Глава 6

ПОПЫТКА РАЗВАЛА СССР. ОБ УДОВОЛЬСТВИИ

В апреле 1948 года Берия сообщил на Политбюро текущее состояние дел в атомном проекте и предложил поощрить наградами тех, кто уже особенно отличился. Сталин неожиданно вспомнил.

– Вы говорили, товарищ Берия, что организовали соревнование между конструкторами, создающими диффузионные машины. Ну, и кто же победил? На чьих машинах мы будем получать уран-235?

– На машинах Горьковского машиностроительного марки ЛБ конструктора Савина, – ответил Берия.

– Этот молодой конструктор победил таки ленинградцев?

Вот молодец! И наука с этим согласна?

– Абсолютно. Члены комиссии едины: нужно строить и ставить диффузионные машины ЛБ Горьковского машиностроительного завода.

– Но вы Савина предупредите – предостерег Сталин, – пусть не успокаивается. Ленинградцы – народ смышленый и самолюбивый. И они сейчас обозлены неудачей, значит, будут брать реванш.

После этого Сталин вдруг задумался и перевел разговор в русло не по повестке заседания Политбюро, которое, как сказано выше, к тому времени хозяйственными вопросами уже и не занималось.

– Полгода назад мы отменили карточную систему, – начал Сталин,- ежегодно 1 апреля будем снижать цены.

Особое внимание нами будет обращено на расширение производства предметов широкого потребления, на поднятие жизненного уровня трудящихся путем последовательного снижения цен на все товары, для чего нам нужны подготовленные кадры и новые технические идеи. Следовательно, мы обязаны налечь на широкое строительство всякого рода учебных и научно-исследовательских институтов, могущих дать возможность науке развернуть свои силы, – Сталин снова сделал паузу, собираясь с мыслями.

– Наши университеты после революции прошли три периода. В первый период они играли ту же роль, что и в царское время. Они были основной кузницей кадров. Наряду с ними лишь в очень слабой мере развивались рабфаки.

Затем, с развитием хозяйства и торговли, потребовалось большое количество практиков, дельцов. Университетам был нанесен удар. Возникло много техникумов и отраслевых институтов.

Хозяйственники обеспечивали себя кадрами, но они не были заинтересованы в подготовке теоретиков. Институты съели университеты.

Сейчас, наоборот, у нас слишком много университетов.

Следует не насаждать новые, а улучшать существующие.

Нельзя ставить вопрос так: университеты готовят либо преподавателей, либо научных работников. Нельзя преподавать, не ведя и не зная научной работы, и не зная практики.

Человек, знающий хорошо теорию, будет лучше разбираться в практических вопросах, чем узкий практик, но и без практики теория мертва. Человек, получивший университетское образование, обладающий широким кругозором, конечно, будет полезнее для практики, чем, например, химик, ничего не знающий, кроме своей химии.

Но в чем наша беда. В университеты стремятся выпускники школ, дети высокопоставленных родителей, многие из которых поступают в них, чтобы не стоять у станка, чтобы не заниматься производительным трудом. Хотим мы этого или нет, но университеты формируют нам и проклятую касту, ненавидящую труд.

В университеты следует набирать не одну лишь зеленую молодежь со школьной скамьи, но и практиков, прошедших определенный производственный опыт. У них в голове уже имеются вопросы и проблемы, но нет теоретических знаний для их решения. Вот этим людям нужно дать теоретические знания, а они в университеты не спешат. Почему? У них уже есть семьи, где им жить с семьей при университете?

Вот этот вопрос нам тоже нужно решить, и Москва должна показать пример в этом.

Что у нас запроектировано для строительства на Воробьевых горах? – спросил Сталин, глядя на Кагановича, который начинал реконструкцию Москвы, и с тех пор всегда ею интересовался.

– Комплекс высотных жилых зданий, – подумав, ответил Каганович.

– Давайте возведем этот комплекс для Московского университета, и не в 10-12, а в 20 этажей, или еще выше, чтобы университет был виден всей Москве. Строить поручим министру промышленного строительства Комаровскому.

Следует предусмотреть Внешторгу валютные ассигнования на необходимое оснащение и оборудование лабораторий – сказал Сталин, обращаясь к Микояну, – университет должен быть обеспечен новейшими приборами и реактивами.

Но, главное, необходимо создать жилищно-бытовые условия, построив общежития для преподавателей и студентов.

