|
||||
|
|
Глава 8 Полпятого утра. Тибурон был погружен в темноту, и только один ярко освещенный дом возвышался на мысе над бухтой Сан-Франциско. Молочно-белый туман приглушил огни огромного здания «Golden Gate», но вдалеке на фоне неба мерцали огни города. Восемь усталых мужчин, склонившиеся над столом, не обращали внимания ни на мост, ни на туман, ни на огни на горизонте; они видели лишь свои карты. Аэн, краснолицый здоровяк, который носил широкие желтые подтяжки с изображенными на них игральными костями и картами, объявил: «Последняя сдача». Это был выбор сдающего, и Лэн объявил открытый покер с семью картами по «старшая — младшая»: первые две карты сдаются втемную, четыре — открытых, и последняя — опять втемную. Банк поделят между собой двое победителей, обладатели самой старшей и самой младшей руки. Шелли, чья жена, Норма, была одним из партнеров Кэрол, этим вечером сильно не везло (впрочем, как и каждый вечер, по крайней мере последние месяцев пять), но он нетерпеливо схватил свои карты. Это был привлекательный, сильный мужчина с печальными глазами, неудержимым оптимизмом и травмированной спиной. Прежде чем посмотреть первые две карты, Шелли встал и поправил лед, которым была обернута его поясница. С юных лет он профессионально играл в теннис и до сих пор, несмотря на все предостережения врачей и смещенные межпозвоночные диски, продолжал играть почти каждый день. Он взял две первые карты, одна поверх другой. Бубновый туз! Что ж, неплохо. Он медленно вытащил из-под него вторую карту. Двойка бубен. Туз и двойка бубен! Превосходные карты! Разве это возможно — после того, как ему шла такая отвратительная карта! Он положил их на стол, но через несколько секунд не удержался и бросил на них еще один взгляд. Шелли не замечал, что все остальные игроки смотрят на него. Этот второй влюбленный взгляд был одним из его «маячков» — едва заметный неосторожный жест, который выдавал его сдачу Две следующие карты были не хуже: пятерка и четверка бубен. Боже правый! Сдача на миллион долларов! Шелли едва не запел «зип-а-ди-ду-да, зип-а-ди-дзень, о да, о да, какой прекрасный день». Единица, двойка, четверка и пятерка бубен — удавиться за такую сдачу! Наконец-то фортуна улыбнулась ему. Он знал, что это случится, если он выжмет все из этой ситуации. И, видит бог, он это сделает! Еще три карты, и, чтобы собрать флеш от туза, ему нужна была одна-единственная бубновая карта, а чтобы у него на руках оказался стрит-флеш, не хватало тройки бубен — тогда он возьмет верхнюю часть банка. Любой младший козырь — тройка, шестерка, даже семерка — и он забирает нижний банк. Если к нему придет и бубновая карта, и младший козырь, то ему достанется и верхняя, и нижняя части банка — в общем, все ставки. Такая сдача поправит его положение, но не окончательно; он проиграл двенадцать тысяч. Обычно, в тех редких случаях, когда к нему приходила хорошая карта, большинство игроков рано раскрывали свои карты. Какое невезение! Неужели? На самом деле его подводили эти его «маячки» — игроки открывали карты, как только замечали его возбуждение, видели, как он подсчитывает в уме сумму ставок, как он старательно охраняет свои карты от посторонних глаз, как он делает ставки более решительно, чем обычно, как он отводит глаза от игрока, делающего ставку, чтобы он ставил на кон больше, как трогательно он притворяется, что изучает верхний банк, когда на самом деле рассчитывает на нижний. Но на этот раз никто и не думал раскрываться! Казалось, все довольны своими картами. Эта игра обещала стать особенной. Чтобы обеспечить себе как можно больший банк, Шелли начал ставить на третью карту. На четвертую он поставил сто долларов (для первого круга у них был установлен двадцатипятидолларовыи порог, на остальные — сто долларов, а на последние два — двести долларов) и сильно удивился, когда Лэн поднял ставку. Карты, лежавшие перед Лэном, были не слишком хороши: две пики, двойка и король. Максимум, на что мог рассчитывать Лэн, был пиковый флеш от короля (туз пик сидел напротив Гарри). Повышай, Лэн, повышай, умолял его Шелли. Прошу тебя, повышай. Дай бог тебе твой флеш от короля! И я умою тебя своим бубновым флешем от туза! Он снова повысил ставку, и все семь игроков откликнулись. Все семеро — потрясающе! Сердце Шелли стучало все быстрее Ему, черт возьми, светило целое состояние! Боже правый, жизнь хороша! Боже, он любил играть в покер! Пятая карта разочаровала Шелли — бесполезный валет червей. Но оставались еще две карты. Пора разыграть эту руку. Он быстро оглядел стол, пытаясь оценить ситуацию. У него на руках были четыре бубны, еще три карты лежали на столе. Значит, вышло семь бубновых карт из тринадцати. Оставалось шесть. У него были все шансы собрать флеш. К тому же были еще младшие козыри. На столе лежало всего несколько младших козырей, в колоде их еще много, а ему нужны были всего две карты. Голова Шелли шла кругом — слишком сложно все точно просчитать, но шансы его были сказочно велики. Все складывалось в его пользу. К черту оценку ситуации — он собирался выиграть с этим раскладом во что бы то ни стало. Если учесть, что на кону — ставки семи игроков, он вернет по три с половиной доллара за