• Мысли на кухне
  • 2. ВОЛШЕБНИКИ, ТРИКСТЕРЫ И КЛОУНЫ: ПРОЯВЛЕНИЕ МАСКУЛИННОСТИ В ЗАВИСИМОСТЯХ И ПРИСТРАСТИЯХ

    Неужели тяжесть оказывается столь скверной, а свет столь прекрасным?

    На нас давит невыносимый груз, мы тонем под ним, он вминает нас в землю. Но в любовной лирике каждой эпохи женщина страстно желает быть придавленной к земле мужским телом. Потому самый тяжкий груз одновременно является образом самого интенсивного протекания жизни. Чем тяжелее ноша, тем ближе наша жизнь к земле, тем более реальной и правдивой она становится.

    И наоборот, полное отсутствие тяжести заставляет мужчину быть легче воздуха, парить в вышине, покинуть землю и свою земную жизнь и стать лишь наполовину реальным; его движения становятся столь же свободными, сколь незначительными.

    Милан Кундера. «Невыразимая легкость бытия»

    Когда летали рыбы и деревья ходили, А фиги росли на шипах, Внезапно луна окровавленной стала, И в этот момент я родился;

    С чудовищной головой, болезненно плача, С ушами, как крылья, шевелящимися на ветру, - Ходячая пародия дьявола На всех четвероногих тварей.

    Истерзанный изгой земли, Гонимый обманом обветшалых законов, Голодный, забитый, осмеянный, я по-прежнему нем, Храня свою тайну.

    Глупцы! Ведь было же время; Тот дикий и сладостный час: Мои уши слышали крики, А взор ласкали пальмы.

    Г.К. Честертон. «Осел»

    Страх есть материя, а материя в конце концов так же свободна, как свет. Все человеческие страхи и животный страх механизмов - а в действительности весь живущий страх во всем растительном и животном мире - точно так же вел к электронному самоуничтожению. Единственный способ его избежать - вспомнить свои настоящие истоки. Все мы - порождение света: от самого низшего до самого высокого среди нас, от улиток до астронавтов.

    Фред Алан Вольф. «Звездная волна»

    Овладевая, ты всегда теряешь.

    Данте. «Божественная Комедия»

    Одна из причин рационализации нашего поведения заключается в маскировке совершаемого действия. Мы объясняем тот или иной свой поступок, отступая далеко от истинной причины и даже доходя до того, что приписываем ее кому-то еще. При этом говорим, что «дьявол нас попутал». Поступки человека, подверженного какой-то зависимости, может воспринимать другой человек, совершенно не знакомый с зависимым человеком, которого эти поступки совершенно не должны беспокоить. Если же так не выходит и незнакомый человек начинает проявлять беспокойство, последствия могут стать катастрофическими. Неизвестный нам человек, подверженный зависимости, почти всегда может стать убийцей.

    Повернуться лицом к убийце, как правило, значит, подвергнуться воздействию бессознательного. Убийство совершается, пока жертва находится под анестезией зависимости. Возвращаясь в сознание, зависимый человек видит орудие убийства. Вот использованная игла, рядом пустая ампула; так съедается завтрашний торт. Налицо все доказательства убийства. Жив ли этот зависимый человек? Быть может, он каким-то волшебным образом вернулся к жизни? Самая серьезная проблема в лечении зависимых людей заключается в том, что они живут волшебной жизнью. Они вовсе не мертвы, они живы. Вернувшись к жизни, они могут вновь попытаться совершить свою попытку. Попробовать еще раз вкусить это волшебство. Ощутить на себе его воздействие. Их вера возрастает. Счастливый шанс игрока! Всякий раз, убив себя, они оживают, как по волшебству. Зависимые люди живут не по законам природы, а по магии волшебства. Пальма первенства принадлежит волшебнику.

    В своей книге «Ион» Платон с большой долей иронии описывает последователей Бахуса, отравленных своим кумиром. В одержимости, возникающей во время ритуального танца, трижды очерчивая вокруг себя магический круг, они извлекают из рек молоко и мед лишь для того, чтобы открыть, что, вернувшись к своим ощущениям, они не увидят ничего, кроме обыкновенной воды. Если же мы решим помочь зависимому человеку вернуться к его чувствам, нам следует досконально понять это волшебство, превращающее воду в райское молоко, даже несмотря на то, что при нашем понимании они лишатся своих богов вместе с ложным ощущением божественного. Они впали в заблуждение, и, сталкиваясь с этим волшебством, мы поощряем обман, который ведет их к саморазрушению.

    Разумеется, возникает вопрос: что это за волшебник, превращающий явления природы в дьявольскую насмешку над священнодействием?

    Превращение - ритуал, который по праву совершает стоящий у алтаря католический пастор: тело Христа в виде пресной лепешки вкушается коленопреклоненными верующими. Несмотря на то, что в ритуальном акте зависимого человека такого превращения не происходит, попавшие в зависимость люди тянутся к объекту своего желания, словно он является столь же сакральным, как воплощенное в просвире Христово тело. В данном контексте эпитет «табуированный» подходит больше, чем «сакральный», ибо табуированный одновременно означает и сакральный, и запретный, и волшебный, и отталкивающий.

    Волшебника, обладающего столь мощной магической силой, следует обязательно распознать и раскрыть, если вы собираетесь хоть когда-нибудь освободить человека от зависимости.

    Дети зачастую вполне естественно отвергают родителей или же заменяющие их родительские образы, например пасторов или министров; таким образом, эти взрослые оказываются носителями магических проекций. Если доверие, возникшее вместе с проекцией, оказалось подорванным, в результате может возникнуть зависимость. Если отношения между родителями и ребенком построены на физическом или психологическом насилии, любовь противоестественно идентифицируется с запрещенным объектом, который ассоциируется с насилием. Суть любой/ зависимости, проявляющейся в той или иной форме, заключается в радикальной потере доверия.

    Зависимость возобновляет травматическое отношение к телу. Поступки, которые когда-то совершали родители, могут превратить само тело в табуированный объект. В таком случае ребенок бессознательно владеет своим телом, оставаясь его пленником и вместе с тем находясь под запретом открыть к нему доступ.

    В книге Клода Тарда «Сладкая смерть», способной разрушить даже веру зависимого человека в то, что существуют «две груди из ванильного мороженого с двумя сосками из вишневых леденцов», молодая женщина совершает самоубийство, покрывая себя слой за слоем сахарной пудрой, при этом наблюдая и осознавая, как ее тело становится совершенно чудовищным. Таким образом она мстит своей «правильной» матери, которая хочет, чтобы ее дочь была худенькой и красивой. В самом конце книги молодая женщина осознает, что «главный корень» зла заключался в ее зачатии. Она не была дочерью того блондина, которого считала своим отцом. Ее родным отцом был темноволосый испанец.

    В последней сцене женщина, не отрываясь, поедает свадебный торт, который заказала на свой брачный пир со смертью. Описав свое произведение кулинарного искусства, «сияющее серебристым жемчугом сахарных кристалликов, покрытых карамелью», - она продолжает:

    Прямо на самом верху торта находилась традиционная брачная пара: жених и невеста: он во всем черном, она - вся в белом; они держатся за руки, и на губах у них обоих застыла одинаково натянутая пустая ярко-розовая улыбка. Наивный образ величайшей человеческой иллюзии. Ибо что могут сделать сейчас эти двое, взобравшись столь высоко, но вынужденные скатиться вниз с отвесной горной скалы и закончить свою жизнь подобно мухам, прилипшим к липучке жизни?…

    Я говорю горькую правду: молоко впавшей в отчаяние матери, пропадающее и замененное мне искусственным,., мне, темноволосой карлице, тупой и уже достаточно хлипкой физически, мне, невежественному маленькому чудовищу,., с глазами цвета сажи, напоминающими темное, несмываемое пятно.

    Мои глаза цвета чернил. И маленькие кулечки розовых конфет, скрытые в тени лампы. И черный яд скорпионов.

    А сейчас, двадцать лет спустя, меня, наконец, настигла истина. Глупое маленькое чудовище, я оказалась слепым воплощением предательства. Внезапно я вообще лишилась имени. Безымянная среди безымянных, я даже не знаю имени испанца1*.

    Предательство детской реальности превратило тело девочки в полновластного тирана; все ее способности оказались у него в подчинении.

    Темная мать - зловещая мать - оказывает серьезное сопротивление выявляющему ложь свету. Пробужденная навстречу духовному свету природа или не соприкасается с душой вовсе, или слепо защищает ее от неимоверной боли. Задача заключается в том, чтобы раскрыть предательство доверия, которое привело к разрыву тела и эго-сознания.

