Разбор полетов в момент передышки

Перед нами график, который подводит исчерпывающий итог перестройке и «реформе Гайдара» — динамика рождений и смертей в России. В ней отражено состояние жизнеустройства — всего того, что определяет телесное и духовное здоровье нации и всех ее клеточек. По оценкам, данным в докладе Минздрава (с. 23), убыль населения в РФ в 1993 г. составит 4,76 человека на 1000. Семьсот тысяч! Скачок более чем в три раза за один только год. График, представляющий всю РФ, еще скрывает тот факт, что самый тяжелый надлом произошел в сердце России: убыль населения уже в 1992 г. была здесь гораздо больше, чем средняя по стране (1,5 человека на 1000). В Северо-Западном районе она составила 6,1, в Центральном 5,6, а в Центрально-Черноземном 4,5. Но сейчас — не о цифрах, а о картине в целом.

В 70-80-е годы Россия переживала то, что назвали «застоем». Истощились экономические и духовные ресурсы первого этапа индустриализации, нужна была структурная реформа. Мы переживали эту болезнь роста исключительно мягко, избегая, благодаря плановой системе, тяжелых потрясений. Страны, вошедшие в индустриальную революцию раньше нас, на этом этапе сорвались в тяжелейший кризис 30-х годов (приведший ко второй мировой войне). Застой — не кризис, и над планами преобразований, которые вывели бы нас на новый этап, в СССР работали большие научные силы. Этот переход мы могли совершить без кризиса, для этого в стране были все предпосылки. Изученный уже сегодня огромный фактический материал показывает: все утверждения о том, что кризис был предопределен дефектами прошлой системы — ложь, попытка уйти от ответственности за то, что натворили со страной.

Стресс от переезда в город, духовная усталость, замедление прогресса и ухудшение экологической обстановки — все это выразилось в медленном росте смертности. Он, однако, стабильно компенсировался рождаемостью, даже с необходимым избытком. Рос достаток, строилось, по мировым меркам, много жилья — дети рождались и здоровели. Но всегда хочется лучшего, и всегда есть что критиковать. Надо только соразмерять дефекты и достоинства, взвешивать их на верных, а не испорченных жуликом весах.

Поначалу перестройка породила большие надежды — резко упала смертность, подросла рождаемость, и в 1986-87 гг. произошел почти чудесный скачок в приросте населения России. Народ удивительно чутко и быстро ответил на действия политического режима, обещавшие обновление уклада жизни. Эта чуткость — важный признак того, что советский народ (и народ России) был именно солидарным организмом, а не атомизированным «населением». Людей захватило общее ощущение — так стая рыб вся вдруг меняет направление. Пока эта солидарность, ощущение себя частицей целого, не будет разрушена, либеральная реформа обречена на крах. Потому-то с такой мощью и садизмом идеологическая машина бьет по душевным отношениям людей.

Но еще более невероятно проявилось это интуитивное чувство народа на рубеже 1987-88 гг., и особенно в 1988 г., когда верхушка КПСС решила перевести реформу на путь слома всего жизнеустройства советского общества. Умом почти все мы еще не понимали, что означает казавшаяся абсурдом кампания прессы — все эти похвалы предателю Власову, издевательства над Зоей, прославление безработицы, проституции и т.д. А организм народа почуял: грядет беда. И ответил невиданным спадом рождаемости и ростом смертности. А ведь материальные условия еще и не ухудшались. Потом вожди столкнули страну в кризис, реформа ударила нуждой, голодом и болезнями. Началась «селекция» и ликвидация «слабых», о которой вожделенно говорили идеологи демократов. Замаячил призрак катастрофы, и рождаемость за 6 лет упала почти вдвое. Невероятная плата нации за эксперимент.

И эту плату мы только начинаем платить. Было можно породить надежды на улучшение от вялого благополучия 1984-85 гг. И легко удалось разрушить строй жизни и убить надежды в 1988-89 гг. Ломать — не строить. Но абсолютно невозможно быстро восстановить разрушенное, когда нарастает раскол общества. И никаким обманом не создашь при этом тот душевный настрой, при котором растет рождаемость. Он придет намного позже общего материального благополучия — а и его еще не видно. Реформа сделала Россию совершенно новым, неизвестным миру человеческим сообществом — страной, которая осуществляет быструю деиндустриализацию, быстро беднеет и погружается в пессимизм. Такого не переживали ни колониальные страны, ни нынешний третий мир — и не надо искать там упрощенных аналогий и объяснений.

Сегодня, глядя на этот график и вспоминая весь 1993 год, можно сделать несколько выводов. Они так просты, что кажутся банальными. И недоумеваешь, почему же умные люди, не отвергая этих выводов, в то же время ведут себя вопреки им.