каждый свой. К тому же у него был неплохой шанс сорвать весь банк, тогда за каждый доллар возвращалось по семь. Следующим к нему пришел туз червей. Шелли передернуло. От двух тузов мало толку. Он начал волноваться. Все зависело от последней карты. При последней раздаче открылась лишь одна бубновая карта и два младших козыря; шансы его все еще были велики. Он поставил по максимуму — двести долларов. И Лэн, и Билл повысили ставку. Повышать можно было только три раза, и Шелли воспользовался этой возможностью. Шесть игроков объявили карты. Шелли посмотрел, что было у них на руках. Ни у кого ничего особенного не было. На весь стол лишь две небольшие пары. Так какого же черта они делают ставки? В чем подвох? Шелли попытался украдкой подсчитать деньги на кону. Гигантская сумма! Вероятно, около семи тысяч. Раздали седьмую и последнюю карту. Шелли схватил три свои карты, которые лежали рубашками вверх, тщательно их перетасовал и медленно раскрыл их. Он тысячу раз видел, как делал это его отец. Туз треф! Вот черт! Хуже карты просто быть не могло. Начать с четырех небольших бубен и закончить тремя тузами. Они были бесполезны — даже хуже, чем просто бесполезны, потому что ему наверняка не удастся выиграть, но и раскрывать их было жалко. Не рука, а проклятие судьбы! Он попал в ловушку; и он должен был остаться в игре. Он проверил обстановку. Лэн, Арни и Вилли делали ставки, повышали их снова и снова. Тед и Гарри сбросили карты. Его восемь сотен. Сбросить карты? Пять игроков в игре. Шансов на победу нет. Трудно поверить, что ни у кого не найдется чем побить трех тузов. Но все же… все же… хорошей карты не было ни у кого. Может быть, думал Шелли, ведь может быть так, что остальные четыре игрока рассчитывают на нижний банк! Аэн выложил пару троек; может, он пытался собрать две пары или тройки? Это было на него похоже. Нет! Спустись с небес на землю, мечтатель! Спаси свои восемь сотен. У тебя нет шансов выиграть с тремя тузами — у кого-то должен быть на руках флеш или стрит. Обязательно должен быть. Иначе за каким чертом они делали ставки? Сколько на кону? Тысяч двенадцать, как минимум, может, и больше. Он мог вернуться домой, к Норме, победителем. А открыть карты сейчас — и узнать, что три его туза могли принести ему выигрыш, — видит бог, он никогда не простит себе, что у него не выдержали нервы. Он никогда не забудет этого. Черт! Черт! У него не было выбора. Он слишком сжился с мыслью о выигрыше, чтобы отступать. Шелли послал к черту восемь сотен. Развязка была быстрой и милосердной. Лэн открыл флеш от короля, и три туза Шелли почили в бозе. Но даже Дэну с его флешем не удалось выиграть: Арни открыл фулл-хаус, полностью закрытый, а это значило, что он собрал его с последней картой. Черт! Шелли понял, что, даже если бы ему удалось собрать бубновый флеш, он не смог бы выиграть. И даже если бы он получил желанную тройку или четверку, он все равно не получил бы нижний банк — Билл открыл прекрасную руку младших козырей: пятерка, четверка, три двойки и туз. Шелли почувствовал, как слезы подкатывают к горлу, но, одарив игроков своей ослепительной улыбкой, он произнес: «И не говорите мне, что это развлечение не стоит двух тысяч долларов!» Все пересчитали фишки и обменяли их на деньги у Лэна. Их игры перемещались из дома в дом, и хозяин брал на себя роль банкомета и в конце вечера разбирался со счетом. Шелли проиграл четырнадцать тысяч триста долларов. Он выписал чек и извиняющимся голосом объявил, что датирует его более поздним числом. Вытащив толстенную пачку стодолларовых банкнот, Лэн ответил: «Забудь об этом, Шелли, я плачу. Принеси свой чек на следующую игру». Так они и играли. Они до такой степени доверяли друг другу, что ребята не раз шутили, что, если случится наводнение или землетрясение, они будут играть в покер по телефону. «Да нет, никаких проблем, — беспечно заверил его Шелли. — Я взял другую чековую книжку, и мне просто придется перевести деньги на этот счет». Но проблемы у Шелли были. И проблемы крупные. На его банковском счету лежало четыре тысячи, а долг его составлял четырнадцать тысяч долларов. А если Норма узнает о его проигрыше, его семейная жизнь на этом закончится. Просто эта игра в покер должна была стать для него последней. Покидая дом Лэна, он на прощание окинул его ностальгическим взором. Может статься, он последний раз находится в его доме и никогда уже не увидит жилища остальных ребят. Слезы наворачивались на глаза, когда он видел антикварную карусель с лошадками на лестничной площадке, блеск огромного полированного обеденного стола, кусок песчаника в шесть квадратных футов, в котором навеки застыли доисторические рыбы. Семь лет назад вечер начался с пирушки с участием горячей солонины, языка и сандвичей с копченой говядиной, приготовленных Лэном. Он свалил их в огромную кучу, обложив половинками маринованных огурчиков, салатом из шинкованной капусты и салатом из картофеля с майонезом — все это было специально доставлено заранее из нью-йоркского «Карнеги Дели». Лэн любил поесть до отвала и повеселиться от души. А потом он сгонял набранные калории, по крайней мере, большую их часть, на «Stairmasten> и бегущей дорожке в своем навороченном