Предисловие

В понедельник в 8 часов утра в конце лета 1981 года я сидел у кабинета Карла Витакера и ждал его прихода. Это была моя первая встреча с Карлом. Дело происходило через три года после окончания мной колледжа и поэтому я рассматривал встречу с Карлом как очень удачную возможность поучиться. С резюме в руках я нервно ждал, готовя более или менее остроумное начало разговора, а также слова благодарности за то, что моя просьба о трехдневном визите была удовлетворена.

Через некоторое время он появился. Не успел я вскочить для приветствия, как сначала Мама… затем Папа… затем трое детей последовали за ним в кабинет. Что-то здесь было не так! Такого я не ожидал! Еще до того, как я смог осознать, что происходит, Карл сказал: "Привет! Вы, должно быть, Билл. Входите и начнем". Ошеломленный, я последовал за семьей, уже кое-как рассевшейся, и быстро погрузился в диванную мягкость. Я, конечно же, пришел сюда для того, чтобы поучиться символическому подходу в терапии, но не ожидал, что окажусь в роли пациента!

Еще до полудня Витакер принял четыре семьи. К тому времени я преодолел свой ступор, избавился от первоначального ощущения нереальности происходящего и начал наслаждаться тем, что происходит вокруг.

Днем пришли еще две семьи, одна супружеская пара и к тому же состоялась супервизорская встреча с одним из местных семейных терапевтов.

В половине шестого, во время работы с последней семьей, я уже был до предела вымотан. День оказался интересным, напряженным и драматичным. Я несколько раз глубоко вздохнул и приготовился к заключительному обсуждению событий дня с Карлом. Но как только я это сделал, он взглянул на часы, вскочил со своего кресла и направился к двери. До того как исчезнуть в дверном проеме, он обернулся и бодро спросил: "Завтра в это же время?" Когда я кивнул в знак согласия, он сказал: " Будете уходить – заприте кабинет. Встретимся в 8-00".

Опять я застыл, как памятник. Прошло несколько минут прежде чем я смог сдвинуться с места. Я пребывал в каком-то в сюрреалистическом мире, окруженный событиями дня и теми игрушками, произведениями искусства, которые находились в кабинете. За весь тот утомительный день энергия и энтузиазм Карла отнюдь не убыли, хотя уже тогда ему было около 70 лет, мне же не исполнилось и 30.

Первый же день убедил меня в том, что есть нечто, чему мне действительно необходимо было учиться у этого человека. В последующие годы мы встречались еще не раз. Каждый опыт был ценен по-своему. Когда Карл ушел на пенсию из Университета в Висконсине и для меня уже не было практической необходимости участвовать в его клинической работе, мне пришла в голову мысль поделиться своим учебным опытом с другими. Данная книга – результат реализации этой идеи. Книга была задумана мною с целью сделать достоянием профессионалов ценный клинический материал и не претендует на изложение всеобъемлющей теории семейной терапии. Я уверен в том, что, изучая работу Карла даже с одной семьей, можно понять основные элементы всего его подхода. Вместо того чтобы быстро пробежаться по музею, убедившись в том, что вы мельком взглянули на каждую представленную здесь картину, не лучше ли для более глубокого понимания искусства провести время у какого-нибудь одного шедевра великого мастера?

В данном тексте мы хотим, чтобы читатель одновременно сконцентрировался на двух аспектах – на личности терапевта и на самом процессе терапии. Без такого бинокулярного видения невозможно понять представляемый материал.

В то время как стенограммы встреч Карла с семьей отражают только его собственную работу, комментарии и теоретические рассуждения писались совместно. Я выразил здесь идеи Карла, оказавшие на меня влияние. Те, кто знал Карла и его работу, возможно, обнаружат различные искажения и упущения. Извините! Я вполне доверяю вам самим так отредактировать текст, чтобы он оказался более полезным для вас. Наслаждайтесь этой работой!

Не только Карл и я прилагали усилия для подготовки книги, много других людей внесли в нее свой неоценимый вклад. В этой связи хочу поблагодарить Мюриель Витакер за те многочисленные обсуждения, которые мы по ходу дела вели с ней. Я благодарю и мою жену Кэти за ее постоянный оптимизм, поддержку, а также творческую критику, которая, несомненно, обогатила книгу.

В заключение я бы хотел выразить глубокую признательность семье, с которой работал Карл. Самоотверженность этих людей, поделившихся с другими частью своей жизни, из-за чего наши собственные должны стать богаче, вдохновляет. Работа с ними – большая честь для нас.

Вильям Бамберри

1. НАЧАЛО РАБОТЫ С СЕМЬЕЙ

Когда мы собрались на нашу первую сессию, казалось напряжение прямо-таки витает в воздухе. Джон и Мери, двигаясь нервно и беспокойно, выбрали диван справа от меня, тогда как трое из их пяти взрослых детей заняли места на другом диване. Двое других, пока отсутствующих отпрысков, должны были присоединиться к нам в заключительный день трехдневного опыта нашего общения.

С первого взгляда было ясно, что это фермерская семья, может быть, похожая на ту, в которой я сам вырос. Папа вышел на “поле боя” в новом комбинезоне с нагрудником, тогда как мама нарядилась опрятно, но без претензий. Три их дочери – 30-летняя Ванесса, 20-летняя Дорис и 18-летняя Марла – выглядели более современно и не так провинциально. Несколько первых минут мы провели в ни к чему не обязывающих разговорах, причем Ванесса говорила от имени всей семьи.

Мы кратко обсудили, почему они решились принять участие в этих встречах и найти средства для оплаты нашей трехдневной работы. Собственно, идея встречи принадлежала Ванессе. Она как раз проходила обучение, намереваясь стать психотерапевтом. Живя вдалеке от остальной семьи, она, тем не менее, чувствовала себя связанной семейными проблемами и хотела их разрешения. К тому же она беспокоилась о своей 28-летней сестре Гейл, которая была госпитализирована из-за эмоциональных срывов. И хотя она вернулась домой, но все еще продолжала принимать лекарства.

Интересно, что психотерапевт, занимавшийся с Гейл, полагал, что лечение, которое она получала в данный момент, проходило вполне успешно, и возражал против ее участия в наших встречах с семьей, опасаясь что они могут повредить его работе с ней. Однако, несмотря на риск, Гейл решила принять участие в заключительной сессии на третий день. Скорее, все же не без благословения своего психотерапевта.

23-летний Майк, единственный сын в этой семье, запаздывал. У него были конфликты на работе, кроме того, он должен был привезти Гейл. Все они жили за городом и добираться сюда им было непросто.

Начало

Начальные моменты первой встречи часто оказываются очень принципиальными. Уровень напряженности намного превосходит простой социальный дискомфорт. Неосознанно начинается интенсивный скрытый процесс установления взаимоотношений. Хотя мы часто маскируем наше внутреннее напряжение, оно, без сомнения, существует и дает о себе знать. Вопросы типа: "Каков ты в действительности?", "Что ты собираешься мне сделать?", "Как далеко мы будем в состоянии идти вместе?" – наполняют наше коллективное бессознательное.

Это время для установления связей на личностном уровне, здесь важно не быть надменным и слишком "профессиональным". Одна из моих первоначальных задач – дать семье простейшее представление о том, как я действую и чего жду от них. Мне нужно установить те условия и параметры, по которым я буду с ними взаимодействовать и общаться.

Процесс взаимодействия запускается, как только я вхожу в кабинет: мои действия порождают их реакции, я отвечаю на них – и общение наше закрутилось. Можно надеяться, что вскоре этот диалектический круговорот приведет к явлениям более высокого порядка.

Другим важным компонентом в понимании того, как идет работа, является точное различие между настойчивостью и агрессией. Заняв ясно выраженную "Я-позицию", я вовсе не собираюсь их как-то запугивать – скорее, буду стремиться рассказать им о некоторых из моих убеждений, имеющих отношение к делу. Они же, в свою очередь, свободны отвечать на это так, как им хочется: упрямиться, восставать, капитулировать, вести себя высокомерно, демонстрировать свое абсолютное безразличие к тому, что происходит. Как бы там ни было, а процесс запущен, и вместо того чтобы в течение первого часа заниматься классическим интервью-оценкой семьи, мы учимся говорить друг с другом, так сказать, “танцевать”.

В следующей части я намечаю стратегию, и она определяет структуру, с которой мы будем иметь дело в дальнейшем. Я намеревался здесь донести до членов семьи мое убеждение в том, что их готовность предъявить свою боль очень существенна для успешного результата терапии. Кроме того, они должны принять тот факт, что именно они и никто другой остаются ответственными за свои собственные жизни. Передача контроля и ответственности мне их жизни отнюдь не улучшит.

Карл (К): Расскажите, почему вы решили прийти сюда? Чего вы ждете от нашего общения? Чем я могу вам помочь?

Одновременно разрешите поделиться с вами тем, как я веду дело. Прежде всего мне бы хотелось услышать вашу историю, чтобы осмыслить, прочувствовать ту боль, которую вам приходится испытывать. Это поможет мне нащупать путь для работы с вашей семьей. Но я хочу, чтобы вы правильно понятым. Я здесь вроде тренера бейсбольной команды: тренирую, а не играю. Вы должны будете сами принимать окончательные решения относительно вашей собственной жизни.

(Пауза)

И еще я должен предупредить вас, что я придирчив, и буду цепляться ко всему.

Решающим моментом является то, что я должен прямо сказать семье об условиях моей работы. Я хочу, чтобы они поняли, что несмотря на согласие работать с ними, я не собираюсь становиться членом их семьи.

Я ответственен здесь за то, чтобы, насколько смогу, по-человечески реагировать на их боль, но не брать на себя никакой ответственности за их жизнь.

Моя дополнительная реплика о придирчивости и цепляньи должна была освободить их от иллюзорного представления о том, как здесь их будут лечить. Я попытался его разрушить:- простое присутствие им не поможет. Впереди серьезная работа, и я не могу делать ее за них или освобождать их от необходимости прилагать усилия.

Папа (П): Мы привыкли к этому на ферме.

К: Вы привыкли к этому на ферме? Я сам родился и вырос на молочной ферме. Когда-нибудь я покажу вам свою корову! Как-то я проводил семинар и кто-то принес мне маленькую игрушечную корову с выменем, чтобы я мог прижаться к ней, когда почувствую себя одиноко.

Реакция Папы на мое предложение вызвала ответный ход – присоединение с моей стороны. Я хотел, чтобы семья знала, что я тоже был фермером и могу понять и прочувствовать те условия, в которых им приходится жить, и ту борьбу, которую им приходится вести, и отнестись к ним личностно.

Этот тип присоединения очень действенен, ибо он аутентичен, искренен, исходит из общего жизненного опыта. Это в гораздо большей степени личностно окрашено, чем стандартно-профессиональное предложение: "Я хочу вам помочь".

В этом месте беседы Мама, кажется, занервничала. Быть может, она была обеспокоена тем, что Папа и я будем иметь слишком много общего. Ее автоматическая реакция состояла в предъявлении немного замаскированной жалобы на него. Если она сумеет как-то его дискредитировать, это может уменьшить шансы на то, что ему удастся меня обольстить. Хотя ее обеспокоенность и заслуживала внимания, я еще не был готов оказаться под перекрестным огнем на таком раннем этапе работы.

Мама (М): Он просто не может не носить эти дурацкие комбинезоны. Я сказала ему: "Ты думаешь, прилично одевать комбинезон на такого рода встречи?"

Этот комбинезон полгода лежал у него ненадеванным. Он даже не примерил его. А тут мне было приказано его укоротить. Ну что ж, я его подшила вчера вечером по старому комбинезону.

К: Меня часто посещает чувство, уже давно, с самого детства, что вот-вот что-то обязательно сломается – трактор, сенокосилка или что-нибудь еще…

М: Да.

К:…мой отец вот-вот должен войти в дом, чтобы взять ключи от машины. И мама говорит: "Ты собираешься в город? Может, переоденешься?" Отец же отвечает: "Не понимаю, почему комбинезон не подойдет?". Мне кажется, это были едва ли не самые серьезные споры, которые когда-либо вели мои родители.

М: Правда?

К: У меня такое чувство, что я все еще ношу это в себе. Я покупаю приличный костюм и делаю его похожим на комбинезон за три дня.

(Смех)

Таким образом, я и сейчас как бы все еще спорю с моей матерью по поводу того, как я ношу хорошую одежду.

Это была моя бессознательная реакция на усилия Мамы “соблазнить” меня, стать на ее точку зрения против Папы. Она хотела бы, чтобы я соглашался с ней в том, что Папе нельзя доверять. Хотя она говорит о комбинезоне, истинный смысл понятен: она хотела бы представить себя как совершенно не ответственную за борьбу между ними.

Мы сейчас завершили один цикл процесса, который будет повторяться в течение всего курса терапии. В эти первые моменты беседы я продвинулся в направлениях как сближения с ними, так и отделения от них. Такая свобода продвижения внутрь системы и выхода из нее представляет собой одну из основных задач как терапии, так и жизни вообще. Мы одновременно стремимся к более глубокой сопринадлежности к кому-то и к отдалению от них же. Когда мы говорим о жизни, то всегда ведем речь о взаимоотношениях, так как мы не существуем в изоляции. В эмоциональную жизнь человека всегда включены другие.

Вопр.: Хорошо, Карл, у меня сразу же есть несколько вопросов по этому фрагменту. Чего вы хотели достичь таким началом? Особенно предупреждая их, что будете цепляться? Означает ли это вашу заботу о них или что-то в подобном же роде?

Карл: Конечно же, я не забочусь о них в обычном смысле этого слова, я просто встречаюсь с ними. Как человек я, разумеется, надеюсь заботиться о них, любить их, так как было бы очень одиноко просто сидеть там и беседовать с чужими людьми. Но как профессионал я хочу, чтобы у них не было сомнений в том, что я не просто притворяюсь хозяином. Я как любой хирург. Мне важно избавить от болезни, а не препятствовать пролитию крови. Они должны знать, что будет больно, и должны подготовиться. Так же, как зубной врач скажет: "Будет больно" – до того, как засунет иголку в ваш зуб.

Я называю это Сражением за Инициативу. Такая позиция заставляет их быть инициативными в собственной жизни, создает уверенность в том, что проблема, с которой они пришли, останется с ними, но при этом не станут падать духом и ожидать, что я буду управлять их миром.

Вопр.: Но они пришли к вам за помощью в преодолении своей тревоги. Вот за чем они пришли! А вы говорите, что не будете с этим иметь дела.

Карл: Правильно! Я действительно не хочу освобождать их от тревоги. Я хочу, чтобы эта тревога стала силой, которая приводит в движение. Мой же вклад может заключаться в том, что я попытаюсь сделать их тревогу более продуктивной.

Вопр.: Ближе к концу этого фрагмента вы начали говорить о коровах и о том, что вы тоже выросли на ферме. К чему все это?

Карл: Это то, что Минухин назвал "присоединением"…

…Я не думаю, что, основываясь на таком явлении, как "перенос", можно сделать терапию эффективной. Мне представляется, что ребенок любит мать потому, что она кормит грудью, а не наоборот: у матери появляется молоко, потому что ее любит ребенок.

Я думаю, что терапевту нужно, чтобы боль пациента была переведена в его внутренний план (интернализирована), что и дает ему возможность идентифицироваться с пациентом, сопереживать ему. Однако врач должен быть очень осторожным и не дать боли полностью себя захватить, не быть простачком.

Поиски отца

Уже на первой сессии я обычно окунаю семью в их собственную историю. Это не только та история, которая создает проблему, с которой приходит семья. Скорее наоборот: я ищу нечто характеризующее семью как целое. Рисуя целостную картину семьи, я даю понять, что рассматриваю их сквозь различного рода линзы. Я говорю им, что все они мне интересны и что я не приемлю возведение добровольной жертвенности в добродетель.

Такого рода история семьи дает более щедрую почву для действия. При этом открываются основные источники семейной боли. Шаблоны поведения в трех поколениях попадают в фокус внимания терапевта. Мифология семьи, включающая такие вопросы, как смерть, болезни, ярость, разводы, – выходит на поверхность. Это расширяет семейную перспективу и обеспечивает возможность обращения к эмоционально нагруженным темам наиболее безболезненным способом. Семью сразу же понуждают к взаимодействию друг с другом на личностном уровне. Так как это была наша первая встреча, скрытые “паранойяльные” тенденции еще пока не развивались. Такие тенденции, как правило, развиваются тогда, когда что-то выступает на первый план раньше положенного времени.

Обычно я начинаю с отца. В нашей культуре фигура отца – это, как правило, фигура родителя, находящегося на периферии. Поэтому я его включаю в беседу немедленно.

Это представляет собой не столько дань уважения "главе дома", сколько вызов его позиции “быть никем” в семье. Мне часто приходится встречать отца, больше похожего не на собственно члена семьи, а на соседа. Он приходит в дом удовлетворять свои потребности в еде и сексе, но домашние не рассматривают его как близкого человека. Бросать вызов этой псевдопозиции очень важно для создания атмосферы единства в семье. Трудно прийти к семейной общности, если отец физически присутствует в семье, но эмоционально отсутствует.

Вводя Папу в центр обсуждений семейных проблем, я даю семье надежду на то, что жизнь может действительно измениться.

К: Папа, не могли бы вы рассказать о семье. Не о том, кто ее составляет, а скорее о том, как она функционирует.

П: На ферме сейчас очень непросто. Многое врывается извне, создается атмосфера соревнования. Тот, кто застревает на ферме и вынужден там возиться, не всегда наслаждается жизнью. Ты хочешь, чтобы дело как-то шло, ты негодуешь – одни мелочи тянутся за другими, и настроение не всегда бывает самое прекрасное. А они приезжают только для того, чтобы нанести визит.

Отцам обычно очень трудно отвечать на такого рода вопросы. Хотя ответ Папы был неопределенным, он не казался уклончивым. Папа правильно определяет зоны напряженности и показывает, что осознает свою неудовлетворенность.

Когда Папа продолжил свое описание семьи, он сказал, кому из детей сколько лет. Обсуждая Марлу, самую юную, он начал с фразы: "Вот "бэби-малютка". Быть может, из-за того, что это представление оказалось более личностным, чем другие, я, обращаясь к Марле, прокомментировал его следующим образом.