Вот первый вывод. «Бригада» реформаторов, владея всей полнотой информации, не чувствует не только никакого раскаяния за нанесенные России травмы, но даже и тени огорчения. Пафос всех выступлений: не надо менять курс реформы, ее основную формулу, надо лишь ускорить ее проведение.

Эти реформаторы тщательно скрывают информацию от общества и не идут ни на какой диалог о курсе реформ ни с какой общественной силой, признавая лишь «конструктивную оппозицию» да критику отдельных второстепенных деталей курса. Любая структура, приобретающая достаточное влияние, чтобы реально воздействовать на запущенные реформой процессы, устраняется с арены. Нас предупредили, что при этом режим готов идти на любые, невероятно жестокие меры. К тому, что было сделано 3-4 октября, нас вообще не подготовила история России, с этим не идет ни в какое сравнение даже Кровавое Воскресенье. Спросим себя — те, кто воочию видел 4 октября: перед чем остановятся «реформаторы», чтобы смести с пути тех, кто ставит под угрозу их планы преобразования «этой страны»? И приходится ответить: ни перед чем! Выбор сделан бесповоротно, на карту поставлено все, включая личную судьбу реформаторов.

И вот, когда намерения этой политической группы выражены так четко, что дальше уж некуда, когда ими не делается ни малейших, даже чисто словесных отступлений, многие лидеры оппозиции все чаще начинают говорить о «корректировке курса», об изменении намерений, о возможности компромисса. Какого компромисса? Никто никогда его оппозиции не предлагал и абсолютно никаких признаков такого предложения нет.

Туманные намеки на возможность такого поворота — суть двух больших статей Т.Корягиной. Никакой аргументации таких предположений я в статьях не нашел, а вот контраргументов — хоть отбавляй. В чем же тогда смысл таких «обнадеживающих» выступлений? А порой тональность тех, кто взялся организовывать сопротивление губительному проекту, приводит в полное недоумение. Вот, репортаж с пленума ЦИК КПРФ называется: «Курс на созидание». Какое созидание? Как может КПРФ взять такой курс? Взгляните на графики демонтажа всего производственного потенциала страны — мы на краю пропасти. Даже чтобы задержаться на этом краю, придется пойти на большие жертвы — так обрезают постромки лошадей, давая им падать в пропасть. Что, КПРФ просто «не замечает» этой реальности и уже размышляет о тех «пятилетках созидания», которые начнутся после восстановительного периода? Странные иллюзии. И что за странное предложение нынешнему режиму — принять закон о Комитете государственного контроля? Выходит, КПРФ сожалеет, что планы реформаторов выполняются недостаточно эффективно, что кто-то на местах «саботирует»? Так надо их лучше контролировать? Следовало бы лидерам КПРФ внятно ответить на эти вопросы. Нельзя же в одном абзаце категорически отрицать «проект Гайдара», в другом абзаце вводить понятие «безудержной вестернизации», делая акцент уже на количественных параметрах, а потом и вообще создавать образ «созидательной» альтернативы без смены политического режима.

Еще вчера, объясняя свое решение идти на выборы после расстрела Верховного Совета, КПРФ заявляла, что отдает себе полный отчет в бутафорском характере Думы. А сегодня депутаты полны «иллюзии власти», строят планы «созидания». Может, думают, что успех ЛДПР отрезвил Гайдара? С какой стати? Демократы удручены тем, что на выборах что-то вышло из-под их контроля, механизм надо срочно ремонтировать. А насчет настроений народа никаких сомнений у них нет. Надежные исследования четко показывают уже в течение четырех лет: подавляющее большинство либеральную реформу отвергает, какую бы антикоммунистическую чушь люди не повторяли вслед за телевидением. Реформу проводят вопреки воле людей, этого никто из идеологов и не скрывает. А если удалось создать «оппозиционный» парламент, готовый прикрывать эту реформу своим авторитетом и принимать на себя все шишки за неудачи («опять помешали!») — о чем же еще мечтать режиму!

Понимаю, как легко приклеить мне ярлык «экстремиста». Но мне, как и почти всем, хочется жить, опекать семью, копаться на грядке. Я нормально работал и создал себе такую скромную возможность — и пропади бы она пропадом, эта раковая опухоль московской политики. Поэтому я трачу много усилий, чтобы найти хоть малейшие свидетельства того, что реформа Гайдара не приведет Россию к гибели — тогда совесть позволила бы мне не писать эти статьи, а заняться огородом и научным трудом. Но как я ни ищу такого оправдания, не нахожу. Курс реформ надо менять принципиально, он губителен для самого корня России.

