(Продолжение. Начало в №№7,13,17-19,21,23,25,27,29,31)

Присяжные заседатели сами допросили подсудимого

Присяжные заседатели – фигуры величественного молчания и тщательного умолчания в суде. Их почтительно приветствуют вставанием все присутствующие в зале, защита и обвинение украдкой кидают в сторону присяжных полные надежд взгляды, даже судья и прокурор стараются вести себя прилично и не впадают в буйную вседозволенность именно благодаря пребыванию этих людей - народных судей - на предназначенном им пьедестале - двух длинных рядах массивных стульев, располагающихся чуть на возвышении, что символизирует особый статус присяжного заседателя выносить обвинительный или оправдательный вердикт – вершить судьбы людей. Но на суде и в его окрестностях, и вообще нигде, никто не смеет встретиться с ними глаза в глаза, перекинуться словом, даже кивнуть никто не решится, ибо это тотчас будет расценено, как попытка договориться. И, как правило, присяжные заседатели весь процесс сокровенно молчат, предоставляя судье, прокурору, адвокатам, обвиняемым выдвигать свои аргументы за и против обвинения. Присяжные вправе задавать вопросы, написав их на бумажке и передав судье, которая обязана таковые оглашать, но в процессе по делу о покушении на Чубайса это как-то не привилось.

Каково же было изумление зала, когда своё молчание присяжные нарушили… по просьбе подсудимого!

В этот день предполагалось, что показания в суде станет давать подсудимый Роберт Яшин. Однако пикантность ситуации заключалась в том, что Яшин еще в январе удален из зала, причем удален надолго, до окончания прений, фактически – до конца суда! С тех далёких пор и прокурор, и адвокаты Чубайса стояли насмерть против его возвращения в процесс. Из-за того Роберта Яшина судили заочно, словно пребывающего в бегах или прикованного к больничной койке. Тогда каким образом суд собирался выслушивать показания изгнанника? Для подсудимого выдался шанс вернуться в судебный процесс, и он его не упустил, передав через адвоката Закалюжного своё заявление о возвращении для полноценного участия в процессе.

Судья, как водится, провела обсуждение ходатайства Роберта Яшина, адресуясь прежде всего к прокурору и чубайсовским представителям, которые принялись терзать просьбу подсудимого, как коты попавшего в их когти мышонка.

Прокурор: «Решение об удалении до конца прений сторон было принято в соответствии с законом. С тех пор нет никаких новых оснований вернуть Яшина в процесс».

Гозман, верный глашатай Чубайса, стремясь выглядеть умно и интеллигентно, не даром писал диссертацию о приемах, навязывающих подсознательную симпатию к самым несимпатичным человеческим типам, засомневался в целесообразности: «В заявлении Яшина не говорится ничего об обязательствах соблюдать порядок в судебном заседании, поэтому надежд на исправление Яшина у нас не имеется».

Адвокат Чубайса Шугаев на чьи-либо симпатии плевал и попер без интеллигентских деликатностей: «Я категорически возражаю против возвращения Яшина. Он оскорблял суд, и я хочу напомнить: 21 ноября 2009 года Яшин заявил, что суд скрывает от присяжных правду, 27 ноября Яшин заявил, что суд дискредитирует его в глазах присяжных… И таких фактов очень много! Прошу отказать Яшину в его ходатайстве!».

Судья, убедившись, что сторона обвинения дружно злопамятна, решила не торопиться с репатриацией изгнанника: «Принимая во внимание, что участие подсудимого Яшина в сегодняшнем процессе обеспечено, решение по его участию в дальнейших судебных заседаниях будет принято после его допроса».

Присяжных заседателей пригласили в зал, подсудимый Яшин подошёл к трибуне. Но дело до показаний дошло не сразу.

Адвокат Закалюжный продемонстрировал жесткую позицию защиты: «Ваша честь, боюсь, что допрос Яшина может не состояться».

Яшин эхом откликнулся на слова своего адвоката: «Я желаю дать показания, но только если меня вернут в зал суда!».

Судья требовательно повысила тон голоса на несколько нот, словно вела партию скрипки в струнном квартете Шнитке: «Так Вы желаете дать показания?!».

Яшин ответил ей густым, хоть и вежливым контрабасом: «Только если меня вернут в зал суда, Ваша честь».

Судья продолжает партию скрипки в тех же требовательных нотах: «Подсудимый! Вы предупреждаетесь о недопустимости доведения процессуальной информации до присяжных заседателей!».

Встаёт адвокат Закалюжный: «Я возражаю, Ваша честь!».

Судья все тем же скрипичным голосом: «Адвокат предупреждается за нарушение закона!».

Закалюжный не остаётся в долгу: «Вы неправильно излагаете законы, Ваша честь».

Судья пытается притормозить дискуссию о законах: «Уважаемые присяжные заседатели, прошу оставить без внимания заявление адвоката Закалюжного. При вынесении вердикта вам будет предложено ответить на следующие вопросы: Первый. Доказано ли, что имело место данное деяние? Второй. Доказано ли, что деяние совершил подсудимый? Третий. Доказано ли, что подсудимый виновен в данном деянии? Все остальное не должно касаться вашего внимания. Подсудимый, так Вы будете давать показания?».

Яшин в ответ добросовестно басит: «Ваша честь, я согласен давать сегодня показания лишь из уважения к присяжным заседателям и в целях экономии их времени».

Скрипка судьи снова солирует и повторяет старый мотив: «Суд предупреждает подсудимого Яшина!..».

Предупрежденный подсудимый тоже выступает с предупреждением: «Тогда я прошу стороны обвинения и защиты не беспокоиться. При допросе я буду отвечать только на вопросы присяжных заседателей».

Судья растеряна. Еще больше растерялись обвинитель с чубайсовскими постпредами, ибо, как пишут в сказках, котлы кипучие уже горят, ножи булатные давно наточены, а теперь им остается лишь молчаливо щелкать зубами, захлебываться едкой, голодной желчью.

Судья, пытаясь отговорить Яшина от его законного, но такого неудобного для обвинения намерения, практически грозит ему: «Суд разъясняет подсудимому Яшину, что вопросы присяжных заседателей будет задавать председательствующий судья».

