Лекция 19 Гражданская война в России. Часть первая

1. В 1918 году Россия была снова, как и после Февраля 1917 года, поставлена перед выбором. Вызовом стали Гражданская война и иностранная интервенция.

Советское государство прошло через две тотальные войны, когда столкновение с противником было непримиримым. Первой была Гражданская война 1918-1921 годов, сопряженная с военной интервенцией. Вторым испытанием стала Великая Отечественная война.

Война вообще — самое крайнее, острое выражение политики, когда выявляется суть всех институтов государства, политических движений и программ. Гражданская война — критический эксперимент (experimentum cruris) над государством и обществом, открывающий важное знание — методологическое и практическое. Наша война дала большой запас нового общего знания о человеке, обществе и государстве, а также знания об особенностях российского общества и его культуры во всех ее срезах.

Это знание было очень важным ресурсом для государственного и социального строительства СССР. Однако оно сохранялось и передавалось на языке неявного и обыденного знания тех поколений, которые были участниками и свидетелями Гражданской войны. Оно было плохо оформлено и «записано» в терминах рационального обществоведения (в «учебниках»). Грубо говоря, мы его не освоили.

Причин для этого было достаточно. По выходе из Гражданской войны на малочисленную интеллигенцию лег огромный груз срочных и чрезвычайных работ — не было ни свободного времени, ни сил для описания и анализа эмпирического опыта войны. Пока была свежа память о нем, необходимость такой работы и не ощущалась. Не было и научного сообщества, которое занялось бы разработкой методологического аппарата для систематизации огромного массива неявного знания и его кристаллизации в текстах. В условиях идеологического раскола интеллигенции и нарастающего политического конфликта внутри правящей партии и методологические разработки, и анализ эмпирического материала были сложной и даже опасной работой, сопряженной с неизбежными когнитивными конфликтами, которые легко было перевести в политические.

Но едва ли не главной причиной была очевидная и фундаментальная необходимость временного забвения реальности Гражданской войны, пока не затянулись ее раны. Был наложен негласный мораторий на превращение неявного знания в жесткие рациональные тексты. Для строительства и даже просто жизни требовались национальное примирение, а потом и мир. Исходя из этого писались и отбирались тексты, которые давали молодежи смягченный и упрощенный образ войны. Жесткий анализ — это всегда разделение, хотя бы на первой стадии. Он велся на языке неявного знания, и даже в личном общении с «непосвященными» это знание выдавалось очень скупо и осторожно, с видимыми усилиями для его «перевода».

Не вызывает сомнения, что задача примирения воевавших социальных и культурных групп была решена в СССР эффективно и поразительно быстро. Уже в 1920-е годы был преодолен присущий гражданским войнам синдром послевоенной непримиримости, который наблюдался, например, в Мексике, Китае или Испании.

В СССР даже в зонах интенсивных боевых действий, в среде казачества, уже в 1920-е годы стали обычными браки молодых людей, чьи родители принадлежали к разным воюющим сторонам. В Испании, по рассказам самих сельских жителей, даже в 1980-х годах браки молодежи из семей республиканцев и франкистов были редкостью. После завершения войны в 1939 году в деревнях на крышах домов солдат-республиканцев по ночам дежурили посты фалангистов — ожидали их тайного возвращения. В некоторых местностях это продолжалось до 1970-х годов: юные активисты подкарауливали стариков — ветеранов войны, о которой они почти ничего не знали.

Насколько сложна была эта задача примирения, говорит тот раскол, который пережило российское общество в 1990-е годы, когда из политической целесообразности старые раны были раскрыты, и СМИ стали сыпать на эти раны соль. Однако ценой того отказа от анализа и формализации знания о Гражданской войне стал провал в системе знания о нашем обществе, возникший в 1960-1980-е годы, когда с общественной арены сошли поколения, владевшие знанием неявным.

Как показал опыт последних двадцати лет, мы в целом не поняли ни причин, ни выбора, который означала Гражданская война. Официальная советская история «берегла» нас от тяжелых размышлений и кормила успокаивающими мифами. И мы не вынесли из той войны исторического урока, который она в себе заключала. Теперь необходимы «раскопки смыслов». Мы обязаны то утраченное знание восстановить и придать ему форму учебных пособий — с осторожностью и чувством меры, но учитывая его ценность для понимания нынешнего кризиса. Этот кризис есть эпизод русской революции и ее важного среза — Гражданской войны.

2. Гражданская война — катастрофа более страшная, чем война с внешним врагом. Она раскалывает народ, семьи и даже саму личность человека, она имеет тотальный характер и наносит тяжелые душевные травмы, которые надолго предопределяют жизнь общества. Поскольку в гражданской войне нет тыла, она разрушает всю ткань хозяйства, все жизнеустройство в целом.

В ходе Гражданской войны в России погибло несколько миллионов человек (количественные оценки различаются — от 9 до 12 млн). Подавляющее большинство погибших потеряли жизнь не от «организованного насилия» — на поле боя или от репрессий, — а от голода, болезней и особенно эпидемий (только от тифа погибли около 5 млн человек), а также от «молекулярных», местных конфликтов, не связанных с целями воюющих сторон. То есть от хаоса, возникшего вследствие краха государства.

Гражданская война повлияла на весь дальнейший ход событий нашей истории. Она довершила разрушение хозяйства, подорванного мировой войной, и отбросила страну в состояние крайней материальной скудости, повлиявшей на все стороны жизни и мышление. Форсированное промышленное развитие («за десять лет то, что другие страны сделали за сто лет»), привело, образно говоря, к переутомлению народа, которое сказывается и сейчас.

Эта война привела к истреблению большой части самых энергичных, активных и образованных людей с обеих сторон линии фронта и надолго предопределила страшный кадровый голод. Это привело, среди прочего, к ужесточению и упрощению системы управления всеми общественными процессами. Тогда говорили «бюрократизация», хотя это слово надо понимать как метафору; речь шла именно об упрощении и огрублении, о замене знаний и навыков простыми инструкциями и запретами.

Перевод в 1918 году всей жизни советского общества на военные рельсы придал ей черты «казарменного» уклада и привел к крайнему огосударствлению, из которого оказалось невозможно выйти за срок, отпущенный историей до новой войны. Это убило значительную часть творчества масс — прежде всего те структуры самоуправления трудящихся, в которых мог раскрыться огромный потенциал российской общинной культуры.

Из Гражданской войны выросли жесткость, суровость и склонность к грубому разрешению противоречий, которые очень дорого обошлись нам и продолжают дорого обходиться и сегодня.

Гражданская война была сложным конфликтом множества сил с разными интересами и идеалами. Мы здесь рассмотрим лишь один конфликт — между белыми и красными. Это, конечно, сильно упрощенный подход, но с него придется начинать, чтобы не запутаться в слишком сложной системе. Выводы будут огрубленными, но, считаю, в первом приближении верными.

От каких же важных «срезов» Гражданской войны мы отвлечемся?

— Не будем рассматривать прямую военную интервенцию Запада и Японии. Примем ее как фактор «внешней среды», усугубляющий наш внутренний конфликт. Сюда же можно отнести интервенцию Польши, которая вызвала крупномасштабную и тяжелую межгосударственную войну.

— Не будем останавливаться на войне Красной армии с силами антисоветских антироссийских националистических движений, которая происходила практически на всех западных окраинах, на Кавказе и в Средней Азии.