К: Отсюда ты не выглядишь малюткой. Сейчас тебя можно назвать скорее "бэби-красоткой”.

П: Да, я согласен с вами, она действительно красотка.

К: Да нет же, я не хотел бы так ее называть в вашем присутствии. Ведь нужно быть осторожным, когда старик-папаша поблизости – сами знаете…

П: Согласен.

(Смех)

Это было не что иное, как апробирование подводных течений сексуальности, которые я чувствовал, но еще точно не идентифицировал.

Через несколько минут Папино описание семьи возобновилось. Заметьте, что здесь возникла необходимость обратиться прямо к Маме. Ей стало некомфортно от того, что так много внимания было уделено Папе. Ей, как эмоциональному центру семьи, трудно было трудно смириться с тем, что он так много внес в нашу беседу.

К: Папа, не могли бы вы рассказать об истории семьи?

Мама, не разрешите ли вы мне поговорить сначала с Папой, чтобы с самого начала стало ясно, что он обо всем этом думает?

М: Хорошо.

Хотя этот комментарий может показаться вполне случайным, у него есть ясно выраженная цель. Я даю знать Маме, что я не забыл о ней. Кроме того, я хочу ей сказать, чтобы она не вмешивалась в мою беседу с ее супругом.

Папа продолжает рассказывать о межличностной динамике между пятью детьми, а также подчеркивает четкое разделение труда в семье между супругами. Отсутствие настоящего единства между родителями в воспитании детей было достаточно очевидно. Он даже заметил, что их непоследовательность часто ставит детей в тупик.

Перспектива сдвигается:

создаем настрой на взаимодействие

Когда мы обратились к обсуждению истории семьи, напряжение усилилось. То, о чем сейчас пойдет речь – сведения об истории семьи – проясняет многое из сегодняшних взаимоотношений между супругами. Как только мы вышли на этот ракурс, я стал спрашивать Папу о его родителях.

К: (о его отце)… Он тоже умер?

П: Да.

К: Когда он умер?

П: В 1972 году.

К: Что случилось?

П: Ему было 89 лет. Дряхлость, преклонный возраст. Он неплохо прожил жизнь.

К: Ваш папа тоже был фермером?

П: Да.

К: Отчего умерла мама?

П: Она умерла в 62 года от воспаления легких. Можно было бы избежать этого, если бы мы узнали, чем она больна, немного раньше.

К: А как папа? Женился ли он опять?

П: Нет.

К. Сколько у вас братьев и сестер?

П: Никого.

К: Вы были единственным ребенком? Тогда не удивительно, что вас избаловали.

М: Вот именно.

К: Может быть, здесь и зарыта собака, а?

Когда стала разворачиваться семейная история, этот ответ неожиданно захватил мое внимание. Возможно, он показался нетипичным для фермерской семьи. Моя реакция была бездумной в том плане, что у нее не было ясной цели, но она была вполне уместна для того, чтобы представить мои внутренние ассоциации по поводу сказанного.

Способность воспринимать и использовать подобные ассоциации является центральной в моей работе. Мысль назвать Папу избалованным на основании того факта, что он был единственным ребенком в семье, была автоматической реакцией, а не планируемой интервенцией.

Дать знать другим о возникших у меня ассоциациях было важно еще и потому, что они вызвали реакцию со стороны Мамы. Можно было предположить, что она видит себя в качестве невинной жертвы Папиной нечуткости.

М: Конечно, для его хорошего воспитания нужна была бы сестра приблизительно такого же возраста. Его мать, Молли, однажды шла по молочной ферме, поскользнулась, и у нее случился выкидыш на восьмом месяце.

Дорис (Дор): Ребенок был бы старше или младше него?

М: Она была бы младшей. Для него это было бы совсем неплохо, она бы говорила ему: "Уйди отсюда! Не делай того, не делай этого!". Братья и сестры могут говорить друг другу то, что считают нужным. Друзья же часто опасаются быть такими открытыми.

К: А по отношению к женам это тоже справедливо? Или вы для него хорошая сестра?

М: Может быть. Может быть, даже слишком хорошая “сестра”.

К: Почему бы вам не преодолеть это?

Пытаясь сподвигнуть Маму к более непосредственному поведению, я сделал обсуждение более личностно окрашенным.

М: Не знаю, мне трудно.

К: Да вы просто простушка… Это для вас естественно?

М: Что? Что вы сказали?

К: Можно ли вас назвать прирожденной простушкой?

Для того, чтобы освободить Маму от роли жертвы невнимательности мужа, которую она сама для себя выбрала, я приклеил ей ярлык "простушки". Могу предположить, что принимать этот ярлык было весьма неразумно с ее стороны. Сейчас картина может быть более разнообразной, чем просто "нерадивый супруг". Мама оказалась подходящим "кусочком головоломки", сформировав полную картину супружеской взаимности.

М: Может быть, это так и есть. Да, я часто на него сержусь, а он просто уходит на участок, и я не могу его найти. Я сержусь на него за то, что он не хочет поругаться по делу и выяснить наконец, что к чему. Он просто уходит!

Здесь Мама показывает, что она понимает: ее подход не работает. Она продолжает давать неэффективные ответы. Она утверждает, что хочет изменений, но чувствует себя беспомощной, так как ее муж не желает кооперироваться с ней.

К: Почему бы вам в таком случае не вооружиться луком со стрелами или чем-нибудь в этом роде для охоты на него?

Дор: Взять трактор.

К: Или ружье, заряженное солью. Когда я был маленьким, мои родители тоже говорили о таких вещах.

Для того чтобы противостоять ее продолжающейся беспомощности, я решил усилить ситуацию. Я пытаюсь призвать ее к действию более настойчиво, предлагая использовать лук и стрелы. Моя надежда при этом состоит в том, что это поможет ей понять, что существует множество путей выхода из ситуации, в которой она оказалась. И еще я говорю, что не буду заключать с ней сделку по превращению ее в жертву. Я предлагаю помощь довольно забавным способом.

Вопр.: Карл, чего вы пытаетесь здесь достичь? Почему Вы так быстро обозвали Папу избалованным, а маму простушкой? Чего вы добивались?

Карл: Это не было слишком быстро. Я утвердил Папу в его стиле жизни, узнав кое-что о его отце, матери и неродившейся сестре. Я узнал, что он был единственным ребенком в семье, и сказал, что думаю по поводу единственных детей: они обычно женятся на тех, кто их, как в детстве, будет баловать. Втянув Маму в это обсуждение, я только потом обвинил ее в том, что она "простушка". Поступая таким образом, я так построил их систему взаимодействия, чтобы каждый был жертвой для каждого и каждый доминировал над каждым. Заметьте, я здесь говорю уже о системах, а не об индивидуумах.

Вопр.: Но то, как вы это делаете… вы как бы родили какую-то идею и потом навязали ее им. Не опасно ли это? Я имею в виду то, что вы не используете информацию, полученную собственно в беседе.

Карл: Нет, на это можно взглянуть и по-другому. Получить информацию непосредственно от семьи опасно, потому что им потом придется бороться с вами. Но если вы выдвинули свою собственную идею, то они, по своему усмотрению, могут отбросить ее или позже принять. За это ответственны они, а не вы.

Вопр.: Но не рискованно ли делать так в профессиональном аспекте? Принять огонь на себя, оказаться в центре такой комнаты, как эта? Ведь предполагается, что терапевт прежде всего производит всестороннюю оценку семьи?

Карл: Я так не думаю. Мне кажется, что такое оценивание связано со склонностью к порнографии. Здесь кроется источник нашей собственной патологии и любопытства. Я думаю, лучшее, что можно было бы здесь сделать, это попытаться сформулировать какое-то утверждение и затем позволить им решить, верно ли оно. Такой подход дает им возможность продолжать уважать себя, а не деградировать, ставя вас в позицию сыщика, а самим оказаться в позиции эксгибициониста, любующегося собой.

Этот фрагмент указывает на другой важный аспект работы с семьей. Когда я встречаюсь с семьей, я абсолютно уверен в том, что они несут в себе способность бороться и расти. Нет необходимости оценивать и доказывать это применительно к конкретной семье. Действительная проблема состоит здесь во взаимном – моем и их – мужестве. И мы должны смело идти на риск плавания в нейтральных водах.

Данная семья вошла в кабинет терапевта с невысказываемым предположением о том, что именно Папа представляет собой реальную проблему, что все дело в его неразговорчивости и неспособности поддержать других. Это воспринимается как его нежелание включаться во взаимодействие с другими членами семьи, но не как реальное отсутствие взаимовключенности и интимности, что и составляет настоящую проблему данной семьи. Я хотел бы освободить их от этой узкой логики и дать надежду, разработав принципиально иную перспективу. В данном примере ситуация с Мамой представляет собой другую сторону монеты. Для того чтобы изменения действительно начались, ее сила должна быть активизирована. Совмещая концепции "избалованного ребенка" и "простушки", можно посмотреть на их взаимоотношения под новым углом зрения – как на изящно срежиссированный танец, в котором они двигаются совершенно синхронно. Определяя силу как взаимно разделенную, принадлежащую в равной степени двоим, оба способны самостоятельно порождать процесс изменений.

Но дело не только в этом. Не только старые модели должны быть уничтожены и взаимное разделение прав восстановлено, но это должно быть сделано таким путем, который трудно отвергнуть. Предлагая Маме фантастический образ охоты на Папу с помощью лука и стрел, я хотел придать ей силы, убедить ее в том, что существуют возможности, которые она еще могла бы использовать, по крайней мере, попытаться.

В то же время Папа предупрежден о том, что ему следовало бы быть более осторожным. Если Мама действительно начнет воспринимать себя и свои потребности более серьезно, Папа будет вынужден делать то же самое. Метафора о луке и стрелах является замечательным способом сподвигнуть ее рассматривать себя более серьезно, не рискуя тем, что я буду относиться к ней серьезнее, чем она сама.

Тема эмоциональной дистанции между Мамой и Папой продолжала присутствовать в течение всей первой сессии. И Мама, несмотря на свои жалобы, кажется, вполне примирилась с этим положением, считая ответственным за него Папу и рассматривая себя как жертву его безразличия. Так же, как и в предыдущем отрывке, я стараюсь помочь ей “сбросить кожу линейной логики". Я хотел бы подтолкнуть ее в мир, где все взаимосвязано и влияния обоюдны. Эта тема будет постоянно повторяться, так как она была действительно актуальна в их застоявшихся взаимоотношениях. Подобно дилемме о китайских наручниках, для того чтобы выйти из тупика, она должна была избавиться от той позиции, которой так упорно держалась. Она должна увидеть себя как полноправного партнера в их борьбе.

Так же, как и в предыдущем случае, отметьте попытки определить их “танец” как нечто, требующее взаимной кооперации. Это скорее не "один или другой", но "один и другой". Они совместно создали такой стиль жизни, который исключает близость в браке.

К: Сколько времени прошло после женитьбы до того момента, когда вы пришли к мысли, что он любит коров больше, чем вас?

Этим комментарием я пытался предложить им абсурдную метафору, которая запомнится им надолго. Я предлагаю по-новому взглянуть на факты из их жизни. Образ Папы, обнимающего коров, останется с ними и после нашей встречи.

М: Ну… я не знаю. Не помню. Я рожала одного ребенка за другим – было трудно. Я не знаю.

К: Чем он заменил вашу любовь, когда вы начали любить детей больше, чем его? Любовью к деньгам или любовью к коровам?

Определяя параллельный процесс ее неверности, формируем более целостный образ. Я хочу, чтобы они ясно увидели тот путь, по которому идет их брак.

М: Вероятно, любовью к работе.

К: Только к работе, хм?

Вопр.: Хорошо, я действительно вижу здесь обоюдность. Я вижу, что они вместе составляют часть общего целого. Но что за сумасшедшие образы: Папы, ухаживающего за коровами, и Мамы, ухаживающей за детьми?

Карл: Они соответствуют опасной ситуации. Если вы говорите что-то настолько безумное, что оно не соответствует их программе мыслительного процесса, и потом оставляете их с созданным вами (не ими!) образом, то они начинают рассматривать его с позиций своей собственной символики до тех пор, пока он не станет чрезвычайно весомой частью их жизни.

Вопр.: Действительно ли фермеры влюбляются в своих коров вместо жен?

Карл: Конечно, у них может быть, например, 60 коров, и они называют по имени каждую.

Этот фрагмен показывает всеобщее, разрешенное в нашей культуре разнообразие супружеских "измен". Взаимная неверность Папы, влюбившегося в работу, и Мамы, полностью ушедшей в уход за детьми, очень распространена.

Вскрывая динамику такого рода, я обычно не упускаю возможности наклеить ярлык "измена" эмоциональным предательствам в супружестве. Так как это слово обычно ассоциируется с сексуальной тематикой, я пытаюсь расширить определение – представить это явление как эмоциональную отдачу своего собственного сердца кому-то или чему-то иному, чем ваш партнер. Важно помочь супругам понять, что существует очень много путей отдаления друг от друга. Я хочу, чтобы они как следует осознали то, что значимый вклад в любую сферу деятельности может уводить жизненную энергию из супружества. Убирая из слова "измена" сексуальный оттенок, я надеюсь превратить его в описательное средство, которое станет частью мыслительного процесса семьи в повседневной жизни. Если это принесет успех, то, можно надеяться, изменится уровень их самосознания по отношению к тому, как они будут обращаться друг с другом.

Обычный сценарий такой обоюдной неверности развивается следующим образом. С наступлением более поздних сроков беременности мамы первенцем она все больше и больше свяана с ребенком. Она и ребенок становятся единым целым, тогда как отец, независимо от того, в какой степени он включен в ожидание ребенка, оказывается на значительном удалении. После родов любовная связь матери и ребенка продолжается, отец же остается на ее задворках. Чувствуя себя отвергнутым и покинутым, он может искать любви где-нибудь на стороне. Есть риск, что он начнет слишком много сил вкладывать в свою работу, в игру в гольф, в секретаршу. Тот уровень зрелости, который, казалось бы, требовал сосредоточить внимание на семье, отсутствует. Лишь немногие мужчины способны в этой ситуации затаить дыхание и подождать, пока симбиоз "мать-младенец" ослабеет и отец сможет протиснуться между ними.

В течение переходного периода от супружеской пары к семье, партнеры заняты решением важных первоочередных задач развития их взаимоотношений. До тех пор, пока они не добьются успеха в прокладывании путей обратно друг к другу, уже в присутствии ребенка, их брак будет находиться в опасности. Они могут либо развиваться вместе, либо развиваться по отдельности, третьего не дано.

В продолжении предыдущей части интервью возникла интересная дихотомия. Были продемонстрированы сложности, возникающие тогда, когда жена становится матерью собственного мужа.

К: Он действительно помешан на работе? Любит работу и больше ничего?

М: Да.

К: Он не может наслаждаться чем-то другим?

М: О нет, он может! Он может по-настоящему хорошо танцевать.

К: Неужели?

М: Да, он превосходный танцор. Он еще может кататься на роликовых коньках. Рукастый. Его любят женщины. Все женщины любят его.

К: За исключением той, которая вышла за него замуж.

М: Да, это правильно.

(Смех)

К: Вы могли бы поменяться местами с некоторыми из них. Тогда вы сможете его любить, а они – заботиться о нем.

М: Да, вот именно, они не понимают, что значит жить с ним. Я говорю ему: "О, с тобой трудно жить, Папа. Ты такой требовательный".

К: Вы называете его Папой? Мне кажется, в таком случае он должен называть вас Мамой.

М: Он этого не делает.

К: Он не называет вас Мамой? Он просто ждет, что вы будете вести себя по-матерински, не так ли?

Здесь мы прямо обсуждаем тот факт, что внутрисемейные взаимоотношения могут рассматриваться с различных точек зрения. Мы говорим о различиях в позициях мужа и жены или матери по отношению к маленькому мальчику. В то время как обе последние роли могут быть частью реальных взаимоотношений, одна должна доминировать над другой.

Дальше мы обсуждаем, почему семья решила не приглашать на наши встречи бабушку с материнской стороны. Папа больше всех был за то, чтобы пригласить ее, тогда как Мама была активно против.

Следующий фрагмент частично приоткрывает ту сложную динамику, которая присуща этой семье.

К: У меня только что возникла сумасшедшая идея. У вас когда-нибудь возникали сумасшедшие идеи? Теории у меня возникают на кончиках ушей. Итак, теория: она состоит в том, что вы влюбились в мать, а затем женились на дочери. Вы когда-нибудь думали об этом? О том, что он влюбился в вашу мать, а потом женился на вас?

М: Да, потому что им хорошо друг с другом.

(Смех)

Например, когда мы входим в дом, она тут как тут: "О, Джон". Она его сразу же захватывает.

К: Приглашает ли он ее на танцы?

М: Нет.

К: Вы тоже танцуете?

М: Да, но не так хорошо, как…

К: Не так хорошо, как ваша мать, да?

М: Да, у нее очень танцевальные ноги. Она гораздо пластичнее меня.

К: Может быть, именно потому, что именно ваша мать, а не какая-то другая женщина вызывает его симпатию, вы не сбежали от него за все эти годы? Если это так, вы не должны расстраиваться из-за вашей матери.

М: Вы не можете так говорить, мы так близки с ней.

К: Вы имеете в виду, что здесь происходит что-то вроде двоеженства? Он как бы женат на вас обеих?

М: Да, вероятно, это так.

Это очень важно. Теперь ясно, что Папа может быть близок с людьми. Только он и его жена находятся между собой на значительном расстоянии.

Позднее фокус обсуждения сдвинулся к вопросу о прежних подружках Папы. Это дало новую возможность атаковать тенденцию Мамы не рассматривать себя серьезно.

Бросая вызов этому, я пытаюсь помочь ей больше ценить свое личностное начало. Это должно обеспечить поддержку для всей семьи, когда она рискнет перейти на более высокий уровень отношений.

М: Папа все еще вспоминает о своих старых подружках.

К: Они даже сейчас доставляют вам беспокойство?

М: Да, он постоянно ставит их мне в пику.

К: Бывает, что вы беспокоитесь, когда он уходит из дома?

М: Нет.

К: Вы думаете, что он слишком стар для этого, а?

М: Нет, я просто полагаю… Я ему доверяю.