Яшин сознает всю рискованность своего поступка: «Я это знаю. Разрешите приступить? Первый пункт. Мое появление в Жаворонках. Я снимал с семьей квартиру в Теплом Стане, потом дочка родилась, расходов стало больше. А хозяин с января квартплату поднял с шестисот до девятисот долларов. Я решил действовать так: поселиться пока у Владимира Васильевича Квачкова на даче в сорока километрах от Москвы. Но там ни света, ни отопления - ничего. Решили сначала снять квартиру рядом с дачей, за это время дачу утеплить и оборудовать, чтобы туда к лету с семьей переселиться. Сначала я поехал в Голицыно, но снять там квартиру невозможно, рядом пограничное училище, офицеры бесквартирные на постое. Потом мне тетушка одна говорит: «В Жаворонках квартиру можно свободно снять. У меня там племянник снимает». Жаворонки - это следом за Голицыно. Вот я и приехал в Жаворонки, никого ведь здесь не знаю. Иду, смотрю, во дворе на детской площадке ребятишки играют, рядом мамаши сидят. Подхожу, разговорились, объясняю так и так, ребёнок маленький, квартиру надо снять. Девушка с коляской и говорит, а Вы вот туда-то поднимитесь и называет адрес проходившей здесь свидетельницы Риммы Клавдиевны. Поднялся я к ней, она ещё попытала меня, кто к ней направил. Сама-то она квартиру не сдаёт, а вот у её подружки недавно муж умер. Сама-то подружка в Москве живёт и квартира эта вроде как ей и ни к чему, может сдать. Мы по телефону с ее подружкой договорились, я квартиру посмотрел, квартирка, конечно, убитая, но и цену старушка назначила смешную – триста долларов. Это ж не девятьсот! Конечно, в такую квартирку маленького ребёнка не привезёшь, надо её хоть чуть в божеский вид привести, косметический ремонт сделать. Опять же на что делать? Самый маленький ремонт всё равно денег требует. Их ещё найти надо. Но если ремонт сделаю, покажу хозяйке, что я жилец порядочный, можно будет с ней потом о прописке жены поговорить. У меня жена – беженка из Узбекистана, её прописать надо было. Сразу вот такие планы. Да тут ещё одна коммерческая тема была – бизнесмен из Вологды просил меня наладить охрану его леспромхоза. А то сторожа из местных пьют и лес целыми машинами за ящик водки спускают. Вот и решено было за хорошую плату наладить охрану вахтовым методом из иногородних. В конце февраля надо было людей уже отправлять, но хозяин звонит, просит их задержать, а у меня же не все москвичи, куда их теперь денешь? Вот я и подумал: поживут здесь, квартирой займутся. Главное теперь быстрее деньги на ремонт найти.

А у Владимира Васильевича Квачкова на 18-е марта большие мероприятия к защите диссертации намечались, предстояло обмыть монографию, короче, надо было срочно дачу готовить к большому приёму гостей. Он меня к этому делу подключил и сына своего Сашу подтянул. Первым делом надо было освещением заняться. Обратились к электрику, тот такую цену заломил, что мне на полгода жизни хватит. Тогда я своего друга Сашу Найдёнова попросил помочь проводку сделать, он, как моя дочка говорит, рукодельник и чинильник, - всё может. Первый раз мы с Сашей Найдёновым на дачу 6 марта приехали. Снега там тогда много было. У гаражных ворот – практически по замок. А у меня на квартире трое без дела сидят, ждут отправки в Вологду, решили их задействовать снег чистить. В другой раз через неделю собрались, но натопить дачу заранее у Саши Квачкова не получилось, холодно, не поработаешь. Правда, посидели, погрелись за столом, может даже чуть излишне, Саша Найдёнов поскользнулся на крыльце и сильно повредил тогда руку. Так что 16-го она у него даже не сгибалась. Я настаивал, чтобы он к врачу обратился, да у него одно домашнее лечение… 16-го мы с Карватко и Найдёновым проехали по магазинам, закупили всё, что надо для ремонта. Правда, Саша снова расслабился и в кресле заснул, а тут Васильич неожиданно приехал, видит такую картину: «Всё, - говорит, - праздник жизни закончился, все по домам. Два дня осталось. Завтра надо всё сделать!». Но я домой не поехал, жена не любит, когда я в таком состоянии. Поехал к Ефремову, он ветеран ВДВ, главный редактор журнала «Радонеж». Мы с ним еще продолжили, часов до пяти… Встали поздно, пообедали, то да сё… По радио только и говорят о покушении на Чубайса. Вдруг выскакивает фамилия Квачкова. Я, естественно, к Васильичу домой. Куда там! ОМОН в три кольца вокруг дома, весь двор телевизионщиками забит. Со всего мира журналисты! Уже тогда понятно стало, что это грандиозная провокация. Предстояло выяснить – какая. Собрать информацию, проконсультироваться, подумать. Но довершить расследование нам не дали. 20 апреля нас арестовали. Вот, в принципе, и всё».

Судья пытается отстоять прокурорский допрос Яшина: «Подсудимый, Вы будете отвечать на вопросы защиты и обвинения?».

Яшин стоит на своем: «Нет, я же это сразу оговорил».

Судья со вздохом обращается к заветному пьедесталу: «Уважаемые присяжные заседатели, есть ли у вас вопросы?».

В зале оживление. Оно и понятно: сейчас присяжные сформулируют свои вопросы, из того, что и как они спросят, хоть чуть, но прояснится, наконец, что думают они об этом деле. Прервётся каменное молчание присяжных заседателей. Сфинкс заговорит!

Для составления вопросов присяжными заседателями судья объявляет короткий перерыв. После перерыва присяжные передают судье лист с вопросами, та внимательно вчитывается в список: «Назовите, пожалуйста, руководителя организации, которая сделала заявку о наборе охранников?».

Яшин: «Борцов фамилия его. Фирма «Борцов и компания». С представителем данной фирмы мы общались в Москве. Его зовут Виктор. Его телефон был зафиксирован у меня в билинге».

Судья продолжает развивать тему, формулируя скорее всего уже собственные вопросы, присяжные не могли предвидеть, что Яшин упомянет про телефон и билинг: «Под каким номером он значится в Вашем телефоне?».

