Глава пятая. «Нам нужно все»

Представьте себе: ночь, ресторан аэровокзала, психолог, застрявший из-за нелетной погоды в незнакомом городе. Спать негде. Делать нечего. Психолог решает провести маленькое исследование. Ему давно хочется проверить одну свою гипотезу. Но для ее подтверждения нужны факты.

Какой же факт хочет обнаружить психолог? Его интересует предмет общения: о чем люди говорят между собой, что их занимает? Не как они разговаривают, а о чем. Не интонации, не жесты – сам предмет разговора. Странные вещи волнуют нашего психолога. Что значит «предмет»? Люди говорят обо всем. Как будто бы о том, что есть на самом деле. Но каждый слышал в жизни хоть одну сплетню. Поэтому каждый знает: люди говорят не совсем о том, что есть на самом деле. В общении действительность искажается.

Люди говорят о том, что есть на самом деле, но не обо всем, что есть на самом деле.

А о чем чаще всего говорят между собой незнакомые, случайно встретившиеся люди? Это научная целина – психологическое объяснение интереса людей к тем или иным «элементам предмета общения».

Вот два слова, взятые наугад. Снежинка и «снежный человек». В словаре они стоят совсем близко. Снежинки несколько месяцев в году падают на землю, на нас. Возможность встречи со «снежным человеком» практически равна нулю.

О чем люди говорят чаще? О «снежном человеке».

С другой стороны, совершенно ясно, что обсуждение подробностей жизни Спинозы скучнее темы «поговорим о странностях любви».

По-видимому, есть темы, которые задевают каждого, легко транслируются, то есть передаются из уст в уста – в семье, в гостях, на работе, то есть в той или иной группе людей. Но это всего лишь гипотеза.

Наш психолог хочет ее проверить. Вот он сидит за ресторанным столиком. Он уже заранее наметил несколько тем, которые активно транслировались в этом году. На каждую тему подобрал соответствующую историю, прошедшую широкую трансляцию. Каждый год «ходит» набор таких историй, более или менее правдоподобных. «Говорят, в «Неделе» появилась заметка, где рассказывается то-то». Далее следует история типа: повариха, похищенная обезьянами в такой-то экспедиции, в таком-то месте. Или – завидя змею, женщина в испуге прижалась к дереву. Змея быстро обвилась вокруг женщины и несколько дней продержала ее в объятиях.

На такие истории клюет почти каждый член общества, независимо от уровня своего интеллекта. (Видит не только наживку, но и крючок, а все равно клюет.)

В том году, когда наш психолог сидел в ресторане, наиболее популярны были дельфины и соответственно тема параллельного разума. Дельфины – пункт первый, начало разговора. Дальше шла тема путешествий и, естественно, любви.

Итак, все подготовлено. Оставалось только заговорить с человеком, который бы транслировал эти темы другим людям. Психолог подозвал официантку, сделал очень скромный заказ. Когда она уже собиралась отойти, он заговорил с нею о …ну, конечно же, о дельфинах.

– Говорят, многое зависит от того, что человек ест, – сказал психолог. – Говорят, для умственной работы нужен сахар. Вот я и попросил вас принести побольше сахара, я собираюсь всю ночь работать. А дельфины, говорят, кофе не пьют, сахару не едят, а у них такая высокая умственная деятельность.

Официантка подумала и ответила:

– Зато они водоросли едят, как космонавты хлореллу.

И отошла от столика. И тут наш психолог выбросил свой главный «дельфиний» козырь:

– А разве так интересно знать, что дельфины умные? Интереснее выяснить, о чем они думают.

– Это ж разве узнаешь, – сказала официантка, – рыбы ж они все-таки, не люди.

– Нет, почему же, профессор Лилли, знаете, тот, который занимается дельфинами, утверждает, что научил дельфинов говорить. Да и вообще они не рыбы.

– Как не рыбы?

– Вот когда вы принесете кофе, мы с вами обсудим этот вопрос поподробнее.

Кофе она принесла очень скоро. И пришла не одна, с другой официанткой. Трансляция началась.

– Вот гражданин говорит, что дельфины не рыбы,- сказала первая официантка, указывая на психолога.

Психолог отхлебнул кофе и рассказал знаменитую историю о том, как Лилли проходил мимо играющего дельфина. Тот обрызгал своего шефа, и Лилли крикнул ему: «Stop talking!» («Прекрати!») Дельфин высунул морду и ответил: «О'кэй». То есть он сказал это, конечно же, на своем дельфиньем ультразвуковом или каком там у них языке, но запись дешифровали.