спортзале. Шелли вошел в гостиную, где остальные с восхищением рассматривали старинное полотно, только что приобретенное Лэном на аукционе в Лондоне. Не узнав автора и опасаясь показать свое невежество, Шелли воздержался от комментариев. Искусство не было единственной темой, в разговорах на которую Шелли старался не принимать участия. Были и другие: вино (некоторые его партнеры по покеру имели погреба размером со средний ресторан и часто вместе посещали аукционы вин), опера, балет, морские путешествия, трехзвездочные парижские рестораны, ограничения по ставкам в казино. Шелли себе этого позволить не мог. Он подолгу смотрел на каждого из игроков, словно хотел, чтобы их образы навеки отпечатались в его памяти. Он знал, что это было хорошее времечко, и когда-нибудь, спустя годы, — может быть, когда он, разбитый параличом, будет сидеть на лужайке перед домом престарелых, завернутый в потрепанный клетчатый плед, прекрасным осенним днем, когда ветер теребит сухие листья, — он хотел бы помнить все эти улыбающиеся лица. Здесь был Джим, Железный Герцог, или Гибралтар, как его часто называли. У Джима были огромные руки и мощная нижняя челюсть. Да, он был крут. Никому никогда не удавалось надуть его в картах. И Винс — огромный. Или иногда огромный. Иногда он таким не был. У Винса были интересные взаимоотношения с центрами здоровья и похудания, работающими по системе Притикина: он либо ложился в один из них (пару раз он понимал, что стоит это сделать, когда стул, на который он садился, когда они собирались играть, разваливался под ним), либо выписывался из него, тощий и довольный, нагруженный диетической пищей: персиковая газировка, свежие яблоки, обезжиренные печенья. В основном, когда они играли у него, он закатывал роскошные пиры — его жена прекрасно готовила итальянскую пищу, но первые пару месяцев после возвращения из центра Притикина ребятам приходилось давиться тем, что он предлагал им: печеные маисовые лепешки, сырая морковь, грибы, китайский салат из цыпленка без кунжутного масла. Большинство игроков предпочитали поесть заранее. Всем им нравилась калорийная пища — чем больше калорий, тем вкуснее. Потом Шелли подумал о Дэйве, лысеющем бородатом мозгоправе. Он плохо видел и, если хозяин дома не предоставлял для покера карты с огромными изображениями, начинал сходить с ума. Он пулей вылетал из дома и с ревом уносился на своей ярко-красной помятой «Хонде Цивик» к ближайшему универсальному магазину, что порой было не так уж и просто, так как некоторые жили в пригородной глуши. Эта настойчивость, с которой Дэйв требовал правильные карты, была источником постоянного веселья. Он настолько плохо играл в покер, настолько щедро разбрасывался «маячками», что ребята часто думали, что для него было бы намного лучше, если бы он не видел свои карты. А самое смешное было то, что Дэйв свято верил, что он хорошо играет в покер! Забавно, но Дэйв обычно оставался в выигрыше. Это была страшная тайна вторничной игры: как так получилось, что Дэйв не проигрался в пух и прах? Еще все не уставали удивляться тому, что этот психотерапевт был настолько не от мира сего. Или, по крайней мере, был таким раньше. Со временем Дэйв начал походить на нормального человека. Исчезло высоколобое интеллектуальное ханжество. Он начал употреблять слова короче десяти слогов. Как там он говорил? «Предпоследняя сдача» или «двуличная стратегия». А удар он называл «цереброваскулярным нарушением». А еда, которой он потчевал гостей: суши, дынные кебабы, холодный фруктовый суп, маринованные цуккини. Хуже, чем у Винса. Никто и не притрагивался к угощению, но ему все равно потребовался год, чтобы понять, в чем дело, — и то только когда он начал получать по факсу бесчисленные рецепты приготовления грудинки, шоколадных пирожных и чизкейков. Он сильно изменился к лучшему, подумал Шелли, стал естественным, настоящим. Нам бы стоило выставить ему счет за наши услуги. Несколько человек взяли на себя его перевоспитание. Арни продал ему пять процентов своей доли в одной своей скаковой лошади, брал его с собой на тренировки и скачки, научил его обращаться с таблицами забегов и выводить из строя лошадей на тренировках. Гарри привел Дэйва в профессиональный баскетбол. Когда они впервые встретились, Дэйв не знал, как выглядит открытая оборонительная стойка или перехват. Где он только был все эти сорок лет? Теперь Дэйв водил «Альфу» цвета бургундского вина, ходил с Тедом на бейсбол, а с Аэном на хоккей, вместе с остальными делал ставки у букмекера Арни в Вегасе и почти уже выложил тысячу баксов за поход на концерт Барбары Стрейзанд в компании Винса и Гарри. Шелли смотрел, как Арни выходит из комнаты в своей идиотской шляпе а-ля Шерлок Холмс. Он всегда надевал такую шляпу на время игры и, если ему удавалось выиграть, не снимал ее, пока удача не отворачивалась от него. Потом он шел и покупал новую. Эта чертова шляпа Шерлока Холмса принесла ему около сорока тысяч. На своем «Порше», сделанном по заказу, Арни добирался до места встречи игроков два с половиной часа. Пару лет назад он на год переехал в Лос-Анджелес, чтобы руководить своей компанией радиосвязи, и систематически летал сюда, чтобы посетить дантиста