими мечи. Для нас Япония — это земной шар. Поездка в Англию все равно что полет на Марс. США — это Юпитер». Мы уж не говорим о более очевидном случае — Китае. Идеократия СССР, при всей ее помпезности, была во многих аспектах очень мягкой и терпимой. Чем же была в ней КПСС?

КПСС не похожа на типичные партии Запада, но она только потому и могла эффективно выполнять свою роль, что была внегосударственной силой. Вспомним, чем была Россия, а затем СССР. Российская империя и, после попытки ее революционной модернизации, СССР были яркими примерами традиционного общества — в противовес т.н. современному обществу Запада. Этот вопрос глубоко изучен и русскими, и западными философами, такими как Маркузе и Хабермас (А.H. Яковлев хвастал, что критиковал Маркузе, не читая его, а следовало почитать). Традиционное общество построено таким образом, что все его должна пронизывать негосударственная организация, являющаяся носителем и выразителем обязательной для всех подсистем общества идеи, не подвергающейся обсуждению. Такая идея и производная от нее этика может быть сформулирована на языке религии (и роль «пронизывающей» организации играет церковь, как в средневековой Европе или сегодня в Иране), на языке философии (как в древнем Китае) или на языке идеологии, как в СССР. КПСС при этом может рассматриваться как аналог церкви. Н.Бердяев, страстно отрицая социализм, писал в «Философии неравенства» (1923): «Социалистическое государство не есть секулярное государство, это — сакральное государство… Оно походит на авторитарное теократическое государство… Социализм исповедует мессианскую веру. Хранителями мессианской «идеи» пролетариата является особенная иерархия — коммунистическая партия, крайне централизованная и обладающая диктаторской властью».

Если бы КПСС была госструктурой, она не могла бы «пронизывать» общество и быть носителем «абсолютной» идеологии. Можно как угодно проклинать этот тип общества (хотя это и глупо), но это — хорошо изученная реальность. Кстати, характер КПСС как принципиально негосударственной организации вытекает и из кибернетики. Изучая управление крупными системами (госструктурами или корпорациями) Ст.Бир показал, что они устойчиво функционируют лишь если имеется «внешнее дополнение», говорящее на ином языке, чем эти системы, причем на языке высшего порядка. Иными словами, в систему должна «проникать» организация с совершенно иным «генотипом», следующая иным, не подчиненным данной системе критериям, с иными понятиями. Именно эти функции в государстве СССР выполняла КПСС. Специалистам по системному анализу еще в 70-х годах это было прекрасно известно и принималось как очевидность. КПСС была не частью «государственной машины», а внешним дополнением к ней — общественной организацией, говорящей на ином, чем государство, языке.

Когда в традиционных обществах терпит кризис или изымается их «этическая» (идеологическая) сердцевина, последствия бывают катастрофическими. Пример — Реформация в Германии, в ходе которой сначала сожгли 50 тыс. «ведьм», а затем уничтожили 2/3 крестьян и бюргеров. И страшным смыслом наполняются сегодня слова А.Н.Яковлева, сказанные им недавно в Ватикане: «Этика и Реформация, идущие по нашей земле, неразделимы». Мы знаем, какая этика идет по нашей земле, а теперь уже понимаем и смысл Реформации.

Другим примером катастрофического кризиса идеократического государства была революция 1917 г., когда либералы наконец «одним пинком раздавили гадину» — самодержавие с православием. Россия в кровавых травмах была собрана под знаменем другой идеократии — большевизма. В последние 50 лет она быстро эволюционировала в сторону самобытного гражданского общества, но «гадину» снова решили раздавить. И на фоне уже переживаемой катастрофы цинизмом или недомыслием является поддержанное демократами обвинение, будто КПСС «разжигала социальную и межнациональную рознь».

