Предисловие автора к двадцать пятому изданию

«От начала до конца ненаучная книга», какой по Геркнеру[6] является «Женщина», переживает в немецкой литературе в высшей степени редкий случай двадцать пятого издания, и я надеюсь, оно будет не последним. Необычайно благоприятному приему, который книга нашла у немецкой читающей публики, сопутствуют многочисленные переводы на различные иностранные языки, появившиеся со времени ее выхода в свет. Наряду с двумя английскими переводами (Лондон и «Нью-Йорк) она была переведена на французский, русский, итальянский, шведский, датский, польский, фламандский, греческий, болгарский, румынский, венгерский и чешский языки. Итак, я могу гордиться этим успехом моей «от начала до конца ненаучной книги».

Многочисленные письма, особенно от женщин из различных общественных кругов, показали мне далее, каково было ее влияние особенно в женской среде и какой горячий прием она там встретила.

Здесь я должен выразить свою сердечную благодарность тем, которые поддерживали меня как присылкою материала, так и исправлением и дополнением приведенных фактов, что давало мне возможность придать моей книге безукоризненный вид.

Но горячему сочувствию на одной стороне противостоит сильная враждебность на другой. В то время как одни определяют эту книгу как самую бесполезную и самую опасную из всех появившихся за последнее время (в этом смысле высказалась одна берлинская антисемитская газета), другие — в том числе два евангелических священника — объявляют ее одной из самых нравственных и полезных книг, когда-либо существовавших. Я доволен как тем, так и другим суждением. Книга, написанная на общественную тему, как речь, сказанная по поводу общественных явлений, должна принуждать к партийному отношению, только тогда достигает она своей цели.

Среди многочисленных возражений и попыток опровержений, вызываемых настоящей книгой в течение ряда лет, два, вследствие научного авторитета их авторов, заслуживают особенного внимания. Такова книга доктора X. Е. Циглера, экстраординарного профессора зоологии в Оренбургском университете, озаглавленная «Естествознание и социал-демократическая теория, их соотношение, изложенное на основании сочинений Дарвина и Бебеля»,[7] и последовавшее за нею сочинение доктора Альфреда Хегара, профессора гинекологии Фрейбургского университета, озаглавленное «Половая потребность».[8]

Обе книги производят впечатление, как будто они написаны для «научного уничтожения» моей книги по предварительному уговору авторов. В пользу этого предположения говорит то, что оба автора принадлежат к одному и тому же университету, оба опубликовали свои книги в одном и том же издательстве и оба объясняют появление своих сочинений тем, что необыкновенно широкое распространение моей книги с ее «лживыми» и «ненаучными» теориями побудило их к ее опровержению. О сделке свидетельствует и разделение труда, по поводу которого (по-видимому) столковались оба автора. В то время как Циглер пытается опровергнуть мои культурно-исторические и научно-естественные взгляды, Хегар набрасывается главным образом на физиологическую и психологическую характеристики женщины, как она дана в моей книге, чтобы доказать ее лживость и ошибочность. Оба переходят затем, каждый со своей точки зрения, к попытке опровержения моих основных экономических и социально-политических воззрений, и здесь обнаруживается, что они вступают в область, им обоим чуждую, где они поэтому еще менее пожинают лавров, чем в специальной области, в которой я прежде всего мог бы ожидать возражений по существу.

Обе книги имеют сходство в том, что они отчасти обращаются к темам, ничего общего не имеющим с затронутыми мною вопросами, или, как это делает особенно Хегар, пускаются в рассуждения, возражать на которые я не имею никакого основания. Оба сочинения являются сочинениями тенденциозными, которые во что бы то ни стало стремятся доказать, что ни естествознание, ни антропология не дают никакого материала о Необходимости и полезности социализма. Оба автора, как это нередко делается в полемике, неоднократно вырывают из моего сочинения то, что им подходит, и отбрасывают то, что им неудобно, так что иногда требуется известное усилие, чтобы узнать мною сказанное.

При разборе обеих книг я начну с раньше появившегося произведения Циглера.

Уже в самом своем названии Циглер сделал промах. Если он хотел дать критику социал-демократических теорий в связи с учением Дарвина, он должен был не мою книгу сделать предметом своей критики: с моей стороны было бы беспримерной дерзостью, если бы я считал себя одним из социалистических теоретиков. Для этой цели он должен был взять сочинения Маркса и Энгельса, на чьих плечах мы, остальные, стоим. Этого он благоразумно не сделал. Он не мог также рассматривать мою книгу как своего рода сочинение партийно-догматическое, так как я определенно заявил в ней, а именно во введении, насколько, как мне кажется, моя книга может рассчитывать на согласие моих партийных товарищей. Циглер не мог этого не заметить. Если он все же выбрал такое название, то он, конечно, здесь заботился более о пикантном, чем о правильном.