и поиграть в покер. Ребята сделали красивый жест и вычитали из его первых ставок стоимость перелета. Его дантист, Джек, иногда тоже принимал участие в игре, пока не проигрался. Джек ужасно играл, но потрясающе одевался. Лэн однажды просто влюбился в его рубашку в стиле вестерн с прострочкой «металлик» и на одной сдаче поставил двести долларов против этой рубашки. Джек проиграл: его «королевский перебор» против стрит-флеша Лэна. Лэн разрешил ему добраться до дому в рубашке, но на следующее утро приехал и забрал ее. Это была последняя игра Джека. И почти весь следующий год Лэн приходил играть в его рубашке. Даже в лучшие времена у Шелли было значительно меньше денег, чем у остальных игроков. Раз в десять. Или больше. А теперь, с падением Силиконовой долины, для него наступили и вовсе тяжелые времена; пять месяцев назад, когда компания «Digilog Microsystems» лопнула, он остался без работы. Сначала он пытался выгодно себя продать и каждый день прочесывал объявления о вакансиях. Час работы Нормы стоил двести пятьдесят долларов. Семейный бюджет от этого только выигрывал, но Шелли было стыдно соглашаться на работу, где платили двадцать — двадцать пять долларов. Он выдвигал такие непомерно высокие требования, что потенциальные работодатели в конце концов перестали его слушать, и он постепенно свыкся с мыслью о том, что будет жить на деньги жены. Нет, Шелли не умел делать деньги. У них это было семейное. Когда он был ребенком, отец трудился в поте лица, чтобы скопить на два пакета акций. И оба прогорели. Первый почил в бозе вместе с японским рестораном, который открылся в Вашингтоне за две недели до инцидента в Перл-Харборе. А второй, десять лет спустя, ушел в представительство «Edsel». Шелли свято хранил семейные традиции. Он играл в теннис по всем колледжам Америки, но выиграл лишь три матча за три года во время тура по регионам. Он был красив, он прекрасно играл, зрители любили его, первая подача всегда доставалась ему — но он просто не мог дожимать своих соперников. Может, он просто был слишком добрым. Может, ему не хватало «выключателя». Когда он ушел из профессионального спорта, он вложил свое скромное наследство в теннисный клуб около Санта-Крус — за месяц до того, как землетрясение 89-го года стерло всю долину с лица земли. Он получил небольшую страховку, большую часть которой вложил в авиалинии «Пан- Америкэн», которые сразу же обанкротились. Какие-то деньги он потерял на брокерской фирме Майкла Милкена, а остальное вложил в клуб «Сан Хосе Нетс» Американской волейбольной лиги. Может быть, именно в этом и заключалась прелесть игры для Шелли. Эти парни знают, что делают. Они знают, как делать деньги. Может, и ему чуть перепадет. Из всех игроков самым богатым был Вилли. Продав корпорации «Майкрософт» свою компанию, занимающуюся разработкой финансового программного обеспечения, он получил около сорока миллионов долларов. Шелли узнал об этом из газет; никто из игроков никогда не заговаривал на эту тему. Что ему нравилось в Вилли, так это то, как он наслаждался своими деньгами. Он не церемонился с ними: его миссия на этой земле состояла в том, чтобы хорошо проводить время. Никакого чувства вины. Никакого стыда. Вилли говорил и читал по-гречески — его предки были греческими иммигрантами. Особенно он любил греческого писателя по имени Казанзакис и пытался во всем походить на Зорбу, одного из его персонажей, чья цель жизни заключалась в том, чтобы оставить смерти «лишь выжженные земли». Вилли любил действие. Раскрыв карты, он тут же бросался в соседнюю комнату, чтобы ухватить пару секунд какого-нибудь спортивного матча по телевизору — бейсбола, футбола, баскетбола, — на который он поставил кучу денег. Однажды он арендовал на целый день ранчо в Санта-Крус, на котором играли в военные игры вроде «Захват флага», расстреливая друг друга пулями с краской. Шелли улыбнулся, вспомнив, как он приехал туда и увидел, что ребята столпились вокруг дуэлянтов и следят за развитием событий. Вилли, в защитных очках и летном шлеме времен Первой мировой, и Вине, оба с пистолетами в руках, расходятся на десять шагов, и Лэн, судья, в рубашке Джека и с пачкой стодолларовых банкнот, суммой ставок, в руке. Эти парни были сумасшедшими — они делали ставки на все на свете. Шелли следом за Вилли вышел на улицу, где «Порше», «Бентли» и «Ягуары», рыча моторами, ждали, когда Лэн откроет массивные железные ворота. Вилли повернулся к Шелли и обнял его за плечи; телесный контакт был для ребят нормой. «Как дела, Шелли? Как продвигается поиск работы?» «Comme ci comme ca».