    В сновидениях зловещая мать может появляться в образе погруженного в болото полусонного крокодила; при этом огромная самопоглощающаяся энергия сосредоточена в инерции, она прямолинейна и до крайности бездуховна. Она вызывает у сновидца непрерывную усталость. Она может возникать в сновидениях в любое время, однако на поздних стадиях анализа в рассказе сновидца появляются неопределенные понятия, свидетельствующие о том, что перед открытием духовного зрения придется окунуться в глубины психики.

    Иными словами, прежде чем дух прочно займет свою обитель, следует освободить растущую жизненную силу в самой глубокой чакре, открытой всем земным энергиям.

    Именно здесь зависимость может стать королевской дорогой к бессознательному. Когда эта дорога может время от времени теряться на скотном дворе, зависимость может проявиться вновь в стойле с лежащим в яслях божественным младенцем, и тогда мудреца будет очень трудно отличить от скотины. Опасность повторного отката в зависимость заставляет вышедших из нее людей все время быть начеку, теперь уже в полной мере осознавая, что зависимость принесла им страдания, что она принудила их воссоединиться со своим телом на очень глубоком уровне под воздействием любви Софии, излучение которой они чувствуют всю жизнь. На таком уровне сознания они оказываются в состоянии извлечь силу Самости, чтобы постепенно, шаг за шагом, обратиться к самой мрачной стороне своей зависимости.

    Способность к извлечению божественной силы нашла свое исключительное выражение в учении Ислама относительно Судного дня. Согласно этой традиции, Фатима, дочь Магомета, в этот день снимет свою чадру, как только перейдет мост Сират. Этот мост представляет собой грань, острее лезвия меча и тоньше человеческого волоса. Он соединяет Землю и Небо. Под ним слышится тяжкое дыхание Преисподней. Снятие чадры Фатимой символизирует в Исламе появление осознающей себя женственности, соединяющей правоверных с Аллахом через пророка его Магомета. Этот апокалиптический союз, подобный описанному в Книге Откровения Иоанна Богослова, представляет собой союз жениха и невесты.

    Фатима, в качестве снявшей чадру невесты, вступившая в союз с божественным, становится неким аналогом образу Христа, который в притче о своем возвращении описан в образе невесты, которая приходит в полночь к мудрым девам, чтобы при свете лампад отвести их в царские брачные покои. Неразумные же девы…

    …взявши светильники свои, не взяли с собою масла… Когда же пошли они покупать, пришел жених, и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились.

    В этих ярких образах жениха и невесты неявно заложено состояние зависимого человека, шаг за шагом направляемого Самостью. Раскрывшаяся София, или Премудрость, видится переходящей через опасный мост Сират, который соединит ее с объектом желания, тогда как лежащая под мостом пропасть, наполненная ложными устремлениями, ждет лишь одного неверного шага.

    Очень существенным в лечении зависимости оказывается подчинение власти, превышающей власть эго, которой эго научилось доверять, преодолев перенесенное в детстве предательство. С возрастанием доверия увеличивается сознательная связь между телом и эго; обостряется чувствительность к психической и физиологической отраве, и тело обретает способность к самоочищению. По выражению одной женщины, «Самость постоянно выталкивает наверх всю предысторию». Другая женщина выразилась так: «Прежде я могла съесть дюжину банок ореховой пасты. Теперь мой желудок начинает протестовать, если я съедаю одну». Третья ворвалась в мой кабинет и, смеясь, заявила, что должна стать совершенно сознательной, потому что раньше она могла выпить лошадиную дозу алкоголя, а теперь ее тело реагирует даже па один глоток. Концентрация, необходимая для поддержания напряжения, нашла отражение в следующем выражении пациентки: «Здесь речь идет не об обжорстве шоколадом. Моя привязанная к столбу душа корчится в пламени. Я думала, что боролась с недостаточной силой воли. Теперь считаю, что борюсь с силами и установками, которые открыто пытались погубить мою душу. Я не могу приложить достаточно усилий, чтобы хотя бы час быть в форме».

    Эти женщины в сочетании с анализом проделали большую работу по установлению связи между душой и телом, продолжавшуюся более пяти лет, и подошли к восприятию своей зависимости как пути, указанного им Самостью и ведущего к пониманию и переживанию перевоплощения. На первой стадии самым болезненным обстоятельством, с которым им пришлось столкнуться, оказалось такое: чем глубже они уходили в работу с телом, тем больше у них обострялось ощущение покинутости и тем сильнее их тянуло к сохранению существовавшей зависимости. Если же им удавалось удержаться от этого магнитного притяжения, они ощущали, как их тело превращалось в раздувшегося тирана. Каждому оказавшемуся между ним и райским молоком, предстояла символическая смерть. Выдержав это напряжение, они достигли самого ядра травмы: тело превращалось в тирана, так как находилось под волшебным заклятием, неподвластным законам эго-сознания. Независимо от того, на чем именно держалась власть родительских образов - на великодушии или насилии, - тело ребенка считалось объектом, который следовало наполнить или опустошить, наказать или сделать предметом игры.

    Родители могут торжествовать над ребенком победу, но, в конечном счете, нет никакого триумфа в том, чтобы взять верх силой, даже если эта сила искусно замаскирована. Доминирование есть доминирование, и тело, которое подверглось насилию, крепко-накрепко усвоило его уроки. Оно превращается в покинутого властелина, лишенного внешнего воздействия любви. Находясь в уединении, оно находит компенсацию, впадая в одержимость, цепляясь за людей или объекты, наделяя их волшебной силой. Попадая от этих талисманов в зависимость ради обретения любого жизненного смысла, тело ужесточает свои требования, чтобы ими овладеть и взять их под свой контроль, стремясь как можно дольше продлить эту фантасмагорию, в которую само больше не верит.

    Я не вижу смысла в том, чтобы заставлять родителей чувствовать себя виноватыми. Все мы являемся продуктами нашей современной культуры, одобряющей конкуренцию и стремление к власти. Мы с испугом осознаем, что представляет собой сосредоточенная в теле любовь. Мы путаем ее с сексуальностью и половым влечением. Однако истинная любовь пронизывает каждую клетку нашего тела. Она сразу распознается животными, детьми и даже некоторыми взрослыми, которые или родились вместе с ней, или обрели се через страдания и подчинение. Тонкая позолота вины не может скрыть лежащей в ее основе покинутости. Наша задача заключается в том, чтобы изменить психодинамику.

    Переполняющее человека ощущение покинутости, заставляющее страдать множество людей, уходит своими корнями не в покинутость ребенка родителями, а в одиночество детской души. Проецируя на ребенка его искусственный образ, родители тем самым уничтожают реального ребенка, который вынужден уйти в глубины своей психики, покинутый не только родителями, но и лишенный самоощущения. Именно из этого широко распространенного насилия возникает чувство стыда, связанное с каким-то неизвестным ребенку проступком, за который он чувствует себя виноватым. Сны, в которых совершается убийство или появляется лежащий изувеченный труп, говорят о предательстве, которое распространилось и на взрослого человека. Например, когда над отношениями нависает угроза опасности, взрослый человек снова бросает оставшегося под спудом ребенка, который остается невероятно честным; затем персона все-таки отходит на второй план, стараясь любой ценой сохранить отношения. Существуют два уровня вины: «Я виноват в том, что я такой, какой есть», и на более глубоком уровне: «Я предал самого себя»..

    Покинутый человек становится жертвой колдуна, который пользуется его одиночеством, играет на состоянии отверженности, действует волшебными чарами там, где, по его мнению, обитает душа, а затем резко обрывает иллюзию. Темная сторона колдуна уводит зависимого человека все дальше и дальше в тот таинственный мир, где царит смерть; его светлая часть, представляясь в образе мудрого старца, может привести освобожденную душу к се же собственному творчеству. Подлинность чувства оказывается лезвием бритвы, разделяющим эти два мира. «Я не прав, я виноват, я жертва, я заслуживаю наказания» - приводит к колдовскому заклятью и зависимости. «Я не оставлю себя, я не виноват, я останусь тем, кто есть» - это путь к чуду и творчеству.

    Юлия находилась под властью зависимости, при этом ее детская вера в отца оказалась сломленной, помимо всего прочего, еще и его насмешками. Он оказался тем колдуном, который каждый раз во время вечерней сказки уговаривал ее забыть о своей грусти, тем самым еще глубже вгоняя ее в тоску.

    Чтобы избежать предположения, что каждый отец, читающий маленькой дочурке ночную сказку, бессознательно втягивает се в свою эротическую фантазию, следует кое-что сказать об этих особых отношениях, на которых постепенно фокусировался процесс анализа.