Теперь я прежде всего должен отбросить тяжелое оскорбление, наносимое Циглером Энгельсу своим утверждением, будто Энгельс в сочинении «Происхождение семьи, частной собственности и государства» принял без критики всю теорию Моргана. Впрочем, Энгельс пользуется в ученом мире слишком большим уважением, чтобы упрек Циглера мог произвести там какое-нибудь впечатление. Объективное изучение сочинений Энгельса показывает даже неспециалистам — к таковым в данном случае не принадлежит Циглер, — что он принял взгляды Моргана лишь потому, что они совпали с взглядами и исследованиями его самого и Маркса в той же области. Приняв эти взгляды, Энгельс обосновал их и своими собственными доводами, так что противникам было бы невозможно оспаривать их с надеждой на успех. Все, что Циглер, главным образом на основании Вестермарка и Штарке, приводит против взглядов Моргана, Энгельса и всех тех, которые в существенных чертах согласны с Морганом и Энгельсом, — все это шатко и несостоятельно и показывает поверхностность воззрений, которая отнюдь не повысила моего уважения к людям науки циглеровского покроя.

Циглер боится (стр. 15 его сочинения), что и против него будет выдвинута клевета, которую я будто бы направил против большей части современных ученых, обвиняя их в том, что они пользуются своим научным положением к выгоде господствующих классов. Я решительно протестую против обвинения в клевете на кого бы то ни было. Обвинение в клевете, видимо, очень легко срывается с пера у наших профессоров, как это показывает также и нападение Геккеля против меня (см. стр. 315 настоящей книги).

Все, что я пишу в этой книге, является, насколько я высказываю свои собственные воззрения, моим глубоким убеждением, которое может быть ошибочным, но ни в коем случае заведомо ложным, а только последнее и было бы клеветой. Я не только верю в то, что высказал относительно большей части наших ученых, но мог бы доказать это многочисленными фактами. Однако я удовольствуюсь тем, что наряду с мнением такого человека, как Бокль (см. стр. 312 настоящей книги), приведу мнение Фридриха Альберта Ланге, который на стр. 15 второго издания своего «Рабочего вопроса» говорит о фальсифицированной науке, которая по первому знаку капиталистов отдается в их распоряжение. И, разобрав далее господствующие взгляды на государственные науки и статистику, Ланге продолжает: «То, что подобные воззрения (монархические) оказывают свое воздействие и на людей науки, легко объясняется разделением труда в духовной области. При редко встречающейся свободной философии, собирающей все науки в один световой фокус, даже наши самые знаменитые ученые-исследователи — в известной мере дети всеобщего предрассудка: они, правда, очень хорошо видят в своем узком кругу, но вне его они не видят ничего. Если присоединить к этому несчастью оплачиваемой государством и ремесленно преподаваемой «философии», которая всегда готова объявлять существующее разумным, то откроется достаточно оснований сдержанности в тех случаях, где сами научные вопросы совершенно непосредственно приводят к элементам будущей мировой революции, как это имеет место в законе борьбы за существование».

Эти разъяснения Ф. А. Ланге ясны. Они не нуждаются в дополнениях. Подробности Циглер найдет у Ланге в первой и второй главах его книги. Циглер говорит далее, что ему советовали не приниматься за сочинение против меня, а вместо этого окончить уже давно начатую книгу по эмбриологии, «что было бы полезнее для его карьеры». Я тоже думаю, что это было бы разумнее не только для его карьеры, но и для его научной репутации, которая не возросла от книги, направленной против меня. Я не могу здесь подробно входить в рассмотрение возражений Циглера против взглядов на отношения полов у племен, стоящих на низшей ступени человеческого развития. Эти отношения, со времени Бахофена и Моргана, все более и более делаются предметом научного исследования. Не проходит почти ни одного дня, который не приносил бы новых и убедительных фактов в духе воззрений Бахофена — Моргана, и я сам в первом отделе предлагаемой книги привел для широких кругов несколько новых фактов, которые, по моему убеждению, точно так же бесспорно доказывают верность этих взглядов. Появившаяся между тем, работа Кунова «Родственные организации австралийских негров», о которой я говорю в первом отделе этой книги, дает не только массу новых фактов в том же направлении, но, кроме того, подробно разбирает взгляды Вестермарка и Штарке, на которые опирается Циглер, и опровергает их самым основательным образом. Ради сбережения места я направляю Циглера к этой работе.

Там, где Циглер сам старается доказать, что единобрачные отношения между мужчиной и женщиной являются «обычаем, основывающимся на природе» (стр. 88 его книги), он делает труд доказательства уж слишком легким для себя. Сначала единобрачные отношения вытекают у него из чисто психологических оснований: «любви, обоюдного страстного желания, ревности», но затем он говорит, что брак необходим, «ибо через публичное заключение брака муж по отношению к обществу признает обязательство остаться верным своей жене, заботиться о ней и, воспитывать своих детей». Итак, сначала моногамия — «обычай, основывающийся на природе», отношения, вытекающие из «чисто психологических оснований», то есть нечто законам природы само собой понятное, а несколькими страницами далее брак определяется как законное принудительное учреждение, созданное обществом для того, чтобы муж оставался верен своей жене, заботился о ней и воспитывал своих детей. «Разъясните мне, граф Эриндур, это раздвоение природы». У Циглера добрый гражданин погубил естествоиспытателя.