— Не будем рассматривать роли движения «зеленых». Это, в основном крестьянское, движение, было антилиберальным, т. е. несовместимым с программой Белого движения. Но оно находилось и в оппозиции к программе модернизации, лежащей в основе советского проекта. Во многом установками «зеленых» были вдохновлены восстания против Советской власти, происходившие на исходе Гражданской войны (в Кронштадте, Сибири, в Тамбовской губернии и др.).

— Отвлечемся от глубокого конфликта, который возник в самом лагере красных между большевиками-«космополитами» и «почвенниками». Он был вызван важными несовместимыми представлениями о России (а также о ее месте в мире). Главное столкновение произошло позже, в 1930-е годы.

Исключение этих составляющих Гражданской войны из рассмотрения обедняет и огрубляет картину, но не вносит недопустимых искажений в главные выводы относительно того конфликта, который самым прямым и срочным образом определял путь развития России-СССР в XX веке.

Мы кратко осветим такие темы:

— Кто с кем воевал?

— Кто за что воевал?

— Образ действий сторон: цивилизационный проект, целеполагание, создание социальных форм, государственность.

— Совместимость проектов и чаяний главных социальных групп.

— Механизм выращивания ненависти; «агенты войны».

— Роль поколений; война и «сборка» советского народа.

— Война и сборка «матриц» советского строя.

— Почему белые проиграли войну.

3. Наше представление о гражданских войнах сильно деформировано официальным обществоведением. Поэтому мы легко проглатываем ложные утверждения. Вот важное выступление Б.Н. Ельцина по телевидению 14 марта 1991 года: «Не надо опасаться гражданской войны, потому что у нас нет противоречий между социальными слоями». А в ноябре 1993 года, после событий 3-4 октября, он же говорит: 6-7 октября в стране должна была начаться гражданская война, и, дескать, лишь при помощи расстрела Дома Советов ее удалось предотвратить.

И оба эти ошибочные заявления принимаются как убедительные.

Говоря об угрозе войны, обычно упирают на чисто классовые причины, говорят о войне за собственность. На деле классовые интересы — лишь фон. Страшная гражданская война в США — насколько она была классовой? И почему в нашей Гражданской войне офицерство, выходцы из одного и того же социального слоя, разделилось между красными и белыми ровно пополам?

Босния два десятилетия тому назад — пример искусственного, почти лабораторного разжигания войны без классовых предпосылок. Строго говоря, в истории вообще не было гражданских войн, вызванных «противоположными классовыми интересами трудящихся и эксплуататоров». Воюют не из классового интереса, а «за правду».

Гражданская война в России была порождена цивилизационным конфликтом — по вопросу о том, как надо жить людям в России, в чем правда и совесть. В важной работе «Причины войны и условия мира», опубликованной в 1944 году, П.А. Сорокин пишет: «Гражданские войны возникали от быстрого и коренного изменения высших ценностей в одной части данного общества, тогда как другая либо не принимала перемены, либо двигалась в противоположном направлении. Фактически все гражданские войны в прошлом происходили от резкого несоответствия высших ценностей у революционеров и контрреволюционеров. От гражданских войн Египта и Персии до недавних событий в России и Испании история подтверждает справедливость этого положения».

Начало XX века стало в России временем, когда происходило сравнение двух проектов — либерального (в союзе с социал-демократическим) и советского.48 Созревание этих проектов ускорила Первая мировая война, а после февраля 1917 года сравнение происходило в открытой практике, в сотрудничестве и конфликтах, но, в целом, в более или менее мирных условиях сосуществования Временного правительства и Советов.49

Это соревнование Временное правительство и его союзники проиграли вчистую. Легитимности новый порядок и лежавший в его основе проект не получили. Новая государственность по типу либерального Запада не сложилась и в октябре без боя сдала власть Советам. Однако под давлением и при активном участии Запада блок кадетов и эсеров попытался военным путем вернуть власть и продолжить свой проект. С середины 1918 года сравнение обоих проектов происходило в форме гражданской войны. За ней наблюдала вся Россия, и это был второй этап «пробы на зуб». Военное соревнование, как известно, белые также проиграли вчистую. И белый, и красный проект Россия сравнила не в теории, не по книгам, а на опыте. От этой важной стороны дела нас стараются отвлечь, так зафиксируем ее.

Антисоветский историк М.В. Назаров говорит: «При всем уважении к героизму белых воинов следует признать, что политика их правительств была в основном лишь реакцией Февраля на Октябрь — что и привело их к поражению так же, как незадолго до того уже потерпел поражение сам Февраль».

Этот факт мы должны себе объяснить. Белые унаследовали большую часть оставшихся ресурсов государства, имели полную поддержку имущих классов России и большую поддержку Запада (включая военную интервенцию). Поначалу у них был такой огромный перевес над красными, что они овладели практически всей территорией России за исключением маленького пятачка в центре.

Кадеты, социалистические конкуренты большевиков, иностранные специалисты были уверены, что красные не продержатся дольше нескольких недель. М.М. Пришвин, исключительно проницательный наблюдатель, записал в дневнике 15 июня 1917 года о «марксистах, социалистах и пролетариях»: «Мне вас жаль, потому что в самое короткое время вы будете опрокинуты, и след вашего исчезновения не будет светиться огнем трагедии… И я говорю вам последнее слово, и вы это теперь сами должны чувствовать: дни ваши сочтены».

4. Вдохновители Февраля были западниками, их идеалом была буржуазная республика с опорой на гражданское общество и рыночную экономику — на то, чего в России не было. М. Вебер отмечал, что критерием господства «духа капитализма» является состояние умов рабочих, а не буржуа. В то время рабочие сохраняли мироощущение общинных крестьян — главного противника буржуазии в ходе буржуазных революций.

Историк Д.О. Чураков пишет: «Революция 1917 года носила не только социальный, но и специфический национальный характер. Но это национальное содержание революции 1917 г. резко контрастировало с приходом на первые роли в обществе либералов-западников. Что это могло означать для страны, в которой национальная специфика имела столь глубокие и прочные корни? Это означало только одно — рождение одного из самых глубоких социальных конфликтов за всю историю России. И не случайно эта новая власть встречала тем большее сопротивление, чем активнее она пыталась перелицевать "под себя" традиционное российское общество».

Народ России был расколот не по классовому признаку. Показательно разделение офицерства старой армии. В Красной армии служили 70-75 тыс. этих офицеров, т. е. 30% (из них 14 тыс. до этого были в Белой армии). В Белой армии служили около 100 тыс. (40%) офицеров, остальные бывшие офицеры уклонились от участия в военном конфликте. В Красной армии было 639 генералов и офицеров Генерального штаба, в Белой — 750. Из 100 командармов, которые были в Красной армии в 1918-1922 годах, 82 были ранее «царскими» генералами и офицерами. Можно сказать, что цвет российского офицерства разделился между красными и белыми пополам. При этом офицеры, за редкими исключениями, вовсе не становились на «классовую позицию» большевиков и не вступали в партию. Они выбрали красных как выразителей определенного цивилизационного пути, который принципиально расходился с тем, по которому пошли белые.

Чистым, почти экспериментальным случаем можно считать политику меньшевиков, которые пришли к власти в Грузии. Руководил ими марксист Жордания, в прошлом член ЦК РСДРП (кстати, как и Сталин, исключенный из духовной семинарии). В отличие от меньшевиков в Петрограде, Жордания в Грузии убедил партию не идти на коалицию с буржуазией и взять власть. Сразу была образована Красная гвардия из рабочих, которая разоружила солдатские Советы, поддерживавшие большевиков (в этих Советах русские были в большинстве).

