Вперед, к обществу классовых антагонизмов!

Пора подвести первые итоги. Истекли два года реформы Гайдара-Чубайса, восемь лет перестройки Горбачева-Ельцина и тридцать лет «сахаровского» тихого проекта, рожденного на кухне московского интеллигента. В какое состояние приведена Россия и душа русского человека?

Вскормленный винегретом из марксизма и либерализма, наш демократ уперся глазом в экономику — она, мол, основа жизни, здесь суть реформы. А завтра, когда подействует принятое против марксизма слабительное, вообще дойдет до того, что основа жизни — прибыль. И это убожество несется отовсюду, даже со сцены Большого театра, и ворочаются в могилах, от Курил до Парижа, русские кости.

Давайте на минуту примем дозу здравого смысла. Человек ест, чтобы жить, а не наоборот. Производство — основа жизнеобеспечения, не более. Оно может быть организовано по-разному, важно чтобы экономика была экономной. Иное дело — жизнеустройство. Оно хорошо, если не слишком отходит от укорененных в человеке представлений о том, что Добро, а что Зло; как устроен мир; как надо относиться к другому человеку; жив ли корень его народа или пресекается. Это — вопросы бытия, а не быта, они уходят в религиозное чувство, а не в маркетинг.

Сегодня нельзя избежать тяжелого вывода: объектом революционной ломки было именно жизнеустройство народов России. А разруха — средство ломки и способ расплатиться с чернорабочими. Впрочем, при нашей низкой оплате интеллектуального труда и иные архитекторы были не прочь подработать грязной работой.

Почему же такое несоответствие? Ведь это все равно, что поджечь дом, чтобы изжарить себе яичницу. Тому есть две причины. Во-первых, реформаторам было невыносимо именно наше старое жизнеустройство, причем по идеальным соображениям. А в ином образе жизни (они его сами себе придумали и назвали «Западом») они сделали объектом религиозного поклонения Рынок. Поэтому на нашу систему ценностей они идут именно Великим Походом, а ворюги — это лишь их наемная кавалерия. Во-вторых, наши реформаторы переживают приступ родовой болезни интеллигенции — уверенность, что они вправе «железной» рукой вести заблудшее людское стадо к «правильной», по их мнению, жизни. Ведь Бурбулис сказал: мы начали хирургическую операцию над страной против воли больного.

Что же достигнуто? Уже почти совершен невероятный для конца ХХ века переход огромной важности: от общества сотрудничества — к обществу антагонистической классовой вражды. Переход искусственный, «продавленный» мощной партийно-государственной машиной. Переход, противоречащий основной тенденции цивилизации. Рождение в России классового общества — факт почти очевидный, но есть и оценки самих реформаторов.

Сам тезис, что теперь общество состоит из собственников и неимущих, взаимная вражда которых нарастает, повторяется регулярно (даже министрами). Очевидно, что неимущие — это не то же, что бедные. Это люди, лишенные собственности. И они лишились ее именно в ходе реформы — и своего пая в общенародной собственности (хотя бы гектара пашни и двух га иных угодий на душу — огромное богатство), и личной собственности в виде сбережений и покупательной способности зарплаты и пенсии. Это — изменение не экономики, а именно жизнеустройства. И теперь постоянная угроза социального взрыва — часть нашей жизни (а значит, и явное превращение России в полицейское государство, с регулярными избиениями, а потом и расстрелами на улицах и в застенках).

Советское общество представлялось как классовое, а на деле именно классовые противоречия были там почти сняты. Они возникают лишь сейчас. Ведь либеральная модель экономики конфронтационна, и этот выбор сделан в ней сознательно. Развивая идею войны всех против всех, великий философ Гоббс пишет: «хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее, подавляя других, чем объединяясь с ними». Борьба людей, групп, классов является здесь не аномалией, а порядком вещей. И именно этот порядок жизнеустройства выбрал тот, кто голосовал за Ельцина, а завтра будет голосовать за «Выбор России».