Яшин тоже понимает, что вопрос не от присяжных, да что поделаешь, судье перечить теперь – себе дороже: «Виктор. Вологда».

Судья: «Кто на кого вышел – он на Вас или Вы на него?»

Яшин: «Мы были на праздновании дня войск специального назначения. Пошел разговор кто чем занимается, кто чем может помочь. У меня такая ситуация тогда была, сам был готов поехать на заработки».

Судья возвращается к поданному ей списку: «Когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Мироновым Иваном и какие у Вас были взаимоотношения?»

Яшин: «Знакомство состоялось через его отца. Владимир Васильевич общался с Борисом Сергеевичем Мироновым, и я с ним познакомился. А потом мы с Иваном телефонами обменялись. Он парень общительный. Иван помогал мне, у него машина была. Но он очень плотно занимался наукой, писал диссертацию, готовился к защите. Мне импонировала его целеустремленность, но я от всего этого далёк. Ни в какие свои дела, ни в коммерческие, ни в ветеранские, я его не вмешивал».

Судья: «16 марта Вы во сколько уехали с дачи Квачкова?»

Яшин: «Я уехал с Владимиром Васильевичем и Сашей Квачковым на СААБе около девяти часов вечера. Они меня добросили до Москвы».

Судья: «Были ли Вы на даче у Найдёнова 17 марта? Если да, то как добрались до дачи?»

Яшин: «Добрались мы до дачи Найдёнова на электричке, несколько дней там всей семьёй жили, пока пытались разобраться в ситуации».

Судья: «Можете ли Вы восстановить в хронологическом порядке картину своих действий 16 и 17 марта 2005 года?»

Яшин: «16 числа ближе к обеду выехали в Жаворонки. Мне Алексей, парень, который на квартире жил, дал список необходимых вещей для ремонта. Что-то купили; из того, что было закуплено, часть на квартиру отвезли, часть – на дачу. Тут как камень с души: работа началась, тем более ребята и снег уже расчистили. Купили мясо для шашлыка, ну и под шашлык… Поехали, сразу же шашлыки затеяли, разговорились. Александр Найдёнов определил объём работы. Пока шашлыками занимались – уже темно стало. Ремонтом по-настоящему не успели заняться, только Квачков Саша что-то там делал. Потом приехал Вадим на своей машине с Мироновым, они о чем-то с Сашей Квачковым договаривались. Мы не планировали, что они приедут».

Судья запуталась в действующих лицах и, чтобы держать руку на пульсе сюжета, поинтересовалась, разумеется, от лица присяжных: «Что это ещё за новое действующее лицо - Вадим?».

Яшин поясняет: «Я о нем говорил в прошлых показаниях – Вадим Редькин. Он за рулем тогда был, у Ивана Миронова машина сломалась. Ну, Редькин за рулём, Миронов не пьет, вот мы втроем – я, Саша Квачков и Найдёнов посидели. Ещё Карватко был, но Карватко уехал раньше. Саша Найдёнов ему чуть машину не сломал. Он обиделся, уехал, а Саша пешком ушел. Когда мы уезжали с Квачковыми, я Ивана Миронова не видел, но так как они вместе приехали, я решил, что Иван там еще оставался. Потом я приехал к Ефремову, и мы с ним общались часиков до пяти. На следующий день услышали про Чубайса. Потом я поехал к Квачкову. Там ОМОН в три ряда, все радиостанции мира на Бережковской набережной. Поехал домой. Там Найдёнов. Решили посидеть-подумать, определить порядок действий. Вечером поехали к Найдёнову на дачу в Гжель. Вот и всё – по хронологии».

Судья зачитывает следующий вопрос: «Расскажите, пожалуйста, когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Владимиром Васильевичем Квачковым, и какие имеете с ним отношения?»

Яшин: «Слышал о нём давно. А встретились с ним, познакомились где-то в году 94-м, когда он в Москву приехал, потом вместе держались – и быт, и работа. И это плавно переросло в хорошие отношения. Когда дочка моя родилась, его жена Надежда стала её крестной матерью. Мы семьями общались».

Судья: «На каком основании Вы решили, что Квачков разрешит Вам жить на своей даче?»

Яшин изумлён странностью вопроса: «По договоренности с ним. Он по-человечески подошел. Ведь меня на улицу выгоняют».

Судья явно занимается отсебятиной: «А где бы он сам со своей семьей проживал?»

Яшин еще не остыл от изумления: «У него квартира в Москве. Как это? Друга с семьей на улице оставить, а самому балдеть на даче? У нас так не бывает. У нас вообще все помогают друг другу чем могут».

Судья: «Известно ли Вам, когда молодые люди, которые жили на квартире в Жаворонках, покинули эту квартиру?»

Яшин: «Когда покинули – мне неизвестно. Я в Москве крутился, приезжаю – дверь заперта. С одним из них, Алексеем, я встречался, когда вышел из тюрьмы. Спросил его: придешь в суд, дашь показания? Он говорит: извини, не могу, нас, как вас, посадят на три года и будут плющить, как Карватко».

Адвокат Чубайса Шугаев немедленно вступается за честь следственных органов: «Я протестую! Что значит – «плющить»?!».

Яшин суровеет: «Ну а прижигать сигаретой руки – это как называется?»

Судья вслед за Шугаевым горой вздымается за следователей, как будто напрочь забыла показания на суде самого Карватко: «Подсудимый Яшин предупреждается о недопустимости нарушения закона!».

«Вы ссылаетесь на свое уважительное отношение к Квачкову В.В., - вновь обращается она к списку вопросов, - почему же тогда Вы не выполнили его просьбу по хозяйственным работам?»

Яшин виновато: «Понадеялись на авось. Личная недисциплинированность плюс употребление алкогольных напитков. Хотели совместить приятное с полезным, но приятного оказалось больше».

Судья: «В каком состоянии здоровья находился Найдёнов 14 марта 2005 года?»