[23] «Не вешай нос, — сказал Вилли. — Времена меняются. Мне кажется, что скоро Силиконовая долина еще заявит о себе. Давай пообедаем?» Они крепко сдружились за эти годы. Вилли любил играть в теннис, так что Шелли частенько делился с ним секретами мастерства и несколько лет был неофициальным тренером его детей, один из которых играл за стэнфордскую команду. «С удовольствием! На следующей неделе?» «Нет, позже. Две недели я буду в разъездах, а в конце месяца буду совершенно свободен. Мое расписание осталось в офисе. Я позвоню тебе завтра. Мне надо с тобой кое о чем поговорить. Увидимся на следующей игре». Шелли промолчал. «Идет?» Шелли кивнул. «Хорошо, Вилли». «Пока, Шелли, пока, Шелли». «Пока, Шелли». «Пока, Шелли», — звенело в воздухе, когда большие машины выезжали за ворота. Шелли было больно смотреть, как они исчезали в ночи. О, как ему будет их не хватать. Видит бог, он любил этих ребят! Шелли ехал домой в растрепанных чувствах. Проиграть четырнадцать тысяч. Черт возьми, надо уметь так проигрывать. Но не деньги его беспокоили. Шелли было наплевать на четырнадцать тысяч. Что действительно волновало его, так это ребята и игра. Но играть он больше не мог. У него не было выхода! Арифметика была проста: больше не было денег. Мне нужно найти работу. Если не продажа программного обеспечения, значит, это будет другой вид деятельности. Может, я опять буду продавать яхты в Монтерее. Черт. Способен ли я на это? Сидеть неделями в ожидании одной или двух продаж в месяц или два — да я так с ума сойду. Шелли нужно было действовать. За последние несколько месяцев он проиграл крупную сумму денег. Может быть, сорок, а то и пятьдесят тысяч долларов — он боялся подсчитывать точную сумму. А брать деньги ему уже было неоткуда. Норма перевела свои активы на отдельный счет. Он одалживал деньги под любым предлогом. У всех подряд. Кроме, разумеется, своих партнеров по покеру. Это было бы дурным тоном. Единственное, что у него оставалось, — это тысяча акций банка Imperial Valley стоимостью пятнадцать тысяч баксов. Проблема была только в том, как обналичить их, чтобы Норма ничего не заподозрила. Она все равно узнает, так или иначе. У него уже кончились оправдания. А у нее кончалось терпение. Это был вопрос времени. Четырнадцать тысяч? Это все та проклятая последняя сдача. Он все еще прокручивал в уме ход игры. Шелли был уверен, что здесь он не сделал ни одной ошибки: когда у тебя появляется шанс, ты должен действовать. Если сдадут нервы, все пропало. Все дело в картах. Он знал, что скоро ситуация изменится. Так оно обычно и происходит. Он просчитывал ходы. Он знал, что делает. Он играл в карты чуть ли не с детства, а в старших классах школы был букмекером в бейсбольном тотализаторе. И делал на этом неплохие деньги. Когда ему было четырнадцать, он прочитал, забыл уже где, что шансы угадать трех любых игроков, в совокупности забивших шесть мячей в данный конкретный день, составляли двадцать к одному. Так что он предлагал девять или десять к одному, и желающих принять пари было предостаточно. День за днем эти идиоты пребывали в полной уверенности, что три игрока из десятки, в которую входят, скажем, Мэнтл, Музиал, Берра, Пески, Бенч, Керью, Бэнкс, МакКуин, Роуз и Калин, просто обязаны заработать шесть очков на всех. Сосунки. Они так ничего и не поняли. А может, сейчас именно он ничего не понимал. Может, теперь он был сосунком, которому пора бы выйти из игры. Не хватает денег, не хватает хладнокровия, играет он недостаточно хорошо. Но Шелли было трудно поверить, что он так уж плох. Вдруг, продержавшись в игре пятнадцать лет, он превратился в плохого игрока? Что-то не сходится. Но может быть, он теперь делает что-то иначе. Может быть, игра не ладилась, потому что ему шла плохая карта. Он знал, что худшим его проступком было то, что во время этой полосы невезения он был слишком нетерпелив и пытался пробиться к победе с довольно посредственными картами. Да, сомнений быть не могло. Дело в картах И скоро ему обязательно повезет. Просто надо подождать. Это могло случиться в любой момент — может быть, уже на следующей игре, — и тогда он выйдет на фантастическую победную прямую. Он в игре уже пятнадцать лет, так что рано или поздно все наладится. Просто нужно подождать. Но теперь Шелли уже не мог купить себе время ожидания. Начал накрапывать дождь. Стекло запотело. Шелли включил «дворники» и обогреватель стекла, остановился, чтобы заплатить положенные три доллара на выезде из «Golden Gate», и выехал на Ломбард-стрит. Ему плохо удавалось строить планы, но сейчас, чем больше он думал об этом, тем отчетливее понимал, что поставил на кон: свое членство в компании игроков, свою гордость, свою самооценку как игрока. Не говоря уже о браке — он тоже был поставлен на карту! Норма знала о его страсти к азартным играм. Еще до их свадьбы, восемь лет назад, она имела длительный разговор с его первой женой, которая ушла от него за шесть лет до этого, когда после его участия в игорном марафоне во время круиза по Багамам четыре валета лишили их всех сбережений. Шелли действительно любил Норму, и все его клятвы были искренними: прекратить играть, записаться в Клуб анонимных игроков, передать ей свои активы и позволить ей заниматься всеми финансовыми вопросами. Помимо этого, в приступе добросовестности Шелли даже предложил поработать над этой проблемой с любым терапевтом по ее выбору. Норма выбрала терапевта, к которому ходила несколько лет назад. Он лечился у этого сопляка-мозгоправа несколько месяцев. Только время зря потерял; он вообще не помнил, о чем они говорили. Но это стало хорошим вложением капитала", закрепило их сделку, и Норма поняла, что он серьезно относится к своим клятвам. И Шелли по крупному счету свое слово держал. Он перестал играть в азартные игры, кроме покера. Перестал делать ставки