(Продолжение. Начало в №№7,13)

Прокурор наставлял свидетеля говорить правду. И тот сказал

Каждый из нас не застрахован от общения с милицией, которая становится все более опасной для общества. Пресса заполонена расстрелами, наездами, побоями граждан сотрудниками органов, по привычке, но уже фальшиво именуемых правоохранительными, вот и на процессе по делу о покушении на Чубайса подбирается целая коллекция шантажа, пыток и угроз, исполненных оперуполномоченными МВД. Только что суд выслушал жуткие признания свидетеля обвинения Карватко, который под присягой заявил о применении к нему методов «удушения целлофановым пакетом», «подвешиванием за руки в наручниках», «нанесении ожогов окурками». На этом фоне подброшенные ему наркотики, его жене - пистолетные патроны уже не выглядели даже как-то страшно. Чтобы заставить суд усомниться в искренности Карватко, уличить его в сгущении красок, прокуратура предъявила присяжным еще одного своего свидетеля. Разумеется, прокурор хотел, как лучше для обвинения, а получилось… Вот что из этого получилось.

Свидетель Семенычев Андрей Николаевич – сорокапятилетний мужчина с усталым, изработанным лицом встал к трибуне перед присяжными заседателями. После первого вопроса прокурора: «Расскажите, с какого времени Вы знакомы с Карватко?» и ответа Семенычева: «Мы дружим с начала 90-х годов», все вспомнили, как Карватко в своих показаниях на суде действительно упоминал Андрея Николаевича из авторемонтной мастерской, который видел его там, в мастерской, 17 марта 2005 года.

Прокурор начал издалека: «Помните ли Вы репортаж по телевидению о покушении на Чубайса?».

Семенычев пожал плечами: «Сейчас не помню».

Прокурор: «Вы эту проблему с Карватко обсуждали?»

Семенычев: «Просто Игорь сказал, что знаком с этим человеком – с Квачковым».

Прокурор взял быка за рога, спросил в лоб: «Карватко просил Вас обеспечить ему алиби?».

Семенычев, без волнения на лице: «Нет, не просил».

Прокурор: «Карватко не высказывал мнения, что и его сотрудники милиции могут искать?».

Семенычев: «Мне кажется, сомнения у него были, что и его могут проверять».

Першин, адвокат Квачкова: «Карватко не скрывал знакомства с Квачковым?».

Семенычев удивляется даже: «Нет, не скрывал, ни от кого не скрывал».

Найденов: «Со стороны правоохранительных органов на Вас оказывалось давление?».

Семенычев успевает сказать лишь: «Ну, там было, да», как вопрос спешно снимается судьёй.

Найденов: «Вспомните, если можете, в конце марта 2005 года Карватко пропадал на несколько дней или нет?».

Судья успевает среагировать быстрее свидетеля и снимает вопрос прежде ответа.

Найденов: «В апреле месяце как выглядел свидетель Карватко?».

Свидетель успел лишь сказать: «Плачевно». Судья сняла и этот вопрос, тут же попросив присяжных покинуть зал, чтобы обрушиться на подсудимого Найденова за «ненадлежащие» вопросы: «Найденов, почему Вы не подчиняетесь председательствующему судье?».

Найденов невозмутимо: «Я пытаюсь выяснить истину, Ваша честь».

На попытки поиска истины судья Пантелеева ответила угрозой: «Вы можете быть удалены из зала».

Найденов коротко и иронично: «Понял».

Удовлетворённый состоявшейся экзекуцией прокурор просит судью разрешить ему огласить показания свидетеля Семенычева на предварительном следствии, где Семенычев говорит, что свидетель Карватко просил обеспечить ему алиби 17 марта 2005 года. У адвоката Першина встречное прошение – допросить Семенычева без присяжных в связи со сведениями об оказанном на него давлении.

Прокурор изо всех сил противится ходатайству защиты: «Протокол допроса получен в полном соответствии с уголовным законом! Откуда у Вас такие сведения, адвокат Першин? Может быть, Вы общались со свидетелем раньше? А что касается ответов свидетеля здесь на суде, то вопросы, заданные ему о способах получения показаний, сняты и на них не надо обращать внимания».

Миронов не выдерживает, смеется. И это не остаётся безнаказанным. Судья: «Миронов, я предупреждаю Вас за оскорбительный смех. Вы будете удалены».

«Прошу внести в протокол, - просит Найденов, - что на мой вопрос «Оказывалось ли на Вас давление?» Семенычев ответил: «Да, было дело». Я хочу выяснить, Ваша Честь, когда, где и кем оказывалось давление». Квачков: «Допрос Семенычева проведен следователем Соцковым. Этот следователь уже замечен в фальсификации доказательств. Поэтому есть основания предполагать, что и при составлении данного протокола он мог нарушить закон. Допрос проведен в Департаменте по борьбе с организованной преступностью, известном своими преступными деяниями».

Вскакивает прокурор: «Никаких конкретных доводов о нарушении прав свидетеля Семенычева нет! Он сам расписался в протоколе: «С моих слов записано верно». А заявления о том, что Департамент по борьбе с организованной преступностью сам является преступной организацией - это лишь личное мнение Квачкова!».

Всем своим немалым весом вздымается на защиту милицейского департамента и адвокат Чубайса Шугаев: «Кроме эмоций и оскорблений в адрес правоохранительных органов защита не привела никаких доводов. Прошу обратить внимание на заявления Квачкова и Миронова о том, что Департамент – это преступное сообщество. Департамент сегодня - одна из наиболее активных правоохранительных организаций, которая ловит преступников, террористов! Это попытка опорочить следствие!».

Однако радения Шугаева за милый его сердцу департамент судья на сей раз не разделила: «Постановляю: допросить Семенычева по обстоятельствам, связанным с обстоятельствами его допроса».

Огорчение адвоката сполна испытал маловатый для него стул.

Итак, свидетеля Семенычева разрешено допросить без присяжных об обстоятельствах его допроса на следствии.

Адвокат Першин: «Где Вы давали показания о Карватко?».

Семенычев: «В здании МВД – на Садовом кольце. Мне позвонили под видом клиента, попросили посмотреть машину. Я был болен, отказался. Но меня уговорили, сказали, что там дел-то всего на пять минут, а машина уже стоит у дома. Ну, я наспех накинул куртку и как был в домашнем, так и вышел из подъезда. Меня забрали, привезли в МВД».

Першин: «Какое воздействие на Вас оказывали?».

Семенычев: «Меня предупредили, что если я не скажу, как им надо, то у меня могут найти, как у Карватко, и оружие, и все другое. Они искали заговор и пытались навязать мне: скажи, что Карватко у тебя просил алиби».

Першин: «Под угрозой чего у Вас просили такие показания?».

Вмешивается судья: «Свидетель не давал показаний, что ему угрожали».

Першин ставит вопрос по-другому: «Почему Вы подписали показания, не соответствующие действительности?».