В феврале 1918 года эта Красная гвардия подавила демонстрацию большевиков в Тифлисе. Внутренняя политика правительства Жордании была социалистической. В Грузии была проведена стремительная аграрная реформа — земля помещиков конфискована без выкупа и продана в кредит крестьянам. Затем национализированы рудники и почти вся промышленность (по найму у частных собственников к 1920 году в Грузии работало всего 19% занятых). Была введена монополия на внешнюю торговлю.

Таким образом, возникло типично социалистическое правительство под руководством марксистской партии, которое было непримиримым врагом Октябрьской революции. И это правительство вело войну против большевиков. Как это объясняется? Жордания объяснил это в своей речи 16 января 1920 года: «Наша дорога ведет к Европе, дорога России — к Азии. Я знаю, наши враги скажут, что мы на стороне империализма. Поэтому я должен сказать со всей решительностью: я предпочту империализм Запада фанатикам Востока!».

Другим примером может служить Юзеф Пилсудский, ставший диктатором Польши и начавший, под давлением Антанты, войну против Советской России в 1920 году. Он был революционером и социалистом, поклонником Ф. Энгельса, руководителем Польской социалистической партии. Пилсудский был сослан по тому же делу о подготовке покушения, по которому был казнен брат Ленина Александр Ульянов. В 1895 году Пилсудский написал брошюру «Россия», в которой говорит почти дословно то же самое, что говорили наши демократы спустя сто лет, в начале 90-х годов XX века.

Конечно, делая упор на цивилизационном характере Гражданской войны в России, мы ни в коем случае не должны забывать назревшего в обществе социального («классового») конфликта — конфликта, связанного с происходившей в России борьбой экономических формаций. Однако противоречия между цивилизационным и формационным планами в нашем рассмотрении не возникает. «Общественно-экономическая формация» и «цивилизация» — различные стороны одного и того же социального организма. Цивилизационные и формационные сдвиги связаны, хотя и не так примитивно, как представлялось в упрощенных схемах формационного подхода: рабство — феодализм — капитализм — социализм (или постиндустриализм).

Вторжение капитализма подорвало старое сословное общество России и его государственность. Те силы, которые не принимали капитализма, но чувствовали необходимость модернизации, шли за красными. Выход из исторического тупика, в который зашла Россия в формационном конфликте начала XX века, эти силы видели в установлении социалистического советского строя — новой, но не капиталистической формации.

Таким образом, советский строй возникал как новая общественно-экономическая формация и в то же время приобретал важные новые цивилизационные черты, по сравнению с дореволюционной Россией.

Суть Октября как цивилизационного выбора отметили многие левые идеологи России и Европы. Лидер эсеров В.М. Чернов считал это воплощением «фантазий народников-максималистов», лидер Бунда М.И. Либер (Гольдман) видел корни стратегии Ленина в славянофильстве, на Западе сторонники Каутского определили большевизм как «азиатизацию Европы». Стоит обратить внимание на это настойчивое повторение идеи, будто советский проект и представлявшие его большевики были силой Азии, в то время как и либералы-кадеты, и марксисты-меньшевики считали себя силой Европы. Они подчеркивали, что их столкновение с большевиками представляет собой войну цивилизаций.

Еще более определенно оценили цивилизационный смысл Октябрьской революции западные традиционалисты. Вальтер Шубарт в своей книге 1938 года «Европа и душа Востока» пишет: «Самым судьбоносным результатом войны 1914 года является не поражение Германии, не распад габсбургской монархии, не рост колониального могущества Англии и Франции, а зарождение большевизма, с которым борьба между Азией и Европой вступает в новую фазу… Причем вопрос ставится не в форме: Третий Рейх или Третий Интернационал и не фашизм или большевизм? Дело идет о мировом историческом столкновении между континентом Европы и континентом России…

Сегодня Европа чувствует себя под серьезной угрозой русского большевизма. Если бы она пристальнее вгляделась в его облик, она обнаружила бы в нем свои собственные западные идеи, которые большевики лишь увеличили и огрубили до пародии, — идеи атеизма, материализма и прочий сомнительный хлам прометеевской культуры. То, чего Запад боится, — это не самих идей, а тех чуждых и странных сил, которые за ними мрачно и угрожающе вырисовываются, обращая эти идеи против Европы.

Большевистскими властителями тоже руководит настроение противоположения Западу. То, что случилось в 1917 году, отнюдь не создало настроений, враждебных Европе, оно их только вскрыло и усилило. Между стремлениями славянофилов и евразийцев, между лозунгами панславизма и мировой революции разница лишь в методах, но не в цели и не в сути. Что касается мотивов и результатов, то все равно, будут ли призываться к борьбе славяне против немцев или пролетарии против капиталистов. В обоих случаях мы имеем дело с инстинктивной русской попыткой преодолеть Европу часть за частью, а затем и всю».

Гражданская война была неразрывно связана с войной за независимость России — против интервенции Запада. Эта интервенция у нынешних поколений недооценивается, и это большая ошибка. Вот формулировка Вальтера Шубарта: «С 1914 года мы вошли в столетие западно-восточной войны». В 1918-1921 годы Запад вел ее в основном руками российских «белых», а потом руками поляков.

5. Условием начала гражданской войны бывает возникновение двух разных типов государственности на территории одной страны, особенно возникновение двух типов армии.

Февральская революция сокрушила одно из главных оснований российской цивилизации — ее государственность, сложившуюся исторически в природных и культурных условиях России. Тот факт, что Временное правительство, ориентируясь на западную модель либерально-буржуазного государства, разрушало структуры традиционной государственности России, был очевиден. Французский историк Ферро, ссылаясь на признания Керенского, отмечает это уничтожение российской государственности как одно из важнейших явлений Февральской революции.

Напротив, рабочие организации, связанные с Советами, стремились укрепить государственные начала в общественной жизни в самых разных их проявлениях. Тогда писали об особом «государственном инстинкте» русских рабочих и их «тяге к организации». При этом организационная деятельность рабочих комитетов и Советов определенно создавала модель государственности, альтернативную той, что пыталось строить Временное правительство.

Уникальность русской революции 1917 года в том, что с первых ее дней, с конца февраля, в стране стали формироваться два типа государственности — буржуазная республика и советская власть, которые находились на двух разных и расходящихся ветвях цивилизации. Поначалу особых идеологических различий между двумя типами власти и не было видно. Временное правительство использовало «социалистическую» риторику.

После Февраля власть не могла не развалить армию царской России, как один из главных институтов монархической государственности. Сам ее «культурный генотип» был несовместим с мировоззрением и цивилизационными установками либералов-западников. Критическим событием, положившим начало Февральской революции, был бунт 27 февраля учебной команды лейб-гвардии Волынского полка, которая отказалась выйти для пресечения «беспорядков». Начальника команды, штабс-капитана, солдаты выгнали из казармы, а фельдфебель Кирпичников выстрелом в спину убил уходящего офицера. Этому эпизоду было придано символическое значение: командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Л.Г. Корнилов лично наградил Кирпичникова Георгиевским крестом — наградой, которой удостаивали только за личное геройство. Одно это событие нанесло тяжелый удар по армии.

Развал армии, ставший предпосылкой Гражданской войны, был произведен либеральным Временным правительством. 16 июля 1917 года Деникин заявил в присутствии Керенского: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие… Развалило армию военное законодательство последних месяцев». Как писал генерал A.M. Зайончковский, автор фундаментального труда о Первой мировой войне, «армия развалилась при деятельной к этому помощи обоих неудачных революционных министров Гучкова и Керенского».

