ОТРАВА В ЧАШЕ

В ночь на 21 февраля Хрущев вернулся с работы поздно, семья уже спала. На кухне Нина оставила ему на столе ужин, накрыв его льняным полотенцем с украинской вышивкой крестиком красными и черными нитками. Никита вспомнил, что он с утра ничего не ел, но есть ему не хотелось, а во рту было сухо и противно. Он открыл бутылку «Ессентуки» и залпом выпил стакан, потом снял полотенце, накрывавшее ужин, и взял вилку, но есть не хотелось до такой степени, что от вида еды даже затошнило. Хрущев поднялся и подошел к кухонному шкафчику.

В отделении для спиртного справа стояли четыре полулитровые бутылки водки «для гостей» – «Столичной» и «Московской особой». Эти водки считались престижными и дорогими, укупоривались настоящими корковыми пробками и заливались белой смолкой. «Московская» стоила 28 рублей 70 копеек, а «Столичная» вообще 30 рублей 70 копеек.

А слева стояли три, тоже полулитровые бутылки «Водка 40%-ная», простой водочки, дешевой, разливаемой в бутылки емкостью до трех литров и укупориваемой простым картонным капсюлем с заливкой красной смолкой. Хрущев пил именно эту водку, приговаривая при гостях, что ее и рядовые коммунисты пьют. Между прочим, «красноголовая» ему и нравилась больше, чем «белоголовая».

Никита взял бутылку «красноголовой», оббил смолку, подцепил острием ножа и извлек капсюль, обтер горлышко от остатков смолки и взял было стеклянную зеленоватую рюмку на высокой ножке, но потом передумал, вернулся к столу и налил в стакан, из которого пил минеральную воду. Влил содержимое стакана в рот, приглушенно крякнул, занюхал рукавом. Потом, не спеша, вновь налил минеральной воды и запил ею водку. Сел, обхватил голову руками и задумался.

Положение было таким, что впору было самому застрелиться, не дожидаясь, пока тебя расстреляют. «Застрелиться, как Гамарник», – вспомнил Хрущев бывшего главного комиссара Красной Армии, возглавлявшего военный антисоветский заговор и застрелившегося в 1937 году за несколько часов до своего ареста. На Игнатьева и Огольцова не было никакой надежды – все их «верные люди» были брехней, и было глупо ожидать, что эта парочка «чекистов» сумеет чтото предпринять против Сталина и этим резко изменит ситуацию.

Более того, Сталин почему-то перестал приезжать в Кремль и работал на своей даче, даже посла Индии там принял. И, если говорить откровенно, то там он для Игнатьева и Огольцова действительно стал недоступен.

Хрущев держался из последних сил, чтобы не выдать себя ни словом, ни жестом. Пока никто ни о чем не догадывался – и Сталин, и Берия безусловно верили Никите и совершенно откровенно обсуждали с ним все свои планы.

Берия почти каждый день советовался с Хрущевым, кого назначит на тот или иной пост в объединяемом министерстве, Никита уже дважды ужинал допоздна у Лаврентия, и Берия совершенно искренне обсуждал с ним свое видение положения. Он пока считал, что заговор идет из еврейской среды, и Хрущев умело и ненавязчиво поддерживал в Берии это заблуждение. Но сколько это заблуждение будет длиться?

Как только Берия вникнет в конкретные дела, как только за допросы возьмутся подобранные и руководимые им следователи, то что останется от «еврейского заговора»? А непонятная смерть Жданова останется, а сокрытие ее Абакумовым останется, и сколько времени потребуется Лаврентию, чтобы вспомнить о том, что в МГБ есть яды скрытого действия, и что отвечает за их хранение и использование Огольцов? Надеяться Хрущеву было не на кого – надеяться можно было только на себя.

– Черный ворон, что ты вьешься над моею головой? – губы Никиты начали машинально и шепотом выводить замысловатый мотив этой подходящей его настроению песни.

«Спасти себя могу только я сам! – принял решение Хрущев, и тут же себя поправил. – Нет, спасти дело Ленина, спасти великую партию большевиков, могу только я!» -…Ты добычи не дождешься – черный ворон, я не твой! – уже более решительно продолжил Никита шептать мелодию.

«Все, все против Сталина и его реорганизации партии, и все боятся его, никто и слова не пикнет. Пидарасы! – в охмелевшем мозгу Хрущева вспыхнула ненависть к товарищам по партии. – Хрущев для них дурак, а как доходит дело до главного, то никого кроме Хрущева и нет!» Перед глазами Никиты вдруг всплыл образ Сталина, с укоризной глядящего на Хрущева. Никита решительно налил себе еще полстакана, снова опрокинул содержимое в рот и зло закончил напевать: -…Старый ворон, я не твой!!

Утром, под предлогом сбора характеристик на работников МГБ он вызвал в ЦК Огольцова.

– Мне нужно то лекарство, которое вы показывали мне в Киеве.

– Много? – чуть запнувшись, и с нескрываемым удивлением поинтересовался Огольцов.