– Да, – сказали подруги. – Вот это да!..

Дальше у психолога была своя задача. Дельфинов он исчерпал, надо было срочно переходить к геме любви. Естественный переход таков: дельфины не рыбы, но и не люди. Процесс сосуществования поколений у них совсем другой. В четыре года у матери-дельфинихи появляется дельфиненок.

В этом месте рассказа возле столика стояло уже четыре женщины. Их подозвали жестами.

С темой любви все обошлось хорошо. Затем психолог перешел к теме «путешествия». Эта тема, территориально-пространственная, была выбрана не случайно. Место работы официанток – аэропорт. Люди приезжают, уезжают, рассказывают разные истории – ветер странствий, так казалось психологу, не может не волновать всех имеющих хоть отдаленное отношение к полетам.

Тут-то, выражаясь профессиональным языком, произошел сбой. Все эти женщины были женами, матерями, сестрами тех, кто летал или обслуживал Аэрофлот, – летчиков, механиков, штурманов. Они были слишком тесно связаны с тем, что условно проходило под рубрикой «путешествия». Трансляция превратилась в собеседование, они уже рассказывали ему разные истории. Правда, психолог сумел повернуть беседу в русло острова Пасхи, гигантских статуй, загадок межконтинентальных связей. И сделал это, видимо, удачно. Так как к концу разговора (а к концу разговора, заметим в скобках, уже светало) возле столика сидело шесть (!) женщин.

В целом эксперимент подтвердил факт трансляции. Но не это было главным для нашего психолога. Его интересовало другое: неужели в жизни этих женщин самым важным были дельфины, остров Пасхи, рассказ о любви в Японии, где мужья и жены бьют друг друга в строго заданной позе, подушками строго определенного размера?

Что стоит за этим ночным разговором? Каковы психологические механизмы такого рода «предмета общения»? Почему предмет общения так часто отличен от конкретных профессиональных, экономических, возрастных причин?

Но, с другой стороны, почему мы решили, что все эти темы далеки от человека?

И тут, чтобы легче разобраться в истоках нашей страсти к такого рода историям, мне хочется напомнить еще одну.

Известно, что в Новом Свете до прихода европейцев не знали колеса. Есть нечто глубоко странное и неестественное во всем этом: прекрасно сохранившиеся дороги, построенные неизвестно для чего. Ни для чего, чтобы по дорогам тащить волокуши. И вот археологи при раскопках находят детскую игрушку – повозку с колесиками! Какой тут поднимается шум!.. Трезвые люди считают, что никакого события не случилось: игрушка завезена позднее. Археологи, настроенные более романтически, возражают: «Нет, она, древняя, подлинная».

Почему бы и нет? Ведь каждый год появляются все новые сообщения, где снова и снова дебатируется вопрос, кто же первым приплыл в Америку – викинги, японцы, финикийцы, египтяне? «Допустим, было так,- говорят археологи-оптимисты,- в незапамятные времена какой-то корабль прибило к берегам Нового Света. Корабль разбился, матросы осели на новой земле, женились на индианках. И вот какой-то стареющий матрос – финикиец, японец, викинг – какое это имело значение?- сидя на берегу океана и вспоминая родину, куда ему уже больше никогда не вернуться, слепил своим детям игрушку – повозку с колесиками».

Но тут же выскакивает до глупости простой вопрос. Если он вылепил игрушечное колесо, то почему бы ему не сделать настоящее, зачем же мучиться, таскать волокуши? Видите? Значит, игрушки не было? И корабля никакого не было, и бородатого матроса не было.

– То есть как не было?

В этот самый миг, сами того не замечая, в спор включаемся мы, непрофессионалы. Наши непрофессиональные эмоции. Мы даже начинаем обижаться. Нам хочется, чтобы так было. И наше воображение вовсю работает дальше.

– А сооружения в Мексике, так похожие на египетские пирамиды? А Атлантида? А загадка острова Пасхи?

Почему нам так смертельно хочется всего этого? И чтобы дельфины разговаривали, и чтобы на Атлантиде когда-то жили люди. Ведь, давайте признаемся, если бы выяснилось точно и определенно – Атлантида была,- мы бы по-настоящему обрадовались только в одном случае: если бы там нашли остатки человеческой цивилизации. Нам нужна повозка с колесиками, а не ящеры 23-метрового роста, хотя ящеры такой высоты, бесспорно, примечательный факт и его тоже стоит обсудить. Но не так страстно: они же ящеры, а мы люди.

А пришельцы? А каналы на Марсе?