на футбольные и баскетбольные матчи, распрощался с Сонни и Ленни, своими букмекерами с незапамятных времен. Ушли в прошлое Вегас и Рино. Он отказался от подписки на журналы «Мир спорта» и «Карточный игрок». Единственное спортивное мероприятие, на которое он продолжал делать ставки — это U.S. Open;[24] он знал, как обращаться с теннисными таблицами. (Но потерял кучу денег, поставив на Макенроя в турнире с Сампрасом.) И до тех самых пор, пока полгода назад не развалилась «Digilog», он исправно переводил свои чеки на Норму. Она, разумеется, знала о том, что он играл в покер, и дала ему на это особое разрешение. Она думала, что они играют на пять-десять долларов, и иногда охотно выдавала ему пару сотен — Норме нравилось, что ее муж общается с самыми богатыми и самыми влиятельными бизнесменами Северной Калифорнии. Кроме того, некоторые игроки даже обращались к ней за юридическими услугами. Но были две вещи, о которых Норма не знала. Во-первых, ставки. Ребята были с этим очень осторожны: наличных денег на столе быть не должно, только фишки, для которых у них были свои названия: «четвертаки» (двадцать пять долларов), «полтинники» (пятьдесят долларов) и «баксы» (сто долларов). Иногда кто-нибудь из ребят привозил на игру детей, но они, посмотрев пару сдач, так и не понимали реального размера ставок. Иногда Норма встречала кого-нибудь из игроков или их жен на светских мероприятиях — на свадьбах, на крестинах, на бар мицва1, и Шелли содрогался при мысли, что она может узнать, сколько он проиграл или насколько велик риск Но ребята, храни их господь, знали, что можно говорить, а что нет, так что никто из них ни разу не проболтался. Это было одним из тех правил, о которых никто никогда не говорил, но все знали. Еще Норма не знала о его покерном счете. Между женитьбами Шелли сколотил небольшой капитал — шестьдесят тысяч долларов. Он был прекрасным продавцом программного обеспечения… когда решал поработать. Двадцать тысяч он внес в семейный бюджет, но сорок тысяч стали его покерным фондом, и он скрывал его от Нормы на секретном счету в банке «Уэллс Фарго». Он думал, что сорока тысяч ему хватит на всю жизнь, что эта сумма сможет окупить любую полосу невезения. И так оно и было. Целых пятнадцать — лет. До этого дня — до начала полосы дьявольского невезения! Ставки постепенно росли. Он начал было протестовать против этого, но делать из этого трагедию постыдился. Чтобы игра была действительно азартной, нужны были большие ставки. Проигрыши должны быть ощутимыми. Проблема была в том, что у остальных было слишком мно- Празднование в честь тринадцатилетия ребенка, означающего его переход к взрослой жизни, совершеннолетие его денег: крупные ставки для них были мизером. А что ему оставалось делать? Унижаться, объяснять им: «Простите, ребята, но у меня нет денег, чтобы играть с вами в карты. Я слишком беден, слишком труслив, я, черт возьми, неудачник, не ровня вам»? Он никогда бы не смог сказать им это. Но теперь его покерный фонд иссяк, остались только четыре тысячи. Слава богу, Норма так и не узнала о сорока тысячах. Иначе ее бы и след простыл. Норма ненавидела азартные игры, потому что ее отец потерял их дом на биржевых торгах; он не играл в покер (он был церковным дьяконом, образцом честности и благопристойности), но фондовая биржа, покер — не все ли равно! Шелли всегда думал, что на фондовых биржах играют сосунки, у которых кишка тонка для покера! Шелли пытался сконцентрироваться; ему срочно нужны были десять тысяч: до даты, проставленной на чеке, оставалось всего четыре дня. Ему надо было достать деньги там, куда Норма не будет заглядывать в ближайшие две недели. Шелли знал, он совершенно точно знал, как знал некоторые вещи в своей жизни, что, если бы он только мог поднять ставки и принять участие в следующей игре, карты лягут так, как ему надо, он сорвет большой куш и все встанет на свои места. Шелли приехал домой в половине шестого, и к этому времени он уже точно знал, что делать. Лучшим выходом — единственным выходом для него — была продажа акций «Империал банк». Года три назад Вилли купил «Империал банк» и намекнул Шелли, что вложение в него денег сулило верную прибыль. Вилли планировал, как минимум, удвоить свои инвестиции через пару лет, когда банк стал общественным. Итак, на те двадцать тысяч, которые он принес в семейное гнездышко, Шелли купил тысячу акций, прожужжав Норме все уши про секретную информацию и деньги, которые они с Вилли собираются на этом сделать. Шелли не изменил себе, снова оказавшись в ненужном месте в ненужное время: на этот раз разгорелся скандал вокруг сбережений и ссуд. Банку Вилли был нанесен сильный ущерб: стоимость акций скатилась с двадцати до одиннадцати. Теперь они снова поднялись до пятнадцати. Шелли спокойно воспринял эту потерю, зная, что Вилли тоже понес огромные убытки. Но он не мог понять, почему войдя в дело одного из своих закадычных друзей, он не мог однажды, хотя бы на этот раз, хорошо заработать. Все, к чему он прикасался, превращалось в дерьмо. Он не ложился спать до шести утра, чтобы позвонить Эрлу, своему брокеру, чтобы дать ему указания по продаже акций по рыночной цене. Сначала он планировал продать всего