К: Вы ему доверяете? О, Боже! Но это же глупо! Можно ли такое себе вообразить!? Женщина, доверяющая мужчине!

М: Но я доверяю ему потому, что сама не делаю ничего непозволительного.

К: Она все еще простушка.

Дор: Да.

М: Возможно, я и простушка.

К: Представьте себе, доверять мужчине! Любая женщина, доверяющая мужчине, – простушка.

Здесь я пытаюсь поколебать комфортное состояние Мамы по отношению к ее безжизненной точке зрения на свой брак. То, что она называет доверием, может на поверку оказаться отсутствием интереса.

Это было забавно! Это была возможность говорить намеками и в то же время быть прямым. Дразня Маму по поводу ее доверия к Папе, я в то же время бросаю вызов всей семье, чтобы они совершили переоценку своего понимания самого понятия “доверие”.

Папа начинает проявляться

С приближением к концу первой сессии фокус внимания опять сместился к Папе. Теперь обсуждение перешло к вопросу о его несчастности. Он был описан как “сгоревший” на фермерской работе, которая требовала от него огромных усилий.

К: Что Мама может сказать по поводу того, что Папа очень много работал последние 10 лет, и сейчас он как выжатый лимон, совсем выдохся?

М: Что вы имели в виду, когда сказали "выдохся", "как выжатый лимон"?

К: Сыт по горло всей этой работой. Готов к изменениям. Если выразиться более откровенно, полагаю, с этим связано чувство готовности к самоубийству. Вы меня понимаете. Такое чувство, что ты слишком стар, чтобы сделать еще что-то стоящее, и ожидание скорой смерти, которая вот-вот придет и схватит тебя.

М: Не знаю, он всегда имел склонность молоть подобную чепуху. Он болезненно впечатлительный. Когда-то ему нравились похороны. Сейчас ему туда не хочется ходить.

К: Ему больше не нравятся похороны?

М: Нет, ему не нравится туда ходить. Ему хотелось бы куда-нибудь уехать из этих мест, чтобы не ходить на похороны своих друзей.

К: Когда он изменился?

М: Год назад. Он сказал тогда: "Давай уедем в Калифорнию, и нам не придется ходить на все эти похороны".

К: Вы чувствуете себя одиноким, Папа?

П: Да.

Развитие от ощущения себя “сгоревшим” к разговорам об одиночестве очень обнадеживает. Это предполагает, что он в состоянии показывать свои потребности другим.

К: Как вы думаете, сколько вам еще осталось прожить?

П: Да, это хороший вопрос. Что касается меня, то я готов каждый день считать последним.

К: О, неужели?

П: Конечно.

К: Почему?

П: Я прожил хорошую жизнь. Я сделал все, что хотел сделать. Если бы мне пришлось жить сначала, я бы делал то же самое.

К: Вы ведь не можете делать то же самое 10 жизней?

П: Хорошо, а вы бы так могли?

К: Но я не собирался говорить здесь о себе, только о вас.

П: Хорошо, если бы мне пришлось жить опять, я шел бы по тому же пути. У меня нет сожаления – пришлось много поработать, но самое замечательное во всем этом то, что на протяжении своего путешествия я испытывал удовлетворение от сделанного. Работа на хорошей фабрике может принести приличные деньги, но результаты своего труда ты вряд ли сможешь увидеть. На ферме же, если ты настолько удачлив, что собрал хороший урожай, ты без проблем обеспечишь еду и одежду для себя и для семьи. И у тебя не будет ни долгов ни кредитов.

К: У меня возникла забавная мысль. Может, он просто тряпка? Мне кажется, он вот-вот заплачет.

М: Он никогда не плачет. Даже на похоронах своего отца он не плакал. Я тогда вся исплакалась.

Дор: Он плакал в конце.

М: Да, я видела. Самую чуточку.

Дор: Ну, у каждого из нас свои пороги.

К: Мне кажется, он хочет заплакать прямо сейчас. Минуту назад вы чувствовали, что можете заплакать?

П: Да, я это чувствовал… Иногда так случается со мной… Вы знаете, но… Совсем как мой папа. Если бы вы знали, через что ему пришлось пройти. Я рад, что он смог идти, выдержал.

И опять: возможность назвать Папу человеческим существом, а не машиной, очень существнна. И установление того факта, что он может испытывать сильные чувства, является здесь жизненно важным.

По мере того как первая сессия подходила к концу, Папа начал проявляться по-человечески и супружеские взаимоотношения получили такое новое – для данной семьи – определение, как партнерство. Подспудное ощущение протагониста-антагониста было заменено более гибкой моделью. Взаимодействие – вот что выходит на первый план.

2. ЛИЧНОСТЬ ТЕРАПЕВТА:

ЛИЧНОСТНАЯ ИНТЕГРИРОВАННОСТЬ

И СТРУКТУРА ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ РОЛИ

Процесс семейной терапии вращается вокруг реальных людей и их взаимоотношений, а отнюдь не вокруг теоретических абстракций и техники взаимопроникновения. Терапевт как человек находится в центре этого процесса. Как метко заметили Бету и Вайтхорн (1975): "Динамика психотерапии лежит в личности терапевта". Теории и методы становятся живыми и приобретают адекватную форму только тогда, когда они проходят через личностный опыт терапевта.

Как люди, занимающиеся терапией, мы понимаем, что следует серьезно рассматривать в профессиональном контексте наш человеческий опыт, наши философские допущения, наши личностные предрассудки. Направляющими наших действий, часто бессознательными, являются имеющиеся у нас представления о человеческой природе, о значении внутрисемейных взаимоотношений для человеческой жизни, о сущности роли терапевта и т.д.

Если в психотерапии действительно происходит настоящая человеческая встреча, она требует, чтобы терапевт, наряду со своей профессиональной ролью, сохранил способность быть личностью. Профессиональный терапевт должен заботиться о том, чтобы включиться в работу с клиентами, сохранив при этом любовь к своему “я”, и противостоять давлению культурной среды, которая как бы требует принесения себя в жертву ради сохранения семьи, с которой он работает. Социум часто предполагает, что вы должны спасти каждую семью, которая случайно забредает в ваш кабинет, – убийственное предположение. Для того чтобы быть спасителем, вам необходимо потребовать себе еще и венец из терниев. Способность к состраданию крайне важна, но профессиональный терапевт не может надеяться по-настоящему помочь – не говоря уж о том, чтобы просто выжить -, если его слишком сильно заносит в альтруизм. В этом смысле стать миссионером – значит принести пользу только каннибалам… по крайней мере, обеспечить их одним большим пиршеством. Для того чтобы принести пользу семье в состоянии дистресса, терапевт должен ясно видеть то пространство, которое он охватывает в своей деятельности.

Профессиональная роль, которой мы следуем в работе с семьей, красноречиво свидетельствует о нашем собственном личностном опыте, так же как и о нашем представлении о других людях. Основной направляющей в выборе профессиональной позиции для работы с семьей является установка на личностный рост всех индивидуумов, включенных в терапевтический процесс, в том числе и самого терапевта. Может быть, как раз для меня это наиболее важно. Только хорошо осознавая свои собственные потребности роста и желание избежать "сгорания", терапевт может сохранить свою полезность для других. Но это составляет нечто большее, чем превентивную функцию, технику безопасности работы терапевта. Мою способность быть действительно самим собой, быть полным жизненных сил во время встречи, личностно реагировать на происходящее здесь – вот что я могу предложить клиентам. Это требует, чтобы я тоже получал от процесса терапии нечто существенное для себя. В действительности такой вещи, как кристально-чистый альтруизм, просто не существует.

Личностная интегрированность

Я не настолько глуп, чтобы надеяться сказать вам нечто ценное о вашем же личностном опыте. Но разрешите мне поделиться с вами тем, во что я верю – некоторыми из моих предположений и установок, это может оказаться удачным способом передать нечто личное о работе с семьями. Эта "система моей веры", как я бы ее назвал, лежит в основе моей терапевтической работы.

Первое, что вам придется преодолевать – это ваше базисное представление о человеческой природе. Какими вы видите людей? Что побуждает их действовать так, а не иначе? Почему они обращаются друг с другом определенным способом? После более чем 40 лет работы в этом безумном бизнесе под названием "семейная терапия" я в конце концов понял, что не верю в отдельных людей. В действительности такой вещи, как индивидуум, не существует. Мы все – лишь фрагменты семейных систем, плавающие вокруг и пытающиеся как-то прожить эту жизнь, которая сама по себе вместе со всей своей патологией имеет межличностную природу. Фокусировка на интрапсихических процессах, происходящих в конкретном индивиде – не что иное, как упрощение жизни. Имея такие взгляды, я, естественно, в своей профессиональной терапевтической деятельности выбрал работу с семьями, а не с индивидуумами, так как считаю, что именно здесь можно отыскать действительные источники силы и энергии жизни.

Семьи представляют собой отнюдь не хрупкие образования, они крепки и упруги. Мы должны меньше всего волноваться о том, что слишком сильно повлияем на них. Гораздо важнее беспокоиться о нашей неспособности взаимодействовать с ними на более или менее значимом уровне. Семья входит в кабинет терапевта, уже зная, в чем состоит ее проблема, кто ведет себя ненормально и что необходимо сделать, чтобы это ненормальное поведение изменить. Говорят, что Марку Твену принадлежит высказывание: "Даже должность городского пьяницы является выборной".

В реальной драме человеческой жизни семьи сами создают роли, выбирают актеров для их исполнения и направляют ход действия. В каком-то смысле мы похожи на первокурсника кинематографического института, который рекомендует сделать радикальные изменения в любимом сценарии режиссера, завоевавшего премию “Оскара”. Кто будет его слушать?

Когда семья приходит к терапевту, все ее члены хотят, чтобы их личные точки зрения были подтверждены. Хотят они именно этого, но нуждаются как раз в обратном, а именно в том, чтобы увидеть свою семью в обогащенной перспективе, отгородившись от искаженных "хорошо-плохо" противопоставлений, к которым они регрессировали. В действительности же семья нуждается в разрушении своего комфортного состояния и в свободном развитии такого вида тревожности, которая даст им энергию для массированного толчка к росту. Это похоже на высококачественное удобрение. Оно может не очень хорошо пахнуть, но при этом необходимо для оптимального роста. Спросите любого фермера.

Я убежден в том, что семья имеет неограниченный творческий потенциал, и поэтому спокойно подталкиваю ее к развитию, способность к которому заложена внутри семейной системы. Они должны лишь обладать мужеством, чтобы делать необходимые попытки, и моя работа, собственно, и состоит в мобилизации этого мужества. Я должен дать им понять, что конфликты и различия в точках зрения не являются ужасными, непреодолимыми и что единственный способ не оказаться дурачком из пословицы – это начать как-то раскачивать лодку, двигаться, поворачиваться. Но это больше, чем наивная точка зрения о том, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда. В семьях на самом деле заботятся друг о друге, совершают эмоциональные вклады друг в друга, нуждаются друг в друге! Не подталкивать из опасения, что это может ухудшить положение, – значит, по существу, решать за семью, что они слишком больны, чтобы заботиться друг о друге, и не способны к развитию. Это очень опасные предположения, отражающие отнюдь не гуманистическую позицию и, как мне кажется, не соответствующие действительности.

Дело здесь очень хитрое. Несмотря на то, что я должен толкать их к росту, не мое дело говорить им, каким образом они должны расти. Если пытаться навязать им мою модель жизни, это может просто подорвать их ресурсы и возможности. Они должны открыть свою собственную формулу роста, не пытаясь копировать мою. И вообще, весь этот бизнес, направленный на "помощь", просто ужасен! Самонадеянно с моей стороны пытаться "помочь" им, так как это предполагает, что мой способ жить превосходит их способ. Исходя из опыта многих терапевтов, в том числе из моего собственного, я могу утверждать, что у меня нет никаких оснований для такого рода предположений. Если сказать кратко, "помощь не помогает". Терапевту не дано навязать рост семье. Вы не можете сказать им, как стать ближе к реальности, но лишь в состоянии внести свой вклад в процесс личностного взаимодействия, в котором вы вместе с ними участвуете. Если вы научитесь, как входить и как выходить из семейной системы, они уйдут от вас, получив нечто ценное. Они научатся кое-чему касательно процессов отделения от группы и присоединения к ней. Если же вы потеряете себя и не сможете быть одновременно заботливым и жестким, никто это вместо вас не сделает.

Если эту же мысль попытаться выразить по-иному, то нужно сказать, что рост семьи происходит отнюдь не потому, что терапевт что-то делает для них. Действительный рост – это нечто, что семья и терапевт делают друг с другом. Это не семья или терапевт, но семья и терапевт запускают семейный механизм в действие.

В этих рассуждениях есть один необычный элемент: "мы" ничем не отличаемся от "них", мы более похожи, чем отличны от семей, проблемами которых занимаемся. Если это так, то что мы можем такого существенного им предложить? Как мы будем действовать, связанные одеяниями гуру или спасителя? Конечно, роль эксперта или гуру имеет определенную привлекательность, ибо она обманывает нас чувством собственной значимости и тем, что у нас есть мудрость или интеллект дать "им" знать нечто существенное о том, как жить. Это обольщает, но заводит в тупик. В конце концов, сходство наше заключается в том, что все мы смертны и каждый из нас рано или поздно со всей ясностью осознает, что индивидуальная жизнь не продолжается вечно.

Тонкость тут состоит в том, что даже если мы и в состоянии показать нашу хрупкость и уязвимость, семьи, с которыми мы работаем, все равно склонны рассматривать нас как всезнающих. И наша ответственность состоит, в частности, в том, чтобы рассеять эту иллюзию. Мы должны сказать им, что не в силах показать им путь и что для того, чтобы куда-нибудь отправиться они должны сами испачкать руки. Мой любимый прием в этом деле – открыть кое-какие трещины в моих человеческих качествах, заставить их признать некоторые мои ограничения. Стандартный ответ на вопрос, что им делать с их собственной жизнью, таков: "Я не могу знать ничего определенного о вашей ситуации. У меня самого достаточно проблем. Но я буду счастлив попытаться быть полезным в вашей борьбе за жизнь".

Когда вы разделаетесь с иллюзией собственного величия и уже достаточно напрыгаетесь, в порядке самоистребления предлагая себя всем на свете – вот тогда вы действительно готовы подумать о том, что на самом деле означает забота. Для того чтобы быть действительно заботящимся терапевтом – или просто человеком, – нужно действовать очень осторожно. Важно быть одновременно и заботливым и жестким. Чрезмерная заботливость обычно попадает в ловушку "помощи", а чрезмерная жесткость – оказывается садистской. Оба компонента в диаде "заботливость-жесткость" должны гармонировать. Вы можете быть жестким лишь настолько, насколько будете заботливым.

Это похоже на дилемму, с которой сталкиваются все родители. Вы должны поддерживать и поощрять своих детей и в то же время дисциплинировать их. Найти здесь баланс очень трудно и еще труднее сохранить его, не скатываться в какую-либо сторону. Я уже говорил, что вопрос здесь отнюдь не в том, чтобы быть успешным или неуспешным в воспитании детей. Действительный выбор заключается в том, как вы собираетесь быть неуспешным. Будете ли вы слишком строгим или слишком мягким. Слишком контролирующим или слишком гибким. Не имеет значения, как конкретно у вас все это получается, так как неудачи – неотъемлемая часть профессии, и задача находить работающий в каждой ситуации баланс всегда остается актуальной.

Ваше сознательное желание вносить в работу все больше и больше самого себя является катализатором, который может запустить процесс роста семьи, основанный на их собственном опыте. Для семьи может оказаться замечательной школой, если она в конце концов осознает, что ваша забота может быть жесткой и она же может быть нежной. И этот благотворный опыт может многократно усилиться, когда они поймут, что несмотря на вашу заботу о них, вы заботитесь и о себе. О себе – даже в большей мере. И хотя это может быть ударом по остаткам ”бреда гуру”, одновременно ваши клиенты почувствуют облегчение. Это освобождает их от необходимости “беречь” вас, заботиться о вас. Освобожденная от бремени семья получает возможность сфокусироваться на своих собственных потребностях.

И, наконец, мы должны понять, что благодаря интенсивности и глубине переживаний, которые приносит с собой семья, мы, вероятно, можем иметь интенсивную реакцию контрпереноса, намного превосходящую аналогичную реакцию в индивидуальной терапии. Я сейчас представляю это как со-перенос, имея в виду, что это скорее реальный перенос, чем просто реактивный контрперенос. И наоборот, члены семьи, благодаря их физическому присутствию как некоторого единства испытывают более глубокие реакции по отношению друг к другу, чем к терапевту.

Эти предположения или установки, если хотите, действительно исходят из моих представлений о человеческой природе. Человек же в своей повседневной жизни редко имеет дело с теоретическими построениями. Я не верю, что теории, которые мы изучаем, существенно влияют на систему наших жизненных аксиом. В действительности происходит обратное: мы ищем и находим теорию, соответствующую нашим установкам. Когда мы натыкаемся на какую-то понравившуюся нам идею, мы автоматически пропускаем ее через наш внутренний “компьютер”. Если она соответствует той программе, которая заложена в нас, мы заявляем свои права на нее. Если же нет, то мы эту идею отвергаем как ложную или, по крайней мере, бесполезную.

Использование своего “я”

Прежде чем окружить себя доспехами теорий и методик, которые смогли бы обеспечить нашу безопасность, когда нам будет недоставать мужества, жизненно важно заглянуть в собственный мир ценностей и убеждений. Особенно это верно, если исходить из предположения о том, что основным орудием терапевта является он сам.

Иными словами, для того чтобы быть терапевтами, мы должны вновь изобретать колесо. Мы должны бороться с жизнью и сами с собой до тех пор, пока не сможем видеть то, что скрыто от поверхностного наблюдения. Мы должны иметь доступ к нашим собственным импульсам, интуиции и ассоциациям и не терять с ними связи. Только когда вы боретесь сами с собой, вы можете принести в терапевтический кабинет свою личность, а не только униформу терапевта.

Одна из реальных опасностей в нашей области, которая может сделать нас профессионально несостоятельными, – это придание слишком большого значения внешним фактам. Важно понять, что мы отбираем и организуем эти "факты", пропуская их через наши внутренние механизмы. Это позволяет приспособить их к нашей личностной системе убеждений. Помните, я могу видеть вас только через того себя, которого я знаю. Я могу понять вашу семью только сквозь фильтр моей собственной семьи. Поиск моего “я” является центральным в использовании этого “я” в терапевтической работе.

