Накануне второй русской революции Южная Осетия оставалась под неослабным игом грузинских тавадов. В течение последних 10 лет, прошедших с окончания первой русской революции, осетинское крестьянство постепенно утратило свои завоевания и вновь подпало под гнет феодально-полицейского режима. Редкие поползновения к бунтам и волнениям пресекались властями жестоко и неукоснительно. Замечалось и другое – по мере ужесточения деспотического режима явно росло социальное напряжение. Особенность югоосетинских крестьянских выступлений заключалась в их четкой зависимости от российских политических кризисов. Осетинское крестьянство, несмотря на крайне угнетенное положение, хорошо ориентировалось в общей обстановке, складывавшейся в стране. Оно не предпринимало опрометчивых шагов, не открывало себе «фронта», заведомо ведшего к поражению. Этим объяснялось успешное наступление на Южную Осетию феодальной реакции, вернувшей себе прежние позиции. Но события 1917 года, в особенности – продолжавшаяся для России мировая война, были закономерны и вполне предсказуемы. О них догадывались даже в столь отдаленных глухих районах, каким, несомненно, оставалась Южная Осетия. Стоит отметить еще одну важную черту осетинского народа: в обстановке, когда Россия была занята тяжелой мировой войной, в Осетии больше задумывались о том, как принять участие в этой войне и помочь России обезопасить себя, нежели о таком «рядовом» и «превратном» деле, как крестьянское восстание.

Судя по всему, политическое пробуждение Южной Осетии относится к весне 1917 года. Оно состоялось под влиянием февральских событий в России, приведших к свержению царизма. Глубокая политическая перемена, происшедшая в Петрограде, стала известна в Южной Осетии лишь к весне 1917 года. В апреле этого года газета «Кавказский рабочий» сообщала о «многотысячном митинге» в Цхинвале. На нем царизм был назван «старым деспотическим правительством во всех областях жизни». Понималось и другое – становление России на путь «обновления». Специфика вовлечения Южной Осетии в общероссийские события заключалась в том, что при сложной внешней атрибутике, присущей политической революции в России, где были задействованы все сословия и политические партии, в Южной Осетии действовали, как и прежде, две основные силы: осетинское крестьянство, с одной стороны, и грузинские феодальные верхи – с другой. К наиболее сложной стороне противостояния этих двух политических сил можно было отнести разве что частичное присоединение к осетинскому крестьянству некоторых представителей грузинских социальных низов, так же, как и вовлечение крайне незначительных социальных групп из осетинских крестьян в «партию» грузинских тавадов, господствовавших в Южной Осетии. В условиях, когда в столице России обрушился отслуживший свой век царизм, произошла перегруппировка, или же «перестройка» политических течений в Грузии и Южной Осетии. Наиболее престижно, как нечто обновляющее, выглядело социал-демократическое движение, имевшее два основных крыла – правое и леворадикальное. Правое крыло присвоило себе название «меньшевистского» и под этим прикрытием объединяло консервативные и реакционные силы Грузии; сюда входили главным образом представители традиционно фрондирующей части грузинских тавадов, а также молодой и слабой грузинской буржуазии, мечтавшей о социальном восхождении в условиях грузинской автономности. Леворадикальное политическое течение, как и правые реакционные силы, социально не было однородным. Опираясь на угнетенные массы крестьянства и рабочих, это политическое крыло, выступавшее под эгидой большевиков, отличалось особой идеологичностью. Привлекательной для Грузии стороной большевистской идеологии, в основе которой лежал «русский марксизм», являлась ее агрессивность. Она вполне импонировала восточным традициям политической борьбы. На грузинскую историческую поверхность как нечто естественное ложились две основные установки марксизма: а) идея о непримиримой классовой борьбе; б) установление диктатуры как главная задача революции. Николай Бердяев писал о двух разных марксизмах – европейском и русском. По тем критериям, по которым философ различал марксизм, вполне можно было иметь в виду и «грузинский марксизм», обладавший своей собственной социальной протоплазмой. Не случайно, что ни одна из национальностей Кавказа, не говоря уже о Средней Азии, не дала России столько марксистов-большевиков, сколько Грузия. Предрасположенность к агрессивной идеологии, несомненно, основывалась на одной-единственной предпосылке – глубоком проникновении в грузинское общество восточно-деспотических традиций. Несмотря на это, как грузинский марксизм, так и большевизм, опиравшиеся на народные массы и боровшиеся в годы революции с феодальным гнетом в Грузии, представляли собой прогрессивную силу. Именно она последовательно противостояла феодальному мракобесию и сплачивала крестьян и рабочих во имя ликвидации средневекового социального гнета в Грузии. Что касается Южной Осетии, то она с самого начала присоединилась к идее большевиков о строительстве Советской власти, поскольку она больше всего отвечала интересам борьбы осетинского крестьянства с грузинским разбойным феодализмом. В этом отношении югоосетинские общества представляли собой некий социальный монолит, нацеленный на свое освободительное движение. Летом 1917 года осетинское крестьянство Южной Осетии продемонстрировало приверженность к политической солидарности и четкой ориентированности на антифеодальную борьбу. В августе этого года в селе Ортев состоялось «первое организационное совещание», на котором был создан «Союз революционного крестьянства». Судя по всему, «Союз» был образован в ответ на установление в ряде мест Южной Осетии власти так называемых меньшевиков. Так, последние успели в селе Корнис провозгласить свое властное управление, состоявшее из представителей феодальной знати. Крестьянские силы были внимательны к подобным политическим действиям. В противовес меньшевикам осенью 1917 года они создали Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, разогнавших в Корнисе феодальные власти меньшевиков. Но главным достижением этого года стоит считать Первый Съезд народа Южной и Северной Осетии. По архивным данным, извлеченным У. Тедеевой, на нем состоялся доклад по такому важному вопросу, как политико-административное и культурно-образовательное объединение двух частей Осетии. Благодаря русской революции впервые политически безупречно Первый Съезд Южной и Северной Осетии сформулировал национальную идею осетинского народа: «...перед нами во весь рост встала сознательная историческая задача – воссоединить Осетию и, образовав единый национальный организм, создать общенациональную основу для прогрессивного развития осетинского народа». В 1917 году этой проблемой занимались Н. Джиоев, С. Такоев, М. Гадиев, Г. Баев и другие.

Большевизм в Южную Осетию проникал главным образом из Тифлиса. Его проводниками были осетины-рабочие, занятые на тифлисских предприятиях. Число их неизвестно, однако, судя по помещениям, где происходили собрания осетинских большевиков, их было несколько десятков. В январе 1918 года в Тифлисе осетинские большевики заседали в мужской гимназии, а затем в Народном доме. В конце того же месяца осетинские «интернационалисты», считавшие себя «социал-демократами», в Тифлисе создали «осетинскую партию большевиков „Чермен“. Она образовалась по примеру североосетинской крестьянской партии „Чермен“. Организаторы ее основной своей целью ставили „организацию деревенской бедноты Северной и Южной Осетии“. Пока группировались партийные политические силы Южной Осетии, крестьяне занялись борьбой с грузинскими помещиками, господствовавшими в осетинских обществах. Ее возглавил „герой гражданской войны“ Исак Харебов; создав специальный отряд из осетин, участников первой мировой войны, он обрушился своими силами на грузинских тавадов. Отряд Харебова насчитывал от 200 до 300 крестьян, из них 150 человек составляли „ядро“ из бывших фронтовиков. Тифлисский губернский комиссар, происходивший из феодальных верхов, с тревогой писал о том, как отряд Исака Харебова расправляется с „целыми семьями помещиков“. „Третьего дня, – писал комиссар, – вырезана вся семья помещика Г.Н. Визирова в сел. Осиаури“. Судя по фактам и событиям, происходившим в Южной Осетии, обстановка здесь была предельно накалена. После смены власти в Петрограде власть в Грузии и Южной Осетии досталась главным образом дворянско-буржуазной прослойке, пытавшейся отстоять свои социальные привилегии. Тот же Цхинвальский участок, представлявший собой своеобразную метрополию для Южной Осетии, был в руках дворянина Казишвили. Последний являлся наиболее типичным для той обстановки чиновником, выражавшим интересы реакционных грузинских общественных сил. Именно с этой точки зрения заслуживает внимания его выступление на массовом митинге в марте 1918 года. На митинге глава Цхинвальского участка называл осетин „вековыми врагами“ Грузии. Главным же врагом Грузии была обозначена Россия: „Россия, – утверждал Казишвили, – вот уже 118 лет как покорила и лишила Грузию свободы“. Но и в этом виновником он считал осетин: „Это столетнее мучение и терзание, – говорил Казишвили, – Грузия перенесла по вине осетин. Осетины тогда, как и теперь, помогали русским покорить Кавказ“. Цхинвальский начальник был замечателен тем, что он в классической форме воплощал политика-тавада, защищавшего свое социальное положение от надвигавшихся угроз. В такой ситуации грузинский „политик“ „соврет – недорого возьмет“. Как истинный враль, он был готов утверждать что угодно, при этом факты не имели никакого значения. Тот же цхинвальский лгун чуть ли не первым высказал формулу: «осетины – пришельцы, мы (грузины. – М. Б.) их приютили на нашей земле, но они вместо благодарности в любой момент готовы нанести нам рану в спину», – тезис, которому среди грузинской политической элиты суждено будет стать сакраментальным. Несомненно, он родился в кругу невежественных политиков, но его можно будет услышать и от тех, кто себя относил к знатокам грузинской истории. Казишвили-лжец врал, но он далеко не был похож на Мюнхгаузена-миролюбца. На митинге грузинский тавад, заявивший, что он «скорее сотрет все с лица земли», нежели допустит «осетинскую анархию», организовал «красную гвардию», открывшую огонь по осетинским участникам митинга. В связи с этим Георгий Кулумбеков, осетинский революционер, заметил, что «проклятый царизм» не был таким опасным врагом, каким является для рабочих и крестьян «грузинский меньшевизм». По определению того же Кулумбекова, грузинские «меньшевики – детишки тех дворян – князей, помещиков, которые за счет крестьян нагуливают на своих плечах жир и смотрят на крестьян как на рабочую скотину». На митинге Герогий Кулумбеков говорил, что «весь государственный аппарат Закавказского правительства», пришедшего к власти в 1917 году, «состоит из царских держимордов: генералов, жандармов и полицейских».

После красногвардейских выстрелов, произведенных по мирным митингующим, на второй день в селе Ванати «состоялся грандиозный митинг с представителями всех обществ Цхинвальского района». На нем вновь маячила фигура Казишвили, требовавшего от участников митинга разоружения. Крестьяне в свою очередь выдвинули свои «контр-ультимативные требования». Они решительно отказались от грузинских меньшевиков как от своих представителей во власти. Крестьяне подвергли резкой критике закон о земле, изданный 7 марта 1918 года Закавказским сеймом. Согласно этому закону за помещиком сохранялось владение в размере 50 десятин. «Кроме того, правительство дало помещикам возможность фиктивного раздела семейств с целью удержать за собой свои» прежние наделы. Митингующие требовали выселить «помещиков из пределов Горийского уезда, а землю их распределить пропорционально между малоземельными крестьянами, дома передать под школы». Они настаивали на удалении из Цхинвальского района Казишвили, Повришвили и Майсурадзе, которые «под видом установления социализма» прибегали к «диким зверствам», «работая в пользу помещиков». Глубокому осуждению крестьян подверглись также «красногвардейцы», раскрывшие свое истинное политическое лицо. Им указали на то, что они состоят из «духанщиков, купцов, князей, дворян и генералов, которым чужды интересы» осетинских крестьян. На митинге в селе Ванати подчеркивалось, что с помощью «красногвардейцев» грузинские тавады и другие представители новой власти «производят... всевозможные издевательства, без всякой причины арестовывают, расстреливают, занимаются грабежами, разбоями и вымогательством». Из того, о чем говорили осетинские крестьяне, все еще надеявшиеся на перемены к лучшему, складывается единое представление о политической обстановке, созданной в Грузии после октябрьских событий в Петрограде. Получившая от русской революции свободу, Грузия как бы спешила по образу и подобию собственных исторических традиций реанимировать уходившие глубоко в прошлое свои восточно-деспотические основания, ставшие национальной идеей грузинской знати. Это важное обстоятельство было столь прозрачно, что его хорошо видели даже неискушенные в политике, неграмотные и забитые крестьяне. В «Протоколе» от 16 марта 1918 года крестьянского схода Джавского и Цхинвальского районов Южной Осетии подчеркивалось: «Мы, крестьяне Цхинвальского и Джавского районов, дали клятву, чтобы никогда, раз и навсегда, не возвращались в рабство и чтобы мы погибли геройски все, как один человек, для нашей свободы...» Требования крестьянского схода были политические: удалить из Горийского уезда «всех помещиков, как грабителей крестьян»; «удалить навсегда» «диктатора Казишвили, Сосико Повришвили, Шакро Терадзе и Майсурадзе». Российская революция и фактический уход Советской России из Грузии обнажили на небольшой территории Южной Осетии особенности исторической трансплантации, при которой трансплантатом явился все тот же восточный деспотический режим, наносимый на политическую физиономию грузинской элиты, на ее характерную эхограмму. Судя по этим особенностям, так называемые грузинские меньшевики были прогнозируемы – не только применение ими вооруженной силы, но и само направление удара; острые внутренние противоречия, раздиравшие грузинское общество, выносились вовне, в сторону «исторических врагов» Грузии – Абхазии и Южной Осетии. Общественные силы Грузии отвлекались также дипломатическими играми с великими державами – Англией, Германией, США и Турцией, проявлявшими повышенный интерес к Закавказью, в частности – к Грузии. Об этом еще будет сказано, здесь же отметим – в 1918 году грузинские реакционные политические силы, среди которых решающий тон задавали тавады-консерваторы, создавали своего рода модулятивную систему, озвучивавшую «национальную» поведенческую концепцию, во всех решающих случаях оправдывавшую действия грузинской знати. Формировалась устойчивая политическая система, по-своему универсальная, определявшая внутренние социальные и внешние дипломатические ориентиры. В этой «системе координат» таким странам и народам, как Россия, Осетия, Абхазия, в сущности близким грузинскому народу соседям, не воевавшим с Грузией, а только помогавшим ей, будет отводиться роль «образа врага». Даже Турция и Персия, в свое время пытавшиеся уничтожить грузин как этнос, или же далекие Соединенные Штаты Америки будут востребованы как политические ориентиры, и на фоне этих предпочтений будут отвергнуты близкие соседи, отнесенные к «врагам Грузии». Это одновременно будет и феноменом, и, на основе своей четкой повторяемости, проявится как закономерный факт грузинской политической системы, исторически создававшейся на протяжении столетий. В 1918 году частью формировавшейся «новой системы» грузинского «алгоритма» являлась политическая концепция, складывавшаяся вокруг Южной Осетии, впрочем, как и вокруг других национальных меньшинств. Георгий Кулумбеков, один из лидеров югоосетинских крестьян, в марте 1918 года писал, что со стороны Грузии «национальные меньшинства, в особенности осетины подвергнуты жестокому насилию и грозит им опасность быть истребленными окончательно». Он свидетельствовал, что «в Цхинвали был назначен диктатор, палач и грабитель Коста Казишвили, который, по директивам Закавказского сейма, Цхинвальский район объявил вне закона». Непризнание Южной Осетии как самостоятельной географической субстанции – одна из исходных в политических установках, выдвинутых в 1918 году грузинскими реакционными националистическими кругами. Это было новшеством не столько в географии, сколько в национальной политической концепции. Старым, не раз проверенным, явилось другое – вооруженное нашествие на Южную Осетию. Несмотря на высокую степень терпимости и выдержки, проявлявшихся со стороны осетинского крестьянства, так называемые грузинские меньшевики всячески провоцировали вооруженный конфликт. В середине марта 1918 года югоосетинское население, уставшее от насилия и разбоя грузинских официальных властей, центром которых был Закавказский сейм, вновь повторило свои требования о прекращении грабежа, об удалении диктатора Казишвили, о равном распределении земли и др. В ответ на это грузинские власти бросили в Южную Осетию крупный вооруженный отряд, насчитывавший более двух тысяч солдат регулярных войск. Завязав бои с местным населением, губернский комиссар Г. Мачабели и «цхинвальский диктатор» К. Казишвили планировали совершить по Южной Осетии карательно-грабительское нашествие. Но силы местной обороны оказали грузинским войскам достойное сопротивление. По оценке Георгия Кулумбекова, «в неравной борьбе трудовое революционное крестьянство проявило доныне неслыханное геройство». Отчитываясь о пятидневных боях, он констатировал, что «правительственные войска» Грузии «разбиты вдребезги, им нанесен сокрушительный удар». Более тысячи солдат из правительственных войск были взяты в плен и разоружены. Другая часть войск осталась на поле боя или же бежала в Грузию. Были убиты и вдохновители нашествия – Г. Мачабели, С. Кецховели и К. Казишвили. Позже выяснилось, что нашествие на Южную Осетию было организовано самим Н. Жордания, главой так называемого меньшевистского правительства Грузии. Газета «Борьба» писала, что в решительный момент, когда малочисленность осетин стала сказываться на ходе сражения, на помощь с красным знаменем пришли грузинские крестьяне, тут же втянувшиеся в бой с «красными гвардейцами» меньшевиков. В условиях вооруженных акций со стороны Грузии начальник правительственной гвардии В. Джугели предъявил Южной Осетии шесть требований: о сдаче оружия, о выдаче «виновников» восстания, о выдаче «убийц» Коста Казишвили, Георгия Мачабели и Сандро Кецховели, об освобождении «пленных гвардейцев», ликвидации повстанческого фронта, о сдаче «похищенного из Цхинвала» имущества. На эти требования последовал четкий ответ: «оружия не сдадим, виновниками восстания были Казишвили Коста, Мачабели Георгий, Кецховели Сандро и др.», убийцами ваших товарищей были пули, ищите их на поле боя», «пленных освободим в обмен» на своих, «похищать мы ничего не похищали, похищала ваша гвардия». Поскольку после боев Цхинвали был отвоеван у меньшевиков и в нем власть досталась повстанцам, последовало постановление Закавказского правительства «о переименовании местечка Цхинвал в город с введением в нем городового положения». В конце мая 1918 года в Джаве состоялся съезд представителей Южной Осетии. Он проходил под предводительством главы Осетинского национального совета. На нем подавляющее большинство принадлежало «большевикам», а точнее – представителям крестьянского Союза, которые в противовес грузинским «меньшевикам» называли себя «большевиками». Основные вопросы, подвергавшиеся обсуждению на съезде, были: «проведение колесной дороги через Кавказский хребет» с целью объединения усилий с Северной Осетией в борьбе с грузинской реакцией, создание «национального полка», вопрос о распределении лесов и др. Не менее важным был следующий, четвертый съезд представителей Южной Осетии. Он проходил в селении Цунар, расположенном рядом с Цхинвали. Значение его состояло в том, что съезд дал ясный ответ на главный политический вопрос – о целях революционной борьбы в Южной Осетии. По свидетельству корреспондента газеты «Борьба», съезд в Цунаре «собрался под знаком освобождения осетинского народа» от грузинского тавадского гнета. На нем тон задавали в основном «бывшие солдатские фронтовики».

Тифлисские власти во главе с Н. Жордания жестко контролировали ситуацию в Южной Осетии. Замечалась при этом характерная особенность – чем неблагополучнее развивались политические события в Грузии, тем все больше внимания уделялось Южной Осетии. Горийский уездный комиссар Джапаридзе постоянно ставил в известность министра внутренних дел правительства Грузии о положении в Южной Осетии. Судя по его докладам, в югоосетинских обществах господствовала политическая солидарность, поддерживавшаяся бывшими фронтовиками, решительно настроенными против грузинских властей. В ответ на требование Тифлиса к комиссару Горийского уезда об усилении в Южной Осетии политической работы – Джапаридзе объяснял, что это невозможно: «деревенские граждане, бывшие крестьяне, – писал Джапаридзе своему правительству, – чуть ли не поголовно преступно настроены против... бывших дворян и князей на почве сословной розни, чему с самого начала революции и поныне главным образом способствуют бывшие солдаты фронтовики, вернувшиеся по домам». На Джапаридзе, как на уездного комиссара, Южная Осетия своей политической монолитностью производила столь пугающее впечатление, что он просил «выслать в Гори в мое распоряжение бронированный поезд на стоянку, а также аэроплан для разведок». Подобные запросы уездного комиссара были понятны, если учесть, что среди осетинских крестьян, испытывавших тяготы от грузинских феодалов, расхожей являлась идея о том, что «в целях предотвращения восстановления крепостной зависимости необходимо физически уничтожить всех дворян и князей, не взирая на возраст и пол». Комиссар Джапаридзе не был уверен, что ему не придется разделить участь грузинских феодалов, и вскоре покинул свой пост. Новый уездный комиссар И. Карцивадзе отличался от своего предшественника особой воинственностью; югоосетинских крестьян он считал «злонамеренными элементами и врагами Грузинской республики». Несмотря на это, Карцивадзе не исключал политических мер, направленных на вовлечение Южной Осетии в орбиту созданной грузинской государственности. В частности, им был согласован с правительством Грузии вопрос об участии Южной Осетии в выборах в грузинский парламент с правом выдвижения своих кандидатов в депутаты. Шестой съезд югоосетинских обществ включил в повестку дня вопрос об отношении к парламентским выборам в Грузии, но когда началось обсуждение, делегаты сняли вопрос с повестки.

1918 год в Южной Осетии завершился VI съездом осетинского народа. Ключевым в его решениях был тезис об установлении «интернациональной демократии» и «защита интересов осетинского трудового народа».

Новый 1919 год был одним из самых тяжелых в политической истории Осетии XX века. Он был предсказуем, и к нему тщательно готовились как в Северной Осетии, так и в Южной. Здесь хорошо понималось то прямолинейное восприятие, которое складывалось вокруг политического положения Осетии, являвшейся якобы форпостом русского большевизма. Не было сомнения в том, что российские белогвардейские патриотические силы, концентрировавшиеся на Северном Кавказе, обрушатся прежде всего на Северную Осетию, занимавшую центральное стратегическое положение на Кавказе. О вооруженном походе на Осетию открытые заявления делали и представители грузинского правительства. В начале 1919 года из этих двух опасностей главной считалась грузинская агрессия, ставившая перед собой задачи, связанные с организацией геноцида осетинского народа; идеи о геноциде рождались в подтверждение тезиса о том, что нет «никакой Южной Осетии», а есть только Грузия.

В январе 1919 года газета «Народная власть» сообщала о формировании «Горского революционного отряда». Он создавался из осетин Северной и Южной Осетии. Основная задача, ставившаяся перед вооруженным отрядом, состояла в «охране Военно-Осетинской дороги и защиты революции». Стоит пояснить – в Северной Осетии отношение к революции и Советской власти, как, впрочем, и белогвардейскому патриотическому движению, было неоднозначным. Здесь не было той политической монолитности, какой отличалась Южная Осетия. Что касается Горского революционного отряда, то его создавали в основном революционные силы Южной и Северной Осетии. Очевидно, речь шла об организации совместной обороны, так необходимой перед надвигавшимися опасностями. В совместную систему обороны входили также строительные дорожные работы на Рокском перевале. В газете «Кавказское слово» в начале февраля 1919 года сообщалось, что «с Лиахвского ущелья через горный Рокский перевал прокладывается огромная аробная дорога к Северному Кавказу». Согласно упомянутой газете, строительные работы начались еще в 1918 году: «...в Джавском ущелье, – писала газета, – ежедневно работает 500 осетин для проведения новой дороги». «Кавказское слово» в строительстве дороги видело политическую составляющую как главное. По оценке газеты, Южная Осетия «в действительности отпала от Грузии и не подчиняется ее правительству». Ее журналист не скрывал своей враждебной настроенности к осетинам и, сообщая о строительстве дороги, соединявшей две части единой Осетии, подчеркивал: «Осетины открывают русским новые двери в Грузию, а ключи от этих дверей кладут к себе в карман». Газета «Кавказское слово» призывала грузинское правительство Н. Жордания «немедленно же сделать твердый шаг и теперь же приостановить проведение Рокского пути», чтобы предотвратить объединение Южной и Северной Осетии. Стоит обратить внимание еще на одну очень важную особенность грузинского общества, где ведущей социальной силой являлась грузинская «образованная знать». Речь идет об «исключительном праве» Грузии быть независимой и свободной, – это был главный политический мотив правительства Н. Жордания, но точно такое же право здесь, в Тифлисе, никак не желали признать за осетинским и абхазским народами. Обычно подобное политическое явление рассматривалось как националистическое.

С декабря 1918 года, с VI съезда осетинского народа, и до мая 1919 года в Южной Осетии не было сколько-нибудь заметных общественно-политических событий, которые бы «раздражали» грузинские власти, если, конечно же, не считать строительные работы на Рокском перевале. Следует отметить – дорога, о которой так много говорили в Тифлисе, строилась не только с идеей объединения Южной и Северной Осетии и организации совместной обороны, но и по другой, не менее важной причине: в Грузии публично было принято говорить об осетинах как о врагах Грузии, и звучали призывы к физическому истреблению осетинского народа. На памяти у жителей Кавказа были свежи еще воспоминания, когда в 1915 году турецкое правительство уничтожило около двух миллионов армян. В Южной Осетии, где хорошо знали, на какие насилия способны грузинские тавады, возглавившие правительство Грузии, больше всего опасались не столько вооруженного порабощения, сколько физического истребления народа. В связи с этим строительство дороги через Рокский перевал, как единственной коммуникации, по которой можно было отступить, рассматривалось также на случай массового геноцида осетин.

Как и ожидалось, военные события не заставили себя долго ждать. 4 мая 1919 года по распоряжению грузинского правительства Жордания начальник цхинвальского воинского отряда генерал Каралов приступил к подготовке похода в Южную Осетию. Поводом для этого послужило создание в Южной Осетии Национального Совета, бравшего на себя неформальное руководство осетинским крестьянством. В вооруженном нашествии на Южную Осетию генерал Каралов на самом деле видел не только задачу «в корне разрушить» Осетинский национальный Совет, но и «пройти с войсками» Грузии «весь южноосетинский район»; естественно, не для «прогулки», а с карательными целями.

12 и 13 мая грузинские войска вошли в Южную Осетию и оккупировали ее территорию. Задолго до этого, с момента, как стали в Грузии обсуждать вопрос о геноциде осетин, Национальный Совет обратился к местному населению не вступать в вооруженные конфликты с Грузией, чтобы не дать повода властям Жордания начать военные действия. Грузинские войска, тщательно готовившиеся к походу и прихватившие тяжелую артиллерию, вступили в Южную Осетию, не встретив ни единого выстрела. Расположившись в осетинских обществах, войска занялись тем, чем обычно занимались экзекуторы – грабили, насиловали, разбойничали на территории всей Южной Осетии. Производивший дознание ротмистр Ушваридзе, как официальное лицо провел расследование разбойного поведения войск, ставшего известным за пределами Грузии. Газета «Молот» писала, что «карательный отряд князя Каралова до самого последнего времени находился в Осетии, где творил бесчинства над непокорным населением». Эта же газета сообщала, что «со всех сторон из всей Осетии» направлялись делегации в Тифлис, выражались публичные протесты, требуя вывода грузинских войск, и только после этого грузинское правительство было вынуждено отозвать свои войска. После похода грузинского князя Каралова в Осетию в печати открыто стали писать о «воинствующем империализме» грузинских националистов, о том, что «социал-демократический шовинизм грузинских меньшевиков в этом деле побил рекорд». Правительство дворянина Жордания, называвшее себя социал-демократическим – такое «определение» служило вывеской – на самом деле в своем абсолютном большинстве состояло из тавадов или же из лиц, близко стоявших к феодальной среде. Оно выражало крайне реакционную национальную концепцию строительства грузинского государства. На вооружении правительства были в основном громкие лозунги и революционно-демократические заявления, при этом оно оставалось сугубо феодальной конструкцией, глубоко лживой и потому хилой и явно временной. Одним из наиболее «ярких» представителей окружения Н. Жордания был небезызвестный А.И. Чхенкели. Публицист тех времен Арцу Тохов называл его «зоологическим типом грузинских меньшевиков». На конгрессе социалистов в Амстердаме и Берне Чхенкели, нимало не смущаясь, заявлял об «укреплении завоеваний революции в Грузии», о раздаче крестьянам земли, якобы «отнятой у помещиков», о реализации принципов «национального самоопределения нацменьшинств». Газета «Молот» писала по этому поводу, что Чхенкели умолчал о грузинизации «всех учреждений и государственных служб», при этом добиваясь включения в состав грузинского государства малых народов, чтобы «растворить малые нации в державном угнетении грузинской нации».