В этом плане особенно красноречивы действия А.И. Гучкова, ставшего военным министром Временного правительства. Он был человеком умным и решительным, близким к армии и имевшим очень высокий авторитет среди офицерства и генералитета. Тем не менее, он, следуя логике процесса, давал распоряжения и приказы, разрушавшие армию (например, за март было уволено около 60% высших офицеров).50

В целом буржуазно-либеральный проект кадетов обрести легитимность не смог — фактически, ни в какой крупной социальной группе России. Выехав 5 апреля на фронт, военный министр был поражен тем, что генералы подумывали о том, чтобы вступить в партию эсеров. Он писал: «Такая готовность капитулировать перед Советом даже со стороны высших военных, делавших карьеру при царе, парализовала всякую возможность борьбы за укрепление власти Временного правительства».

После распада армии, когда солдаты вернулись по домам с оружием, возникла ситуация, чреватая гражданской войной. Критическим моментом стал мятеж чехословацкого корпуса (25 мая 1918 г.), сформированного осенью 1917 года из военнопленных чехов и словаков для участия в Первой мировой войне (в январе 1918 года он был объявлен автономной частью французской армии).

Это послужило для эсеров сигналом к объявлению войны Советскому государству. В.М. Чернов заявил: «В этих условиях в июне 1918 г. Поволжский областной комитет ПСР [партии социалистов-революционеров] заключил с уральским казачьим войском союз для ликвидации большевистской диктатуры и провозглашения власти Учредительного собрания в Поволжье и Приуралье. Центральный комитет ПСР… этот союзный договор утвердил».

Белочехи заняли Самару, и 8 июня эсеры образовали Комитет, который объявил себя верховной властью в России и начал мобилизацию в армию. 30 июня в Омске при участии интервентов было создано Сибирское правительство из меньшевиков, эсеров и кадетов. В ноябре здесь же Колчак был провозглашен Верховным правителем России.

Таким образом, Гражданская война против Советской власти не выросла стихийно, она была начата и даже объявлена в результате вполне конкретных решений, принятых вполне конкретными политиками. И начата была эта война социалистической революционной партией.

Важно подчеркнуть, что «белые» не имели целью реставрировать Российскую империю в виде монархии. Это была «война Февраля с Октябрем» — столкновение двух революционных проектов.

Генерал Слащов-Крымский (прообраз генерала Хлудова в пьесе М. Булгакова «Бег») писал, что по своим политическим убеждениям Белая армия была такой: «Мешанина кадетствующих и октябриствующих верхов и меньшевистско-эсерствующих низов… "Боже Царя храни" провозглашали только отдельные тупицы, а масса Добровольческой армии надеялась на "учредилку", избранную по "четыреххвостке" так что, по-видимому, эсеровский элемент преобладал». Монархически настроенные офицеры в Белой армии были оттеснены в тень, под надзор контрразведки (в армии Колчака действовала «тайная организация монархистов», а в армии Деникина, согласно его собственным воспоминаниям, монархисты вели «подпольную работу»).

Те белые армии, которые выступили под монархическими знаменами (Южная и Астраханская), уже к осени 1918 года были полностью ликвидированы. В целом же, как отмечал сам Деникин, белое офицерство «политикой и классовой борьбой интересовалось мало. В основной массе своей оно являлось элементом чисто служилым, типичным "интеллигентным пролетариатом"». Во всех созданных белыми правительствах верховодили деятели политического масонства России, которые были непримиримыми врагами монархии и активными организаторами Февральской революции. Противником сильной царской империи был и Запад, который на деле и определял действия белых.

На допросе в чрезвычайной комиссии Временного правительства генерал Л.Г. Корнилов после провала его мятежа сказал: «Я заявлял, что всегда буду стоять за то, что судьбу России и вопрос о форме правления страны должно решать Учредительное собрание… Я заявлял, что никогда не буду поддерживать ни одной политической комбинации, которая имеет целью восстановление дома Романовых, считал, что эта династия в лице ее последних представителей сыграла роковую роль в жизни страны».

Корнилов сказал, что 26 августа, перед началом попытки переворота, он собрал узкое совещание, на котором был обсужден состав будущей хунты. В списке будущих министров при диктаторе Корнилове мы обнаруживаем, помимо Керенского, Савинкова и его близких соратников, имя основоположника российской социал-демократии, виднейшего марксиста Г.В. Плеханова. В это надо вдуматься, чтобы понять суть противостояния между белыми и красными, между меньшевиками и большевиками.

В 1937 году, к двадцатилетию Белого движения, в Нью-Йорке эмигрантами была выпущена книга «Белая Россия», собрание тезисов о смысле Движения. Генерал С.В. Денисов, сподвижник наиболее консервативного из организаторов движения — П.Н. Краснова, пишет в этой книге: «Все без исключения Вожди, и Старшие и Младшие, приказывали подчиненным содействовать Новому укладу жизни и отнюдь, никогда не призывали к защите Старого строя и не шли против общего течения… На знаменах Белой Идеи было начертано: к Учредительному Собранию, т. е. то же самое, что значилось и на знаменах Февральской революции… Вожди и военачальники не шли против Февральской революции и никогда и никому из своих подчиненных не приказывали идти таковым путем».

Вот генерал-лейтенант А.П. Богаевский, видный деятель Белой армии, дворянин из казаков, ближайший сподвижник Деникина и Врангеля, атаман Войска Донского, один из наиболее консервативных вождей белого движения. Каковы его установки, как он видит российскую государственность? В своем дневнике он так характеризует Россию времен Николая I: «Тяжкой памятью в истории России останутся годы бесчеловечного рабства, жесток был гнет полицейско-жандармского режима». Это — рассуждения типичного либерала. 1 марта 1920 года он пишет: «Сформировано Южнорусское правительство… вместе дружно работают — социалист П.М. Агеев (министр земледелия) и кадет В.Ф. Зеелер (министр внутренних дел)… Дело стало за Парламентом, как полагается во всех благовоспитанных демократических государствах».

6. Одновременно с Временным правительством возникли Советы. Активный деятель того времени художник А.Н. Бенуа писал в апреле 1917 года: «У нас образовалось само собой, в один день, без всяких предварительных комиссий и заседаний нечто весьма близкое к народному парламенту в образе Совета рабочих и солдатских депутатов».

Советы вырастали из крестьянских представлений об идеальной власти. Исследователь русского крестьянства А.В. Чаянов писал: «Развитие государственных форм идет не логическим, а историческим путем. Наш режим есть режим советский, режим крестьянских советов. В крестьянской среде режим этот в своей основе уже существовал задолго до октября 1917 года в системе управления кооперативными организациями».

Становление системы Советов было процессом «молекулярным», хотя имели место и локальные решения. Так произошло в Петрограде, где важную роль сыграли кооператоры. Еще до отречения царя, 25 февраля 1917 года руководители Петроградского союза потребительских обществ провели совещание с членами социал-демократической фракции Государственной думы в помещении кооператоров на Невском проспекте и приняли совместное решение создать Совет рабочих депутатов — по типу Петербургского совета 1905 года. Выборы депутатов должны были организовать кооперативы и заводские кассы взаимопомощи. После этого заседания участники были арестованы и отправлены в тюрьму — всего на несколько дней, до победы Февральской революции.