    Отец был очаровательным пуэром (вечным юношей), воображение которого создавало дворцы там, где другие видели одни развалины. Отстранившись от своей жены, считавшей его идеализм угрозой своему материальному благополучию и благополучию семьи, он обратился к дочери, в которой искал себе главную психологическую поддержку. Он стремился ее защитить от внезапных эмоциональных взрывов матери, которые часто кончались рукоприкладством. В результате Юлия стала сопровождать его повсюду, куда бы он ни направился, и самым счастливым временем детства считала дни, которые проводила у него в студии: сидя у него на коленях, она декламировала стихи или напевала песни. Казалось, они вместе объединились против остального безразличного, если не враждебного им мира, ради духовного наслаждения. Это наслаждение они получали вместе, когда воображение дочери подпитывалось отцовским вдохновением.

    Мир, в котором пребывали отец и дочь во время совместных чтений, был тайным, драгоценным миром, который ассоциировался с запретной «вершиной». Волшебник-отец психологически соблазнял свою дочь. Ребенок чувствовал стыд, но стыд совершенно непреодолимый, ибо он рождался в интимной атмосфере, создававшей отцу божественный ореол. Они оба оказались во власти странного таинственного ритуала. Каждый раз девочка проверяла присутствие волшебной силы, стараясь понять, может ли она прекратить плакать, находясь в одиночестве. Такой контроль над своим телом постепенно привел ее к полному разрыву связи с ним. Несмотря на то, что в памяти Юлии не было следов физического насилия, психологическое предательство привело к расщеплению души и тела, то есть по своему воздействию походило на настоящий инцест.

    По всей вероятности, встревоженный эмоциональной насыщенностью их отношений отец постоянно надламывал их так, что при этом в полном смысле слова предавал безграничное доверие своей дочери. Ее любимой сказкой была сказка Ганса Христиана Андерсена «Девочка со спичками» (The Little Match Girl), в которой идет речь об одинокой девочке, которая на Новый год тратит свою последнюю спичку, чтобы поддержать последнее тепло и зажечь свои последние фантазии. Когда кончаются спички, девочка замерзает. Эта сказка играла терапевтическую роль, обобщая отношение дочери к матери, единственным защитником от которой стал отец. Девочка верила, что, читая эту сказку, отец не только почувствует ее состояние, но и укрепит в ней веру и окажет поддержку. Однако, услышав взрыв его смеха в ответ на свои слезы, она ощутила, как грубо он растоптал ее веру. Она превратилась в ту маленькую девочку, последняя спичка которой погасла вместе со взрывом отцовского смеха. Ужас еще более усугубился приходом матери, которая надавала ей шлепков, не уставая повторять: «Не позволю, чтобы моя дочь выросла плаксой».

    Эти эпизоды выявляют детскую травму, часто повторявшуюся в ее близких отношениях. Попадая под власть волшебного мира безграничной близости, она сразу предчувствовала мертвящее дуновение, разлучавшее ее с волшебником и со своим телом, оставляя наедине с застывшими, невыраженными эмоциями. Уже провалившись в бессознательное, она просто исчезла под ударами матери. Эта травма позже стала проявляться в бессознательном развитии ситуаций, где она манипулировала мужчинами так, чтобы впоследствии переживать их предательство. Еда и секс стали для нее той самой коробкой спичек, опустошив которую, она бы умерла голодной смертью. Она ела и занималась любовью, стараясь заполнить вакуум - свое травмированное тело, которое вследствие се уединенности всегда оставалось опустошенным.

    Достигнув стабилизации веса, Юлия стала посещать сессии, на которых работала над установлением контакта между душой и телом. На этих сессиях ей пришлось столкнуться с переполняющей ее ранимостью, когда полнота уже исчезла и возник ужас, что ее бросит любимый мужчина. Ей неоднократно снился сон, в котором возникал образ привлекательного мужчины, в накинутом развевающемся черном плаще и широкополой шляпе- образ волшебника, имевшего власть давать или отбирать жизнь. В следующем сне это был обожаемый ею отец, которому она старалась доставить удовольствие. Он же считал ее виноватой в том, что она стала такой. Детские отношения, поддерживавшие в ней жизнь, сейчас обернулись другой стороной. Проекция, которую она наводила на мужчин, опять возвратилась па прежнее место.

    Я на пути. Судное место - это моя церковь. Мой отец - судья на кафедре. Я приговорена. Приговор неизбежен. Знаю, что меня признают виновной в том, какой я стала. Я стою, сохраняя достоинство, перед своим отцом-судьей, но при этом полна ужаса, так как на дворе я могу слышать лай голодных псов и понимаю, что наказание за мое преступление будет заключаться в том, что меня вышвырнут им на растерзание.

    В этом сновидении мы можем увидеть, как отец, пусть совершенно бессознательно, предает свою дочь. Надеясь, что понимает его сочувствие покинутой девочке в сказке, Юлия сразу отдалилась от него эмоционально, замкнувшись в себе, как только он расхохотался при виде ее слез. Ее чувства замерли, вытесненные в тело, которое превратилось в ужасных собак, угрожающих сожрать ее столь же яростно, как она накидывалась на еду, пытаясь избавиться от их ярости.

    Весьма существенно, что отец, не проявляющий своей любви к Юлии, возникает во сне в образе, олицетворяющем патриархальность: судья, пастор, бог-отец - реальный мужчина превращается в волшебника. В действительности та энергия, которую она однажды спроецировала на отца, теперь проецируется на возлюбленного; отсутствие опоры в жизни (мать фактически ее бросила) теперь заставляет ее цепляться за своего возлюбленного, как за мать; страх его потери возбуждает в ней навязчивую потребность в еде (сладость материнского кормления). Голодные собаки во дворе были готовы сожрать все, что она в себе отрицала: чувства, слезы, сексуальность. Но если так, как же им найти выход? Разозлить отца - значит лишить себя этого мира. Таким образом, она отдает себя на поругание, разбив сердце, совершенно сбитая с толку в те волшебные времена, когда они были еще вместе с отцом. Разозлить своего возлюбленного означало для нее еще раз всколыхнуть в себе переживания, кинув прощальный взгляд на гаснущий свет последней спички. Таким образом, она подавляла в себе реальные чувства, одновременно ожидая наступления смерти.

    Наказание отцовского комплекса, назначаемое в сновидении, вытекает оттуда, где его отвергнутые чувства, а теперь и ее чувства, неистовствуют в инстинкте мщения, запертом в церковном дворике. В данном случае Юлия не обладала ни мужской силой, чтобы держать собак под контролем, ни женским эго в теле, находящемся в контакте с землей, чтобы как-то их усмирить. Не разобравшись со своими идеалами совершенства на одном витке спирали, связанном с едой, она вновь оказалась во власти своих фантазий относительно совершенства ее отношений с мужчиной. Она сопротивлялась самой материи, самой жизни. Таким образом, ее тело вместо того, чтобы оказаться хранилищем любви, стало источником ее собственного отвержения в образе несовершенной, страстной женщины, вынудив ее стать жесткой и непроницаемой для света.

    Стремясь стать «достаточно красивой» в глазах своего возлюбленного, Юлия пришла к анорексии. НЕТ еде постепенно превратилось в эротизированное НЕТ, заряженное эйфорией голодания. НЕТ своим чувствам, НЕТ своим инстинктам, всем своим сновидениям о страстной любви со своим волшебником или со своим возлюбленным. Во время голодания она чувствовала себя красивой, здоровой, чистой, вполне подходящей для возлюбленного. В разгар поста она услышала демонический смех волшебника-отца, который требовал своего, увлекая ее к совершенству смерти. Однажды она увидела в отце носителя света; теперь она так же посмотрела на возлюбленного. Проецируя божественное деяние на человеческое существо, она сотворила волшебника, бросавшего ее из инфляции в отчаяние. И снова она пустилась в кутежи, бессознательно соединяясь с матерью, по которой сильно тосковала, и, не имея возможности любить, совершала над ней насилие. В этом насилии было навязчивое стремление овладеть любящей матерью даже через смерть, даже через собственную смерть. Так удалось утихомирить демона, пока душа под анестезией карбогидрата ушла в глубокий мрак, который под воздействием волшебных чар мог обернуться светом.

    Любому зависимому человеку эти крайности очень хорошо известны. Тело-под-контролем - это ненавистный тиран, изо всех сил сопротивляющийся свету, ибо существует без любви. Голодные псы на дворе се тела - это отвергаемые инстинкты, совершающие тщетные попытки добиться, чтобы их услышали. Юлии необходимо найти с ними связь, последовательно и недвусмысленно выражая свою любовь. Став жертвой необузданных инстинктов, можно прийти к безразличию в выборе партнера, которое, как и неразборчивость в еде, свидетельствует о разрыве между инстинктом и чувством.