Яшин: «Четырнадцатое число он начал здоровым. Но на даче поскользнулся, упал, рука у него повредилась. Я это шестнадцатого числа заметил: подошел, обнял его, и, видно, локоть задел. «Не могу, - говорит, - ни согнуть, ни разогнуть». Я говорю: иди в травмпункт. «Нет, - говорит, - сейчас лекарство примем, и все будет хорошо».

Судья: «Почему же Найдёнов приехал 16-го числа с больной рукой?»

Яшин бесхитростно: «Он нам был нужен как специалист. Чтобы показать, что и как делать. А гвозди я и сам сумею забить».

На этом список вопросов присяжных иссяк, породив вопросы у присутствующих в зале. Если присяжные заседатели должны, как их предупредила судья, решать вопрос о виновности или невиновности подсудимого, о его причастности или непричастности к деянию, то почему ни одного подобного вопроса не было в заветном списке? Неужели присяжным уже всё ясно, и им осталось разобраться лишь в хронологии дачного пьянства подсудимых да что они конкретно покупали на строительных рынках? Им что, уже ясно и понятно, кто 17 марта 2005 года был утром на Митькинском шоссе? Кто устанавливал там взрывное устройство? Кто стрелял из автоматов?.. Подсудимых об этом присяжные не спрашивают, хотя им предстоит отвечать на ответственнейший в их жизни вопрос, решающий судьбу человека: доказана ли виновность подсудимого в деянии! Дух захватывает от важности решения. Неужели оно будет основано на умозаключениях, вынесенных из подобных допросов подсудимых?..

По окончании допроса прокурор зачитал показания Роберта Яшина на суде 2008 года, но они практически ничем не отличались от его нынешнего повествования.

Судебное заседание закончилось на удивление мирно: судья вернула Яшина в зал суда, откуда его изгнали пять месяцев назад. Так что судебный процесс для него, как у некоторых образование, - очно-заочный.

Квачкова загнали в трясину запретов

Есть в нашей скорбной судебной системе одно вселяющее надежду слово, внушающее оптимизм, - защита. Каждый подсудимый знает, что как бы ни были тяжки предъявленные ему в суде обвинения, непременно наступит миг, когда он сможет хотя бы попытаться отстоять свою правду - ему предоставится право на защиту. Манящее и мерцающее впереди милосердие правосудия подобно маяку для терпящего бедствие корабля. И вот он наступает этот миг, когда все аргументы обвинения исчерпывающе изложены на суде, и защита вступает в свои права, чтобы оборонить подсудимого от напасти. Но… не тут-то было!

На суде по делу о покушении на Чубайса настал черед Владимира Квачкова давать показания: объяснить присяжным, как всё обстояло на самом деле. Присутствовать на судебных слушаниях Квачкову запрещено аж с февраля (пять месяцев судят заочно!), поэтому его появление в суде вызвало большой интерес прессы и публики. В зале битком народу, мест не хватает. Присяжные заседатели, удивляясь непривычной тесноте в зрительских рядах, с любопытством рассматривают зал. Пристав вводит Квачкова, тот останавливается у трибуны.

Судья Пантелеева заметно встревожена людским наплывом, нервно требует убрать выложенные микрофоны и напускает судебного пристава проверить, не ослушался ли репортер «Эхо Москвы», выключил ли он микрофон?.. Столь вопиющее попрание Закона в суде – права вести аудиозапись в открытом процессе, не испрашивая на то ни у кого разрешения, - настолько ошеломило журналистов, что ни один из них даже не пискнул. За них вступился было представитель Чубайса Гозман, однако и он не напомнил судье о законных правах журналистов, лишь заискивающе проблеял просьбу разрешить прессе пользоваться диктофонами. Хлопоты Гозмана понятны, ведь это он привёл многих репортёров в надежде, что они самолично убедятся в экстремизме подсудимого Квачкова, о чем сам Гозман не устает напоминать в многочисленных интервью. В ответ на лепет Гозмана судья Пантелеева раздражённо пеняет ему, что никакого разрешения на право аудиозаписи в открытом процессе не требуется, она лишь просила убрать незнакомые ей предметы, объясняя на слезе: «За Вами, господин Гозман, никто из присутствующих в зале не бегал ещё с незнакомыми предметами, а за мной бегали!». Представив себе крупногабаритную судью, бешеным аллюром спасающуюся от журналистов с микрофонами в руках, зал, естественно, заулыбался, но накрытые хмурым взглядом судьи улыбки скоропостижно скончались.

Допрос Квачкова начал адвокат Алексей Першин: «Принадлежит ли Вам гараж, в котором обнаружены боеприпасы и пистолет ПСМ?».

Квачков: «Вообще-то гараж этот – незаконное строение. Никто из членов моей семьи не является его юридическим владельцем. До 2005 года мы сдавали и квартиру, и гараж внаем. В 2004 году гаражом пользовались таджики, которые ремонтировали нашу квартиру».

Першин: «Допускали ли Вы хранение таджиками боеприпасов?»

Квачков: «Я предполагал возможность использования гаража для хранения таджиками наркотиков. Предупреждал, чтоб ничего подобного не было. В отношении оружия не догадался предупредить».

Першин: «Известно ли Вам, кому принадлежит пистолет ПСМ, найденный в гараже?»

Квачков: «Мне он точно не принадлежит, а, согласно официальным документам, имеющимся в деле, том 20-й, лист дела 72-й, принадлежит какому-то гражданину Таджикистана».

Ни с того ни с сего судья вдруг забеспокоилась: «Я разъясняю Вам, подсудимый Квачков, что Вы допрашиваетесь о фактических обстоятельствах дела, при этом ссылка на материалы дела не допускается. Вы должны говорить только то, что знаете лично».

Требование судьи рассказывать об обстоятельствах дела без ссылки на материалы дела - всё равно что требовать ходить на руках без рук, озадачивает всех, но судью нимало не смущает.

Першин: «Что Вы можете сказать о патронах, найденных в канистре в гараже?»

Квачков: «Там есть партии по два, по три, даже по одному патрону для совершенно разных типов оружия, в том числе иностранного. Это точно собирал человек, не имеющий отношения к военному делу. Я, как командир бригады спецназа в прошлом, могу лишь…»

Судья вновь барабанит тревогу: «Подсудимый Квачков предупреждается о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании и затрагивания вопросов, недопустимых в присутствии присяжных заседателей».