Если публичное заключение брака необходимо для мужа, чтобы он остался верен своей жене, заботился о ней и воспитывал своих детей, то почему Циглер не говорит ни единого слова о таких же обязанностях жены? Он невольно сознает, что жена в современном браке находится в подчиненном положении, которое заставляет ее всегда делать то, что от мужа должно быть еще только получено путем особого торжественного обязательства, в бесчисленном числе случаев нарушаемого.

Циглер, однако, не настолько ограничен и невежествен, чтобы не знать, что, например, еще в Ветхом завете основой патриархальной семьи была полигамия,[9] которой предавались все патриархи до царя Соломона, и их от этого не удерживал обычай, «основанный на природе», а «психологические основания моногамии»[10] не оказывали на них никакого действия. Полигамия и полиандрия,[11] существовавшие в историческое время целые тысячелетия, — из них первая еще ныне признается на Востоке социальным учреждением многими сотнями миллионов людей — противоречат самым решительным образом приводимым Циглером «естественнонаучным» основаниям и доводят их до абсурда. Именно к абсурду приходят, если пытаются судить о чужих обычаях и социальных учреждениях с точки зрения ограниченных буржуазных предрассудков и ищут естественнонаучных оснований там, где имеют значение лишь социальные причины.

Циглер мог бы также не трудиться приводить примеры из половой жизни человекообразных обезьян, чтобы доказывать этим, что моногамия является своего рода естественной необходимостью, ибо обезьяны не обладают, подобно людям, социальной организацией — хотя бы самой примитивной, — которая управляла бы их мышлением и поступками. Дарвин, на которого он ссылается против меня, был гораздо осторожнее в своем суждении. Дарвину, правда, казалось невероятным существование «брачной общности» и предшествовавшего ей состояния всеобщего полового смешения, но он был достаточно объективен, чтобы сказать, что все те, кто наиболее основательно изучили предмет, держатся другого мнения, чем он, и «брачная общность» (это специфическое выражение принадлежит нам. — Авт.), включая и брак между братьями и сестрами, составляла первоначальную и всеобщую форму полового общения на всей земле.[12] Но со времени Дарвина исследование первобытного состояния общества сделало большой шаг вперед; многое, что тогда могло казаться сомнительным, теперь ясно, и, вероятно, сам Дарвин, если бы он еще был жив, отбросил бы свои прежние сомнения. Циглер подвергает сомнению учение Дарвина об унаследовании приобретенных свойств и самым решительным образом борется против этого взгляда; но самим Дарвином оставленные под сомнением воззрения о том, что моногамия была у людей первоначальным отношением полов, принимает он как непогрешимые, с жаром верующего христианина, который считал бы опасным для спасения своей души неверие в догмат святой троицы или, если он католик, в беспорочное зачатие Марии. Циглер находится в большом заблуждении, если он думает, что можно скрыть фазы развития половых сношений на различных культурных ступенях человечества, подвергая доказанные факты сомнению, крайне догматическому и в то же время исторически и естественнонаучно совершенно ложному.

В вопросе о моргановском объяснении развития половых отношений на различных ступенях развития общества с Циглером и его единомышленниками происходит то же самое, что с большинством наших ученых относительно материалистического понимания истории. Им недоступна простота и естественность этого понимания, уясняющего и объясняющего все явления, кажущиеся столь противоречивыми и неясными с другой точки зрения; это понимание слишком просто, и в нем нет места спекулятивным мудрствованиям. Кроме того, они боятся, сами того ясно не сознавая, что эти взгляды отрицательно скажутся на прочности существующего государственного и общественного порядка; ибо, если законы развития действительны и для общества, как может тогда буржуазное общество утверждать, что не может быть никакого лучшего общественного порядка?

Циглер не понимает связи учения Дарвина с социалистическим мировоззрением; я и здесь рекомендую ему две первые главы из книги Ф. А. Ланге «Arbeiterfrage» («Рабочий вопрос»), озаглавленные: «Борьба за существование» и «Борьба за привилегированное положение»; быть может, ему из них станет ясным то, что осталось неясным в моей книге. Что Циглер неправ, рассчитывая использовать против меня взгляд Вирхова о дарвинизме, ведущем к социализму, я доказал в соответствующем месте этой книги.