Как ни проклинай СССР, но именно в этом аспекте он представлял систему с отрицательной обратной связью по отношению к конфликтам. Это значит, что при обострении противоречия автоматически включались экономические, идеологические и даже репрессивные механизмы, которые разрешали или подавляли конфликт, «успокаивая» систему. Это делалось независимо от воли и личных качеств отдельных людей — так была устроена система, в которой ключевую роль играла именно КПСС. Это заложено в ее идеологической системе, возводящей в догму «единство» и запрещающей конфликты, и в ее организационной системе, «пронизывающей» все потенциально конфликтующие стороны. Такая система консервативна — но не конфликтивна.

Hапротив, ослабление и изъятие из системы КПСС без замены компенсирующим механизмом привело, помимо воли политиков (примем это как допущение) к возникновению системы с положительной обратной связью относительно конфликтов. Теперь она с тем же автоматизмом и так же независимо от личных качеств политиков разжигает и катализирует любой конфликт. Это мы видим и в национальной, и в социальной сфере. Кое-кто оправдывает это как необходимые издержки перехода к иному типу общества, но это — факт. Совершенно то же самое произошло в Югославии, где режим с компартией в качестве ядра на 50 лет обеспечил мирную совместную жизнь народов с колоссальным взаимным кровавым счетом и с большим потенциалом конфликтов.

Известно, что именно силы, вырывавшие «коммунистический сердечник системы», сыграли главную роль в разжигании кровавых конфликтов. Вот один из интеллектуалов перестройки А.Нуйкин в «Hезависимой газете» с удовлетворением признается: «Как политик и публицист, я еще совсем недавно поддерживал каждую акцию, которая подрывала имперскую власть… Мы поддерживали все, что расшатывало ее. А без подключения очень мощных национальных рычагов, взаимных каких-то коллективных интересов ее было не свалить, эту махину». И добавляет с милым цинизмом: «Сегодня политики в погоне за властью, за своими сомнительными, корыстными целями стравили друг с другом массу наций, которые жили до этого дружно, не ссорясь».

А вот социальная сфера. «Московский комсомолец» пишет об участниках митинга 9 февраля 1992 г.: «То, что они не люди — понятно. Hо они не являются и зверьми. «Зверье, как братьев наших меньших…» — сказал поэт. А они таковыми являться не желают. Они претендуют на позицию третью, не занятую ни человечеством, ни фауной». Это — проявление абсолютно той же морали, в рамках которой радикальные интеллигенты раскачали первые русские революции. О ней сказал в сборнике «Вехи» С.Л.Франк: «беспринципная, «готтентотская» мораль, которая оценивает дела и мысли не объективно и по существу, а с точки зрения их партийной пользы или партийного вреда; отсюда — …не только отсутствие, но и принципиальное отрицание справедливого, объективного отношения к противнику».

Стоит вспомнить, что основатели движения евразийцев уже в 20-х годах предвидели, что кризис коммунистической системы в России будет сопровождаться тяжелыми бедствиями и что собирать Россию вновь придется через построение идеократического государства. А сегодня даже бывшая Межрегиональная депутатская группа стройными рядами записалась в евразийцы — так как же могут демократы разрушать сами принципы такого государства под лозунгами крайнего либерализма? Ведь это, как говорят западные политики — требовать квадратного круга.

Сам вопрос отнесения той или иной организации к категории общественных не является тривиальным и очевидным. Он не разработан ни в правовом, ни даже в философском плане. Следовательно, его решение ни в коем случае не может быть отдано на откуп исполнительной власти (президенту). Импровизация президента в этом вопросе — произвол. Если же исходить из здравого смысла, то для начала можно предложить самые простые критерии. Например, добровольное членство в организации и ее существенная экономическая автономия от государства (полной автономии нет нигде — сейчас государство на Западе оказывает партиям финансовую поддержку). Отсутствие собственных структур, через которые можно непосредственно осуществлять реализацию политики (в хозяйстве, администрации, военной сфере и т.д.) — все свои политические решения КПСС могла проводить в жизнь только через органы государства. Типичный сюжет литературы соцреализма — конфликт между партийным секретарем и директором завода. Этот конфликт в принципе возможен лишь при довольно высоком уровне взаимной автономии этих структур. Само наличие «телефонного права» говорит о том же. Взаимодействие государственной и партийной структур имело сложную динамику и проходило по-разному на разных уровнях. Так, в первичных организациях явно преобладало давление администрации. Наконец, важно восприятие организации ее зарубежными аналогами, относительно характера которых нет сомнений. КПСС однозначно рассматривалась как партия классическими европейскими партиями — социал-демократами. Она имела межпартийные связи с II Интернационалом, обменивалась делегациями, ее представители приглашались на съезды и т.д.