    Телесное расщепление в раннем возрасте, необходимое для выживания, находит свое проявление в среднем возрасте во время психофизиологической работы с телом или в сновидениях. Так было в случае работы с Кейт, которая после нескольких лет анализа поняла, что ответственность за свои сексуальные проблемы лежит именно на ней. Привнести их в отношения со своим партнером означало разрушить все, что они так кропотливо создавали вместе. К счастью, ее партнер оказался очень чувствительным человеком, тоже работавшим над своими личными проблемами. Он ощутил происшедшие в ней еле заметные перемены и мгновенно на них отреагировал, изменившись сам и создав возможности для раскрытия в их отношениях новой перспективы. Каждый из них индивидуально совершал внутреннюю работу, вбирая в себя общий материал, проявлявшийся в их взаимоотношениях, и тем самым создавая новые отправные точки для приложения совместных усилий. Таким образом, вместо взаимных проповедей они привнесли в свои взаимоотношения осознание. Разумеется, возникали и противоречия, но при этом они не превращались во взаимные бессмысленные нападки. Ярость, накопленная у обоих полов, уходит корнями в столетия совершавшегося насилия. Взаимные нападки в состоянии одержимости не имеют ничего общего со свободой.

    В процессе работы с телом, погружаясь в ядро своего страха, Кейт обнаружила там гнев. Затем она осознала, что боялась его выразить, опасаясь раскрыть свою ярость. Таким образом, она подавляла гнев, но, усиливая над собой контроль, всегда оказывалась на периферии своих чувств. Словом, возникал порочный круг, и при этом ее страх обращался на нее же. Пока она могла переживать этот внутренний раскол - изоляцию от своих чувств, пока границы ее личности постоянно нарушал алкоголик-отец - всегда должна была оставаться некая часть личности, которую она не могла осознать.

    «Я всегда избегала того, что могло вызвать у меня боль от ощущения раздробленности, - говорила Кейт. - Я должна была обрести способность переносить эту боль. Если эго сохраняет достоинство в отношениях с Самостью, оно должно быть достаточно сильным, чтобы справиться с раздробленностью. В самом центре должно быть свободное место, чтобы я могла его занять».

    Вот как она переживала свою фрагментацию на сессии (в скобках приведены мои наблюдения):

    У меня возникло болезненное ощущение, настоящий страх, что схожу с ума. Я перевернула всю свою жизнь, стала изворотливой и раздражительной. В детском возрасте мне приходилось раздваиваться, чтобы просто выжить. (Вздыхает, шумно выдыхает, вжимается в сиденье, приподнимается, порывается встать.) Если я себе это позволю, сойду с ума. В таком случае вы сможете опять меня взять к себе? (Бледное лицо, отсутствие эмоций, прострация.) Я вас уничтожу. (Руки, ступни, тело и лицо искривлены; издает хриплые звуки, обнажает передние зубы. Брызгает слюна, челюсть трясется.) Я ничуть не хуже вас. Вы больше меня не достанете. Вам больше не удастся меня провести. Я такая же хорошая, как вы. Мне плевать на вас, и вам никогда меня не достать. У вас никогда не получится меня заклеймить… Вы сделали меня больной глубоко внутри. Вы дали мне ощутить, насколько я ужасна. (Подпрыгивает на стуле.) Я рассыпаюсь на миллионы частичек. Попробуйте, найдите меня, а? Нет. Там? Нет. Кто я? Здесь? Нет. Кто я? Здесь? Нет. Попробуйте угадать. Вот она я. Вот кто я такая. Вы совершенно не знаете, кто я на самом деле. ВЫ НЕ ЖЕЛАЕТЕ ЗНАТЬ, КТО Я ТАКАЯ. Если бы я смогла вам сказать, я бы это сделала. Вы думаете, что можете сделать меня ручной. Вам меня никогда не взять. Вы считали меня дурой ДУРОЙ. А я от вас ускользаю. Никому не позволю себя погубить. (Переходит на шепот.) И вам не позволю меня трясти. (Пристально изучает свои руки, успокаивается.)

    Придя в себя, Кейт сказала: «Я испугалась, что дошла до такой крайности. У меня дрожь в спине».

    В этом вопле выразилась подавляемая веками ярость. Если сосредоточенную в теле травму удается обнаружить в терапевтической ситуации, как это получилось в случае с Кейт, происходит глубинное очищение. Лишь только подавленные энергии становятся осознанными, больше нельзя не обращать на них внимания, не подвергая опасности физическое здоровье. В силу того что они древние, лишь очень немногие из нас позволяют себе дойти до этих хтонических глубин. Однако часто в сновидениях с чердака или из подвала вырывается психотический персонаж. Полный бешеной ярости, он бегает по всему дому, иногда нападая на людей и вгоняя их в дрожь. Когда вам приходится сталкиваться со страхом одержимости яростью, человек может оказаться в состоянии выразить свой гнев. Гнев идет с личностного уровня, ярость - из архе-типического ядра.

    Если человеку в детские годы никогда не приходилось сталкиваться с предательством, вызывавшим травматические последствия, процесс фрагментации может оказаться преобладающим, а потому - автономным. Человек перестает осознавать свое поведение, особенно если такое поведение периодически вызывает действия, противоположные сознательным намерениям. Эго становится столь неопределенным, что не может противостоять даже неадекватному поведению или исходной травме. Предательство в детстве как предательство остается неосознанным.

    Кит был молодым мужчиной; его мать умерла, когда он был подростком. Он не пережил сознательно се смерть как свою покинутость ею и не осознал, что в итоге он бросил самого себя. Бессознательно он считал себя ответственным за ее смерть, оставаясь с чувством вины, не находившим выражения, поскольку не мог в нем признаться. Его обожание матери и его неспособность принять ее смерть привели к фантазиям, что ради нее он должен стать совершенным. В результате он потерпел ряд неудач в осуществлении своих самых продуманных планов. Не осознавая того, он оказался в плену двенадцатилетнего травматического переживания.

    Находясь под воздействием травмы, которой можно было бы объяснить его повторяющиеся неудачи, он описал на уровне фантазии, в чем фактически состояло его поведение. Постепенно он стал замечать, что живет в фантазии, которую описывал как реальную жизнь. Признав это, он впервые допустил столкновение двух миров. В процессе такого соединения фантазии и факта он нашел возможность излечения психической диссоциации: фантазия идет одним путем, факты - другим, и при этом один путь исключает другой. В первый раз его поразило, что оба пути могут существовать вместе, так как имеют общую принадлежность. Возможность вписаться в жизнь стала для него реальностью, которая теперь необходимо подкреплялась фантазией. В свои практические планы на будущее он стал закладывать возможности, которые теперь стал считать реализуемыми.

    Постепенно Кит ощутил, как освобождается от бессознательной разбросанности, обеднявшей всю его жизнь. Он почувствовал, что мог бы вступить в контакт с таким человеком, каким на определенном уровне понимания он считал самого себя. Вот описание ситуации в его представлении:

    С утра я готовлюсь к уроку. В моем портфеле нет учебников, поскольку у меня их нет вообще. Есть лишь тетрадка с вырванными листами, но в ней нет ни одной записи, поскольку я ничего не записывал. В моем портфеле лишь кроссовки и плейер. Я перестал думать о подготовке к урокам. Моя подготовка заключается в отсутствии подготовки.

    Я иду в университет, но я не уверен, что все-таки до него доберусь. Попасть туда - значит быть уверенным в том, что я туда не собирался. Я приезжаю туда и вместе с тем не приезжаю. Я снимаю переднее колесо с велосипеда, снимаю цепь и запираю их на замок. Теперь я собираюсь пойти на урок, а это все равно, что сказать, что я не собираюсь пойти на урок. Я подхожу к двери класса. При этом опаздываю приблизительно минут на пять. Я уже готов толкнуть дверь и войти, что означает, что я не собираюсь туда входить. Две вещи - делать и вместе с тем не делать - слиты воедино. Делать и не делать - это одно и то же. Чтобы войти в класс, туда не следует входить. Чтобы войти в класс, туда следует войти. Когда я готовился к урокам, я решил войти в класс. Я могу это сделать единственным способом: не входить в него. Я поворачиваюсь спиной к двери и выхожу из университета. Поступив таким образом, я вошел в класс.