Семенычев устало, обречённо: «У меня не было выбора. Мне сказали, что если не будешь делать, как надо, то и у тебя что-нибудь найдем».

Першин: «Вам разъяснили Ваше право явиться на допрос с адвокатом?».

Семенычев удивленно: «Нет».

Першин: «А реально Вы могли прийти на этот допрос с адвокатом?»

Семенычев: «Да меня в тренировочных из дома вывезли!».

Закалюжный, адвокат Роберта Яшина, которого по-прежнему не допускают в зал заседаний: «Сколько человек Вас допрашивали?».

Семенычев: «Два оперативника».

Закалюжный: «Сколько длился допрос?»

Семенычев: «Весь день»

Закалюжный: «Вы читали показания, когда их подписывали?»

Семенычев: «Нет, не читал».

Закалюжный: «Вы имели возможность зафиксировать свои возражения на протоколе?»

Семенычев: «Я вначале писал объяснения своей рукой, но прокурор сказал, что в деле их нет».

Закалюжный: «Присутствие оперативников как-то оказывало на Вас воздействие?»

Семенычев: «Конечно. Оперуполномоченный даже в конце допроса сказал: ну, ты понял, что мы тебе сказали».

Закалюжный: «А Вы вообще читали протокол Ваших показаний на следствии?».

Семенычев согласно кивает головой: «Сегодня читал».

Закалюжный не веря собственным ушам: «Где?!»

Семенычев, не понимая, что вскрывает вопиющее, дичайшее нарушение закона: «В кабинете у прокурора».

Прокурор торопливо, суетливо встревает с вопросом: «Вы говорили, что допрос в отношении Вас длился целый день, а потом сказали, что следователь приехал в конце дня. Кто же Вас допрашивал целый день?».

Семенычев удивлённо: «Как это кто? Оперативники».

Прокурор торопится, спешит, заваливает свидетеля вопросами, чтобы как можно дальше увести суд от повисшего в зале изумления, как мог прокурор накануне суда встречаться со свидетелем, показывать ему бумаги, на что-то настраивать его: «Вы следователю заявляли, что оперативники оказывали на Вас незаконные действия?».

Семенычев насупился: «Нет».

Прокурор обличающе: «Почему?»

Семенычев: «Да он же, оперативник, рядом стоял! Мы же взрослые люди, - оглядывается на зал, - все всё понимают».

Но прокурор остаётся единственным непонимающим: «От Вас требовали дать какие-то конкретные показания?».

Семенычев: «Требовали одного, чтобы я сказал, что Карватко просил дать ему алиби».

Прокурор симулирует тупость: «Почему показания об алиби Вы все-таки дали?».

Семенычев проговаривает чётко, раздельно и громко: «Я не хотел лишаться свободы».

Но прокурора ничем не пронять: «Почему Вы решили, что Вас обязательно лишат свободы?».

Семенычев сдавленно: «Я не маленький ребенок, понимал, чем кончится».

Квачков не выдерживает, взрывается. Он требует прекратить издевательства прокурора над свидетелем. Прокурор с облегчением бросает допрос, переключается на Квачкова, настаивает на немедленном удалении Квачкова из зала. Судья словно обрадовалась подвернувшемуся случаю. Она молниеносно принимает решение удалить подсудимого Квачкова из зала судебных заседаний вплоть до начала прений сторон. Три недели назад точно на такой же неоправданно дикий срок - до начала прений сторон – из судебного процесса, нарушая равенство сторон в суде, круша все законные, конституцией данные права на защиту, судья Пантелеева удалила Яшина.

Понятно, что Найденов с Мироновым, оставшиеся в одиночестве, горячо запротестовали.

Найденов: «Ваша Честь, потворствуя прокурору, так называемому государственному обвинителю, Вы переходите границы полномочий председательствующего суда. Это не дисциплинарные меры, это карательные меры, направленные на нарушение наших прав».

Жаждущий выместить провал и свой личный позор со свидетелем на всех, кто попадался ему под руку, прокурор прицелился теперь и в Найденова: «Считаю, что Найденов оскорбил меня, назвав «так называемым государственным обвинителем». Прошу удалить Найденова до конца судебного заседания!».

Но судья решила, что на сегодня крови хватит, на поводу прокурора до конца не пошла, заявив: «Суд нашел убедительными доводы государственного обвинителя. Суд предупреждает подсудимого Найденова, что при повторении подобного поведения Вы будете удалены из зала до конца судебного заседания».

Обличил прокурорскую тактику Миронов: «В связи с тем, что в данном процессе у прокуратуры не осталось аргументов и доводов, подтверждающих вину обвиняемых, она делает всё для того, чтобы исключить подсудимых из процесса. В этой связи, чтобы избежать угрозы быть удалённым, как Найденов, я выскажусь следующим образом: так не называемый так называемый государственный обвинитель пытается выбить обвиняемых из процесса».

Юридический итог случившемуся подвела адвокат Михалкина: «В ходе сегодняшнего судебного заседания судья Пантелеева грубо нарушила ст.15 УПК РФ. Она явно и открыто выступила на стороне обвинения. В соответствии с ч.3 ст.15 УПК РФ, которая провозглашает принцип состязательности сторон в уголовном процессе, суд должен создавать необходимые условия для исполнения сторонами их обязанностей. Стороны обвинения и защиты равноправны перед судом. Судья поставила сторону защиты в неравноправное положение к стороне обвинения».

Судья Пантелеева реагирует заученно, надменно и безапелляционно: «Данное возражение нахожу не основанным на действиях и решениях суда».

Возвращаются к допросу свидетеля Семенычева.

Прокурор фальшиво тщится изобразить невинность: «А почему Вы потом не явились к следователю и не сказали, что дали ложные показания?». Семенычев: «Куда?»

Прокурор, словно не слыша, морализует: «Пришли бы – очистили совесть. Почему не пришли?».

Семенычев: «Вот я пришел на суд и очистил».

Прокурор: «А тогда почему не пришли и с жалобой не обратились к прокурору?»

Семенычев рассудительно и умно: «А какой смысл?».

Шугаев, защитник Чубайса: «Вы сказали, что оперативники заставляли Вас сказать о том, что Карватко просил алиби. И что, один и тот же вопрос на протяжении часов?».

Семенычев: «Да, втолковывали, что именно я должен сказать. Я долго упирался. В конце концов я сказал: что мне подписать-то нужно?»

Шугаев насмешливо, свысока: «Вы можете описать это психологическое давление оперативников?».

Семенычев: «Они говорили, что могут лишить меня свободы».

Шугаев съезжает на прокурорские рельсы: «А почему Вы не обратились в соответствующие органы, чтобы дать другие показания?».

Семенычев: «Ну вот, сейчас же я вызван в суд».

Шугаев осторожно, исподтишка, крадучись: «А из защиты кто на Вас выходил? Кто надоумил Вас изменить показания в суде?».