Верно понять природу Советов нельзя без рассмотрения их низовой основы, системы трудового самоуправления, которая сразу же стала складываться на промышленных предприятиях. Ее ячейкой был фабрично-заводской комитет (фабзавком).51

В те годы фабзавкомы возникали и в промышленности западных стран, там они вырастали из средневековых традиций цеховой организации ремесленников как вид ассоциаций гражданского общества. А в России они исходили из традиций крестьянской общины. Из-за большой убыли рабочих во время Первой мировой войны на фабрики и заводы пришло пополнение из деревни, так что доля «полукрестьян» составляла до 60% рабочей силы. Важно также, что из деревни на заводы теперь пришел середняк, составлявший костяк сельской общины. В 1916 году 60% рабочих-металлистов и 92% строительных рабочих имели в деревне дом и землю. Эти люди обеспечили господство в среде городских рабочих общинного крестьянского мировоззрения и общинной самоорганизации и солидарности. Фабзавкомами в Центральной России было охвачено 87% средних предприятий и 92% крупных.

Фабзавкомы, в организации которых большую роль сыграли Советы, быстро сами стали опорой Советов. Прежде всего именно фабзавкомы финансировали деятельность Советов, перечисляя им специально выделенные с предприятий «штрафные деньги», а также 1% дневного заработка рабочих. Именно там, где были наиболее прочны позиции фабзавкомов, возник лозунг «Вся власть Советам!». На заводе Михельсона, например, это требование было принято уже в апреле, а на заводе братьев Бромлей — 1 июня 1917 года. Но главное, фабзавкомы обеспечили Советам массовую и прекрасно организованную социальную базу; причем среди рабочих, охваченных фабзавкомами, Советы рассматривались как безальтернативная форма государственной власти. Важную роль сыграли фабзавкомы в организации рабочей милиции и Красной гвардии.

Фабзавкомы быстро приобрели авторитет и как организация, поддерживающая и сохраняющая производство (вплоть до поиска и закупки сырья и топлива, найма рабочих, создания милиции для охраны материалов, заготовки и распределения продовольствия, налаживания трудовой дисциплины), и как центр жизнеустройства трудового коллектива. В условиях революционной разрухи их деятельность была так очевидно необходима для предприятий, что владельцы в общем шли на сотрудничество (67% фабзавкомов финансировались самими владельцами предприятий).

В августе-сентябре 1917 года при возникновении угрозы остановки производства частыми стали случаи взятия фабзавкомами управления предприятием в свои руки. Когда фабзавком брал на себя руководство фабрикой, отстраняя владельца, обычно принималось постановление: никаких особых выгод из этого рабочим не извлекать. Весь доход после выплаты зарплаты и покрытия расходов на производство поступал в собственность владельцев предприятия. При этом ориентация фабзавкомов была антибуржуазной, но порождена не классовой ненавистью, а ненавистью к классовому разделению. Именно эта их позиция способствовала завоеванию большевиками большинства в Советах.

Фабзавкомы предлагали владельцам стать «членами трудового коллектива», войти в «артель» — на правах мастера с большей, чем у других, долей дохода (точно так же, как крестьяне в деревне, ведя передел земли, предлагали и помещику взять его трудовую норму и стать членом общины). Из материалов, характеризующих устремления, идеологические установки и практические дела фабзавкомов, следует, что рабочие уже с марта 1917 года считали, что они победили в революции и перед ними открылась возможность устраивать жизнь в соответствии с их представлениями о добре и зле. В постановлениях фабзавкомов, многие из которых написаны эпическим стилем, напоминающем крестьянские наказы и приговоры, нет агрессивности, а видна спокойная сила. Рабочие именно предлагали мир и братство и надеялись на эту возможность.

Меньшевики, ориентированные марксизмом на опыт рабочего движения Запада, резко отрицательно отнеслись к фабзавкомам как «патриархальным» и «заскорузлым» органам. Они стремились «европеизировать» русское рабочее движение по образцу западных профсоюзов. Поначалу фабзавкомы (в 90% случаев) помогали организовать профсоюзы, но затем стали им сопротивляться. Например, фабзавкомы стремились создать трудовой коллектив, включающий в себя всех работников предприятия, — рабочих, инженеров, управленцев и даже самих владельцев. Профсоюзы же разделяли этот коллектив по профессиям, так что на предприятии возникали десятки разных профсоюзов, состоящих всего из трех-четырех человек.

Часто рабочие считали профсоюзы чужеродным телом в связке фабзавкомы — Советы. Говорилось даже, что «профсоюзы — это детище буржуазии, завкомы — это детище революции». В результате к середине лета 1917 года произошло размежевание: в фабзавкомах преобладали большевики, а в профсоюзах — меньшевики.

Д.О. Чураков пишет: «В реальности, происходившее было во многом не чем иным, как продолжением в новых исторических условиях знакомого по прошлой российской истории противоборства традиционализма и западничества. Соперничество фабзавкомов и профсоюзов как бы иллюстрирует противоборство двух ориентации революции: стать ли России отныне "социалистическим" вариантом все той же западной цивилизации и на путях государственного капитализма двинуться к своему концу или попытаться с опорой на историческую преемственность показать миру выход из того тупика, в котором он оказался в результате империалистической бойни».

Западнические иллюзии после Февраля начали очень быстро угасать даже в столицах. Разница между «февральской» и «горбачевской» демократией заключается в том, что в 1917 году людей реально поставили перед выбором, и в обществе возник диалог. Он шел непрерывно и в разных формах. Дневники М.М. Пришвина (как, кстати, и записки И. Бунина) содержат множество эпизодов. Вот, у Пришвина, запись от 1 марта 1917 года:

«Рыжий политик в очках с рабочим. Рыжий:

— Так было везде, так было во Франции, так было в Англии и… везде, везде.

Рабочий задумчиво:

— А в России не было.

Рыжий на мгновенье смущен:

— Да, в России не было. — И потом сразу: — Ну, что же… — и пошел, и пошел, вплоть до Эльзас-Лотарингии».

В целом, Октябрь открыл путь процессу (поначалу стихийному) продолжения российской государственности от самодержавной монархии к советскому строю, минуя государство либерально-буржуазного типа. M.M. Пришвин записал в дневнике 30 октября 1917 года: «Просто сказать, что попали из огня да в полымя, от царско-церковного кулака к социалистическому, минуя свободу личности». Это — бессильная ругань, но смысл событий в ней ухвачен верно.

М.М. Пришвин, мечтавший о либеральном строе, проклинает испортивших дело либералов: «Виноваты все интеллигенты: Милюков, Керенский и прочие, за свою вину они и провалились в Октябре, после них утвердилась власть темного русского народа по правилам царского режима. Нового ничего не вышло».

За ворчанием здесь скрывается важная мысль: после Октября утвердилась власть русского народа, большевики выступили как реставраторы, даже как контрреволюционеры относительно либералов — именно из-за усилий большевиков нового ничего не вышло. Эта власть восстанавливала те принципы жизнеустройства, которые отвечали чаяниям подавляющего большинства людей и лежали на исторической траектории России.

Когда летом 1917 года начались крестьянские волнения, М.М. Пришвин проницательно записал в дневнике (5 июля), что либеральная революция потерпела крах, Россия пошла по какому-то совершенно иному пути:

«Елецкий погром — это отдаленный раскат грома из Азии, и уже этого удара было довольно, чтобы все новые организации разлетелись, как битые стекла.

Эта свистопляска с побоями — похороны революции.

