Глава 12

Вчетверг утром, без нескольких минут девять в приемной Маршала Стрейдера Шелли, нетерпеливо постукивая ногой по полу, захлопнул таблицы заездов. Сегодняшний день обещает быть удачным, надо только закончить свои дела с доктором Стрейдером. Сначала он собирался сыграть в теннис с Вилли и его детьми, которые приехали домой на пасхальные каникулы. Сыновья Вилли так хорошо научились держать в руках ракетку, что он уже играл с ними не как тренер, а как соперник. Потом они пообедают у Вилли в клубе: лангусты, зажаренные с маслом и анисом, или мягкие суши из крабового мяса. А потом они с Вилли отправятся в Бей-Мидоуз на скачки. Тинг-а-линг — лошадь, принадлежащая Вилли и Арни — бежала на кубок Санта Клара. (Тинг-а-линг — это название игры в покер, которую больше всего любил Шелли: лимитированная игра, сдается пять карт, шестую можно в конце выкупить за двести пятьдесят долларов.)

Шелли не считал, что мозгоправы могут принести пользу. Но к Маршалу Стрейдеру он уже чувствовал расположение. Они даже не успели встретиться, но Стрейдер уже сослужил ему хорошую службу. Когда Норма, которая, несмотря ни на что, действительно любила его, получив его факсы, приехала домой, она была так рада, что ей не придется разрушать семью, что бросилась в его объятия и потащила Шелли в спальню. Они снова поклялись друг другу. Шелли обещал быть хорошим пациентом и расстаться с пагубной тягой к азартным играм, а Норма — давать ему время от времени отдых от своих ненасытных сексуальных запросов.

Теперь, думал Шелли, все, что от меня требуется, — это пройти курс терапии у этого доктора Стрейдера. И я свободен. Но, возможно, здесь есть определенная выгода. Ее не может не быть. Раз уж мне придется потратить на это время, скажем, несколько часов, чтобы угодить Норме — ну и мозгоправу тоже, нужно посмотреть, не получится ли у меня извлечь из этого выгоду для себя.

Дверь открылась. Маршал представился, протянул Шелли руку и пригласил его пройти в кабинет. Шелли, спрятав таблицы заездов между страницами газеты, вошел в комнату и начал осматриваться.

«Да у вас тут прямо коллекция стекла, док! — воскликнул Шелли, указывая на работы Мюслера. — Мне нравится эта большая оранжевая штуковина. Можно потрогать?»

Шелли уже встал и, когда Маршал широким жестом предложил ему чувствовать себя как дома, постучал по Золотому Кольцу Времени. «Круто. Очень успокаивает. Бьюсь об заклад, некоторые ваши пациенты не отказались бы унести ее к себе домой. А этот зубчатый край, он напоминает крыши Манхэттена! А вот те стаканы? Старые, да?»

«Очень старые, мистер Мерримен. Им около двухсот пятидесяти лет. Нравится?»

«Ну, я люблю старое вино, а вот насчет старых стаканов… Не знаю. Дорогие небось?»

«Трудно сказать. Вряд ли сейчас можно говорить об огромном спросе на антикварные стаканы для шерри. Итак, мистер Мерримен… — Маршал перешел на формальный тон, которым он обычно начинал сеанс. — Прошу вас, присаживайтесь, и начнем».

Шелли еще раз прикоснулся к оранжевому шару и сел на свой стул.

«Я практически ничего о вас не знаю, за исключением того, что вы были пациентом доктора Пейнда и что вы сказали секретарю нашего института, что нуждаетесь в немедленной встрече со мной».

«Ну, знаете ли, не каждый день читаешь в газете, что твой терапевт — фуфло. В чем его обвиняют? Что он сделал со мной?»

Маршал попытался взять контроль над ходом сеанса в свои руки.

«Почему бы вам для начала не рассказать мне немного о себе и о причинах вашего обращения к доктору Пейнду».

«Тпру, док. Мне нужно сосредоточиться. «Дженерал моторе» так не поступает! Разве можно опубликовать объявление о том, что в автомобилях обнаружена серьезная неполадка, а потом заставлять покупателей гадать, что бы это могло быть? Они говорят, что существуют проблемы с бензонасосом, или с зажиганием, или с коробкой передач. Почему бы вам для начала не сказать мне, в чем проблема терапии доктора Пейнда?»

Маршал опешил, но быстро взял себя в руки. Это не обычный пациент, напомнил он себе, это экспериментальный случай: это же первый случай отзыва пациентов в истории психиатрии. С тех самых времен, когда он выступал защитником в своей команде, он гордился своим умением чувствовать соперника. Надо уважить желание мистера Мерримена получить информацию, решил он. Уступим ему сейчас… в последний раз.