Семенычев просто, открыто, искренне: «Прокурор надоумил. Он просил говорить правду и только правду».

Шугаев убит, он рушится на свое место, вдогон ему несётся нескрываемое раздражение судьи: «Господин адвокат! Прежде чем задавать вопрос, Вы его правильно… формулируйте, пожалуйста». Ах, как ей хотелось прямо рыкнуть Шугаеву: «Думай сначала, прежде чем рот раскрывать!». Ведь теперь Пантелеевой самой придётся доделывать недоделанное Шугаевым с прокурором: «Имели ли Вы препятствия к даче тех показаний, которые Вы бы желали дать?».

Семенычев: «Препятствий я не имел».

Судья: «Имели ли Вы препятствия к обжалованию действий должностных лиц из МВД?»

Семенычев: «И таких препятствий тоже не имел».

Судья итожит: «Так какие у Вас основания утверждать, что Вам не были разъяснены права свидетеля, если все права были разъяснены Вам в ходе допроса, что подтверждено Вашей подписью. Ведь текст с изложением прав присутствует в протоколе».

Семенычев чистосердечно: «Мне объяснили так: подпишешь – поедешь домой, не подпишешь – задержишься».

Судья аж возгневалась: «Почему же Вы подписали протокол, если Вас следователь не принуждал?».

Семенычев всё так же чистосердечно: «Я боялся».

Снова влезает защитник Чубайса Шугаев. В его словах оголённая угроза: «Раньше Вы боялись давать показания, а сейчас не боитесь?»

Семенычев облегчённо, как от тяжкого груза избавившись, неожиданно легко улыбается: «Сейчас – нет. Сейчас судебное разбирательство. Много народа. Здесь мне никто не угрожает».

Шугаев по-дурацки невпопад: «А почему?».

Семенычев с сожалением и грустью глядит на него: «Вас когда-нибудь забирали в милицию?».

По залу пробегает волна с трудом сдерживаемого смеха. Уж больно комично выглядит необъятный чубайсовский адвокат в милицейском «обезьяннике». Резкая команда судьи, и судебные приставы выводят нескольких человек из зала. Укротив аудиторию, судья зачитывает собственное решение: «Суд находит, что допрос свидетеля на следствии произведен с соблюдением УК РФ. Права свидетеля были разъяснены свидетелю в полном объеме, о чем свидетельствует его подпись в протоколе».

И протокол показаний Семенычева на предварительном следствии о том, что свидетель Карватко просил сделать ему алиби на 17 марта, был с торжеством зачитан прокурором перед присяжными. Непонятно было торжество прокурора. Чего он добивался и чего он добился? Что выставленным им же, прокурором, свидетелям нет веры? Но тогда зачем ты их вообще тащил в суд? Не потому ли, что кроме них у обвинения вообще нет ни одного свидетеля. И теплилась в прокуроре пусть хилая, но хоть какая-то надежда, что застращённые оперативниками и следователями свидетели не решатся сказать правду в суде. Но вот сказали, как пытками, угрозами, шантажом добывались нужные следствию «свидетельские» показания в этом деле, и тогда действительно ничего больше не оставалось прокурору как порочить собственных свидетелей.

Тщетно пытались подсудимые и их адвокаты задавать Семенычеву вопросы при присяжных. Судья снимала их все, без разбора, зачастую не давая возможности их даже договорить. Судья Пантелеева настолько боялась, что тень правды о том, как добывались следствием показания свидетелей, может проскользнуть в сознание присяжных из ответов Семенычева, что обрывала даже прокурора.

Прокурор: «Вы показания эти сами давали?»

Семенычев: «Я их не давал. Мои показания были зачитаны мною с листа и записаны следователем как диктант».

Прокурор: «Кто же диктовал Вам Ваши показания?».

Семенычев: «Оперуполномоченные».

Судья: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу оставить без внимания этот ответ свидетеля. Свидетелю на следствии были разъяснены его права, о чем свидетельствует его подпись на протоколе допроса».

Права свидетеля. Есть ли они у него? Попав на допрос, многие в панике теряют голову и подписывают сгоряча любую бумагу с любым оговором, лишь бы вырваться из угрюмых стен милиции или ФСБ с твердой решимостью – на суде сказать правду и только правду, отказавшись от прежних лживых, выколоченных из свидетеля показаний. Но вот пример живой и явственный, что суду плевать на чистосердечные признания. Суд верит лишь бумажке, добытой пытками, шантажом, страхом за жизнь родных.

Последний вопрос к свидетелю Семенычеву у судьи был такой: «Что Вы обсуждали с Карватко в связи с покушением на Чубайса?».

Свидетель Семенычев честно и откровенно сказал, что его, как и все население страны, мучил тогда один-единственный вопрос: «Вот у меня был интерес: военные профессионалы – и ничего не смогли сделать. Почему? А Карватко и говорит: да их, наверное, там и не было вовсе. Если бы профессионалы делали, взрыв был бы намного сильнее».

Пока страна бурно обсуждает снятие с должностей семнадцати милицейских генералов, в Московском областном суде неторопливым ходом слушается дело, подобными генералами заведенное. Те, кто заварил эту кашу, давно двинулись на повышение, успели и «гонорар» промотать, а расхлёбывают совершенно бесплатно, похоже, прокурор Каверин с судьей Пантелеевой.

Очередное слушание началось с надцатой попытки адвокатов Яшина и Квачкова вернуть в зал своих подзащитных, которых судья Пантелеева удалила аж до начала судебных прений, а это значит, что и свидетели обвинения, и свидетели защиты, и все аргументы обвинения и защиты будут представлены без них. Ни у Квачкова, ни у Яшина нет и не будет возможности подвергнуть сомнению выдвинутые против них свидетельства, задать очень важные для поиска истины вопросы, возразить прокурору… Причина удаления подсудимых одна: нарушение якобы порядка в судебном заседании, когда Роберт Яшин осведомился, есть ли у судьи совесть, а Владимир Квачков о том же спросил прокурора. Под сомнение поставленная совесть судьи и прокурора болезненно огрызнулась беззаконием - репрессиями, грубо нарушающими право на справедливое судебное разбирательство, утверждаемое и российской Конституцией, и почитаемой всем миром Конвенцией о защите прав человека, шестая статья которой особо выделяет право обвиняемого защищать себя лично, допрашивать свидетелей - о чём судье Пантелеевой напомнил адвокат Закалюжный, да только, видать, что Конституция России, что Европейская конвенция писаны не для Московского областного суда и уж точно не для судьи Пантелеевой. Квачков и Яшин по-прежнему выставлены за дверь суда, который решает их судьбу. Подсудимые Миронов с Найденовым обороняются вдвоем.

Прокурор предложил вниманию присяжных показания свидетеля Карватко, данные тем на предварительном следствии - видеозапись допроса в Твери, точнее, в тверском приемнике-распределителе, где Карватко держали с 22 марта по 2 апреля 2005 года. 27 марта здесь его допрашивал следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский.