Дни революции в Петрограде вспоминаются теперь как первые поцелуи единственного, обманувшего в юности счастья».

Пришвин так выразил суть Октября: «горилла поднялась за правду». Но что такое была эта «горилла»? Пришвин стал размышлять, из чего же она возникла. 31 октября он выразил эту правду так. Возник в трамвае спор о правде (о Керенском и Ленине) — до рычания. И кто-то призвал спорщиков: «Товарищи, мы православные!».

Пришвин пишет, что советский строй («горилла») — это соединение невидимого града православных с видимым градом на земле товарищей: «в чистом виде появление гориллы происходит целиком из сложения товарищей и православных».

7. Гражданская война началась с иностранной интервенции в Россию. Этот факт нельзя забывать, а он в официальной истории был приглушен. Англичане высадились в Архангельске и Баку, американцы — в Мурманске и Владивостоке, французы — в Одессе и Севастополе.

Отношение к интервентам было важным фактором в самоопределении населения. Перестроечная картинка и эстрадная песня представляет белых как корнетов и поручиков, вставших «за веру, Царя и Отечество» и в свободную от боев минуту со слезами на глазах певших «Боже, царя храни!». Эта картинка совершенно не верна; недаром генерал-лейтенант Я.А. Слащов-Крымский, покидая Белую армию, написал статью «Лозунги русского патриотизма на службе Франции».

Приняв от Антанты не только материальную, но и военную помощь живой силой, антисоветская революция лишилась черт патриотического движения и предстала как прозападная сила, ведущая к потере целостности и независимости России. Это во многом предопределило утрату широкой поддержки со стороны населения и поражение Белой армии. М. Назаров в книге «Миссия русской эмиграции» пишет: «Ориентация Белого движения на Антанту заставила многих опасаться, что при победе белых стоявшие за ними иностранные силы подчинят Россию своим интересам». Напротив, Красная армия все больше воспринималась как сила, восстанавливающая государственность и суверенитет России.

Нелепо говорить о патриотизме, который якобы был сосредоточен в буржуазно-помещичьей среде («белый идеал»). В «Окаянных днях» Бунина на каждой странице мы видим одну страсть — ожидание прихода немцев с их порядком и виселицами. А если не немцев, то хоть каких угодно иностранцев — лишь бы поскорее оккупировали Россию. Читаем: «В газетах — о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: "Ах, если бы!"… Вчера были у Б. Собралось порядочно народу — и все в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск и Бологое… Слухи о каких-то польских легионах, которые тоже будто бы идут спасать нас… Немцы будто бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь, завоевывая, а "просто едут по железной дороге" — занимать Петербург… После вчерашних вечерних известий, что Петербург уже взят немцами, газеты очень разочаровали… В Петербург будто бы вошел немецкий корпус. Завтра декрет о денационализации банков… Видел В.В. Горячо поносил союзников: входят в переговоры с большевиками вместо того, чтобы идти оккупировать Россию» и т. п.

А вот записи Бунина из Одессы:

«Слухи и слухи. Петербург взят финнами… Гинденбург идет не то на Одессу, не то на Москву… Все-то мы ждем помощи от кого-нибудь, от чуда, от природы! Вот теперь ходим ежедневно на Николаевский бульвар: не ушел ли, избави Бог, французский броненосец, который зачем-то маячит на рейде и при котором все-таки как будто легче».

Читаешь все это и вспоминаешь, как наша нынешняя патриотическая оппозиция, представляя белых носителями идеала государственности, поносит Советскую власть, которая в том феврале лихорадочно собирала армию, чтобы дать отпор немцам.

Вот, вполне представительная фигура белого движения — адмирал А.В. Колчак, «кондотьер» Запада, поставленный англичанами и США Верховным правителем России. О русском народе он писал буквально как крайний русофоб времен перестройки: «обезумевший дикий (и лишенный подобия) неспособный выйти из психологии рабов народ». При власти Колчака в Сибири творили над этим народом такие безобразия, что его собственные генералы слали ему по прямому проводу проклятья. Он — «дитя Февраля», ходил на консультации к Плеханову, после Октября патетически пытался вступить рядовым в британскую армию, имел при себе комиссаром международного авантюриста, брата Я.М. Свердлова приемного сына Горького — капитана французского Иностранного легиона масона Зиновия Пешкова.

Биограф А.И. Деникина Д. Лехович определил взгляды лидера белого движения как либерализм и надежды на то, что «кадетская партия сможет привести Россию к конституционной монархии британского типа», так что «идея верности союзникам [Антанте] приобрела характер символа веры».

Вообще, нынешние сторонники Белого движения совершают большую ошибку, отрывая его от иностранной интервенции, — эти два фронта войны против Советской России связаны неразрывно. Без западных поставок вооружения и материалов Белая армия просто не могла бы образоваться. Так что не будем строить иллюзий: сами организаторы Белого движения считали свою роль в Гражданской войне вспомогательной, а единственной возможной «спасительницей России» считали военную силу Антанты.

«Социальная база» Белого движения уповала именно на прямую поддержку Запада, на то, что именно он займется «обустройством» России. Белая армия рассматривалась лишь как передовой отряд крестового похода Запада против Советов. З.Н. Гиппиус записала в дневнике 2 сентября 1919 года: «На Деникина, вероятно, почти никто не надеется, несмотря на его, казалось бы, колоссальные успехи, на все эти Харьковы, Орлы, на Мамонтова и т. д. Слишком мы здесь зрячи, слишком все знаем изнутри, чтобы не видеть, что ни к чему, кроме ухудшения нашего положения, не поведут наши "белые генералы" старые русские "остатки", — если они не будут честно и определенно поддержаны Европой».

Можно даже сузить проблему и поставить вопрос о патриотизме белых так. Когда разгорелся конфликт «красного» и «белого» идеалов, то офицеры русской армии, принявшие активное участие в этом конфликте, разделились почти поровну. Половина пошла в Красную, а половина — в Белую армию. В Красной армии стали служить и ровно половина генералов и офицеров Генерального штаба, цвет армии. Какие же есть основания сегодня считать, что государственным чувством руководствовались именно те, кто оказался с «белыми», а не генерал А.А. Брусилов или М.Д. Бонч-Бруевич? Ведь по этому критерию все говорит в пользу именно тех, кто стал служить Советской власти, а не эфемерным масонским «правительствам». В Красную армию царские генералы и офицеры пошли служить почти все не из идеологических, а из патриотических соображений, в партию вступило ничтожно малое их число. Приглашая их к строительству новой армии, советская власть взяла обязательство «не посягать на их политические убеждения».

Давайте прочитаем то воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», с которым обратилась большая группа бывших генералов русской армии во главе с Брусиловым:

«В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старые боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную армию и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку Россию».

Отвечая на обвинения «белых» однокашников, бывший начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Бонч-Бруевич писал: «Суд истории обрушится не на нас, оставшихся в России и честно исполнявших свой долг, а на тех, кто препятствовал этому, забыв интересы своей Родины и пресмыкаясь перед иностранцами, явными врагами России в ее прошлом и будущем».

Великий князь Александр Михайлович видел безвыходность положения белых, ставших пособниками Запада: «на страже русских национальных интересов стоит не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи».

Это и есть главное, что пытаются сегодня вытеснить из сознания наши «либералы-западники»: именно большевики в Гражданской войне стояли «на страже русских национальных интересов». А белые — на страже интересов Запада. В личном плане это была трагедия множества участников Белого движения. Но глупо сегодня ее повторять, надо же на опыте дедов учиться.