    В своей фантазии Кит делает то, чего не делает в реальности. По сути, такое поведение отвечает реальности, которая отпугивает фантазию, а то и стирает ее вовсе. Реальность - это учебный тест, точная дата написания сочинения, оценка за текущие лабораторные работы, которые он никогда не посещал. По всем трем предметам он отстает, причем отстает капитально, поскольку не выполняет тест, не пишет сочинение и получает за лабораторную работу ноль. Провозглашаемая им реальность отсутствует. С другой стороны, фантазия ему говорит, что он присутствовал на уроках, не присутствуя там. Он написал сочинение потому, что не написал его. И получил превосходную оценку за лабораторную работу, потому что не сделал ни одного опыта. Он не боится неудачи в том смысле, как ее понимают другие; его неудача заключается в достижении совершенства своей фантазии. Не начав действовать, он не может потерпеть неудачу. Он убежден, что все это знает, в. своей голове он уже все совершил. Но насколько его рассудок адекватен реальной ситуации? Дважды потерпев неудачу, он говорит: «Нет, мой разум не дает ответа. Я точно все эго знаю».

    Затем он встречает молодую женщину и впервые после смерти матери входит в настоящий человеческий контакт. Он противопоставляет своему одиночеству не фантастическое присутствие матери, а реальное присутствие молодой женщины своего возраста, образованной, экстравертированной, имеющей очень хорошую связь со своим телом. Она заполняет собой всю его жизнь. Являясь такой непосредственной личностью, она действительно отвечает его фантазии. Сексуальная связь его тела с ее телом, постижение другого тела, отличного от его собственного, - все это снимает тяжкую ношу слишком перегруженной фантазии. Она возникла вследствие болезни и смерти матери. Жизнь, остановившаяся в двенадцатилетнем возрасте и находившая свое продолжение лишь в области фантазии, снова вернулась в реальность.

    То, что Кит проживал, входя в класс, не входя в него, представляло собой травму, вызванную смертью матери, травму, с которой он никогда не сталкивался прямо. Он так и не сказал ей последнее «прощай» и потому не знал точно, жива она или нет. Он никогда по-настоящему не ощущал предательства и не чувствовал себя покинутым. В результате он перестал выполнять действия, которые требовали постоянного повторения, так как не попрощался с умершей матерью. Входя в дверь, он не знал, окажется за дверью его мать или нет, и даже не был готов это узнать. Его мать умерла. Бессознательно он не знал, что она умерла. Он был не в состоянии проверить это в реальности. Однако любовь к молодой женщине открыла ему истину: его мать умерла, а его возлюбленная жива. То есть люди умирают, а жизнь продолжается. В настоящее время его задача понять, что войти в дверь означает войти в дверь.

    Поведение этого молодого человека выявляет незрелую маскулинность многих зависимых женщин, которые видят во сне какую-то катастрофу, и у них возникает неизбывное чувство иррациональной вины за то, что они когда-то бессознательно совершили. Их подавленная агрессивность делает их послушными. Тем самым, отреагируя вовне свою зависимость, они сами себя теряют. То, что следовало сделать, было бесчеловечно и совершенно невозможно; потому, несмотря на телесное присутствие, их личность полностью отсутствует. Если они войдут в контакт с первичной травмой и появится позитивная маскулинная энергия, которая поможет им вернуться к реальности, их развитие будет продолжаться, начиная с возраста, на котором оно затормозилось. Если эта энергия появляется в образе юноши, женщина может обнаружить в себе сильное эротическое влечение к подросткам. Несколько свиданий при луне становятся куда более взрывными и страстными, чем в юности. Нераскрывшаяся сексуальность вызывает эффект повторяющихся приливов, которые не только распространяются по всему телу, но одновременно возбуждают спящие области психики. Связь с женщиной, которая испытывает желание и воображает его как экспансию, действительно представляет собой сплав, слияние в единое целое, ибо ее целостность зависит от наличия другого. Это подростковое томление, характерное для романтической любви, во время которой годы бессознательной тоски по потерянной матери сменяются периодом явной ненасытной благодарности и скорее понуждают к уходу от внешнего мира, чем помогают преодолеть его реалии.

    В мифологии это состояние передается через образ Парсифаля в романтической повести Кретьена де Труа (около 1185 г.), представляющей собой одну из первых версий поиска Святого Грааля. Грааль - это кубок, из которого на Тайной Вечере вкушали вино Христос и апостолы и который, согласно легенде, привез в Англию Иосиф Аримафейский. Однако в повести Кретьена де Труа не дается христианской интерпретации существования Грааля. Парсифаль остановился в замке Короля-Рыбака, где оказался свидетелем таинственного ритуального шествия, во время которого вынесли окровавленное копье и сверкающую золотую чашу. Отец и два старших брата Парсифаля погибли в рыцарских сражениях, когда он был еще мальчиком. Он обещал матери, которая смертельно боялась за судьбу единственного оставшегося в живых сына, что станет рыцарем при условии, что будет почитать дам, регулярно ходить в церковь и не задавать вопросов. Таким образом, посвящение Парсифаля в рыцари состоялось под эгидой его трепетной матери, а потому его первые робкие претензии на Грааль больше напоминали поведение в присутствии мрачной утробы старухи-матери, чем отношение к святому сосуду. Затем чаша служит сосудом для раненого фаллоса ее сына, символизируемого окровавленным копьем, представшим взору Парсифаля. Следуя наставлениям матери, он не решается задать ни одного вопроса относительно того, что увидел. На следующее утро замок Короля-Рыбака исчезает.

    Юнг верил, что в образе Парсифаля нашел свое воплощение архетипическим образ маскулинности, чрезвычайно характерной для двенадцатого столетия. Парсифаль ведет себя также, как Кит, который входит в класс, не входя в него. То, что предстает перед ними обоими, одновременно имеет место и не имеет места, если и существует, то в мире, где все происходит «однажды». То, что не представляли себе ни Кит, ни Парсифаль, затерявшись в подростковом бессознательном, был поиск. Поиск идеализированной матери своего детства, поиск, который тайно направлял и определял их поведение, имевший в своей основе фаллос, раненый в погоне за сияющим сосудом женственности. До тех пор, пока маскулинность скована материнской фантазией, существует опасность превращения подростковых свиданий (в любом возрасте) в ритуальную кастрацию.

    Неумение задать вопрос: «Кому служит Чаша Грааля?» оставляет Парсифаля в объятиях изможденной матери, единственное желание которой заключается в том, чтобы защитить его от жизни и держать в психологической зависимости от ее усохшего чрева. Кроме того, эта неудача оставляет в бездействии старого Короля-Рыбака. По мнению Кретьена де Труа, Парсифаль изначально совершал свои рыцарские подвиги бессознательно. Не умея себя оценить и отождествляя себя со своими деяниями, он тем самым отрицал содержащееся в них психологическое развитие. Так, например, поклявшись служить деве Бланшфлер и доблестно освободив от врагов ее владения, он даже не подумал о том, чтобы попросить ее руки. Реальная претензия на ее руку - это уже осознание поступков. Но вместо этого он вновь пускается на поиски матери.

    Парсифаль Кретьена де Труа символизирует анимус многих современных женщин, незрелая маскулинность которых не может сказать НЕТ зависимости, налагающей на них заклятье, которое заставляет их томиться в тюрьме бессознательной матери. (Колдунья Кирка превращала спутников Улисса в свиней, животных Матери-Земли.) Слишком часто женщины путают свою израненную и потому слишком чувствительную маскулинность со стремлением к воссоединению с отвергавшей их матерью. В таком случае их неизбежно привлекает мужчина, занятый бессознательными поисками потерянной матери. Они находят в нем воплощение своей потребности в воссоединении. В результате Парсифаль-возлюбленный неизбежно тянет их вниз, в материнскую обитель, и в этом заключается истинная суть mise-in-abyme (сцены скрытого действия) их зависимости.

    Анимус, принимающий образ подростка-Парсифаля, - это маменькин сынок, лишенный в своих поступках способности отличать одно от другого. Это сын, выросший без отца. Возможно, он несет в себе материнскую духовную проекцию и потому лишен связи со своим телом и земным чувством. Его теневой стороной может быть дьявольский фаталист, постоянно соблазняющий зависимого человека пройти по краю пропасти. На одном уровне жизнь становится такой пустой, что лишь флирт со смертью дает возможность сознанию почувствовать вкус жизни. На другом уровне сверхъестественные усилия избежать мрачного инертного существования позволяют получить осознание смысла жизни в течение нескольких мгновений.

    Женщинам с анимусом такого типа снятся тореадоры, акробаты, автогонщики, водители скоростных катеров, астронавты и водолазы. Их собственная цыганская тень становится естественным партнером для столь совершенных мужчин, которых мало заботит собственная жизнь. Их соединяет связь любови-смерти; их страсть становится анестезией, позволяя им, рискуя, использовать магию, способную их уничтожить. Их реальный вклад заключается в совершенстве обоюдной смерти. Это вечные альпинисты, карабкающиеся по отвесной скале на самый ее пик.