Откуда в нас эта тяга ко всему новому, неоткрытому, неизвестному? Даже не тяга. Потребность.

На радость всему миру выплывает в свои знаменитые плавания «Ра». Все следят и ловят подробности. Как у Хейердала там все происходит, на его «Ра»? Происходит все здорово! Это заслуживает отдельного психологического разбора. Хейердал – интуитивно блестящий психолог-практик. У него железные правила, у него традиции, у него система «табу»: о чем когда не говорить. Он знает: из ста шагов к цели самый трудный 99-й, потому что уже виден сотый.

Наконец «Ра» у цели.

«И король прижимает седого путешественника к колючей от звезд груди».

Мир рукоплещет.

Да почему, в конце концов? Ну приплыли они. И что это доказывает? Ровным счетом ничего. Серьезные ученые вообще относятся ко всем этим гипотезам недоверчиво. А абсолютному большинству человечества просто должно быть наплевать, как там все на самом деле.

И вот ночной ресторан, усталые, замученные женщины, ситуация, меньше всего располагающая к разговорам о дельфинах, об острове Пасха, о «Ра».

Почему всем так хочется, чтобы это было, чтобы был Контакт, чтобы было Общение?

Кто-то сказал, что ребенок задает свои «почему» не потому, что хочет узнать ответ: ему нужно, чтобы с ним разговаривали. Нам, людям, тоже хочется, чтобы с нами разговаривали – через тысячелетия, через океаны, через галактики. Вот, говорят, Колумб и его команда плыли в Америку за золотом, за драгоценностями. Все правильно. И вели себя многие «открыватели» ужасно – резали, грабили, истребляли. Но когда они плыли, им наверняка хотелось увидеть огромные города, стены, обложенные золотом. Мир иной, но мир человеческий.

Откуда это отчаянное стремление найти себе подобных? Это чувство одиночества?

С детства мы боимся оставаться долго в пустой комнате, в пустом доме. Мы боимся пустых городов. (Помните пустой, вымерший город в фильме Бергмана «Земляничная поляна»?) Мы боимся пустых континентов. Мы не хотим пустой вселенной.

Это начинается еще с детства – страх темноты, страх темных лестниц, страх одиночества. В раннем детстве мы постоянно пытаемся преодолеть одиночество в разговоре со взрослыми, в игре со сверстниками, с воображаемыми собеседниками, с игрушками.

Человек в своей жизни играет множество ролей: роль ученика и учителя, роль студента и роль профессора, роль покупателя или продавца, роль больного и роль здорового. В каждой из этих ролей есть свои правила, их надо соблюдать, чтобы жить в обществе.

Наша первая роль – роль ребенка. И хотим мы того или нет, кто в большей мере, кто в меньшей, мы продолжаем играть эту роль. Мы пытаемся сбросить с себя эту роль, «преодолеть в себе ребенка».

Но наша первая роль в нас живет. Даже подавленная, даже, казалось бы, исчезнувшая совсем. И потому нам не может быть неинтересно, что сказал дельфин в ответ на окрик профессора Лилли: «Stop talking!». Неужели «о'кэй!»? Не может быть!

И еще одно обстоятельство. Человек вырастает в семье. Из двух человек эта семья или из десяти – неважно. Важно, что первые представления о мире складываются как представления о семье, о коллективе. И это представление тоже остается. На всю жизнь. Неосознанное. Представление о своей планете как о большой семье. А если это семья, то ведь так хочется, чтобы все в ней общались между собой. И плывет «Ра», и вроде бы доказывает: да, общались.

Но тут легко возразить. Современный человек, утомленный сутолокой цивилизации,не страдает от одиночества, а мечтает о нем. Он мечтает уйти от людей. И уходит в океан, в дельфинов, в занимательную проблему того, как размножаются бегемоты, кенгуру или птички колибри. Человек уходит. Но как много в этих уходах от нашей самой первой роли!

Разные виды одиночества мирно сосуществуют в человеческой душе. Мечтая о тишине, о благословенных необитаемых островах, современный человек неистово ищет подобия себе. Ибо, что бы мы там о себе ни говорили, нам интересны люди.

Почему нам интересны люди? «Потому, что мы интересны сами себе», – отвечает Станислав Лем.

А почему мы интересны сами себе? Ах, как трудно ответить на этот вопрос! Лучше и не пытаться. Одно из бесспорных проявлений нашего интереса – стремление не быть одиноким.