Отвод грузинских войск из Южной Осетии не означал снятия с осетинских обществ военного контроля грузинского правительства. В Цхинвальском и горных районах Южной Осетии оставалось до начала осени 1919 года 100 милиционеров; в октябре этого же года эти силы были подкреплены батальоном регулярных войск. Таким образом, в 1919 году Северная и Южная Осетия были оккупированы с одной стороны деникинскими войсками, с другой – вооруженными силами правительства Жордания. Последние не ограничивали свои функции оккупационным контролем над политическими процессами в Южной Осетии. В их задачу входило также овладение главными коммуникациями – Военно-Грузинской и Военно-Осетинской дорогами, пролегающими через Осетию. Особый интерес для правительства Грузии представлял Рокский перевал, контроль над которым позволял предотвратить объединение Южной Осетии с Северной Осетией. В связи с этим Тифлис в этом районе держал дополнительные воинские силы, фактически поставленные на содержание местного населения. Вскоре здесь, в районе Рокского перевала, разразилось повстанческое движение, направленное на изгнание оккупационных грузинских войск. Повстанцы смогли разоружить посты грузинских сил, свергнуть местную власть, установленную в районе Горийским уездным начальником. Повстанческое движение разворачивалось и в других районах Южной Осетии, но оно жесткими мерами подавлялось оккупационными войсками Тифлиса. Ситуация для повстанцев осложнялась тем, что югоосетинский крестьянский «большевизм», суть которого заключалась в освобождении от засилья грузинского феодального «меньшевизма», был окружен с двух сторон – на севере генералом Деникиным, на юге – дворянином Жордания.

Бывшая российская Грузия, взлелеянная Петербургом, не просто отделилась от России, от своего создателя, а в противовес ей выставила себя на международный политический аукцион. Она особенно не торговалась, отдавала предпочтение всем, кроме России, кто желал оказывать ей знаки внимания. Сюда, в Тифлис, спешили посланцы из Англии, США, Германии, Франции и Турции. Разумеется, ни одна из этих стран не собиралась заниматься строительством «великой Грузии», как то позволяла себе Россия. По верному суждению грузинского историка Г. Гамбашидзе, для великих держав, ожидавших окончательного распада России, «Грузия была удобным плацдармом» для осуществления вооруженного нападения на Россию, ослабленную войной и революциями страну. Занимая на Кавказском перешейке выгодное положение, Грузия с ее противостоянием России привлекала внимание крупных держав не только на случай раздела России, но и в контексте проблем ближневосточной нефти и ее богатых для того времени запасов в Азербайджане. Морские порты, расположенные на территории Грузии, позволяли Англии и соперничавшим с ней Соединенным Штатам иметь на Черном море важную акваторию для военно-торговых стратегических баз. Были и другие ценные элементы того высокого спроса, какой наблюдался среди мировых держав на Грузию. Несомненно, что последняя, переживая тяжелое экономическое положение и оказавшись в условиях острой внутренней политической борьбы, нуждалась в разносторонней поддержке со стороны западных стран. Но Грузия, фактически открывшая политический аукцион в центре Кавказа, соединяющего Европу и Азию, не заметила, что в условиях дипломатической конкуренции, когда еще никто ничего не имел, а главное – когда все еще существовала Россия, ни одна из стран, пытавшихся закрепиться на Кавказе, не спешила раскошеливаться по-крупному и выдавать то, чего ожидало правительство Жордания. Тем не менее продолжавшийся торг привел к тому, что Закавказье на мировой арене становилось одной из обсуждаемых международных проблем. Собственно, здесь, в Закавказье, сосредоточились международные силы, ожидавшие расчленения России. Последняя пыталась вступить с Грузией, Азербайджаном и Арменией в договорные отношения, но от нее требовали признания закавказских политических образований в статусе суверенных государств. В начале 1920 года Советская Россия, обеспокоенная складывавшимся в Закавказье положением, вновь предложила Грузии заключить военное соглашение. Грузия отказалась от переговоров. Тогда же, в середине января 1920 года, Россия была вынуждена признать Грузию и Азербайджан государствами де-факто. В этом политическом шаге страны Западной Европы и США увидели начало расчленения России. В ожидании такого же процесса в других районах бывшей Российской империи сгущались политические страсти вокруг Грузии и всего Кавказа. Сюда, в Закавказье, и в частности в Грузию, вводились иностранные войска, расширявшие и укреплявшие позиции своих стран в Грузии. В этих условиях Советская Россия нуждалась в ограничении ввода войск иностранных держав в Грузию и в связи с этим в очередной раз предложила правительству Жордания заключение мирного договора. Грузия, со своей стороны, нуждалась в том, чтобы Россия признала за ней в качестве «исторической территории» все территориальное пространство, «входившее в две российские губернии – Тифлисскую и Кутаисскую». Советское правительство приняло явно ошибочное решение, согласившись на столь неравноправных условиях на заключение договора с Грузией. Россия фактически уступала марионеточному правительству Грузии, которое по определению не в состоянии было выполнять какие-либо договорные акты на территориях, никогда не являвшихся «национальными территориями» Грузии. Позорный для России договор был заключен 7 мая 1920 года. Ровно через десять дней народный комиссар иностранных дел Советской России Г.В. Чичерин, веривший в договоренности с Грузией, был вынужден обратиться с нотой к грузинскому правительству. Первые же пассажи ее свидетельствовали о том, как грубо грузинская сторона нарушала договор с Россией. Речь в них шла о главном для советского правительства в договоре – об иностранных войсках на территории Грузии. «Нами получены достоверные сведения, – писал 17 мая 1920 года Чичерин своему грузинскому коллеге Е.П. Гегечкори, – что Англия высаживает свои войска на территории Грузии в Батумской области. По договору Грузия обязалась принять меры к удалению со своей территории всех иностранных войск, тем более Грузия должна принять меры к недопущению появления новых английских частей». Подобные ноты Советское правительство направляло Грузии и позже. Но каждый раз оно получало из Тифлиса не объяснения, а обычную ложь. В той же ноте, которая нами была процитирована, Чичерин писал: «...мы с тревогой узнали, что в Южную Осетию, где провозглашена Советская республика, направлены для уничтожения таковой власти грузинские войска. Мы настаиваем, если это верно, отозвать свои войска из Осетии, ибо считаем, что Осетия должна иметь у себя ту власть, которую она хочет. Вмешательство Грузии в дела Осетии было бы ничем не оправданным вмешательством в чужие внутренние дела». Министр иностранных дел Советской России (скорее всего, крайне наивно!) думал, что он, требуя объяснений у своего грузинского коллеги, поставил в затруднительное положение правительство Грузии. Но ответ на этот вопрос, как и на все остальные, включенные в ноту Чичерина, был по своей лживости предельно прост. Гегечкори не утруждал себя дипломатическими сложностями, отвечая на запрос Чичерина относительно Южной Осетии. Грузинский дипломат извещал Москву: «Считаю долгом обратить Ваше внимание, – писал Гегечкори, – что в пределах Грузии нет Южной Осетии, а находящиеся осетинские селения расположены в Горийском уезде Тифлисской губернии; селения эти находятся на бесспорной территории Грузии, южнее старой тифлисской границы». Трудно сказать, повторял ли Гегечкори известное заявление турецкого правительства, уничтожившего около двух миллионов армян, а затем заявившего, что в Турции «нет армянского вопроса». Одно можно было уверенно утверждать, – как заявление Турции по поводу армян вытекало из политической природы восточно-деспотического режима, так и ответ правительства Жордания Москве относительно «исчезновения» Южной Осетии был той же восточной ирано-турецкой природы. Можно было также не сомневаться, что в ответе министра иностранных дел Грузии советская столица, находившаяся по поводу Грузии «в любовно-ревнивом состоянии», не обратила внимания на подтекст, содержащийся в грузинском ответе по поводу Южной Осетии. Заметив его, в Советском правительстве могли бы понять, что в мае 1920 года, когда Гегечкори писал свой ответ Москве, Южная Осетия была уже приговорена правительством Жордания к «исчезновению», т. е. к геноциду. Оставалось лишь более серьезно подкрепить свои силы иностранными войсками, для чего, собственно, и вводились спешно в Грузию английские войска. В этом отношении следовало отдать должное правительству Жордания, сыгравшему на «европейской наивности» Москвы и ловко связавшему ей, «неразумной» Москве, руки «восточным» договором – и тем самым формально получившему карт-бланш для вооруженных акций на территории бывших Тифлисской и Кутаисской губерний. Внешнеполитическая идеология, которой придерживалось грузинское правительство, этим не ограничивалась. Известно, что в 1918 году турецкие войска захватили Карс, Ардаган и Батуми. По договору с Турцией, в июне этого же года к Османской империи отошла значительная часть Грузии – территории, в свое время отвоеванные Россией у Турции и присоединенные к Грузии. Правительство Жордания спокойно проглотило турецкую пилюлю в ожидании того, что Россия, обострившая свои отношения с турецким правительством, вступит в войну с Турцией. В то же время, когда в 1919 году государства Антанты подталкивали Грузию к вступлению в войну с Российской Федерацией для соединения с деникинскими войсками, грузинское правительство не отказывалось от обещаний. Естественен вопрос – почему грузинское правительство Жордания, отдавшее самый «жирный кусок» своей республики Турции – один Батумский порт стоил в то время половины грузинской территории – и не поднявшее особого шума по поводу серьезных потерь, вместе с тем рассматривало вопрос о нападении на Советскую Россию, терпеливо относившуюся к различного рода выпадам Грузии? Не в том ли ответ, что турецкая агрессия в Грузию была предпринята по правилам, традиционно сложившимся на Ближнем Востоке и понятным грузинскому обществу, в то время как недоступной для понимания этого общества осталась особая историческая роль России в становлении грузинской государственности. Но был еще один непреходящий в грузинской истории фактор – фанаберия, во многом укрепившаяся в грузинском обществе благодаря России. В чем-то она, может быть, являлась не столько особенностью национального характера, сколько результатом необычных исторических обстоятельств, при которых в короткое время из турецко-персидских валитетов сформировалась Грузия, обретя вид малой Кавказской империи. Грузинская фанаберия получила новый расцвет в условиях революции 1917 года, когда Грузия получила независимость, образовала республику и привлекла к себе цвет международного империалистического сообщества. Не тогда ли родился грузинский анекдот: когда спросили грузина, правда ли, что у него мама умерла, он ответил – «а как же!» В этом черном юморе – несомненное присутствие грузинского чванства, не самого лучшего достоинства традиционной культуры грузинской знати. Но вернемся к внутренним событиям в Южной Осетии.

В конце 1919 года председатель полевого штаба грузинской армии А. Салуквадзе отмечал в Южной Осетии и в ряде других районов Горийского уезда стихийные крестьянские волнения. Главными причинами их начальник штаба считал большевистскую агитацию и неспособность грузинских властей справиться с административной деятельностью. Но более серьезные мотивы крестьянских выступлений, на которые также указывал Салуквадзе... были: «...до настоящего времени, – доносил начальник штаба, – нет абсолютно никакого правосудия», «слабо идет в районах и проведение аграрной реформы, что создает почву в населении к недоверию в проведении в жизнь земельной реформы». Судя по донесению Салуквидзе, обстановка в Горийском уезде, в особенности в Южной Осетии, с каждым днем все более осложнялась. Большевистские организации Северной и Южной Осетии пытались объединить свои усилия и овладеть политической ситуацией, но их сил было крайне недостаточно; не случайно политические события в Южной Осетии развивались скорее по крестьянскому сценарию, нежели по большевистскому, требовавшему немедленного установления Советской власти. Вопрос о новой власти – той, о которой говорили большевики, впервые в Южной Осетии был поставлен в марте 1920 года. Тогда ранее созданный Ревком на своем заседании выдвинул две задачи: а) Распустить национальный совет старого созыва; б) Объявить Советскую власть. Эти задачи вытекали из общей обстановки, создавшейся в Южной Осетии. Особенность ее заключалась в том, что стихийные крестьянские выступления в Южной Осетии сравнительно легко и довольно жестко подавлялись правительственными войсками Грузии. В связи с этим наметилось массовое переселение из Южной Осетии в Северную. Революционные лидеры решили внести в борьбу крестьян политическую организованность, противопоставив ее грузинской контрреволюции. Наряду с Советской властью югоосетинский Ревком также принял решение «немедленно формировать вооруженный отряд и с этой целью войти в связь с Северной Осетией». Следует пояснить: с марта 1920 года революционные силы Южной Осетии частью ушли в подполье, частью сосредоточились во Владикавказе и в этих условиях вели политическую работу. Во Владикавказе и окрестных осетинских селах разместилось большое количество беженцев из Южной Осетии; на них обратил внимание даже Ленин, телеграммой обещавший «денежную помощь пострадавшим». С провозглашением Советской власти в Южной Осетии, естественно, возник вопрос об отношениях двух частей Осетии – Южной и Северной. Во Владикавказе в конце апреля рассматривался вопрос «Об объединении Южной и Северной Осетии». Речь, естественно, шла о разностороннем объединении двух частей Осетии в единое целое. Обе стороны – представители Южной и Северной Осетии – признали, что в тех условиях, когда из-за сложности коммуникаций крайне затруднено было сообщение между двумя частями Осетии, не было возможности решить этот вопрос. В то же время состоялась новая договоренность о воссоединении Южной Осетии с Северной «по культурно-экономическим соображениям». Необходимо отметить – действия югоосетинских лидеров отличались высокой политической целесообразностью; так, еще в марте 1920 года провозгласив Советскую власть в противовес грузинской феодально-меньшевистской, руководители политических движений Южной Осетии не приступили к немедленному ее установлению. Этот процесс начался с мая месяца в районе Рокского перевала. Последний был стратегически наиболее важным для Южной Осетии районом. Через Рокский перевал поступала помощь Южной Осетии, через него уходили беженцы в Северную Осетию. Перевалу уделялось внимание и правительством Жордания, вынашивавшим бредовый план вступления в войну с Советской Россией для соединения с деникинскими войсками. 8 мая 1920 года югоосетинский Ревком провозгласил в селах, прилегавших к Рокскому перевалу, Советскую власть, чтобы «закрыть ущелье, обороняясь от врага трудового народа». Но устроители Советской власти в небольшом горском районе хорошо понимали, что они действуют не только в интересах своего народа, но и Советской России, от которой ждали поддержки. В том же постановлении Ревкома подчеркивалось, что Рокский район, где установилась Советская власть, «присоединится к РСФСР, о чем известить Москву». Югоосетинские лидеры, в частности Александр Джатиев, установившие Советскую власть на Руке, были полны революционной гордости от того, что им на небольшом «клочке Земли» удалось отвоевать свободу и независимость у грузинских агрессоров. Когда 15 мая грузинский вооруженный отряд напал на жителей Рокского района, А. Джатиев сообщал Ревкому, что им удалось отбросить нападение, при этом подчеркнул – «грузинское правительство» этой акцией «посягает на часть Советской России». В этой, казалось бы, по-горски наивной и в то же время искренней строке содержался главный смысл их «Советской власти» – быть в составе России. Стоит сказать, что в Москве знали о событиях в районе Рука, об установлении здесь Советской власти. В ноте от 17 мая, направленной Чичериным Грузинскому правительству, говорилось о провозглашении Советской Республики в Южной Осетии, причем имелось в виду установление Советской власти на всей территории Южной Осетии. Гегечкори, министр иностранных дел Грузии, в своем ответе Чичерину пояснил, что речь идет о селениях «на перевале Роки». Грузинский министр был прав, однако его пояснение не обошлось безо лжи: Гегечкори утверждал, что на Рокский перевал «с Терской области проник отряд советских войск при двух орудиях», который якобы и установил там Советскую власть. На самом деле кроме югоосетинских крестьян, провозгласивших для себя новую власть, никаких других ни вооруженных, ни политических сил здесь не было.

Между тем к исходу мая грузинские правительственные войска участили военные действия на всей территории Южной Осетии. Становилось очевидным, что грузинское правительство Жордания приступило к геноциду. Оно начинало его постепенно, осторожно, пристально следя за реакцией политических сил Грузии и Южной Осетии. Наряду с наращиванием военных действий, усилением вооруженного террора и насилия официальный Тифлис распространял невероятную ложь, прикрываясь «идеями социалистической революции». Начиная с последних дней мая 1920 года, грузинские власти, как никогда в своей истории, дали волю глубоким социальным и, пожалуй, национальным инстинктам, столь присущим (исторически обусловленным!)

политической элите Грузии. То, что творили официальные лица Грузии, впервые оказавшиеся «вне контроля» извне, было похоже на приступ политического безумия. Происходившее в Южной Осетии точь-в-точь повторяло драматические события, пережитые в 1795 году грузинским народом. Тогда точно так же персидский шах, недовольный, что к нему на коронацию не приехал вступивший в союз с Россией Ираклий II, обрушился на Восточную Грузию с одним-единственным желанием – уничтожить грузин. Образованная грузинская знать, входившая в правительство Жордания, подражая Ага-Мухаммед-хану Каджару, решила следовать историческим инстинктам своего кумира. Впервые грузинская знать, получившая свободу и независимость, могла, наконец, так масштабно проявить себя и обнажить собственную суть, выпестованную восточными деспотами в жестокости, ксенофобии и мизантропии. В Южной Осетии не знали, что делать, лидеры ее обратились к Советской России, ко всем политическим организациям России и Северного Кавказа с «Меморандумом трудовой Южной Осетии». Назвав ворвавшиеся грузинские войска «людоедами», они по всей Южной Осетии провозгласили Советскую власть, отсчитывая дату ее установления с 8 мая, с введения Советской власти в районе Рокского перевала. Они решительно заявили, что Южная Осетия «является и должна остаться неотъемлемой частью... свободной России». В Меморандуме указывались конкретные силы грузинской Вандеи. Ими «были банды, набранные из крупных и мелких эксплуататоров... духанщиков, лиц с уголовным прошлым и настоящим, шулеров, гимназистов, студентов и т. д., а во главе – князь Мачабели, грузинский Пуришкевич – Вешапели и сам архибандит Джугели». «Каждый из них, – говорилось в том же Меморандуме, – был унавешен двумя-тремя маузерами, винтовкой, ручными гранатами, шашкой, кинжалами». Они «без всякой причины, повода и предупреждения открывали по селам и деревням беспорядочный ураганный огонь из пулеметов и орудий, грабили, убивали, избивали, насиловали и поджигали». Все это сопровождалось тиражированием гнусной лжи со стороны прежде всего самого грузинского дворянина Жордания; в официальном докладе Жордания события в Южной Осетии назывались «восстанием в Цхинвали», якобы «устроенном князьями при помощи осетинских стражников». По поводу подобных заявлений в «Меморандуме» говорилось: «какая наглая и возмутительная ложь. Поседевший Жордания в роли провокатора...» Мы уже отмечали, что грузинская мизантропия имеет на вооружении особый изощренный вид лжи, патологичность которой вполне дополняет образ грузинского власть имущего фарисея. Стоит напомнить – до вторжения в Южную Осетию легионы вооруженных войск грузинского правительства точно так же обрушились на татарские села в Ахалцихском уезде. Это был один из опытов геноцида, кровавые ужасы которого повергли в изумление все население Закавказья. Второй «опыт», который Жордания, уничтожив 400 крестьянских дворов, называл «восстанием в Цхинвали», был в мае 1920 года. Третий еще предстоял...

Текст «Меморандума», составленного в жанре острого памфлета, Разден Козаев и Евгений Рамонов, видные общественно-политические деятели Осетии, 29 мая отвезли в Москву как обращение к руководству России. 8 июня 1920 года Ревком Юго-Осетии принял официальное решение – издать «Приказ об объявлении Советской власти». Его подписали политком Н. Гадиев и председатель Ревкома В. Абаев. Установление Советской власти в Южной Осетии происходило в каждом отдельном осетинском обществе самостоятельно. Например, в тот же день – 8 июня, когда был издан приказ югоосетинского Ревкома, Часовальский Ревком объявил Советскую власть в Кударском обществе. Такой процесс провозглашения Советской власти свидетельствовал о демократическом характере создания властных структур в Южной Осетии. Добавим, что установление Советской власти не заняло в Южной Осетии много времени – оно произошло всего за несколько дней.

Грузинское правительство по-своему готовилось к событиям, которые оно планировало в Южной Осетии на середину июня. Оно не скрывало своих намерений в отношении Советской власти в осетинских обществах, тайной являлись лишь масштабы очередного этапа геноцида. В день повсеместного объявления Советской власти в Южной Осетии известный нам Гегечкори направил ноту министру иностранных дел Чичерину. Грузинский дипломат, умолчавший о такой важной перемене в Южной Осетии, как установление здесь новой власти, протестовал по поводу «проникновения из Терской области через Рокский перевал в пределы Грузии отряда советских войск при двух орудиях». Естественно, никакие советские войска Рокский перевал не переходили. Но именно этого больше всего боялись в официальном Тифлисе, потому что понимали: если появится хотя бы один отряд российских войск, да еще с пушками, да еще в соединении с осетинами, ни о каком грузинском походе в Южную Осетию речь бы не шла. Гегечкори своей нотой подверг молодую советскую дипломатию атаке, дабы она приложила усилия, – во имя «дружбы», о которой писалось в ноте, – и не вводила никаких вооруженных сил в Южную Осетию. Именно такой – незащищенной, обессиленной последними событиями, оставленной покинувшими ее беженцами хотела иметь Южную Осетию накануне варварского геноцида «демократическая» Грузия.

Большевики Грузии знали о планах правительства Жордания точно так же, как последний обычно знал все, что происходило в стане его оппонентов. За один день до вооруженного вторжения в Южную Осетию в газете «Коммунисти», в порядке спокойной полемики грузинские большевики выражали свою поддержку принципам национального самоопределения. «Этого права, – писали грузинские коммунисты, – мы не можем отнять у населения Юго-Осетии, поскольку оно имеет определенную территорию и не нападает на территорию других наций». Но именно этой исторической территории грузинские «демократические» власти решили лишить осетинский народ. На второй день после нашествия крупных вооруженных сил Грузии в Южную Осетию заместитель министра иностранных дел Карцивадзе от имени своего правительства обратился к Советскому правительству России с «Заявлением» о том, будто бы после освобождения Северной Осетии от деникинских войск «как русские, так и осетины, начали переправляться через Рокский перевал с целью пропаганды против существующего в Грузии государственного правопорядка». Нелепая ложь, писавшаяся Карцивадзе, понадобилась грузинскому правительству не только как дымовая завеса, но и для того, чтобы найти повод для дезавуирования мирного договора, ранее заключенного между Россией и Грузией. В «Заявлении» представителя Грузии вновь повторялись вымышленные факты о переходе через Рокский перевал «офицеров, красноармейцев и вооруженного отряда, ...привезшие с собою огромное количество ружей, пулеметов, патронов» и злополучные «две пушки», которые постоянно упоминали официальные лица Тифлиса. Посчитав, что этой лжи недостаточно, чтобы ею оправдать предстоящие в Южной Осетии события, Карцивадзе добавил: «...нами были получены сведения, что из Владикавказа к Рокскому перевалу двинуты несколько тысяч вооруженных и хорошо обученных осетин». Забегая вперед, заметим: если бы на самом деле из Владикавказа поступило много оружия и в Южную Осетию направились бы «несколько тысяч хорошо обученных осетин», к тому же начавших «военные действия в Джавском ущелье», примыкающем к Рокскому перевалу, то, несомненно, они смогли бы защитить Южную Осетию от геноцида. Но было ясно, все эти вымыслы понадобились Грузии, чтобы дипломатически дистанцироваться от России и иметь возможность заявить: «Подобные действия (т. е. ввод войск в Южную Осетию. – М. Б.) в корне подрывают значение мирного договора, заключенного 7 мая с. г., пункт 6-й которого определенно гласит о недопущении в пределах России организации боевой силы, ставящей себе целью ниспровержение существующего в Грузии правопорядка». В дипломатической практике обычно после такого «Заявления» принято выслушать другую сторону. Но грузинское правительство во главе с Жордания не интересовалось действительным положением дел. Между тем российское правительство могло бы подтвердить, что из Владикавказа на самом деле ушли югоосетинские повстанцы, до этого вынужденные покинуть свои боевые позиции в ходе военных действий с грузинскими отрядами в Южной Осетии. Небольшой отряд из беженцев, сформированный во Владикавказе, освободил Джавское ущелье, сняв таким образом блокаду Южной Осетии, и занял Цхинвали, т. е. южные осетины в своей собственной стране пытались свергнуть власть иностранного государства и этим никак не покушались на «правопорядок», установленный в соседнем грузинском государстве.

Начальник штаба Грузии В. Джугели двинул под собственным командованием правительственные войска к Цхинвали. От Жордания, Гегечкори и Рамишвили – основного ядра правительства Грузии – начальник штаба имел четкую установку: «Каленым железом расправиться с Южной Осетией». В первых боях с превосходящими силами противника малочисленные осетинские сотряды сопротивления в течение двух дней обороняли Цхинвали на его подступах. Единственный пулемет системы «Максим», которым располагали осетины, переносили с одного места на другое и тем сдерживали атаковавшие грузинские войска. Однако у оборонявшихся не было боеприпасов. В отличие от них, грузинские войска были вооружены новейшими образцами английского и немецкого тяжелого и стрелкового оружия. 14 июня начался расстрел мирных сел, их жителей – массы никому не сопротивлявшихся людей. К осетинским селам подводилась артиллерия, открывалась канонада, и села сравнивали с землей. Южная Осетия была в пожарах и дыму. Осетины сумели еще сохранить коридор, по которому тысячи и тысячи беженцев растянувшейся лентой двигались в сторону Рокского перевала, чтобы перейти через него и найти убежище в Северной Осетии. Значительная часть населения, оказавшаяся отрезанной от подступов к Рокскому перевалу, была вынуждена отходить в горы к другим перевалам и добираться в Дигорию или Балкарию... Это продолжалось 14, 15, 16 и 17 июня... Четыре дня генерал Джугели любовался собственным варварством. Он принадлежал к образованным грузинам. Ему были знакомы русская история, история Рима, Персии... Разумеется, он превосходно знал историю Грузии. Наслаждаясь разрушением осетинских сел, сжигая дома и убивая людей, он наверняка вспомнил все того же Ага-Мухаммед-хана, когда-то пытавшегося уничтожить грузин, но ставшего для них учителем ... Джугели не признался своим потомкам, кто из персидских шахов его кумир, но сообщил им, как и кем он восхищался в свой «звездный час», расстреливая из артиллерии осетинские села. Джугели вспоминал: «Теперь уже ночь и повсюду видны огни! Это горят дома повстанцев. Но я уже привык и смотрю на это спокойно». Джугели писал о событиях своего кровавого похода и вновь наслаждался собственным патологическим цинизмом. Он продолжал: «Горят огни... Дома горят!.. с огнем и мечом! Осетины бегут в горы, на снеговые горы. И там им будет... очень холодно!» Читая эти строки, оставленные нам типичным представителем грузинской знати, нельзя не заметить, как грузинский генерал, писавший для своих соотечественников, входил в азарт, наслаждаясь воспоминанием. При этом бросалось в глаза необычайное духовное родство В. Джугели и Ага-Мухаммед-хана как людей одной и той же исторической породы, обладавшей особой способностью упиваться тем, что для нормального человека должно быть отвратительно. Джугели смаковал: «очевидно осетины вообразили, что они вне пределов нашей досягаемости! Но теперь всюду огни... Горят и горят... Зловещие огни! Какая-то страшная, жестокая, феерическая красота...» Точно такое же состояние могло быть у Ага-Мухаммед-хана, сидевшего на берегу Куры и наблюдавшего, как на мосту рубили головы обнаженных грузинских мужчин...

