КОЛХОЗ «КРЕМЛЬ»

Государство становится коллективной собственностью высших эшелонов бюрократии

На первый взгляд экономическая политика российской власти производит странное впечатление. С одной стороны, Кремль откровенно и агрессивно отбирает собственность у олигархов, пытаясь создать крупные государственные компании. Подобные меры могли бы вызвать энтузиазм левых, если бы не странная форма, в которой все это производится. Вместо того чтобы честно принять закон о национализации, устраивают какие-то жульнические аукционы, прибегают к посредничеству загадочной группы частных лиц. Но, с другой стороны, та же власть в те же самые дни затевает социальные реформы - столь радикально рыночные, что повергает в шок не только левых, но и мало-мальски здравомыслящих либералов: система здравоохранения, образования, жилищное хозяйство должны подвергнуться сплошной коммерциализации и приватизации.

Такая комбинация провоцирует недовольство и слева, и справа. Одно время среди политологов популярны были теории про две группировки в окружении Путина. Мол, силовики и «либералы» тянут в разные стороны. Кремлевская команда действительно не слишком дружная. Но чего в ней нет, так это идеологических разногласий. Достаточно вспомнить историю старого российского капитализма, чтобы понять, что режим Путина стихийно идет по его стопам.

Люди, сидящие в Кремле, имеют собственную логику. Они не либералы в западном смысле слова, но испытывают твердую неприязнь к любой форме социализма. Они государственники-рыночники.

Собственность постепенно возвращается государству. Но это государство не собирается брать на себя никаких социальных обязательств. Не собирается оно и выступать локомотивом развития, как в советские времена. Собственность концентрируется в руках правительства, а государство превращается в самого жесткого, агрессивного и безответственного капиталиста, использующего механизмы политического контроля и свою естественную монополию на насилие в качестве своеобразного конкурентного преимущества. Бюрократия не может в такой ситуации быть честной или эффективной, ибо коррупция превращается в цель ее существования. Зато власть не может позволить себе слабость или уступчивость, ибо это равносильно экономическому краху.

Государство становится коллективной собственностью высших эшелонов бюрократии, а большинство граждан - массой заложников.

Демократия отменяется, поскольку она мешает осуществлению главной цели - превращению власти в закрытое акционерное общество, в бизнес. Но это отнюдь не значит, что правящие круги готовы отказаться от ставшего уже привычным для них буржуазного права или других атрибутов рыночного капитализма. Как раз наоборот, все эти механизмы необходимы для функционирования государства, превратившегося в закрытое акционерное общество, так же, как они необходимы для любого другого акционерного общества.

А предприниматель получает доступ к рынку в той мере, в какой он способен договориться с теми, кто этот рынок реально контролирует. Что, конечно, не очень приятно для бизнеса, но тоже вполне соответствует законам капитализма.

Такие же тенденции были типичны для царской России. Другое дело, что нынешняя система доводит их до абсурда. Либеральная империя Путина выглядит как злобная карикатура на империю Романовых. Что, впрочем, закономерно. Отечественный капитализм никогда не отличался честностью и эффективностью. Реставрированный бывшими партийными боссами и продвинутыми сотрудниками госбезопасности, он стал только хуже.

Рыночникам-государственникам неплохо было бы вспомнить историю. Крушение царского режима было подготовлено одновременными ударами слева и справа, неожиданным, но неизбежным соединением либеральных заговоров и стихийного массового протеста. Может, подобные параллели приходят на ум и кремлевским деятелям? Отсюда раздражительность, истерические рассуждения об угрозе революции. Но сколько бы денег ни выделить специалистам по политическим технологиям, как бы ни увеличить численность спецслужб и их полномочия, проблему не решить, ибо главный источник дестабилизации находится в самом Кремле.

Возможно, власти и это понимают. Оттого и охватила бюрократию эпидемия воровства. Людовик XV мог цинично шутить про потоп, который случится «после нас». Правители России могут торжественно обещать народу, что потоп случится еще при жизни нынешнего поколения.