Что значит «не быть одиноким»? Это значит иметь вокруг себя людей, которые тоже ты. Условно говоря, это мой мир, населенный масками, где каждая – одна из моих масок. Это, конечно же, иллюзия, другой человек – это не ты и не может быть тобой. Но так хочется думать.

Так думаешь. Так легче, так избавляешься от одиночества.

А что значит не быть одиноким во вселенной? Почти то же самое. Человек дублирует, экспансивно размножает себя на другие планеты. Он читает о какой-нибудь планете Альфа Центавра, населенной трехголовыми мыслящими существами, и ощущает себя в этот момент тоже трехголовым. Три головы? Подумаешь! Переживем! Зато это существа, играющие там, у себя, те же роли, которые мы играем здесь, на Земле. И ему кажется, что он осуществился еще в одном воплощении, он продолжил свою жизнь.

Может быть, в этом сказывается вечное человеческое стремление к бессмертию? Даже когда Земля остынет и превратится в кусочек льда, ты не умрешь, ты будешь жить там, за миллионы световых лет отсюда.

Рэй Брэдбери в одной из своих статей сказал, отвечая на вопрос, как он понимает, что такое бессмертие: «Когда на Земле неурожай, мне надо знать, что Венера шумит в пшенице».

Почему мальчишкам всех времен всегда хотелось куда-то сбежать? В конце XIX века на Аляску, в Клондайк. Там золотые самородки? Там пустые снежные равнины, там человек с собакой, с ножом, ружьем – там человек в риске и преодолении себя.

А международная гонка за приоритет в открытии Северного и Южного полюсов? За ней следили все: и взрослые и дети. Хотя что такое полюс? Точка на карте, лишенная всякого смысла, кроме географического.

А беспосадочные перелеты через океаны в 30-х годах? А дрейфующие станции? А риск космоса сейчас?

Психиатр Анатолий Борисович Добрович любит поговорить о такого рода проблемах. Любит, но при этом чужд традиционной мистики – во всяком случае, старается избегать ее при обсуждении человеческих поступков, страстей, влечений.

Я рассказала Добровичу про эксперимент психолога, пожелавшего в этом повествовании остаться неизвестным. Про аэропорт. Анатолий Борисович откликнулся неожиданно агрессивно:

– А почему мы привыкли считать, что общение должно быть бездуховно? Почему мы сами сужаем то, что вы называете «предметом общения»? Почему мы считаем, что люди говорят только о низменном, житейском, обыденном?

– Ну хорошо. А Амундсен, Нансен, Седов, наши мечты о путешествиях на папирусных лодках, на плотах? Конечно, я смешиваю разные вещи, но я просто пытаюсь навести вас на волнующие меня сюжеты.

– Ваши сюжеты – сложные сюжеты. Они касаются самого процесса жизни. Вернее так: они обнажают эти процессы. Помните, вы как-то говорили о молодости, которая стремится к стрессу? Я бы добавил к этому определению следующее. Я бы сказал еще, что юность стремится к получению максимума информации в той области, в которой она проводит свое исследование.

– А область исследования – жизнь? Что ж, вполне глобальная постановка вопроса.

– А вы думаете, ваших дельфинов и Северный полюс можно объяснить изолированно от всего остального? Идея проста: нормальное поддержание жизни, я имею в виду не биологическое – духовное, просто требует нового, необычайного.

– Значит, бывает сенсорный голод, голод наших чувств, и голод духовный?

– Если хотите, да. Без притока нового человек перестает чувствовать себя живым. Есть даже такое определение жизни, его дал один математик: «Жизнь – это использование информации с последующей аккумуляцией ее в организме для противостояния энтропии». Что это значит? Энтропия – хаос. Жизнь – противостояние хаосу, островок организации! За счет чего возможна организация? Только за счет постоянного самообновления. Заметьте, клетки нашего тела обновляются беспрерывно. За год сменяются все, кроме нервных. Клетки погибают, эскиз остается. Клетки – это уровень биологический. Он свидетельствует: новизна – необходимость.

Теперь дальше. Психическая жизнь – это отражение и поддержка жизни биологической, имеется в виду план чисто эволюционный. Сначала мы, мы, которые теперь люди, были клетками. Мы располагали способами только химического взаимодействия со средой. Эволюция совершенствовала нас и продвигала вперед. Появились иные способы взаимодействия со средой, возникли органы чувств, исчезла потребность в «химическом» общении с объектом. Мы уже видели его на большом расстоянии, слышали его.