Я рассматриваю естественнонаучное учение Дарвина в тесной связи с социалистическим мировоззрением, а Циглер думает опровергнуть это мировоззрение, ссылаясь на мнение Дарвина относительно войн и на его мальтузианские взгляды. Прежде всего я должен потребовать, чтобы меня цитировали верно. То, что Циглер цитирует на стр. 186 своего сочинения как мой взгляд на вечный мир, в самой основе неверно и показывает его полную неспособность разобраться в строе мыслей социалиста. Что некоторые войны оказывали благоприятное влияние на развитие культуры, с этим можно несомненно согласиться, но что все войны имели такой характер, это может утверждать только невежда в истории. Только варвар может верить в то, что даже теперь войны, при массовом истреблении самых крепких мужчин, цвета культурных наций, и массовом уничтожении культурных ценностей, способствуют прогрессу человечества. Всякий продолжительный мир был бы тогда, по взгляду Циглера и его единомышленников, преступлением по отношению к человечеству. Все, что Циглер говорит в своей книге об этой главе, не возвышается над самым плоским мещанством.

Не выше стоит то, что он, опираясь на Дарвина, говорит о мальтузианстве. Полнейшее отсутствие социально-экономических знаний приводило Дарвина к слишком рискованным утверждениям всякий раз, как он касался социальных тем; но со времени Дарвина в социальной области совершился такой могучий прогресс, что то, что было еще простительно Дарвину, уже непростительно его ученику, особенно если таковой, подобно Циглеру, выступает с претензией иметь в этой области авторитетное суждение. То, что я об этом мог бы против него сказать, мною сказано в отделе этой книги «Население и перенаселение». Здесь я лишь ссылаюсь на это место.

Одним из главных козырей, с которым Циглер выступает против меня, является опровержение моего взгляда о возможности развития людей, и особенно женщин, при разумных и естественных общественных отношениях путем воспитания. Циглер, опираясь на Вейсмана, придает своему противоположному мнению, что наследование приобретенных свойств исключается или возможно лишь в бесконечно далеком времени, такое значение, что ставит от него в зависимость осуществление социалистической идеи. Он говорит: «Прежде чем люди приспособились бы к новой социальной организации, эта новая организация давно бы погибла» (стр. 19). Это положение показывает своеобразно-наивное представление Циглера о будущих общественных формациях. Он не понимает, что новые общественные формации порождаются общественными потребностями, что общественные формации развиваются вместе с людьми, взаимно обусловливая и определяя друг друга. Новый общественный порядок невозможен без людей, желающих и способных его сохранить и развить. Если где-нибудь может быть речь о приспособлении, то именно здесь. Более благоприятные условия каждого нового общественного порядка по сравнению с предыдущим переносятся также на индивидуумы и постоянно облагораживают их.

По Циглеру, взгляд на возможность унаследования приобретенных свойств уже до такой степени раскритикован, что в него еще верят лишь отсталые. Как неспециалист и как человек, заваленный работами самого различного рода, далеко стоящий от разбираемой здесь темы, я не могу в данном случае опираться на свои собственные сведения и знания, но внимательное наблюдение показало мне, что этот вопрос, с такой неопровержимою уверенностью решаемый Циглером, очень спорный, и к тому же против мнения Циглера высказываются самые признанные представители дарвинизма. Так, доктор Бюхнер поместил 13 марта 1894 года в «Приложении к Всеобщей Газете» статью, озаглавленную «Естествознание и социал-демократия», в которой он разбирает сочинение Циглера. Бюхнер не только высказывается против взгляда Вейсмана — Циглера, но и указывает в то же время, что наряду с Геккелем в пользу взгляда Дарвина высказываются Гексли, Гегенбауэр, Фюрбрингер, Эймер, Клаус, Коп, Лестер Уорд и Герберт Спенсер. Далее и Хаке в своем очень ценимом специалистами полемическом сочинении «Образование и наследственность. Механика развития организмов»[13] выступает против точки зрения Вейсмана. И Хегар в своей брошюре, направленной против меня, не согласен с Вейсманом (стр. 130 и следующие). Теории о наследовании приобретенных свойств придерживается профессор доктор Додель, который в своем сочинении «Моисей или Дарвин. Школьный вопрос» на стр. 99 говорит дословно следующее: «Огромное значение имеют факты прогрессивной, или развивающейся, наследственности. Сущность ее состоит в том, что индивидуальные признаки, то есть недавно выступившие признаки, свойства позднейшего времени, могут перейти по наследству на потомство».[14] Об этом же вопросе Геккель пишет в письме к Л. Бюхнеру от 3 марта 1894 года, цитируемом в вышеуказанной бюхнеровской критике книги Циглера: «Из прилагаемой статьи вы увидите, что моя точка зрения в этом основном вопросе неизменно остается монистичной (и одновременно ламарковской). Теории Вейсмана и им подобные всегда приводят к дуалистическим[15] и телеологическим[16] представлениям, которые в конце концов" становятся чисто мистическими. В онтогении они прямо приводят к старой догме предопределения» и т. д. На той же почве стоят Ломброзо и Ферреро в их сочинении «Женщина, как преступница и проститутка»,[17] где на стр. 140 они говорят об инстинктах подчинения и преданности, которые женщина унаследовала посредством приспособления.