и сбрасывали их в Куру. Джугели знал все, что касалось Ага-Мухаммед-хана, но он умалчивал о своем кумире. Он больше старался думать о Нероне, римском императоре, ни в чем не уступавшем персидскому шаху: «и озираясь на эти ночные, яркие огни, – продолжал Джугели, – я начинаю понимать Нерона и великий пожар Рима... А огни горят... Всюду горят!» Грузинскому генералу не просто нравился Нерон, он находил в нем немалое сходство с собою. Самовлюбленность, жестокость, развратность римского императора вызывали у Джугели восхищение. Нерон жестоко наказывал всех близких родственников, не пощадил он даже собственную мать. Джугели восторгался римским императором, а Грузия возносила Джугели, расправившегося с беззащитным и нищим народом. Он был объявлен национальным героем; насколько нам известно, Джугели был единственным, кого правительство Жордания удостоило такой высокой чести, как присвоение старинному грузинскому городу Квирилы имени кровавого генерала: город Квирилы до 1921 года назывался Джугели.

Когда грузинский Нерон расправлялся с Южной Осетией, вся Грузия была поставлена на ноги – аресты, выселение, закрытие газет, типографий, охота за осетинами – все это происходило по отлаженному плану. Во всем этом участвовала та самая аристократическая знать, которая, собственно, и творила грузинскую историю. Она имела свойство растекаться как ртуть, заполняя все видимые и невидимые социальные ниши. Среди тех же грузинских коммунистов, противостоявших партии Жордания, немало было представителей знати. Как писала газета «Коммунисти», «федералистическая революционная партия Грузии», «защищавшая рабочих и крестьян» и полемизировавшая по вопросу о Южной Осетии, состояла из «грузинских князей и дворян, грузинской буржуазии». Но ни одна из грузинских партий, считавших себя «революционно-демократическими», не пожелала дать гражданскую оценку кровавым злодеяниям полчищ Джугели. Не оказалось в Грузии также политических сил, способных приостановить геноцид осетинского народа и после похода грузинского каннибала. В этой связи стоит привести отрывки из «Заявления» осетин, работавших на различных предприятиях Тифлиса. «Мы, рабочие осетины г. Тифлиса, уже не знаем ни минуты душевного покоя... Это тягостное состояние усиливается еще тем, что в обществе и печати циркулируют самые разноречивые слухи, для возникновения и муссирования коих весьма удобную почву создают противоречивые заявления представителей правительства и ответственных вождей с.-д. партии Грузии. Так, в самый разгар событий, упорно говорили о решении правительства ликвидировать раз и навсегда всем надоевший осетинский вопрос – просто и радикально, путем поголовного истребления всего осетинского населения. Мы полагали, что участь истребленных осетин придется разделить и нам»... После 17 июня, когда опустела Южная Осетия, оставшиеся в живых не знали, что с ними будет. «Тогда пошли слухи, – писали осетины-рабочие, – о том, что осетин, всех без исключения, будут выселять в Барчало, Караязы и др. уезды, а на место их вселят грузин-горцев. Начавшееся насильственное выселение без всяких средств к жизни и передвижению, выселение предварительно обобранного и обращенного в нищенство населения с применением жестоких репрессий, давало повод думать, что и эти слухи имеют под собою почву. Но как раз в это время в Цхинвале появляется И.И. Рамишвили, который призывает оставшееся осетинское население вернуться в горные пепелища и заняться мирным трудом... Осетины верили... многие семьи стали возвращаться из своих лесных убежищ и возвращаться в покинутые села. Каково же было изумление наше, когда после заверения И.И. [Рамишвили] поверившие ему осетины подстреливались» грузинами «как куропатки, а остатки имущества их присваивались» теми же грузинами. Здесь прервем «Заявление» осетинских рабочих и вновь напомним страницы из истории Грузии: когда в 1795 году десятки тысяч грузин бежали из Восточной Грузии, где персидские войска Ага-Мухаммед-хана устроили резню, грузинские тавады совместно с отрядом персов устраивали засады, нападали на беженцев, убивали их и снимали с них нищенскую одежду... Прошло полтора столетия, но грузинских каннибалов не стало меньше. «С необычайными трудностями разыскав свои семьи, – продолжаем цитировать „Заявление“ рабочих, – в большинстве успевшие уже укрыться за перевалом, наши товарищи приводили их обратно. Но как только возвратились, агенты власти подвергли их нравственным и физическим истязаниям, а затем, отобрав остатки имущества, прогоняли из пределов» Южной Осетии. Тотальный геноцид продолжался не только в дни варварского нашествия восьми батальонов и одного конного полка, до зубов вооруженных, но и позже. Грузинские войска частью были выведены из Южной Осетии, но значительная их часть под командованием генерала Кониева, особенно усердствовавшего в геноциде своих соотечественников, продолжала оставаться в наиболее важных районах Южной Осетии. Задача их состояла в поджогах домов, уцелевших от пожаров, в расстрелах взрослого мужского населения. В середине июля 1920 года правительство Жордания приняло постановление, согласно которому создало комиссию для решения вопроса о дальнейшем выселении осетин из Южной Осетии. В пункте «1» постановления предписывалось: «В первую очередь немедленно принять меры к полному очищению с.с. Мхслеби, Джава с окрестностями: Безанда, Кашитаты, Жижойта, Габат-Рах, Земо-тонтобет, Квемо-тонтобет, Корсеви, Шушита, Ниния, Бузала и др. от осетин, для чего: а) через полевой штаб сделать соответствующие распоряжения стоящим в названных районах войсковым частям; б) спешно командировать 40 милиционеров с начальником милиции во главе для несения административной службы». Установив в Южной Осетии полицейский режим, «новые власти» аннулировали даже те редкие удостоверения, которые накануне были выданы отдельным жителям на право проживания в Южной Осетии. Впрочем, «Южная Осетия»» как географическая единица в грузинском делопроизводстве более не значилась. Новые удостоверения для южных осетин выдавались «на право проживания в пределах республики Грузия» и «только по распоряжению уполномоченного правительства по его особому усмотрению семьям тех осетин, которые: а) состоя на государственной или общественной службе в республике Грузии: в гвардии, милиции, на железной дороге, трамвае и др. со времени, не позже начала военных операций против осетин, до конца этих операций верно исполняли свой служебный долг; б) являются верными гражданами республики, имеющими особые заслуги перед нею». По удостоверению, выданному одному лицу, разрешалось жить семье в составе: «матери, отца и братьев не свыше 16 лет, сестер, дочерей, а также сыновей не выше 18 лет». Специальным пунктом «Б» указывалось, что в селах, обозначенных в пункте «1», «не должно быть оставлено ни одного осетина, даже из имеющих от уполномоченного правительства соответствующее удостоверение». Особо жестокие меры в отношении сел центрального района (к нему относилась Джава) и близко к нему расположенных населенных пунктов объяснялись тем, что здесь сосредоточились наиболее активные политические силы. Когда же последние теряли Цхинвали, то столицей Южной Осетии становилась Джава. При вторжении в Южную Осетию у Джугели было специальное поручение по поводу этого крупного югоосетинского села. В своем «Дневнике» грузинский Нерон писал: «Джава – южно-осетинская столица. Это очень богатая и живописная деревня. Она сердце Южной Осетии... И его сердце надо вырвать». Именно эта директива не совсем удалась Джугели – местное население заранее покинуло свои дома и ушло к Рокскому перевалу, некоторые же – просто в горы и на другие перевалы. Последние («8» и «9») пункты «Постановления» предусматривали заселение Южной Осетии грузинами. Для этого член комиссии Хубутия представил «проект передачи домов», предназначенных для новых жильцов. К последним переходило уцелевшее имущество и скот; «Постановление» предписывало «правильное распределение» между новыми поселенцами в Южной Осетии. Все происходило по варварским законам – вторжение, уничтожение людей, захват «трофеев» и их распределение. Кстати, особых трофеев грузинские поселенцы в Южной Осетии не застали, до них восемь батальонов и конный полк Джугели «подмели» все, что представляло интерес. «Постановление», нами приведенное, было подписано «уполномоченными» правительства Жордания – Л. Жгенти, генералом Кониевым, полковником Нарекелашвили и др. Весь июль, август и сентябрь грузинские войска совершали по Южной Осетии рейды и продолжали претворять в жизнь охватившую грузинское общество идею геноцида осетин. В. Санакоев, обычно находившийся в гуще всех событий, происходивших в Южной Осетии, в начале сентября 1920 года писал Раздену Козаеву, своему соратнику, что «в Южной Осетии грузинские меньшевистские войска чинили и чинят по сей день ужасные безобразия: расстреливают стариков и женщин, все посевы вытоптаны, масса сел сожжено, уцелевшие дома разрушаются, материал с разрушенных построек увозится вместе с оставшимся скарбом». По данным Санакоева, в Северной Осетии на июль месяц «количество беженцев» составило «свыше 20 000 человек». Их количество увеличивалось с каждым днем, поскольку гонения в Южной Осетии и Грузии не прекращались. Серьезной проблемой для Северной Осетии, небольшой по масштабам и накануне разоренной деникинскими войсками, являлось размещение беженцев, оказание им материальной и медицинской помощи. Особенно переполнены беженцами были горные районы Северной Осетии – здесь разместились южные осетины, успевшие перегнать скот на северные склоны хребта. В Алагирском районе, во Владикавказе и окрестных селах осетинские и русские семьи принимали беженцев, сами не имея после войны сколько-нибудь сносных условий жизни. Недавно созданные североосетинские власти ничем другим столько не занимались, как проблемами беженцев. На помощь пришла Кабарда – вечный и, кажется, после России самый верный друг осетинского народа. В Большой Кабарде беженцам-осетинам отводились участки по реке Шалушке, в районе реки Куркужана, по реке Малке, между реками Гекуко, Баксаненок и Ямансу, между реками Урван и Баксан, между реками Урван и Череком; в Малой Кабарде группа участков в районе Куры и Терек, участки к югу от села Ахлово, группы участков по р. Ахбаш в районе Муртазово, по правую сторону реки Терека против селения Бороково. Три месяца для беженцев были самыми тяжелыми. Впрочем, не легче было тем, кто оставался в самой Южной Осетии, где психологическое состояние людей было критическим. Оказавшись среди сплошных разрушений, в окружении грузинских «меньшевиков», для которых каннибализм становился нормальным поведением, южные осетины, в основном пожилые, не сумевшие покинуть насиженные места, подвергаясь ежедневному террору, не выдерживали насилия и уходили из жизни, покончив с собой. Что касается взрослого населения – беженцев, мужчин и женщин, то, несмотря на нечеловеческие тяготы, они не были сломлены. Им не хватало жилья, недоставало солдатских мешков, чтобы спать в них на земле, они болели, многие из них умирали, но живые не только надеялись выжить, но и горели желанием вернуться на свою обетованную родину и расправиться с необычайным злом. Автор настоящих строк пролистал десятки тысяч исторических документов, знаком по первоисточникам с войнами на Кавказе, до незначительных деталей описал Кавказскую войну – одно из самых драматических противостояний, знаком с самыми разными проявлениями человеческой стойкости, но, узнавая (к сожалению, на склоне лет) историю южных осетин, поразился необычности человеческого «материала». Когда в Терской области южные осетины стали просить – нет, не военной помощи, а боеприпасов, чтобы двинуться в Южную Осетию и освободить ее от врага, они произносили слова не о мести, а о вооруженном походе и желании в мужском сражении отвоевать себе независимость. Терские областные власти им объясняли, что идет война с Врангелем – главным врагом Советской России, и боеприпасы все уходят на врангелевский фронт. Тогда южные осетины, которым пообещали оружие после поражения Врангеля, стали записываться в особую бригаду, чтобы освободить сначала Россию и только затем пойти походом на юг, чтобы вернуть себе свою историческую родину. На съезде народов Востока, состоявшемся в начале сентября 1920 года, делегаты из Южной Осетии, которым было стыдно за события в Южной Осетии, разъясняли: «На высотах Цхинвала завязался неравный бой, в результате чего Красные повстанцы Юго-Осетии, израсходовав свои патроны, не имели продовольствия, ни помощи откуда бы то ни было, с семьями своими под напором превосходящих сил противника принуждены были снять фронт и отступить в Терскую область». На этом же съезде осетинские делегаты Б. Кочиев и В Газзаев решительно заявили: «1. Юго-Осетия никогда не входила и не входит в состав меньшевистской Грузинской республики; 2. Юго-Осетия есть неотъемлемая часть РСФСР, в состав коей входит непосредственно; 3. Нет иной власти, кроме Советской, какую бы могла потерпеть у себя Юго-Осетия...»

Трех крайне тяжелых месяцев было достаточно, чтобы дать общественную оценку югоосетинской трагедии. Она была разной и, в отличие от начальных дней, изменилась в сторону значительно большей поляризации двух мнений, двух основных политических течений – советского и антисоветского. Газета «Советский Кавказ», хорошо осведомленная о политических событиях, происходивших в Южной Осетии, приводила новые свидетельства о зверской расправе с Южной Осетией. Она сообщала о том, как грузинское правительство восстанию крестьян против деспотической власти «меньшевиков» придало «характер национальной резни осетин». По данным газеты, регулярные правительственные войска Грузии «прошли огнем и мечом все ущелья Южной Осетии», особому разгрому подверглись «6 ущелий: Джавское, Рокское, Кешельтское, Бельтское, Корнисское и Кударское. Сожжено дотла 17 сел. Весь скот и все имущество или сожжено или конфисковано. Оставшееся в селах население, даже не принимавшее непосредственного участия в восстаниях, было поголовно вырезано, вплоть до престарелых стариков и грудных детей. Весь хлеб отобран, а новый урожай вытоптан. Имели место многочисленные случая изнасилования женщин и после этого растерзания их»... Газета «Советский Кавказ» приводила новые данные о численности беженцев, покинувших Южную Осетию: «50 000 человек», нашедших пристанище в Северной Осетии и частью в Кабарде. Эти люди, писали газеты, бежавшие от врага «по горным тропинкам от голода и отсутствия приюта, вымирают по сей час массами. Были случаи, когда женщина при виде страдания своего ребенка от голода бросала его в пропасть, в реку, и сама бросалась вслед за ним. Страданиям народа не было и нет до сих пор конца». Официальный печатный орган Грузии «Эр-тоба», касаясь событий в Южной Осетии, с редким цинизмом писала: «наша Республика высылает осетин туда, куда они стремились – в социалистический рай». Следует заметить – национал-шовинистическая идеология в ее крайне деспотических проявлениях, которая была на вооружении правительства Жордания, находила широкую поддержку не только у так называемых меньшевиков, но и среди грузинских коммунистов и крестьянского населения Грузии. В письме из Баку В. Санакоев поведал о том, как на съезде народов Востока коммунист Ладо Думбадзе «дерзко заявил, что есть Грузия, но нет Южной Осетии». В исторической справке, составленной 6–8 сентября 1921 года, подчеркивалось, что во время геноцида летом 1920 года «часть грузинских крестьян приняла участие в гнусных деяниях правительства» Жордания. Господством этой идеологии, становившейся частью национальной политической культуры Грузии, собственно, и объяснялось массовое участие грузинского народа в организации бесчеловечного истребления осетин. Стоит напомнить, что те же грузинские коммунисты, казалось бы, самим вступлением в партию обязавшиеся быть «интернационалистами», не расставались с национал-шовинизмом; их было принято называть «национал-уклонистами».

24 января 1921 года во Владикавказе состоялось решение «О созыве съезда эмигрантов-повстанцев Южной Осетии». На съезде рассматривались вопросы: «О текущем моменте», «Положение Южной Осетии», «О мерах дальнейшего устройства Южной Осетии» и др. У нас нет материалов съезда, но есть «Выписка из протокола Юго-Осетинского окружного комитета РКП(б)», проводившего съезд, датированная 25 февраля. Судя по ней, важнейшим решением, принятым накануне съездом беженцев, являлось – «Выделить Юго-Осетию в автономную единицу (область). Центром Юго-Осетии считать Цхинвал». В упомянутом «Протоколе» была сделана также запись: «Данное постановление (т. е. образование области. – М. Б.) вводится в силу революционным путем и в будущем подлежит окончательной санкции съезда Советов Юго-Осетии». Одновременно еще во Владикавказе был создан Революционный комитет и определен его персональный состав. Шло также формирование партизанского отряда и его резервного отряда – эти отряды возглавлялись Сергеем и Тото Гаглоевыми. Готова была к вооруженному выступлению регулярная осетинская бригада, ранее участвовавшая в разгроме Врангеля; ее ряды, в особенности после сражения под Кисловодском, нуждались в пополнении; доукомплектование бригады провели за счет беженцев. В подготовке отрядов к вооруженному изгнанию грузинских оккупантов из Южной Осетии приняли участие «революционные силы» Северной Осетии. 1 марта хорошо организованные отряды Осетии вышли на исходные позиции и 5 марта 1921 года заняли Цхинвал – первыми в город вошел резервный отряд Тото Гаглоева. Отдельный вооруженный отряд, сформированный Дзандаром Такоевым, выступил из Дигорского ущелья. Преодолев сложный перевал, он вступил в бой с правительственными войсками в ущелье Рачи. Отряд Такоева в упорных боях не только освободил от «меньшевиков» Рачу, но и участвовал в изгнании контрреволюционных сил из Западной Грузии. В приветствиях рачинского Ревкома и Ревкома Кутаиси с искренним восторгом отмечали, что «отряд этот, несмотря на непреодолимые препятствия, без обоза и почти без провианта совершил переход через заваленный снегом Кавказский хребет в зимнюю пору, рискуя на каждом шагу стать жертвой снежных завалов, сугробов и морозов. Прибыв в Западную Грузию, Дигорский отряд принял геройское участие в борьбе за освобождение грузинского крестьянства и этим запечатлел в сердцах последнего и рабочих чувство самой искренней благодарности и симпатии». Приветственное письмо подписал «особоуполномоченный, член Грузинского Ревкома» А. Гегечкори. Освободив Южную Осетию, осетинская бригада действовала в Восточной Грузии так же, как Дигорский отряд, освобождая вместе с местной крестьянской беднотой Грузию от ненавистного всем правительства. Стоит отметить, что несмотря на жестокий геноцид, в котором участвовали как правительственные силы Жордания, так и представители других слоев грузинского общества, осетинские войска, вступив на территорию Грузии, взаимодействовали с местными революционными силами, не позволяя себе мести и оставаясь в рамках поведения воинов-рыцарей. Об этом, например, писал председатель Рачинского уездного Ревкома К. Гобеджишвили, подчеркивавший: «С полным сознанием революционного долга, возложенного на него исторической неизбежностью, 1-й Дигорский революционный отряд выявил в деле защиты завоеваний рабоче-крестьянской революции строго-революционную дисциплину и классовое самосознание».

Основные военные события, связанные с освобождением Южной Осетии и свержением контрреволюционного профашистского режима Жордания, завершились в феврале – марте 1921 года. Более сложным оказался политический аспект осетинского вопроса, более всего волновавший Осетию. Его решение затягивалось. У нас нет подлинных данных, которые бы свидетельствовали о происходивших обсуждениях, не всегда фиксировавшихся в документах. Известно, что при формировании Грузинской Советской республики Абхазия в специальном «Заявлении» заявила о своем нежелании входить в состав этой республики. Что касается Южной Осетии, еще накануне объявившей о стремлении быть в составе Российской Федерации, то вопрос об этом повис в воздухе. Судя по всему, имели значение два очень важных обстоятельства: а) 21 мая 1921 года Грузинская Советская республика заключила «Союзный рабоче-крестьянский договор с РСФСР» и вступила с ней в «военно-хозяйственный союз». Несомненно, что во время подготовки этого договора возникал осетинский вопрос, и вполне возможно, что Российская Федерация заняла позицию компромисса; б) К решению вопроса о Южной Осетии, возможно, отношение имел Сталин, и нет сомнения, что он должен был занять прогрузинскую позицию. Необходимо отметить – на российском и грузинском Олимпе действовала, кроме Сталина, большая группа грузинских большевиков, по своей националистической настроенности ни в чем не уступавшая Жордания и его клике. Во всяком случае только 6–8 сентября 1921 года после долгих обсуждений, в том числе с новыми грузинскими властями, стал проясняться вопрос о Южной Осетии. До начала сентября Южная Осетия ставила вопрос о предоставлении ей статуса автономной республики. Эту идею легко было торпедировать, поскольку даже Северной Осетии, которая территориально в два раза больше Южной, Российская Федерация отводила всего лишь статус автономной области. Положение Южной Осетии благодаря Москве осложнялось еще одним обстоятельством. Несмотря на недавно состоявшийся разгром Южной Осетии и сложности в отношениях между Грузией и Южной Осетией, определение политического статуса последней, по-видимому с подачи Наркомнаца, коим управлял Сталин, было отнесено к прерогативе Грузинской республики; между тем в Грузии, несмотря на новую власть большевиков, заявлявшую о высоких демократических принципах, национальная идеология оставалась традиционной для грузинского общества. При формировании административных структур Грузинской республики так называемые грузинские национал-уклонисты, ничем не отличавшиеся от «меньшевистских» национал-шовинистов, настаивали на создании из Южной Осетии обычных двух административных районов. Тем самым грузинские большевики желали довершить дело своих предшественников – ликвидировать Южную Осетию как историко-национальное и культурное образование. Комиссариат внутренних дел Грузии, которому было поручено представить предложение по Южной Осетии, внес в Ревком Грузии заключение, в котором говорилось, что Юго-Осетия не обладает географической цельностью и не может отвечать требованиям, необходимым для автономии. Ревком Грузии, понимая сложность проблемы и, очевидно, рассчитывая на поддержку идеи расчленения Южной Осетии на два района, передал вопрос на рассмотрение ЦК КП(б) Грузии. На этом этапе югоосетинские лидеры не смогли продолжить свою политическую борьбу и отстаивать свою независимость от Грузии. Слишком ослаблены были силы Южной Осетии, все еще находившейся в критическом хозяйственном положении. Единственным политическим шагом, предпринятым в начале сентября 1921 года, было решение Ревкома и Парткома Юго-Осетии по «Вопросу о самоопределении и политическом устройстве Юго-Осетии». В принятом «Постановлении» было записано: «а) Признать необходимым образование Автономной области Юго-Осетии с центром в Цхинвали; б) Юго-Осетия добровольно вступает в федеративную связь с Социалистической Советской Республикой Грузии; в) Социалистическая Юго-Осетия образуется в границах, соответствующих наличным этнографическим, географическим и экономическим условиям, гарантирующим свободное экономическое и культурное развитие трудящихся Юго-Осетии». Пакет документов, связанных с организацией югоосетинской автономии, Ревком Юго-Осетии передал не только высшим партийно-советским органам Грузии, но и Кавказскому Бюро РКП(б). 31 октября состоялось решение ЦК КП(б) Грузии о предоставлении Юго-Осетии политического статуса автономии. При этом проект решения, представленный Юго-Осетией, подвергся в Тбилиси серьезной редакции. Согласно принятому тексту, Юго-Осетия не создавала своей автономии, вступая в федеративную связь с Грузией, а ей предоставляли автономию. Таким образом, в политическом отношении Юго-Осетия получала «усеченную» форму автономии. Тем самым Москва предоставила Грузии особые полномочия в решении югоосетинской проблемы, чем фактически продолжила традиционную российскую политику на Кавказе, где Грузии отводилось особое привилегированное положение. При этом не были приняты во внимание чрезвычайная ситуация в Южной Осетии, созданная грузинскими националистами, доводы о территориальной независимости Южной Осетии от Грузии, желание Юго-Осетии, присоединенной к России в 1774 году, быть в составе Российской Федерации и, наконец, историческая несовместимость Южной Осетии и Грузии. Для Москвы более важными, естественно, были не интересы малого народа, а стремление успокоить грузинский национал-шовинизм, все еще дававший о себе знать. В сущности многострадальная Южная Осетия была не просто обманута большевиками, а в качестве подачки отдана на откуп грузинским националистам. Несомненно, сказалось и другое. Триумфальное шествие Советской власти, происходившее в условиях революционного и идеологического коллапса, создавало в политической атмосфере мощную пелену, через которую, видимо, трудно было рассмотреть будущее не только Южной Осетии, Грузии, но и самой России.

Автор не относит себя к тем, кто Октябрьскую революцию и советскую власть рассматривает как случайность или же как результат большевистского переворота. Слишком глобальны были перемены, к которым привела одна из самых Великих революций человечества, чтобы ее относить к малозначащим историческим явлениям. С другой стороны, нельзя не видеть природу политической власти, ориентированной на установление диктатуры и ведшей к созданию советской империи с тоталитарным режимом. Что касается идеологии большевиков, то в обнищавшей и разоренной войной России были все социальные предпосылки для соединения русской социалистической идеи с «русским марксизмом». Впрочем, автор настоящих строк не специалист в области истории советского общества и не берется судить о сложных проблемах советского прошлого. Но, работая в архивах Осетии и собирая материалы по истории советского периода, автор обратил внимание на два обстоятельства: а) на особую, в отличие от других регионов Кавказа, ожесточенность репрессивных органов власти в Осетии. Об этом же, как известно, писал Солженицын, приводя факты, связанные «с плановыми» репрессиями; б) второе обстоятельство еще более загадочное – в самый разгар тоталитаризма, когда уничтожение незаурядных людей достигло особо угрожающих масштабов, почему-то во главе Советской России оказались в роли главных палачей Иосиф Сталин и Лаврентий Берия – два грузина, решавшие, кого казнить и кого миловать. Не стоит обвинять их в том, что они создали в СССР тоталитаризм, имевший гораздо более глубокие корни. Другое дело вопросы о том, почему именно на них был «спрос», и был ли он связан только с их незаурядностью или имело значение их происхождение, их воспитание в политической традиции грузинского общества? Трудно ответить на эти и другие вопросы, хотя в качестве субъективного мнения у автора сложилось ощущение того, что приход к власти – еще до смерти Ленина – не кого-то другого, а именнно Сталина, как и появление позже рядом с «вождем народов» грузинского Малюты Скуратова, идеально дополнившего «блестящий» тандем советского тоталитаризма, – все это по своей политической природе слишком ассоциируется с идеологией грузинской тавадской знати, воспитанной на деспотических традициях Ближнего Востока. С гораздо большей вероятностью можно сказать о другом – Сталин не мог не знать о том бедственном положении, в котором после установления советской власти оказалась Осетия. Несмотря на это, он ничего не предпринял, чтобы оказать помощь народу и облегчить его страдания. Каким же было кощунством, когда в центре Владикавказа в здании КГБ заработала гильотина, уничтожавшая всех, кто в Осетии представлял сколько-нибудь заметный общественный интерес; в подвалах этого здания томились «враги народа» в ожидании своей жестокой участи. Когда выводили заключенного из подвала и вели его через двор, он знал, что идет на расстрел. Нервы не выдерживали, крик его был слышен на перекрестке двух улиц – Ленина и Бутырина. Как известно, Сталин родился в том самом Горийском уезде, куда входила и Южная Осетия. Он превосходно знал, насколько для Осетии важно было проложить дорогу через Рокский перевал и тем создать нормальные условия жизни и развития одного из народов Кавказа. Вместо строительства этой дороги он сделал все, чтобы отнять у Осетии дорогу через Дарьяльское ущелье. Между Южной Осетией и Северной транспортное сообщение осуществлялось через эту единственную дорогу, которая до Млети проходила по территории Осетии. В 1944 году Сталин довел границу Грузинской республики до подступов к Владикавказу, передав таким образом Военно-Грузинскую дорогу с прилегающей к ней осетинской территорией Грузии. Еще в феврале этого года, во время депортации чеченцев и ингушей, прибывший во Владикавказ Л. Берия интересовался историческими границами Осетии – брал, очевидно по рекомендации К.Д. Кулова, первого секретаря СевероОсетинского обкома партии, специальные книги, например труд Кулаковского, содержавший сведения об аланах и их расселении на Кавказе. Отец мой, работавший заместителем председателя СНК Северной Осетии, рассказывал, что в марте 1944 года, в его ночное дежурство, в обком партии позвонили поздно ночью из приемной Сталина и потребовали к телефону К.Д. Кулова, первого секретаря. Во время телефонного разговора Сталин спросил Кулова, будет ли достаточно шести районов для Осетии, если отвести их на территории бывшей Чечено-Ингушетии. Кулов был растерян, он еще не знал, с какой целью выделяются районы Чечено-Ингушетии для осетин. Когда же Сталин объяснил, что новые районы отводятся для переселения осетин из горных районов Осетии, Кулов высказал свое мнение – не выделять Осетии более трех районов. В том же разговоре Сталин просил переименовать столицу Северной Осетии, вместо «Орджоникидзе» дать ей осетинское название «Дзауджикау». После этой беседы К.Д. Кулов был подавлен. Он ничего не сказал моему отцу о своем отношении к предложениям Сталина, но много позже объяснил, что речь шла фактически о передаче всей Военно-Грузинской дороги и части территории Осетии Грузинской республике и о том, чтобы из этого района были выселены осетинские села на территорию бывшей Чечено-Ингушетии. Тем самым еще более затруднялось сообщение с Южной Осетией, и без того административно и экономически оторванной от Северной Осетии.