«Вы правы, мистер Мерримен. Институт психоанализа пришел к мнению, что доктор Пейнд предлагал своим пациентам идиосинкразические и совершенно необоснованные интерпретации».

«То есть?»

«Простите. Я хочу сказать, что он давал пациентам рискованные и зачастую приводящие к тяжелым последствиям объяснения их поведения».

«Все равно не понял. Какого поведения? Приведите какой-нибудь пример».

«Ну, например, что все мужчины испытывают потребность в некоем гомосексуальном единении с отцом».

«Что?!»

«Скажем, они могут желать войти в тело отца и слиться с ним».

«Да вы что! В тело отца? А еще что?»

«Что это желание может влиять на их поведение и вмешиваться в дружеские отношения с другими мужчинами. Слышали ли вы что-либо подобное, когда работали с доктором Пейндом?»

«Да. Да. Что-то такое было. Я начинаю вспоминать. Это было так давно, что я уже все забыл. А это правда, что мы никогда ничего не забываем по-настоящему? Что все где-то хранится, все, что с нами когда-либо случалось?»

«Правда, — кивнул Маршал. — Мы говорим, что это хранится в подсознании. А теперь расскажите, что вам удалось вспомнить о терапии».

«Только это. Ну, как вы говорили, обо мне и отце».

«А ваши отношения с другими мужчинами? Возникают ли у вас проблемы?»

«Огромные проблемы. — Шелли еще не до конца сориентировался, но ситуация стала понемногу проясняться. — Ужасные, ужасные проблемы! Например, несколько месяцев назад компания, в которой я работал, прогорела, и с тех самых пор я пытаюсь найти работу. И каждый раз, когда я прихожу на собеседование, а их почти всегда проводят мужчины, я так или иначе все запарываю».

«Что происходит на этих собеседованиях?»

«Я просто проваливаю их. Я расстраиваюсь. Думаю, во всем виновата эта подсознательная фигня, связанная с моим отцом».

«Расстраиваетесь?»

«Очень расстраиваюсь. Как там вы это называете? Как его… паника. Учащенное дыхание и все такое».

Шелли заметил, что Маршал делает заметки, и понял, что движется в правильном направлении. «Да, паника, пожалуй, она и есть. Не могу перевести дух. Потею, как лошадь. Интервьюеры смотрят на меня как на сумасшедшего и думают, наверное: «Интересно, а как этот парень собирается продавать наш товар?»

Маршал и это записал.

«Да, интервьюеры почти сразу показывают мне на дверь. Я так нервничаю, что они сами начинают нервничать. Так что я уже давно без работы. И есть еще кое-что, док. Я играю в покер — играю пятнадцать лет с одними и теми же ребятами. Дружеские партии, но ставки достаточно высокие, чтобы просадить на этом уйму денег… Это же конфиденциальный разговор, да? В смысле, даже если вы вдруг столкнетесь где-нибудь с моей женой, это останется между нами? Вы можете поклясться в этом?»

«Да, разумеется. Все останется в этой комнате. Я делаю эти записи исключительно для личного пользования».

«Хорошо. Я бы не хотел, чтобы жена узнала о том, сколько я проиграл. Наш брак и так трещит по швам. Я уже проиграл уйму денег, и сейчас, когда думаю об этом, я понимаю, что начал проигрывать как раз тогда, когда ходил к доктору Пейнду. После того как пролечился у него, я потерял свои способности. Эта тревожность из-за ребят, как я вам уже говорил. Знаете, до терапии я был хорошим игроком, лучше среднего, а после терапии я весь на взводе… это напряжение… я сбрасываю карты… постоянно проигрываю. Вы играете в покер, док?»

Маршал покачал головой. «Нам предстоит еще много работы. Может быть, нам стоит поговорить немного о том, почему вы обратились к доктору Пейнду?»

«Секундочку, док. Дайте мне закончить. Я хотел сказать, что в покере нельзя полагаться на удачу, в покере все решают нервы. Семьдесят пять процентов искусства игры в покер — чистая психология: как сдерживать эмоции, как блефовать, как реагировать на блеф, сигналы, которые ты подаешь, — ненамеренно, когда тебе выпадает хорошая карта и когда плохая».

«Да, мистер Мерримен, я понимаю, о чем вы говорите. Если вы некомфортно себя чувствуете с партнерами по игре, вы не сможете выиграть».