– Пару ампул. Вечером принесете характеристики на начальников управлений МГБ Среднеазиатских республик…

Ну, и это лекарство.

– Сделаю! – Огольцов смотрел на Никиту со смесью страха и уважения.

В те годы длительность рабочей недели была 41 час при шести днях работы. То есть с понедельника по пятницу работали по 7 часов в день, а в субботу – 6 часов. Но график работы высших органов власти был своеобразен. Рабочий день начинался в 9.30, а заканчивался для рядовых сотрудников в 20.00, а для министров и выше – в 24.00. (Но у министров был трехчасовый обеденный перерыв с 17.30 до 20.30). Однако в субботу рабочий день для всех был коротким и заканчивался в 17.00. И в субботу 28 февраля Сталин решил пригласить к себе на ужин Берию, Хрущева и Маленкова, чтобы предварительно обсудить вопросы, которые будут решены на заседании Президиума ЦК КПСС в понедельник 2 марта. Комендант Ближней дачи Орлов был на выходном, и Сталин вызвал его, дежурившего помощника Лозгачева.

– К 20 часам подготовь небольшой ужин на четверых человек, можно без затей… – тут Сталин вспомнил, что гости, скорее всего, приедут прямо из рабочих кабинетов, а Хрущев любил есть сытно, – впрочем, – добавил Сталин, – всего должно хватать. На десерт можно какой-нибудь торт к чаю… пусть повар испечет «Наполеон» – у него хорошо получается.

– Спиртное? – напомнил Лозгачев.

– Дай нам сока бутылки по две.

Сталин молодое грузинское вино «Маджари» называл соком из-за его малой крепости.

Хрущев ехал на дачу Сталина со спокойной решимостью, которой он сам поначалу удивился, а потом вспомнил, что такое с ним было и на фронте, когда стремление выполнить боевую задачу и осознание того, что бояться бессмысленно, глушит страх. В правом кармане его просторного пиджака лежал свернутый вчетверо носовой платок, а в нем, как в конверте, лежали две ампулы. Хрущев взял обе, и теперь в его мозгу навязчиво вертелась поговорка «маслом кашу не испортишь». Легко запоминающий то, что он видел в жизни, Хрущев заранее надрезал горлышки ампул и теперь немного опасался, как бы они не сломались из-за его неосторожных движений.

За ужином Сталин сел, как обычно, в торце стола, слева от него сели Берия и Маленков, а справа Хрущев. Перед ним, за спиной Берии был сервировочный столик, на котором возвышались супница и сковородочки с цыпленком-та¬ бака. Закуска уже стояла на столе – заливной язык и сельдь «каспийский залом». Берия разлил вино в фужеры.

– За ваше здоровье, товарищи, – поднял фужер хозяин дома, – и чтобы ничто не мешало нам двигаться вперед!

Все выпили, приступили к закускам, Берия долил вино в фужеры.

– Я ценю вашу самостоятельность, Георгий и Никита, – Сталин прожевал и проглотил кусочек языка, – я хотел бы, чтобы вы в ЦК были совершенно самостоятельны и работали, не оглядываясь на меня. Вы же знаете, что я даже просил пленум ЦК не назначать меня секретарем и освободить от работы в партии, – Сталин положил в рот еще кусочек и на время замолчал. – Но, понимаете, – продолжил он, – чтото мне не нравиться в этой вашей кампании против космополитизма.

Какую газету ни откроешь, а там каждый день евреи, евреи и евреи. Мне кажется, что мы пересаливаем с этими евреями. Так мы из интернационалистов, сами того не желая, превратимся в антисемитов. В конце концов, наша цель это строительство Коммунизма, а не борьба с еврейскими недостатками. Это один, очень небольшой по численности народ из всех народов СССР, а мы столько пропагандистского пыла на него тратим.

– Товарищ Сталин! – тут же возразил Маленков. – Вы просто не представляете, сколько сигналов на евреев поступает и к нам в ЦК, и на места!

– Почему не представляю? – не спеша, ответил Сталин.

– И СКОЛЬКО сигналов нашло подтверждение?

– Ну, мы пока проверяем, – несколько смутился Маленков.

– Строго говоря, – вступил в разговор Берия, – основная масса этих сигналов пересылаются для проверки в МГБ и МВД. Следователи завалены ими, и в подавляющем числе эти сигналы яйца выеденного не стоят, а на проверку требуют огромного времени.

– Раз мы за такие сигналы начали ордена давать, то теперь мы этими сигналами захлебнемся,- напомнил Сталин, – многим охота орден за бумажку получить.

Хрущев понял, что Берия уже кое в чем успел разобраться и переговорил со Сталиным. У Никиты в голове возникла смутная комбинация, связанная с тем, что с понедельника министром внутренних дел станет Берия и Берия будет отвечать за арестованных евреев, но Никита не успевал эту комбинацию обдумать, а лишь решил не присоединяться в своем мнении к Маленкову.