Точно так же Тарновский[18] считает возможным при известных условиях унаследование приобретенной извращенности полового чувства, а Крафт-Эбинг[19] говорит о характере женщины, образовавшемся в определенном направлении в ряде многочисленных поколений.

Эти ссылки показывают, что я с моим взглядом на унаследование приобретенных свойств нахожусь в хорошем обществе и что Циглер утверждает более того, что может доказать.

Циглер по своей гражданской специальности — естествоиспытатель, но как zoon politicon он, выражаясь словами Аристотеля, по всей вероятности, национал-либерал. За это говорит частая неопределенность выражений, когда он затрудняется привести доказательства; за это говорит далее судорожное — усилие, предпринимаемое им, чтобы согласовать все развитие человечества с современным буржуазным строем, причем он пытается доказать, что социальные и политические учреждения, касающиеся брака, семьи, государства и т. д., во все времена были подобны нынешним, и этим может быть доказано, что в конце XIX столетия филистер не должен ломать себе голову над тем, что ему принесет XX столетие.

Перехожу к Хегару. Автор называет свою книгу социально-медицинским исследованием. Если бы он «социально» вычеркнул и отбросил соответствующую часть своей брошюру, то его работа немало выиграла бы, ибо социальный раздел ее крайне убогий и показывает в высшей степени недостаточное знакомство автора с нашими социальными условиями. Хегар не подымается здесь ни на йоту выше буржуазной посредственности и, подобно Циглеру, совершенно не в состоянии схватить хотя бы одну мысль, которая не укладывается в узкий круг буржуазных воззрений. Поэтому Хегар, в мудром познании самого себя, поступал очень умно, отказавшись от своего первоначального плана (см. предисловие к его книге) исследовать весь женский вопрос; он избрал ограниченную тему, «чтобы выступить таким образом против лживых и в высшей степени вредных взглядов и учений, которые… брошены в широкие массы в особенности книгою Бебеля «Женщина и социализм»», и он прибавляет далее: «Хорошие и действительно на научной основе стоящие работы, какова «Половая гигиена» Риббинга, находят, напротив, сравнительно мало сочувствия».

Эта последняя книга мне хорошо известна, автор ее стоит на строго религиозной почве; книга его очень слабая, и в ней ясно выражена консервативная тенденция. Сильно выраженная тенденция видна, конечно, и в хегаровском опровержении моего сочинения. В своем усердии опровергать он доказывает больше, чем может доказать как специалист. При этом он повсюду берет под свою защиту высшие классы, выставляя их образцом нравственности, рабочих же он закидывает камнями, так что часто думаешь, что имеешь дело с буржуа, сознающим свои классовые интересы, а не с представителем науки. Напротив, когда Хегар выступает в своем изложении объективно, как человек науки, сочинение его содержит ряд поучительных сведений, распространение которых весьма желательно. Но напрасно стали бы мы искать в его сочинении широких обобщений и предложений по оздоровлению общества, которые могло бы принять государство или общество, поскольку необходимость их была бы признана, в целях воспитания всего человеческого рода на основе самых передовых научных знаний.

В буржуазном обществе существуют два класса,[20] которые не принадлежат к пролетариату, но которые, если бы они могли освободиться от своего узкого буржуазного образа мыслей, должны бы с восторгом приветствовать социализм: это учителя и медики (гигиенисты, гинекологи, врачи). Таким образом, именно от таких людей, как Хегар и ему подобные, знающих, благодаря своему положению и своим занятиям, безмерное несчастье, которое переживает огромное большинство людей, особенно женщин, главным образом вследствие наших социальных отношений, — именно от таких людей следовало бы ожидать решительного слова в пользу широких мероприятий, направленных на оздоровление и преобразование социальных условий, которые одни только действительно могут помочь делу. Но этого нет. Напротив, они защищают противоестественное состояние и прикрывают своим авторитетом прогнивший общественный строй, ежедневно доказывающий свою беспомощность перед лицом все более возрастающих бедствий физического и нравственного разложения. Это более всего возмутительно в поведении всех этих мужей науки, у которых одно только оправдание, что окружающая их общественная среда и ее предрассудки, сделавшиеся их второй натурой, лишают их возможности хотя бы мысленно подняться над этой средой', при всей их учености они остаются «нищими духом».