Квачков недоуменно смотрит на судью: «Прошу суд разъяснить, в чем выразилось нарушение мною порядка?»

Судья немедленно очищает зал от присяжных, в их отсутствие с подсудимым обращаться ей вольнее: «Не допускается задавать вопросы подобным тоном! Подсудимый Квачков предупреждается, что в соответствии со статьей 275-й Уголовно-процессуального кодекса подсудимый имеет право разъяснять вопросы, только касающиеся существа дела. Я Вам уже давала такие разъяснения!».

За пять лет бесконечных тюремно-судебных мытарств кандидат наук В.В. Квачков, конечно же, не один раз проштудировал Уголовно-процессуальный кодекс и уж точно помнит все пять пунктов небольшой 275-й статьи «Допрос подсудимого», понимает, что ничего подобного тому, что только что возвестила судья, в этой статье нет, но с судьей Квачков не спорит, лишь пожимает плечами: «Я знаю один УПК, а здесь, похоже, какой-то другой УПК…».

Судья тут же пресекает недоумение короткой и хлёсткой, как автоматная очередь, фразой: «Суд предупреждает подсудимого Квачкова о некорректном поведении в суде!».

Поднимается Роберт Яшин, только что допущенный в зал суда после многомесячной отлучки и уже изрядно отвыкший от судейской манеры вести заседания, пытается возразить на незаконные действия судьи, но Пантелеева и от него отстреливается короткой очередью: «Суд предупреждает Яшина о некорректном поведении в суде!».

Предупредив всех недовольных, судья впускает присяжных заседателей в зал. Прерванный допрос, как прерванный полет, продолжается.

Квачков: «Прошу предъявить присяжным заседателям таблицу маркировки и классификации патронов…» и расправляет перед собой лист бумаги.

Судья цепко сторожит каждое его движение и привычно отправляет присяжных снова отдыхать, спешно объявив перерыв.

После десятиминутной паузы Квачков оглашает по всем правилам оформленное ходатайство: «Прошу предъявить присяжным заседателям два документа, которые я буду использовать при даче своих показаний».

Судья, едва глянув в бумаги, небрежно роняет: «Стороны, посмотрите», и ставит вопрос на обсуждение.

Адвокат Першин: «В представленных суду таблицах отражены сравнительные характеристики патронов и ковриков-лежаков. Прошу предъявить их присяжным заседателям, чтобы присяжные могли представить, какие именно патроны обнаружены в гараже Квачкова».

Ходатайство Квачкова поддерживает Найденов: «Ваша честь, эта информация не противоречит закону и находится в уголовном деле».

Но у судьи вечный верный союзник – прокурор, и он оправдывает судейские надежды: «Ходатайство Квачкова не основано на законе. Действительно, у подсудимого есть право пользоваться записями, но это не означает, что подсудимый вправе демонстрировать какие-либо схемы и графики».

А ведь эти стены и эти люди в зале прекрасно помнят, как совсем ещё недавно по просьбе обвинения здесь рисовали схемы, графики и потерпевший Вербицкий, и свидетель Карватко, и эти графики, и эти схемы не возбранялось демонстрировать присяжным. Но тогда доказательства представляло обвинение, а ныне – защита, что для судьи Пантелеевой две большие разницы. Получив прокурорскую подмогу, судья отказывает Квачкову в его абсолютно законном ходатайстве и впускает присяжных в зал.

Подсудимый продолжает нервно оборванную судьей речь: «Итак, сорок вменяемых мне в вину патронов, найденных в канистре, принадлежат семнадцати партиям, в том числе иностранного производства: первая партия маркировки… – 4 штуки, вторая партия… – 3 штуки, четвертая партия… - 3 штуки, пятая партия… – один патрон… Всё это свидетельствует лишь о том, что данные патроны являются сборной солянкой какого-то воровского или бандитского схрона, к которому я никакого отношения не имею. По своему статусу я не могу собирать патроны. Воровать по два-три патрона из партии, когда я их расстреливаю сотнями и тысячами? Эти патроны собирали люди, которые никакого отношения ни к оружию, ни к боеприпасам не имеют».

Першин: «Кому принадлежит подрывная машинка ПМ-4?»

Квачков: «Подрывная машинка принадлежит мне. Название звучит страшно, на деле обычный индуктор. Я, как всякий специалист, имел свои специальные материалы. Это моя личная подрывная машинка, она не относится к боеприпасам».

Першин: «Кому принадлежит макет автомата, найденный в гараже?»

Квачков: «Правильно он называется – массо - габаритный макет автомата Калашникова, не приспособленный для стрельбы. Им разве что ночью можно человека напугать в темном переулке. Его происхождение то же, что и патронов, я к нему отношения не имею».

Першин: «Какое происхождение имеет охотничье ружье, обнаруженное в Вашей квартире?»

Квачков: «Ружье имеет документы. Оно принадлежит Борису Сергеевичу Миронову. Когда против него начались гонения и объявление его в розыск…»

Судья чутко улавливает в речи подсудимого очередной нежелательный объект и отстреливает его: «Подсудимый Квачков, я Вас останавливаю! Это не относится к материалам уголовного дела».

Квачков пытается исправить промах: «Когда против Бориса Сергеевича Миронова начались действия, о которых здесь нельзя говорить…»

Но судья начеку, как вахмистр в карауле: «Я Вас останавливаю! Ваша ирония в суде недопустима!».

Квачков вздыхает, подыскивая слова, на которые у судьи не было бы аллергии: «Когда начались эти действия, о которых я только что говорил, я забрал у жены Бориса Сергеевича ружье, чтобы хранить у себя. Это административное правонарушение».

Першин: «Обнаруженный у Вас телефон «Сименс» с номером … - Ваш телефон?»

Квачков: «Да. Это мой телефон и зарегистрирован он на мое имя с апреля 1999 года».

Першин: «С какого времени Вы перестали пользоваться этим телефоном?»

Квачков: «Примерно с 13-14 часов 17 марта, когда меня арестовали…».

Судья не дремлет, как кошка у мышиной норки. Выкараулила: «Подсудимый Квачков, Вы предупреждаетесь за нарушение порядка в судебном заседании!..»