Новый эволюционный этап – психическая деятельность. Она тоже направлена на поддержание жизни. Почему бы не предположить, что ее пронизывает тот же комплекс закономерностей? Точно так же, как мы не могли бы биологически выжить, не обновляя клетки, психически мы не можем выжить без притока свежей информации.

В нас заложена мощная тенденция к продолжению жизни. И то, что делает с нами наша психика, возможно, имеет к этому отношение. Она кидает нас в разные стороны: «Испытай, попробуй, переживи». Есть такой психологический феномен – стремление к риску, стремление приблизиться к .смерти. Чтобы почувствовать себя живым, надо ускользнуть от лап смерти. Чтобы ускользнуть от ее лап, надо попасть в ее лапы, а потом ускользнуть.

Оглядываясь на свои поступки, мы только разводим руками, а оказывается, нам это было нужно. На «душу» возложена задача – помогать продолжению жизни. Но если это так, то тут она действует в русле общего закона – закона обновления.

Разве все это не накладывается на общее представление о необходимости новизны? Все это имеет отношение и к Северному полюсу, и к путешествиям. Если з жизни не хватает новизны, человек сопереживает тем, кому доводится ее испытывать, он «переселяется» в Тура Хейердала и плывет с ним вместе на «Ра».

– Подождите. (Сейчас я уже вступала на скользкий путь борьбы с самой собой.) Может быть, и существует некий универсальный закон. Он пронизывает все уровни нашего бытия. Но в жизни, обычной жизни мы этого совсем не осознаем. Мы боимся новизны так же, как мы боимся стрессов. Нас тянет к стабильности. Нам хочется, чтобы все было спокойно. Уютно в доме, уютно там, где работаем. Уютно во вселенной.

– Да, это так. Но, очевидно, в психике существуют два расходящихся процесса. Процесс сознательный – уют, стабильность, сохранение равновесия – в семье, на работе, везде. И параллельный процесс в обратном направлении – поиск нового, он может разрядиться взрывом. А механизм всего этого дела – равновесие.

– Но тогда юность – это отсутствие баланса. Стабильность раздражает. И уют раздражает. И в бешенство приводят люди, стремящиеся к стабильности. Может быть, это и есть стресс с точки зрения баланса? Стрелка, идущая только в одном направлении?

– Не втягивайте вы меня в разговор о молодости! Там все слишком сложно. Чтобы войти в мир во всеоружии, надо страшно много преодолеть в себе. Это так трудно. Это огромный вопрос – «устройство себя во вселенной», раз уж мы сегодня ведем разговор в космических терминах. Оно вызывает в юности ту напряженность, которую вы условно назвали стрессом.

…Как хейердаловская «Ра», куда-то далеко от первоначальной темы уплыл наш разговор. В океан проблем, которые каждый решает сам для себя. От одиночества к новизне. От новизны к теме бесконечного духовного самообновления: жить – это значит отказываться от старого. В этом смысле строго научны стихи Николая Заболоцкого.

Как мир меняется! И как я сам меняюсь! Лишь именем одним я называюсь, – На самом деле то, что именуют мной, – Не я один. Нас много. Я – живой. Чтоб кровь моя остынуть не успела, Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел Я отделил от собственного тела!

Если внешний мир не дает человеку лепить новые облики, он умирает. Сначала духовно. Потом физически.

Стало быть, человеку нужно все. И одиночество, и неодиночество, и дельфины, и Северный полюс, и трехголовые с планеты Альфа Центавра. Именно потому, что продолжение жизни – это бесконечный поиск ново-» го, нам так хочется, чтобы все это было. С помощью нового мы пополняем себя, мы переходим из облика в облик. И только так мы себя можем сохранить.

«Индивидуальность тела есть скорее индивидуальность огня, чем индивидуальность камня…» Это сказал Винер. Мы те же и не те же. Мы иные, и мы прежние. Чтобы быть иными, нам нужно изменяться. Чтобы быть прежними, нам тоже нужно изменяться. Чтоб изменяться и оставаться прежними, нам нужно новое.

– Нам нужно все,- вздохнули мы оба: это был долгий разговор, и трудно было связывать в нем узелки с узелками.

…Все нам нужно. Нам нужно верить, что тысячу лет назад на берегу океана сидел чумазый мальчишка и играл странной игрушкой, повозкой с колесиками. В ту минуту, когда он дотрагивался до этих колесиков, он играл с детьми, с которыми никогда не играл.

Тем самым совсем немножко он играл и с нами. Ведь правда? Ибо тут вступает в «игру» еще одна особенность психики, о которой мы уже говорили: «Когда на Земле неурожай, мне надо знать, что Венера шумит в пшенице».