шестьсот пятьдесят акций — это бы принесло ему необходимые десять тысяч. Но, дожидаясь ответа Эрла, он решил продать все акции, чтобы десять тысяч отдать в счет оплаты долга, а на остальные пять делать ставки в следующей игре. «Тебе позвонить с подтверждением продажи, Шелли?» — спросил своим писклявым голосом Эрл. «Да, приятель, я весь день буду дома. Скажешь мне точную сумму. Да, кстати, постарайся ускорить процесс и, главное, не переводи его на наш счет. Это очень важно — не переводи его на счет. Придержи чек, я заскочу и заберу его». Кажется, все получается, подумал Шелли. Через две недели, после следующей игры, он выкупит свои акции обратно на выигранные деньги, и Норма никогда ни о чем не догадается. К нему вернулось хорошее настроение. Он тихонько пропел несколько строчек из «зип-а-ди-ду-да» и лег спать. Норма, которая спала очень чутко, легла в комнате для гостей: она всегда там спала в те ночи, когда он играл в покер. Он пролистал журнал «Профессиональный теннис», чтобы успокоиться, отключил звонок телефона, вставил в уши затычки, чтобы не слышать, как Норма собирается на работу, и выключил свет. Если ему повезет, он сможет проспать до полудня. Когда Шелли дополз до кухни и налил себе кофе, часы показывали уже почти час дня. Телефон зазвонил сразу же, как только он его включил. Это была Кэрол, подруга Нормы, которая работала юристом в той же фирме, что и Норма. «Привет, Кэрол, ищешь Норму? Она уже давно ушла. А что, в офисе ее нет? Слушай, Кэрол, я так рад, что ты позвонила. Я слышал, что Джастин ушел. Норма сказала, что ты в шоке. Только идиот мог бросить такую классную женщину, как ты! Я всегда думал, что он тебя не достоин. Прости, что никогда не звонил тебе так просто, поболтать. Но это можно исправить. Аенч? Выпивка? Горячие объятия?» С того самого дня, когда Кэрол переспала с ним, чтобы отомстить Джастину, Шелли не питал иллюзий на повторение случившегося. «Спасибо, Шелли, — ответила Кэрол стальным голосом. — Но это не личный звонок. Я звоню по делу». «В смысле? Я же сказал тебе, что Нормы нет дома». «Шелли, я звоню тебе, а не Норме. Норма наняла меня в качестве консультанта, и теперь я ее представитель. Разумеется, это довольно неудобная ситуация, особенно если учесть наши особые отношения, но Норма обратилась ко мне, и я не могу ей отказать. Перейдем к делу, — продолжила Кэрол сдержанным, профессиональным тоном. — Мой клиент попросил меня подготовить документы о разводе, а потому я предписываю вам покинуть дом, полностью покинуть дом, к семи часам вечера. Она не желает далее вступать с вами в непосредственный контакт. Вы не должны пытаться переговорить с ней, мистер Мерримен. Я предложила ей вести все необходимые переговоры с вами через меня, консультанта вашей жены». «Брось ты это юридическое дерьмо, Кэрол. Я имею дело с бабой и не позволю ей запугать меня своими напыщенными высоколобыми речами! Говори человеческим языком. Так что, черт возьми, происходит?» «Мистер Мерримен, мой клиент проинструктировал меня обратить ваше внимание на факс. Тогда ответы на все ваши вопросы станут очевидными. Даже для вас. Запомните, у нас есть предписание суда, семь вечера, сегодня. О да, еще кое-что, мистер Мерримен. Если мне будет позволено вставить в нашу беседу небольшой личный комментарий: вы дерьмо. Подрасти сначала!» И с этими словами Кэрол бросила трубку. У Шелли зазвенело в ушах. Он бросился к факсу. Там, к его ужасу, он обнаружил копию утренней фондовой операции с запиской, в которой говорилось, что Шелли может забрать чек на следующий день. А под этим нашлась еще более ужасная вещь — ксерокопия баланса его секретного покерного фонда в «Уэллс Фарго», к которому был прикреплен желтый квадратик самоклеющеися бумаги с кратким посланием от Нормы: «Не хочешь, чтобы я это видела? Учись заметать следы! Мы в прошлом». Шелли позвонил своему брокеру: «Эй, Эрл, какого черта ты тут творишь? Я просил, чтобы ты с подтверждением звонил мне! Тоже мне друг!» «Потише на поворотах, приятель, — ответил Эрл. — Ты просил, чтобы я позвонил с подтверждением тебе домой. Мы продали акции в семь пятнадцать. Секретарша позвонила тебе в половине восьмого. Трубку взяла твоя жена, и секретарша передала ей информацию. Она попросила переслать ей все это по факсу в офис. Моя секретарша должна знать, что говорить твоей жене, а что нет? Как ты помнишь, боны лежали на совместном счету. Мы должны скрывать это от нее? Я что, должен терять лицензию из-за твоих вшивых пятнадцати тысяч?» Шелли повесил трубку. Голова шла кругом. Он пытался осознать происходящее. Ему ни в коем случае не стоило просить о звонке с подтверждением. И еще эти чертовы затычки для ушей. Когда Норма узнала о продаже акций, она, наверное, перерыла все его бумаги и нашла счет из «Уэллс Фарго». Так что теперь она знает все. Все кончено. Шелли перечитал факс от Нормы и вдруг заорал: «Да пошло все это к чертям, к чертям!» — и разорвал его в клочья. Он вернулся в кухню, подогрел кофе и открыл утренний выпуск «Chronicle». Время объявлений. Только теперь ему нужна была не только работа, но и квартира с мебелью. Но вдруг его взгляд упал на странный заголовок на первой странице раздела «Столичная жизнь».
