ЧИСТО НЕМЕЦКОЕ САМОУБИЙСТВО

Для привыкших к строгому распорядку немцев, досрочные выборы - явление экстраординарное. Однако главной сенсацией, по всей видимости, станет не нарушение привычного политического расписания и даже не ставшее уже практически неизбежным поражение правящих социал-демократов, которые сами эти досрочные выборы затеяли. Немецкая пресса бурно дискутирует появление на политической сцене новой Левой партии, за которую, судя по опросам общественного мнения, уже готов голосовать каждый десятый избиратель.

Предшественницей Левой партии является Партия демократического социализма, добивавшаяся успеха главным образом на Востоке Германии. Ещё несколько месяцев назад, несмотря на успехи ПДС в «новых федеральных землях» никто не мог твердо поручиться, что в масштабах всей страны она получит достаточно голосов, чтобы преодолеть пятипроцентный барьер и пройти в Бундестаг. Сегодня же появление в парламенте новой фракции считается чем-то очевидным. Более того, Левая партия имеет шансы стать третей по размерам политической силой в стране, а на Востоке Германии - первой (обойдя не только стремительно теряющих влияние социал-демократов, но и потенциальных победителей, христианских демократов).

Стремительный рывок Левой партии отражает перемены, давно назревавшие в немецкой политике. Они накапливались подспудно, но теперь, как сказали бы Гегель и Маркс, «количество перешло в качество». В середине 1990-х годов деморализованные лидеры социал-демократии в Западной Европе окончательно сдались на милость консерваторов. В соответствии с банальным принципом «если вы не можете их победить, вы должны их возглавить», лидеры парламентских левых партий один за другим превращались в сторонников приватизации и свободного рынка. Под самый конец века руководитель британских лейбористов Тони Блэр вместе со своим немецким коллегой Герхардом Шредером обнародовали совместный манифест, где изложили новую стратегию. Фактически речь шла о том, чтобы сохранив от старой социал-демократии название и избирателей, принять политическую и экономическую программу правых, сделавшись ещё одной неолиберальной партией.

С точки зрения элит, такая партия имела даже определенное преимущество по сравнению с классическими консерваторами. Ведь она давала возможность уничтожать социальное государство руками как раз тех, кто «по должности» обязан был его защищать. Это вызвало возмущение традиционного избирателя левых, но лидеры парламентских партий не слишком горевали. Всё равно эти люди никуда не денутся. Не станут же они голосовать за правых! А профсоюзы оставались под жестким контролем партийной бюрократии.

На протяжении прошедшего десятилетия «левые правительства» не только проводили ту же политику, что и правые, но оказались во многих странах даже правее консерваторов. Во Франции именно социалисты развернули массовую приватизацию. В Германии именно социал-демократы предприняли систематическую атаку на основы социального государства.

Оказалось, однако, что терпение социал-демократических масс имеет предел. Во Франции избиратели социалистов проголосовали против Европейской конституции, которую горячо поддерживало руководство партии. В германской земле Северный Рейн-Вестфалия, традиционном оплоте социал-демократов, население провалило их на выборах в ландтаг.

Начался массовый уход активистов из партии Шредера. Причем уходили не только представители левого крыла, но просто люди, для которых слова «социал-демократия» хоть что-то значат. Уходили профсоюзные функционеры, оскорбленные антирабочей политикой «своего» кабинета. Возглавил бунтовщиков бывший министр Оскар Лафонтен. Недовольные создали движение с труднопроизносимым названием «Избирательная альтернатива за труд и социальную справедливость» (WASG).

В этих условиях Герхард Шредер решился пойти ва-банк, добившись досрочных выборов. Расчет был на то, что WASG не успеет за оставшиеся два-три месяца сорганизоваться, что выходцы из западных земель, составляющие её ядро, никогда не договорятся с восточными немцами из посткоммунистической ПДС. Расчет оказался ошибочным. Обе группировки в спешном порядке объединились. ПДС переименовалась в Левую партию и открыла свои списки для кандидатов WASG.

Слабостью ПДС всегда было именно то, что одновременно являлось её главной силой: прочная связь партии с традициями, интересами и культурой восточных земель объединенной Германии. Численность WASG гораздо меньше, чем у ПДС, однако теперь у левой политики появилось новое измерение. «Восточная» и «западная» культура встретились. Результатом стал бурный рост поддержки в обеих частях страны.

Этим, впрочем, значение немецкой Левой партии не исчерпывается. Массовый уход профсоюзных активистов и функционеров от Шредера знаменует исторический разрыв между перешедшей на позиции неолиберализма социал-демократией и организованным рабочим движением. В такой ситуации проект Блэра-Шредера теряет смысл. Если успех Левой партии обеспечен кризисом социал-демократии, то проблемы она создает себе сама.

Участие ПДС в земельных правительствах Восточной Германии вызывает недоумение её сторонников: региональные министры-социалисты мало отличаются от министров-капиталистов. Однако в данный момент избиратель готов всё простить левым ради того, чтобы наказать социал-демократов. Обновленная партия вызывает новые надежды. Даже многие из тех, кто вышел из ПДС, сейчас возвращаются.