В советское время в положении Южной Осетии мало что изменилось. Как и прежде, она оставалась колонией Грузии. Чтобы подтвердить эту мысль, достаточно указать на то, что в 1926 году из республиканского бюджета на душу населения внутренней Грузии приходилось 9,3 рубля, на Абхазию – 5,6 рубля, Аджарию – 7,3, а на Южную Осетию тратилось 4,2 рубля. Казалось, грузинское правительство, обязанное залечить тяжелые раны, нанесенные Грузией осетинам, должно было предусмотреть хотя бы справедливое бюджетное финансирование. Бюджет Грузии с каждым годом возрастал, но пропорция распределения его по административным образованиям оставалась такой же неравноправной, как и вначале. В 1928 году, по данным, приведенным У. Тедеевой, для Юго-Осетии на душу населения отпускалось 9 рублей 20 копеек, а для Грузии – метрополии (без Тифлиса) 15 рублей. Концепция государственности, по которой Грузия делилась на метрополию и сателлитов-колонии, была неизменной и устойчивой. Особенно это сказывалось в налоговой политике, где также основная тяжесть налогового бремени ложилась на сателлитов и более щадящие налоги вводились для грузинских районов. По мере усиления в СССР тоталитарного режима и возвышения Сталина до роли «вождя всех народов» в Грузии наращивались националистические силы. Сталин становился для грузинского общества символом особого превосходства, благодаря которому происходил дальнейший расцвет грузинской фанаберии. Идеология особой исключительности, господствовавшая среди партийно-советской элиты, способствовала сохранению в грузинском обществе реакционных политических процессов, оживлявших прежде всего национал-шовинизм. Менялся у политической элиты Грузии взгляд и на саму Россию, которой теперь управляли два грузина – Сталин и Берия.

Национал-шовинистической политикой являлось финансирование экономики Южной Осетии по остаточному принципу. Несмотря на наличие богатых залежей цветных металлов, строительных материалов в Южной Осетии, автономная область держалась на традиционных сельскохозяйственных формах экономического развития. В этих условиях не приходилось ставить вопросов повышения материального благосостояния народа, строительства предприятий, жилых домов, школ и культурно-просветительных учреждений. Цхинвали, столица автономной области, производила впечатление полузабытого районного центра. Имея поблизости превосходные источники питьевой воды, которая по трубам поступала в Гори, жители Цхинвали постоянно испытывали недостаток в водоснабжении. Колониальное положение Южной Осетии особенно сказывалось в области школьного образования. В грузинской исторической литературе немало страниц посвящено тому, как Османская империя, господствовавшая в Западной Грузии, занималась отуречиванием грузин. Словно подражая турецким завоевателям, накануне 1944 учебного года, когда Советская страна все еще продолжала вести тяжелую войну с фашизмом, власти Грузии перевели школьное образование на русский и грузинский языки, запретив при этом преподавание на осетинском языке. Таким образом, осетинских учеников заставляли учиться по школьным учебникам, составленным на двух разных языках и изданным на ничего общего не имеющих алфавитах. Школьное образование осетинских детей было особенно затруднено, когда в 1949 году на грузинский и русский языки были переведены также начальные классы югоосетинских школ. Это при том, что в Северной Осетии, где проживало около 12 тысяч грузин, власти республики открыли грузинскую школу и не забывали ее опекать. Грузинизация школьного образования в Южной Осетии являлась отражением новых процессов, связанных с явным оживлением фундаментальных оснований грузинского социума. Стоит заметить – в конце Великой Отечественной войны и, в особенности, в первые послевоенные годы, когда Сталин был в ореоле славы, когда, казалось, все забыли о Небесном и молились только «вождю всех времен», именно в это время сработали те самые основания, на которые мы уже указывали. В грузинском руководстве видели, что из-за школьных реформ, проводившихся с явным националистическим взглядом на югоосетинскую автономию, наметилась миграция осетинского населения Южной Осетии в Северную Осетию. Это не остановило грузинское руководство в его дальнейших шовинистических планах. Напротив, в 1951 году первый секретарь Юго-Осетинского обкома партии А.Г. Имнадзе по поручению ЦК КП Грузии дал указание о переводе делопроизводства на территории Южной Осетии на грузинский язык. Дело здесь дошло до изъятия в Юго-Осетинском педагогическом институте всей литературы, изданной на осетинском языке. Введение делопроизводства на грузинском языке сопровождалось сменой кадров – во всех сферах государственной службы, в особенности в правоохранительных органах – вместо осетинских работников подбирались кадры грузинской национальности. Подобная политика особенно быстро набирала темпы при первом секретаре ЦК КП Грузии А. Мгеладзе, не скрывавшем своего негативного отношения к Юго-Осетинской автономии. Малейшее недовольство, которое высказывалось по поводу национальной дискриминации, проводившейся руководством Грузии, немедленно пресекалось правоохранительными органами – сажали в тюрьму без суда и следствия. Ситуация несколько изменилась после XX съезда КПСС, после того, как был развенчан культ личности и стал меркнуть главный «Образ», вдохновлявший грузинских национал-шовинистов на геноцид малых народов. Обстановка на уровне первого эшелона власти несколько изменилась лишь после того, как в 1956 году Президиум ЦК КПСС принял специальное постановление «Об ошибках и недостатках в работе ЦК КП Грузии». Это был единственный случай, когда открыто заговорили о грузинском национализме, хотя он никогда не сходил в истории Грузии с политической сцены. Постановление Президиума ЦК КПСС, нами упомянутое, имело несомненное значение, однако было видно, что оно носит временный характер. Грузинский национал-шовинизм, имеющий глубокие исторические корни, нельзя было изжить партийными постановлениями, какими бы они ни были принципиальными. Национальные болезни лечатся, очевидно, иными способами. Нет, по-видимому, готовых рецептов от этой чумы, одно лишь ясно – дело самой нации, чем ей болеть, главное, чтобы жертвами ее не становились другие народы. Стоит отметить, что несмотря на грузинский национализм, фанаберию и ксенофобию, получившие в советское время в Грузии свой дальнейший подъем, Москва не снижала уровень своего покровительства этой кавказской империи. В послевоенные годы, вплоть до середины 80-х годов, Грузия представляла собой одну из самых процветающих республик в СССР. Грузинские фанаберисты не сравнивали свою столицу с Москвой – столицей великой державы, они называли Тбилиси вторым Парижем. Грузинская ССР по темпам экономического (за счет союзного бюджета!) и политического роста опережала все другие республики СССР. Она же первой пришла к финалу – теневой экономике, коррупции, расцвету взяточничества и другим порокам современного общества. Грузия явилась пионером и среди уходивших из СССР республик.

Любая идеология – «большая» или «малая» – приходит в общество по запросу прежде всего политической элиты, более чутко, чем другие социальные слои реагирующей на вызовы истории, на законы развития страны и народа. Поиски «хороших» или «плохих» идеологий – занятие малопродуктивное. Они бывают такими, каким является само общество, которое выбирает идеологию и ее исповедует. В переходный период развития общества, как правило, социум переживает болезненное состояние. Господствующая идеология этого общества становится агрессивной и обзаводится таким важным «компонентом», как «образ врага»; коммунистическая идеология не удержалась бы столь длительное время, если бы она не «питалась» идеей борьбы с международным империализмом. Если идеология «овладевает массами» – это показатель того, что общество встало на путь экономического и культурного обновления. Но именно на этом этапе часть носителей идеологии проявляет особую агрессию и доводит себя до помутнения сознания. Мир обошел телекадр, на котором одноногий инвалид сделал стойку на руках и, выражая одной вытянутой ногой все переполнявшие его чувства, исступленно кричал: «Звиад, Звиад...» Идеология Звиада Гамсахурдия на самом деле являлась идеологией «теневой экономики». Она овладела абсолютным большинством грузинского общества. Именно для этого вида экономики, пока запретного, но более эффективного, важно было отмежеваться прежде всего от Москвы, бравшей на себя строгий контроль над союзной периферией. «Идеология Гамсахурдия», ставшая известной как нацистская, отражала интересы партийно-советской элиты Грузии, тесно связанной с теневой экономикой. Сам Звиад Гамсахурдия, как советский диссидент и сын популярного в Грузии писателя, создавшего исторические романы в традициях грузинской героико-романтической литературы, был знаковой фигурой, избранной в качестве «вождя» той же грузинской партийно-советской номенклатурой. Звиаду Гамсахурдия не понадобилось для идеологических установок сколько-нибудь сложных философских или же социологических теорий – как когда-то потребовалось Марксу штудировать классическую философию, политическую экономию и утопический социализм. Сама по себе теневая экономика являлась слишком временным явлением, столь же временным был и сам Гамсахурдия.

Последний начинал с весьма простых, но вполне доходчивых идей – со «спасения чистоты грузинской нации», для чего предлагалась политическая установка – «Грузия – для грузин». Эти основополагающие идеологические положения преподносились грузинскому обществу с той же настойчивостью и тревогой за «будущее Грузии», с какой в свое время Адольф Гитлер пугал немецкую нацию исчезновением. Свою статью «Что будет потом», опубликованную в 1988 году, Тариэл Кванчилашвили писал еще в лексиконе, принятом в советской печати, но четко формулировал идею о закрытии границ между союзными республиками и делении народов Грузинской республики на «коренных» и «некоренных». В связи с этим стал разрабатываться «Устав» демографического фонда, призванного создать грузинскую концепцию национальной демографической политики. Обсуждение «Устава» началось с предложений об ограничении рождаемости среди «некоренных» и поощрении рождаемости «коренной нации». Интересно, что к «некоренным» относились все негрузины, в том числе осетины, раньше грузин пришедшие в Закавказье и занимавшие свою историческую территорию. Официальные власти Грузии, несомненно, поддерживали «демократическое движение грузинской общественности», но поступали так, как поступают при прокладке железной дороги: сначала – насыпь, затем – шпалы, а позже – рельсы. В государственных структурах была разработана программа грузинского языка, согласно которой престижные институты и университеты переводились на грузинский язык, во всех учебных заведениях вводился грузинский язык, он же становился обязательным при поступлении в вуз. Разумеется, в этом бы ничего не было крамольного, если бы программа не разрабатывалась в условиях, когда в печати, исходившей из радикально-нацистских течений, уже раздавались голоса о стерилизации «некоренных» жителей республики. К 1989 году, к утверждению программы грузинского языка, решавшей две задачи – избавление Грузии от «некоренных» или же их тотальной ассимиляции, в Грузии произошла полная замена старой, изжившей себя «политики интернационализма», на новую нацистскую, отвечавшую требованиям времени.

Созданная в Грузии идеология, естественно, нуждалась в «образе врага», без которого ее основные установки были бы обречены на неудачу. В грузинской печати, отличавшейся особой политизированностью, ничего особенного на начальном этапе не высказывалось по поводу России, но было ясно, что перспективы Грузинской республики и идея спасения чистоты грузинской нации строились на прочном сепаратизме, требовавшем выхода Грузии из СССР. Но при всей крикливости националистов они были осторожны, ограничивались критикой Кремля и КГБ, рассматривавшихся в качестве «главных врагов» свободы и независимости Грузии. Свою «волю» к политической непримиримой борьбе за «новые идеалы» Грузии националистические силы демонстрировали в Южной Осетии и Абхазии. Таким образом в националистической идеологии Грузии, ставшей в 1989 году господствующей в грузинском обществе, в роли «образа врага» оказались три субъекта – Кремль, Южная Осетия и Абхазия. Этим, однако, не ограничивались особенности идеологической конструкции нацизма. Несомненно, в грузинской «национальной идеологии» присутствовал «образ самой Грузии», «образ грузинского народа». «Легионом грузинских соколов» обобщенный «образ грузин» исторически рисовался в виде «Потомков Картлоса», «Спящих великанов», «опасных для тех, кто их разбудит». На начальном этапе нацизма носители его мыслили не столько посредством логики, сколько «образами». Для них Картли – это «сердце Грузии», Южная Осетия, которая теперь называлась только «Самачабло» или «Шида Картли», называлась «грудью Матери Грузии»; «Легион грузинских соколов» считал, что «Самачабло», решившее создать Юго-Осетинскую республику и объявившее осетинский язык в своей республике государственным, покушается на «грудь Матери Грузии», и задавал грузинам риторический вопрос – «если это случится, как же вам жить?» Точно так же «образно» рассуждали члены и другой общественной организации Грузии – «Корпуса гражданских офицеров Грузии». Особенность любой агрессивной идеологии заключается в отказе от законов логического мышления, от жесткой рядовой системы, и поэтому она, эта идеология, будучи основана на лжи, как правило, на практике служит разрушительной силой. Грузинские демографы, разработавшие демографический «Устав», на самом деле далеки были от реальных забот, связанных с «исправлением» «демографических перекосов» своей страны. Иначе способы решения этой проблемы, как и борьба за «чистоту грузинской нации» и принятие «Закона о грузинском языке», были бы ориентированы не на дестабилизацию политической ситуации в Грузии, а на сохранение стабильности. Грузинские неонацисты не думали о том, что из Грузии, втянутой в военные конфликты (к которым они толкали мать-родину) будут уезжать не только русские и осетины, но в первую очередь конформисты-грузины. Спросить бы сегодня грузинских демографов – насколько улучшился демографический тонус Грузии, когда из-за военных конфликтов ее покинуло более миллиона наиболее обеспеченных грузин? Заметим здесь же: сегодняшняя политическая элита, из которой формируется руководство Грузии, остается в плену этой неонацистской идеологии, а проблему сохранения единства Грузии видит в насильственной аннексии Южной Осетии и Абхазии. Между тем в этих двух небольших республиках, расово «портивших» чистоту грузинской нации, не более 140 тысяч населения; возникает естественный вопрос – не лучше ли оставить в покое осетин и абхазов и вернуть из России в Грузию чистокровных грузин, которых там, в России, более миллиона? На самом деле сохранение целостности грузинского народа и возвращение с этой целью одной трети грузинского («чистокровного») населения из Российской Федерации явилось бы куда более разумным, чем попытки отнять у этнических осетин и абхазов их исторические территории. Грузинский нацизм как идеологическая система основан на лжи. В этом ничего нет нового – любая агрессивная идеология обычно строится на лживых посылах. Тариэл Кванчилашвили, видевший в демографических процессах главную опасность для «чистоты грузинской нации», утверждал, будто в Грузинской республике прирост населения идет таким образом, что падает процент проживающих в Грузии грузин. «В сегодняшней Грузии, – пишет демограф, – живет 5 миллионов человек, из них грузин только 68%». Но в 1917 году этот показатель составлял меньшее число – 67,2%. Что же до осетин, которых грузинские идеологи из-за якобы «высокой рождаемости» думали стерилизовать, то их в Грузинской ССР было всего 150 тысяч. Из них половина проживала на своей исторической территории, другая часть, подвергшаяся глубокой грузинской ассимиляции, в основном населяла Кахетию. Впрочем, сегодняшняя идеологическая парадигма грузинской элиты мало обременена демографическими заботами, несмотря на то, что демографические проблемы по-настоящему обнаружили себя лишь после войны Грузии с Южной Осетией и Абхазией.

За полтора десятка лет грузинская нацистская идеология пережила глубокую эволюцию. Фашизм Гамсахурдия, слишком обнаженный и примитивный, Эдуард Шеварднадзе назвал «провинциальным». Однако первый президент Грузии олицетворял собой начальный этап формирования грузинского фашизма, когда он базировался на «теневой экономике» и в качестве образа врага имел «Кремль, КГБ», а немного позднее – «коммунистическую идеологию». Эдуард Шеварднадзе осудил Звиада Гамсахурдия и объявил вне закона сторонников «звиадизма». На самом деле тогда сменилась лишь обертка господствовавшей в Грузии идеологии. Сама она вступала в полосу своей «зрелости» – из «провинциального фашизма» Гамсахурдия нацизм переходил в новую фазу развития, обретая при этом новые установки. Акценты были перенесены на идеи независимости, создания государственности и демократического общества. С точки зрения экономических перемен и их соотношения с обновлявшейся идеологией принципиальным новшеством стоило считать переход от «теневой экономики» к криминальной. Запросы криминальной экономики требовали от сменявшихся идеологических установок гораздо большей «логической» лживости, наглости, жестокого экспансионизма. Грузии стало недостаточно конфликта с Осетией – для отвлечения масс населения от экономики, которой предстояло перейти в криминальное состояние, Шеварднадзе интенсифицирует осетино-грузинский конфликт и открывает военные действия в Абхазии. Идеологии грузинского фашизма предстояло вступить в свою третью фазу – в расцвет нацизма, за которым, скорее всего, начнется постепенное угасание грузинского идеологического феномена. Но об этом мы еще скажем, сейчас же перейдем к хронике событий.

Обозначив своих «врагов», грузинские националисты нуждались в том, чтобы обострить обстановку в Грузинской республике и приступить к разрушению в ней политического режима. Этого требовали не только агрессивные идеологические установки, но в еще большей степени законы теневой экономики. В сущности, для Грузии, ставшей на путь переходной экономики, разрушительные усилия националистов, направленные на слом старого режима, были вполне кстати. Главная задача, стоявшая перед ними, это отторжение Грузии от России, которое привело бы к свободе хозяйственно-экономической деятельности, и при этом Москва перестала бы быть камнем преткновения для тех, кто уже обладал крупными капиталами, нажитыми благодаря подпольной экономике. Было очевидно, что бурные политические события, происходившие в Грузии в 1989 году, своим острием будут направлены против России, игравшей роль главного «образа врага». Сложность ситуации, однако, заключалась в том, что никто толком не знал, как досадить «русскому медведю» так, чтобы он, по меньшей мере, обратил внимание на южную республику. По логике вещей грузинские «спящие великаны», «проснувшись», должны были идти походом на Москву. Поскольку это им было не под силу, они решили военно-политические события начать с Южной Осетии. Формальным основанием для того, чтобы обрушиться на автономную область, явилось «Постановление» Юго-Осетинского Совета народных депутатов о включении в Конституцию Грузинской ССР пункта: «В Юго-Осетинской автономной области государственным языком является осетинский язык». Такое постановление в автономной области было принято в ответ на Закон «О грузинском языке», согласно которому грузинскому языку был придан особый статус, предусматривавший языковую ассимиляцию граждан Грузии негрузинской национальности. Реакция на постановление Юго-Осетинского Совета об осетинском языке была бурной. У грузинских националистов неизменным всегда оставался один-единственный принцип – «Что позволено Юпитеру, не позволено быку». «Главный комитет национального спасения» выступил с «обращением к грузинскому народу», призвав население республики добиться у руководства Грузии решения трех задач: 1. По всей территории Грузии провести массовые митинги, демонстрации и предупредительные забастовки с требованием ликвидации незаконно созданной Юго-Осетинской автономной области; 2. Грузинское правительство должно принять срочные меры против провокаторов, чтобы в Цхинвали не повторилась подобная Сухуми трагедия; 3. В г. Цхинвали провести многотысячный митинг, который бы выставил все вышеизложенные требования и пресек «нарушение» «прав грузин, дискриминацию грузинского языка на этой древнейшей грузинской земле». Согласно «Обращению»... в одночасье осетины были объявлены «пришельцами из-за гор», и они «должны оставить эту землю», которая отныне была объявлена «древнейшей» грузинской землей. На этом этапе из грузинского лексикона окончательно исчезло название «Южная Осетия»; в Грузии широкое распространение получили топонимы «Самачабло», «Шида Картли». «Главный комитет национального спасения» в обращение включил два лозунга: «Самачабло – это Грузия», «Да здравствует независимая Грузия». Не был забыт и Кремль. В связи с предложением Юго-Осетинской области о повышении статуса осетинского языка Кремль был обвинен в «очередной провокации, цель которой – новое кровопролитие и геноцид грузин». Избрав Южную Осетию направлением «главного удара по Кремлю», грузинские националисты тут же создали новую газету, назвав ее «Самачабло». В Южной Осетии отдавали себе отчет в том, что над политическим статусом автономной области нависла серьезная опасность. Это было тем реальнее, что защищать Южную Осетию никто не собирался – не только Кремль, но даже Северная Осетия держалась в стороне от нависшей над жителями автономии серьезной угрозы. В этих условиях в Южной Осетии рассудили – ликвидация автономной области может быть прерогативой Союзной Республики Грузии, сложнее – если ликвидируется автономная республика, обычно имеющая свою собственную конституцию. Учитывая это, 10 ноября 1989 года Чрезвычайная сессия Совета народных депутатов Юго-Осетинской автономной области приняла решение преобразовать Юго-Осетинскую автономную область в Автономную Советскую Социалистическую Республику, одновременно обратившись в Верховный Совет Грузинской ССР и Верховный Совет СССР с просьбой рассмотреть вопрос в соответствии с Конституцией СССР. В Грузии не ожидали такого политического хода. Он был неожиданным и для Москвы, и для Владикавказа. Провозглашение Южной Осетии республикой было на руку грузинским националистическим организациям. Несмотря на это, Совет народных депутатов Южной Осетии проявил политическую дальновидность – его решение вовремя обнажило идеологическую суть борьбы, которую неонацизм объявил малой и никем не защищенной автономии. Но самое главное – решение о провозглашении Южной Осетии республикой подняло осетинский народ на защиту своей родины. Стоит подчеркнуть – грузинское общество, наряду с нацистским движением, все еще сохраняло здоровые силы. Их объединяло «Грузинское национальное движение». Зная обстановку в Грузии «изнутри», это общественное движение распространило в Цхинвали листовку, призывавшую осетин и грузин к сохранению дружбы между двумя народами. Листовка составлялась в условиях, когда в Грузии развернулось мощное антиосетинское движение, бросившее клич – идти в Цхинвали для упразднения Юго-Осетинской республики. 23 ноября 1989 года в грузинской печати (газета «Сакартвело») было распространено объявление о митинге в Цхинвали. В нем сообщалось, что в этот день в центре Цхинвали «по инициативе коренных грузин состоится санкционированный митинг» с повесткой дня: «1. Национальные проблемы Грузии на современном этапе; 2. Референдум; 3. Вопросы нормализации межнациональных отношений; 4. Защита национальных интересов коренных жителей Грузии на исторической земле Самачабло». Понятно, что подобные проблемы не решаются на митинге, но задача ведь заключалась не в обсуждении и решении серьезных проблем, а в том, чтобы обострить обстановку и «замутить воду», в которой нуждались толстосумы – грузинские олигархи. В Грузии и в Южной Осетии осознавали, что митинг может взорвать ситуацию, и без того накалившуюся в Грузинской республике. Накалилась обстановка и в Южной Осетии, где на уровне официальных властей было принято решение о недопущении проведения в Цхинвали грузинского экстремистского митинга. Но остановить грузинское шествие на Цхинвал было невозможно. На многочисленных автобусах 23 ноября к пригороду Цхинвали подъехало 30 тысяч грузин, готовых к шествию на митинг. Но здесь, на въезде в город, их встретил отряд осетин из 200 человек. Они не были вооружены, но, проявляя выдержку, терпеливо объясняли, что в Цхинвали нет такой площади, где бы разместились 30 тысяч митингующих, их появление в городе может вызвать беспорядки, за которыми явно последуют тяжелые события. Переговоры шли два дня. Было видно, что желавшие митинговать не очень хотят рисковать, и во второй день удалось убедить их в бессмысленности и опасности входа в город такой массы людей. Но для лидеров общественных организаций – общества «Святого Ильи», «Хельсинкского союза», «Независимой Грузии» важно было спровоцировать хотя бы какие-то события,.. и с этой целью часть вооруженных грузин, «растворившихся» в грузинских селах Южной Осетии (Тамарашени, Ачабети, Курта и Кехви), стала обстреливать транспорт, проезжавший в сторону Джавского района. В результате 21 человек получил ранения. Кроме того, было захвачено 85 человек в качестве заложников. Производились грузинскими вооруженными боевиками и другие противоправные действия в Южной Осетии. Однако более 30 тысяч грузин, приехавших митинговать, на второй день были вынуждены вернуться ни с чем в Тбилиси. Комментируя «поход на Южную Осетию», лидер «Национально-демократической партии Грузии» Г. Чантурия писал, что в Грузии многие партии были против такой акции. Отказалась участвовать в этом и партия Чантурия. Оценка последнего, наблюдавшего за походом на Цхинвали, была жесткой: «Случилось очень неприятное, по-моему, грузины такого позора не видели», – писал Гия Чантурия. «Все, что случилось, стыдно! Более двадцати тысяч грузин, – продолжал тот же лидер партии, – вернулись обратно. Это слухи, что у входа в город стояли женщины и дети. Там стояли 20–30-летние осетинские парни около 200 человек». Г. Чантурия считал, что надо было ехать в Цхинвали не для митинга, а с войной. В Грузии, собственно, не было политической партии или же общественной силы, если не считать ничего не решавших простых людей, которая бы так или иначе не расшатывала обстановку. В этой разрушительной энергетике, в сущности, и состояла внутренняя социальная и национальная логика грузинского общества, ведшая Грузию по пути формирования неонацизма. Идеология неофашизма, появившегося и растущего на авансцене политической жизни Грузии, на фоне традиционного и привычного национал-шовинизма никого не пугала, поскольку различия между этими двумя политическими системами не очень бросались в глаза. Работники Тбилисской прядильной фабрики имели свое отделение в националистическом движении «Народный фронт Грузии». От имени своей фабрики 1 декабря 1989 года они обращались к председателю Президиума Верховного Совета Грузии Г. Гумбаридзе, Председателю «Народного фронта» Н. Натадзе и редактору литературной газеты с «Обращением», в котором призывали к ликвидации всех национальных общественных движений, кроме грузинских, и к изгнанию с территории Грузинской республики лидеров этих движений. Главной мотивацией для подобной акции служило «оскорбление государственного языка Республики». Абсурдность подобного вымысла была очевидна, но суть в том, что грузинское общество переживало новый идеологический бум, перспективы которого были достаточно прозрачны.

Тревожно было в Южной Осетии. Неспокойно жилось и в Северной Осетии. В Южной Осетии кроме правительственных органов успешно действовал Совет «Адамон ныхас», объединивший вокруг себя наиболее здоровые силы. Главные задачи, обсуждавшиеся в Республике Южная Осетия, были связаны с сохранением мира, с решением экономических и социальных проблем, все более осложнявшихся из-за ухудшения обстановки. «Но первейшей задачей» югоосетинские власти все еще считали «восстановление традиционной дружбы между народами, населяющими» Южную Осетию. Однако более реально ситуацию расценивал Осетинский молодежный союз «Ир», обратившийся к народным депутатам от Юго-Осетинской АО. «Союз» был недоволен пассивностью депутатов, недостаточно отстаивавших интересы Южной Осетии, оказавшейся в экономической и политической блокаде. «Мы рассчитывали на то, что вы с трибуны Съезда народных депутатов СССР и на заседаниях сессии Верховного Совета СССР дадите политическую оценку происходящему в Южной Осетии и поставите перед Верховным Советом СССР и вторым Съездом народных депутатов СССР вопрос о пресечении противозаконной деятельности грузинских экстремистов», – заявлял Осетинский молодежный союз «Ир» и требовал от депутатов сложения полномочий, поскольку они не справились с депутатской деятельностью.