– Товарищ Сталин прав, Георгий, – поддержал вождя Хрущев, – надо эту кампанию прекращать. Вернее, не так – прекращать ее вести так огульно. Надо Суслову сказать.

Когда суд кого из евреев осудит, тогда и писать. А то еще ни одного приговора нет, а Суслов заставляет редакторов газет в каждом номере про этот космополитизм писать, – перевел Никита стрелки с Маленкова на секретаря по пропаганде Суслова.

– Ну, ладно, – сказал Сталин, увидев, что гости уже закончили закусывать, и спросил,- приступим к супу?

Сталин встал, отодвинул свой стул от стола и направился к сервировочному столику, а сердце у Никиты бешено забилось. Еще раньше к столику подошли Берия с Маленковым, Лаврентий открыл супницу, предлагая Сталину налить себе первому. Хрущев встал, сунул руку в карман пиджака, зажал в пальцах обе ампулы, повернул их вертикально и большим пальцем нажал на их шейки, почувствовав хруст стекла. Сталин Берия и Маленков стояли спиной к нему, оценивая поднимающийся из супницы запах куриного бульона. Никита пошел к ним, огибая торец стола, на долю секунды задержался, вынул из кармана руку и стряхнул содержимое ампул в фужер Сталина, в котором было еще на треть вина. Снова сунул руку в карман, вложил ампулы в платок, вынул руку и подошел к сервировочному столику.

Все произошло так быстро и незаметно, что и сам Никита не до конца осознал, сделал он это или нет. И только правая рука, на указательном пальце которой чувствовалась мокрота, непроизвольно пыталась вытереть ее о брючину.

Дальнейший ужин проходил у Хрущева, как во сне с чувством неутолимой жажды. Он не любил вина, а тут начал пить его и пить, оправдываясь, что селедка была слишком соленой, его с улыбкой поддерживали, но к десерту вино закончилось, и Маленков рассмеялся.

– Да ты, Никита, совсем грузином стал!

А поскольку Маленков был как бы самым крайним, то он вышел из столовой, через минуту вернувшись еще с двумя бутылками «Маджари». За десертом, начали обсуждать проект постановления Верховного Совета об объединении МГБ и МВД, и проект распоряжения Сталина о кадровых назначениях в объединенное министерство. Кандидатур было очень много, вспоминали достоинства или недостатки каждого и целесообразность назначения его в должность, посему ужин закончили незадолго до полуночи.

Хрущев упал на заднее сиденье своего автомобиля, тело ломило, как от тяжелой физической работы, страшная усталость навалилась на Никиту, его тянуло в сон. В лобовом стекле фары высвечивали редкие падающие снежинки и стоящие вдоль дороги заснеженные ели. И тут Хрущев вдруг вспомнил обстоятельство, которое как током поразило его.

Лет двадцать назад он, тогда еще секретарь Бауманского райкома ВКП(б) Москвы, вдруг узнал, что в молодые годы Сталин писал на грузинском языке стихи, причем настолько хорошие, что их печатали практически во всех выходящих до революции сборниках грузинских стихов и даже в школьных учебниках. Ему пришла в голову мысль, разучить какой либо стих Сталина, чтобы при случае на каком-либо собрании щегольнуть этим, и понравиться Сталину, который к тому времени становился все более авторитетным и уважаемым. Ему нашли переводы стихов Сталина на русский язык, Никита выбрал, как ему показалось, самый подходящий стих, разучил его, но случай щегольнуть декламированием так и не представился. То стихотворение Сталина, которое, как ему казалось, он напрочь забыл, теперь всплыло в памяти:

Шел он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старой дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч чиста,
Жила великая правда –
Божественная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потемках пламень
Взметался выше дерев.
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!

Мистический ужас охватил Хрущева – он влил в вино Сталину отраву точно так, как и предугадывал Сталин более пятидесяти лет назад! И влил потому, что ему не нужна была правда Сталина!

«Нет! – упокоил себя Никита. – Нет у Сталина никакой правды, нет у него божественной мечты! Вся правда у Ленина, а я спасал великую ленинскую партию большевиков! »

Дома Нина вышла из спальни в халате, наброшенном на ночную рубашку.

– Голоден?

– Нет, ложись, Нина, я сейчас тоже лягу.

Хрущев зашел на кухню и подошел к печи водяного отопления дома, открыл чугунную дверцу топки. На колосниках лежал раскаленный антрацит. Никита достал из кармана платок с пустыми ампулами и бросил в топку, платок немедленно вспыхнул, запахло горящей тряпкой, через мгновенье в пламени платка показались ампулы. На глазах они покраснели от жара, стекло начало размягчаться и оплывать.

Хрущев бросил на них совок угля и пошел мыть руки. Мыл долго и тщательно.

Он вспоминал – тот исполнитель в Киеве говорил, что яд действует самое скорое через половину суток, – поэтому ложился спать с уверенностью, что успеет выспаться до наступления ожидаемого события. Но телефон разбудил его в два часа ночи.