Когда я читаю о Гражданской войне у Шолохова и Платонова, вспоминаю рассказы о ней моих близких и их сверстников, а потом читаю о том же у нынешних политиков, мне кажется, что речь идет о двух разных народах. Демократы, «белые» патриоты и их идеологические соратники пишут и говорят о каких-то верхушечных делах, интригах и обидах. А в рассказах людей, которые на своем горбу вытягивали нашу жизнь из той катастрофы, — бытие и его тектонические сдвиги и трагедии, строительство великой страны и глубокое религиозное чувство.

8. Как сказано выше, условием гражданской войны и ее развития является возникновение очагов альтернативной государственности. Стратегия создания государственности в Гражданской войне 1918-1921 годов была различной у красных и у белых, что во многом предопределило исход войны.

И Белое, и Красное движения («Февраль и Октябрь») были движениями революционными. Во время революции каждая политическая сила, имеющая конструктивный проект и претендующая на то, чтобы стать во главе строительства нового жизнеустройства страны, вынуждена в какой-то момент начать, помимо борьбы со своими противниками, обуздание того самого социального движения, что ее подняло. Возможно, это самый болезненный этап в любой революции, здесь — главная проба сил. Обуздать революцию может только государственная власть. Таким образом, государственное строительство, ведущееся революционерами, сопряжено с острыми фундаментальными противоречиями, расколами и конфликтами.52

Одной из важнейших программ, к которой приступили Советы сразу после Октябрьской революции, было государственное строительство. Оно вошло в конфликт с освобожденной энергией революционных масс и с теми институтами, которые она породила и, строго говоря, которые и были инструментом революции.

Прежде всего, Советское государство должно было восстановить монополию на легитимное насилие. Это означало необходимость ликвидации всех иррегулярных вооруженных сил партийной окраски. Один из самых красноречивых эпизодов — ликвидация Красной гвардии. Об этой операции мы ничего не знаем из официальной истории — она никак не вписывалась в упрощенную модель классовой борьбы и романтический образ революции. В Петрограде Красная гвардия была распущена 17 марта 1918 года, о чем было объявлено во всех районных Советах с предложением всем желающим записываться в Красную армию. Начальник штаба Красной гвардии был арестован.

Это и другие действия по «огосударствлению» революционного общества вызвали, конечно, сопротивление части рабочих даже в центре России. Так, наблюдался отток рабочих из Красной армии. Как сообщает Д.О. Чураков, к середине мая почти все рабочие с петроградского завода Речкина, ушедшие в Красную армию, вернулись на завод, т. к. не хотели, чтобы остальные рабочие смотрели на них «как на опричников».

Особенно трудное положение сложилось на Урале, где в Советах были сильны левые большевики и эсеры. Так, в городе Невьянске на большом артиллерийском заводе, где работали 7000 рабочих, 12-17 июня 1918 года произошло восстание. Тогда все отряды рабочих, которыми руководили большевики, отбыли с завода на подавление белочехов, и единственной военной силой остался отряд «автомобилистов», эвакуированный из-под Петрограда. В нем заправляли правые эсеры и меньшевики. К восстанию присоединилась часть рабочих. 8 августа началось и продолжалось три месяца большое Ижевско-Боткинское восстание. После его подавления рабочие части повстанцев влились в сибирские армии белых, где числились среди самых боеспособных частей.

Гражданская война — трагедия, особенно для тех, кто воюет «не на той стороне». У многих таких бойцов происходит психологический надлом, что выражается в жестокостях и зверствах. Это было присуще и ижевско-воткинским повстанцам, и восстаниям 1921 года (например, крестьянскому восстанию в Тамбовской губернии).

Но главная проблема строительства Советского государства в условиях Гражданской войны коренилась в глубокой противоречивости самой принципиальной идеи новой государственности — смысле Советов. Лозунг «Вся власть Советам!» отражал крестьянскую идею «земли и воли» и нес в себе большой заряд анархизма. Положение осложнялось тем, что, с точки зрения государственного порядка, Советы взяли на себя власть, когда в России во многих системах царил хаос, а другие находились на грани хаоса.

Возникновение множества местных властей, не ограниченных «сверху» ни иерархией монархического порядка, ни законами, буквально рассыпало Россию на мириады «республик». Ведь Советы имея «всю власть», могли сами устанавливать и менять законы. Поэтому и пришлось в форсированном порядке и принимать Конституцию, и создавать регулярную армию, и восстанавливать прокуратуру.

Вот пример местного законотворчества, которое действовало до принятия в июле 1918 года первой Конституции РСФСР. 25 мая 1918 года Елецкий Совет Народных Комиссаров постановил «передать всю полноту революционной власти двум народным диктаторам Ивану Горшкову и Михаилу Бутову, которым отныне вверяется распоряжение жизнью, смертью и достоянием граждан» («Советская газета». Елец. 1918. 28 мая. № 10. С. 1). А 2 июня 1918 года М.М. Пришвин записал в дневнике: «Вчера мужики по вопросу о войне вынесли постановление: "Начинать войну только в согласии с Москвою и с высшей властью», а Елецкому уезду одному против немцев не выступать"».

Чтобы на основе Советов восстановить государство, требовалась обладающая непререкаемым авторитетом сила, которая была бы включена во все Советы и в то же время следовала бы не местным, а общегосударственным установкам и критериям. Такой силой стала партия, игравшая роль «хранителя идеи» и высшего арбитра, но не подверженная критике за конкретные ошибки и провалы.

Для советского государственного строительства было характерно абсолютное недопущение разрывов непрерывности в наличии власти. Проявившееся в эпоху становления советского строя «чувство государственности» (иногда даже говорят об «инстинкте»), причем на всех, даже низовых уровнях власти, а также сложившаяся доктрина новой государственности — особая глава истории.

В этом — принципиальное отличие политической философии большевиков от представлений их противников, собравшихся в Белом движении. Следуя классическим схемам европейских революций, либералы, меньшевики и эсеры уже в феврале 1917 года приняли принцип непредрешенчества, которому следовало и Белое движение. Поэтому и правительство в 1917 году назвало себя Временным, и республика не была учреждена до самой осени, и социальные реформы откладывались: сначала победа в Мировой войне, потом Учредительное собрание, которое и примет доктрину государственного строительства. Это и создало хаос, затягивание которого в условиях Гражданской войны было для обывателя невыносимым.

Правящая коалиция, сложившаяся после февраля 1917-го, а в 1918 году начавшая Гражданскую войну, сходилась на том, что в России происходит буржуазно-демократическая революция, и любая альтернатива ей, в том числе под знаменем социализма, будет реакционной (контрреволюцией). Ожидалось, что и ход событий пойдет по известному коридору буржуазных революций.

Лидер эсеров В.М. Чернов в своих воспоминаниях пишет о кадетах, меньшевиках и эсерах, собравшихся в коалиционном Временном правительстве: «Над всеми над ними тяготела, часто обеспложивая их работу, одна старая и, на мой взгляд, устаревшая догма. Она гласила, что русская революция обречена быть революцией чисто буржуазной и что всякая попытка выйти за эти естественные и неизбежные рамки будет вредной авантюрой… Соглашались на все, только бы не переобременить плеч трудовой социалистической демократии противоестественной ответственностью за власть, которой догма велит оставаться чужой, буржуазной».