«Не смогу выиграть» — значит проиграюсь в пух и прах. Огромные деньги».

«Итак, давайте перейдем к вопросу о том, что заставило вас обратиться к доктору Пейнду. Когда это было?»

«То есть, как я понимаю, доктор Пейнд со своими неверными интерпретациями довел меня до того, что я разучился играть в покер и не могу найти работу, то есть из-за него я теряю деньги, и немалые!»

«Да, понимаю, но скажите, что привело вас к доктору Пейнду?»

Маршал уже начал беспокоиться: ему никак не удавалось направить сеанс в нужное русло. Но Шелли вдруг расслабился. Он узнал все, что ему нужно. Не зря он девять лет прожил с ушлым юристом. Он понял, что теперь ему нечего терять, осталось только получать выгоду. Можно стать хорошим пациентом. Он понимал, что его позиция в суде будет значительно более надежной, если он сможет доказать, что полностью подчинялся всем правилам традиционной психотерапии. Поэтому он максимально откровенно и тщательно ответил на все вопросы Маршала, за исключением, разумеется, вопросов, касающихся терапии доктора Пейнда, — об этом периоде своей жизни он не помнил абсолютно ничего.

Когда Маршал спросил его о родителях, Шелли с головой ушел в свое прошлое. Он вспомнил, как мать восхищалась его талантами и красотой, что так резко контрастировало с недовольством, которое вызывали у него бесконечные аферы и провалы отца. Но, несмотря на безоговорочную преданность матери, Шелли считал, что основную роль в его жизни сыграл отец.

Да, сказал он Маршалу, чем больше он над этим думает, тем сильнее его беспокоят интерпретации доктора Пейн-да относительно его отца. Его отец был безответственный тип, но тем не менее Шелли был сильно привязан к нему. В детстве он восхищался отцом. Ему нравилось видеть, как он играет с друзьями в покер, ездит на скачки — в Мам-моте, что в Нью-Йорке, в Ниали и Пимлико, когда они отдыхали в Майами-Бич. Его отец ставил на все, на что мог поставить: на яхты, на футбольные лиги, на баскетбол, и играл во все игры: в покер, в пинокль, в «черви», в нарды. Как сказал Шелли, одно из самых теплых воспоминаний его детства — это как он сидит на коленях у отца, который играет в пинокль, берет со стола и раскладывает отцовские карты. Шелли почувствовал, что стал взрослым, когда отец позволил ему присоединиться к игре. Это стало своеобразной инициацией. Шелли вздрогнул, вспомнив, как он, шестнадцатилетний нахал, предложил поднять ставки в пинокле.

Да, Шелли согласился с предположением Маршала о том, что его идентификация с отцом очень глубока и распространяется практически на все сферы его личности. Даже голос Шелли был похож на отцовский, и он часто напевал песенки Джонни Рея, которые любил петь его отец. Он пользовался тем же кремом для бритья и лосьоном после бритья, что и отец. Он тоже чистил зубы содой и никогда, никогда не забывал закончить утренний прием душа обливанием холодной водой. Любил жареную картошку и, как и отец, частенько просил официантов в ресторане дожарить картофель, чтобы он сгорел.

Когда Маршал заговорил о смерти отца, глаза Шелли наполнились слезами. Отец умер от сердечного приступа в возрасте пятидесяти пяти лет в окружении своих закадычных друзей, втаскивая пойманную им рыбину на борт судна, на котором они вышли в открытое море в Ки-Вест. Шелли даже рассказал Маршалу о том, как ему было стыдно, когда на похоронах отца он не мог избавиться от мысли о той последней рыбине, пойманной отцом. Он успел втащить ее на борт? Она была большая? Друзья отца всегда делали огромные ставки на самый большой улов, и, может быть, отцу — или его наследнику — полагались какие-то деньги. Вряд ли ему доведется когда-нибудь увидеть тех людей, с которыми рыбачил отец, и его так и подмывало выяснить этот вопрос прямо на похоронах. Только стыд удержал его от этого поступка.

Когда отец умер, Шелли так или иначе думал о нем каждый день. Одеваясь по утрам перед зеркалом, он отмечал, что его икроножные мышцы становятся все больше, бедра — все уже. В возрасте тридцати девяти лет он становился все больше похож на отца.

Когда сеанс подошел к концу, Маршал и Шелли решили встретиться в ближайшее время, так как работа шла полным ходом. У Маршала оставались свободные часы — он так и не заполнил время Питера Макондо, так что они договорились провести три сеанса на следующей неделе.