У Хегара, подобно Циглеру, своеобразный способ цитирования; он также выдергивает несущественное, откидывая существенное, и строит на этом опровержение. Его побуждает полемизировать против меня главным образом то, что я придаю большое значение нормальному удовлетворению половой потребности у зрелых людей, и он выставляет дело так, как будто я защищаю неумеренность. Отмечая, что я ссылаюсь на Будду и Шопенгауэра, и называя устаревшими мнения Хегевиша и Буша, он умалчивает, что такие авторитеты, как Кленке, Плосс и Крафт-Эбинг, высказывающиеся гораздо обстоятельнее, чем вышеназванные, стоят на моей стороне. В предлагаемом издании я цитирую далее консервативного статистика по вопросам морали фон Эттингена, который на основании своих статистических исследований приходит к совершенно таким же результатам, как я. Всему этому Хегар не нашел противопоставить ничего лучшего, как статистику Декарпье о смертности холостых во Франции за время с 1685 по 1745 год (!!!) и статистику женатых по Бауэру, относящуюся к 1776–1834 годам. Те и другие данные относятся ко времени, когда статистика была еще в очень жалком состоянии, они не могут считаться доказательными.

Но Хегар запутывается в противоречиях. На стр. 9 своего сочинения как доказательство безвредности полового воздержания взрослых людей он приводит католических священников, а также монахов и монахинь, добровольно наложивших на себя обет безбрачия. Он оспаривает возражение, что эти люди не живут воздержанно, указывая, что к воздержанности их принуждает кроме чувства долга общественное положение, при котором всякое падение делается темой сплетен и скоро доходит до ушей начальства. Между тем на стр. 37 и 38 своей книги он говорит буквально следующее: «Факт, установленный Дрюри (и приведенный Бертиллоном), говорит все же совершенно определенно о прямом влиянии подавленной половой потребности на возникновение этой категории преступлений (изнасилование, покушение на детей и прочее). Дрюри сопоставил нарушение нравственности в течение 30 месяцев в школах, руководимых светскими лицами, и в школах, руководимых духовенством. В 34 873 светских школах насчитывается 19 преступлений и 8 проступков, в 3581 духовной школе — 23 преступления и 32 проступка. Таким образом, институты, содержимые религиозными конгрегациями, насчитывают в 4 раза более проступков и в 12 раз более преступлений против нравственности!» Я полагаю, что того, кто сам себя опровергает, нет нужды опровергать.

Подобных противоречий у Хегара еще много. На стр. 18 и 19 он дает таблицы смертности для Франции, Парижа, Бельгии, Голландии, Пруссии, Баварии, которые показывают число умерших в различных возрастах на каждую тысячу женатых и холостых. Почти все эти таблицы говорят в пользу моего воззрения, так как они показывают, что смертность холостых, за исключением более молодого возраста в 15–20 лет, выше смертности женатых и замужних. Конечно, немалая часть замужних женщин умирает в родовой период или от его последствий в возрасте 20–40 лет, и Хегар заключает из этого факта и из многочисленных болезней, возникающих от перенесенных родов, что удовлетворение потребности любви значительно повышает смертность женщин. Но он не замечает, что они умирают не вследствие половых отношений, а от их последствий. И в этом виноваты лишь физические свойства значительного числа женщин, затрудняющие им перенесение родового акта. И эта физическая слабость опять-таки является результатом наших жалких социальных отношений: плохого питания, жилищных условий, образа жизни, рода занятий, умственного и физического воспитания, одежды (корсет) и т. д. Хегар, как специалист, должен также знать, как часто в тяжелых страданиях рожениц виновата недостаточная или неправильная акушерская помощь или заражение со стороны мужа. Все эти недостатки могли бы быть уничтожены разумными социальными учреждениями и способами воспитания, и тогда не было бы всех этих последствий. Упрекая меня далее в сильном преувеличении вредного влияния неудовлетворенной половой потребности, Хегар сам впадает в другую крайность. Он так описывает вред от удовлетворения половой потребности для женщины, что оказывается прав апостол Павел, учивший, как известно: вступать в брак хорошо, не вступать — еще лучше.

Хегар оспаривает далее правильность моего воззрения, что неудовлетворение половой потребности у неженатых влияет на число самоубийств. Я обращаю здесь прежде всего внимание на статистические данные моей книги. Но Хегар сам должен согласиться (стр. 23), что «в общем число самоубийств в холостом состоянии выше». Из-за чего же тогда спор?

В дальнейшем Хегар оспаривает мой взгляд, что подавление половой потребности часто ведет у женщин к душевным болезням, к сатириазису, к нимфомании, но и здесь опровергнуть мой взгляд ему совсем не удалось. На стр. 80 он говорит: «Женский пол в общем более подвержен помешательству, чем мужской, но все же разница незначительна; напротив, очень велика разница между не вступившими в брак и состоящими в нем; число сумасшедших среди первых приблизительно вдвое больше. Это отношение выступает еще резче, если не принимать во внимание детей, у которых душевные заболевания замечаются сравнительно редко, и учитывать только неженатых и незамужних с пятнадцатилетнего возраста. Тогда получается приблизительно в четыре раза большее число сумасшедших для холостых, чем для состоящих в браке. Хегар старается, правда, эту огромную разницу в пользу состоящих в браке объяснить различными причинами, и часть этих причин я могу принять тем легче, что я нигде не утверждал, будто подавленная половая потребность является единственной причиной болезненных состояний неженатых и незамужних; и все же Хегар в конце концов должен согласиться (стр. 31): «Однако разница между не состоящими в браке и состоящими слишком велика, чтобы ее можно было объяснить только этим» (приведенными им причинами). Я снова спрашиваю: из-за чего же спор?