Квачков редактирует фразу в определённом судьёй формате: «Примерно с 13-14 часов, когда произошли события, о которых мне говорить нельзя…».

Судья грозит карой: «Я предупреждаю Вас, подсудимый Квачков, о некорректном поведении! Иначе допрос будет прерван!»

Угроза нешуточная – реальная опасность лишиться права давать показания.

Адвокат Першин старается удержать допрос в проложенной колее: «Когда, кому и с какой целью Вы сделали последний звонок с этого телефона?».

Квачков: «17 марта в 11.07 я позвонил в Академию на Юго-Западе. Больше звонков у меня не было, но телефон я не отключал, так как должен постоянно находиться на связи с моим начальством. Потом в 20.50 был звонок на мой телефон от моего старшего сына. Я уже был арестован, а телефон находился в руках сотрудников департамента. Что они сказали моему сыну, я не знаю, но именно после этого мой старший сын пропал».

Напуганный мыслью Квачкова о похищении сына сотрудниками департамента, вскочивший прокурор взывает к судейской бдительности: «Это не соответствует действительности, Ваша честь! Адрес, по которому произведен звонок – Бережковская набережная, там квартира Квачкова. Это значит, что телефон тогда был в руках хозяина!».

Ложь очевидна всем знакомым с делом, но у Квачкова хватает сил сдержать эмоции: «Как раз в это время в квартире шёл обыск. Посмотрите в деле протокол».

Алексей Першин, опасаясь изгнания подсудимого за запретное слово «обыск», торопится переключить внимание судьи на новый вопрос: «Когда и при каких обстоятельствах Вы были лишены возможности пользоваться данным телефоном?».

Судья Пантелеева: «Я Вас останавливаю, Першин! Вопрос не направлен на выяснение фактических обстоятельств дела».

Першин демонстрирует прекрасную реакцию: «Где Вы находились 17 марта в 20.57?»

Квачков: «Я находился в помещении Московской городской прокуратуры у заместителя прокурора…»

При звуке о прокуратуре судья яростно выпаливает в подсудимого: «Я Вас останавливаю, Квачков!»

Першин пытается вытащить подзащитного из трясины тотального запрета: «После ареста Вы получили информацию о Вашем сыне Александре?».

Квачков едва успевает: «Да, получил», как судья переносит огонь на защитника: «Адвокат Першин! Я Вас предупреждаю, что эти факты не относятся к фактическим обстоятельствам дела».

Квачков не выдерживает: «Ваша честь, мой старший сын находится в розыске по этому делу. Как же это не относится к фактическим обстоятельствам дела?!»

Судья резко обрывает возмущение Квачкова. Першин, сознавая, что они с Квачковым балансируют на краю пропасти, меняет тему: «Кому принадлежат осветительная ракета и сигнальный патрон?».

Квачков: «Ракета и патрон мои, но они не являются боеприпасами. Осветительная ракета менее опасна, чем китайская петарда».

Першин: «Кому принадлежит взрывпакет, и с какой целью он попал к Вам?»

Квачков: «Взрывпакет является военной петардой, которая имитирует разрыв гранаты. Когда эксперты говорили о поражающем действии взрывпакета, то это они, наверное, у поручика Ржевского спросили…»

Но и анекдот досказать подсудимому не удается. Судья Пантелеева тут как тут: «Подсудимый предупреждается о недопустимости некорректного тона!»

Квачков серьезно: «Для профессионального военного взрывпакет, как и сигнальный патрон, как и осветительная ракета то же, что для врача шприц, а для медсестры бинты – расходный материал».

Першин: «Перевозились ли на Вашей автомашине СААБ оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества?»

Квачков: «Оружие и боеприпасы попадали в машину. Перевозили на полигонах, чтобы не таскать на себе. Взрывчатые вещества не перевозились никогда».

Першин: «Как Вы объясните, что в смывах с автомашины СААБ обнаружены взрывчатые вещества?»

Квачков: «Вся машина имеет уровень загрязнения взрывчатыми веществами десять в минус одиннадцатой - десять в минус тринадцатой степени. Это следовые остатки взрывов на полигонах. Гексоген и тротил, которые обнаружены в смывах автомашины, в том числе в контрольном смыве, говорят о том, что вся машина фонит. Даже контрольный смыв внутри приборной доски».

Вновь нервно вскакивает прокурор: «Ваша честь, попросите присяжных заседателей не учитывать эту информацию при вынесении вердикта, ее нет в уголовном деле, это личное мнение Квачкова».

Квачков повышает голос: «Эти цифры из материалов уголовного дела. Вы лжете, господин прокурор!».

Судья спроваживает присяжных. Прокурор продолжает громко нервничать: «Подсудимый не вправе заявлять сведения, в которых он не является специалистом! Он не эксперт».

Судья слушает рассеянно, ее занимает другой вопрос: «Суд предупреждает подсудимого Квачкова о недопустимости оскорбления участников процесса! При допущении нарушения закона о порядке рассмотрения дел с участием присяжных заседателей к нему будет применена мера воздействия! Это, будем считать, последнее предупреждение!».

Адвокат Чубайса Шугаев, устав сидеть молча, прочистил горло заявлением: «Сейчас подсудимый Квачков допустил высказывание по отношению к государственному обвинителю, заявив, что он лжет. Этим было оказано незаконное давление на присяжных заседателей. Прошу занести мое заявление в протокол».

Адвокат Квачова Першин по-бойцовски отражает нападение: «Возражаю! Заявление Квачкова о том, что прокурор лжет, - это его мнение, а не оскорбление. А вот заявление прокурора о том, что Квачков не является специалистом во взрывном деле, не соответствует действительности. Квачков является специалистом во взрывном деле. И потом, если бы Квачков сказал, что прокурор лжец, то это было бы оскорбление, а Квачков просто назвал своим именем то действие, которое производил прокурор».

Судья раздражается гневом: «Першин! Вы требуете на себя слишком много рабочего времени!»

Першин, желая умерить судейскую ярость христианской кротостью, осеняет себя крестом: «Да избави меня Бог!».