Для радикальных левых появление новой Левой партии оказалось неожиданным и болезненным вызовом. Представители многочисленных ультралевых сект очень убедительно рассуждают об оппортунизме ПДС, но их собственная безгрешность нередко гарантируется отказом от любой практической деятельности. Во время бурной дискуссии, проходившей в Берлине в июле нынешнего года, много говорилось о правах национальных меньшинств, о борьбе с расизмом, но организаторы не смогли привлечь в зал ни одного турка, ни одного иностранного рабочего. Собственное мнение представителей меньшинств явно никого не интересовало. За них говорили образованные арийские радикалы.

Бурю протестов на левом фланге вызвало высказывание лидера WASG Оскара Лафонтена о том, что немецкие рабочие теряют свои места из-за социального демпинга. Показательно, что дискуссия свелась к чисто филологическому вопросу: имел ли политик право употреблять для обозначения иностранцев слово Fremdarbeiter, которое использовалось в нацистской Германии для обозначения людей, привезенных в Рейх для подневольного труда. Между тем именно термин Fremdarbeiter, пожалуй, наиболее точно отражает статус польских и других восточноевропейских рабочих, которых в соответствии с новыми правилами Евросоюза можно теперь импортировать на Запад, не обеспечивая им ни условий труда, ни заработной платы, соответствующих местным законам.

По решению брюссельских бюрократов, восточноевропейские фирмы могут привозить своих сотрудников, как бы на основе экстерриториальности. Им выплачивается зарплата по нормам Восточной Европы (в 5-10 раз меньше минимальной зарплаты установленной законом для Запада), налоги начисляются (или не начисляются) в своей стране, то же относится к требованиям техники безопасности, социального страхования и т.д. Люди находятся фактически на казарменном положении. Так ли это отличается от положения Fremdarbeiter’ов во времена нацизма? Разница лишь в том, что при Гитлере дешевую рабочую силу привозили, чтобы занять опустевшие из-за войны рабочие места, а сейчас - для того, чтобы подорвать позиции европейского рабочего класса, дезорганизовать профсоюзы, снизить зарплату.

Если левые по соображениям политкорректности отказываются говорить о подобных вещах, они проявляют безответственность не только по отношению к западным рабочим, но и по отношению к восточноевропейским трудящимся. По этому поводу газета Junge Welt ехидно заметила, что придется выбирать, кем себя считают левые - политическим движением, отстаивающим интересы рабочего класса или политкорректным лобби, рассуждающим о пользе миграции?

Парадоксальным образом ультралевые здесь смыкаются с либеральными правыми. Однако главная проблема состоит всё же не в политкорректности, которая, в конечном счете, имеет и свои положительные стороны. За прошедшие полтора десятилетия левые привыкли к поражениям. Они боятся победить, боятся ответственности. И каждый раз, когда политики из ПДС демонстрируют соглашательство по отношению к правящему классу, радикалы испытывают нечто вроде интеллектуального оргазма. Ведь соглашательство реформистов становится безупречным моральным алиби для ничегонеделания самопровозглашенных революционеров.

Можно продолжать своё комфортное существование на обочине системы, удовлетворяя себя приятными идейными дискуссиями на собственных собраниях и ритуальным участием в демонстрациях, которые ничего не меняют. Вызов, который бросает политическому истеблишменту новая Левая партия, связан с серьезным моральным риском. Альтернатива, предлагаемая Лафонтеном и его коллегами из ПДС, безусловно, является реформистской, и она, несомненно, может потерпеть поражение. В том числе из-за умеренности, непоследовательности и слабости собственных политических вождей.

Но само появление Левой партии и её успех радикально меняют обстановку в Германии и Европе: подорвана монополия неолибералов на парламентскую политику, впервые со времени русской революции мы видим массовый организованный выход активистов и функционеров из социал-демократической партии, переходящих в более левую организацию. Это создает новую общественную динамику. Возникает новое массовое движение, причем оформленное политически. Да, оно не революционно. Но миллионы трудящихся - тем более в Западной Европе - не могут в одночасье стать революционерами.

Левой партии ещё предстоят серьезные испытания. Но она уже стала частью политического пейзажа современной Германии, Европы и мира. Формально сложившаяся ситуация может показаться даже благоприятна для социал-демократов. Ведь потерянные ими избиратели не уходят к правым. Следовательно, Христианская демократия не сумеет даже вместе с либералами набрать достаточного количества голосов, чтобы сформировать коалицию самостоятельно. Ей придется обращаться к тем же социал-демократам, которые останутся в правительстве в рамках «Большой коалиции». Созданию такой коалиции ничто не мешает.

Между социал-демократами и правыми давно нет программных или идеологических различий. Но с точки зрения политической перспективы «Большая коалиция» станет окончательной катастрофой для социал-демократии. Она по-прежнему будет вынуждена брать на себя ответственность за проводимую в стране антисоциальную политику, а роль ведущей оппозиционной силы отойдет к Левой партии.