Сам язык выдает. Раньше у нас часто звучало слово битва. Уж как над этим потешались демократы. Но это всегда была битва за что-то хорошее (за хлеб, за здоровье, за грамотность). И в этой битве общество было единым целым. Что же доминирует в языке сегодня? Слова социальная защита и социальная незащищенность. Устроена жизнь, где надо срочно защищать стариков, детей, учителей, офицеров — почти всех! От кого же? От стариков, от детей, от учителей — от общества. Внезапно каждый человек оказался в джунглях. Если он быстро не обзаведется средствами защиты (а лучшее средство защиты — нападение), то его сожрут, растерзают, затопчут. Это — результат реформы.

Вспомним важное выступление Б.Н.Ельцина по телевидению 14 марта 1991 г. Он сказал тогда: «не надо опасаться гражданской войны, потому что у нас нет противоречий между социальными слоями». А в ноябре 1993 г. он говорит: 6-7 октября в стране должна была начаться гражданская война, и, дескать, лишь при помощи расстрела Дома Советов ее удалось предотвратить. Это — прямое признание того, что созрели и обостряются противоречия между массой трудящихся и разбогатевшим меньшинством. А ведь еще не начала спускаться лавина безработицы.

Люди поверили, что если у нас будут богатые, то и страна богатая. Это было правдоподобно в обществе, устроенном по образу семьи, а не рынка. В семье люди делятся добром — богатеет один брат, что-то достается и другому, богатеет вся семья. В рыночном (классовом) обществе люди продают или обменивают добро. Здесь при немыслимом богатстве одних другие могут умирать с голоду. Более того, в России создан такой уникальный класс богатых, что чем они богаче, тем страна в целом беднее (уж не говоря о бедняках). Ибо когда обогащается хищник, он при этом многое портит зря — как волк режет овечье стадо. Возьмите мелкого предпринимателя, по образу действий он таков же, как и «кабинетный» хищник. Вот он выломал медные детали из сигнального шкафа железной дороги, продал скупщикам-эстонцам. Ему хватило на бутылку, а дорога отброшена в тридцатые годы, возможны и аварии. Знал он это? Прекрасно знал — но на это его толкала вся идеология «реформы» и пример ее лидеров.

В сентябре правительство сказало: «В стране сформировалась устойчивая социальная группа, чьи доходы не обеспечивают допустимого минимума потребления. В 3-м квартале текущего года численность населения с доходами ниже физиологического минимума — 9 млн. человек». И никакими софизмами причину не скрыть. Ведь если при таком спаде производства существенная прослойка гребет миллионы, это может быть лишь за счет перераспределения доходов. И у 9 млн. уже отобрано столько, что они не имеют допустимого минимума. Значит, должны умереть от физиологических изменений в организме (истина маскируется тем, что недоедание снижает сопротивляемость, и человек умирает от любой ерундовой болезни — но якобы не от реформы). Благополучная публика пытается спасти свой покой лживой статистикой. Она читает: «Потребление животного белка за два года снизилось на 22% и составило менее 41 г. на человека в сутки» (для справки: в 1990 г. было 52 г. при рекомендованной медицинской норме 54). Ну что ж, думает наш человеколюб, спад в 22% — это терпимо. У него как будто в этот момент отключается разум. Ибо этот спад ударил в основном по половине населения, а значит, в этой половине он уже составил 44%. А на деле его тяжесть легла на треть населения, которая, кстати, рождает половину российских детей. И при таком недостатке белка (свыше 60%) речь идет о социально организованной деградации здоровья половины нации. То есть, о государственном геноциде. Геноциде класса неимущих.

Смущает это реформаторов? Нисколько. На лицах ни малейшей тени сомнений. Ибо «модель человека», взятая за идеологию, ведет к диктатуре ничтожного меньшинства, уверенного, что призвано командовать недочеловеками. Духовный лидер демократов Н.Амосов утверждает: «Человек есть стадное животное с развитым разумом… За коллектив и равенство стоит слабое большинство человеческой популяции. За личность и свободу — ее сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых». Это — жесткая формула нашего либерализма: человечество делится на подвиды; меньшинство («сильные») подавляет и эксплуатирует большинство, «человеческое стадо» («слабых»). Макс Вебер в своем труде о «духе капитализма» замечает, что на языке пословиц мудрость американских протестантов звучала так: «Из скота добывают сало, из людей — деньги».