Одним из самых предварительных показателей того, насколько хорошо я способен работать с конкретной семьей, является степень, в которой я в состоянии увидеть себя в ней. Это позволяет сделать некоторый прогноз о том, насколько полно я могу войти в семейную систему, утвердиться в ней. Если я действительно могу увидеть себя в контексте их трудностей, тогда у нас есть шанс. Однако, если они очень отличаются, очень чужды, не свойственны моему миру, у нас будут проблемы. Если наши миры слишком отличаются друг от друга, приглашение ко-терапевта, который не понаслышке знаком с их образом жизни, могло бы иметь неоценимое значение. Сильный культурный диссонанс не препятствует терапии, но вы должны серьезно принимать его во внимание.

Кроме того, если я замечаю, что у меня большие проблемы в работе с данной семьей, хорошо дать им знать об этом. Реплики следующего типа могут вдохнуть жизнь в работу: "Вы знаете, у меня сложности с тем, что я не слышу в ваших высказываниях ничего личностного. Я не могу понять смысла ваших страданий. Если вы станете вести себя более открыто, может быть, я почувствую себя более включенным".

Любая терапия, в конце концов приносящая пользу, включает в себя определенные элементы страдания и борьбы. В то время как семья старается завоевать новую территорию, их собственное жизненное пространство оказывается ненадежным. Для того, чтобы рискнуть отправиться в путешествие, они должны принять идею о том, что боль является скорее не врагом, а компаньоном. И я должен заботиться о них, сопереживать, чтобы помочь им сделать боль переносимой. И если они почувствуют мою заботу, то осмелятся отправиться со мной в путешествие. В другом случае они будут достаточно осторожны и скорее всего отвергнут предложение.

Личностная конфронтация – это обратная сторона личностной заботы. Ты способен любить в той степени, в которой способен ненавидеть. Как однажды сказал Винникотт (1949), "если ты не был ненавидим твоим терапевтом, ты был обманут". Личностная конфронтация представляет собой очень ценный опыт, оживляет всех нас, поэтому я хочу, чтобы "они" оказались лицом к лицу со мной, были мне противопоставлены. Это заставляет кровь течь быстрее. И важен здесь именно опыт, а не результат.

Так же и в браке, где взаимоотношения супругов предполагают заботу как существенную их подструктуру: эти взаимоотношения могут обогатиться и усилиться при помощи конфронтации. Те пары, в которых конфронтационные взаимоотношения отсутствуют, склонны к распаду. Возможно, в терапевтическом процессе этого достичь легче, чем в браке. Мой вклад как терапевта состоит в том, чтобы включиться в реальный опыт семьи, а не пытаться эту семью изменить. Конфронтация больше похожа на интенсивный обмен точками зрения, чем на манипуляцию. Мои усилия направляются на то, чтобы быть честным с ними, давая им свободу решать, что им потом, собственно, делать с этим опытом.

Приведу пример. Посреди первичной беседы с одной семьей сессия стала вялой, скучной, как бы выдохлась, и я поймал себя на том, что думаю о проблемах, связанных с моей парусной шлюпкой. Состоялся следующий обмен репликами:

П: Ну хорошо, о чем мы сейчас будем говорить? Здесь эксперт вы.

Терапевт: Забавно, что вы спрашиваете об этом. А я вот сижу здесь и думаю о своих проблемах с парусной шлюпкой. Соединительные скобы сломались, и я не могу их починить.

(Пауза)

М: Вам тоже скучно, а? Последние 10 минут мне как-то до смерти стало скучно, и я хочу знать, от чего мы скрываемся?

Самое смешное здесь в том, что я даже не осознал тогда, что мне скучно. Когда Мама обозначила это чувство, мне пришлось признать, что она права. Моя автоматическая честность в этой ситуации привела семью опять к вопросу об ответственности, которую они должны взять на себя. И это освободило их от фантазии, что они зависимы от меня и я буду их учить.

Другое мое убеждение состоит в том, что при встрече с семьей любые идеи, мысли, ассоциации, которые приходят мне в голову, принадлежат им в той же мере, что и мне. Эти мои понятия и образы возникли в совместной суперсистеме “терапевт-семья”. В таком случае единственный выход из ситуации – поделиться этими ассоциациями с семьей. Конечно, мое осознание возникших образов напрямую связано с тем, насколько я знаю самого себя, насколько я могу настроиться на процессы, происходящие внутри меня.

Вот еще несколько примеров.

"Вы знаете, что легкая улыбка, пробежавшая по вашему лицу, когда вы сказали, что никогда не думали сплетничать о своей жене, вызвала во мне безумную ассоциацию. Она напомнила мне маленького мальчика, которого застали достающим печенье из вазы. Интересно, почему это печенье, извлекаемое тайно, всегда кажется вкуснее?"

"Способ, которым вы двое так тщательно отдаляетесь друг от друга, определенно пугает меня. Я ожидаю, что у вас будет соблазн изменить друг другу. По крайней мере, вы можете себя обманывать какое-то время псевдотеплыми отношениями".

"Вы знаете, то, как ваш маленький мальчик борется с Папой, напомнило мне библейскую историю. У меня возникла странная ассоциация, что вы вырастили маленького Давида, чтобы убить Голиафа".

Ответственность терапевта

Одной из проблем, приносящих больше всего хлопот терапевту, является вопрос о том, как определить ответственность по отношению к семье, с которой терапевт работает. Это бывает очень непросто, так как здесь присутствуют не высказываемые обычно предположения, подрывающие ту профессиональную позицию, которую занимает терапевт. Чем больше терапевт чувствует потребность взять на себя ответственность за клиента, тем меньше он верит в способность клиента быть компетентным. Не стоит убеждать людей в их незрелости, несостоятельности. Например, я долго отказывался от мысли позвонить учителю ребенка и обсудить его поведение. Я не хотел поддерживать представление о том, что родители ребенка глупы. Именно они нуждаются в разговоре с учителем, а не я. Они знают своих детей гораздо лучше меня и любят их гораздо больше.

Моя позиция состоит в том, чтобы быть отзывчивым и чутким по отношению к семье, но не брать на себя ответственность за нее. Я взаимодействую с ними на символическом уровне (его также можно назвать уровнем "как будто", "если бы"), никогда не принимая на себя реальной жизненной роли. Моя цель – быть как можно более отзывчивым не в житейском, а в буквальном, "словарном" смысле слова. Я хочу, чтобы при встречах происходило собственно человеческое взаимодействие. Но при этом я всеми силами стараюсь отслеживать и присекать любые скрытые попытки с их стороны отказаться от ответственности за свою собственную жизнь. Это, в конце концов, их игра, а не моя. Моя ответственность как раз и состоит в том, чтобы сподвигнуть их взять на себя полную ответственность за свою жизнь.

Другая область моей ответственности имеет более техническую природу. Принимая во внимание мои конкретные убеждения и верования о природе человека и о том, что влечет за собой его развитие, я должен принять ряд собственно профессиональных решений. На данном этапе моей карьеры я больше фокусируюсь на возможностях оптимального, а не временного развития. Я больше склонен “застрять” на чем-то, двигаться медленнее, но обеспечить реальные изменения. И я должен создать все условия для таких изменений. Временное облегчение и незначительные изменения, которые ничего существенного не принесут, меня сейчас не интересуют.

Такое углубление предполагает присутствие на сессии всей семьи. Я рассматриваю целостный семейный организм как реальный источник силы и влияния. Не принимать его серьезно во внимание – значит создать ситуацию, при которой любой рост может оказаться временным псевдоростом. Более широкая семейная система может прекратить его и вернуть семью в гомеостатический баланс. И именно здесь я должен принять на себя всю ответственность. Это похоже на хирурга, которому для операции нужны те или иные инструменты. Было бы глупо начинать работу без надежды на успех. Присутствие всей семьи – единственный путь, который я знаю, для того, чтобы вызвать достаточный уровень тревожности и мотивации для изменений.

В то время как любая семейная ситуация заслуживает индивидуальной оценки того, в чем именно должен состоять необходимый минимум условий для началаработы. Будьте осторожны, чтобы не принять во внимание слишком мало подобных условий. Лучше совсем не начинать, чем начинать плохо. Я пытаюсь заставить их серьезно смотреть на собственную эмоциональную жизнь. Но императивом здесь является то, чтобы я не рассматривал их более серьезно, чем они сами.

Во всяком случае я должен принять на себя всю ответственность за собственные решения и действия.

Структура профессиональной роли

В дополнение к мириадам личностных факторов, влияющих на процесс терапии, более формализованная профессиональная модель работы также имеет существенное значение. Полученное нами профессиональное обучение, идеи и ценности, которые мы встретили в книгах, курсах и супервизорской практике – все это вносит свой вклад в эту развивающуюся модель. Абстрактно определить эту модель трудно, но она становится чрезвычайно ясной, если на нее посмотреть с точки зрения повседневной клинической практики.

Прежде всего следует обратиться к самому определению понятия "терапевт". Как вы сами определяете вашу профессиональную роль и функции? Что бы вы хотели сделать в процессе вашей работы? Как вы будете реагировать в разнообразных клинических ситуациях? Полностью готовой к употреблению клинической модели, которую вам нужно лишь принять, на самом деле не существует. Идеографические интерпретации чужих идей создают ваш собственный уникальный стиль. Рассмотрим этот вопрос подробнее.

Я пришел к мысли, что роль терапевта сходна с родительской ролью. Точнее, здесь больше от псевдо-родительских функций, так как в работу я вкладываю не всего себя, как я это делаю в реальной жизни. Мне не хочется приглашать семью, с которой я работаю, к себе в дом, если им негде остановиться. Дома я воспитываю своих собственных детей, и мне не хочется выходить на рынок с каким-то новым видом услуг. Моя включенность в семейную ситуацию лежит в области символического родительства.

Может быть, наилучшим образом эту роль описывает понятие приемного родителя. Чего в терапевте нет – так это неразрывных уз биологического родительства. Хотя он и заботится о них, однако не является членом их семьи. Помимо неприемлемого здесь биологического компонента, даже роль приемного родителя слишком велика. Мой вклад имеет гораздо больше ограничений, чем то, к чему обязывает исполнение роли приемного родителя. Но смотреть на работу семейного терапевта с позиций этой роли вполне возможно. В общем и целом она подходит, хотя ограничения очевидны и не вызывают разногласий. Я предлагаю включить себя в систему, но сохраняю за собой право, при соответствующем моем желании, выйти из нее. Это вовсе не является пожизненным обязательством. Наконец, работа терапевта с семьей имеет и финансовую сторону, предполагает некий обмен деньгами и ресурсами. И ясно, что наше соглашение отнюдь не представляет собой проявление безграничного альтруизма.

Исходя из этой базисной модели, не так уж трудно избежать опасности оказаться втиснутым в роль супруга, любовника, брата. Я действую по отношению к их жизни на мета-уровне. Когда я чувствую, что меня тянут к иной роли, я быстро осуществляю действия по раскрытию этих намерений и отклонению их.

На недавней встрече с зашедшей в тупик семьей на поверхность всплыл следующий вопрос.

Жена: Ну хорошо, доктор, признайтесь, что вы обо всем этом думаете? Вы слышали обо всех наших проблемах и видите, насколько я несчастна. У вас, вероятно, уже есть опыт работы с парами, подобными нашей. Не думаете ли вы, что мне разумнее развестись с ним?

Терапевт: Ну как же я могу об этом судить? К тому же я занят. Я уже женат 47 лет и как-то не готов оставить свою жену и жениться на Вас. Кроме того, я не верю в полигамию.

Мой ответ был направлен на то, чтобы вывести на чистую воду манипулятивные тенденции и подчеркнуть абсурдность ожиданий, что кто-либо кроме самого субъекта будет управлять его жизнью.

Основополагающее понятие "присоединение" также заслуживает более пристального рассмотрения. В то время как более или менее просто быть эмпатичным, сочувствующим и предложить поддержку находящемуся в дистрессе индивиду, при работе с целой семьей ситуация становится гораздо сложнее. Любой комментарий, который вы делаете, воспринимается и отфильтровывается множеством ушей. Движение к проявлению эмпатии по отношению к жене воспринимается ее супругом как недоброжелательность к нему и как принятие точки зрения лишь одной стороны. Дать знать родителям, что воспитывать детей трудно, значит сказать детям, что вы на вражеской стороне. Примеров такого селективного непонимания множество. Решение здесь может состоять в том, чтобы дать им понять, что вы смотрите на семью со своей точки зрения и вам нет никакой выгоды занимать позицию одного из членов семьи против другого или против целой группы. И что ваша задача состоит лишь в том, чтобы подтолкнуть всю семью к росту.

Одним из основных мотивов, из-за которых к нам обращаются как к профессионалам, является честность. Никто не хочет получать фальшивую поддержку. Психологическая проституция может, конечно, предоставить клиентам какой-то уровень внешнего, неглубокого комфорта, но реальной помощи семье не оказывает. Терапевту необходимо подготовиться к тому, чтобы быть вполне откровенным по отношению к семье, но, вместе с тем, не судить их. Когда вы противостоите семье, не идете на поводу у нее, то делаете это ради собственных убеждений, исходя из вашего ощущения правды, честности, а не из желания заставить семью подчиниться. Мое утверждение: "Не думаю, что Вы были вполне честны" – не тождественно утверждению: "Вы лжец". Я никого не обвиняю и не пытаюсь навязать свою точку зрения, я лишь делюсь своими впечатлениями.

Папа: Мне это не нравится. Мы пришли к вам из-за беспокойства о том, что Джонни совершил еще одну попытку самоубийства. Вы же сейчас пытаетесь убедить нас, что он делает эти безумные вещи для того, чтобы я не убил его мать. Это чудовищно!

Терапевт: Но я лишь хочу быть честным с вами. Держу пари, вам не приходится слышать такое слишком часто. С моей точки зрения семья играет с огнем. Кажется, все ее члены живут под страхом ваших взрывов. Особенно ваша жена. Джонни нашел способ заставить вас обратить внимание на возможные последствия всего этого.

Папа: Это абсурд!

Терапевт: Сожалею об этом. Но моя работа состоит в том, чтобы быть честным с вами. Я не хочу присоединиться к списку тех, кто боится вас и поэтому вам лжет.

Вопрос о конфиденциальности является еще одним компонентом этой ролевой структуры. Я убежден в том, что между членами семьи не может быть конфиденциальности. Моя роль состоит в том, чтобы облегчить их усилия, направленные на развитие. Это вовсе не означает, что я обязан быть "хранилищем" их секретов или тайным членом одной из внутрисемейных группировок. Однако существует цена, которую нужно заплатить за право занять такую позицию. Вы должны бытьготовы к тому, что члены семьи могут скрыть от вас существенную информацию, могут предпочесть скорее ввести вас в заблуждение, чем сообщить действительно значимые сведения о семье. Встреча со всей семьей, как обязательное условие начала работы, уменьшает, конечно, возможности для такого маневрирования. Но вопрос часто выходит на поверхность самыми разными способами. Телефонные звонки, письма, незапланированные визиты отдельных членов семьи очень знакомы всем терапевтам.

К этому необходимо добавить следующее. Для меня весьма информативными оказываются попытки убедить меня войти в тайный сговор с одним из членов семьи против другого. Если быть открытым для такого рода стратегического маневрирования, это может свести на нет ваш потенциал человека, который способен оказать помощь. Например, если вы согласитесь поговорить конфиденциально с мужем и он скажет вам, что у него есть на стороне любовная связь, что вы будете делать при встрече с обоими партнерами? Если вы раскроете тайну жене, вы предадите соглашение о конфиденциальности. Если же вы будете придерживаться условий этого соглашения, окажется, что вы тайно сговариваетесь с мужем против жены. Если жена скажет вам, что муж ее больше не любит, что вы будете делать? Возможность хитроумно открыть само присутствие секрета, не раскрывая его содержания, кажется слишком наигранной, чтобы иметь какую-то ценность в процессе работы терапевта. В действительности здесь важно придерживаться выбранной вами линии поведения. Когда я отвечаю на телефонный звонок, письмо и т.д., моя стратегия состоит в том, чтобы проводить следующую встречу, полностью раскрыв все карты. По крайней мере, это очистит воздух и сохранит наше главное направление движения. Конечно, это также предохраняет меня от нежелательных приватных связей с членами семьи и беспокойства о том, что нужно сохранять секрет. Один из моих любимых комиксов изображает терапевта, сидящего в кресле, связанного и с кляпом во рту. Клиент говорит: "Доктор, у меня такая боль. Почему вы мне не поможете?" И хотя иногда это бывает трудно выдержать, не надо предоставлять клиентам веревку и кляп.

Еще я хочу добавить здесь следующее. Я убежден,что тревожность создает энергетический потенциал для изменений, и поэтому не заинтересован до времени снижать напряжение. Делать это было бы антитерапевтично. Разделение секретов имеет некий исповедальный эффект: это уменьшает вину, но, к сожалению, уменьшает и мотивацию к изменениям.

Мое представление о семье состоит в том, что ее члены самыми разнообразными способами связаны друг с другом. Я слабо верю в то, что идеи или информация могут вести к росту. Для того чтобы произошли реальные изменения, семья должна “задействовать” друг друга эмоционально. Они нуждаются в реальном опыте, а не в одних лишь умственных прозрениях. Мой стиль – в подчеркивании роли эмоционального опыта, а не обучения.

Цель терапии – помочь семьям достичь более адаптивного, наполненного уровня существования. Только лишь ослабления симптомов явно недостаточно. Я рассматриваю ремиссию на уровне симптомов как побочный эффект продуктивной терапии, а не как ее самоцель. Фактически бессимптомная жизнь может оказаться на поверку лишь деструктивной иллюзией. Более реалистичная цель – иметь такой тип семейной жизни, который поддерживал бы очередность смены "козлов отпущения" *. В этом случае все члены семьи могут получить нечто существенное из опыта проигрывания разных позиций.