Загорелись экраны, их два в зале, так что запись доступна всем. На экране - Карватко, видный зрителям сбоку, перед ним на столе листы бумаги, не до конца загороженные синей папкой. Карватко смотрит на эти листы. Кто-то сидит за спиной Карватко. Ущаповский сразу же предупреждает Карватко об использовании его показаний при (внимание!) даже дальнейшем отказе его от этих показаний. Хорошее начало. Перспективное. Интересно только, где, в каком законе вычитал это право Ущаповский? И почему именно с этого предупреждения-угрозы начал свой допрос следователь Генеральной прокуратуры? По принципу что выбил, то твоё?

Ущаповский: «Что Вам известно о событиях 17 марта 2005 года?»

Карватко говорит медленно, запинаясь: «Мне известно, что было накануне 17 марта. В конце февраля по просьбе моего друга Яшина я довез его до поселка «Зеленая роща». Он в баню к друзьям поехал. Это была баня его бывшего командира Квачкова. Я подвез Яшина и уехал, так я впервые в жизни оказался в этом населенном пункте. Приблизительно с 11 по 13 марта он обратился ко мне, будет ли у меня возможность отвезти его туда же числа 15-16 марта. Я согласился. Мы с Робертом друзья. 15 марта я выехал из дома в 7-8 часов вечера. Мне позвонил наш с Робертом общий знакомый Александр Белов. Он мне пояснил, что нам надо заехать в «Зеленую рощу»…».

Сидящий за Карватко нашёптывает: «Забрали вы кого». Карватко дёргает головой: «Ну, да, забрали Роберта Яшина… Я подъехал непосредственно туда… на неогороженный участок. Там был еще один человек – тоже Александр, он вел себя как хозяин, чистил снег, топил баню. Меня и 16 числа попросили туда приехать к 11 часам дня».

Следователь: «Что там было, не знаете?»

Карватко как-то заторможенно продолжает: «Я выпил чаю. Роберт попросил меня приехать на следующий день – поездить по магазинам. На следующий день я приехал туда, изменений там никаких не произошло, просто был расчищен снег, чтобы можно было подъехать. Я понял, что они парились там, выпивали. Мы поехали по магазинам, со мной Яшин и Саша Белов».

Следователь: «Купили все необходимое?».

Карватко тяжело вздыхает: «Да, купили все необходимое. Были уже вечерние сумерки. Вернулись, затеяли поужинать, не знаю: важно это или не важно – варили пельмени».

Следователь: «О чем разговаривали?».

Карватко: «Обычный бытовой треп ни о чем. Я собрался уезжать. Приехал Квачков-старший».

Тут Карватко на экране оживляется и пытливо смотрит на следователя.

«Я уже объяснял ребятам, - кивает он головой на сзади сидящего человека, - что когда я первый раз был, я не мог сказать…».

Но фраза почему-то осталась незаконченной, свидетель снова понурился и вгляделся в листы, лежащие на столе: «С Квачковым-старшим я общался принужденно, у него со мной отношений не получалось, я раньше сказал, что в армии не служил, и он потерял ко мне интерес. А у меня о Квачкове было впечатление: дедушка, божий одуванчик, хоть и говорили, что он там легендарный, в фильме «Черная акула» снимался. Но вот у меня сложилось впечатление такое. Потом меня попросили Сашу Квачкова до КПП довезти. Я его довез, мы просидели у КПП порядочно... Оказалось, машина, которую он встречал, уже приехала, стоит и ждет его. Описать – где?».

Карватко снова оглядывается на позади сидящего. Уловив какой-то знак, продолжает: «Я вернулся, чтобы поговорить с Робертом. Эта машина, которую мы встречали, меня обогнала. Там темно было, я не смог определить: это была либо «восьмерка», либо «девятка».

Следователь: «Номеров не видел?».

Карватко: «Нет, и машина глухо тонированная, так что людей в ней я тоже не видел. Я переговорил с Робертом, он сказал, что в четверг-пятницу приедет. И я поехал в Москву».

Свидетель поднял от бумаг голову, взглянул на следователя и, снова запинаясь, проговорил: «Дальше меня просили подробно описать мое возвращение в Москву». Он снова оглядывается, начинает шушукаться с тем, кто сзади. Его отвлекает следователь, торопит: «Поехал по Москве поработать частным извозом?».

Карватко вымученно продолжает: «Да, выехал на Таганку, зашел в «Игровой мешок». Там можно попить кофе, провел там минут сорок-пятьдесят. Потом у меня машина сломалась, пришлось ее наскоро наладить. И я решил ехать домой. В районе четырех-пяти утра я был в мастерской, меня там точно видели».

Следователь: «В «Игровой мешок» заехали, чтобы создать себе алиби?».

Карватко подавленно: «Абсолютно нет. В последние месяцы я занимаюсь частным извозом. А там ребята сидят, те, что таксуют. Охранник там меня даже вряд ли вспомнит. И вот мы с товарищем в мастерской разговариваем, и я по радио слышу сообщение, что совершено покушение на Чубайса. Ну, мои действия – я услышал про Жаворонки и что была использована машина СААБ темно-зеленая, и что уже напали на след. У меня непонятное волнение возникло...».

Свидетель опять оглядывается и заученно выдавливает: «17 марта вечером, когда я приехал домой, я услышал, что есть подозреваемый – Квачков. И мне стало все понятно: я был 16-го числа на даче Квачкова, и раз Роберт 16-го тоже был, то и его будут подозревать…». Карватко почти взмолился: «Я не мог поверить, что он имел отношение к этому делу. Ну, там ребята на даче были в бане… Я понимал, что по мобильному телефону можно вычислить, кто с кем общался».

Следователь хищно выкарауливает: «Сделали вывод, что они все причастны?».

Карватко обреченно: «Я понимал, что подозрения падут на всех, кто с Квачковым общался. Вдруг раздался звонок, мне позвонил Роберт, он звонил со своего мобильного телефона. И он нормальным тоном спрашивает: как дела? Я говорю: мне сегодня тридцать три года, он поздравил и говорит…».

Свидетель замолкает, склоняет голову ближе к листам, читает: «Дед заболел, но я узнавал, это не инфекционно». Я понял, что Роберт говорит о Квачкове. Потом он мне говорит: «Ты найди Диму и Вадика, скажи, что нет ничего страшного». И я остался в раздумье. Дима и Вадик – это из «Герада» ребята, афганцы. Они, наверное, тоже общались с Квачковым. Все, я никуда не поехал, ни с кем не стал встречаться, ничего не стал говорить никому».

Следователь: «Почему Вы сами не обратились в милицию?».

Карватко: «У меня вообще шок был. По телевизору говорили, что Квачков якобы причастен, но при обыске у него ничего не нашли. Что я мог в милиции сказать? Что мужики в баню собирались? По большому счету, в Москве разве хоть один человек пошел бы в таком случае в милицию?».