Сколько будет жить студентов? Шесть тысяч? Значит, в общежитии должно быть шесть тысяч комнат. И, подчеркиваю, особо следует позаботиться о семейных студентах, о тех практиках, которые будут в нем учиться.

Хрущев, работавший в это время в Киеве, лично на заседаниях Политбюро присутствовал редко, – решения с ним согласовывались по телефону. Но сейчас он, приехав в Москву для решения целого ряда украинских дел, попал непосредственно и на заседание Политбюро, однако повестка оказалась такая, что Хрущеву просто нечего было сказать при обсуждении ее вопросов, и он томился от длительного вынужденного молчания. А тут для него подвернулся удобный случай.

– И давайте этот новый университет назовем именем товарища Сталина, – предложил он, по его мнению, на 100% верное решение.

Сталин посмотрел на него и с деланой жалостью сказал:

– Никита, ты там, в Киеве, совсем от России оторвался.

Главный университет страны может носить лишь одно имя – Ломоносова!

Для ускорения темпов строительства, его надо будет вести параллельно с проектированием, – продолжил Сталин,- значит, это строительство надо поручать человеку, который бы мог подчинить себе и министра Комаровско¬ го, и архитектора или группу архитекторов, и мог повлиять и на товарища Микояна. То есть, строительство нового Московского университета желательно поручить члену Политбюро.

Сталин усмехнулся и с хитрецой посмотрел на Берию.

– У нас в Политбюро есть товарищ, который жаловался, что партия не дала ему стать хорошим инженером-строителем.

Не поручить ли нам это дело ему?

– С удовольствием возьмусь, товарищ Сталин! – не задумываясь, ответил Берия.

– А как же большая загруженность вас работой?

– Да разве это работа? Построить красивейшее здание в Москве, а, может, и в СССР – это не работа, это награда, это удовольствие!

– Ну что, товарищи, – улыбнулся Сталин, – кто за то, чтобы доставить это удовольствие товарищу Берии?

В 1948 году размах работ по атомной проблеме непрерывно увеличивался. В первую очередь увеличивалась добыча урановой руды и если в 1946 году в СССР ее добыли в пересчете на чистый уран всего 50 тонн, плюс 60 тонн добыли и вывезли из стран Восточной Европы, то в 1948 году своего урана добыли 182 тонны и 989 тонн европейского. Только в Табашарском рудоуправлении (комбинат №6) урановую руду добывало свыше 15 тысяч человек, а всего в собственно атомной отрасли (без строителей) – в системе Первого главного управления – работало уже 55 тысяч человек и более 100 привлеченных организаций из других отраслей народного хозяйства. В этом году было начато промышленное получение тяжелой воды, построено здание под опытный тяжеловодородный реактор и начаты подготовительные работы для строительства промышленного тяжеловодородного реактора. Для производства атомной бомбы строилось шесть предприятий, но главное внимание в то время уделялось комбинату №817 – реактору по получению плутония и радиохимическому заводу, на котором плутоний должен был быть выделен из облученных в этом реакторе урановых блоков. 7 июня 1948 года в кабинет Берии с Урала, из здания реактора, в котором он в это время непрерывно находился, позвонил Ванников и сообщил, что Курчатов опробовал работу плутониевого реактора, пока всухую, но получилось!

Правда, мощность была невелика – 10 киловатт, но все же цепная реакция пошла.

– Боюсь преждевременно поздравлять, – ответил Берия, – но все же, Борис Львович, ты там Курчатова по спине похлопай, что ли. Заслужил!

А 19 июня 1948 года, в 11 часов 30 минут Берия сам позвонил Сталину.

– Не стал вас с утра беспокоить, решил дождаться, когда вы приедете в кабинет. Примерно 2 часа назад плутониевый реактор начали выводить на мощность 100 мегаватт.

Будут, конечно, и неприятности, как без них, но дело все же пошло!

Неприятностей действительно было сверх всякой меры: реактор «отравлялся ксеноном», он при каждой остановке «сваливался в йодную яму», его «зашлаковывали» изотопы самария и гадолиния, попадала вода в графитовую кладку, урановые блоки спекались с графитом, уран и графит «распухали » под действием нейтронов, коррозия разъедала алюминиевые трубы и они выходили из строя, короче, было все, что должно было быть при освоении нового дела. Но был энтузиазм сотен рабочих и инженеров реактора, был Курчатов со своими сотрудниками, дневал и ночевал на реакторе Ванников, немедленно обеспечивал их всем необходимым Берия.