    Женщинам, страдающим анорексией, часто снятся дьявольские любовники такого типа. Они воплощают в себе деспотизм духа, лишенного тела. Это может быть художник-гомосексуалист, обожающий изумительные формы ее тела и посвятивший себя тому, чтобы воплотить ее красоту в мраморе. Когда это застывшее в молчании совершенство достигает своей полноты, он идет дальше, выискивая другое совершенное лицо. По отношению к ней как к женщине он испытывает не больше чувства, чем испытывает она по отношению к своей женской тени. Они оба совершают убийство своей подлинной маскулинности и женственности.

    В реальности, когда цыганская тень встречается с порхающим пуэром, жизнь становится безрассудно привлекательной и заманчивой. Если они вступают в брак и у них появляются дети, цыганка может превратиться в ответственную, но чем-то постоянно обиженную мать и требовательную жену. Подрезав своему летуну крылья, она его приземляет. Тогда ей становится с ним скучно; она может начать искать себе прибежище в зависимости или найти другого спутника. Так колесо делает один оборот за другим, пока не вмешается сознание.

    Я не собираюсь иронизировать над такими игривыми спутниками. Многие мужчины и женщины в моем кабинете проливали горючие слезы над человеком, который принес новый свет в их мрачную пещеру. «Я снова ожил(а), - говорили они, - и не могу повернуть обратно». Играя так, как играют дети, сосредотачиваясь на игре настолько, что просветляется их воображение, можно впервые или в очередной раз разбудить спящую энергию. Если юный Парсифаль сможет задать вопрос, который принесет осознание, даже летун, позволивший себя обкарнать, может вновь расправить крылья.

    Рассмотрим случай Ани, стремившейся после развода создать новую жизнь для себя и своих детей.

    Аня влюбилась в мужчину, спроецировав на него свои духовные ценности, и вложила всю веру в те отношения, которые, по ее мнению, можно было назвать продолжительными. Внезапно ее знакомый встретил другую женщину. В отчаянии Аня сосредоточилась на игре с образами. Она нарисовала портрет злого волшебника, сделавшего из нее жертву своих прихотей.

    Она принесла мне эту картину и положила на кушетку, словно желая излить скорбь и гнев. Позже, после обсуждения того, что это должно означать, мы решили попробовать перевернуть изображение. Тогда мы увидели не волшебника, а круглое лицо смеющегося клоуна. Изумляясь, мы не могли поверить в то, что увидели. Совершенно не осознанно, Аня одновременно изобразила злого волшебника и самого настоящего клоуна. Ее так изумило совмещение столь парадоксальных образов, что она рассмеялась.

    В бессознательном всегда существует потенциал для такого парадокса. Сознанию остается лишь рассмотреть ситуацию под иным углом: отойти от подвластной колдуну индивидуальной точки зрения эго к надличностному видению, которое символизирует клоун, способный чувствовать трагедию и вместе с тем смотреть на нее. Клоун знает, какая возникает боль, когда мы вынуждены пожертвовать всеохватывающим эгоцентрическим обладанием. Это обладание делает нас очень чувствительными к потерям, отдавая должное ведущей к свободе отстраненности. Энергия клоуна сосредоточена на тончайшей грани между слезами и смехом, личной трагедией и божественной комедией. Сконцентрированность на игре, включающей в себя противоположности и выходящей за их рамки, оказывается именно той энергией, которая заставляет колдуна измениться.

    Мерлин является тем архетипическим волшебником с чертами клоуна. Он сын дьявола, рожденный девственницей. Наследственность делает его очень важным трансформирующим образом для зависимых людей, ибо совмещает в себе свет Люцифера и самые приземленные черты зрелой девственницы.

    На первый взгляд, его двойственная или даже многомерная натура и его мошеннические и клоунские черты придают ему качества Мефистофеля, однако его знание прошлого и предвидение будущего свидетельствуют о более высокой степени сознания по сравнению с Артуром и его рыцарями, которые, действительно, совершенно бездумны и бессознательны. Именно благодаря этой более высокой степени осознания Мерлин, как и Грааль, выступает в образе спроецированного сознания, позволяющего выставлять напоказ человеческие ошибки и преступления. В качестве пророка дьявола, отправленного в мир Сатаной, он в большинстве случаев определенно считается Антихристом… Благодаря материнской добродетели дьявольское наследие Мерлина не может проявляться само по себе. Наиболее характерные дьявольские черты проступают в его колдовских чарах и в наслаждении от своих шуток над окружающими и желании их одурачить. Но по большому счету ни одна из этих черт не является губительной1.

    Мерлин очень значителен, в особенности для людей с крайне обостренными противоположностями, ибо он близок к природе, воплощает божественные энергии и обладает сознанием, позволяющим удерживать напряжение противоположностей. Как клоун он компенсирует ригидность изношенного коллективного сознания, открывая путь к иррациональным глубинам с присущим им богатством инстинктивных и архетипических энергий. «Таким образом, Мерлин становится… целостным мужчиной,., которым может стать обыкновенный мужчина, целостность которого будет выходить за привычные рамки». Клоунская натура делает его образ исцеляющим, раскрывая однобокую, эгоистичную, трагичную перспективу. Именно Мерлин указал Парсифалю путь к замку Короля-Рыбака.

    Поиск опирающихся на любовь связей между существующими в ней противоположностями - духом, лишенным телесности, и бессознательным телом - оказался самой трудной задачей в процессе анализа Бриджитт. Угнетающая энергия заставляла ее психический маятник отклоняться от одной крайности к другой: от света через положение равновесия к темноте и отчаянию.

    Бриджитт - женщина, которая в результате ошибки врачей лишилась первичной связи с матерью. Когда она родилась, матери отдали чужого ребенка. Спустя какое-то время ошибку обнаружили, но ее мать уже привязалась к другому ребенку. Таким образом, Бриджитт стала для своей матери не реальным ребенком, а постоянным напоминанием об отсутствующем ребенке. В результате Бриджитт выросла, культивируя скрытую отстраненность к самой себе, как если бы у нее за спиной или внутри нее находился другой человек, а именно: настоящая дочь ее матери. У этого отстраненного «я» преобладало характерное стремление к совершенству, возникшее под влиянием теневого анимуса.

    Очень рано ее тело (которое она бессознательно не могла целиком ощущать как свое собственное вследствие нарушенной связи с матерью) забыло, как можно расслабляться и двигаться, используя только собственную энергию. Она металась от лжеконтроля и тотального контроля до полного отсутствия контроля. Этот паттерн нашел свое проявление в ее пристрастии к еде, к покупкам, в том, как она тратила время и деньги. Почти в каждой сфере ее жизнь совершала колебания между пиршеством и голоданием. Больше всего ее беспокоили ежегодные колебания веса, составлявшие тридцать пять фунтов.

    Наконец, в один из выходных она оказалась в госпитале. Вспоминая шок и последующие изменения в своей жизни, она писала:

    Я думала, что моя усталость была вызвана накоплением постоянно воздействующего стресса. Он заглушал мою способность распознавать свои странные симптомы. Бог знает, откуда у меня стресс! Теперь к тому же у меня диабет! Он погубил веру в то, что мое тело могло принять пренебрежение и совершенное надо мной насилие. Я поняла, что относилась к телу, как к барже, нагруженной всеми своими стрессами. Я пихала в него пищу, лишь бы заглушить его усилия, направленные на то, чтобы рассказать мне о своей боли. Я не могла его услышать, и до сих пор оно чувствует так, будто взяло на себя слишком много. Я считала себя непобедимой и потерпела поражение. Очень печально думать о том, что я больше не буду хозяйкой жизни, которую выбрала, но если бы это со мной произошло до открытия инсулина, то скоро я бы уже умерла.

    Я была в ужасе. Посмотрела на дворик, полный пожилых людей, страдающих диабетом. Слепота, ампутация ног, проблемы с сердцем и почками. Меня больше пугает жизнь, полная таких злоключений, чем сама смерть.

    Я не понимала, как все случилось. Совершенно точно, я не хотела получить диабет. Я никак не могла понять, как постоянная страсть к еде, возникшая с самого детства, могла привести к столь губительным последствиям. В конце концов, я старалась быть хорошим человеком. У меня никогда не возникало мысли о самоистязании. В то время ужас стал моей главной мотивацией к тому, чтобы взять на себя ответственность за состояние своего тела. Я четко осознала, как хочу жить. Я хотела внести свой вклад в то, что от меня зависело. Раньше никогда не понимала, как пристрастие к еде притупляет мою способность давать. Мне следовало научиться любить свое тело, научиться использовать пищу, чтобы о нем заботиться. Мне пришлось столкнуться лицом к лицу со своей зависимостью. Я знала все подробности о питании своей души. Если рассуждать рационально, все это имело смысл. Совершенно иная задача - применять эти знания. Мне следовало изучить свою душу и ее потребности, как я изучила свое тело и все, что ему необходимо.