В этот момент некто, сидевший за спиной Карватко, выходит из комнаты.

Следователь настойчиво: «Те, кого Вы видели, они могли это совершить?».

Карватко легко, на выдохе: «Я не могу этого сказать. Я не знаю».

Следователь: «Кому-нибудь из родственников Вы говорили о покушении?»

Карватко: «Я разговаривал с женой. 20-го марта поехал в Москву, начал бомбить, все прокручивал в голове, и у меня сложилось мнение, что причастности Квачкова нет. И раздался телефонный звонок. Это звонил Роберт. Он спросил: ну, чего, ты виделся с кем-то из ребят? И он попросил меня уверенным тоном: встреться, объясни, что все это ерунда. Я понял, что не мог бы человек звонить на мой телефон, если бы что-то было. И у меня создалось впечатление, что Квачков однозначно не причастен к этому преступлению. Я вышел на кухню, там жена, она спросила меня: что случилось?»

На экране видно, как возвращается некто, помещается за спиной свидетеля. Тот снова начинает запинаться: «Я рассказал жене, у нее был шок, я ее попробовал успокоить. Объяснил, что Яшин звонил два раза, он взрослый человек, не может не понимать, что происходит. Может быть, это ошибка, но мне придется давать объяснения. Похоже, что, ну, не причастен Квачков. Я был у него на даче, ну, мужики собрались, ну, я ни сном, ни духом… А 20-го числа вечером я еду домой, звонок от Роберта. Он говорит: «Привет». Спокойный голос. Я ему говорю: «Петрович, это мой телефон, и ты мне звонишь». А он говорит: «Я понимаю, все нормально по этой ситуации, через день-два приеду». И у меня уверенность, что Роберт знает, что Квачков не может быть причастен к этому делу. А 21-го по телевизору стали говорить, что вроде есть у него алиби. И у меня стало появляться впечатление, что Квачков может быть действительно не причастен. Все, больше мне ничего не известно». Свидетель перевел дух.

Экраны погасли.

Но зал не успел перевести дух. Начался допрос Карватко по его видеопоказаниям на следствии.

Прокурор: «Давая показания в суде, Вы указали, что допрос велся путем прочтения каких-то листов. Но перед Вами лежал всего один лист. Почему Вы сказали, что листов было больше?».

Карватко: «Мне кажется, их было несколько».

Прокурор: «Кто его положил?».

Карватко: «Не знаю. Мне положили и велели читать».

Прокурор: «А как протокол допроса на 11 листах уместился на один листок?».

Карватко: «Там были записаны даты и факты».

Прокурор: «А почему Вы не смотрели постоянно на этот листок?».

Карватко: «Я постоянно на них смотрел».

Судья прерывает допрос: «Я поясню присяжным заседателям, что вопросы следственных действий по закону не обсуждаются. Но в связи с тем, что сторона защиты эти вопросы затрагивала, то я разрешаю стороне обвинения затрагивать эти вопросы во имя принципа равенства сторон».

Вдохновленная разрешением обсуждать следственные действия, в допрос включается сторона защиты.

Першин, адвокат Квачкова: «А кто такой Олег Васильевич Корягин, который стоял за Вашей спиной?».

Не тут-то было! Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Вопрос снят.

Першин: «Сколько раз и почему прерывалась съемка допроса?».

Вопрос снят.

Першин: «Вы с адвокатом, присутствовавшим на допросе, заключали соглашение?».

Вопрос снят.

Михалкина, адвокат Миронова: «Адвокат интересовалась состоянием Вашего здоровья?».

Вопрос снят.

Михалкина: «Укажите количество лиц, присутствовавших на допросе?».

Вопрос снят.

Миронов, подсудимый: «Почему Ваша речь на видеозаписи была вялой, невнятной, рваной?».

Карватко: «Меня допрашивали несколько дней, прежде чем допросил следователь».

Миронов: «А что это за ожоги у Вас на руках?».

Судья: «Вопрос снимается как не относящийся к делу и не просматривающийся на видео».

Найденов, подсудимый: «Что за записи лежат перед Вами?».

Карватко: «Это записи, где мне определено, что нужно сказать следователю».

Найденов: «Вас допрашивали в СИЗО в качестве кого?».

Вопрос снят.

Найденов: «Вас в качестве свидетеля допрашивали?».

Уставшая снимать вопросы судья перешла к угрозам: «Найденов, я предупреждаю Вас о недопустимости неподчинения председательствующему судье».

Найденов невозмутимо кивает: «Обыск у Вас дома был до допроса?».

Вопрос снят.

Найденов: «Когда Вас поместили в СИЗО, вы помните?».

Судья: «Найденов! Вы предупреждаетесь за ненадлежащие вопросы. Это может повлечь взыскания вплоть до удаления из зала суда».

Найденов: «На записи мы видим Вас небритым. Это сколькосуточная небритость?».

Про небритость вопрос тоже не угоден, хотя бритьё к следственным действиям не относится.

Найденов: «Что у Вас за повреждение на левой кисти?».

Вопрос снят.

Найденов: «Вас Корягин консультировал перед допросом?».

Вопрос снят.

Котеночкина, адвокат Найденова: «Показания, которые Вы давали под запись, были следователем записаны дословно?».

Судья вмешивается: «Вопрос я снимаю, так как закон не требует дословной записи показаний».

Адвокаты защиты изумлены.

Закалюжный: «Возражаю. В законе сказано: «Протокол допроса – по возможности дословно». Ваша честь, предоставьте Яшину возможность задать вопросы свидетелю».

В ответ - с просьбой адвоката вовсе не связанное: «Суд предупреждает Вас о недопустимости нарушения порядка судебного заседания».

Закалюжный взрывается: «Я расцениваю Ваш ответ как препятствие адвокатской деятельности!».

Судья уже успела возвратить себе невозмутимый образ египетского сфинкса: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу вас оставить без внимания заявление адвоката Закалюжного».

Адвокат Чубайса Сысоев: «На вопрос следователя, почему Вы вовремя не обратились в милицию, Вы пояснили, что у Вас был шок. Что Вас шокировало?».

Карватко: «Меня шокировало, что я человека 16-го видел, а потом сообщают, что он 17-го покушался на Чубайса».

Сысоев, хихикая: «И это помешало Вам прийти в милицию?»

Карватко, насупившись: «А что я им скажу – что я этого человека три раза видел?» Сысоев не по-мужски кокетливо: «Что же все-таки Вас так удивило?»

Карватко, глядя ему в глаза: «Если Вас завтра будут показывать по телевизору и говорить, что Вы обвиняетесь в преступлении, я тоже буду очень удивлен».

Прокурор приступает к оглашению еще одного документа следствия - заявления свидетеля Карватко, направленного им Генеральному прокурору Российской Федерации 30 марта 2005 года, то есть спустя всего лишь три дня после допроса, показанного в видеозаписи. Заявление небольшое, но до неузнаваемости меняющее смысл и тон только что состоявшегося допроса: «Я пришел к выводу, что на даче Квачкова могло готовиться покушение на Чубайса. Прошу допросить меня по этому вопросу».