3. ПРОЦЕСС СЕМЕЙНОЙ ТЕРАПИИ:

СТРАТЕГИЧЕСКИ-АДМИНИСТРАТИВНЫЕ

АСПЕКТЫ И СТАДИИ ТЕРАПИИ

Процесс семейной терапии начинается со "свидания вслепую" и заканчивается "опустевшим гнездом" – разлукой с людьми, ставшими вам дорогими. Как и любой процесс общения между людьми, семейная терапия проходит через определенное количество фаз и в этом процессе закономерно возникают свои трудности и проблемы. И хотя многое здесь довольно предсказуемо, результат всегда под вопросом. Ты никогда не можешь на все сто процентов быть уверенным в том, как пойдет процесс, когда в него включится новый человек.

Когда вы поднимаете трубку и слышите незнакомый голос, то каким бы приятным для вас этот голос ни был, вам необходимо составить мнение о незнакомце, находящемся на противоположном конце провода. В дополнение к информации о том, каким образом ваш телефон попал к собеседнику, вы сразу же стараетесь узнать у него побольше об общих знакомых, о том, пересекаются ли в принципе ваши интересы, и только потом начинаете планировать вашу возможную встречу. Например, женщина, следующая хорошо накатанному традиционному сценарию знакомства, сначала тщательно изучит потенциального поклонника и его намерения. Если тот предложит ей встречу поздно вечером в уединенном месте, приличия требуют, чтобы она сделала контрпредложение. Это может быть обед с тремя ее лучшими подругами в многолюдном ресторане или что-нибудь в подобном же роде. Он может принять ее предложение либо отклонить его, но в любом случае она будет уверена в том, что поступила в этих обстоятельствах разумно.

Когда семья впервые обращается к терапевту, он сталкивается с похожей дилеммой. Примете ли вы безоговорочно то, что предложит вам семья? Будете ли идти на уступки по поводу времени проведения встречи? Мое убеждение состоит в том, что в этой ситуации терапевт должен начинать с определения того предложения, которое делается семьей, и только потом он может делать какие-либо адекватные с его точки зрения контрпредложения, имеющие шансы оказаться полезными в дальнейшей работе. Конечно же, контрпредложение желательно делать сразу же, не медля. Вы должны предохранить себя от возможности просто быть задействованным семьей, “взятым на крючок”. Хотя вам нет необходимости диктовать семье вереницу жестких условий, вы нуждаетесь в том, чтобы ваша позиция была сформулирована ясно и определенно. В результате первого телефонного контакта создается двухсторонний установочный процесс, который задает тон всему тому, что происходит впоследствии на встречах терапевта с семьей. Это первоначальное противоборство может быть названо Сражением за Структуру.

Сражение за Структуру

Самым важным для терапевта здесь является то, чтобы он осознал необходимость действовать на основе своей целостности – как личностной, так и профессиональной. Ваша деятельность всегда должна соответствовать вашим убеждениям. Тот, кто обманывает самого себя, вряд ли сможет помочь другим. Сражение За Структуру – это по сути дела ваша борьба с самим собой, а затем предъявление результатов этой борьбы семье. Но следует иметь в виду, что это не просто техника, но и установление тех минимальных условий, которые нужны вам для начала успешной работы с семьей.

Мама: Здравствуйте, доктор Витакер! Меня зовут миссис Джонсон. Я хочу поговорить с вами о своих проблемах. Мой семейный врач доктор Джонс рекомендовал мне вас.

Карл: Ну что ж, хорошо. Позовите вашего мужа и мы все вместе договоримся о времени.

Мама: Но это совсем не то, чего мне хотелось бы. Знаете ли, он всегда очень занят, и кроме того, не очень склонен говорить о каких-то проблемах.

Карл: По всему видно, что у нас действительно есть проблемы. Знаете, я не работаю с отдельными людьми, я работаю с семьями.

Мама: Ну ладно, в таком случае не могли бы вы встретиться со мной одной только в первый раз. Тогда бы я смогла правильно объяснить вам всю ситуацию.

Карл: Нет, извините, я не в состоянии этого сделать.

Мама: Но я еще даже не сказала ему, что звонила вам. Это может его расстроить.

Карл: Извините.

Мама: Но доктор Джонс сказал, что вы действительно можете мне помочь. Он мне рекомендовал именно вас, а вы сейчас, по сути дела, говорите, что помочь мне не в состоянии.

Карл: Нет, я этого не говорил.

Мама: Значит, вы можете встретиться со мной одной, без мужа?

Карл: Нет, но если вы приведете его, мы сможем встретиться.

Мама: Хорошо, я попробую, но я не могу ничего обещать.

Карл: Отлично, я тоже. Когда вам удастся все организовать, мы сможем встретиться. Между прочим, важно, чтобы вы привели с собой детей.

Мама: Вот это действительно было бы ошибкой! Ведь они не знают, что у нас с Джеком сейчас сложное время, и мы совсем не горим желанием раскрываться перед ними.

Карл: Но я рассматриваю их как очень важных членов семьи. Их присутствие также крайне необходимо.

Мама: Думаю, что не смогу этого сделать.

Карл: Ну что ж, я уважаю ваше право выбора в данной ситуации.

Мама: Означает ли это, что вы согласны встретиться с нами без детей?

Карл: Нет, я этого не говорил.

Мама: Хорошо, хорошо. Когда же у вас свободное время для приема?

Споткнувшись об это препятствие в самом начале, в дальнейшем терапия сможет развиваться в продуктивном русле. Наиболее мучительным открытием, которое я сделал в результате подобной телефонной борьбы, является то, что ее результат имеет большее отношение ко мне, чем к семье. Они чувствуют степень моей убежденности в том, что я говорю, и реагируют в соответствии с этим.

Если вы уверены, что для начала работы вам необходимо получить определенную группировку из членов семьи, вы такую группировку получите, и сделаете вы это не потому, что вам хочется как-то их подразнить или раздосадовать, но для того, чтобы сразу же дать им понять, что особенно для вас важно. До тех пор, пока вы ясно не представляете себе, в чем именно вы убеждены, трудно будет вашу точку зрения адекватно донести до других. Но имейте в виду, излишняя ловкость полезна только для акробатов. Вы можете добиться того, что к вам придут два поколения семьи, три поколения, при желании вы даже можете добиться четырех. Друзья, подруги, бывшие супруги, любовники придут к вам на прием, если только вы найдете соответствующий подход к семье.

Помню одну встречу, на которой присутствовали прокурор, его жена, бывшая жена и нынешняя любовница, и было дико слушать, как три женщины в течение двух часов обменивались замечаниями по поводу личности бедного прокурора. Не удивительно, что он был рад сбежать оттуда и вновь оказаться в зале суда.

Сражение за Структуру – это период первоначального стратегического поединка с семьей. Мне необходимо сразу же стать в "я – позицию" по отношению к семье. И как только семья начинает воспринимать и усваивать мои условия и ограничения, следует их автоматическая реакция на информацию, которую они получают от меня, – самоорганизоваться и стать в "Мы – позицию" по отношению друг к другу. Хотя формирование такой позиции представляет собой довольно длительный процесс, его первоначальный запуск чрезвычайно важен для работы с семьей. По сути дела, это ступенька в развитии лояльности членов семьи друг к другу, чувства локтя, своеобразного "семейного национализма". Исходно все без исключения семьи уже обладают некоторым запасом такой лояльности, который нуждается лишь в том, чтобы быть востребованным. Чувство семейной идентификации и гордости нет необходимости вновь создавать, его зерна в действительности уже существуют, необходимо только дать им возможность прорасти.

Есть по крайней мере два уровня, которые следует иметь в виду при рассмотрении условий протекания будущего терапевтического процесса. Один из них имеет дело с действительностью, с фактами – кто присутствует на встрече, кого просят говорить первым, что терапевт решает принять в качестве определения проблемы и т.д. Подобного рода решения принимаются всегда (и даже решение не принимать никакого решения тоже, по сути дела, является решением) и заслуживают пристального профессионального внимания. Решения терапевта изменчивы во времени и зависят от его личности. Мои собственные установки относительно этих вопросов выкристаллизовывались достаточно долго, но и они, отражая какие-то внутренние глубинные процессы, не являются очень жесткими. Лишь мои убеждения и ценности, в конечном счете, определяют то, какие условия могут являться предметом обсуждения, а какие – нет.

Устанавливая эти условия, я хочу, чтобы семья включилась в процесс взаимодействия, который в результате должен привести к обмену непосредственным опытом, переживаниями. Для того чтобы процесс терапии действительно задавал семье импульс развития, а не ограничивался лишь образовательным или социальным эффектом, он должен включать в себя настоящий личностный опыт, а не только голое умствование. Обучение само по себе может быть очень полезным, но обычно оно ведет только к более изощренным путям объяснения жизни, а отнюдь не к открытию новых горизонтов в ее реальном проживании.

Другим существенным компонентом принятия условий, в которых будет протекать терапевтический процесс, является способность терапевта серьезно относиться к своим собственным потребностям. Модель профессионального мученика, страдальца здесь вряд ли приемлема. Пренебрежение вашими собственными убеждениями, нормами и потребностями не приводит ни к чему, кроме “сгорания” терапевта. Я убежден в том, что такое “сгорание” является побочным результатом наших неудач в борьбе за собственную целостность и прямо не связано с деятельностью терапевта по отношению к семье. Вашей ошибкой будет решение пытаться сделать то, что с вашей точки зрения соответствует их желаниям.

Обычно я говорю семье: "На самом деле я встречаюсь с вами не для вас. Я здесь для того, чтобы из нашего совместного опыта получить нечто существенное для самого себя". Другими словами, это означает, что я не хочу по отношению к ним оказаться в роли профессиональной проститутки, и они должны знать, что я останусь центром моего собственного бытия и поэтому им не нужно беспокоиться о моей защите. Повторяю, действительная забота требует некоторой дистанции (заботы о себе) и способности включиться во взаимодействие на личностном уровне. Ваш собственный личностный рост должен оказаться в центре вашего внимания при работе с семьей, в противном случае она сведется к той "помощи", при которой все будет потеряно, несостоятельными окажутся как они, так и вы.

Это замечание также отражает мое убеждение в том, что только если при встречах с семьей я получаю что-то существенное для себя самого, наш совместный опыт будет наполнен жизнью, что, в свою очередь, даст им возможности для собственного роста. Именно этого я и добиваюсь: хочу создать условия, при которых рост будет возможен, однако вполне отдаю себе отчет в том, что не могу силой склонить их к росту или управлять им.

Присоединение к семье

Понятие "присоединение" настолько значимо для нас, что его имеет смысл рассмотреть здесь особо. Присоединение – это процесс развития той минимальной общности с семьей, благодаря которой возникает чувство: дело стоит того, чтобы его продолжать. В то время как мы часто думаем о совместной деятельности с семьей как о чем-то, что терапевт делает для семьи, мне кажется, что правильнее было бы рассматривать ее как нечто, что терапевт делает вместе с семьей. Другими словами, терапевт и семья оказываются вовлеченными в процесс совместного приобретения опыта.

Качество этого опыта зависит от следующих факторов. Прежде всего следует отметить подспудное ощущение, в какой степени объединение желательно. Чувствует ли семья, что у нас есть способность или даже желание узнать и понять их? Можем ли мы по-настоящему слушать? Способны ли мы на подлинную, а не фальшивую реакцию на происходящее во время сессий? Воспринимаем ли мы их как людей, в которых мы хотим что-то вложить? Индивидуальных критериев здесь может быть множество.

Другим фактором является автоматически происходящее присоединение, которое возникает на основе общего происхождения, сходного прошлого опыта, совпадающих ценностей и точек зрения. Подобная общность означает повышенную способность к эмпатии, так как для передачи глубинного личностного опыта нельзя полагаться лишь на слова. Конечно же, этот уровень взаимодействия таит в себе определенную опасность существования "слепых пятен" и сверхидентификации. Когда отец-фермер говорит о своем одиночестве и о любви к коровам, я всегда "знаю", что он имеет в виду, но это знание может вовсе не соответствовать реальности, я могу "вчитать" мой собственный опыт в опыт другого человека.

Работая с семьей, подобной той, которая описывается в данной книге, я должен искать пути отделения от них и сохранения некоторой дистанции. Для этого, например, я могу с отсутствующим видом играть безделушками, делать записи, отвлекая внимание или работать с ко-терапевтом, чтобы при мне всегда было некоторое "мы", к которому я имел бы возможность подключиться, если только пожелаю.

Установление метапозиции

Вначале моя задача состоит в установлении метапозиции по отношению к семье. Я хочу, чтобы они вполне поняли, чего им следует ожидать от меня и что я ожидаю от них. Терапевтическая работа с семьей – это отнюдь не общение между друзьями. Я хочу, чтобы было понятно, что в роли терапевта я как бы принадлежу к более старшему поколению.

Метафора “тренер бейсбольной команды” хорошо описывает мою позицию по отношению к семье и структуру наших будущих взаимоотношений. Мои усилия как тренера направлены не на то, чтобы играть в их команде самому, но чтобы сделать игру команды более эффективной. Если же я позволю соблазнить себя и выступать за них в качестве полевого игрока или капитана команды, то после этого мне уже будет нелегко вернуться к метапозиции тренера. Они тогда вправе ожидать, что я буду действительно играть за них или даже вместо них.

Самой деструктивной при этом окажется такая моя позиция, при которой я не буду много думать о том капитане команды и о тех полевых игроках, которые у них уже есть, но как бы скажу им, что мой жизненный путь лучше их пути. Очень надуманным и ненадежным может оказаться решение, связанное с попыткой убедить их отказаться от развития своих собственных ресурсов и вместо этого приобрести ресурсы моего фирменного образца. Мне кажется, что они вполне обойдутся без такого рода “ценного приобретения” – оно только повредит им.

Собрать всю семью

Необходимость начинать работу со всей семьей логически следует из рассмотренного выше вопроса об установлении метапозиции терапевта по отношению к семье. Так же, как тренеру бейсбольной команды глупо начинать игру до того, как вся команда вышла на поле, существует значительный риск начинать терапию без присутствия ключевых игроков "семейной команды". Отсутствующие члены семьи могут почувствовать себя обойденными, не значимыми для функционирования семьи как целого. Кроме того, обычно получают развитие их вполне понятные паранойяльные мысли: что говорилось в их отсутствие? Семена саботажа скорее всего будут посеяны, если вся семья не будет иметь возможности собраться, и попытки любого отсутствующего члена семьи подорвать способности семьи изменяться с большой вероятностью увенчаются успехом.

Данное правило начинать терапевтическую работу с полной семьей отражает фундаментальное стремление терапевта создать атмосферу единства в семье и подтвердить самоценность каждого ее члена. Это также предохраняет их от саботажа и заставляет капитулировать перед моим убеждением, что пациентом является вся семья, а не отдельные ее представители. Наконец, это уменьшает вероятность того, что я окажусь в позиции излишней деструктивной включенности в семейную систему.

Начало работы с семьей в полном составе может до критических пределов развить уровень их тревожности. Когда все собираются вместе, некому сплетничать за спиной у остальных, никого нельзя обвинить без последствий и никто не сможет отрицать сам факт обсуждения той или иной темы. При таком виде тревожности изменения обычно становятся гораздо более вероятными.

Особенно опасно начинать встречу, если отсутствуют жена-мать или муж-отец. Например, встречаться с семьей без мужа-отца бессмысленно, так как это значит выслушать только одну сторону. Вы встречаетесь с людьми, которые уже вовлечены в те или иные взаимоотношения друг с другом. Поэтому включиться в диаду "муж-жена" автоматически означает создать треугольник, по сути дела вы занимаете место мужа, а для детей – отца. Согласитесь, это весьма странная позиция для того, кто хочет быть полезным семье, – конечно, за исключением того случая, если у него есть проблемы в своей собственной семье.

Общеизвестно, что невозможно получить представление об организме, разделяя его на части и затем исследуя их по отдельности. По отношению к семье это тоже справедливо: пока вы создаете теоретические конструкции и развиваете гипотезы о целой семье, основываясь на контакте с ее частью, фактор ошибки или искажения, к вашему сожалению, выходит на поверхность и вы начинаете гадать на кофейной гуще. Это напоминает историю о трех слепых, которые пытаются описать слона, прикасаясь только к какой-то одной его части. Различные точки зрения, “обеспечиваемые” хоботом, ухом и ногой, являются глубокими, но… Наиболее разрушительное влияние такого поведения терапевта сказывается непосредственно на межличностных отношениях в семье, препятствует получению ее членами наиболее благоприятного для них терапевтического опыта и вместо сплочения семьи внутри нее формируются различные коалиции, треугольники и группировки.

Начиная с Папы

В начале первой сессии у меня имеются в запасе дополнительные рычаги, на которые я обычно нажимаю. Первую беседу я имею обыкновение начинать, спрашивая отца о том, как семья реально функционирует. Такой подход основан на моем убеждении в том, что мужчины в гораздо меньшей степени включаются в ситуацию и поэтому они менее доступны, чем женщины, – до них труднее достучаться. Если побудить Папу эмоционально ожить и стать реальным человеческим существом, а не абстрактным мужчиной, обитающим по соседству, то это может оказаться неожиданной надеждой для всей семьи. Мне очень хочется, чтобы он сразу же вошел в реальный семейный круг.

К: Итак, Папа, можете ли вы рассказать что-то о семье?

П: Конечно, мы решили обратиться к вам из-за проблем, которые возникли у нас с дочерью. Она слишком часто пропускает школу и этому в конце концов должен быть поставлен предел.

К: Да, ваша жена уже говорила мне об этом немного по телефону. Сейчас же мне было бы интереснее услышать о семье и о том, как она функционирует.

П: Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

К: Если бы я вас спросил о вашей любимой футбольной команде, вы бы сразу же нашли, что рассказать, – кто играет хорошо и кто халтурит, насколько координированно действуют защитники и вратарь, кто является эмоциональным лидером команды и т.д. Мне кажется, что о вашей семье вы должны знать гораздо больше, чем о любимой футбольной команде.

П: Все-таки я не совсем понимаю, что именно вы хотите услышать.

К: Хорошо, может быть, вы начнете с рассказа о себе? Что вас беспокоит, какие мысли остаются с вами ночью, когда вы засыпаете и просыпаетесь? Чего вы больше всего боитесь? Что-то, с чего можно начать.