    Перешагнув только тридцатилетний рубеж, Бриджитт оказалась под угрозой серьезного заболевания, грозящего комой или смертью. При отсутствии той самой первичной связи она старается открыться принимающей женственности. Когда она впервые осознала свое положение, анимус стал больше, чем обычно, истязать се тело. Она проявляла исключительную настойчивость в точности измерений веса пищи и длительности упражнений. Ее тело реагировало периодически возникающими симптомами: напряжением в спине, спазмом в левом бедре, онемением левой стороны шеи и левого плеча. (Все симптомы относились к левой стороне тела, символически связанной с женственностью.) Пытаясь все подвергать анализу, она по-прежнему мучила свое тело. Ее страх неопределенности возрастал, как только она наблюдала у себя в крови повышенное содержание сахара. И она снова очутилась в госпитале.

    Я осознала, что независимо от упорства, с которым я стремилась управлять своим телом, мой панкреатит оставался декомпенсированным.

    Диабет был гораздо хуже, чем я себе представляла, поскольку не могла управлять этой болезнью с помощью медитации, диеты и упражнений. Чем больше возрастала во мне тревога, тем труднее становилось контролировать содержание в крови сахара. Я делала все возможное. Дошла до безумия. Мне пришлось доводить свое тело до таких истязаний, что потом боялась повторить даже что-то подобное. Мне следовало принять как должное необходимость колоть инсулин ежедневно. Я стала понимать, как было трудно справляться с самой собой. Очень большой шаг состоит уже в том, чтобы только допустить это! Я стала понимать свою главную зависимость. У меня была слишком слабая защита от внутренней матери; я чувствовала, что съедала все, что только возможно. Мои родители были настоящими отшельниками, перемещенными из Германии лицами, детьми, заключенными во время войны в концентрационные лагеря. Они вступили в брак в Канаде. Мое немецкое происхождение вселяло в меня детское чувство вины. Я должна быть лучше, чем эти ужасные фашисты. Должна быть самой лучшей дочерью, сестрой, женой, другом, пациенткой. Я всегда избегала любых ситуаций, если точно знала, что не могу оказаться лучшей, или неопределенных ситуаций, когда не знала, насколько могу понравиться. Я себя изображала. Старалась поступать так, чтобы жизнь совпала с судьбой. Это подпитывало мою одержимость и веру в то, что я должна быть самой лучшей. Это вызывало паранойю. Теперь мне следовало перестать себя контролировать. Наконец-то я осознала, что не могу больше переносить боль своих родителей. В целом моя борьба с едой стремится соединиться с Богом, открывая у меня внутри этот энергетический источник. Он может прийти только от принимающей матери. Он соединяет человека с его душой. Только тогда я могу сказать: «Да, жизнь очень трепетна». Там, где я существовала раньше, я чувствовала, что моей душе требуется пицца и жареный цыпленок. Меня до сих пор одолевает подростковая дрожь при воспоминании о приглашении на телевидение, которое не состоялось. Моя спина похожа на треснувший бетон или на куски и осколки опустошенного глиняного сосуда. Затем, сконцентрировавшись на упражнении йоги, я смогла почувствовать в своем теле воду. Я была руслом реки. Я текла вместе с находящимися у меня внутри мельчайшими формами жизни. Они дали мне возможность почувствовать, что у меня было место в этом мире, и после всего, что произошло, жизнь приобрела смысл. Раньше образы походили на вспышки интуиции. Они не обладали способностью очищения, поскольку не могли продвигаться дальше, подобно материнскому чреву, лишенному циркулирующей крови в своих кровеносных сосудах, в котором эмбрион может найти свое пристанище. Ничто не смогло обрести форму. Сейчас я регулярно занимаюсь йогой, позволяя проникать образам в свое тело. Я концентрирую свое внимание на образе ивы, пускающей корни, которые утверждают, что для людей, лишившихся своих корней, требуется три поколения, чтобы почувствовать их вновь. Я стараюсь. Едва делаю глубокий вдох, вижу образ ивы, чтобы вдохнуть жизнь, ощущаю в своем теле дрожь, чувствуя, как этот образ входит в мое тело и растворяется в нем. Так я ощущаю свою связь с землей и благодарна за то, что живу. Я не уверена в том, что если бы я поняла все это досконально, то осталась бы не размазанной по стене.

    Бриджитт не задается вопросом: «Хочу ли я жить?» Она многократно на него отвечала: «Да!» Она, никогда не представлявшая себя вне тюрьмы, воплотившейся в ее толстом теле, сейчас встала во весь рост. Это было изумительное зрелище. Постепенно она начала осознавать, как избегать своей истинной травмы - отделения от тела. Называя тело «баржей», она заставляла его нести груз вины, одиночества и не нашедших признания чувств.

    До сих пор для нее была актуальна проблема власти. Телесная тирания однажды обнаружила ее бессилие в отношении еды; теперь тирания духа давила на ее беспомощность перед диабетом. Несколько выражений в ее рассказе раскрывают бессознательное стремление к власти, которое сводит на нет личное ощущение души.

    Стараясь выходить на люди в парк госпиталя, она воспринимала пожилых людей как груду разбитых и расколотых образов. Она относилась к своей душе как к незнакомке, которую «должна научить», а к своему телу - как к узнику, которого следует держать «под контролем», под страхом наказания. Позже она осознала: «Я своего добилась. Я старалась заставить свою жизнь войти в нужную мне колею». До сих пор в ее фразах слышались почти военные команды, воспринимавшиеся иронически, например, когда она говорила: «Мне следует поставить себя в положение вне всякого контроля». Эти «следует» и «должна» по-прежнему подрывали ее свободу и держали ее на дистанции от себя самой. Тем не менее проделанная работа с образами научила се новому способу что-то себе позволять. Ее тело получало возможность расслабиться, открыться свету, и она чувствовала Бога у себя внутри. Она любила и знала, что любима. «Это никак нельзя понять логически, - сказала она. - Это нужно пережить».

    Внутренний мужчина Бриджитт был настоящим убийцей дракона, аналитическая установка которого отделяла Бриджитт от ее инстинктов. Теперь она дала себе время на то, чтобы как-то понять его, а он, в свою очередь, - понять ее. Они вместе учатся рефлексии, а значит, отдавать должное той сфере, где главная роль принадлежит инстинкту.

    Моя диабетическая программа выстроена очень точно. Каждое утро я колю себе палец и беру кровь на сахар. Если содержание сахара превышает шесть пунктов, я могу принять на завтрак две дозы заменителя крахмала; если ниже шести - то три. Если с утра я была физически активна, могу съесть больше фруктов. Я должна осознавать каждый съеденный кусочек и каждую совершаемую прогулку. Я теперь знаю, что, позволив своему телу расслабляться и становиться более доступным, я тем самым его подпитываю. Внутри него существуют энергии, которые меня питают. Такое понимание отняло у меня все силы, ибо ощутить себя расслабленной для меня все равно, что почувствовать мертвой. Я продолжаю работать с энергией ивы. Привнося в свое тело эту животворную энергию, я себя питаю. Такая восприимчивость растворяет навязчивую необходимость.

    Болезнь пробуждает в Бриджитт подкрепление ее «я». Избавляясь от деспотической власти старого отцовского комплекса наряду с инертностью старого материнского комплекса, она находит у себя внутри девственницу, решающую, что ценного есть в ее серебряном кубке, и одновременно узнающую, что ее внутренняя маскулинность достаточно сильна, чтобы эту ценность защитить.

    Доверие ведет к компромиссу. Если этот компромисс терпит предательство, восстановить доверие становится практически невозможно. Противоположностью компромисса является овладение, взятие верха в результате такого энергетического воздействия, при котором человек слепо хватает или же отбрасывает прочь все, что ему попадается под руку. Растворение в компромиссе требует женственного сосуда, достаточно сильной структуры, чтобы добровольно выбрать для себя подчинение власти неизвестности. Мир метафоры - это мир компромисса, мир подчинения, мир игры, мир желания покончить с неверием. Люди, находящиеся в плену у зависимости, не могут отдаться игре, не могут добровольно отказаться от неверия, поскольку не могут пойти на компромисс. Они не могут доверять миру, предоставляющему им выбор. Для них не может быть никаких гибких возможностей или уровней участия. Их жизнь заключается либо в том, чтобы схватить, либо отбросить прочь. Компромисс с метафорой - танец, музыка, искусство, воображение - это игра. Это целый качественный скачок в вере. Это связь с творческими возможностями, где совершается подлинная трансформация.