Далее, на стр. 23 он говорит: «Нимфомания и сатириазис появляются иногда при очень значительных анатомических изменениях в половых органах или в центральной нервной системе». Но откуда происходят эти изменения, на это он дает очень неудовлетворительный ответ. Что неудовлетворение половой потребности может способствовать появлению страдания, с этим он согласен. «Однако первой и главной причиной является все же искусственно и насильственно вызванное возбуждение»(!). Но это возбуждение лежит в половой природе человека, иначе оно было бы невозможно. Хегар соглашается также, что происхождение истерии еще в древности приписывалось подавленной половой потребности, но сам он этого не хочет признать, и все же на стр. 55 он говорит: «В прежнее время, да и в наши дни, хотя и реже, наблюдались заболевания истерией, истерическим сумасшествием и пляской святого Витта в таких закрытых учреждениях, как женские монастыри, женские институты, что опять-таки часто приписывалось подавленной половой потребности». Хегар не спорит с этим, он пытается лишь выяснить причины, против которых мне опять-таки нет надобности возражать, тем более что я их сам отчасти уже привел.

«Картина болезни легко приобретает у женщины половой оттенок», — говорит далее Хегар, и это я опять-таки принимаю, как согласное с моими взглядами. Он заявляет далее: «Насколько при происхождении таких нервных и душевных страданий, имеющих половую окраску, играет роль насильственное подавление половой потребности, соответствующей силе и возрасту данного лица, это трудно решить». И эта уступка удовлетворяет меня.

В гл. VI своей брошюры Хегар рассматривает вред, вытекающий для женщины из участия ее в процессе размножения. Как уже выше было указано, по Хегару, замужние женщины подвергаются гораздо большим опасностям в смысле вреда для здоровья, чем незамужние, хотя он не хочет совершенно отвергать отрицательной стороны неудовлетворения половой потребности. Но, как бы то ни было, самый вид пожилых девушек, так называемых старых дев, показывает даже неспециалистам вред безбрачия. Этого не может вполне замолчать и Хегар, и поэтому он замечает на стр. 30: «Существует и другой класс девушек, которые совершенно здоровы или у которых во всяком случае не замечается никаких сколько-нибудь значительных отклонений в развитии их организма, но которые постепенно стареют, не вступая в брак. По своему внешнему облику они во многом напоминают малокровных: чувство слабости и дряхлости, отвращение к работе, плохое настроение, сильная раздражительность, бледное лицо, худоба, ненормальность половых функций и др.» В этих словах содержится, таким образом, очень ценное для меня согласие с моими взглядами. И тем не менее на меня же обрушиваются с самыми страшными обвинениями только потому, что я более» откровенно называю вещи их настоящими именами.

Я совершенно не касаюсь того, что Хегар говорит в гл. VII своей брошюры о неумеренности в половых отношениях и о последствиях так называемой «свободной любви»; во-первых, потому, что он, полемизируя со мною, не понял меня, намеренно или ненамеренно, этого я не буду касаться; во-вторых, потому, что он ставит здесь вопросы, которые вообще не имеют отношения к излагаемой мною теме.

В дальнейшем с Хегаром произошло то, что происходит вообще со всеми буржуазными идеологами: следствие он ставит на место причины; так, например, пьянство он выводит не из социальных причин, а из «этического дефекта». Я так подробно в этой книге говорю о влиянии социальных условий на жизненные отношения людей, что мне в данном месте незачем об этом более распространяться.

Хегара сильно возмущает то, что я показываю, как часто дочери народа соблазняются лицами, принадлежащими к «имущим и образованным» классам. Это, по его мнению, неверно, виновными оказываются будто бы почти без исключения солдаты, рабочие, подмастерья, слуги, иногда попадается и человек из лучшего сословия, который тогда должен очень тяжело платиться за свою ошибку, в которой он, быть может, несет только часть вины. Более наглое утверждение едва ли возможно. Конечно, отцы приблизительно 170 тысяч ежегодно рождающихся внебрачных детей только отчасти лица «имущих и образованных» классов, и в процентном отношении они представляют необычайно большой контингент. К сожалению, работники, в особенности слуги в благородных домах, слишком часто готовы брать на себя грехи своих господ. Если бы Хегар произвел соответствующее дознание в акушерской клинике Фрейбурга, он там кое-чему научился бы, если он способен вообще в этом пункте чему-нибудь научиться. Я рекомендую ему также прочесть сочинения его более молодого коллеги доктора Макса Таубе из Лейпцига «Охрана внебрачных детей»,[21] который при исследовании этого вопроса приходит к совершенно противоположному выводу. Слепой, предвзятый защитник буржуазного общества говорит в Хегаре, когда он обсуждает социальные моменты. Таковым он является и тогда, когда произносит настоящий панегирик господствующей во Франции двухдетной системе, которая, по его мнению, является своего рода идеальным состоянием. О причинах и влияниях этой системы я достаточно высказываюсь во втором отделе данной книги. Выступая защитником этой системы, Хегар опять-таки совершенно не замечает ее последствий для нравственного состояния французского населения. Он, как гинеколог, не может не знать, что она значительно усиливает массовые аборты, детоубийства, растление детей и противоестественный разврат.