Наши либералы буквально повторяют лозунги мальтузианства, оправдывавшего жестокость «дикого» капитализма. Эта идеология была тоталитарной: приписывая бедности характер закона природы, она «запрещала» борьбу рабочих. Бурбулис использует те же аргументы для «запрещения пропаганды социальной вражды». Полезно освежить в памяти классиков, учителей наших правителей. Мальтус писал, что его задача — убедить «каждого человека из менее привилегированных классов общества переносить с максимальным терпением тяготы, которые ему досталось нести в жизни, меньше раздражаться и меньше быть недовольным правительством и привилегированными классами общества из-за своей бедности,… больше любить мир и порядок, не склоняться к насильственным действиям в голодные времена и никогда не попадать под влияние подстрекающих публикаций». Вот вам и борьба с привилегиями.

Люди еще удивляются: как это может «новый класс» так жестоко относиться к своим согражданам? А дело в том, что мы — уже не их сограждане. Новая элита всерьез намерена стать классом эксплуататоров, а еще Маркс показал, что буржуазия в период первоначального накопления ведет себя как колонизатор. Антрополог Леви-Стросс пишет: «Из этого вытекает, во-первых, что колонизация предшествует капитализму исторически и логически и, далее, что капиталистический порядок заключается в обращении с народами Запада так же, как прежде Запад обращался с местным населением колоний. Для Маркса отношение между капиталистом и пролетарием есть не что иное как частный случай отношений между колонизатором и колонизуемым». Другими словами, социальное разделение включает в себя компонент расизма. И неимущие русские сегодня — колонизованный народ, который не в полной мере относится к человеческому роду.

И смысл реформы в том, что нас толкают отказаться от той этики религиозного братства, которая и обеспечила в России возможность тысячелетнего поразительно мирного сосуществования людей. Взамен нам предлагают объединяться в классы, ведущие между собой борьбу за свои интересы. Первый раз народ поддался на этот призыв в начале века, Россия «умылась кровью» и восстановила ту же этику братства, «переодетую» социализмом. Второй раз народ поверил этому призыву сегодня.

Почему же я считаю, что слом нашего «неклассового» общества произошел почти, а не полностью? Потому что основная масса не разделилась по классовому признаку, остается как бы особым классом «совков». Это те, кто, независимо от их поверхностных идеологических ориентаций, продолжает считать себя народом, а не населением. Те, кто борется за сохранение такого жизнеустройства, когда ребенок на улице называет взрослого «дядя», а не «господин». И эта часть выступает за что-то или против чего-то не из классового сознания, а как «сколок» всего народа. Так, например, собирались люди на защиту Дома Советов. И этого не могла понять оппозиция: «Ах, почему не поднимается рабочий класс!». Да то и прекрасно, что мой сосед, работающий на заводе, шел к Дому Советов не как рабочий, а как личность и частица народа. А вот против этих людей встала уже сила с жестким классовым сознанием. Это видно уже по тому, что новая элита, как будто чувствуя себя загнанной в угол, проявляет большую агрессивность по отношению к массе — и одновременно болезненную солидарность, что очень красноречиво выражают «их» праздники, вечеринки, все эти «возьмемся за руки, друзья». Этот класс готов на все, и импульс к войне пока что таится здесь.

Эта «расстановка классовых сил» сложна, ее не осмыслить в терминах марксизма. И оппозиция пока не имеет ни своего языка, ни годной философии. Ругает режим, бормочет, что «она тоже за реформы», «она тоже за рынок». Какой рынок? Что это такое? Ведь у либералов — это абсолютно мифическая идея, фантом. И люди отчаиваются, оппозиция кажется им многоголовой подсадной уткой. Но, перефразируя Сталина, приходится сказать: других лидеров оппозиции у нас нет. Надо с ними работать и сообща размышлять.

1993