    Сохранив способность оставаться в волшебном мире иллюзии, Бриджитт наполнила свою жизнь творческой деятельностью, окунувшись в сферу искусства. Однако телесные недомогания привели к нескончаемой борьбе ее личного бессознательного за прекращение этой иллюзии и лишение се возможности превращения своей жизни в простое функционирование. Физиологическое опустошение тела осуществлялось исподволь, ради ее освобождения от психологической духовной опустошенности. Тело, которое она считала «баржей», содержало в себе именно ту энергию, которая боролась за ее освобождение от навязчивой потребности в обретении духовного совершенства. Природа стремилась включить ее в жизнь.

    В этой борьбе нашла свое отражение компенсаторная динамика сознания и бессознательного: природа, которая; казалось бы, ведет жестокую борьбу против эго, в действительности борется за освобождение от волшебного заклятия духа. Вместе с тем не нашедший телесного воплощения дух все больше и больше узнает тирана, который губит жизнь вместо того, чтобы ее продлевать. Природная энергия, которой Бриджитт до сих пор пренебрегала, оказывается энергией, содержащей искру творчества. Осознав это, пациентка смогла осознанно работать над освобождением тела. То, что, по ее мнению, оказывало чисто внешнее воздействие, в ее личном бессознательном превратилось в основу ее творческой силы. Обратившись к образам в теле, она извлекла энергию из комплекса, наполнив ею эго-сознание. Мать-дракон была принесена в жертву. Перестав быть врагом эго, она превратилась в Софию, любовь и мудрость, где для Бриджитт сосредоточилась жизненная сила бытия. Любящее и последовательное воздействие Софии разрушило колдовские чары, физиологически и психологически открыло для Бриджитт реальную жизнь. Покинутость родной матерью оставила психическую лакуну для заполнения архетипической матерью. Веря в нее, зависимый человек ощущает Благодать, исцеляющую совершенное предательство.

    В этом медленном процессе поиска компромисса исключительно важной оказалась присущая Софии энергия клоуна. Так как эго ощущает эту трагедию как потерю своего контроля, появление в сновидениях Софии часто сопровождается реальным любовным толчком, проясняющим сновидице ее систему ценностей. Она видит богослужение, которое бессознательно совершают человеческие создания. Однако в самом ядре, отбрасывая чувства сновидицы, София концентрируется на душе, представляющей для нее первостепенную важность. Противопоставляя суетное и вечное, она смеется, ибо видит все в совершенно иной перспективе. Иногда она в сновидениях совершает кульбиты или подбирает сновидицу на полдороге, - и тогда у нее все переворачивается вверх дном. Ее энергия клоуна выводит сновидицу из-под влияния коллективных установок, ибо произносит запретные истины, противоречащие иллюзиям, в которых мы живем. Она ЕСТЬ САМАЯ СУТЬ мгновения.

    Так как Бриджитт борется за то, чтобы слушать свою внутреннюю женственность и играть с возникающими в теле образами, она вступает в контакт с внутренним целителем. Осознавая собственное тело, она открывает для себя то, что раньше считала своим желанием соединиться с Богом. Она открывает для себя, что ее постоянное старание услужить другим было смещенной любовью к своему телу, которое она фактически отвергала. Теперь же она, наконец, устанавливает с ним связь, тем самым очищая свой храм. По описанию Бриджитт, эта связь с ее отвергнутым телом была очень спокойным переживанием, вместе с тем придавшим ей огромную силу. Иногда казалось, что се тело насмехается над пей; иногда оно служило самой основой ее аутентичности.

    Отношение между отвергнутым телом и духом здесь изображено гораздо острее, чем в притче о так называемом триумфальном прибытии Христа в священный город Иерусалим. Предвидя события, он направил двух апостолов в деревню, чтобы взять ослицу с молодым ослом и привести их к нему. И было сделано все, что могло быть сделано, ибо было предсказано пророком: «Все же сие было, да сбудется реченное чрез про рока, который говорит: «Скажите дщери Сионовой [Иерусалиму]: се, Царь твой грядет к тебе кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной»».

    Исполняя свои обязанности, апостолы положили одежды на ослицу и посадили на них Христа. Толпа, которая будет плевать на Христа пять дней спустя, расстилала на его пути одежды, махала ему сорванными пальмовыми ветвями и кричала: «Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядущий во имя Господне!».

    Осознавала бы толпа, что у нее перед глазами, разве стала бы она так истово приветственно размахивать руками? А перед глазами был нелепый, странный клоун, ехавший на ослице туда, где, как считалось, будет его коронация. Перед нами образ Христа, уничтожающего коллективный образ царства. В данном случае речь идет о сознании, порожденном природой изгоя: мать (ослица. - В.М.) с устало бредущим рядом ребенком. Здесь сделан акцент на резком переходе в осознании того, какой мир он все еще стремится создать. Раскрепощенный жених, вступающий в святой город, теперь поднимается до благословенного состояния - сознания, адекватного природе света.

    Эта концепция пути в святой город не может быть «переплавлена в интеллектуальный идеал». В этом образе царство «возникает не из традиционной морали, а из бессознательной основы личности». Эту внутреннюю власть Юнг называл сознанием.

    Если человек обладает достаточным сознанием, конфликт продолжается до конца, и творческое решение появляется, когда оно порождено констеллированным архетипом и обладает скрытой властью, закономерно сопоставляемой со словом Божиим. Сущность этого решения находится в полном соответствии и с глубинными основами человеческой личности, и с ее целостностью; оно объемлет и сознание, и бессознательное и тем самым выходит за границы эго.

    Поставив точку в конце этой главы, я подумала о восхитительном сне с образами животных-трикстеров, сне, который не смогла включить в книгу. Я неохотно взяла черный маркер, чтобы вычеркнуть из названия главы слово «трикстер». Вдруг оттуда, где лежало описание этого сна, из-под моей левой руки, раздался резкий, пронзительный голос:

    «Я здесь», - засмеялась она, вскочив ко мне на колени, словно маленькая лисичка.

    Несмотря на то, что не могла ее видеть, я чувствовала присутствие этого лучистого существа между мной и черным фломастером.

    «Я была здесь все время, - она почти пела, - играла и над, и под, и со всем текстом этой главы.

    К своему изумлению, я осознала, что она была тем игривым голосом природы, который по-своему говорил правду, но в голове появилась тяжесть.

    «Давай потанцуем», - сказала я, отложив в сторону свой волшебный маркер.

    Мысли на кухне

    Иногда я чувствую себя хрупкой. Моя психика требует наполнения. Хотя все время я потребляю одинаковое количество калорий, я наполняю ее все больше и больше.

    Девственница во мне говорит: «Погоди. Послушай. Подумай, зачем ты здесь». Голос моей мужской части: «Научись отличать одно от другого. Что является просто мусором? Что следует выбросить? Ты не можешь больше продолжать все копить в себе. Подумай о том, как относиться к пище по-новому». Кроме того, я размышляю над некоторыми своими отношениями.

    Сейчас это не проблема еды. Мое тело все меньше хочет терпеть конкретику. Здесь проблема, связанная с потребностью допустить в свое тело свет - дыхание, медитация, ведение дневника - исцеление шрамов на моей душе.

    Во мне есть энергия, увлекающая меня к смерти. Это моя жирная тень. Именно там, где проявляется Самость.

    Когда я даю себе волю в еде, мой бывший муж появляется в моих снах с любовницей. Неужели возможно, чтобы еда так возбуждала объект сексуального желания?

    Я не хочу бороться с чертовой кастрюлей спагетти всю оставшуюся жизнь. Я могу съесть половину тарелки вместо целой.

    Танцуя, я чувствую тяжесть в теле, но одновременно свет в душе.

    Когда другие щелкают орехи и пьют кофе, мне трудно удержаться, оставшись в стороне. Эта ситуация заставляет работать сознание. Мои финансовые проблемы тоже включают сознание. Теперь я поняла, что в таких случаях я часто проваливаюсь в собственную тень. Я не хочу страдать. Я отступаю и впадаю в обжорство.

    Невероятно, чтобы мужчины с пищевой и другими навязчивыми зависимостями, как у меня, предъявляли более общие проблемы, заставляющие их пытаться «так поступать» в рамках патриархальной культуры. Это те самые мужчины, которые чувствуют, что им следует подавить их позитивную «женственность», интуитивную, восприимчивую часть. И не может ли случиться так, что в силу того, что все больше и больше мужчин постепенно -сознательно и бессознательно - восстанут против ограничений патриархальной культуры, они все больше объединятся именно такой идентичностью и духовным кризисом, что, кажется, заразят им еще больше женщин?

    Когда вы по-ослиному увлеклись горячими сдобами, трудно вспомнить о том, что на самом деле вы собирались очистить кишечник.








    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Прислать материал | Нашёл ошибку | Наверх