На той же высоте понимания стоят и другие социальные и политические взгляды, выдвигаемые им против моих взглядов. Таково, например, все, что он говорит о праве на труд, которое немецкая социал-демократия, как известно, никогда не признавала программным требованием, о международных отношениях, о трудовом дне и о природе денег. Поистине феноменальной поверхностью отличаются также его экономические взгляды по аграрному вопросу. В падении английского земледелия виновной оказывается отмена хлебных пошлин, что, как известно, произошло в 1847 году. Тот факт, что я неоднократно указываю в своей книге на то, как в настоящее время плодородная почва часто отводится под лес, который затем заселяется оленями и козулями, чтобы аристократы и богатые господа могли удовлетворить свои охотничьи страсти, вызвал у него следующее возражение (стр. 94): «Из любви к охоте в Германии, конечно, под лес не отводится или отводится очень мало земель, которыми можно воспользоваться лучше для других целей или которые вообще могли бы найти более правильное назначение. Едва удается охранить от полного истребления некоторые виды животных, каковы олени, кабаны; конечно, для сторонника одностороннего утилитарного принципа это безразлично, и он считал бы совершенно правильным, если бы были перестреляны последний заяц и последняя дикая коза. Но что стало бы тогда с лесами и полями!»

Так может писать только человек, который не имеет никакого понятия о том, что происходит в действительности, иначе он знал бы, что наши крестьяне на севере и на юге, на востоке и на западе — все согласны с тем, что вред, причиняемый преднамеренной охраной диких животных во всех частях Германии, достиг постепенно такого размера, который должен быть назван бедствием. Едва ли в этом отношении условия феодального времени были хуже, чем то, что происходит теперь в некоторых местностях в Германии.

И собственно аграрный вопрос Хегар разрешает удивительно просто. Он пишет (стр. 106): «Торговая политика, податная система, законодательство и добрая воля владельцев латифундий более всего должны способствовать поддержанию мелких и средних крестьян…» Таким образом, от волка он ожидает спасения ягненка. Тут я теряю способность и склонность дальше полемизировать.

Если немецкая профессорская среда не выставит более искусных бойцов, чем Хегар и Циглер, против дракона социализма, тогда это современное «чудовище» овладеет буржуазным обществом. Бессонных ночей нам такие Зигфриды не причинят.

А. Бебель

Пасха. 1895.

Примечания:

Здесь и далее цитируется по настоящему изданию.

Август Бебель, Из моей жизни, Л. 1925, стр 335.

«Die Arbeiterfrage». Em Einfuhrung von Dr. H. Herkner, Berlin 1894.

«Die Naturwissenschaft und die sozialdemokratische Theorie, ihr Verhaltnis dargelegt auf Grund der Werke yon Darwin und Bebebel», Stuttgart 1894, Verlag von Ferdinand Enke.

«Der Geschlechtstrieb», Stuttgart 1894, Verlag von Ferdinand Enke.

Полигамия (греч.) — многобрачие, многоженство. — Ред.

Моногамия (греч.) — единобрачие. — Ред.

Полиандрия (греч.) — многомужество. — Ред.

Die Abstammung des Menschen und die geschlechtliche Zucht-wahl, von Charles Darwin, 20 Kapitel. Sekundare Geschlechtscharak-tere der Menschen. Halle a. d. S., Otto Hendel.

«Gestaltung und Vererbung. Bine Entwicklungsmechanik der Organismen», Leipzig 1893.

«Moses oder Darwin. Eine Schuhlfrage», Stuttgart 1895, Fünfte vermehrte Auflage.

Дуализм — ложное философское направление, признающее материю и сознание двумя самостоятельными и независимыми началами. — Ред.

Телеология — идеалистическое лжеучение, утверждающее, что всякое развитие в природе заранее предопределено «свыше». — Ред.

«Das Weib als Verbrecherin und Prostituirte», Leipzig 1894.

Die krankhaften Erscheinungen des Geschlechtssinnes. Berlin 1886.

Lehrbuch der Psichiatrie, 1. Band, 2. Auflage.

Бебель, очевидно, имеет в виду две группы людей по профессии, ибо ни учителя, ни медики не могут рассматриваться как классы буржуазного общества. — Ред.

«Der Schutz der unehelichen Kinder», Leipzig 1893.

Оглавление