Это начало в действительности оказывается гораздо более сложным, чем простая фокусировка на отце, и представляет собой не что иное, как включение в реальный семейный круг и задействование для терапевтического процесса эмоционального аутсайдера, что резко изменяет уже устоявшуюся семейную конфигурацию. Открываются новые возможности. Маму и любого идентифицированного пациента * я оставляю на потом, так как хочу поговорить с другими членами семьи прежде, чем обратиться к ним и к их проблемам.

Расширение симптоматики

Предшествующий эпизод касается также еще одного раннего терапевтического маневра. Семья обычно приходит к терапевту с проблемой какого-то одного ее члена, и моя точка зрения состоит в том, что это должно рассматриваться лишь как входной билет. Никогда не верьте тому, что это единственная или даже наиболее важная проблема в семье. С самого начала я стремлюсь расширить представление о том, в чем именно состоит их проблема и, собственно, почему они здесь. Это похоже на начало игры в покер, когда для всех игроков очень важно делать ставки.

Некоторые семьи проходят этот этап довольно легко, тогда как другие оказывают яростное сопротивление. На самом деле сопротивляющиеся семьи являются в большей мере напуганными, чем сопротивляющимися. Эта особенность часто оказывается хорошей отправной точкой в терапевтической работе и позволяет терапевту бросить семье вызов.

Недавно семья из трех человек – мать, отец и их шестилетняя дочка пришли на первичный прием с жалобами на школьные фобии их дочки. Мама оказалась весьма тучной дамой, а Папа, очевидно, был преуспевающим бизнесменом и, как казалось с самого начала, карьера для него – основное в жизни. Мои первоначальные попытки расширить предложенный семьей симптом школьных фобий Сары оказались безуспешными. Папа как бы играл роль немого, отбрасывая все личностно-окрашенные ситуации, происходящие вокруг, и отрицал существование любых сложностей в сфере межличностных взаимоотношений. Когда я заговорил о том, что он, вероятно, слишком много внимания уделяет работе, Мама встала на его защиту. Она заметила, что гордится своим мужем и успехами его карьеры. Ему потребовалось лишь несколько лет для того чтобы достичь влиятельного положения в одной из престижных фирм. Да, ему приходится работать по 75 часов в неделю и он часто приходит домой очень поздно, но она рассматривает это как необходимую плату за успех. Свою речь защитника Мама закончила тем, что ее муж является человеком, который не может существовать без динамичной продуктивной работы. Далее имел место следующий обмен мнениями.

К: Вы имеете в виду то, что он полностью потерял интерес к вам?

М: Нет, конечно. У него просто свой собственный, особый вклад в семью. Он зарабатывает деньги, чтобы мы ни в чем не нуждались.

К: За исключением его самого как мужа и отца семейства.

М: Нет, он хороший отец.

К: (обращаясь к дочке) Сара, как ты считаешь, беспокоится ли мама о том, что папа, может быть, целует свою секретаршу? Понимаешь, он так много времени проводит на работе, что не удивительно, если он тоже часто чувствует себя одиноким.

Сара: Папы никогда не бывают одинокими, только мамы бывают, но у мамы есть я, и ей тоже нет никакой необходимости быть одинокой.

К: Я рад, что ты так хорошо заботишься о маме, но я по-прежнему беспокоюсь о папах. Очень трудно заметить, когда они чувствуют себя одинокими.

Создав основу для того, чтобы они начали беспокоиться о взаимоотношениях друг с другом, и не вдаваясь в открытое исследование этого вопроса, я продолжил разговор в другом направлении. Естественно, они вернулись к тому, что Сара отказывается ходить в школу, и здесь мы “танцевали” вокруг вопроса о ее преданности Маме и ее желании помочь Маме преодолеть депресссию.

Позже, на той же встрече, я захотел, чтобы Мама имела возможность взглянуть на себя со стороны. Тогда она пожаловалась, что из-за своей тучности не может играть в теннис со своим могущественным мужем.

К: (обращаясь к Папе) Беспокоит ли вас ее вес или же вы просто предпочитаете играть в теннис с другими партнерами?

П: Конечно же, я был бы рад, если бы она хорошо играла, но это просто невозможно. Для нее было бы опасно преодолевать себя и играть при таком большом весе.

К: Итак, вам бы не хотелось думать, что вы по сути дела убиваете ее, вынуждая играть в теннис. Это мне понятно. Однако как вы можете спокойно жить, зная, что она, тем не менее, медленно убивает себя своей полнотой.

Симптоматическая сеть расширилась. На поверхность вышли внебрачные связи, саморазрушительное переедание и червоточина в супружеских взаимоотношениях. И даже если они не согласятся со многими приведенными формулировками, покинуть встречу им придется унося с собой нечто, о чем можно поразмышлять. Мне не нужно их полное согласие. Моя задача заключалась в усложнении их исходно упрощенного и нереалистичного взгляда на ситуацию в семье.

В дополнение к простому расширению количества симптомов я стремился к тому, чтобы их перспектива приобрела межличностный характер. Это произошло, когда отказ Сары посещать школу был связан с необходимостью охранять маму. В центре картинки оказались не индивидуальные причуды или патология, а семья в целом. Включив папу в обсуждение проблемы маминого переедания, я вынудил рассматривать последнее как функцию внутрисемейных взаимоотношений, а не как показатель недостатка силы воли.

Другой аспект этой работы заключается в способности терапевта быть "придирчивым", отражающей две вещи – честность в реакциях на их высказывания и отказ создавать для них тепличную обстановку, прятать от жизненных реалий. Я ответственен за то, чтобы помочь им приобрести более смелый взгляд на самих себя. Сокрытие огорчений и игнорирование проблем ни для кого не представляет ценности. Этим они могут заниматься и дома.

Я стремлюсь к максимальной честности и моя цель состоит в запуске реального взаимодействия, которое не было бы ограничено простым исполнением социальных ролей. Я хочу, чтобы это взаимодействие было более личностным и глубоким. Для того чтобы забота была настоящей, она должна осуществляться честно, открыто и не быть автоматической. В данном контексте моя "придирчивость" является показателем моей способности к заботе.

К этому времени я уже продемонстрировал семье, в каком направлении развиваются мои фантазии. Пришло время для нового этапа терапии, который можно назвать Сражением за Инициативу. На этом этапе важно, чтобы семья заняла более активную позицию. Им необходимо принять на себя больше ответственности за то, что происходит в ходе терапевтического процесса.

Сражение за Инициативу

Когда вы успешно прошли через Сражение за Структуру, установив свою метапозицию и условия для терапии, процесс переходит на новый этап. Сейчас, когда семья буквально капитулировала перед вашими требованиями, есть риск, что они утратят энергию, станут безжизненными, вялыми и предоставят вам решать все за них. На следующем этапе семья должна взять на себя ответственность за то, что происходит в ходе терапии. Подспудно сплошь и рядом имеет место следующая установка: "Ну хорошо, Витакер, ты заставил нас играть по твоим правилам, и если ты уж такой большой профессионал, будь так добр, вылечи нас, сделай так, чтобы у нас все было хорошо". Это очень опасно. Кто-то может сказать, что такое отношение к терапии связано с их нарциссизмом, я же считаю его пугающим и абсурдным.

Следующее начало второй беседы отнюдь не является каким-то необычным.

П: Ну хорошо, о чем мы будем сейчас говорить?

К: Не знаю.

П: Есть ли у вас вопросы, которые вы могли бы нам задать? Хотите ли вы узнать что-нибудь еще?

К: Нет, спасибо, мне вполне комфортно и так.

(Молчание)

М: Считаете ли вы, что мы должны продолжать с того места, на котором остановились в прошлый раз, или же предпочтете перейти к другой теме?

К: Меня устроит любое.

(Молчание)

П: Ладно, но по одному вопросу мне действительно хочется получить от вас совет. В конце концов, мы платим вам за вашу профессиональную деятельность, а не за то, чтобы вы просто здесь сидели.

К: Мне не очень интересно советовать вам, о чем вам важно говорить. Вы знаете себя лучше, чем я. Мой профессионализм говорит мне, что то, что думаю я, не является очень существенным. Существенно, каков будет ваш выбор, о чем вы будете говорить друг с другом и что вы будете делать друг с другом.

П: Зачем же тогда нам нужны вы?

К: Я не уверен в том, что вы действительно во мне нуждаетесь. Это во-первых, а во-вторых, я здесь для того, чтобы поддержать ваши собственные усилия и внести побольше жизни во взаимоотношения между вами. Я бы совершил ужасную глупость, если бы стал советовать вам, как жить. К тому же, я не считаю свой путь жизни более надежным, чем ваш. Вы должны начать свою собственную игру.

На этом этапе терапии усилия сосредоточиваются вокруг вопроса о том, что они должны сами смело взять контроль над ситуацией, как в терапевтическом процессе, так и в собственной жизни. Инициатива должна исходить от них самих, и они не должны думать, что терапевт сможет что-то решить за них.

Часто этот период окрашивается напряженным и тревожным молчанием. Я образно сравниваю данную ситуацию с состоянием кипящего кофе в кофеварке перед тем, как он просочится оттуда в чашку. Задача здесь вовсе не в том, чтобы терапевт утратил свое “я”, но в том, чтобы семья приобрела свое активное самостоятельное "Мы". Они нуждаются в том, чтобы сцепиться друг с другом. Это, по сути дела, является приглашением ожить и перестать лишь играть роли.

Для семьи может оказаться очень разрушительным желание, чтобы я принимал за них решения, словно дал им "волшебное заклинание" на все случаи жизни. Если они сознательно отдают возможность изменений в мои руки, они подрывают свой собственный творческий потенциал. Я хочу, чтобы они осознали, что именно они сами – реальные игроки. Я же только их тренер, надеюсь, что компетентный.

Необходимо, чтобы это обучение происходило на основе приобретения какого-то нового опыта, и не представляло собой лишь беспристрастный процесс преподавания каких-то готовых истин.

Эту же идею я передаю им и другим способом – я никогда первым не заговариваю о возможности следующей встречи. Они должны сами сказать об этом. Они должны сообща решить, необходима ли им еще одна встреча. Если они совсем не касаются этого вопроса, я делаю то же самое. Часто я подталкиваю их в противоположном направлении, отказываясь договариваться о времени встречи до тех пор, пока они не пойдут домой и не обсудят этот вопрос там.

Терапевтический альянс

Успешное завершение Сражения за Структуру и Сражения за Инициативу формирует то, что я называю терапевтическим альянсом. Только тогда, когда мы договариваемся о сути наших взаимоотношений и они начинают контролировать ситуацию, – мы готовы идти вперед. Сейчас мы представляем собой функциональную систему высшего ранга.

Формирование терапевтического альянса с семьей – дело очень сложное. В качестве пациента я обозначаю всю семью и не хочу принимать ни тех черных овец, которых они предлагают мне на съедение, ни тех белых рыцарей, которым я должен поклоняться (будьте осторожны: белые рыцари не менее уязвимы, чем черные овцы!), ни даже какую-то семейную субсистему в качестве пациента. Мне даже не хочется принимать в качестве пациентов в обычном смысле этого слова их всех. Я здесь имею дело с семьей как целым, которое превосходит сумму своих частей.

Я способен всегда рассматривать семью как единый многогранный организм, все части которого взаимосвязаны, и именно данное обстоятельство позволяет осуществить союз с ними. И хотя для постороннего наблюдателя это может оказаться далеко не очевидным, мой опыт говорит о том, что семья ощущает, что они интересны мне как единое целое.

Все это развивается в такую фазу терапевтического процесса, когда его стратегические аспекты уходят из центра на периферию. Наша взаимосвязь по своей природе становится более личностной. Когда мы заканчиваем стратегическое противоборство, мы можем вести себя свободно и творчески. Я получаю все больший доступ к моим внутренним образам и ассоциациям и могу быть чутким по отношению к семье, вместо того чтобы быть ответственным за них *.

Когда на этом этапе я делаю что-то личностно окрашенное или, наоборот, отстраняюсь, семья обычно это прнимает. Теперь я могу как бы одновременно принадлежать семейной системе и быть вне ее, без каких-либо существенных искажающих влияний на саму систему. Очевидно, что они становятся менее зависимыми и обладают более адекватным ощущением себя. То, что мы все лучше чувствуем себя как “отделяясь”, так и “присодиняясь”, отражает процесс реального роста и является показателем более адаптивной и здоровой системы.

Именно в этот период семья начинает изменяться. Они идут вперед, способны рисковать и при этом не использовать свои проблемы в качестве ограждающего щита. Каждый шаг, который они делают, является очень важным, и я хочу, чтобы они вполне поняли, что именно они производят эти изменения, а не я. Я же пытаюсь лишь поддержать их движение, не направляя его.

Сейчас мы можем сравнивать наш опыт, делиться им. Мои ассоциации становятся более живыми. Например, когда идет обсуждение с семьей, почему гнев отца приводит к тому, что вся семья незамедлительно становится безжизненной и как бы замирает, мне приходит в голову образ огромной фирменной ступки из магазина кухонной утвари, на которой написано: "Для измельчения людей". Я думаю, что эта штука могла бы делать с папой то же самое, что его гнев сделал только что с вами. Ну что, покупаете?

Это привело к более открытому обсуждению их страхов по отношению к отцу, которому, конечно, не нравилась роль злого великана, но который не знал, как измениться.

Окончание

В ходе своего качественного роста семья использует все больше и больше своих собственных ресурсов. Их уверенность в себе развивается настолько, что теперь они оказываются в состоянии отвергать мой стиль мышления и начинают все более доверять своему. Они уже рассматривают меня просто как человека, со всеми свойственными ему слабостями и недостатками. Они свободны критиковать мои ошибки и глупые идеи. Я для них сейчас, несомненно, личность, а не роль. По сути дела, они становятся терапевтами для самих себя, берут ответственность за свою собственную жизнь.

Несмотря на чувство надвигающейся потери, моя профессиональная обязанность заключается в том, чтобы благословить их на жизнь, расстаться с ними, а уж потом они могут вернуться в мой кабинет опять, как только пожелают. Подобно многим родителям, отправляющим своих детей в колледж, я испытываю чувство потери, но меня утешает мысль о том, что они не уходят от меня с пустыми руками. Результат терапевтического процесса, нашего совместного жизненного опыта будет навсегда вплетен в узор на гобелене их жизни.

Решение уйти должны принять они сами. Ведь это их жизнь. Если все шло хорошо, то они уходят с большим запасом нежности друг к другу и большей свободой в том, чтобы быть самими собой. Когда я чувствую приближение этого этапа, я стараюсь угадать малейшие намеки на то, что они готовы уйти, и когда обнаруживаю их, сразу же говорю об этом. С решением об окончании следует обращаться осторожно. Попытки вмешаться в их решение уйти являются антитерапевтическими. Вы должны уважать то, что с ними происходит.

Опустевшее гнездо

Надпись на кофейной кружке: "Жизнь – сука, а потом ты умрешь", – иногда кажется очень подходящей. Когда семья уходит, с тобой остается чувство потери. Мы сделали вклады друг в друга и сейчас испытываем боль расставания. Хотя здесь имеется и радостная сторона, потеря всегда реальна и остра.

Поскольку это нормальная часть жизни всех терапевтов, мы считаем уместным сделать здесь необходимые предостережения. Профессиональная группа поддержки – наилучший способ уменьшить боль, и если ты принадлежишь такой группе, ты никогда не почувствуешь себя действительно одиноким. Лучше не настаивать на том, чтобы ваша семья принимала участие в ваших профессиональных заботах. Способность не смешивать ваши профессиональные обязанности и реальную жизнь является чрезвычайно важной.

Некоторые дополнительные вопросы

Установление меню

Одним из самых волнующих моментов первой сессии является то, что она по сути дела представляет собой "свидание вслепую" и ее участники не знают друг друга. Это позволяет вам вести поиски, исследовать ситуацию без риска создать впечатление, что вы все это подготовили заранее. Когда вы зададите установку на рассмотрение тех вопросов, которые имеют самое прямое отношение к реальной жизни, молчаливое согласие всех участников беседы даст вам возможность вернуться к их анализу позднее. Вопросы о склонности к убийству, суицидальных импульсах и т.д. всегда заслуживают упоминания здесь. Когда обсуждение этих первобытных влечений начинает считаться нормой, сами они становятся менее опасными.

И если вы не сможете сделать это на ранних этапах терапии, позднее, при рассмотрении этих вопросов, вы встретитесь с еще большим сопротивлением и разнообразными способами защиты. Например, если вы спрашиваете о суицидальных импульсах мамы на десятой встрече, то она может заподозрить, что вы спрашиваете об этом потому, что заметили нечто угрожающее в ее поведении, а не из-за того известного всем профессионалам факта, что всем людям без исключения присущи такие импульсы.

Как быть с безвыходными положениями

Тупики неизбежны! Периоды, когда вы чувствуете себя застрявшим и не знаете в какую сторону двигаться, являются необходимой составной частью терапевтичекого процесса.

Мой любимый путь продраться через подобные трудности – пригласить на встречу консультанта. При этом я получаю человека, с которым можно солидаризироваться, который обеспечивает бинокулярное видение и пространство для иной профессиональной точки зрения. В дополнение к тому, что консультант помогает мне, он помогает и семье, разрушая их волшебную фантазию о том, что только я, как некая палочка-выручалочка, смогу им помочь. Так как они сейчас яснее видят некоторые из моих сомнений, они начинают понимать, что самоизменения необходимы.

Свежая точка зрения консультанта часто разрушает преграды и помогает снять терапевта "с крючка семьи", если тот на него по неосторожности попался. При этом хорошая встряска иногда оказывается весьма полезной.

4. СЕМЕЙНАЯ ТЕРАПИЯ:

СИМВОЛИЧЕСКИЙ ПОДХОД,

ОСНОВАННЫЙ НА ЛИЧНОСТНОМ

ОПЫТЕ

О символической терапии трудно говорить в несимволическом ключе. Это все равно, что говорить о любви. Вы можете найти слова, отражающие только ее поверхностный уровень. Метафорический язык, открытый поэтами, быть может, составляет единственную надежду на адекватное самовыражение в этой области.