Во как! Только что на протяжении всего допроса Карватко твердил одно: «не могут они быть причастны… не верю… нет, не причастны…». Так что же вдруг изменилось за эти три дня? Снова вопросы к Карватко.

Прокурор: «Вы данное заявление писали собственноручно?»

Карватко: «Я его переписал».

Першин: «Добровольно ли было написано это заявление?»

Вопрос снят.

Михалкина: «Слова в тексте заявления формулировали Вы сами?»

Карватко успевает сказать: «Нет».

Судья снимает вопрос и просит присяжных не обращать внимания на ответ.

Закалюжный, адвокат Яшина: «В этом заявлении Вы указываете лиц, по которым хотите дать более подробные показания. В связи с чем?»

Карватко: «Не я это заявление составил. Было указано, что так надо писать – я написал».

Судья прерывает Карватко и разражается гневом: «Вопросы - кто составил заявление, когда составил заявление – рассматриваются без присяжных заседателей. Адвокат Закалюжный, в отношении Вас могут быть приняты меры, в том числе по замене адвоката».

Закалюжный вспыхивает: «Это препятствование адвокатской деятельности. Вы удалили моего подзащитного, а теперь хотите расправиться со мной!»

Судья возвращается в позу сфинкса: «Уважаемые присяжные заседатели, Вы должны оставить без внимания нарушение прав адвоката Закалюжного и его подзащитного».

Оставлять без внимания нарушение прав стало в суде нормой, требование Пантелеевой восприняли как должное.

Прокурор попросил удалить присяжных, чтобы просить судью указать заседателям на причины прерывания видеозаписи – замену аккумулятора видеокамеры. «Не то, - обеспокоился прокурор, - защита опять будет намекать, что запись прерывалась по неизвестным причинам». И ещё просил прокурор показать на видеозаписи крупным планом руки Карватко, чтобы у присяжных не сложилось впечатления, что он подвергался насилию.

Судья: «Учитывая, что сторона защиты систематически доводит до сведения присяжных заседателей информацию о следственных действиях, и исходя из принципа равенства сторон, суд дозволяет государственному обвинителю огласить протокол допроса, включая в него процессуальные моменты». Чего только не сделаешь, исходя из принципа равенства сторон!

Вводят присяжных заседателей. Прокурор засветил экраны и принялся лихорадочно искать кадры крупных планов рук Карватко. Сторона защиты его дружно подбадривает.

Прокурор растерянно: «Я наугад включил. Здесь ничего не видно. Это, наверное, тень от лампы».

Найденов советует: «Так надо спросить у самого Карватко, что это за следы на руках».

Прокурор в панике: «Не надо!»

Экраны гаснут.

У прокурора в руках протокол допроса Карватко 2 апреля 2005 года, в день его освобождения из СИЗО Твери. При чтении протокола становится ясно, какой трагической ценой свидетель получил свободу. Ни с того ни с сего в памяти Карватко вдруг всплывают новые факты, по мнению обвинения должные изобличить подготовку подсудимых к покушению на Чубайса: остановка Карватко по просьбе Яшина на месте будущего взрыва, поездка в Жаворонки вдоль большого владения за железным забором и большими зелеными воротами, появление «мужчины по имени Иван»… Вот что сказал Карватко, после чего его и выпустили на свободу: «Я стал свидетелем разговора между Квачковым и мужчиной по имени Иван. Из разговора я понял, что Квачков ругает его, что он приехал не на своей машине и что у Ивана сломалась автомашина Хонда».

Прокурор вцепился в таинственного Ивана: «В суде Вы сказали, что не знаете, как появился Иван. А здесь в протоколе написано, что он подъехал на автомашине Хонда?».

Карватко: «Этот протокол писал следователь. Он писал так, как это было нужно ему. Я не видел, как этот человек выходил из машины».

Прокурор снова зачитывает строки протокола.

Карватко: «Кто это писал?! Это я писал?! Следователь это писал, как ему нужно было!»

Судья: «Это не довод».

Карватко приводит свой единственный довод: «Мои показания изменены».

Першин: «Действительно ли Вы были очевидцем того, как Квачков ругается с мужчиной по имени Иван?»

Карватко взмолился: «Я не помню. Я этого мужчину в лицо не видел».

Першин: «Соответствует ли действительности, что Яшин останавливался на шоссе?»

Карватко: «Нет!»

Михалкина: «Поясните, откуда Вам стало известно про автомашину Хонда?».

Карватко: «Про Хонду мне рассказывал господин Корягин. Он сказал, что там было две Хонды. И одна из них уехала в сторону Питера»

Миронов: «Вы упомянули, что Корягин сказал о двух Хондах. Вам известно что-либо о двойнике серебристой Хонды?».

Карватко: «Я помню, что речь шла о двух Хондах, а конкретно не помню».

Миронов печально: «Вам не приходило в голову, что упоминание той или иной машины в показаниях может сломать человеку жизнь?»

Вопрос про жизнь снят, на этот раз - как излишне философский…

…Три документа – от 27, 30 марта, 2 апреля – показывают, как удивительным образом нарастают в показаниях Карватко факты, обличающие «злоумышленников», как от уверенности «не причастны» свидетель дрейфует к предположению о подготовке покушения, а потом и вовсе к твердым «фактам» таковой подготовки. Но уже в показаниях свидетеля Карватко суду, не перед видеокамерой с листочками бумаги на столе и торчащим некто за спиной, а перед судебным многолюдством, обнажил Карватко правду, как шантажом и пытками, страхом за семью добывало следствие нужные показания, как сфальсифицировало их. Но будет ли эта правда принята судом, ведь, как утверждает следователь Ущаповский, в России существует право использования показаний при дальнейшем отказе от этих показаний. И это право, в отличие от наших прав, действует неукоснительно.

Помнится, много сделавший для развития демократии во Франции кардинал Ришелье говаривал своим оппонентам: «Дайте мне две ваших фразы, и я найду повод заточить вас в Бастилию». У нас в России пара фраз как повод для расправы – сущее излишество, демократия шагает столь широко, что порой достаточно слова, или интонации, или неправильно заданного вопроса, чтобы наша русская Бастилия в виде Лефортово или Матросской тишины стала строчкой в биографии, случается даже и последней строчкой.