Но судья ярится пуще прежнего: «Встаньте, Першин! Адвокат Першин предупреждается о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании и отправлении религиозного обряда, выразившемся в соблюдении религиозного обряда!».

Тогда Першин идет грозой на грозу, как пожар в тайге давят встречным палом: «Возражаю! Ваши действия незаконны и антиконституционны. Вы сидите под государственным гербом с Георгием Победоносцем, а он - Святой. Своими действиями Вы уничижаете Государственный Гимн, где сказано «Хранимая Богом родная земля», а Вы запрещаете мне креститься. Возражаю категорически на Ваши действия!».

Судья, то ли зайдя в тупик в споре об обрядах, то ли остерегаясь рассердить святого Георгия, действительно опасно нацелившего остроконечное копьё в её голову, объявляет перерыв.

Заседание возобновилось через полчаса. Подсудимый Квачков начал его с сенсационного заявления: «Во время перерыва судья Пантелеева оказывала незаконное давление на присяжных заседателей. Энергично жестикулируя, она что-то втолковывала присяжным. Мы не знаем, о чем она говорила с присяжными, но у нас есть все основания полагать, что судья Пантелеева грубо нарушила закон. Прошу занести мое заявление в протокол».

Судья на минуту задумалась, стоит ли ей оправдываться. Решила, что не стоит: «Разъясняю, что в соответствии со статьей 333 УПК РФ присяжные заседатели не вправе общаться с лицами, не входящими в состав суда по поводу обстоятельств уголовного дела. Оказывалось ли на них давление, суд сейчас выяснит».

Присяжных допустили в зал. Судья приступила к их допросу: «В связи с заявлением участника процесса о том, что председательствующая судья оказала незаконное воздействие на присяжных заседателей, я задаю вам вопрос, было ли оказано на вас такое воздействие?»

Выждав паузу, судья удовлетворённо резюмирует: «Заявлений не поступило», но сама же тотчас и почувствовала, как всё это фарсно, пошло и легковесно на весах тяжёлого обвинения её в давлении на присяжных, а потому решила добавить груза на свою чашу весов и опросила каждого из присяжных персонально, те робко отрицали давление на них со стороны председательствующей судьи.

Снова двинулся рваный и нервный допрос Квачкова.

Першин: «Тротил, тэн, гексоген – какие из этих веществ входят в состав инженерных боеприпасов?».

Квачков: «Тротил, тэн – это как раз те вещества, которые входят в состав штатных боеприпасов спецназа»

Першин: «Но тогда откуда на Вашем носовом платке обнаружены следы гексогена?»

Квачков: «Мой клетчатый носовой платок, согласно протоколу, имеющемуся в деле, изъят из кармана водительской дверцы СААБа, но в экспертном заключении говорится, что вскрыт пакет, в котором находится носовой платок - белый с голубой каймой…»

Судья решительно ничего не хочет слышать о носовом платке, как прежде не хотела слышать ни о ружье Миронова, ни о сыне Квачкова, ни о Московской прокуратуре, ни о смывах с автомашины СААБ: «Я останавливаю Вас, Квачков! Вы ссылаетесь на доказательства дела, а не на лично известные Вам факты!»

Квачков, понимая, что, постоянно прерывая его, судья не даёт ему возможности довести до присяжных ни один довод защиты, пытается завершить свою мысль: «Взамен моего клетчатого платка на экспертизу поступил какой-то другой платок, надушенный гексогеном».

Судья грозно: «Я Вас останавливаю, подсудимый Квачков! Допустимость доказательств не исследуется в присутствии присяжных заседателей. Сомнений в достоверности платка от защиты не поступало!»

Квачков невозмутимо парирует: «Вы переиначили мои слова, Ваша честь. В левой двери СААБа найден клетчатый носовой платок, а на экспертизу предъявлен белый с голубой каемочкой носовой платок. Достоверность этих фактов мы не оспариваем. Белый носовой платок, который подбросили экспертизе, мне не принадлежит».

Судья срывается в крик, как в штопор: «Я Вас останавливаю, Квачков!». Но Квачков уже сказал, что хотел.

Першин старается сбить напряжение: «Кому принадлежит кепка, найденная в автомашине СААБ?»

Квачков: «Кепки носим и я, и мой старший сын. Скорее всего, это его старая кепка. Но вам, уважаемые присяжные заседатели, не дали осмотреть СААБ, чтобы вы убедились, что кепку под сиденье сзади невозможно засунуть чисто физически».

Судья как грудью на амбразуру: «Остановитесь! Уважаемые присяжные заседатели, СААБ был осмотрен 17 марта 2005 года. Суд не находит весомых причин осматривать СААБ спустя пять лет».

Квачков горько резюмирует: «Мой СААБ пять лет простоял в Генеральной прокуратуре как вещдок, а БМВ Чубайса и Мицубиси охранников были срочно проданы, так как на них о многом говорящие следы и взрыва, и обстрела».

Судья вновь заводит заезженную, крайне надоевшую пластинку: «Квачков! Я Вас останавливаю! Подобные разговоры, которые Вы производите, в судебном заседании не допускаются!»

Першин стремится вести допрос: «Бывали ли в СААБе Яшин и Найденов?».

Квачков: «Яшин бывал часто, мы дружили семьями. Ездили по ветеранским делам. А вот Найденов ни в кепке, ни без кепки в машине не бывал никогда».

Першин: «Почему же тогда на кепке обнаружены волосы, которые могли произойти от Найденова?».

Квачков: «Мы просили следователя провести генетическую экспертизу, но нам отказали».

Судья привычно: «Я Вас останавливаю, Квачков! У меня такое впечатление, что Вы, Квачков, принимаете все меры, чтобы я удалила Вас из зала. Так вот, я Вас не удалю!»

Першин: «Каков род трудовой деятельности Вашего старшего сына Александра?»

Квачков: «Мой сын работал охранником с лицензией на ношение оружия в частном охранном предприятии. То, что до этого мой сын служил рядовым в спецназе, имело огромное значение для его работы».

Судья как заведённая: «Я Вас останавливаю! Это не имеет значения для данного дела!»

Квачков переформулирует: «Мой сын работал охранником в частном банке для выполнения специальных задач. Рейдерство тогда не считалось уголовным преступлением. И к бывшим десантникам обращались для решения подобных задач».