Мне хочется сравнить символическую терапию с инфраструктурой большого города, с теми подземными коммуникациями, которые проходят под улицами и строениями и обеспечивает бесперебойное течение городской жизни над поверхностью земли. И хотя я не вижу всех этих инфраструктур, но, выглядывая, например, утром из окна, я твердо знаю, что под землей проложены газовые трубы, водопровод, телефонные кабели и т.д. И весь этот невидимый подземный мир очень важен для разнообразной жизни города.

Это похоже на то, как я определяю символическую терапию. Наши личностные подземные миры наполнены потоками импульсов и развивающихся символов, и хотя они невидимы, я знаю что они есть независимо от того, интересуюсь я их существованием или нет. Так же, как вода течет по трубам под улицами города, импульсы текут через наше подсознание, и в этом отношении все люди похожи друг на друга – все обладают сходными эмоциональными подструктурами, обеспечивающими течение нашей импульсивной жизни. Существование их несомненно, хотя они часто скрыты от внешнего наблюдения или, по крайней мере, замаскированы.

В этом контексте семейную терапию я могу рассматривать как символическое “родительство” высшего порядка. В конце концов, семья приходит к нам за помощью, они считают, что мы можем помочь им, можем сделать их лучше.

Мы же, со своей стороны, не занимались бы этим сумасшедшим и сомнительным делом, если бы в какой-то мере не были обеспокоены тем же: мы хотим помогать другим, вести их к более полной и счастливой жизни. Мы хотим хоть для кого-то уменьшить страдания в этом мире.

Проблемы начинаются тогда, когда мы, отходя от подобных всеобщих представлений, хотим более конкретно понять, что же мы реально можем сделать. Как именно мы будем способствовать усилиям семьи, направленным на развитие, без опасений, что можем невольно разрушить тот же самый процесс? Имеем ли мы право рассматривать себя как настоящих родителей со всеми обязанностями, сопутствующими данной роли; например, отвечать за то, чтобы наши дети вели себя хорошо, или же наши обязательства менее конкретны? В состоянии ли мы дать семье возможность самостоятельного выбора и действия? Реальный же вопрос заключается в следующем: имеем ли мы право этого не делать?

С моей точки зрения, достаточно очевидно, что терапевт должен занимать метапозицию по отношению к семье. Другими словами, вы должны держать в поле своего внимания всю группу, сохраняя некоторую дистанцию и не соблазнять возможностью взять ситуацию их жизни под свой контроль. Я очень заинтересован в обсуждении с ними их жизни и в реальном опыте ее проживания, происходящем в рамках терапевтического кабинета, но не хочу распространять свое влияние за пределы кабинета и быть центральной фигурой в принятии ими важных жизненных решений. Они должны сохранить контроль над своей собственной жизнью и я ответственен за то, чтобы это так и было. Я не только не обязан контролировать семью, но должен освободить их от иллюзий, что в действительности буду это делать. Конкретные события их жизни интересны мне не сами по себе, а только потому, что это проявления их эмоциональных подструктур и неких существенных для моей работы регулятивов внутрисемейных взаимоотношений.

Это действительно интересный парадокс! Я вхожу в круг общения с ними, не желая поддаваться соблазну ориентироваться исключительно на реальность. Семью же первоначально интересуют очень конкретные вещи: они хотят, чтобы я представил им решение каких-то конкретных жизненных проблем, обеспечил их волшебной палочкой, которая излечила бы их от всех болезней и т.д. Даже врач, живущий во мне, понимает, как все это нелепо. Часто в ответ на такой запрос я говорю, что моя волшебная палочка сломалась, когда любопытный четырехлетний малыш сорвал с нее звездочку. Никакие волшебные слова, хитроумные ухищрения или тренинги навыков общения не смогут превратить их в группу, постоянно пребывающую в состоянии эйфории. Жизнь действительно представляет собой борьбу и человеческие взаимоотношения, в том числе и внутрисемейные, в эту борьбу тесно включены. Никакой семье не удастся ее избежать.

Но это не безнадежно! Люди могут научиться жить более творчески и быть более близкими друг другу. Их уровень удовлетворенности жизнью и радости может быть повышен. Ключ же здесь лежит в способности переживать происходящие с ними события глубже и разнообразнее. Когда наш опыт переживания расширяется, наша жизнь становится богаче, даже в том случае, когда элементы внешней реальности остаются неизменными.

Несомненно, житейская ситуация тоже иногда меняется, и я, естественно, не против этих изменений. Совсем не против! Просто то, что я делаю с семьей, на самом деле не имеет прямого отношения к конкретным событиям их жизни. Однако, в то время как мы взаимодействуем в мире символов и непосредственного опыта, семья может приобрести для себя из полученного нашего совместного опыта то, что будет способствовать изменениям в их "житье-бытье". Я их не изменяю, но часто перемены в них действительно происходят.

Символический мир

Мы все пропускаем наш непосредственный опыт через относительно небольшое количество психологических построений, свойственных той или иной культуре, но сочетание этих построений, их богатство, или наоборот, бедность, в субъективном мире каждого конкретного индивида всегда уникально. Эскимос способен различать 17 разновидностей снега, а городской житель юга США – лишь один. То, как мы воспринимаем внешний мир, детерминируется нашей внутренней реальностью. Одна и та же симфония может быть воспринята и как одухотворяющая и как невыносимо скучная. Все зависит от уха слушателя.

В терапии, ориентированной на личностный рост, центральное место занимает увеличение значимости непосредственного опыта и расширение жизненных горизонтов. Мы организуем жизнь на основе нашей ограниченной картины мира. И чем богаче и разнообразнее наш внутренний мир, тем большим уровнем свободы и творчества мы обладаем. И если помочь семье расширить разнообразие ее символического мира, семья в целом и отдельные ее члены смогут сделать свою жизнь насыщеннее.

Существует несколько универсальных тем, которые рано или позно начинают обсуждать все люди. Одиночество, гнев, секс, смерть – лишь часть из них. Все мы несем в себе наклонности к убийству, самоубийству, обладаем примитивными сексуальными импульсами, и это тесно вплетено в саму ткань человеческого существования. Очень большая часть нашего внутреннего мира связана с этими темами, однако многие его проявления смоделированы нами так, чтобы оставаться в рамках социально приемлемого поведения. Наша культура подавляет выражение примитивных чувств, понуждая контролировать их. Однако, несмотря на социальные предписания, они активно действуют в качестве составной части внутреннего мира индивида и накладывают отпечаток на большинство, а возможно, и на все наши конкретные жизненные проявления. На скрытом от внешнего наблюдателя уровне примитивных импульсов времени не существует: прошлое, настоящее и будущее здесь совмещены.

Мир примитивных импульсов не только всеобъемлющий, но еще еще и многоуровневый. Символы изменяются от абсолютно универсальных до полностью идеографических, сохраняющихся лишь на уровне индивидуальной человеческой психики. Проявления нашей базисной импульсивной жизни едины для всех культур и находят сходное выражение. В качестве примера можно привести сексуальные символы, скрежетание зубами в гневе, отчаянный взгляд одиночества, ужас соприкосновения со смертью – это известно всем без исключения людям. В то же время каждая культура может накладывать свой специфический отпечаток на систему представлений тех, кто к ней принадлежит: существуют сотни вариантов эдипова комплекса, хотя он и универсален для всех культур. Каждое сообщество людей может обладать своим собственным способом выражения дружеских чувств, празднования дней рождения, совершеннолетия, скорби по поводу смерти близких и т.д.

Каждый элемент культурной символики, присущий данному сообществу, находит свое особое воплощение в каждой конкретной семье. Например, универсальный для американской культуры инстинкт выживания, зафиксированный в мифе о человеке, сотворившем самого себя, получает более индивидуальную окраску в интерпретациях конкретных американских семей подобно следующей: "Мы – Смиты, и это значит, что мы никогда не просим милостыню. Свою ношу мы всегда несем сами". Таким образом, в этой семье представлен особый способ выражения универсального американского мифа о выживании в свободном обществе посредством индивидуальных достижений.

В некоторых семьях, с которыми мы работали, этот базисный всеамериканский инстинкт выживания трансформировался в неуправляемую потребность достижений… в установку людей, просто-напросто помешавшихся на работе. Они добиваются успехов за счет потерь в сфере межличностных отношений, в результате чего получают “на выходе” большой счет в банке и опустошенную личную жизнь. Другие могут стремиться к более сбалансированной жизни, но вместе с тем чувствовать себя неполноценными из-за отсутствия каких-либо осязаемых успехов. Разнообразие здесь бесконечно.

Способы, которыми конкретная семья воспроизводит свой символический мир, изменяются во времени, но обычно сохраняют свои существенные компоненты, и один из путей их выявления – взглянуть на межличностные внутрисемейные ритуалы в ситуации, когда семья физически оказывается вместе: что происходит утром, когда все встают и расходятся по своим делам, как они собираются к обеду и ведут себя за столом, как организуют свой отдых – все это может дать существенную информацию о том, как устроен их мир.

Соответствует ли отец принятому в данной культуре образцу сильного человека, а мать – образцу человека заботящегося? Как здесь выражаются и проявляются представления о мужественности и женственности? Есть ли у семьи власть над входящим в нее индивидом и какая именно? Как у них обсуждается проблема “принадлежность-отделение”? Система символических представлений семьи здесь как на ладони, и через ответы на эти вопросы можно адекватно представить себе, что представляет собой данная семья.

Взгляд вовнутрь

В действительности существует только один способ понять сложный мир импульсов и символов, и этот способ заключается в том, чтобы заглянуть внутрь себя. Только тогда, когда вы сможете идентифицировать базисные импульсы внутри себя, вы по-настоящему убедитесь в их существовании. Они становятся реальными только когда вы откроете их в себе, а до этого остаются лишь более или менее изящными теориями, не имеющими для вас ровно никакой ценности. Мне кажется, что это определение работает и в обратном направлении. Если вы не находите символы и импульсы внутри себя, то для практических целей они как бы и не существуют. Например, если вы никогда не открывали в себе наклонностей к убийству, то вряд ли сможете понять, что они на самом деле бывают у "нормальных" людей. Ведь согласно общепринятым социальным нормам каждый, кто верит в существование таких импульсов, по определению может считаться ненормальным.

Мои же ценности прямо противоположны – я считаю, что в проявлениях собственно человеческого, кипящих внутри нас, заложено очень много негативных импульсов и на этом уровне мы все убийцы, все боремся со своими суицидальными наклонностями, все имеем инцестуальные фантазии, и мысль о смерти у всех нас без исключения вызывает ужас. И не замечать этих простых фактов жизни – значит запечатать и не давать проявляться части нашей собственно человеческой сущности.

Осознание вашего собственного мира символов и импульсов – необходимое условие развития способности видеть и понимать такой мир у других, и в той степени, в которой вы можете стать лицом к лицу с этим миром в себе самом, вы сумеете применить эту способность к миру символов и импульсов других людей.

Символический подход,

основанный на личностном опыте

Теория символико-экспериентальной * терапии основывается на том факте, что когда мы думаем и говорим о каких-то вещах на одном определенном уровне, живем мы совсем на другой “территории”. Таким образом, символическая терапия сразу же обращается к этой реальности, а не остается в знакомой психологам области аргументации, речи, мышления. Это терапия, в которой вы не имеете дело с информацией как таковой, так как информацией, по сути дела, здесь является вся семья. Это не процесс обучения в собственном смысле слова. В голову приходит старая поговорка: "Тому, что действительно стоит знать, нельзя обучиться". Это и не тренинг социальной адаптации. Символическая терапия состоит из усилий, направленных на взаимодействие с системами представлений, скрытыми за тем, что было сказано, и включает в себя собирание осколков и фрагментов символов, которые вы обнаружили, либо интуитивно ощутили. Каждый из этих кусочков представляет собой совершенно иную область инфраструктуры, которая, подобно подземным коммуникациям большого города, проходит под поверхностью нашей реальной жизни.

Суть этого процесса представляется мне как попытки проникновения в мир гораздо более целостный, чем тот, с которым связано наше житейское мышление – и мышление как таковое. По сути дела, это что-то вроде распространения старых гештальт-паттернов, включающих в себя телесные движения, телесные ощущения и более общий процесс осознания. Я это вижу как часть постепенно развертывающегося эволюционного процесса, уходящего от фрейдовского понимания внутрипсихического к моделям межличностной терапии и картине мира, основанной на идее взаимодействия.

В центре символической терапии лежит представление о том, что в жизни имеется определенное число универсальных вопросов, настолько нагруженных символико-импульсивным содержанием, что мы можем иметь с ними дело лишь в завуалированном, замаскированном виде. На поверхностных уровнях встречаться с ними очень страшно, однако они позволяют проникнуть на глубинные уровни нашей жизни.

Таким образом, символическая терапия направлена на то, чтобы помочь людям чувствовать себя более комфортно при взаимодействии с миром своих символов и импульсов, меньше пугаться их, более полно включать их в свою реальную жизнь. Мира символов и импульсов не надо избегать. Вы не можете от него скрыться!

Единственный честный способ сподвигнуть людей заглянуть в лицо такой страшной на первый взгляд территории – использовать самого себя. Терапевт должен быть готов раскрыть некоторую часть своего собственного символического опыта, обнаружить свои личностные представления и систему верований, намекнуть на существование каких-то своих глубинных инфраструктур. Если вы осмелитесь предъявить семье фрагменты своего символического мира, они уйдут от вас, унося с собой частички вас в себе, и когда столкнутся с этими частичками позднее, то должны будут самостоятельно решить, что с ними делать. Они свободны осуществлять любые переносы, в зависимости о того, какой отзвук это будет находить в них самих.

Семья может соблазниться заглянуть в ваш внутренний мир, когда вы будете говорить о ваших слабостях и о том, что вы отнюдь не являетесь совершенным существом, или же будете демонстрировать свою несвободу, страх или смущение. Этот подход, который я называю образно-зеркальным, задуман для того, чтобы они получили возможность исследовать и даже открыть свою систему убеждений и верований, свою инфраструктуру. Если в личностной перспективе высветить женственность у мужчин, мужские черты у женщин, инфантильность, которую ощущают все взрослые, то это несомненно может привести к личностному росту. Все эти области внутренней жизни, о которых люди обычно вслух не говорят и даже не думают (может быть, потому что они сверхзначимы), должны быть вынесены на поверхность.

Один из самых волнующих аспектов этой работы состоит в открытии, что с развитием терапевтического процесса мы все более и более свободно включаемся в такой символический обмен, который становится опытом, стимулирующим и наш собственный рост. Мне часто кажется, что чем больше я получаю для себя из нашего совместного опыта, тем больше могут получить и они. Результат встречи наших символических миров может быть воистину очень волнующим: мы все становимся пациентами по отношению к данному событию.

Один из классических примеров символической терапии – то, как она обходится с темой смерти. Смерть терапевта, смерть члена семьи, смерть как универсальный общечеловеческий феномен, ее неизбежность… Все мы хотели бы, чтобы время остановилось, хотели бы жить вечно и навсегда сохраниться в памяти будущих поколений. В культурной среде, которая тщательно пытается деперсонализировать смерть, всячески стремится ее завуалировать, опыт мужественного осмысления факта неизбежности смерти может оказаться очень глубоким и существенным. Идея о том, что только осознав факт неизбежности своей собственной смерти, ты можешь стать действительно свободным человеком, очень часто оказывается в личностной перспективе чрезвычайно важной.

То же можно сказать и о темах безумия, суицидов, убийства, секса и т.д. Например, я часто говорю членам семьи: "Если бы вы действительно сошли с ума, то как бы все происходило? Взяли бы ружье, взобрались на башню и тренировались бы в стрельбе по человеческим мишеням? Убежали бы в лес, чтобы стать деревом? Как бы на самом деле выглядело ваше безумие?" Задавая такие вопросы, я поощряю внешнее выражение их внутренней жизни тем способом, который не угрожает разрушениями. Это возможность посмотреть на собственный мир импульсов без страха, что он действительно возьмет над вами верх. Став лицом к лицу со своими импульсами, человек начинает их интегрировать, а не сохранять в изолированном и первозданном виде. Старания изолировать импульсы обычно приводят к их усилению, часто до такой степени, что когда они получают возможность выйти наружу, то имеют больше шансов оказаться неконтролируемыми и взрывоопасными.

Попытки изучения данного вопроса убедили меня, что лучше, если весь символический груз человека не выходит на поверхность внезапно и сразу, проявляется маленькими порциями. Например, если попросить молодую жену поделиться замыслами убить своего мужа, значит очень расстроить ее. Уместнее спросить, не думала ли она когда-нибудь, что пересолить суп – хороший способ отомстить мужу или даже от него избавиться.

Для того чтобы помочь им открыть такие “неизведанные земли”, я делюсь своими ассоциациями или же понуждаю проигрывать полярные оппозиции к тем точкам зрения, с которыми они приходят. Например, я могу спросить мужа, утверждающего, что он настолько любит свою жену, что умрет, если та его бросит: "Могли бы вы решиться на убийство, если бы знали, что это единственный способ избавиться от тирании?" А жене, утверждающей, что любит своего мужа настолько, что не решается когда-либо критиковать его, я говорю: "Это абсолютно ошибочно".

В этих примерах я стремился разрушить общепринятую установку на противопоставление любви и ненависти. Мне хочется, чтобы они представляли себе эти чувства как сопряженные. Если у вас есть одно из них, тут же присутствует и другое. Когда искусственное противопоставление этих эмоций устраняется и преодолеваются сложности, возникшие из-за самого обсуждения подобной темы, появляется основа для более интимных, открытых и честных взаимоотношений. Я хочу сподвигнуть их как бы к переезду на совсем новую территорию, на которой их старый уровень жизни и размышлений о ней отнюдь не является достаточным. Испытывая разрушающие влияния со стороны моей системы ценностей, они могут стать свободными, чтобы в еще большей степени ощущать воздействие своего символического мира, приобретая таким образом все больше собственно человеческих качеств.

Часто я пытаюсь расширить симптоматику, с которой приходит семья, распространяя ее на предыдущие поколения – дедов. Другим методом является опробование ее надежности на последующих поколениях – детях. Делая предположение о том, что симптомы проходят сквозь поколения предков и потомков, я хочу помочь им осознать тот богатый символический мир, который имеется в их расширенной семье.