Язык, термины отражают даже помимо желания говорящего его действительное представление о предмете. Шахрай говорит: «КПСС подменяла государственные органы». Этого никто и не отрицает. И именно слово «подменяла» показывает, что КПСС не была государственной структурой. Подменять — значит временно брать на себя выполнениие чужих, не свойственных тебе обязанностей, которые в нормальной ситуации должен выполнять кто-то иной, специально предназначенный для этих функций. Монах может подменить воина, но церковь от этого не становится армией.

Допустима ли подмена государственных структур в выполнении их функций? Во многих случаях — да. Более того, совершенно четкое разделение функций возможно лишь в тоталитарных обществах. Чем более «гражданским» является общество, тем более размытыми становятся границы, тем большую долю функций органы государства выполняют совместно с общественными структурами или уступают им. Так и возникает самоорганизация, гибкость, устойчивость общества. В некоторых ситуациях (например, в конфликтах) общественная организация выполняет многие деликатные функции гораздо лучше, чем государственная. В США самые различные общественные организации берут на себя функции, которые у нас заведомо считаются государственными. Именно к такому обществу якобы стремятся перейти демократы — и в то же время преследуют общественную организацию за «подмену» государства.

О полном непонимании сути КПСС говорит и утверждение, будто она участвовала в подготовке и осуществлении путча в августе 1991 г. Ведь путч если и был, то был результатом заговора. Однако сам тип партии, какой была КПСС, делает ее неспособной к каким бы то ни было конспиративным действиям. Во всех документах партии — Уставе, Программе и решениях (от Съезда до первичек) — нет и намека на силовые методы борьбы. Следовательно, участие в путче, если и было, крылось в невидимой, подпольной части партийной деятельности. Это было бы возможно лишь в том случае, если бы КПСС была партией сектантского типа, объединяющей очень узкую и сплоченную социальную группу. Но КПСС уже во время войны перестала быть такой партией, а стала срезом всего общества. В ней было 15 млн. человек из всех социальных групп, включая Артема Тарасова. Ни о каком участии в заговорах такой партии и речи не могло быть.

И еще о сути КПСС. Она давно перестала быть партией борьбы, а стала партией охранительной. Потому-то она в августе и «не вышла на защиту ЦК», что морально была не готова к конфликту с властью. Быть может, в этом трагедия и историческая вина КПСС — она не только без борьбы сдала страну на растерзание, она стала «троянским конем», в котором к власти проникла хищная антинациональная элита. Но что совершил Ельцин, запретив эту охранительную, консервативную партию, которая лишь старалась замедлить разрушительные для страны реформы, чтобы общество собралось с мыслями? Запретив буферную партию, которая была как сердечник, остужающий цепные реакции в атомном котле, Ельцин расчистил место новым радикальным партиям борьбы, объединенным классовыми интересами. Этим он положил начало необратимому расколу общества. Ведь наивно думать, что трудящиеся смирятся. Как ни старается пресса представить их недоумками, она выдает желаемое за действительное. «Русские медленно запрягают, да быстро ездят!». Запретив КПСС, которая по своей структуре и составу была гигантским «круглым столом», поглощяющим и гасящим радикализм, Ельцин резко обострил все противостояния в обществе. Вот уж, поистине, устранил «механизм торможения» на крутом спуске. Хорошо бы и властям, и демократам, и всем нам взглянуть на дело с этой стороны и извлечь урок на будущее.

1992