Першин: «Где жил Александр?».

Квачков: «Сначала с нами на Бережковской набережной. Потом Саша переехал в квартиру на Беловежской. У меня дочь – инвалид первой группы. Она поступила в техникум-интернат и переехала в общежитие, а Саша - на Беловежскую».

Судья срывается. Уже не останавливая подсудимого, она ставит на обсуждение вопрос о применении к подсудимому Квачкову меры воздействия в виде удаления из зала судебных заседаний.

Защита дружно протестует.

Першин, вконец измотанный стычками с судьей, из последних сил бросает в сторону судейского престола: «Это решение будет незаконным!».

Адвокат Чепурная почти молит судью: «Прошу предоставить подсудимому Квачкову возможность дать показания в полном объеме. Оснований его удалять не имеется… Прошу не удалять Квачкова, чтобы его права на защиту не были нарушены».

Подсудимый Миронов не просит, наоборот, ставит диагноз суду: «Ваша честь, удаление Квачкова на столь ключевом и важном моменте, как его показания, превращают суд в профанацию, потому что возникает вопрос, ради чего мы здесь собрались? Ради того, чтобы всё-таки понять, что это была за имитация, кто за ней стоит, при каких обстоятельствах она была спланирована и реализована? Или будем дальше публично продолжать гнобить с подачи стороны обвинения подсудимых, которые, по-моему, и так уже настрадались выше крыши».

Диагноз Миронова потрясает судью Пантелееву: «Суд предупреждает подсудимого Миронова о недопустимости нарушения порядка в судебном заседании, оскорблении суда и стороны обвинения! Суд предупреждает, что при повторном нарушении порядка в судебном заседании, проявлении неуважения к суду подсудимый Миронов в соответствии с частью третьей статьи 258 УПК Российской Федерации будет удалён из зала судебного заседания! Выбирайте слова, которые Вы произносите. Здесь производится судебное действие, государственное действие! Здесь слова, которые Вы используете в своей речи, употреблению не подлежат и не могут подлежать!»

Миронов, уверенный, что высказался на добротном русском литературном языке, просит: «Ваша честь, не могли бы Вы уточнить, какие именно мои слова не подлежат употреблению?».

Судья аж дар речи теряет от возмущения: «Ваши слова, которые Вы произносили, я повторить не могу, потому что, во-первых, Ваша просьба носит некорректный характер и оскорбляет суд, а во-вторых, те слова, которые Вы произносите, я как человек физически произнести не могу. Не только процессуальным, но и непроцессуальным образом, м-м-м, путём, в непроцессуальной ситуации я таких слов не произношу!»

Мироновский диагноз незаконному судейскому произволу у Роберта Яшина, выступившего следом, вырастает в окончательный приговор: «То, что здесь творится, это не судебное заседание, это – разборка. Ещё она похуже, чем на блатном сходняке, там и о справедливости больше думают, и о равноправии сторон больше думают, и человеку высказываться дают перед тем, как принять решение, а здесь Ваши придирки к интонациям, взглядам и так далее – смешно смотреть. И это судебное заседание!? Ещё удалить хотите?! У человека судьба решается, а Вы ему рот затыкаете!»

Переполненный напряжением накалённый зал не выдерживает, взрывается криками: «Правильно!», «Позор!», «Это не суд, это – судилище!».

Судья жандармским взором отыскивает на зрительских скамейках бунтовщиков: «Назовите свои фамилии! Пристав! Удалите тех, кто кричал!» и с притворным спокойствием обращается к подсудимому Яшину: «Яшин желает выступить или практически всё сказал?».

Яшин сказал не все: «Я категорически против удаления Квачкова. Считаю, это делается с целью не дать говорить Кавчкову. Он поступает по закону, он логично выстроил линию защиты, которую Вы мешаете осуществлять под надуманными предлогами, а потом говорите о якобы многочисленных нарушениях порядка подсудимым».

Последнюю точку в позиции защиты ставит Александр Найдёнов: «Считаю, что законных оснований удаления Владимира Васильевича Квачкова нет. На этой стадии удаление Квачкова будет иметь характер беззакония и вседозволенности».

Судья обращает взгляд на своего всегдашнего верного друга прокурора, ожидая от него привычной солидарности, но, о, чудо! – прокурор не желает согласиться с судьей, напротив, почти умоляет ее не оставить его без работы: «Прошу не удалять Квачкова, исходя из равенства прав сторон, так как удаление его лишит возможности сторону обвинения задать ему вопросы по фактическим обстоятельствам дела».

Пока прокурор увещевал судейское кресло, оно успело принять соломоново решение, в котором милосердие и кровожадность упокоились в зыбком равновесии: «Учитывая мнение стороны обвинения, суд постановил продолжить допрос подсудимого Квачкова. Суд удаляет подсудимого Яшина за нарушение порядка в судебном заседании до окончания прений сторон».

Итак, за дальнейшее пребывание Квачкова в судебном зале заплачено дорогой ценой удаления из этого зала Яшина, вступившегося за честь и авторитет Суда. Но даже не эта циничная рокировка подсудимых иезуитским решением судьи Пантелеевой возмутила умы и души сидящих в зале журналистов. Заветное слово ЗАЩИТА, на которую наивно уповают сотни тысяч неправедно обвиняемых, стараниями судьи Пантелеевой, как и сотен подобных ей российских судей, постепенно теряет всякий смысл. Как оправдаться, как оборониться от обвинений в преступлении, которого ты не совершал, если суд никакие твои доводы не принимает, всякую оборону пресекает, факты, обеляющие подсудимого, объявляет не относящимися к фактическим обстоятельствам дела, даже ссылки на материалы уголовного дела объявляет незаконными? Как защищаться, если защищающемуся и его защитнику просто-напросто затыкают рот, а то и вовсе выкидывают из суда за нарушение порядка в судебном заседании?! Ох, не хотела бы я быть на месте подсудимых, господа! А вы?.. Но в том-то и состоит горькое лукавство современной российской действительности, что на их месте может оказаться КАЖДЫЙ ИЗ НАС!

Любовь Краснокутская, Информагентство СЛАВИА