Очередное заседание по делу о покушении на Чубайса началось со ставших уже ритуальными ходатайств адвокатов Квачкова и Яшина вернуть в зал суда своих подопечных. Судья, прежде чем отказать, строго соблюдая процессуальный церемониал, поставила ходатайства на обсуждение сторон. Выслушав со скукой обычные - «поддерживаю» от защиты и «возражаю» от обвинения, - она была приятно удивлена ловкостью чубайсовского адвоката Сысоева, который выдвинул новые, яркие идеи, обосновывающие практику заочного осуждения подсудимых при наличии подсудимых, - до таких идей не додумались ещё даже самые либеральные умы нашей бесконечно реформируемой судебной системы. Адвокат Сысоев торжественно зачитал список всех прегрешений Квачкова, взятые им на карандаш, из-за которых, по его убеждению, подсудимый должен быть надолго, если не навсегда, изолирован от общества судьи, прокурора, адвокатов и, разумеется, присяжных заседателей.

«Хочу напомнить следующие обстоятельства, - торжественно начал Сысоев, - в самом начале, 11 ноября 2009 года, Владимир Васильевич Квачков уже был впервые предупрежден. 23 ноября он допустил оскорбление потерпевшего Чубайса. 25 ноября его дважды предупредили о недопустимости пререкания с судом. 30 ноября Квачков был предупрежден за пререкания с судом и удален до конца заседания. 2 декабря он снова был удален. 11 декабря он высказал неуважение прокурору. 16 декабря опять имело место оскорбление. В текущем году 13 января Квачкова предупреждают о нарушении порядка. 25 января он предупреждается за некорректное поведение, а 27 января – за оскорбление адвоката Чубайса и прокурора. 29 января предупреждается дважды. 1 февраля он высказал неуважение суду. 3 февраля допустил оскорбление суда. 9 февраля дважды предупреждается, а 17 февраля, - возвысил голос до упоенного фальцета Сысоев, - удален из зала судебных заседаний! И удаление это было справедливым! Прошу отказать в удовлетворении ходатайства адвоката Квачкова».

Какая логика и свежесть мысли! Какие новаторские подходы к осуществлению правосудия! Пусть отсохнет язык у всякого, кто назовет это сутяжничеством. Если человек не может стойко и молча переносить в суде лжесвидетельства, фальсификацию показаний, искажения протоколов, постоянное нарушение равенства сторон, упразднение состязательности сторон в суде, одним словом, по оригинальному мышлению адвоката Чубайса, не хочет, чтобы его засудили очно, надо предоставить ему право быть осуждённым заочно.

Уязвлённый научным триумфом собрата адвокат Шугаев бросился ему вдогонку к новым горизонтам юриспруденции. Обсуждая ходатайство адвоката Закалюжного о возвращении подсудимого Яшина в зал судебных заседаний, Шугаев внес достойную лепту в прославление суда, который, оберегая себя, а заодно и прокурора, и адвокатов дорогой его сердцу стороны от лишних хлопот искать ответы на неудобные вопросы подсудимых, просто-напросто избавляется от них: «Решение об удалении Яшина из зала суда законное. Хочу сослаться на ч.2 ст.17 Конституции Российской Федерации, - в голосе Шугаева послышались слезы гражданской гордости, - что реализация прав одних граждан не должна ущемлять права других граждан. Действия Яшина не только дискредитируют правосудие, он оскорблял председательствующего судью! Я не буду перечислять здесь все его нарушения, но 25 ноября он заявил в присутствии присяжных, что судья скрывает от присяжных правду! Ни в одной стране мира ни один суд не допустил того, что допускается у нас. – Шугаев вдруг понял, что слова его звучат двусмысленно, что судья Пантелеева может даже обидеться на них, и он решил подстраховаться:

- Да, у нас более демократическая форма отправления правосудия, и я не жалею об этом. Но, - тут в шугаевское сопрано внезапно вплелось безжалостное громыхание железа, - того, что допускал Яшин, хватило бы на еще одно уголовное дело – оскорбление!».

Надо ли говорить о той гамме чувств, которую испытали все присутствующие в зале – от законной гордости за служителей отечественной Фемиды до праведного возмущения ее недостойными подопечными. А, главное, всех захватило ораторское мастерство Шугаева, восторженная аудитория поняла, наконец, почему Чубайс, которому по карману призвать к себе лучших адвокатов страны и мира, остановился на нём, Шугаеве, малоизвестном и суесловном и даже не очень хорошо разбирающемся в уголовном процессе юристе. Все дело в риторике, господа. Вот чем Шугаев пленил сердце Чубайса.

Итак, процесс, как говорится, пошел.

Прокурор предъявил присяжным свидетеля Губарева, охранника садового товарищества «Зеленая роща». Молодой парень, в 2005 году ему было всего 19 лет, никогда не знал подсудимых, не видел машин «злоумышленников», которые проезжали через КПП «Зеленой рощи», потому что вообще не дежурил в те дни, которые интересуют суд, а именно 10, 14, 16 марта 2005 года. Для чего прокурору понадобился свидетель, который ни о чем не способен свидетельствовать, первым догадался Иван Миронов: «Прокурор намеренно затягивает процесс. Я понимаю, что он хочет, чтобы хоть один свидетель обвинения сказал, что его показания получены не под пытками».

Судья немедленно вступилась за честь голубого мундира прокурора: «Ваше мнение, подсудимый, суд не интересует. Суд уже второй раз предупреждает Вас об оскорблении прокурора. Не забывайте, что мера ответственности в виде удаления из зала суда может наступить для Вас в любой момент».

Адвокат Сысоев тут же принялся заносить в свою записную книжечку очередное предупреждение Миронову, с тем, чтобы потом, когда и того удалят из зала и будут судить заочно, представлять статистику злостной неисправимости нарушителя порядка.

Свидетеля Губарева допросили. Каких откровений ожидал от него прокурор, так и осталось невыясненным. Однако картинка, нарисованная даже этим свидетелем, выглядела для обвинения удручающей.

Губарев: «17 марта я пропустил через КПП автомобиль СААБ темного зеленого либо синего цвета, может быть, это был автомобиль «Вольво».

Прокурор нетерпеливо: «Так это был СААБ или «Вольво»?

Губарев: «Не могу сказать».

Прокурор: «Он был зеленый или синий?».

Губарев: «Не могу сказать».

Першин, адвокат Квачкова: «Почему, когда сотрудники милиции стали Вас расспрашивать про посторонние автомашины, вы вспомнили именно этот СААБ?».

Губарев: «Так меня только про этот СААБ и спрашивали».

Михалкина: «Вам эта запись из журнала КПП знакома: «Никаких милиционеров на территорию «Зеленой рощи» не пускать»? Подпись – Городецкий. Дата – 19 марта».

Крик души это, а не запись. Милиционеры, видно, так достали владельцев дач, что пришлось выпустить отдельное постановление об их опасности для окружающих. Во имя престижа родной милиции вопрос был снят.

Найденов: «Вам известно что-нибудь о фактических обстоятельствах по делу?»

Губарев напрягся: «Не понял вопроса».

Найденов: «О фактических обстоятельствах – это о покушении на Чубайса».

Губарев облегченно: «Нет, неизвестно».

Так и осталось загадкой, с чем приходил, зачем приходил этот свидетель, чего хотел от него прокурор, зачем он явил его присяжным?