С середины декабря 1989 года Южная Осетия фактически была блокирована вооруженными отрядами неформальных организаций Грузинской республики. Уже тогда стали поступать в больницы Цхинвали первые раненые – в основном из мирных жителей. В связи с событиями в Юго-Осетинской АО в обращении писателей Северной Осетии, адресованном «писателям Советского Союза, ко всем творческим работникам» страны, отмечалось, что в Южной Осетии «льется кровь, что в Северную Осетию ежедневно прибывают беженцы». Напоминалось и другое – «грузинские неформалы, так страстно осуждавшие ввод войск в Тбилиси в апреле 1989 года, теперь сами вторглись в Цхинвали многочисленным отрядом вооруженных националистов». В Северной Осетии конкретную организационную работу по оказанию помощи Южной Осетии проводило общественное движение «Адамон цадис», состоявшее главным образом из патриотически настроенной интеллигенции. Члены «Адамон цадис» проводили во Владикавказе митинги в поддержку Южной Осетии, собирали средства в помощь жителям области, оказавшимся в экономической блокаде. Члены «Адамон цадис» ходили по домам грузин, живших во Владикавказе, и вели разъяснительную работу, направленную на то, чтобы приостановить наметившуюся среди грузинского населения тенденцию к переселению в Грузию. Они также держали в поле своего внимания грузинскую школу во Владикавказе, оберегая ее от возможных провокаций. На начальном этапе грузинского вооруженного нападения официальные власти Северной и Южной Осетии прилагали немало усилий, направленных на возвращение грузино-осетинских отношений к миру и согласию. Вместе с тем замечалась у партийных и советских органов власти неспособность понять внутреннюю природу грузинской осетино-фобии, а отсюда проистекало их неумение прогнозировать развитие событий в Южной Осетии, из-за чего проявлялась политическая наивность и совершались ошибки, с нею связанные. Что касается грузинских властей, заинтересованных в наращивании конфликта в Южной Осетии, то они формально отстранились от националистических партий и движений, прикрывались пацифистскими заявлениями, при этом реальных шагов для предотвращения войны с Южной Осетией не предпринимали. В этом отношении образцом служило обращение первого секретаря ЦККП Грузии Г. Гумбаридзе к грузинскому народу, в котором он заявлял: «На съезде народных депутатов СССР Грузия одержала принципиальную победу. Возродился, возвысился дух Грузии, грузин...» Было ясно, что «возвышением духа грузин» вдохновлялись те, кто блокировал Южную Осетию и периодически подвергал ее обстрелу из различных видов оружия. Чтобы обострить ситуацию, Г. Гумбаридзе не забыл упомянуть и о другом – накануне, в ночь с 3 на 4 января, в селе Приси Цхинвальского района произошел трагический случай – при неизвестных обстоятельствах был смертельно ранен в грузинской семье Никоришвили девятимесячный младенец. Было возбуждено уголовное дело, но, не дожидаясь результатов расследования, органы печати ЦК КП Грузии – газеты «Комунисти» и «Заря Востока» объявили несчастного младенца жертвой «распоясавшихся осетинских экстремистов». В тот же день, когда так спешно несчастный случай приписали осетинской стороне, Г. Гумбаридзе в своем обращении к грузинскому народу подчеркивал, что «тому, кто вольно или невольно поднял руку на грудного ребенка, довел до отчаяния родителей» «не будет никакой пощады». Цель такого заявления была ясной. Каждый здравомыслящий человек понимал, что установить, кто конкретно во время стрельбы попал в ребенка, невозможно, но на фоне этого случая можно было обострить ситуацию, и Г. Гумбаридзе это ловко делал, несмотря на то, что ему было известно: отец ребенка был грузин, а мать – осетинка, и предполагать умышленное убийство с одной или с другой стороны не было ни малейших оснований. В этом, собственно, состояла суть заявления прокурора Юго-Осетинской области А. Кочиева, отметившего: «совершенно не допускаю мысль о том, чтобы кто-либо умышленно поднял руку на жизнь младенца, какими сложными ни были отношения между двумя дружественными народами – осетинами и грузинами». Различие в заявлениях грузинского политического лидера и осетинского прокурора по одному и тому же несчастному случаю предельно ясно свидетельствовало о том, насколько разными были устремления сторон: Г. Гумбаридзе как бы незаметно подбрасывал сухих дров в пожар войны, а осетинский прокурор, продолжая верить в дружбу, пытался погасить огонь. Но более полно своим внутренним содержанием политическая ситуация стала проясняться весной 1990 года. На это время выпала новая волна обострения грузино-осетинских отношений. Поводом для нагнетания обстановки послужило поминовение жертв 9 апреля 1989 года – в этот день советские войска в городе Тбилиси подавили народное движение. Событиям, состоявшимся годом раньше, грузинская печать уделяла особое внимание. Они рассматривались в контексте двух политических событий: а) выход Грузии из состава СССР, б) ликвидация Юго-Осетинской автономии и заселение этой автономии грузинским населением. Поскольку в Южной Осетии видели новую угрозу разрастания и углубления конфликта, то, желая разрядить обстановку, в некоторых коллективах, в том числе в Педагогическом институте Юго-Осетии, объявили этот день нерабочим, были вывешены траурные флаги, в городе Цхинвали в церкви св. Марии, куда пришли местные жители, в частности представители осетинской интеллигенции, состоялась панихида в память о жертвах. На страницах местных газет были выражены соболезнования – словом, осетинское население искренне разделяло скорбь грузинского народа. Но у новой грузинской идеологии, как и у политических процессов в Грузии, была своя собственная динамика, мало считавшаяся с нормами цивилизованной нравственности. Именно в эти траурные дни, когда, казалось, грузинский народ занят поминовением, в газете «Собчато Осети» было опубликовано «обращение грузинской общественности города Цхинвали к Верховному Совету Грузии и Национальному форуму Грузии» с требованием о ликвидации Юго-Осетинской автономии. Здесь же, на митинге, состоявшемся в грузинской школе № 1, грузинские ораторы ультимативно требовали от осетин поддержки Грузии в ее стремлении выйти из состава СССР. Было очевидно, что грузинское население, с которым у южных осетин ранее не отмечалось поводов для противостояния, было руководимо из Тбилиси. Ясным становилось и то, что в самом ближайшем будущем последуют серьезные политические перемены. Никто не сомневался, что кампания, разыгрывавшая память о жертвах 9 апреля 1989 года – это «поминовение» по поводу ухода в прошлое «Грузинской ССР», становившейся перевернутой страницей в истории грузинского народа.

Еще в марте 1990 года на сессии Верховного Совета Грузинской ССР громче, чем в ноябре 1989, прозвучали голоса о выходе Грузии из состава СССР. В этом заключалась ключевая сторона политического процесса, протекавшего не только в Грузинской ССР, но и в других союзных республиках, входивших в состав СССР. Николай Бердяев, выдающийся русский философ и патриот, еще в 20-х годах XX века предупреждал большевиков, изгонявших из России русскую аристократию, что рано или поздно им самим будет суждено стать «буржуями», но такими, которые разнесут Россию по отдельным губерниям. Как экономическая система, уходившая из области государственной в сферу теневой экономики, «советский социализм» изжил себя, и ему было суждено стать тормозом для развития общества. К тому же сами партийно-советские национальные элиты обнаруживали тенденции к политическому сепаратизму. В случае с Грузией, однако, эти процессы протекали в столь же необычных формах, сколь непохожими являлись исторические пути Грузии в сравнениии с другими союзными республиками Кавказа, входившими в СССР. У Грузии были все предпосылки не только для политического сепаратизма, но и для форсирования новой идеологической системы, адекватной социальной природе будущего национального государственного образования.

Вскоре Президиум Верховного Совета Грузии принял постановление о созыве 20 июня 1990 года внеочередной сессии. Она являлась продолжением предыдущих двух сессий, обсуждавших выход Грузии из состава СССР и «восстановление ее государственной независимости». Естественно, в новом формате грузинской государственности речь о Южной Осетии могла идти только в контексте ликвидации ее автономности. Как бы предупреждая грузинские власти об опрометчивости такого шага, Юго-Осетия заранее провела свою сессию Верховного Совета 19 июня 1990 года, т. е. за один день до заседания Верховного Совета Грузии. Юго-Осетинский Совет принял решение: «В случае отмены актов Ревкома Грузии от 16 февраля 1921 года, 24 марта 1921 года,.. направленный на выход из Союза ССР... на территории Юго-Осетинской автономной области будут действовать Законы Союза ССР». Одновременно на этой же сессии Юго-Осетинский областной Совет одобрил «Декларацию о суверенитете Южной Осетии», отвечавшей и нормативно, и по содержанию современным требованиям к государственным актам подобного рода. Между тем, как и следовало ожидать, 20 июня 1990 года на сессии Верховного Совета Грузинской ССР было принято решение о «восстановлении государственной независимости Грузии». На этой же сессии было признано, что отношения между Москвой и Тбилиси будут основаны на договоре, заключенном 7 мая 1920 года между Грузией и Россией. Что касается другого договора, состоявшегося между Советской Россией и Советской Грузией в феврале 1921 года, то он участниками сессии Верховного Совета Грузии расценивался как «свержение законной власти Грузинской демократической республики». Своими решениями от 20 июня 1990 года Грузия выступила как преемница буржуазно-феодального режима Н. Жордания, в 1920 году осуществившего геноцид югоосетинского населения. В контексте нового решения Грузии у руководства Южной Осетии не оставалось никаких надежд на здравомыслие политической элиты Грузии в отношении судьбы Южной Осетии. Не подлежало сомнению, что следующим актовым решением руководства Грузии, во главе которой теперь стоял Гамсахурдия, будет упразднение «Юго-Осетинской автономии». Стоит отметить – важнейшей политической переменой в Грузии явился не столько выход ее из состава СССР, сколько приход к власти нового лидера Звиада Гамсахурдия. Последний, в отличие от многих секретарей ЦК КП Грузии, был, так же как Адольф Шикльгрубер, человеком образованным, но таким же явно патологичным. Суть этой личности, как и в случае с Шикльгрубером, заключалась в том, что в ней аккумулировалась неонацистская идеология, квинтэссенция которой состояла в двух основных установках – расовой исключительности грузинского этноса и применении насилия в качестве главного средства решения национальных задач. В 90-е годы, когда Гамсахурдия занимал пост Президента Грузии, вышла в свет его книга, посвященная культуртрегерской миссии Грузии в мировом масштабе. Автор настоящих строк знаком с ней по рецензиям, печатавшимся в грузинской прессе, в частности в «Вестнике Грузии». Судя по ним, «произведение» Звиада Гамсахурдия куда более претенциозное, нежели «скромная» книжка «Майн Кампф». Покойный президент предназначение Грузии видел в особой исторической миссии – в распространении грузинской культуры в планетарном масштабе. Очевидно, сюда входило и изучение грузинского языка – так, чтобы весь мир заговорил по-грузински. Подобные книги, принадлежащие таким авторам, как Гамсахурдия или Шикльгрубер, не должны подвергаться суровой критике, ведь они всего лишь памятники, свидетельствующие о степени помутнения разума не только их авторов, но и общества, заболевшего той же идеологией. Трагедия Грузии и Южной Осетии, однако, состояла в том, что первая заболела «коричневой чумой», а другая страдала, не до конца понимая, какой очередной недуг одолел соседа. Как бы то ни было, но после состоявшихся в Тбилиси решений о выходе Грузии из состава СССР областной Совет народных депутатов Южной Осетии 20 сентября 1990 года принял решение: «Признать Конституцию СССР и другие законодательные акты СССР как единственно действующие на территории Юго-Осетинской автономной области». В тот же день состоялось и другое, не менее важное решение югоосетинского Совета – о преобразовании Юго-Осетинской автономной области в Юго-Осетинскую Советскую Демократическую Республику. Одновременно в Южной Осетии приступили к выработке проекта Конституции провозглашенной республики. 16 октября 1990 года местные власти в Цхинвали в связи с провозглашением Юго-Осетинской республики назначили на 9 декабря 1990 года выборы в Верховный Совет новой Республики. Таким образом, благодаря руководству Тбилиси на Кавказе, в самом его центре, появились две самопровозглашенные республики – Демократическая Республика Грузия и Юго-Осетинская Советская Демократическая Республика, никем еще не признанные. В случае с Южной Осетией Грузия, расставшаяся со своей советской Конституцией, оказалась вне правового поля, поскольку она не обладала конституцией своей новой Республики; на этот момент у Грузии не стало также законных органов власти. Находясь в правовом вакууме и в то же время желая ликвидировать Юго-Осетинскую Советскую Демократическую Республику, грузинское руководство было вынуждено собрать Верховный Совет Грузинской ССР и принять решение, согласно которому отменялось постановление югоосетинского областного Совета о преобразовании области в Республику. Грузинские депутаты понимали, что их решение может иметь силу, если оно будет опираться на советское законодательство. Исходя из этого, Верховный Совет Грузии «обязал областной Совет Юго-Осетии придерживаться Конституции СССР и Грузинской ССР». Так юридически грамотные действия руководства Южной Осетии формально возвращали Грузию в лоно СССР. Получив из Тбилиси последние решения Верховного Совета ГССР, югоосетинское руководство в своем ответе напомнило грузинским властям об официальном выходе Грузии из состава СССР и о том, что в связи с этим юридической силы не имеет более ни Конституция Грузинской ССР, ни сам Верховный Совет и его Президиум. На этом основании, поясняли из Цхинвали, «Ваши решения для Грузии, а также для Юго-Осетии неправомочны» в отношении отмены решений Юго-Осетинского Совета о преобразовании области в Республику. Несомненно, в Грузии были высокообразованные юристы, но юридические казусы, в которых периодически оказывались новые власти в Тбилиси, были результатом другого явления – идеологического пресса, под давлением которого находилась Грузия. Таинство общественного бытия, очевидно, заключается не только в материальной субстанции, которая правит обществом, но и в духовной сфере. Идеология, по-своему будоража общественное сознание, обычно ведет к главной цели нетерпеливо и нередко суетно, часто заставляя при этом забывать о «деталях». Стоит отметить и другое – в Южной Осетии, принимая те или иные решения, связанные с преобразованиями политического статуса, руководители пытались строго соблюдать как букву закона, так и «субординацию с Грузией»; переписываясь с Тбилиси, без всякого раздражения они предлагали согласовывать с грузинской стороной свои действия. И это притом, что вооруженный конфликт между двумя новыми республиками все более разрастался. 28 ноября 1990 года так же методично, как ранее, в Южной Осетии занимались уточнением наименования своей Республики и высшего органа исполнительной власти. Было принято решение убрать из названия Республики слово «Демократическая» из-за перегрузки двумя политическими синонимами – «Советской» и «Демократической». Что касается правительства, то оно было названо – «Исполнительный Комитет Совета народных депутатов Юго-Осетинской Советской Республики». Одновременно депутатский корпус Юго-Осетинской Республики принял «Обращение к Верховному Совету Республики Грузия». Чтобы представить полнее миролюбивую позицию Южной Осетии, следует привести небольшой текст этого «Обращения»: «Совет народных депутатов Юго-Осетинской Советской Республики обращается к Верховному Совету Республики Грузия с предложением: делегировать в Юго-Осетию парламентскую группу для встречи с ее депутатами, представителями общественности для рассмотрения возникших проблем во взаимоотношениях. Считаем, что обсуждение, диалог, добрая воля к взаимопониманию – единственно цивилизованный и достойный наших народов путь к решению межнациональных вопросов на основе сбалансированного учета интересов обеих сторон. Убеждены, что такое совместное обсуждение приведет к принятию решений, соответствующих интересам обоих народов». Следует заметить, что приведенное «Обращение» не являлось плодом какого-либо дипломатического маневра или каких-то политических уловок. Несмотря на весь огромный и тягостный в прошлом груз, несмотря даже на кровопролитие и уже имевшееся большое количество беженцев, выехавших как из Южной Осетии, так и из районов Грузии, руководство Южной Осетии и простые люди глубоко сожалели о том, как все дальше и дальше по трагическому пути развивались отношения между осетинским и грузинским народами. Было ли возможно спасти ситуацию и направить ее по мирному руслу, как того хотели в Южной Осетии? Ответ, к сожалению, однозначный – грузинское общество, в особенности его новая политическая элита, гораздо более восприимчиво было к энергичным силовым решениям – ведь не один только Гамсахурдия желал покорить «грузинской культурой» весь мир, и не один человек – как тот одноногий – стоял головой вниз, ногами вверх... таких было слишком много в гамсахурдиевской Грузии. Предвосхищая возражения, добавим: не одна Южная Осетия становилась жертвой грузинского нацизма, от него пострадали и русские, и азербайджанцы, и армяне, и греки – все, кто жил в Грузии и не был грузином,.. мы уже не говорим об Абхазии, у которой все развивалось по тому же сценарию, по которому складывалась судьба Южной Осетии.

9 декабря 1990 года, как и было намечено решением Юго-Осетинского Совета, состоялись выборы народных депутатов Юго-Осетинской Советской Республики. 14 декабря газета «Советская Осетия» опубликовала информационное сообщение об итогах республиканских выборов. «На выборах в качестве наблюдателей присутствовали представители Всесоюзной Ассоциации национально-государственных, национально-территориальных образований и народов, не имеющих своей государственности – общественных движений суверенных республик». Здесь были представители Марийской Республики, Татарского общественного центра, общества Удмуртской Республики, общественной организации «Адыгэ хасэ» Карачаево-Черкесии, такой же организации Кабардино-Балкарской АССР, народного форума Абхазии «Аидгылара» Абхазской Республики. Согласно их «Акту», «выборы народных депутатов Верховного Совета Юго-Осетинской Советской Республики 9 декабря 1990 года прошли в точном и полном соответствии с Конституцией СССР, с конвенциями ООН, принятыми до настоящего времени». По данным Центральной избирательной комиссии, в выборах участвовало 71,9% от общего количества избирателей. Из 75 созданных избирательных округов выборы проводились в 68 округах, где было избрано большинством голосов 64 депутата – в 4 избирательных округах предусматривались повторные выборы.

Состоявшиеся выборы были по существу народным референдумом не только о политическом статусе Юго-Осетии, но и по всем другим вопросам, ранее решавшимся органами государственной власти Южной Осетии. В Грузии, несомненно, наблюдали за выборами в Южной Осетии. Более того, создавалось впечатление, что здесь больше всего ожидали как раз того результата, который, собственно, и состоялся. Успешные выборы в Южной Осетии новым властям Грузии давали больше поводов для политических демаршей, и в первую очередь демонстрации своей собственной «масштабной» «значимости и силы». 11 декабря 1990 года, когда уже результаты выборов в Южной Осетии стали известны, Верховный Совет Республики Грузии принял «Закон» по Юго-Осетинской Республике. В преамбуле его указывалось, что «сепаратистские силы в Юго-Осетинской автономной области пытаются путем образования т. н. Юго-Осетинской Советской Республики узурпировать государственную власть, посягнуть на территориальную целостность Республики Грузии и отторгнуть от Грузии ее историческую, неотъемлемую часть...» Каждый из тезисов, из которых состояла преамбула «Закона» Верховного Совета Грузии, не выдерживал критики. Например, о сепаратизме... Южной Осетии. Подлинный политический сепаратизм продемонстрировала Грузия, когда она без переговорного процесса с органами власти СССР, без референдума, без определения политического статуса в будущем независимом Грузинском государстве Абхазии, Аджарии и Южной Осетии, «по-партизански» – так, словно «перед объявлением войны», заявила о выходе из СССР. Куда более цивилизованно поступало руководство Южной Осетии, пытавшееся согласовать с Тбилиси свои действия. Об узурпации власти?.. Грузинская сторона пыталась ликвидировать Юго-Осетинскую автономию, а осетинское руководство, отражая интересы народа, решило сохранить эту автономию, для чего вынуждено было повысить ее статус. Что же до «исторической неотъемлемой части», то стоит ли еще раз к этому возвращаться... Напомним только о главном – в подавляющем большинстве территории, на которых расположена современная Грузия, на самом деле завоеваны Россией у Персии и Турции, они, эти самые исторические территории, обильно орошены кровью русских солдат и принадлежат де-факто России... и, не дай бог, у России появится точно такая же власть, какая сегодня у Грузии, мало не покажется, придет ведь не 11-я армия с Кировым и Орджоникидзе, а кто-нибудь «покруче», например, «русский Сталин», который будет отнимать свои русские земли... Ложью в преамбуле «Закона» являлось утверждение о том, «что Юго-Осетинская область была образована... вопреки воле проживающего в этом регионе коренного грузинского населения». Юго-Осетинская область в составе Грузии была действительно образована «вопреки воле», но только не грузинского населения, а осетинского, желавшего вместе с Северной Осетией быть в составе России. Что же касается «коренного грузинского населения» в Южной Осетии, то еще раз напомним – речь идет о грузинских селах, создававшихся в основном правительством Жордания после разгрома осетинских сел и насильственного переселения в Южную Осетию грузин.

Первый и ключевой пункт принятого 11 декабря 1990 года Верховным Советом Республики Грузии «Закона» лапидарно и четко формулировал: «Упразднить Юго-Осетинскую автономную область». Таким образом Грузия сама по своей доброй воле рассталась с политической целостностью своей республики. Депутаты грузинского парламента, очевидно, доверились собственным ксенофобским настроениям и не заметили, как «Законом» о ликвидации Юго-Осетинской автономии они разрушили тут же всю политическую и правовую конструкцию своей республики. Зато не в пример тогдашним депутатам и их председателю Гамсахурдия, многие годы диссидентствовавшему, нынешние президенты России и Грузии – В. Путин и М. Саакашвили – оба профессиональные юристы, кажется, без дискуссии согласились, что «Законом» от 11 декабря 1990 года Грузия «для себя» ликвидировала Юго-Осетинскую автономию, а последняя, получив таким образом волю, создала «для себя» «Юго-Осетинскую Советскую Республику». Этим же «Законом» беспочвенными стали обвинения Южной Осетии и в политическом сепаратизме, поскольку она выходила из состава Грузинской Республики согласно «Закону» от 11 декабря 1990 года; кстати, именно этот день должен был бы стать Днем независимости Южной Осетии. Что касается семи других пунктов «Закона», то одни из них лишь дополняли пункт «1», другие же в соответствии с первым пунктом переставали находиться в ведении Верховного Совета Республики Грузии или же, в лучшем случае, становились для Южной Осетии дискреционными. В Южной Осетии не сразу обратили внимание на правовой промах Тбилиси, предоставивший им независимость. Руководство республики продолжало по инерции отстаивать законность и суверенитет Юго-Осетинской Советской Республики. Впрочем, чисто эмпирически в Южной Осетии понимали собственную политическую свободу и ставили вопросы, связанные с делимитацией границы между Южной Осетией и Грузией. Последняя, в свою очередь, заговорила о территориальной целостности Грузинской Республики, понимая ее не как делимитацию, а политически довольно расширительно – возвращение Южной Осетии в Грузию с обещанием предоставить ей «широкие правовые полномочия». Но это позже, а в середине декабря 1990 года, когда Грузия, помимо принятия «Закона» о ликвидации Юго-Осетинской автономии, приступила еще к вооруженным действиям, стало ясно и другое – в Тбилиси твердо намерены пойти по тому же пути, на котором решал «осетинский вопрос» Жордания – начать в Южной Осетии геноцид. На этом этапе первенство брали не традиционные для грузинской элиты мизантропия или же ксенофобия, а скорее важность Южной Осетии как политической карты. Война с ней, с одной стороны, позволяла новой власти демонстрировать грузинскому обществу, отвлекая его от других насущных проблем, свой национальный патриотизм, с другой – дистанцироваться от Москвы, давно мешавшей местной партийно-советской и подпольной «буржуазии» приступить в Грузии не только к политическому господству, но и к экономическому.

На политическом поле, созданном в центре Кавказа Грузией и Южной Осетией, несомненно, действовала и Москва.

Нам, к сожалению, недоступны документы и материалы, которые бы пролили свет на позицию центральных государственных органов власти в отношениях, складывавшихся между Тбилиси и Цхинвали. В нашем распоряжении лишь данные, публиковавшиеся в открытой периодической печати. Несмотря на это, благодаря общественной деятельности автору известно, что Москва неофициально поддерживала Южную Осетию в ее противостоянии грузинским властям. В частности, в Северную и Южную Осетию приезжали высокого уровня представительные чиновники, давали щедрые обещания, связанные с улучшением экономического положения Южной Осетии; эти обещания, как правило, оставались на бумаге. Кстати, гораздо большую помощь Южной Осетии оказывали российские регионы, а не официальные власти. Главной заботой Центра – и это было естественно – являлось политическое развитие Грузии, практически вышедшей из-под влияния Москвы. Кремль никак не мог успокоить разбушевавшегося Гамсахурдия, сводившего счеты с Москвой. Последней было важно удержать Грузию в составе СССР, и в этом политическом стремлении она пыталась использовать противостояние Грузии и Южной Осетии. Очевидно и другое – помогая и Грузии, и Южной Осетии в их конфликте, Москва готова была принести в жертву Южную Осетию, но в обмен на серьезные политические уступки со стороны грузинских властей. В Кремле не совсем еще отдавали себе отчет в том, что идеологически «оболваненные» политики в Грузии подвластны собственной политической стихии, оторвать от которой их было не так-то просто. Не учитывалось, например, что для официального Тбилиси самым непривлекательным обещанием Москвы являлось возвращение Юго-Осетинской автономии в Грузию; гораздо больше грузинских политиков устраивали как «уход» Южной Осетии из Грузии, так и конфликт с ней. В свете этой достаточно четкой политической парадигмы, которой придерживались в Грузии, «Обращение» Президиума Верховного Совета СССР к Грузии и Южной Осетии следовало рассматривать как чисто формальный акт. В нем содержалось сжатое изложение фактов политического размежевания между Грузией и Южной Осетией. Акцент, однако, был сделан на «Законе» об упразднении Юго-Осетинской автономной области, было указано на то, что «любое решение об изменении статуса автономных образований» согласно Конституции СССР и Закону СССР «О разграничении полномочий между Союзом ССР и субъектами федераций» «подлежит рассмотрению Съездом народных депутатов СССР и только после утверждения съездом приобретает юридическую силу». «Обращение» заканчивалось призывом к Грузии и Южной Осетии «проявлять благоразумие и отменить свои антиконституционные решения». Приведенное «Обращение» по своей сути и форме скорее являлось свидетельством слабости государства, уходившего в прошлое. Может быть, поэтому адекватно (формально и, пожалуй, беспринципно!) к нему отнеслись в Верховном Совете Северо-Осетинской ССР, предложившем Грузии и Южной Осетии «сесть за стол переговоров... и обсудить вопросы об отмене решений областного совета народных депутатов Юго-Осетинской автономной области»... Необходимо отметить – грузинская сторона заигрывала с представителями Северной Осетии, поскольку опасалась единых и согласованных действий двух Осетий. Насколько это удавалось Тбилиси – трудно сказать, но был случай, когда Южная Осетия обратилась к Верховному Совету Северной Осетии с просьбой рассмотреть вопрос об объединении двух Осетий в составе единой Республики и вхождении в состав Российской Федерации. Президиум Верховного Совета Северной Осетии рассмотрел вопрос и с решением об отказе в такой просьбе Южной Осетии вынес на обсуждение Верховного Совета Республики. На сессии последнего был зачитан проект решения об отклонении просьбы Южной Осетии. Не будучи депутатом Верховного Совета Республики, но зная, что проект может быть одобрен, автор настоящих строк первым выступил с предложением изменить решение; депутаты с этим согласились, и сессия Верховного Совета поддержала обращение Южной Осетии об объединении Южной и Северной Осетии в рамках единой Республики с вхождением в состав Российской Федерации. Вялая позиция Северной Осетии в отношении Южной Осетии, вероятно, объяснялась давлением Москвы, не желавшей лишнего участника в нараставшем вооруженном конфликте в Закавказье.