Марксизм, как и либерализм, в общем исходили из принципов «науки бытия» (исторический процесс как состояния равновесия), а Ленин ввел в партийную мысль принципы «науки становления» (исторические изменения как неравновесные состояния). Советское руководство исходило, говоря современным языком, из представления общественного процесса как перехода «порядок — хаос — порядок» и как большой системы.

В работе А.А. Богданова «Всеобщая организационная наука» (1913-1922) общественные процессы представлялись как изменяющиеся состояния подвижного равновесия, которое прерывается кризисами. В отличие от методологии исторического материализма, этот подход заставлял концентрировать внимание на динамике системы и особенно на моментах неустойчивого равновесия и критических явлениях. Поэтому в период революционных преобразований и присущей им высокой неопределенности ключевые решения руководства партии большевиков были «прозорливыми» — огромное значение придавалось своевременности действия.

Ошибочность концепции Временного правительства и Белого движения вытекала также из социологического анализа. Коренное отличие русской революции от буржуазных революций в Западной Европе Вебер видел в том, что к моменту революции в России понятие «собственность» утратило свой священный ореол даже для представителей буржуазии в либеральном движении. Это понятие не фигурировало среди главных программных требований этого движения (как пишет один исследователь трудов Вебера, «ценность, бывшая мотором буржуазно-демократических революций в Западной Европе, в России ассоциируется с консерватизмом, а в данных политических обстоятельствах даже просто с силами реакции»). Это значило, что буржуазное государство в России не могло «вырасти» снизу, из гражданского общества — его надо было строить в чрезвычайном порядке, а не оставлять на волю Учредительного собрания.53

Фактический отказ белых принять на себя бремя власти, а не только «борьбы с красными», лишило их поддержки даже со стороны буржуазных слоев. Хаос был страшнее большевиков. Генерал Бонч-Бруевич писал: «Скорее инстинктом, чем разумом, я тянулся к большевикам, видя в них единственную силу, способную спасти Россию от развала и полного уничтожения».

Эту мысль в разных вариантах выражали представители всех течений, вплоть до реакционных. Н.А. Бердяев писал: «России грозила полная анархия, анархический распад, он был остановлен коммунистической диктатурой, которая нашла лозунги, которым народ согласился подчиниться». В 1930-е годы, оценивая то, что удалось выполнить большевикам, лидер кадетов П.Н. Милюков писал, находясь в эмиграции: «Когда видишь достигнутую цель, лучше понимаешь и значение средств, которые привели к ней… Ведь иначе пришлось бы беспощадно осудить и поведение нашего Петра Великого».

«Черносотенец» Б.В. Никольский признавал, что большевики строили новую российскую государственность, выступая «как орудие исторической неизбежности», причем «с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никому из прежних деятелей». Будучи сами близки к этой стихии, большевики не испытывали к ней никакого уважения и «брали быка за рога».

А. Деникин писал, что ни одно из антибольшевистских правительств «не сумело создать гибкий и сильный аппарат, могущий стремительно и быстро настигать, принуждать, действовать. Большевики бесконечно опережали нас в темпе своих действий, в энергии, подвижности и способности принуждать. Мы с нашими старыми приемами, старой психологией, старыми пороками военной и гражданской бюрократии, с петровской табелью о рангах не поспевали за ними…».54

Антисоветский историк Р. Пайпс пишет, что после разгона Учредительного собрания большевиками «массы почуяли, что после целого года хаоса они получили, наконец, «настоящую» власть. И это утверждение справедливо не только в отношении рабочих и крестьянства, но парадоксальным образом, и в отношении состоятельных и консервативных слоев общества — пресловутых «гиен капитала» и «врагов народа», презиравших и социалистическую интеллигенцию, и уличную толпу даже гораздо больше, чем большевиков».

Многозначительно явление, о котором советская история умалчивала, а зря — это «красный бандитизм». В конце Гражданской войны советская власть вела борьбу, иногда в судебном порядке, а иногда и с использованием вооруженной силы, с красными, которые самочинно затягивали боевые действия, когда белые уже склонялись к тому, чтобы разоружиться. В некоторых местностях эта опасность для Советской власти даже считалась главной. Под суд шли, бывало, целые городские парторганизации, нарушившие общую политическую линию.

Как уже говорилось, в ходе Гражданской войны в России погибло очень много людей (с вескими доводами говорят о 12 млн человек). Отчего погибла основная масса? Не от прямых действий организованных политических сил, например, боев и репрессий. За 1918-1922 годы в Красной армии от всех причин погибло 939 755 красноармейцев и командиров. Значительная, если не большая часть их — от тифа. Точных данных о потерях белых нет, но они намного меньше. Значит, подавляющее большинство граждан, ставших жертвами революции (более 9/10) погибло не от «красной» или «белой» пули, а от хаоса, от слома жизнеустройства. Прежде всего, слома государства и хозяйства.

Главными причинами гибели людей в русской революции было лишение их средств к жизни и, как результат, голод, болезни, эпидемии, преступное насилие. Развал государства как силы, охраняющей право и порядок, выпустил на волю демона «молекулярной войны» — взаимоистребления банд, групп, соседских дворов без всякой связи с каким-то политическим проектом (но иногда с использованием какого-то знамени как прикрытия, как это бывало, например, у «зеленых»).

Нельзя забывать об особом фронте Гражданской войны, отличном от войны между красными и белыми, — борьбе против «молекулярного» антицивилизационного и антигосударственного движения. Поворот населения к массовой поддержке красных во многом произошел потому, что они, в отличие от белых, показали себя силой, способной не то чтобы победить это движение, а «овладеть» им, придать его хаотической разрушительной силе направление, «ввести в берега».55 Партия большевиков уже в своей философии резко отличалась от других партий тем, что она открыто и даже жестоко подавляла «гунна» — она единственная была, по выражению М.М. Пришвина, «властью не от мира сего».

Гете сказал: «Нет ничего страшнее деятельного невежества». Но во всех революциях невежество также освобождается от оков (прежде всего от «оков просвещенья»), М.М. Пришвин, работая в деревне, записал в дневнике 2 июля 1918 года (вероятно, неточно повторив фразу Гете): «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным». В провинции стало нарастать ощущение, что из всех политических сил именно большевики и Советы обладают способностью обуздать «деятельное невежество». Будучи теснее связаны с народными массами, они не нуждались в том, чтобы заискивать перед ними.56

Овладеть этим главным потоком революции — народным бунтом, со всеми его великими и страшными сторонами — оказалось для Ленина самой важной и самой трудной задачей, хотя острая и прямая опасность исходила, начиная с середины 1918 года, от белых. Поворот к «обузданию революции» происходит у Ленина буквально сразу после Октября, когда волна революции нарастала. Спасение было в том, чтобы договориться о главном, поддержать выбранную огромным большинством траекторию. Для такого поворота к «обузданию» набирающей силу революции нужна была огромная смелость и понимание именно чаяний народа, а не его «расхожих суждений».

В целом же установка на максимально быстрое восстановление государственности, принятая Советской властью, хотя поначалу и создала очаги рабочих восстаний («гражданской войны среди своих»), стала фактором, подавляющим накал Гражданской войны в целом.

Когда читаешь документы того времени, дневники и наблюдения (в основном со стороны противников Ленина — его соратники дневников не вели), то возникает картина, в которую поначалу отказываешься верить. Получается, что главная заслуга красных состоит в том, что они сумели остановить, обуздать революцию и реставрировать Российское государство. Это настолько не вяжется с официальной историей, что вывод кажется невероятным.