Однако то был не самый загадочный момент в этом судебном заседании. Суду предстояло разбираться с аккумулятором, найденным недалеко от места взрыва. Брошен он был там, как пытается убедить суд обвинение, подрывниками, однако экспертиза дала однозначное заключение, что аккумулятор подрывникам не нужен был вовсе, в схему подрывного устройства он не входил. Но аккумулятор – это единственная ниточка, связывающая подрывников с Квачковым, ведь именно этот аккумулятор, как доказывает следствие, Карватко накануне 17 марта видел на даче Квачкова. И вспомнил об этом Карватко как раз накануне своего освобождения из тверского СИЗО, вернее, Карватко отпустили из тюремного изолятора после того, как его долго спрашивали про аккумулятор и он, наконец, про него вспомнил. Так будет и точнее сказать, и существеннее: ведь именно перед освобождением воспоминания Карватко обросли многими важными деталями, очень нужными следствию. То есть, опять же уточним, Карватко вспомнил и лишь после того как вспомнил то, что нужно было следствию, его отпустили.

Допрос Карватко в этот день продолжился после показа присяжным заседателям видеосъемки показаний Карватко на даче Квачкова.

Прокурор: «Вы подтверждаете содержание данного протокола?»

Карватко: «Частично. На Митькинском шоссе я по просьбе Яшина и Найденова не останавливался».

Прокурор: «Вы подтверждаете, что поднимались в квартиру в Жаворонках?»

Карватко: «Я указал дом, а на этаж мы не поднимались».

Найденов: «Почему в Ваших показаниях 2 апреля Вы ничего не говорили о повреждении руки, которое было у меня?»

Карватко: «Мне было запрещено об этом говорить».

Найденов: «Кем?».

Карватко: «Людьми, которые меня допрашивали».

Найденов: «А почему Вы ничего не говорили, что мы с Яшиным выпивали 16-го марта?»

Карватко: «Мне было сказано, что об этом не надо говорить».

Найденов: «Почему Вы не говорили в этих показаниях, что я должен был посмотреть и оценить работу по электропроводке на даче?»

Карватко: «Мне было строго регламентировано, что нужно сказать».

Найденов: «То есть фактически получается…».

Прокурор вскакивает: «Прошу запретить Найденову высказывать свое мнение!»

Судья спохватывается: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу оставить без внимания информацию, содержащуюся в вопросах Найденова и ответах Карватко, в которых говорится о принуждении его к даче показаний. Он на следствии давал ответы по собственной инициативе».

Адвокат Першин: «В ходе показаний Вы действительно давали показания, которые хотели давать?».

Судья не дремлет: «Уважаемые присяжные заседатели, напоминаю, что существуют определенные правила рассмотрения дела присяжными заседателями. Это относится и к вопросам Першина».

Першин: «Ваша честь, это мое право – задавать вопросы».

Судья: «А мое право – снимать вопросы».

Огласили протокол опознания аккумулятора – главного вещдока обвинения, единственной ниточки, которая ведёт следствие от места происшествия на дачу Квачкова. Ведь именно на даче, как утверждает обвинение, Карватко видел этот аккумулятор. Из озвученного на суде протокола стало ясно, что следователь предъявил Карватко «аккумуляторную батарею в группе из трех аккумуляторных батарей». Протокол этот, зачитанный в зале суда прокурором, имел явно недружественные отношения с логикой: «Карватко заявил, что в предмете №2 он опознаёт аккумулятор, виденный им на даче Квачкова: однозначно опознать этот аккумулятор я не могу, так как у него не ярко-зеленый индикатор и на нем нет наклеек. Но он похож на тот, который я видел на даче Квачкова, так как он серого цвета и у него синяя ручка». Любой здравомыслящий человек, владеющий русским языком, понимает, что «опознал» и «однозначно опознать не могу» - это разные вещи, что «похож» вовсе не означает «тот самый». Защита попыталась в этом разобраться.

Найденов: «Вы до процедуры опознания эту аккумуляторную батарею видели?»

Вопрос снят.

Найденов: «Какие-либо фотографии этого аккумулятора до опознания Вы видели?»

Вопрос снят.

Найденов: «Вам какие-либо аккумуляторы в руки давали?»

Вопрос снят, и не просто снят, а с угрозой.

Судья: «Подсудимый Найденов, Вы предупреждаетесь о вопросах, не соответствующих судебным слушаниям с участием присяжных заседателей. Данный факт может повлечь удаление Вас из зала».

Найденов: «Вы предъявленную аккумуляторную батарею опознали как ту, которую наблюдали на даче Квачкова?»

Карватко: «Нет, не опознал».

Найденов: «По каким отличительным признакам Вы ее не опознали?».

Карватко: «Я просто помнил, что 16 марта на даче Квачкова у аккумулятора была синяя ручка и он был новый. А среди этих не новых аккумуляторов лишь у одного была ручка».

Найденов: «Вы какой-либо аккумулятор видели на даче Квачкова после 16 марта?»

Карватко: «Да, в гараже».

Найденов: «Расскажите, при каких обстоятельствах».

Прокурор как ужаленный: «Прошу снять этот вопрос!».

Вопрос, разумеется, снимается, но как испугался прокурор, что через частокол запретов судьи вдруг да проскочит до присяжных заседателей толика правды о том спектакле, которое устроило следствие с опознанием Карватко аккумулятора, когда и фотографию цветную аккумулятора перед опознанием Карватко показали, и как он сам вместе со следователем аккумулятор этот с экспертизы забирал, и как потом на его же глазах подбирали аккумулятору этому в соседство два других и близко на него непохожих аккумулятора, ни на одном из них не было даже ручки, и как убрали из протокола все сомнения Карватко, а уже после опознания повезли Карватко на дачу Квачкова, чтобы искать там аккумулятор, и нашли его было в гараже Квачкова, да только обязали Карватко о том забыть… Всё это Карватко уже рассказывал суду, да только без присяжных заседателей, потому ужас и охватил прокурора, что правда эта может просочиться вдруг в ответах Карватко на вопросы подсудимого Найдёнова в присутствии присяжных заседателей, которым знать то не положено.

Судья напускается на Найденова: «Я предупреждаю Вас о незаконности Ваших вопросов в присутствии присяжных заседателей. Вы не подчиняетесь председательствующему судье, что может привести к удалению Вас из зала судебных заседаний».

Что-то слишком частыми стали эти угрозы. Может, всерьёз вознамерилась судья Пантелеева до конца очистить зал от подсудимых, так будет быстрее и легче вести процесс к поставленной перед ней цели? А может, убрать Найденова с Мироновым из зала суда ей необходимо накануне явления в суд Чубайса – последнего из потерпевших, еще не дававшего показаний перед присяжными. Неудобные люди, неудобные вопросы – к чему всё это государственному и общественному деятелю?..

Любовь КРАСНОКУТСКАЯ,

Информагентство «Славия»