Жестким было обращение к народам Советского Союза Чрезвычайной сессии Координационного Совета Ассамблеи горских народов Кавказа и Ассоциации национально-государственных, национально-территориальных образований и народов, не имеющих своей государственности. В нем были два главных положения: а) В первом, наиболее важном тезисе указывалось, что «повышая свой государственно-правовой статус, народ Юго-Осетии добивается права быть субъектом обновляющейся федерации – Союза суверенных республик; б) Этот акт народа был предпринят с целью покончить с бесчисленными унижениями и оскорблениями, кампанией травли осетинского народа официальными лицами, средствами массовой информации Грузии. Заканчивалось „Обращение“ заявлением о готовности „оказать необходимую помощь братскому осетинскому народу“. Тем самым давалось понять, что в случае продолжения вооруженного давления на Южную Осетию со стороны Грузии малые народы готовы будут поддержать Южную Осетию в военном отношении. В связи с этим следует заметить – конфликт позже стал не просто разрастаться, но принимал угрожающие для южных осетин формы. Но войну с агрессором Южная Осетия фактически выносила на собственных плечах. Несмотря на это, моральная поддержка малых народов СССР для южных осетин, противостоявших развивающемуся в Грузии фашизму, имела огромное значение. Особо в этом отношении стоило отметить солидарность с Южной Осетией абхазского народа, близкого по культуре и духу осетинам. Народ Абхазии сам под игом грузинского господства испытал немало невзгод и хорошо понимал, с кем и с чем приходится бороться южным осетинам. В письме к Президенту СССР М. Горбачеву и председателю Верховного Совета Грузии З. Гамсахурдия от Народного форума Абхазии „Единение“ подчеркивалось, что „по своему цинизму и жестокости“ грузинские власти превзошли так называемую Демократическую Республику Жордания, а решения Верховного Совета Грузии сопоставлялись с „правительственными и правовыми нормами“ „нацизма и сталинизма“.

Относительно вялотекущие события в Южной Осетии не устраивали ни Тбилиси, ни Москву. Грузинский политический сепаратизм, расшатывавший государственные устои СССР, с каждым днем набирал темпы. Чуть ли не ежедневно выступавший по грузинскому телевидению Звиад Гамсахурдия постоянно повторял один и тот же политический лозунг о свободе и независимости Грузии и необходимости создания в республике новой государственности и государственных структур. К выходу из СССР готовились и Прибалтийские республики – их депутаты на сессиях Верховного Совета СССР вели себя подчеркнуто независимо и не скрывали своих политических целей. В этой обстановке, близкой к политическому хаосу, Президент СССР М. Горбачев смотрелся мелко и беспомощно. Решив вскрыть один из главных нарывов СССР, каким, несомненно, был грузинский фашизм, он решил обострить ситуацию на юге и втянуть Грузию в такие события, которые заставили бы неуправляемого Гамсахурдия забыть о главном – о выходе из СССР. 7 января 1991 года М. Горбачев подписал Указ «О некоторых законодательных актах, принятых в декабре 1990 года в Грузинской ССР». Согласно Указу, Президент СССР аннулировал все решения Юго-Осетии о политическом статусе, так же как ликвидацию Грузией Юго-Осетинской автономии, т. е. все как бы возвращалось к исходному положению. Но вполне намеренно в Указе Горбачева был обойден молчанием главный вопрос – о выходе Грузии из состава СССР и о принятом 20 июня 1990 года решении. В Кремле понимали: если отменить то решение, из-за которого Юго-Осетия была вынуждена прибегнуть к сохранению своего политического статуса и к адекватным действиям, то грузинские политические силы во главе с Гамсахурдия обрушатся на центральные власти. Бросить новоявленного грузинского неонациста в Южную Осетию имело больше смысла, да и сделать это было не сложно. В Кремле надеялись, что обострение политической ситуации в Южной Осетии отвлечет Гамсахурдия, остро поднимавшего вопрос о выходе Грузии из состава Советского Союза. В Указе Горбачева «О некоторых законодательных актах...» предписывалось Грузинской ССР «вывести в трехдневный срок с территории Юго-Осетинской автономной области все вооруженные формирования, за исключением войск Министерства внутренних дел СССР»; в Москве знали, что в войне с Южной Осетией действуют под прикрытием МВД СССР войска грузинского МВД, пополненные за счет криминала. Северо-Осетинские власти, проявлявшие политическую наивность, не только поддержали Указ Президента СССР, но и поверили в то, что после этого Указа наступит мир. Здесь еще достаточно консервативно рассматривали перспективы самого государства СССР и не допускали мысли, что кто-то не решится на выполнение Указа самого Горбачева. Более трезво и сдержанно относились к Горбачеву и его Указу в Южной Осетии; здесь были убеждены, что Гамсахурдия не станет выполнять Указ Кремля, и ждали, когда об этом заявит Тбилиси. Только 18 января 1991 года Совет народных депутатов Юго-Осетии принял решение в поддержку Указа Горбачева; в Цхинвали уже знали, что Гамсахурдия решительно отказался выполнять не только этот Указ, но и какие-либо другие решения главы государства СССР. В связи с этой позицией Гамсахурдия Южная Осетия логично предлагала ввести чрезвычайное положение «на всей территории Южной Осетии и осуществить его режим силами войск МВД СССР». Одновременно югоосетинская сторона требовала немедленного вывода контингента грузинской милиции из Цхинвали. Как и замышлялось, Указ Президента СССР подтолкнул Гамсахурдия к эскалации военных действий: наращивался обстрел Цхинвали, в Южную Осетию были введены новые отряды грузинских бандформирований. Не обошлось и без того, чтобы не придать войне с Осетией сугубо грузинский почерк: так, ночью с 12 на 13 января крупнокалиберным пулеметом «из бронетранспортера МВД Грузии» была обстреляна областная больница, поскольку в ней лежали помимо обычных больных раненные югоосетинские защитники Южной Осетии. Но не только в особой жестокости заключался «национальный почерк» ворвавшегося в Цхинвали врага. 19 января, т. е. спустя неделю после обстрела больницы, министр МВД Грузии заявил средствам массовой информации о том, будто осетинские боевики напали на машину скорой помощи. Подобное заявление министра МВД Грузии понадобилось для того, чтобы прикрыть свой вандализм в случае с югоосетинской больницей и в целях сокрытия другого приказа, согласно которому особо тщательному обстрелу со стороны грузинских вооруженных сил стали подвергаться югоосетинские машины скорой помощи. Тотальная стрельба по населенным пунктам, организованная в Южной Осетии, преследовала две цели: а) превратить территорию области, объятую вооруженным террором, в непригодную для проживания и изгнать все ее население в Северную Осетию; одновременно специальные грузинские вооруженные отряды занимались депортацией осетинского населения из всех грузинских районов; б) вокруг геноцида осетин в Грузии развернулась политическая кампания под лозунгом «борьбы за свободу и независимость Грузии». Эти две цели, публично объявленные как «национальные», на самом деле были подчинены решению основной задачи – выходу Грузии из СССР. Гамсахурдия и его соратники рассчитывали, что, «спасая Южную Осетию», Кремль предпримет энергичные вооруженные меры в отношении грузинских войск, и тогда бы это было достаточным поводом для того, чтобы демонстративно объявить о выходе из СССР, которого больше всего ожидала грузинская коррумпированная политическая элита. Но Горбачев и его команда внимательно следили за событиями и вовсе не собирались в Южной Осетии что-либо «гасить», тем более не были намерены мешать грузинскому вождю. Им удобнее и выгоднее было «играть в идиота», и с этой целью Верховный Совет СССР принял «Постановление о положении в Юго-Осетинской автономной области и мерах по стабилизации обстановки в регионе». В пункте «1» этого «Постановления» хладнокровно перечислялись преступления грузинских нацистов – так, будто все это происходило не в СССР, а где-то в Африке с племенем бушменов. В «Постановлении» не было даже слабого упрека или же намека грузинским властям, осуществлявшим геноцид в отношении осетинского народа, о «неудовольствии». Впечатление создавалось такое, что депутаты Верховного Совета СССР, накануне побывавшие в Южной Осетии и видевшие собственными глазами, как в одночасье более 100 тысяч осетин, покинувших Грузию, превратились в бедствующих беженцев, видимо, были не живые люди, а нечто вроде роботов, не выразивших свой протест. Бесчувственность и степень преступности советских депутатов проявились в пункте «2», согласно которому рекомендовалось «Верховному Совету Грузии в трехдневный срок рассмотреть вопрос о распространении режима чрезвычайного положения на всю территорию Южной Осетии с участием внутренних войск МВД СССР». Иначе говоря, высший властный орган СССР поручал бесноватому вождю грузинских неонацистов добить «шаловливых» осетин и тем самым дать ему насладиться вдоволь мизантропией с надеждой, что он останется доволен Кремлем. «Постановление» Верховного Совета СССР и невмешательство самого Президента СССР в войну, происходившую между Грузией и Южной Осетией, как и многое другое – например, болтовня о «перестройке», были явными признаками умиравшего государства. При этом его хоронили не только фашисты Гамсахурдия в союзе с прибалтами, но и бывшие цэковские фундаменталисты, переодевшиеся в «европейских» лжедемократов. Что же до Южной Осетии, то она для них была всего лишь футбольным мячом, все время находившимся в воздухе. Последний удар по нему наносили, как правило, не кремлевские игроки, занятые совсем другими мыслями, а Гамсахурдия. Отвечая на «Постановление» Верховного Совета СССР и лично Председателю А.И. Лукьянову, грузинский лидер «поправил» советских депутатов – он сообщил им, что нет уже «Грузинской ССР», а есть «Республика Грузия». Отсюда вытекало все остальное, и прежде всего выход Республики Грузии из юрисдикции Верховного Совета СССР. Единственное, с чем соглашался Гамсахурдия, – это разоружение «окопавшихся в г. Цхинвали и Джавском районе осетинских экстремистов»...; он также обещал «ответить» «за безопасность населения других районов бывшей АО». Попросту говоря, Звиад Гамсахурдия и депутаты Верховного Совета СССР сошлись на лжи. Обе стороны искали в ней свою собственную выгоду.

Ложь председателя Верховного Совета СССР, подписавшего «Постановление» по Южной Осетии, нельзя было отнести к «элементам» идеологии – она являлась всего лишь «тактическим приемом», свидетельствовавшим о политической обреченности тех, кто посредством лжи пытался спасти великую державу. Иного «качества» лжи придерживался Гамсахурдия. Для него она представляла собой важнейший элемент идеологии. Это вовсе не потому, что глава грузинского государства был «отпетый лгун» – не менее, чем Гамсахурдия, во лжи нуждалось абсолютное большинство грузинского общества. Чтобы представить состояние этого общества, находившегося в плену «национальной идеологии», стоит обратиться к исследованию В.Ф. Петренко «Основы психосемантики»; в 1990 году ученый изучал грузинское общество, переживавшее глубокий социальный надлом, и установил, насколько заметно в этом обществе изменился «вектор фразеологизма». В приведенной В.Ф. Петренко «шкале фразеологизмов» первое место в грузинском обществе занимал такой – «рыть могилу кому-нибудь», затем – «снять руку с совести», на третьем месте – «продать душу». Недалеко от этих фразеологизмов, присущих грузинам 90-х годов XX века, была расположена фраза – «взять грех на душу». В связи с этой последней рассмотрим, как конкретно самый «Святой» в грузинском обществе «брал грех на душу». Речь идет о Католикосе-Патриархе всея Грузии. Предварительно уточним еще – в исследовании В.Ф. Петренко установлено, что в грузинском обществе 90-х годов «в рамках архетипических – вечных профессий наибольший статус» имела «деятельность духовного пастыря». В свете этих двух психосемантических фактов рассмотрим письмо Католикоса-Патриарха Илии II, отправленное им Святейшеству Патриарху Московскому и всея Руси, но сначала напомним: 22 февраля 1991 года Алексий II направил грузинскому Католикосу и всем верующим Грузии обращение, полное сочувствия Южной Осетии, где гибли люди и где не стало больше места для Бога и Веры. Патриарх всея Руси писал: «Один скончавшийся несколько лет назад московский священник на вопрос, что нельзя есть Постом, напутствовал: „Людей не ешь...“ Алексий II спрашивал: „Как же можно войти в Пост, приблизиться к Чаше Христовой, творя или оправдывая насилия?! А оно сегодня – в Южной Осетии и на улицах Цхинвали“. Весь текст письма Алексия II был выверен не только с точки зрения христианских заповедей, но и в смысле достоверности фактов, имевших место в Южной Осетии. Грузинскому Патриарху письмо Алексия II не понравилось. Он сбросил с себя одежды Святого, оделся в тогу дьявола и стал „брать грех на душу“: „Вся трагедия и состоит в том, – писал Католикос Илия II, – что на грузинской земле проливается именно грузинская кровь, грузины вынуждены обороняться от тех людей, которых Грузия спасла, приняла как беженцев и которые вместо благодарности претендуют на нашу территорию и угрожают отторгнуть ее от Грузии“. Илия II и мысли не допускал, что есть Южная Осетия, что она занимает свою собственную древнюю Землю, что на этой Земле – древнейшие памятники, никому, кроме осетин, не принадлежавшие. Но грузинского Католикоса, говорившего неправду и утверждавшего, что грузины „обороняются“, „осетины отнимают у грузин их родину, не стоило строго судить. От него, как Святого „всея Грузии“, грузинское общество, находившееся в плену новой идеологии, ожидало услышать то, о чем говорил Католикос. Скажи он правду, которую, несомненно, знал, и он внес бы в среду верующих грузин раскол. Илие II, конечно же, было известно и о насильственном выселении из Грузии осетин, русских, азербайджанцев, греков, армян. Он знал и о главном лозунге Грузии – „Грузия для грузин“, и о делении местных жителей на „коренных и некоренных“. Несмотря на это, Илия II уверял в письме Алексия II: „Грузия – многонациональная республика. Представители многих народов живут у нас, и все они чувствуют теплоту и братское отношение грузинского народа и пользуются всеми правами, какими пользуется грузинский народ“. Несомненно, Католикос был осведомлен и в том, как в Грузии запрещалось преподавание в осетинских школах осетинского языка и литературы, как обучение переводилось на грузинский язык и осуществлялась программа насильственной ассимиляции негрузинского населения. Но Илия II „брал грех на душу“ и утверждал: «Ведь ни для кого не секрет, что уровень национального просвещения и национальной культуры в Северо-Осетинской АССР гораздо ниже, чем у осетин в Грузии“.

Среди грузинских фразеологизмов, по данным В.Ф. Петренко, в 90-х годах минувшего века на втором месте значилось «снять руку с совести», по-русски – «потерять совесть», «потерять лицо». Изучая грузинское общество, в основном студенческую среду, исследователь, естественно, замечает серьезные психосемантические нарушения между двумя полюсами – положительным и отрицательным, при которых негативное поведение человека становится преобладающим.

В.Ф. Петренко, фиксируя фразеологические факты, раскрывает нам смысловую сторону единиц языка, но от этих важных данных не переходит к факторам социальным и идеологическим, определяющим единицы языка и ведущим к понятиям и предметам действительности. Грузинское «снять руку с совести» – фразеологизм, занявший в таблице Петренко второе место, – это прежде всего указание на господство в обществе идеологического фактора, которое, собственно, предопределяет соотношение двух разновидностей лжи: разрушительной и созидательной. Лидер Грузии Гамсахурдия – типичный представитель разрушительной лжи. В ней он не знал меры и даже чисто внешне создавал впечатление полной патологичности из-за неумеренной лжи. Гамсахурдия «снял руку с совести», когда писал свое «Обращение Верховного Совета Республики Грузия к ООН, народам и правительствам стран мира». Само по себе столь масштабное, планетарное «Обращение...» при относительной незначительности Грузии как «мировой величины» содержит ложный посыл. В нем, в «Обращении», Юго-Осетинская область» рассматривается как «географический центр Грузии», как «историческая родина грузинского народа, колыбель его духовной и материальной культуры». По этой фразе те же африканские бушмены, если бы они умели читать, должны были подумать, что грузины вышли из Южной Осетии и у них отнимают родину. Впрочем, в 1990 году автор был в Англии, и в Лондоне ему довелось услышать с телеэкрана о том, как «дикие горские племена, известные как осетины» совершают нападения на Грузию. «Сняв руку с совести», Гамсахурдия позволял себе «в мировом масштабе» утверждать, что «осетинская бюрократия, узурпировавшая власть за годы существования незаконно созданной в 1922 г. автономной области – т. н. Юго-Осетии, пытается сегодня... выкручивать руки грузинскому народу»... Председатель Верховного Совета Грузии свое «Обращение» писал 28 февраля 1991 года, когда в Южной Осетии оставалось менее 30 тысяч жителей, когда большая часть населения покинула свою родину – Южную Осетию и на правах беженцев скиталась в России. Как уверял Гамсахурдия «планету», 30 тысяч южных осетин, находившиеся круглосуточно под обстрелом грузинских войск, «выкручивали руки» пятимиллионному «грузинскому народу». Несмотря на дикую ложь, Гамсахурдия не столько «сердился» на Южную Осетию, сколько на СССР и Россию. Острие его лжи, как и весь идеологический накал, было направлено против СССР и России, обсуждавших проекты «обновленной федерации». Гамсахурдия, лидер Грузии, знал настроения грузинского общества, фактически противостоящего всему русскому. Ему предлагалось заключить «союзный договор», против чего он боролся; не желая подписывать подобный договор, он лгал на «весь мир», лишь бы осуществить давнюю «мечту народа». Тот же В.Ф. Петренко исследовал семантическое пространство грузинских стереотипов, и оказалось, что грузин и русский в 1990 году находились на двух разных полюсах: грузин – «как наиболее ловкий и изворотливый – на одном полюсе» семантического фактора, а на другом – воин, военный, палач, русский. Соответственно, в этом разноуровневом ряду автостереотип грузина соседствовал с понятиями «мой идеал» и «идеал общества», на противоположном полюсе были русские, «ролевая позиция которых связывалась с „военным“, „палачом“. Говоря иначе, грузинское общество периода Гамсахурдия, испытывавшее немало социальных невзгод, благодаря идеологической фетишизации остается „идеальным обществом“ – точно так же, как это было в предвоенные годы в фашистской Германии и в СССР. На другом полюсе – „русские“, „Россия“ – образ врага, без чего „грузинская идеология“ могла бы рассматриваться как „незавершенная“. „Положительное отношение у грузинских студентов Петренко наблюдал к американцам, японцам, немцам, эстонцам, в 90-е годы все еще противостоящим России. На этом этапе грузинской истории Гамсахурдия представлял собой альфу и омегу грузинского общества. Он был не в меру „ловким“ и не в меру „изворотливым“ – и отвечал вполне семантическому стереотипу грузина. На другой день после „Обращения“ к „народам мира“ лидер Грузии посылал еще одно „Обращение“. На этот раз „К осетинскому населению“ Южной Осетии. В нем нет уже исторических посылок и утверждений, что Южная Осетия – „центр Грузии“, „колыбель Грузии“, есть факт – „грузины и осетины, которые на этой земле долгое время жили в мире и дружбе“. Естественно, в „Обращении“ Гамсахурдия нет „упреков“, тем более обвинений по поводу того, что „осетины выкручивают руки грузинскому народу“ – напиши он такое, это не понравилось бы прежде всего самим грузинам. Главный смысл „Обращения“ к осетинам заключался в том, чтобы они разоружились, давая возможность установить грузинскую власть в виде „префектуры“. В „Обращении“ нет ничего о снятии вооруженной блокады Южной Осетии, об отводе грузинских войск из прифронтовой зоны – даже обещаний таких не давалось. „Обращение“ писалось после того, как Гамсахурдия принял „Постановление“ Президиума Верховного Совета Республики Грузии „О продлении срока действия чрезвычайного положения на территории Цхинвали“. Это фактически означало продление срока военной блокады и ведения войны с Южной Осетией. В Москве по настойчивым требованиям Северной Осетии, в частности Председателя Верховного Совета Северной Осетии А.Х. Галазова, предлагали ввести чрезвычайное положение в Южной Осетии силами МВД СССР, но Гамсахурдия в этом видел „расчленение исторической территориальной целостности Грузии“ и „вмешательство во внутренние“ дела „суверенной Республики Грузии“; страсти здесь настолько накалились, что лидер Грузии, в такие минуты производивший впечатление тяжело больного человека, пригрозил А.Х. Галазову „принять“ к нему „соответствующие меры“ по поводу его «провокационной деятельности“.

В разгар грузинского национализма, когда еще его идейное состояние находилось на полпути к неонацизму, Южную Осетию грузинские неформалы называли «грудью» «Матери Грузии». Угрозы в адрес осетин, якобы покушавшихся отторгнуть Южную Осетию от Грузии и тем «отнять от груди» грузин, были самыми жестокими. По мысли И.Б. Санакоева, острота осетинской проблемы была связана с формированием в Грузии и Южной Осетии новых политических элит. Бесспорно, автор прав, однако, не стоит столь «локально» рассматривать сложный по социальной природе, сфокусированный в небольшой Южной Осетии процесс, отчетливо отразивший драматические события распада СССР. Несомненно, что у грузино-осетинского конфликта есть своя собственная «местная» текстура: приход в Грузии новой политической элиты, исповедовавшей принципиально иную идеологию, хорошо бросался в глаза, но была ли в Южной Осетии, кроме оппозиции к областному комитету партии, сколько-нибудь сформировавшаяся самостоятельная политическая сила, которая бы имела свою собственную социальную базу? Не являлось ли политическое движение, развернувшееся в Южной Осетии, сопротивлением грузинскому неонацизму, угрожавшему народу жестоким геноцидом? Впрочем, И.Б. Санакоев рисует реальную политическую картину, создавшуюся накануне вторжения грузинских войск в Южную Осетию. По его данным, формальная официальная власть обкома партии Южной Осетии принадлежала секретарю этого обкома В. Гохелашвили, грузину по национальности, державшемуся грузинской стороны. Другого легитимного руководства в Южной Осетии не было, что явно свидетельствовало о слабости в Южной Осетии политических сил и процессов формирования здесь этнической элиты. Этим воспользовались грузинские власти, вскормленные теневой экономикой, и направившие вооруженные отряды в Южную Осетию. Результатом нападения явились захват Цхинвали, сожжение 100 населенных пунктов, гибель более 1000 человек, миграция большей части населения Южной Осетии. Эти факты, несмотря на подлинный их трагизм, относятся к локальной стороне грузино-осетинского конфликта. При этом главными в нем оставались все же не столько факторы грузино-осетинского противостояния, сколько постоянная со стороны грузинского руководства проверка политического «самочувствия» Москвы. Звиад Гамсахурдия, находившийся на волне агрессивной идеологии, обладал незаурядным социальным чутьем, позволявшим ему угадывать неуклонность распада СССР. Он наносил удары великой державе, за дыханием которой еще недавно следил весь мир. Глава этой державы, ничего не изменив в социальной системе страны, лозунгом о демократии подорвал ее идеологические основы и был явно «слабее» Грузии, сцементированной идеологией нацизма. Столкнувшись на югоосетинской площадке, Горбачев вел себя неуверенно, его постановления и решения на этой, казалось, не столь важной для великой державы географической точке не имели уже решительно никакого значения, и это было хорошо видно не только из Тбилиси, но и из Цхинвали. Еще недавно в Кремле ожидали, что взбесившийся новоявленный лидер Грузии, как неопытный политик-диссидент, похоронит себя на развалинах Цхинвали и осетинских сел. Это бы и случилось, если бы в Кремле на фоне грузино-осетинских событий были способны увидеть свою собственную политическую перспективу. Но судьба Южной Осетии, как и других народов, входивших в СССР, оказалась в руках политических слепцов, задолго до распада СССР знавших одну-единственную страсть – страсть к лихоимству. В далеком от Кремля Цхинвале, заброшенном колониальными властями Грузии городе, простые, разоренные, нищенствующие граждане СССР были в политике намного прозорливее, чем те, кто в Центре все еще продолжал играть в большую политику. 3 апреля 1991 года из Южной Осетии направили «Открытое письмо Президенту СССР Горбачеву М.С.» Оно начиналось с главного – с судьбы СССР: «Три месяца идет война в Южной Осетии, – писали из Цхинвали, – три месяца методично и целенаправленно осуществляется геноцид нашего народа. Истребляется народ, который является одним из самых преданных Ваших союзников в борьбе за сохранение единства в нашей стране.

Кровью расстрелянных, кровью изувеченных нечеловеческими пытками в штабах грузинских экстремистов, кровью раненых наших соотечественников, криками осиротевших детей, слезами матерей, последним взглядом тысяч беженцев на разоренные родные пепелища, предсмертной агонией замерзших в блокадную зиму стариков в доме для престарелых и младенцев в родильном доме мы скрепили референдум 17 марта» о сохранении СССР. Президенту СССР жители Южной Осетии пытались объяснить – «сегодня здесь, в Южной Осетии, решается не только судьба осетинского народа. Речь идет о будущем облике нашего государства». Не в Кремле, а в Цхинвали было хорошо видно, что у штурвала огромного государства – заурядный комбайнер, не способный научиться правильно произносить название одной из союзных республик. Студенты и преподаватели педагогического института писали Горбачеву: «Президент страны, Вы не способны обеспечить своим гражданам священного во всех странах мира права – права на жизнь», объясняя ему, что в Грузии – тот же фашизм, какой был в 1937 году в Испании во время итало-германской интервенции, варварски уничтоживший древний город Гернику.