Понимаю также, что очень скользкое это дело — критиковать оппозицию, которая работает в таких тяжелых условиях. На чью мельницу лью я воду? Вспоминаю, как около Дома Советов, накануне блокады, высказал я вслух сомнения в призывах, которые неслись из динамика. И женщина, с которой я только что очень дружески беседовал, вся напряглась: «Что-то вы странное говорите. Не провокатор ли вы?». Я ответил: «Что же вам кажется неправильным в моих словах? Разве не бездумная вера в Ельцина привела к этому ужасу? А чем лучше бездумная вера в другого вождя?». Но женщине было нестерпимо меня слушать, и она отошла, бросив мне: «Вы подрываете веру в руководителей». Думал я тогда об этом и понял: права была именно эта женщина, а не я, хотя мои сомнения через 5 дней подтвердились. А права она была потому, что уже переключила свою душу на состояние бойца. Она уже была в пока неявном бою, и всем существом чуяла, что скоро по ней ударят пулеметы. И вредна ей была моя рассудочность мирного времени. Если она жива и читает эту газету, я склоняю голову — она осознавала суть глубже, чем я, и видела дальше.

Но сегодня — другое время. Нам дана передышка. Может быть, недолгая. И мы должны, как вышедшие из боя летчики, тут же, по горячим следам, без обид провести «разбор полетов».

Второе, что сбивает с толку, это выбор тех кратких понятий, которыми наши лидеры обозначают и объясняют реальность. После 4 октября нужна непогрешимость слов. Это не то, что неверным словом обидеть живого друга. Вот, один за другим лидеры оппозиции называют расстрел Дома Советов «трагедией». Но ведь это все равно, что навязываться с братанием к противнику, который упивается победой. Какая трагедия? Что, Гайдар и Ерин рвут на себе волосы и плачут над могилами погибших? Нет, они делят награды и премии, выпускают на экраны, как героев дня, карателей и палачей, которые говорят о своем деле без тени сожаления и сомнения. Для них смешна мысль о трагедии, они счастливы. А их старательно обеляют, представляют равноправными участниками «национальной трагедии», хотя они об этом и не просят. Как это понимать?

А по отношению к павшим мученикам это слово вообще странно звучит. Разве произошел несчастный случай? Или их обманом заманили к Дому Советов? (Т.Корягина даже употребила термин «пушечное мясо», что вообще из ряда вон). Нет, мы были свидетелями сознательной акции самопожертвования. Акции колоссального значения для всей истории России — мы сегодня еще не в состоянии даже приблизительно оценить это значение. Акции тем более великой, что ни Верховный Совет, ни вице-президент сами не были на высоте этой акции. Люди пошли на смерть именно ради высших, почти абстрактных ценностей. В трагедию этот подвиг превратится, если будет не понят, а то и опошлен именно оппозицией. Если довольные депутаты от оппозиции примут навязываемый режимом уговор молчания.

О какой национальной трагедии можно говорить, когда признанные кумиры демократической интеллигенции совершенно хладнокровно заявили перед всем миром, что они рады расстрелу, что его надо было осуществить раньше или в больших масштабах? Подверглись ли эти деятели культуры (достаточно упомянуть Солженицына, Окуджаву и Рязанова, а мелких — пруд пруди) гласному осуждению какой-то представительной группы демократов? Ни в коем случае. Значит, нет трагедии, а декларирован раскол нации такой глубины, что становится не зазорно делать вчера еще немыслимые заявления. Ведь когда Окуджава говорит, что он рад расстрелу «этих людей», он прекрасно знает, что «эти люди» выражают чувства огромной массы людей, «оставшихся дома». Не менее половины народа России. Значит, в принципе Окуджава принял бы, если бы это было технически возможно, и расстрел всех единомышленников «этих людей».

Конечно, признание этих духовных лидеров страшно. Окуджава уже в зрелом возрасте, когда ничего нового о советской власти узнать не мог, прославлял «ту единственную, гражданскую», пел нам о «комсомольской богине». Когда в его мозгу сменили пластинку? Ведь сегодня он рад расстрелу людей, которые сопротивлялись слому всего их строя жизни, сопротивлялись умерщвлению нации. И как сопротивлялись — всего-навсего подставляя грудь под пули! Что за «комиссары в пыльных шлемах» опять стоят над Россией? Что за звезда на их шлемах? И что за мышление? Ведь их ненависть фанатична, иррациональна.

Но слово сказано, воздух стал чист и прозрачен, и с моей души снят огромный груз неопределенности. Окуджава выписал режиму духовный ордер на уничтожение меня и близких мне по духу людей — и я обрел свободу.

Так давайте исходить из этой реальности и не затуманивать воздух. Задача — избежать катастрофического столкновения в этой, реальной ситуации. Задача трудная, ибо противник сильно возбужден. Он сам, как хулиган в истерике, лезет в драку. Но я уверен, что выполнить эту поистине историческую миссию оппозиция сможет лишь в том случае, если будет глядеть на вещи совершенно трезво. А если напустит розового туману, то станет хоть и не так страшно, но заведомо безнадежно.

1994