Шелли начал читать. Одолжив бланк у гигантов автомобилестроения, Институт психоанализа Golden Gate опубликовал уведомление об отзыве (см. стр. 62). На скандальном собрании, проведенном 24 октября, институт цензурировал и временно исключил из своих рядов одного из выдающихся своих членов, доктора Сета Пейнда, «за поведение, наносящее ущерб психоанализу». «Сет Пейнд! Сет Пейнд! Эй, — подумал Шелли, — а не тот ли это мозгоправ, к которому Норма попросила меня обратиться перед нашей свадьбой? Сет Пейнд — да, точно: ну сколько может быть Сетов Пейндов?» Шелли читал дальше: Доктор Маршал Стрейдер, официальный представитель института, отказавшись от дальнейших комментариев, заявил лишь, что члены института считают, что пациенты доктора Пейнда, вероятно, получили не самую качественную терапию в рамках психоанализа и работа с доктором Пейндом могла нанести им значительный вред. Пациентам доктора Пейнда предложена бесплатная «психоаналитическая наладка»! Что не работает? — спрашивает репортер. Бензонасос? Двигатель? Свечи зажигания? Выхлопная система? Доктор Стрейдер воздержался от комментариев. Доктор Стрейдер утверждает, что данная акция является свидетельством приверженности Института психоанализа высшим психоаналитическим стандартам заботы о пациенте, профессиональной ответственности и честности. Возможно, это так. Но неужели в этой связи не встает вопрос о самонадеянности психоанализа в целом? Как долго психиатры будут делать вид, что оказывают поддержку группам, отдельным пациентам и организации, когда снова и снова — вспомните скандал с Сеймуром Троттером, разгоревшийся несколько лет назад? — появляется прямое доказательство их неспособности справиться с внутренним управлением? Мы связались с доктором Пейндом. Его комментарий (что удивительно!): «Все вопросы к моему адвокату». Шелли нашел страницу 62 с формальным уведомлением.
Через мгновение Шелли уже общался с секретарем Института психоанализа. «Да, мистер Мерримен, вы имеете право, на самом Деле мы настаиваем, чтобы вы прошли бесплатный курс терапии у одного из членов нашего института. Наши терапевты предлагают свои услуги в порядке очереди. Вы позвонили нам первым. Могу я записать вас на прием к доктору Маршалу Стрейдеру — это один из наших ведущих специалистов-психоаналитиков? Вас устроит пятница, девять утра, Калифорния-стрит, 2313?» «Не могли бы вы мне объяснить, что случилось? Я начинаю нервничать. Я не хочу пережить приступ паники, пока буду ждать». «Я не так много могу вам сказать. Доктор Стрейдер введет вас в курс дела, но институт полагает, что интерпретации доктора Пейнда могли сослужить плохую службу некоторым его пациентам». «То есть если у меня был симптом, скажем, зависимость, то он только все испортил?» «Ну…. можно сказать и так. Мы не утверждаем, что доктор Пейнд преднамеренно причинил вам вред. Институт просто полностью не согласен с его методами». «Хорошо, девять утра в пятницу меня вполне устроит. Но знаете, я легко поддаюсь приступам паники. Сложившаяся ситуация очень меня расстраивает, и мне не хотелось бы оказаться в реанимации; мне было бы легче — вы бы буквально спасли меня, если бы все, что вы мне сейчас сказали, я мог получить в письменном виде, в том числе и время и место встречи с терапевтом. Как вы его назвали? Вот, видите, я уже все забыл. Мне нужно это прямо сейчас, не могли бы вы сразу же отправить мне факс?» «С радостью, мистер Мерримен». Шелли подошел к факсу в ожидании послания. Наконец-то хоть что-то идет так, как надо. Он быстро нацарапал записку:
Шелли отправил эту записку Норме вместе с газетной статьей и письмом от секретаря Института психоанализа. Спустя полчаса факс заработал снова, выдав послание от Нормы.
Шелли взял чашку кофе, закрыл страницу объявлений и открыл раздел «Спорт». «Зип-а-ди-ду-да, зип-а-ди-дзень». Примечания:2 До свидания (японск.). — Прим. ред. 23 Так себе, ничего (фр). 24 Открытый чемпионат США по теннису. |
|
||
|
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|
|
||||