Смертный приговор великой державе подписал не только Гамсахурдия, но и Верховный Совет Российской Федерации во главе с Б.Н. Ельциным, принявшим Закон о суверенитете РСФСР, что окончательно отодвигало Президента СССР на вторые роли. В самом начале апреля 1991 года Ельцин, чтобы подчеркнуть свою самостоятельность и политическую мобильность и тем еще раз поставить «на место» Горбачева, решил встретиться с Гамсахурдия. Последний согласился на двустороннюю встречу по двум причинам: а) с Ельциным грузинского лидера объединяло социальное родство, ведшее их к более высокой власти; б) договорившись с главой Российской Федерации, Гамсахурдия рассчитывал получить преимущество в политических решениях по Южной Осетии. С этой надеждой, отправляясь на бронетранспортере в грузинское село Казбеги на встречу с Ельциным, он прихватил с собой два бурдюка грузинского вина. Последняя деталь выразительно выдавала «серьезность» политических намерений, которые были у Гамсахурдия. На встречу в Казбеги приехали также официальные лица Северной Осетии, однако они к переговорам не были допущены. По свидетельству одного из осетинских представителей, встреча в Казбеги не предусматривала протокольности и происходила с заметной политической босяковатостью. Банкет начался раньше, чем подписание документа. Последний был составлен так, как того желал Гамсахурдия: согласно «Протоколу», подписанному обеими сторонами, МВД России и Грузии обязывались создать совместную комиссию «для изучения обстановки» в Южной Осетии. МВД РСФСР и МВД Грузии также создавали совместный отряд «для разоружения всех незаконных формирований на территории бывшей Юго-Осетинской автономной области». Указанный пункт «Протокола» был фактически продиктован самим Гамсахурдия. В нем, как видно, речь шла о разоружении югоосетинских вооруженных формирований, оборонявших Южную Осетию от агрессии, но нигде не говорилось о грузинских формированиях, обстреливавших Южную Осетию. Не менее ответственную статью «Протокола» – о выводе «с территории бывшей Юго-Осетинской автономной области» частей Советской Армии, мешавшей Грузии продолжить свой геноцид, глава Российской Федерации принял без каких-либо условий. Обращало на себя внимание, что Ельцин, подписывая «Протокол», не обратил внимания и на такую «мелочь», как слова формулировки – «бывшая Юго-Осетинская автономная область», несмотря на то, что Юго-Осетинская автономия не прекращала своего существования. Что касается других статей «Протокола» – о возвращении беженцев, о возмещении им материального ущерба – тех статей, которые мог бы приписать себе в качестве заслуги Ельцин, то они являлись не более чем «намерениями». Впрочем, в целом «Протокол» не имел никакой практической силы, главная его цель состояла в том, чтобы продемонстрировать Президенту СССР свою независимость и солидарность во имя этой «независимости». Более трезвые решения, чем в Казбеги, были приняты депутатами Верховного Совета РСФСР. «Постановлением» этого Совета Грузии предлагалось восстановить в Южной Осетии автономию, снять блокаду, возвратить беженцев, освободить председателя югоосетинского областного Совета Т.Г. Кулумбегова, похищенного грузинской стороной, выражалась солидарность с осетинским народом; в «Постановлении» Совета Российской Федерации не был забыт и Горбачев, от которого требовали принятия срочных мер. Пункт о Президенте СССР был записан, скорее всего, для того, чтобы подчеркнуть его беспомощность в югоосетинской проблеме. В конце марта – начале апреля 1991 года для российских и союзных властей в Москве Южная Осетия, похоже, напоминала раскаленный каштан, который непримиримые оппоненты норовили подбросить друг другу. «Постановление» Верховного Совета РСФСР, о котором сказано выше, было принято 31 марта, а 1 апреля состоялось «Постановление» Верховного Совета СССР. Последнее по своей форме и существу решений было наиболее жестким. Оно предписывало Президенту СССР «ввести чрезвычайное положение на всей территории Юго-Осетинской автономной области силами внутренних войск МВД СССР». Кроме того, прокуратуре Союза ССР и МВД СССР предписывалось сформировать следственные группы по расследованию преступлений, совершенных на территории Юго-Осетинской автономной области в ходе конфликта, а также комиссию «по определению ущерба, нанесенного» Южной Осетии. Были и другие положения «Постановления» Верховного Совета СССР, но они, несмотря на их разумность, запоздали по меньшей мере на год. Кремлевские власти на пороге своей исторической смены будто самим провидением были обречены на политическую беспечность и постоянно проигрывали Гамсахурдия, непрофессиональному политику, к тому же больному человеку. В тот же день, когда в Москве заседал Верховный Совет РСФСР, принимавший «Постановление» по Южной Осетии, в Грузии происходил референдум по вопросу о восстановлении независимой Грузии на основании Декларации от 26 мая 1918 года», т. е. о выходе Республики Грузии из СССР. По официальным данным, достоверность которых вряд ли кто-либо мог проверить, 99,6% участвовавших в голосовании поддержали идею независимости Грузии и, стало быть, выход ее из состава СССР. В свете грузинского референдума постановления Верховного Совета Российской Федерации и Верховного Совета СССР явно теряли силу. Референдум ставил перед Президентом СССР сложные задачи, на решение которых заурядный Горбачев, конечно же, не был способен. Тем более что референдум вызвал в Грузии всплеск национализма, набиравшего силу и быстро эволюционировавшего в сторону нацизма. Народные депутаты СССР от Республики Грузии Абуладзе, Адвадзе, Бакрадзе, Буачидзе, Гамкрелидзе, Шенгелия решительно выступали против «Постановления» Верховного Совета РСФСР по Южной Осетии, рассматривая его «как прямое вмешательство во внутренние дела суверенной Грузии». Как видно, весной 1991 года, после проведения референдума Грузия сделала серьезный шаг к политическому отделению от СССР. Он поставил СССР, переживавший глубокий экономический и политический кризис, в тяжелое положение. С этого момента центробежные силы страны, включавшие в себя представителей высшего эшелона партийно-советской элиты, теневой экономики и советских распределительных институтов, еще недавно оглядывавшиеся на СССР как на несокрушимый бастион, с лихорадочной поспешностью, как перед землетрясением, стали готовиться к крушению великой державы. Еще громче зазвучали идеи о демократии, свободе и независимости народов. Особенно горячо их поддержали наиболее выдающиеся представители советской интеллигенции – полунищей, партией загнанной в угол, в очередной раз поверившей в свободу личности. Что же до разоренной, истекавшей кровью Южной Осетии – первой жертвы распада СССР, то здесь, как нигде в СССР, зримой становилась постигшая страну политическая катастрофа. В условиях охватившего СССР политического сепаратизма – так, будто в этом вина Южной Осетии, руководство Юго-Осетинской республики, подчиняясь высоким нравственным ценностям, не всегда уместным в политике, в одностороннем порядке приняло решение подчиниться Указу Президиума СССР и Постановлению Верховного Совета СССР и отменило свое постановление, согласно которому ранее Юго-Осетинская автономная область была преобразована «в Юго-Осетинскую Советскую Демократическую Республику». Цхинвальские руководители надеялись, что в ответ на это политическое отступление тбилисские власти «смягчатся» и, в свою очередь, отступят от своей вооруженной агрессии. Несомненно, в Грузии обратили внимание на решение руководства Южной Осетии, но расценили его как собственную победу и принялись за более энергичные меры, направленные на уничтожение Южной Осетии как географического, этнического и административного пространства. В Тбилиси решили приступить к административному демонтажу Южной Осетии. С этой целью был упразднен Цхинвальский район и его территория была присоединена к Горийскому району. То же самое было проделано с Корнисским районом Южной Осетии, отнесенном согласно указу Гамсахурдия к Карельскому району. Были отняты и отданы грузинским сельским советам около 24 тысяч гектаров земли Джавского района. Эти решения руководства Грузии стоило рассматривать как предварительные. Вскоре Ленингорский район полностью был отторгнут от Южной Осетии и переименован в Ахалгорскую префектуру. По поводу политико-административного разрушения Юго-Осетинской области в Цхинвали состоялось общее собрание народных депутатов всех уровней – вплоть до сельских советов. Оно рассматривало решения руководства Грузии как стремление к ликвидации Южной Осетии в ее политико-административных и этнических формах. Участники собрания апеллировали к Президенту СССР, Верховному Совету СССР, требуя восстановления в соответствии с Конституцией СССР Юго-Осетинской автономной области. Одновременно ставился вопрос о признании автономной области в качестве самостоятельного участника договора о Союзе Суверенных Республик с правом вхождения в новую Федерацию Республик. Указывалось и на другое – в случае непризнания права Юго-Осетинской автономной области на самоопределение и статус участника подписания договора о союзе суверенных государств, Совет народных депутатов Южной Осетии оставлял за собой право о возврате к решению «О преобразовании Юго-Осетинской автономной области в Юго-Осетинскую Советскую Демократическую Республику». Но новые решения Тбилиси, в результате которых демонтировалась Южная Осетия как политико-административная структура, так же, как и ходатайства Цхинвальского руководства по восстановлению Юго-Осетинской автономной области, не получали со стороны Москвы адекватной реакции. Было заметно, что перед Центром возникали более глобальные и на редкость сложные проблемы, связанные с существованием самого Союза ССР. К осени 1991 года не только Грузия, но и прибалтийские республики больше напоминали самопровозглашенные государственные образования. Политические основы существования СССР серьезно подрывались Верховным Советом Российской Федерации, противостоящим во главе с Ельциным руководству СССР. В этих условиях, когда отдельные части великой державы объявили себя «суверенными» республиками и переставали считаться с кремлевским руководством, Юго-Осетинская автономная область стала напоминать небольшой тонущий корабль, судьба которого, никого, кроме его пассажиров, больше не волновала. Разоренной и более чем наполовину обезлюдевшей Южной Осетией безраздельно «занималась» Грузия, оказавшаяся к осени 1991 года на пике неонацистского национального движения. На югоосетинском политическом поле грузинские лидеры и их войсковые отряды «отрабатывали» традиционные мизантропические «ценности» в фашистском их истолковании. При этом социальной базой новых идеологических подвижек, происходивших в Грузии, оставалась все та же теневая экономика и национальная коррумпированная прослойка, задававшие тон в политической жизни Грузии. Предпосылкой усиления неонацизма явилась подорванная государственная экономика, огромная армия разоренных крестьян и обнищавших масс населения, чье внимание остро нуждалось в социальных обещаниях и призывных лозунгах. На новом этапе идеологического «гиногенеза» наиболее популярными были лозунги о «свободе» и «независимости», главными врагами Грузии объявлялись «Кремль» и «Южная Осетия», как «препятствовавшие» осуществлению «национальной идеи» Грузии. Подвергая Кремль разного рода политическим нападкам и объясняя все «несчастья Грузии» кознями Москвы, грузинское руководство приступило в Южной Осетии к тотальному насилию. Кроме геноцида в отношении осетин оно обуславливалось теперь еще двумя другими задачами: а) вооруженной разнузданностью в Южной Осетии подчеркивалась независимость Грузии от Москвы; б) военной агрессией в Осетии народные массы отвлекались от их социальных нужд, и в обществе легче утверждались новая идеология и новая власть.

В сентябре 1991 года Южная Осетия оказалась в положении, когда перед ней реально возникла альтернатива – или объявить перед нависшей грозной опасностью о массовом исходе населения и до последнего осетина покинуть свою историческую родину или же искать такие политические решения, которые сохранили бы единство народа и повысили его боеспособность. К этому времени из 90 тысяч жителей в Южной Осетии оставалось 30–35 тысяч. Всего Грузию покинуло около 200 тысяч осетин, из них 150 тысяч осетин в качестве беженцев оказались в Северной Осетии. Оставшееся в блокадной Юго-Осетии население представляло собой ядро Южной Осетии, состоявшее в основном из молодого поколения, отчаянно боровшегося с грузинским фашизмом. Оно решительно не собиралось отступать, было настроено бороться до конца. Героическая борьба югоосетинской молодежи с грузинским насилием – особая историческая страница, и о ней, несомненно, будет еще сказано. Но наряду с осетинскими вооруженными формированиями, сражавшимися с врагом, важно было иметь в Южной Осетии политическое руководство, которое бы хорошо ориентировалось в сложной и быстро менявшейся обстановке. Здесь, в Цхинвали, не было «вождей-лидеров», как то было в Грузии, в политическом руководстве Южной Осетии не всегда было единство, и это отражалось на принимаемых решениях, подчас носивших взаимоисключающий характер. С другой стороны, кроме подлинного патриотизма, в Южной Осетии не было иных идеологических установок, в том числе сколько-нибудь агрессивных, которые могли бы быть отнесены к политическому экстремизму. В этом, собственно, прежде всего и состояла слабость ориентированного главным образом на помощь Москвы осетинского сопротивления грузинскому фашизму. Что же до отчаянной борьбы Южной Осетии в вооруженном противостоянии грузинским ордам, то здесь сказывались два очень важных фактора: а) Традиционное умение осетин создавать воинство, способное противостоять превосходящим силам; б) нацистские формы насилия, к которым постоянно прибегали грузинские войска, а также сам по себе фашистский характер геноцида, устроенного Грузией в Южной Осетии, вызывали адекватное сопротивление у оставшихся в Цхинвали защитников.

1 сентября 1991 года руководство Южной Осетии, так и не дождавшись поддержки со стороны Москвы, вновь вернулось к обсуждению политического статуса своей автономии. Состоявшаяся в этот день сессия Совета народных депутатов отменила «Постановление» от 4 мая 1991 года, принятое под давлением Москвы и возвратившее Южную Осетию к статусу автономной области. На этой же сессии народные депутаты еще раз подтвердили свое решение о преобразовании автономной области в автономную республику.

Важность принятого нового постановления заключалась в том, что оно позволяло напрямую обратиться к Верховному Совету РСФСР с просьбой о «воссоединении Южной Осетии с Россией». Несомненно, идея о воссоединении Южной Осетии с Россией во многом диктовалась желанием защитить Южную Осетию от вооруженного насилия. Но в то же время у нее была вполне самостоятельная историческая и политическая подоплека. В «Обращении» к Верховному Совету РСФСР и Президенту РСФСР Б.Н. Ельцину указывалось, что еще в 1920 году Южная Осетия, присоединившаяся к России в 1774 году, подтвердила свою приверженность традиционным политическим связям и рассматривала себя как «неотъемлемую часть России». Это подчеркивалось и в «Меморандуме трудовой Южной Осетии», принятой в 1920 году. «Южная Осетия, – говорилось в нем, – входит в состав Советской России на общем основании непосредственно». Отдельным пунктом в «Меморандуме» заявлялось: «Посредственного вхождения в Советскую Россию через грузинскую или иную республику, хотя бы и советскую, мы ни под каким видом не допускаем». В «Обращении» к Президенту России отмечалось и другое, не менее важное – согласно Договору от 7 мая 1920 года, состоявшемуся между Россией и Грузией, было признано «право всех народов бывшего Кавказского наместничества на самоопределение вплоть до самостоятельного государства». Именно на основании этого договорного норматива в 1920 году Грузия получила статус «независимого и суверенного государства»; на этот Договор любили ссылаться Гамсахурдия и его соратники, добиваясь выхода из состава СССР, но как только заходила речь о Южной Осетии, также входившей в Кавказское наместничество на правах «Осетинского округа» и имевшей право воспользоваться Договором от 7 мая 1920 года, грузинские политики, искажая историю, начинали ссылаться на то, что Южная Осетия – не Южная Осетия, а «Шида Картли», т. е. внутренняя Грузия. Наряду с «Обращением» к Президенту России сессия Совета народных депутатов Юго-Осетинской автономии направила в Верховный Совет Северо-Осетинской ССР свое решение об объединении Южной и Северной Осетии. Уже указывалось, что события в Южной Осетии, в особенности ее воссоединение с Россией и Северной Осетией, воспринимались во Владикавказе неоднозначно. Здесь, в Северной Осетии, сказывалась крайняя консервативность в политических кругах, не всегда способных объективно оценить сложные социальные процессы, ведшие к распаду СССР. Цепляясь за старое, отжившее и надеясь на сохранение великой державы, руководство Северной Осетии, оказавшее несомненную помощь Южной Осетии, не всегда разделяло политические решения, принимавшиеся в Цхинвали – часто они рассматривались как по меньшей мере непродуманные. Появление в республике огромной армии беженцев создавало немалые проблемы для небольшой территории, на которой расположена Северная Осетия. Это вызвало негативную реакцию со стороны некоторой части населения, обвинявшей южных осетин во многих бедах. Были и такие, кто в былом «романтическом» духе воспринимал «конфликт» между Грузией и Осетией и, уповая на «дружбу», считал возможным возвращение к миру и статус-кво. Отчасти это объяснялось тем, что в Северной Осетии абсолютное большинство населения войну Грузии с Южной Осетией склонно было относить к случайному восхождению Гамсахурдия к власти. Считалось также, что объявление об объединении Северной и Южной Осетии еще более обострит ситуацию, и грузинские войска примутся за выселение оставшегося в Южной Осетии населения. Однако главным обстоятельством, мешавшим трезвому подходу к вопросу об объединении Осетии, являлось отсутствие у руководства Северной Осетии политической воли; собственная трусливость и политическая близорукость преподносились как необходимая осторожность и даже как «мудрость». Между тем радикальное решение югоосетинской проблемы, как ее видели в самой Южной Осетии, было в условиях распада СССР и образования новых государств самым оптимальным. Что же до опасений, будто объединение Южной Осетии с Северной Осетией усилило бы натиск грузинской военщины, то Тбилиси и без того предпринимал все возможное и невозможное, чтобы окончательно расправиться с Южной Осетией. Отвечая на инициативу Южной Осетии, ставившей вопрос об объединении двух частей Осетии, Верховный Совет Северной Осетии отделался формальной бюрократической отпиской. В его постановлении, состоявшем из двух пунктов, отмечалось: «1. Просить Государственный Совет страны, президента РСФСР Ельцина Б.Н. и Верховный Совет РСФСР принять незамедлительные меры с целью обеспечения защиты населения Южной Осетии от физического истребления; 2. Поручить Президиуму Верховного Совета Северо-Осетинской ССР, комитетам и комиссиям Верховного Совета рассмотреть обращение сессии югоосетинского областного Совета народных депутатов к Верховному Совету Северо-Осетинской ССР и внести предложения на очередную сессию Верховного Совета Республики». Стоит обратить внимание, что во втором пункте постановления Верховного Совета Северной Осетии нет даже упоминания вопроса, по которому поручалось «подготовить предложения», т. е. умалчивалось о воссоединении Южной и Северной Осетии. Было ясно, что никто ни в комитетах, ни в самом Верховном Совете Северной Осетии не собирался готовить вопрос об объединении Южной и Северной Осетии и решать одну из ключевых национальных задач осетинского народа. В том же «Постановлении», о котором идет речь, было записано – «обратиться к мировому сообществу с призывом оказать содействие в прекращении геноцида осетин в Республике Грузии» – такое заявление, несомненно, было важным, но в данном случае оно скорее было прикрытием все той же нерешительности, с которой действовало в отношении Южной Осетии Северо-Осетинское руководство. «Обращение Верховного Совета Северо-Осетинской ССР в ООН, главам государств, парламентам народов мира» действительно было составлено, но его политический эффект мог равняться нулю, поскольку в октябре 1991 года, когда отправлялось это «Обращение», ведущие страны мира были в ожидании распада СССР, и на фоне такой перемены проблема Южной Осетии вряд ли могла показаться им сколько-нибудь значимой. Более важным явилось «Обращение» Верховного Совета Северной Осетии к Президенту РСФСР, V съезду народных депутатов РСФСР и Верховному Совету РСФСР. В нем на конкретных фактах войны Грузии с Южной Осетией подтверждался тотальный геноцид, организованный грузинскими властями в отношении населения Южной Осетии. Оно возымело действие – съезд народных депутатов РСФСР заслушал вопрос «О положении в Южной Осетии» и констатировал, что «обстановка в Южной Осетии... приняла катастрофический характер. Столица Южной Осетии – город Цхинвали и населенные пункты Знаурского района ежедневно подвергаются ракетно-артиллерийскому обстрелу. Около сотни сел области сожжены и разрушены»... Съезд народных депутатов РСФСР обязывал Президента России «немедленно осуществить согласованные меры по разрешению конфликта в Южной Осетии»... Он также вносил предложение об объявлении в отношении к Грузии «жестких экономических санкций», и вместе с этим съезд предлагал «потребовать от Республики Грузии возмещения расходов, в которые обошлось РСФСР оказание помощи Южной Осетии».

Энергичная поддержка Южной Осетии со стороны Российской Федерации, оказание ей материальной помощи, солидарность народов России, в особенности казачества Северного Кавказа, а также Абхазии и Приднестровья вселяли надежду на победу в отечественной войне осетинского народа с грузинским нацизмом. Воодушевленный этой поддержкой, Верховный Совет Республики Южная Осетия принял решение «О возобновлении деятельности Верховного Совета Юго-Осетинской Советской Республики». В конце ноября 1991 года Постановлением Верховного Совета Юго-Осетинская Советская Республика получила окончательное наименование – «Республика Южная Осетия». На этом же заседании Верховный Совет Республики Южная Осетия подтвердил свою просьбу к Президенту России и Верховному Совету РСФСР о «воссоединении Южной Осетии с Россией». Возвращение к республиканскому политическому статусу, происшедшее за два месяца до распада СССР, явилось важным решением для Южной Осетии, которой предстоявший распад СССР грозил исчезновением не только как политико-административному, но и как культурно-этническому образованию. Своевременность этого политического шага характеризовала депутатский корпус Верховного Совета Южной Осетии как вполне профессиональный, демонстрировавший высокий уровень политической культуры. Особенно здесь стоит заметить роль А.Р. Чочиева, первого заместителя председателя Верховного Совета Республики Южная Осетия, проводившего заседание, посвященное возвращению Южной Осетии к ее республиканскому статусу. Наряду с укреплением политико-административной структуры, Верховный Совет принял также решение «О создании республиканской гвардии и Комитета обороны Республики Южная Осетия»: председателем Комитета обороны был назначен З.Н. Гасиев, командующим вооруженными силами Республики – Тезиев О.Д. В отличие от Грузии, у которой в войне с Южной Осетией участвовали не только регулярные войска, но и криминальные бандформирования, в Южной Осетии Конституцией Республики предусматривались официально созданные вооруженные силы и категорически запрещались какие-либо иные формирования, не предусмотренные Конституцией. В условиях продолжавшейся войны и приближавшихся в СССР перемен важным было решение Южной Осетии о введении на территории республики чрезвычайного положения сроком на шесть месяцев. Одновременно была объявлена всеобщая мобилизация среди граждан Южной Осетии в возрасте от 18 до 60 лет.

Как бы драматично ни развивались события в Южной Осетии, центром политической жизни оставалась Северная Осетия. Ей принадлежала главная роль во взаимоотношениях с официальными властями России на пути к стремлению осетинского народа к миру и политической стабильности. Во внутренней общественной жизни Осетии важное место занимало движение «Адамон цадис». Оно имело влияние не только в обществе, но и в официальных органах власти. Но в отличие от последних, в «Адамон цадис» входили представители осетинской интеллигенции, подвергавшие глубокому анализу политические процессы, происходившие на Кавказе. Члены движения имели четкое представление о социальной природе неонацизма в Грузии и о той опасности, которую он нес с собой для Осетии. Совет движения предвидел и другую опасность – конфликт с Ингушетией, где быстрыми темпами стал набирать силу политический экстремизм с идеей отторжения у Северной Осетии Владикавказа и Пригородного района. Усилия «Адамон цадис», направленные на миротворческую деятельность, в том числе – приглашение из Англии и Северной Ирландии профессиональных конфликтологов, имели значение, но не были способны предотвратить сам конфликт. Было видно, в каком тяжелом положении окажется Осетия, если ей придется вести противоборство на юге с грузинским фашизмом, а на севере – с вооруженным экстремизмом, вызванным примитивно-тайповой общественной стадиальностью ингушей. На одном из заседаний совета «Адамон цадис», обсуждая безрадостную общественную ситуацию, создавшуюся вокруг Осетии, автор настоящих строк предложил созвать чрезвычайный съезд осетинского народа. Идея была подхвачена наиболее амбициозной, рвавшейся к власти частью общественных деятелей и 13–14 декабря 1991 года состоялся такой съезд. Работа и итоги его были под контролем североосетинского руководства. Несмотря на это, съезд продемонстрировал высокую степень общественной консолидации и политической культуры. Главным итогом съезда явилось единство осетинского народа и его решимость в борьбе за социальное и этническое выживание; что же до организационных итогов, то руководство Северной Осетии сделало все, чтобы всеосетинское движение вырождалось в некое геронтократическое сообщество, которое бы взаимодействовало с официальными властями в качестве их придатка. Принятая на съезде «Резолюция» отвечала духу и политическим настроениям делегатов, среди которых абсолютное большинство составляли простые граждане Северной и Южной Осетии. Благодаря этому резолюция съезда давала объективную оценку политическому положению, сложившемуся в Осетии. В ней, в частности, указывалось, что руководство Северной и Южной Осетии «не всегда являлось выразителем национальных интересов Северной и Южной Осетии». Ключевым политическим заявлением съезда, нашедшим отражение в его резолюции, было: «разработать программу и механизм воссоединения Осетии, преодоления раздробленности и образования единого суверенного государства в добровольном и равноправном союзе с Российской Федерацией и Содружеством Независимых Государств, тем самым реализовать право осетинского народа на самоопределение». Стоит подчеркнуть, что понимание съездом важности воссоединения Северной и Южной Осетии как первоочередной национальной задачи являлось главным достижением первого всеосетинского съезда. Однако когда дело дошло до формирования руководящих органов, создававшихся съездом, официальные власти Северной Осетии протащили лиц, среди которых преобладали вполне управляемые властью. Поэтому было не случайно, что судьба резолюции съезда, в том числе требования о воссоединении Северной и Южной Осетии, вновь оказалась в руках руководства Северной Осетии, а не народа, как то предписывал съезд. Следует отметить и другое – после первого съезда осетинского народа в Северной Осетии оживились политические силы, нагнетавшие обстановку вокруг беженцев из Грузии и Южной Осетии. При этом ясно виделось стремление этих сил снять популярность среди народа идеи воссоединения Северной и Южной Осетии. В какой-то мере противникам консолидации осетинского общества и объединения двух частей Осетии удалось достичь цели. Во всяком случае резолюция Первого съезда осетинского народа, отличавшаяся продуманностью национальных задач Осетии, была тщательно похоронена руками политически невежественных людей. Заметно было также давление Грузии на Северную Осетию, где криминализированная партократия демонстрировала отторжение Южной Осетии и в своих корыстных целях вступала в сотрудничество с грузинской бюрократией в сфере теневой экономики; один из высокопоставленных чиновников Северной Осетии вместе со своими подчиненными организовал снабжение Грузии из Северо-Осетинской нефтяной базы горюче-смазочными материалами, нарушая тем самым экономические санкции, объявленные Грузии со стороны Российской Федерации. В этой довольно сложной обстановке, создавшейся в Северной Осетии, грузинская сторона вела себя не просто уверенно, но и в высшей степени нагло. Отслеживая положение в Северной и Южной Осетии, больше всего опасалась Грузия стремления Южной Осетии к объединению с Северной Осетией. Именно это имелось в виду, когда МИД Грузии сделало «Заявление», объявив, что «никто не должен ставить под сомнение факт, что Республика Грузия... будет защищать свою территориальную целостность и нерушимость границ всеми доступными средствами, в том числе и военными». Наглость грузинских властей, однако, состояла в том, что, называя Южную Осетию «собственной территорией», они осуществляли геноцид ее народа, называя при этом осетин «братским народом». Учитывая эти подходы Грузии, продолжавшей наращивать эскалацию вооруженной агрессии, Верховный Совет Южной Осетии принял «Декларацию о независимости Республики Южная Осетия». В ней, в частности, было заявлено: «Руководствуясь стремлением к сохранению нации и во имя торжества идеалов свободы и общечеловеческих ценностей, осознавая ответственность перед грядущими поколениями, сессия Верховного Совета Республики Южная Осетия от 21 декабря 1991 года провозглашает независимость Республики Южная Осетия».

Важным политическим событием, подтвердившим высокий уровень политической консолидации народа Южной Осетии, являлся референдум, проведенный «по вопросу о независимости Республики Южная Осетия и ее воссоединении с Россией». Он состоялся 19 января 1992 года. Как и ожидалось, референдум показал решительную ориентированность народа на политическую и территориальную независимость от Грузии, его стремление быть в составе российской государственности: 99% из внесенных в списки для голосования высказались «за независимость Республики Южная Осетия и за ее воссоединение с Россией». Всего в голосовании приняло участие более пятидесяти пяти тысяч граждан, т. е. большинство населения республики, не голосовали только беженцы, поселившиеся в отдаленных от Южной Осетии местах Российской Федерации. Вслед за референдумом Верховный Совет Республики Южная Осетия обратился к VI съезду народных депутатов Российской Федерации «с настоятельной просьбой рассмотреть вопрос Южной Осетии и разрешить его в соответствии с итогами референдума Республики Южная Осетия от 19 января 1992 года». В «Обращении» к съезду Южная Осетия требовала: восстановления «югоосетинскому народу российского подданства, принятого Осетией в 1774 году и насильственно прерванного в результате переворота в 1917 году», осуществленного Грузией; распространения суверенитета Российского государства на территорию Южной Осетии и возвращения российского гражданства жителям Южной Осетии, состоявшим в гражданстве СССР. Справедливые во всех отношениях – правовом и историческом – требования Южной Осетии не получили должного внимания со стороны депутатов VI съезда. Во многом это объяснялось распадом СССР, в условиях которого Грузия обрела государственную независимость, и любое решение VI съезда депутатов России могло бы вызвать лишь новые осложнения. Сказывалась и надежда депутатов и нового руководства России на то, что Грузия останется дружественной страной, поэтому они не желали ей противостоять. В России, как и в Северной Осетии, не воспринимали всерьез грузинский фашизм, считая его обычным национализмом. Положение Южной Осетии осложнялось тем, что на смену Звиаду Гамсахурдия в Грузии к власти пришел Э. Шеварднадзе, с которым связывали существенные политические перемены в грузинском обществе. Рассчитывая на это, Москва не торопила события и, в сущности, безответственно смотрела на то, как в Южной Осетии продолжается геноцид. Что же до Шеварднадзе, то стоило учесть, что, действуя в условиях больного неонацизмом грузинского общества, из которого он был выходцем, он не мог сколько-нибудь серьезно дистанцироваться от господствовавшей в Грузии идеологии. К тому же у Гамсахурдия, ничего, кроме нищеты, не принесшего, была все же собственная популярность, и, чтобы противостоять своему предшественнику, Шеварднадзе ужесточил вооруженный натиск на Южную Осетию, нимало не сомневаясь, что, в отличие от Гамсахурдия, он принесет Грузии желанную победу над Осетией. Подобная политическая перспектива казалась вполне реальной, поскольку накануне Шеварднадзе удалось добиться от командования Закавказского военного округа бывшей Советской Армии передачи вооружения и бронетехники воинским подразделениям Республики Грузии. С приходом к власти в Грузии Шеварднадзе обстановка для Южной Осетии изменилась к худшему еще по той причине, что имя нового главы Грузии, приложившего под лозунгом демократии немало усилий к развалу СССР, было популярно среди традиционных противников СССР. Естественно, из последних никто не мог допустить, что Шеварднадзе и Гамсахурдия – одного поля ягоды. Впрочем, в глубоком заблуждении по поводу Шеварднадзе находились не только за рубежом и в Москве, но и на Кавказе. В письме канцлеру ФРГ Гельмуту Колю представители Парламента горских народов Кавказа, жалуясь на грузинского лидера, наивно ссылались на одно из заявлений Шеварднадзе, в котором он говорил, что «праву народа на единство и на свободный выбор нет альтернативы». В свете этого демократического принципа Парламент горских народов требовал признания за осетинским народом права на объединение. Странно было, что от Шеварднадзе, для которого главным принципом в политике всегда оставалось лицемерие, требовали нравственных ценностей; для него еще недавно «Солнце восходило с Севера», то есть из России, а в изменившемся мире вектор восхода главного светила резко изменился, и Россия, в свое время создавшая Грузию, благодаря несомненно выдающемуся лицемеру становилась для грузин врагом номер один.

Между тем Южная Осетия не только упорно противостояла до зубов вооруженному противнику, но и политически грамотно действовала, отстаивая свое право на самоопределение. 10 мая 1992 года Верховный Совет Южной Осетии сделал «Заявление» в адрес Организации Объединенных Наций, международных правозащитных организаций, глав государств и правительств. Понятно, что обращения столь малой республики, какой является Южная Осетия, ничего конкретного не могли обещать. Но «Заявление», о котором идет речь, привлекает внимание своей аргументацией правовых оснований, на которых строилось образование югоосетинской государственности. Известно, что после распада СССР грузинская сторона, заявляя в политической полемике о своих правах на Южную Осетию, приводила два главных аргумента: осетины – поздние переселенцы на историческую территорию Грузии; право Республики Грузии на территориальную целостность. По поводу первого аргумента, являющегося «историческим» вымыслом, никто с осетинской стороны не высказывался – слишком очевидна была ложь. Что касается территориальной целостности Грузии, якобы нарушаемой Южной Осетией, то в Цхинвали считали, что «принцип территориальной целостности в отношении частей бывшего СССР не имеет под собой оснований, принятых в международном праве». В «Заявлении» Верховного Совета Республики Южная Осетия в ООН и международным организациям отмечалось, что с распадом СССР разрушены все правовые основания, относящиеся к принципам территориальной целостности. В условиях фактически стихийного распада СССР право на независимость и национальное самоопределение получили де-факто все политические образования, в свое время созданные на территории СССР по принципам национальных автономий. Грузия одной из первых вышла из состава СССР, нарушая территориальную целостность союзного государства. По той же логике и на тех же правовых основаниях, из которых исходила Грузия, покидая СССР, поступила и Южная Осетия, решая вопрос о своей независимости и национальном самоопределении. В качестве дополнительных аргументов, на коих базировалось создание Республики Южная Осетия как самостоятельного государственного образования, в Цхинвали указывали на «две попытки грузинских этнократов образовать самостоятельное государство в 1917–1920 и в 1989–1992 годах», сопровождавшиеся «геноцидом осетин как средством обретения права на их территорию путем истребления и изгнания ее правоносителей – осетин». От себя добавим, Верховный Совет Южной Осетии в «Заявлении» к международным организациям ссылался на два тяжелых геноцида, осуществленных Грузией против осетин в XX веке. Но то же самое происходило в XIX веке; если же рассматривать отношения Грузии и Южной Осетии в их историческом контексте, то Грузия исконно вела себя в Южной Осетии как жестокий завоеватель и несла смертельную опасность не только Южной Осетии, но и другим районам Осетии. Этого неопровержимого факта было бы вполне достаточно, чтобы народ, которому соседняя страна грозит уничтожением, имел право на защиту и безопасность. Образование Республики Южная Осетия – одно из важнейших средств противостояния традиционной грузинской агрессии. Таким образом, правовое основание, согласно которому образовалась Республика Южная Осетия, изначально создавалось в рамках традиционной мировой практики – избавления от агрессора и защиты национальных интересов народа от внешней угрозы. В решении такой задачи человечество ничего другого пока не придумало, кроме государственной системы, способной противостоять завоевателю. Именно такую систему создали в Южной Осетии, чтобы избавиться прежде всего от грузинского ига. Верховный Совет Республики Южная Осетия в своем «Заявлении» к ООН подчеркивал и другие исторические рамки, послужившие правовым основанием для образования собственной государственности. В частности, он ссылался на то, что «никакой территориальной целостности Грузии» не существовало до образования СССР – точно так же, как в течение более двухсотлетнего вхождения в состав Российской империи не было Грузии как политико-административного образования со своей «национальной территорией». Тем более что Южная Осетия в тот период входила в состав России и права на нее были только у России. Что же до отнесения Южной Осетии по сугубо географическому принципу к Грузии в 1922 году, то это явилось делом рук тех же грузин – Сталина и Орджоникидзе, насильственно присоединивших Южную Осетию к Грузинской ССР. Отмечая этот факт, Верховный Совет Южной Осетии подчеркивал, что «это правовое основание утрачено всецело с распадом СССР и с ним всей системы советского законодательства». В «Заявлении» Южной Осетии также указывалось, что в Грузии хорошо понимают шаткость правовых построений, когда пытаются обосновать свои притязания на Южную Осетию. Именно это обстоятельство толкает грузинских этнократов к тому, что «аргумент вооруженного насилия» для них «становится единственным» «источником права», на который они каждый раз опираются, когда пытаются установить свое господство в Южной Осетии.

В войне между Грузией и Южной Осетией особенно тяжелым выдался май 1992 года. В отличие от Гамсахурдия, заинтересованного в продолжительном конфликте и его политической эксплуатации, Шеварднадзе считал, что затяжной характер войны отрицательно отразится на его политическом имидже и его – этого он особенно опасался – приравняют к Гамсахурдия, которого накануне он успел объявить «провинциальным фашистом». Желание скорее решить «югоосетинский вопрос» подвигло нового Президента Грузии к открытию в Южной Осетии тотальной войны. При этом Шеварднадзе ловко использовал однозначность личности Гамсахурдия, делая вид, что Южная Осетия – горькое для него наследство и его военные усилия направлены на прекращение войны. Идеологически ничем не отличаясь от Гамсахурдия, он, однако, вносил в войну с Южной Осетией политическую изощренность, создавая немалые сложности как для руководства Южной Осетии, так и для Москвы, готовой оказать помощь осетинской стороне. В середине мая 1992 года Верховный Совет Южной Осетии обратился к Президенту России Б.Н. Ельцину с констатацией фактов, свидетельствовавших о новой эскалации войны. В письме, в частности, указывалось, что «широкомасштабные боевые действия вооруженных формирований Грузии на территории Южной Осетии... с применением современного вооружения, в том числе артиллерии и бронетехники, влекут новые многочисленные жертвы среди мирного населения и разрушения населенных пунктов». За этой официальной строкой «Обращения» скрывались на самом деле тяжелые бои вокруг Цхинвали, состоявшиеся 12 мая 1992 года между частями национальной гвардии Грузии и отрядами самообороны города. В течение целого дня Цхинвали подвергался непрерывному обстрелу из ракетных установок, гаубичных орудий и минометов. Тогда же тяжелой бронетехнике грузинских войск удалось ворваться в осетинское село Прис, расположенное недалеко от Цхинвали. Несмотря на то что Прис был освобожден от противника, его жители понесли ощутимые потери. В тот день 12 мая участники самообороны Южной Осетии заметили изменившийся «почерк» ведения Грузией войны. Позже выяснилось, что среди погибших из тех, кто напал и сжег село Прис, были военные славянского и среднеазиатского происхождения. Бои продолжались и 13 мая. Не имея сколько-нибудь серьезных в военном отношении успехов, кроме жертв среди мирного осетинского населения, командование грузинских войск ввело в боевые действия ракеты типа «Алазань», «Шилка», «Нурсы». За четыре дня боев по Цхинвали было выпущено 2500 ракет и гаубичных снарядов. В эти дни погибло 26 человек, ранено 158, полному разрушению подверглось 400 зданий и сооружений, в том числе 8 школ и детских садов. Бои происходили также в отдельных осетинских селах; так, 18 мая по поселку Знаур было выпущено 300 ракет типа «Алазань». Среди разрушений были больницы и детский сад. Форсируя военные события в Южной Осетии, Шеварднадзе исходил не только из жажды победы над осетинской республикой, чтобы возвысить себя в глазах грузинского общества, но еще хотел запугать Абхазию, вынужденную, как и Южная Осетия, вступить в политический процесс собственной суверенизации. Для вооруженного успеха в Южной Осетии у Шеварднадзе были все условия. Наряду с полным оснащением грузинских войск оружием, полученным из арсеналов бывшего Закавказского военного округа, Президент Грузии добился у Москвы вывода из Южной Осетии внутренних войск МВД РСФСР, так или иначе сдерживавших наступательные действия грузинских формирований. Именно вывод из Южной Осетии российских воинских сил предоставил Шеварднадзе возможность изменить характер ведения войны – от обычного войскового вооруженного противостояния воюющих сторон перейти к тотальному террору, направленному на истребление местного мирного населения независимо от возраста и пола; война, сопровождаемая жестокостью и насилием, некогда заимствованными у персидских шахов и валиев, больше отвечала запросам грузинской воинской традиции. Заслуга Шеварднадзе в войне с небольшой и обессиленной Южной Осетией заключалась в возрождении в Грузии глубоко ксенофобской и крайне фашистской традиции ведения войны с ослабленным противником. Подлинным проявлением этой бесчеловечной традиции явились события, совершившиеся 20 мая 1992 года близ села Кехви. В этот день грузинские вооруженные формирования на объездной дороге Цхинвал – Дзау совершили нападение на колонну машин, перевозившую беженцев из осажденного Цхинвала на Северный Кавказ. Безоружным и беззащитным беженцам, в своем абсолютном большинстве женщинам, старикам и детям, была устроена настоящая нацистская расправа, в результате которой было расстреляно 36 человек, 17 получили ранения, из числа беженцев были захвачены заложники. Варварский разбой, рассчитанный официальным Тбилиси на то, чтобы парализовать волю оборонявших Цхинвали, вызвал у осетинского народа твердое желание до конца вести борьбу с озверевшим врагом. Президент Грузии, организовавший разбой в Кехви, думал, что под впечатлением от жестокой расправы ему будет легче вести переговоры о возвращении Южной Осетии в лоно грузинский государственности. Но в этом был один из главных его просчетов. Через два дня после Кехвинской трагедии в Цхинвали собрался Верховный Совет Республики Южная Осетия и принял «Акт провозглашения независимости Республики Южная Осетия». Полный текст «Акта» содержал преамбулу и само решение о независимости. В небольшой вводной части содержалась констатация сложившейся в Южной Осетии политической обстановки. Она состояла из четырех тезисов: «Исходя из смертельной опасности, которая нависла над Республикой Южная Осетия, и в связи со злодеяниями, поставившими на грань вымирания ее народ и культуру, геноцидом осетин, с жестокостью и вероломством осуществляемый Республикой Грузией в процессе распада СССР с 1989–1992 годов, – основываясь на праве самоопределения, предусмотренном Статусом ООН и другими международно-правовыми документами, – учитывая итоги выборов в Верховный Совет Республики Южная Осетия от 9 декабря 1990 года и волеизъявление народа, выраженное в референдуме от 19 января 1992 года, – осуществляя Декларацию о государственном суверенитете Республики Южная Осетия, Верховный Совет торжественно провозглашает независимость Южной Осетии и создание самостоятельного государства Южная Осетия». Одновременно, согласно «Акту», территория Республики Южная Осетия была объявлена «неделимой» и на ней стали иметь силу исключительно Конституция и законы Республики Южная Осетия. Как видно, бездумной и бессмысленной войне, затеянной Грузией, руководство Южной Осетии и сражавшийся народ придали свою собственную политическую логику, приведшую их к завершению процесса становления юго-осетинской независимой государственности. Если же Акт провозглашения независимости Южной Осетии признать главным итогом грузино-осетинской войны – а он был именно таким, то остается сказать, что задолго до прекращения огня война для Южной Осетии закончилась победой осетинского народа, завоевавшего в ней свободу и независимость от ненавистного грузинского господства.

Провозглашение в Цхинвале независимости Южной Осетии было неожиданным для грузинского лидера. Надеясь после Кехви увидеть сговорчивого противника, Шеварднадзе, напротив, получил в Южной Осетии народ, готовый к яростной борьбе за свободу и независимость. Положение грузинского руководителя, обнажившего в Кехви свою подлинную суть, было непростым. Желая сохранить свое «политическое реноме», он на второй же день отстранился от событий в Кехви, заявив, что берет на себя расследование этого преступления. Одновременно он обратился к председателю Верховного Совета Северной Осетии А.Х. Галазову с предложением о встрече. 10 июня 1992 года в поселке Казбеги такая встреча состоялась. Накануне ее, сразу же после расстрела беженцев близ села Кехви, Галазов опубликовал свое «Обращение» к народу Южной Осетии, в котором писал о «варварской жестокости грузинских националистов, потрясших вероломством и подлостью», называл грузинских военных зверями и слал проклятия совершившим жестокие преступления в Кехви. В свете этого ожидалось, что встреча между Галазовым и Шеварднадзе будет по меньшей мере напряженной. По обычаям горцев Кавказа, при встрече противников – а именно так воспринималась в Осетии встреча Галазова и Шеварднадзе – не принято подавать руки до тех пор, пока не договорятся о мире. Конечно, никто не требовал от встречи официальных лиц соблюдения этой традиции, но картина, которая предстала в Казбеги, своим диким лицемерием никого в Осетии не оставила равнодушным. В Казбеги Шеварднадзе приехал раньше Галазова. На грузинской территории он был принимающей стороной. Галазов и его команда медленно и понуро подходили к грузинской делегации. Осетинские делегаты ожидали, что, подойдя к Шеварднадзе, они остановятся и первое, что услышат от главы Грузии, – это хотя бы извинения и сочувствие по поводу Кехви. Но то не для фарисея-иезуита; как ни в чем не бывало, Шеварднадзе сразу же взял Галазова в объятия – так, словно между Осетией и Грузией нет жестокой войны... Принятый в Казбеги «Протокол», подписанный сторонами, был скорее о намерениях. Несмотря на это, по характеру переговоров было видно, что грузинский лидер готов свертывать масштабы военных действий в осетинском направлении, поскольку этого требовала обстановка в Абхазии, с каждым днем ухудшавшаяся для Грузии. Не столь миротворчески были настроены в Осетии. Особенно тревожным становилось положение в Северной Осетии. Долгое время проявляя максимальную сдержанность, общественность Северной Осетии после Кехви не желала больше оставаться безучастной к военным событиям в Южной Осетии. В день, когда происходила встреча в Казбеги Галазова и Шеварднадзе, во Владикавказе состоялось собрание представителей общественных объединений Северной Осетии, потребовавшее от руководства республики решительных действий в Южной Осетии. Среди них главными были: «Признание Юго-Осетинской Республики как независимого государства; заключение Договора о безопасности между республиками Северной и Южной Осетии»; в целях обороны Южной Осетии провести мобилизацию молодых людей, отзыв из армий СНГ уроженцев Осетии, обеспечение их вооружением, создание Координационного совета Южной и Северной Осетии для организации обороны, признание недействительными всех законодательных актов бывшего СССР, закреплявших разделение Осетии, определить внешние границы Осетии и потребовать возвращения незаконно отторгавшихся начиная с 1918 года в пользу Грузии осетинских земель, организовать производство и выпуск оружия на предприятиях Северной Осетии, организовать отправку вооруженных добровольческих отрядов на защиту населения и территории Южной Осетии. Было очевидно, что расстрел беженцев в Кехви вызвал всеобщий протест и массовое движение в Северной Осетии, призывавшее к войне с Грузией и обороне Южной Осетии. Стоит отметить – попытки активного вовлечения Северной Осетии в вооруженный конфликт, предпринимавшиеся ранее, как правило, гасились руководством республики, ориентировавшимся на Москву. Это вызывало недовольство народа, готового участвовать в обороне Южной Осетии. Не случайно последним пунктом решения собрания представителей общественных объединений Северной Осетии являлось: «в случае невыполнения» решений Собрания «в короткий срок мы вынуждены будем требовать отставки руководства республики». Наряду с приведенными нами требованиями Собрание общественных объединений Северной Осетии опубликовало «Пояснительную записку», дававшую оценку событиям Южной Осетии. В ней происхождение осетино-грузинского вооруженного конфликта связывалось с политикой Горбачева и его соратников. Имелась в виду заинтересованность руководства СССР в развязывании в 1989 году конфликта в Южной Осетии, рассчитанного на то, чтобы таким образом иметь возможность расправиться с Гамсахурдия или же отвлечь усилия последнего проблемой Южной Осетии. Критике подверглось также новое руководство России, игнорировавшее решения III и V съездов народных депутатов; Российская Федерация обвинялась в прогрузинской позиции. На самом деле провал политики Горбачева, построенной главным образом на внутренних противоречиях Грузии, в особенности на противостоянии Тбилиси автономным образованиям, сориентировал главу Российской Федерации на невмешательство в грузино-осетинский конфликт и установление с Грузией нормальных отношений. Это, с другой стороны, дало Шеварднадзе карт-бланш на войну с Южной Осетией. Глава Грузии замечал и другое – пассивность в событиях Южной Осетии руководства Северной Осетии, которое занималось главным образом обустройством беженцев, но проявляло нерешительность в политических процессах. Это во многом объяснялось позицией Москвы, которой в Северной Осетии не желали противоречить. Но такое поведение руководства вызывало у общественности Осетии глубокое недовольство. В «Пояснительной записке» Собрания представителей общественных объединений Северной Осетии оценка деятельности Северо-Осетинского руководства получила острую критику. В ней, в частности, отмечалось: «Особую тревогу в переживаемое Осетией тяжелейшее время вызывает позиция ее руководства, которую назвать трудно иначе, чем безразличной и даже антинародной... В республике нет настоящего хозяина... вокруг такого руководства вряд ли захочет сплотиться, объединиться народ республики, даже если отечеству грозит смертельная опасность». Несомненно, что в этих оценках были крайности, если учесть, что среди представителей общественных объединений были силы, желавшие воспользоваться сложностью обстановки и рвавшиеся к власти. Очевидным было, что руководство Северной Осетии оказалось в непростом положении между отстранившейся от осетинских проблем Москвой и накалившейся политической обстановкой в Осетии. Разрядить ситуацию и приостановить войну в Южной Осетии могла только Москва. Что же до массового участия Северной Осетии в военных действиях против Грузии, то кроме огромных человеческих жертв, эскалация войны вряд ли что принесла бы нового.

К лету 1992 года политический раскол, ранее наметившийся между Верховным Советом и Президентом России, еще более углубился. Было видно, сколь амбициозные и далеко идущие планы возникали у Председателя Верховного Совета, нередко бравшего в политических интригах верх над зачастую неуклюжим и прямолинейным Президентом. Вполне закономерно, что благодаря жесткому противостоянию двух главных ветвей власти у Р.И. Хасбулатова и Б.Н. Ельцина обнаружились разные подходы к проблеме Южной Осетии. Обычно в интригах и открытых расхождениях политически опережал Председатель Верховного Совета, чем нередко ставил Президента в проигрышное положение. Политика Ельцина в отношении Южной Осетии, становившаяся молчаливой поддержкой грузинской агрессии, была удобной мишенью для нанесения очередного удара Президенту России. Особенно логично, что для такого удара было выбрано время после событий в Кехви, когда усилились протесты против Грузии не только в Осетии, но и в России. 15 июня 1992 года Хасбулатов в связи с событиями в Южной Осетии выступил с официальным «Заявлением». В нем была обнажена та правда, которой, как правило, в тон Президенту избегали средства массовой информации. Обращаясь к гражданам Российской Федерации, Председатель Верховного Совета впервые, пожалуй, официально ставил в известность, что Грузия взяла политический «курс на вытеснение южных осетин с их исторической Родины», что «южноосетинские села, деревни, город Цхинвали непрерывно обстреливаются всеми видами оружия, включая артиллерию. Применяется ракетная техника». В «Заявлении» также содержалась объективная оценка происходивших в Южной Осетии событий: «...Эти действия, – говорилось в заявлении, – необходимо квалифицировать как геноцид и массовое изгнание южноосетинского этноса со своей исторической родины». Важным было также заявление о том, что продолжение агрессии в отношении Южной Осетии может поставить Верховный Совет Российской Федерации «в такие условия, когда он вынужден будет рассмотреть немедленно вопрос согласно волеизъявлению народа», т. е. присоединить Южную Осетию к Российской Федерации. Эта часть «Заявления» Председателя Верховного Совета била по самому уязвимому месту грузинских агрессоров, опасавшихся, что рано или поздно Москва откликнется на обращения Южной Осетии с просьбой присоединить ее к России. Хасбулатов своим «Заявлением» наносил удар не только по Шеварднадзе, изобличая его как продолжателя политики неонациста Гамсахурдия, но и по Президенту России, избравшему для себя позицию нейтралитета и поставившему Южную Осетию на грань полной катастрофы. В тот момент, когда было опубликовано «Заявление» Хасбулатова, в Москве не оказалось Ельцина. Это застало врасплох команду Президента, не знавшую, как выйти из положения. Одно, однако, было ясно – не было уже места для президентского нейтралитета, – пытаясь сохранить его, Ельцин отдавал бы на Кавказе инициативу Хасбулатову. Последний бесспорно набирал очки также среди российских патриотов, хорошо понимавших одиозность политической элиты, сформировавшейся в последние годы в Грузии. Не дожидаясь возвращения Ельцина в Кремль, через несколько дней после Хасбулатова вице-президент России А.Д. Руцкой выступил от своего имени с «Заявлением». Было совершенно очевидно, что оно вызвано «Заявлением» Хасбулатова, но Руцкой неуклюже делал вид, что не намерен повторять Председателя Верховного Совета РФ и на политические проблемы смотрит более масштабно. В отличие от Хасбулатова, обратившегося «к гражданам Российской Федерации», вице-президент России адресовал свое «Заявление» «к гражданам России и Содружества Независимых Государств». Речь в нем шла о событиях не только в Южной Осетии, но и в Приднестровье. В «Заявлении» Руцкого была объявлена, наконец, позиция российского правительства, согласно которой Грузия и Молдова предупреждались, что «силового решения приднестровского и юго-осетинского конфликтов Россия не допустит». В «Заявлении» вице-президента важным было и то, что Россия обращалась к сторонам-участницам «Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, к членам Организации Объединенных Наций, к мировому сообществу с призывом осудить акты геноцида в Молдове и Грузии, принять меры к прекращению преступления против человечества». Несмотря на жесткость «Заявления» Руцкого, на его ясные формулировки, заметно было, что оно все же оставляло за Хасбулатовым, главным оппонентом Ельцина, определенное преимущество. «Заявление» Хасбулатова концентрировало внимание на югоосетинской проблеме, после событий в Кехви имевшей общекавказское значение; популярность на Кавказе, которой добивался Хасбулатов, вряд ли входила в планы Ельцина. Очевидно, по этой причине вслед за «Заявлением» Руцкого последовало новое «Заявление правительства Российской Федерации», посвященное только югоосетинской проблеме. Оно по жесткости оценок не уступало «Заявлениям» Хасбулатова и Руцкого. Последние два его пассажа отражали «почерк» самого Ельцина, отдыхавшего в это время в Сочи. Приведем их: «Правительство Российской Федерации намерено информировать Генерального секретаря ООН о сложившейся ситуации в Южной Осетии, где создается угроза международному миру и безопасности, а в случае необходимости – обратиться в Совет Безопасности Организации Объединенных Наций. Граждане России могут быть уверены в том, что руководство страны будет действовать обдуманно и решительно, с тем чтобы не дать разгореться пламени конфликта». Последние слова правительственного «Заявления», явно работавшие на Ельцина, серьезно отодвигали на второй план Хасбулатова, и инициатива в югоосетинской проблеме переходила в руки Президента России. Но этим, однако, не исчерпывалось значение правительственного заявления России. Оно фактически в безвыходное положение поставило самого Шеварднадзе, еще недавно ожидавшего победы в Южной Осетии и не желавшего международного скандала, при котором позиции Грузии, ведшей войну с целями этногеноцида, были бы проигранными. Шеварднадзе на третий день после «Заявления» Российского правительства прилетел в Сочи для переговоров с Президентом России.

24 июня 1992 года по итогам встречи Ельцина и Шеварднадзе было опубликовано Коммюнике, согласно которому в Сочи обсуждались «российско-грузинские отношения». В рамках этих отношений Президент России, добиваясь от Грузии прекращения войны в Южной Осетии, декларировал целый ряд выгодных для грузинской стороны условий. В их число входили признание суверенитета, независимости и территориальной целостности Грузии. При этом Ельцин поддержал намерение Грузии стать членом ООН и обещал, что Россия в качестве постоянного члена Совета Безопасности ООН будет содействовать вступлению Грузии в эту организацию. Были подробно заявлены и другие декларации, относившиеся к области сотрудничества между Россией и Грузией. Однако центральной проблемой встречи оставалась югоосетинская. По ней стороны подписали «Соглашение о принципах урегулирования грузино-осетинского конфликта». В переговорах в Сочи и разработке статей Соглашения участвовали также представители Южной и Северной Осетии. Однако подписи под соглашением были поставлены Президента России и Председателя госсовета Грузии. Главное достижение сочинского Соглашения заключалось в прекращении войны и создании смешанной Контрольной Комиссии и смешанных сил «по установлению мира и поддержанию правопорядка». Несомненно, имели значение и другие статьи «Соглашения», в частности – демилитаризация зоны конфликта. Но в преамбуле не нашли отражения ни природа войны, развязанной Грузией, ни ее осуждение.

Обойдены были такие важнейшие проблемы, как возвращение осетинских беженцев, коих в одной только Северной Осетии скопилось более 100 тысяч, а по Российской Федерации – 150 тысяч; не были предъявлены Грузии требования по возмещению экономического ущерба, нанесенного Южной Осетии в течение четырех лет ведения войны. Стороны сочинского Соглашения отмолчались и по главному аспекту югоосетинской проблемы – о политической судьбе Южной Осетии. Понятно, что характер встречи, на которой наиболее важным являлось прекращение войны, не позволял ожидать кардинальных решений, связанных с определением политических перспектив Южной Осетии, однако было вполне уместно наметить механизм переговорного процесса с целью предотвращения не только самой войны, но и агрессивных политических притязаний к Южной Осетии. Что же до возвращения Южной Осетии в состав грузинской государственности во имя сохранения «территориальной целостности» Грузии, то исторический опыт, приведенный нами в публикуемой работе, заставляет повторить проклятие великого грузина – Ираклия II; когда грузинский царь лишил эриставских тавадов владений в Южной Осетии, он произнес: «Пусть будет проклят тот, кто вернет им эти земли...»