Если сейчас в семье десять детей, я хочу, чтобы все они знали, что решение о размере семьи, которое примет следующее поколение, зависит от качества сегодняшнего семейного опыта проживания. Последующее поколение может стремиться к родительскому рекорду, а может, и наоборот отказываться иметь детей вообще. Моделирование здесь может носить как позитивный, так и негативный характер. Обычно оно содержит элементы как одного, так и другого. Точно так же и семейные мифы по поводу родительства, супружеской жизни и т.д. очень тесно переплетаются друг с другом.

Поддержка членов семьи в стремлении меньше подавлять друг друга также может способствовать росту. Часто на встречах я придирчив по поводу гибкости ролевого поведения у различных членов семьи. Задавая отцу вопрос, когда в последний раз он чувствовал себя достаточно безопасно, чтобы позволить своему шестилетнему сыну разлить в чашки молоко, или руководить молитвой, или же самому решить, какие телевизионные программы смотреть семье, я ввожу в семейную систему представления об изменениях. Это работает и в обратном направлении: может ли отец стать на время маленьким, болтать, как это делает ребенок, в то время как его 4-5-летние дети будут играть в родителей. Такие ролевые перевертыши могут оказывать освобождающее действие на всех членов семьи.

Замешательство

Один из главных принципов работы с символами – помочь людям расширить сферу своего жизненного опыта, открыть для них более широкую область жизнедеятельности. Для того чтобы разбить установившееся отношение к жизни, обычно требуется поставить под вопрос их актуальную перспективу, нужен опыт "распрограммирования". Один из самых эффективных путей – использовать замешательство. Мне нужно разрушить их простую жизненную перспективу, их уверенность в заведенном порядке вещей. Когда ясность дихотомии "правильно-неправильно" будет подвергнута сомнению, для семьи откроется совершенно новый мир, где не останется места для абсолютной уверенности, но будет достаточно пространства для выбора, ответственности и разнообразия ценностей. Я опять готов принять участие в опыте, который должен их потрясти и удивить до такой степени, чтобы они смогли освободиться от гипнотического влияния тех семей, из которых вышли.

Замешательство представляет собой один из самых эффективных путей символического вскрытия инфраструктуры семьи. Что бы какой-нибудь член семьи ни сказал в данный момент встречи, я должен быть всегда в состоянии так изменить, переопределить и даже исказить его высказывание, чтобы открыть для них новые возможности и обстоятельства для исследования, изучения новых жизненных пространств. В худшем случае они останутся наедине с замешательством, которое, вследствие своей универсальности, нельзя так уж легко отбросить.

Я могу сказать стремящемуся быть ребенком мужу: "Я тоже скучаю по своей мамочке". Даже в том случае, если эта тема не найдет никакого продолжения, мое высказывание может иметь значимый эффект. Причем я не даю здесь ему никакой информации, которую можно было бы опровергнуть, просто оставляю его застрявшим на этом высказывании.

Один из лучших способов привести семью в целебное замешательство – свободно оперировать своими представлениями о человеческой природе и сущности внутрисемейных взаимоотношений. Умышленно сконцентрировавшись на том, что всем семьям присущи какие-то общие черты, вы не будете больше скованы запретами. Вы будете готовы к “танцу” с семьей, если только предположите вслух, что все их стрессы, болезни, вся патология универсальны, что все это можно увидеть в любой семье. Хотя в некоторых семьях что-то может быть и сокрыто, в действительности оно несомненно существует. Способность терапевта основываться на такого рода универсалиях, хотя их существование в конкретной семье далеко не очевидно, очень существенна, так как позволяет оперировать на уровне предположений. В то время как семья остается связанной реальностью, вы проникаете на уровень инфраструктур психической жизни. Несоответствие друг другу ваших уровней оперирования может привести к замешательству, гораздо более полезному для семьи и способствующему ее росту, чем любой компонент традиционной психотерапевтической работы, который легко соотносится с обычно запрограммированным для данной семьи мыслительным процессом. Замешательство составляет суть любого процесса обучения новому и освобождения от усвоенных ранее неадекватных схем, и если не будет замешательства, не будет ни прогресса, ни каких бы то ни было изменений. До тех пор, пока вы не порвете со своими паттернами, вы не сможете выбраться из той же обыденной колеи. Жизнь продолжается, когда привычный образ жизни умирает.

Все работающие с семьями заинтересованы в том, чтобы дать семье импульс такого рода, который имел бы универсальное значение для всех членов семьи, действительно способствовал бы изменениям, а не оказался лишь верчением колес вхолостую, движением без цели. Работа с миром символов важна потому, что этот мир связывает все явления жизни семьи и ее членов и рост в данной специфической области может задавать импульс к развитию всего остального.

Но имейте в виду, что результат появится не сразу. Для развертывания мира символических представлений и его выражения в контексте реальности может понадобиться определенное время. Поскольку мои усилия не направлены к поведенческим изменениям, а предполагают личностный рост, конкретные поведенческие проявления членов семьи могут быть обманчивыми, и я надеюсь, что они смогут найти способ личностного самовыражения и не ограничатся изменениями в поведении.

Для описания происходящего я использую термин "засевание подсознания". Я рассматриваю мой вклад в семью как высевание семян в поле. Если семена достаточно морозоустойчивы, поле достаточно плодородно, а условия созревания нормальны, семена могут прорасти и развиться. Если мои усилия и усилия семьи соответствуют друг другу и наше общение эффективно, семена развиваются хорошо и урожай обещает быть богатым. Если же что-то не складывается, они не развиваются совсем. Однако это будет их урожай, а не мой, и они будут иметь на него все права. Если же мой вклад будет ориентирован на результат, они не смогут почувствовать себя его владельцами.

Другой компонент "засевания подсознания" состоит вот в чем: чтобы “посеять семена”, мне нет нужды вести баталии с ними на уровне сознания. Я скрываюсь на уровне предположений, и это не вызывает вопросов для дискуссий. Поскольку мне не нужно убеждать их в правильности моих интерпретаций, я не соблазняю их и оспаривать мою точку зрения.

Мне нет нужды разыгрывать традиционную козырную карту психотерапевта, наклеивая ярлык "сопротивление" на любое несогласие со мной. Не имея возможности обсуждать, кто же из нас прав, они остаются наедине со своим собственным опытом, на который в данной ситуации не могут не обратить внимания – ведь интеллектуальной дискуссии, которую они считали бы для себя выигранной, здесь просто-напросто не было.

Существует много способов использовать выгоду от замешательства, дезориентации непосредственно на терапевтических встречах. Мой любимый способ – играть со смешением ролей. Я переименовываю образцы общения, которые наблюдаю, предлагая участникам беседы сыграть не свои роли. Например, я говорю маленькому мальчику, ругающему маму за то, что она не держит своего слова: "Давай посмотрим, что бы было, если бы ты стал маминым папой,… своим собственным дедушкой?… Что бы ты сделал с ней, чтобы ее исправить?". Или жене, которая подчиняется своему часто выходящему из себя мужу: "Вы знаете, я держу пари – он бывает столь безумным только потому, что вы для него недостаточно хорошая мамочка". Эта игра с ролями, которая может на первый взгляд показаться глупой, часто оказывается очень существенной, особенно тогда, когда они решат, что пришло время жить по-иному.

Другой путь к достижению этой же цели – предъявить семье цепочку смехотворных "решений", когда они просят дать какой-то определенный ответ по поводу их проблем. Это сталкивает их с потребностью быть ответственными за самих себя, вместо того чтобы относиться ко мне так, как будто у меня есть решение, и я не буду его выпускать из рук до тех пор, пока они хитростью и обманом не отберут его у меня. Использование слов с двойным значением и необычных фраз тоже может оказаться очень существенным. Смешение буквального и контекстуального смыслов также может обнаружить какие-то скрытые основы их взаимоотношений. Например, на первой встрече муж проклинал жену за то, что та не купила ему к Рождеству зажигалку для камина. Он был зол особенно потому, что она купила такую зажигалку брату и отцу, а о нем забыла. Когда она возразила ему, что не очень прилично сейчас говорить ей об этом, я прокомментировал ситуацию следующим образом: "Вы знаете, мне пришла в голову странная идея. Когда вы говорили, у меня упорно возникал образ зажигалки для камина как вещи с сексуальным подтекстом". После этого оба они рассмеялись и со смущенным видом признались, что настоящая причина их посещения – сексуальные проблемы. Оказалось, что на протяжении многих лет жена симулировала оргазм и только недавно дала знать об этом мужу, которому на самом деле нужна зажигалка, но только не для камина.

Я стремлюсь также использовать аффективно нагруженные слова, чтобы привлечь внимание и специально подчеркнуть те или иные вопросы. Временами преувеличение значения тех или иных тем является единственным способом вытащить их на поверхность. Обвинение кого-то во лжи или в бесчестности может оказаться необходимым для того, чтобы спровоцировать ответную реакцию. Спрашивая с улыбкой, где они приобрели столь изысканную привычку избегать проблем, мы можем вызвать цепную реакцию развития семьи.

Дети часто приходят в восторг от моих рассказов о том, что я делал, когда был маленькой девочкой. Они могут наслаждаться сказанной глупостью и нередко дают своим родителям уроки расслабления, очень важные для них. Только те взрослые, которые несут в себе слишком много детскости, рассматривают себя очень серьезно.

Опыт

Я еще не встречал человека, который был бы способен к эмоциональному росту через интеллектуальное обучение: настоящий эмоциональный рост возможен только как результат опыта. Следующий плакат на заднем стекле моей машины будет гласить: "Ничему из того, что действительно нужно узнать, нельзя обучиться". Я считаю, что рекомендации, предложения, все когнитивные вклады, характеризующие процесс обучения, не имеют никакого отношения к личностному росту. Более того, они часто даже затрудняют его.

Понимание и открытие возникают как результаты некоторого непосредственного опыта, а не как его предвестники. Как сказал Кьеркегор: "Мы проживаем наши жизни из настоящего в будущее, а понимаем их в обратном направлении". Если мы выиграем от того, что вновь откроем колесо, то нам необходимо открыть его. Наиболее убедительно это можно показать на примере обучения родительству. До тех пор, пока у меня не появились собственные дети, я, казалось, знал абсолютно все о воспитании детей. Но когда однажды я стал отцом, мое знание разрушилось и начался настоящий процесс обучения – через собственный опыт.

Рост

Один из способов, который помогает мне определить рост семей в процессе терапевтической работы – их возрастающая терпимость к абсурдности жизни. Они обретают способность преодолевать ту боль, которую прежде считали непереносимой. И даже то, что жизнь все еще остается наполненной болью, не мешает им продолжать жить.

Они могут теперь заглянуть в лицо своим страхам и ослабить их мертвую хватку. Говорят, что алкоголики пьют потому, что боятся, что им станет страшно. Но когда вы станете лицом к лицу с обуревающим вас ужасом, вы сможете свободно жить, не стремясь постоянно от него сбежать.

Возможно, самый лучший способ объяснения роста – это мыслить о нем в терминах достижения баланса между отделением и объединением. Рост представляет собой проходящий на протяжении всей человеческой жизни процесс непрерывного стремления к достижению как большего уровня объединения, так и большего уровня отделения. Потоки туда и обратно создают необходимую гибкость в оперировании обеими тенденциями. Чем больше у вас будет смелости, чтобы принадлежать группе, тем больше у вас будет свободы стать независимым от нее. Чем более вы способны к отделению, тем больше у вас свободы в объединении.

5. СТАНОВИМСЯ В ЛИЧНОСТНУЮ

ПОЗИЦИЮ: БРОСАЕМ ВЫЗОВ

ЖЕСТКОСТИ И ПРОКЛАДЫВАЕМ

ДОРОЖКИ

Как только вы завершили первоначальное знакомство и приступаете к формулировке исходной стратегии, природа терапевтического процесса начинает меняться. В то время как первое “свидание” часто бывает окрашено иллюзией быстрого излечения, с которой приходит семья, на следующем перспектива меняется. Вы становитесь для них в реальной личностью, а не плоским образом гуру. На этом этапе я веду развивающуюся суперсистему “терапевт-семья” в направлении большей честности и открытости. Я хочу, чтобы сама эта система тоже была личностно окрашенной.

При этом я реагирую на действия семьи как можно более личностно, и сама беседа тоже, естественно, движется в этом направлении. Однако здесь есть один забавный парадокс. Ничего существенного не происходит, если я сознательно и намеренно стремлюсь реагировать более личностно, чтобы сделать более личностным и их поведение. Забота, идущая “от головы”, от разумного анализа, здесь не работает, она должна проистекать из моей развивающейся способности чувствовать их боль и соответствующим образом относиться к борьбе, которую они ведут. “Стремлюсь реагировать более личностно” – звучит как раз очень надуманно, от головы. Проблема, собственно, заключается в том, чтобы в вас было больше жизни. Если я действительно прочувствовую их настоящую боль и осознаю ее личностный смысл, тогда я подсознательно буду чувствителен к тому, что происходит вокруг. Моя ответственность перед семьей заключается в том, чтобы реагировать на их поведение настолько личностно, насколько смогу. Это отличается от моей ответственности за них или просто от реакций на их поведение. Я не только действую в ответ на их действия, но и даю им представление о моем внутреннем мире. Другими словами, они могут вступать во взаимодействие с моим опытом, а не только ощущать обратную связь на свое поведение.

Например, на каком-то этапе второй сессии я часто делаю следующие замечания:

“Послушайте, ребята, меня беспокоит то, что сейчас здесь происходит. Больше 20 минут я сижу здесь, совсем не ощущая той боли, которую вы испытываете. Мы должны суметь найти выход из этого безобразия, в противном случае, я буду совершенно бесполезен для вас. Я бы хотел, чтобы вы помогли мне почувствовать себя более включенным в вашу ситуацию”.

“О, как страшно! Как вы сейчас посмотрели на вашего мужа! Я убежден в том, что вы действительно можете проткнуть его ножом, если он еще раз осмелится вас ударить. А вы что думаете по этому поводу, Джим? Преодолела ли она в себе качество быть никем?”

“Знаете, Джилл, то, что Лэрри столь бурно прореагировал на ваше высказывание о том, что вы одиноки, заставляет меня думать, что он действительно вас любит. Чувствуете ли вы когда-либо что-то подобное? Быть может, он ощущает себя настолько несостоятельным, что вымещает эту несостоятельность на вас?”

Бросить семье вызов, ведущий к росту

Когда мы встретились на следующее утро, семья уже восстановила свое самообладание. Вместе с тем новый день принес некоторый привкус эксперимента и неопределенности. Как нам удастся начать беседу? Кто возьмет на себя лидерство? Каковы наши ожидания? Этот период является очень важным. Существенно, чтобы именно они взяли на себя ответственность за встречу со мной. Если я сам предложу им тему для обсуждения, чтобы уменьшить напряжение, то это уведет их от важного опыта принятия на себя ответственности за свою собственную жизнь.

Через несколько минут Ванесса нарушила молчание и предложила поговорить о том, что ее родители пытаются поставить собственных детей в родительскую позицию по отношению к себе. Хоть начало было и медленным, усилия с их стороны предпринимались значительные. Ниточка разговора стала раскручиваться вокруг просьбы Мамы к Марле помочь ей решить, какую одежду взять с собой на три дня общения с терапевтом. Потом она сказала, что забыла свою ночную рубашку и пижаму своего мужа, и как только она произнесла эти слова, у меня в голове возник визуальный образ обнаженных Мамы и Папы, роющихся в чемоданах.

Разговор о ночной рубашке и мои ассоциации по этому поводу оказались достаточными для того, чтобы я приклеился к сексуальному подтексту данной ситуации. В довольно издевательской манере я прямо перевел разговор на тему сексуальности с намерением сделать открытыми скрытые намеки, что дало возможность более четко сфокусироваться на этом эмоционально нагруженном вопросе.

Ванесса (Ван): Марла сказала сегодня утром, что ты хотела… что ты складывала вещи в чемодан и хотела узнать, какую одежду взять. Ты спрашивала Марлу?

М: Да, я не знала что взять с собой. Во всяком случае, я забыла свою ночную рубашку и не взяла его пижаму.

К: Вы не взяли его пижаму тоже? Да ребята, у вас будут трудности. Что вы будете делать сегодня ночью? Придется вам потребовать себе отдельные комнаты.

(Смех)

Здесь меня поразил сексуальный подтекст ситуации и моя реплика представляет собой реакцию на это чувство. Я дразню их по поводу желания быть обнаженными вместе и одновременно действовать как бы невинно.

К: Проблемы старшего поколения становятся все более сложными.

М: Конечно, так оно и есть! Ужасно!

Реплика Мамы свидетельствует о том, что здесь как раз и зарыта собака. Ее способность смеяться над собой, выразившаяся в подчеркивании слова "ужасно", по сути дела, является разрешением продолжать обсуждение темы сексуальности.

Ван: Я думаю, что это неизбежно.

К: Очень хорошо, что она призналась в этом перед вами. Сексуальное воспитание вообще получить очень трудно, особенно от собственной матери.

М: Это лишь с одной стороны… Когда я была беременна Марлой, я пыталась кое-что рассказать им о младенцах, не знаю, было ли этого достаточно.

К: Он (Папа), наверное, говорил им, что это происходит так же, как у коров.

М: Я не говорила им такого.

Марла (Мар): Да, коровы и быки.

М: Я рассказывала им больше о родах, а не о том, как нечто оказывается внутри.

Дор: Ты показывала нам какие-то книги.

М: Да, я заказала книги, но они оказались такими сложными, что я не могла даже… Я засунула их куда-то на полку. Но у нас действительно были книги.

К: Если бы у вас возник сексуальный голод, вы могли взять лестницу и добраться к той полке.

(Смех)

Дор: Если очень-очень будешь в этом нуждаться!

К: Во всяком случае в магазине на углу такую литературу всегда можно найти.

(Молчание)

Это резкое неловкое молчание свидетельствовало о том, что их комфорт по отношению к теме сексуальности резко снизился. Здесь им нужно решить, идти дальше или остановиться.

Сконцентрировавшись на теме сексуальности, Ванесса взяла на себя риск более открытого личностного поведения. Это хороший пример того, что я называю "засевать бессознательное". Помогая стать лицом к лицу с сексуальным подтекстом их поведения, я даю им знать, что понимаю, в чем именно состоит реальная проблема. Я хочу лишь приоткрыть ее, но излишне не нажимать, подобно человеку, болезненное любопытство которого удовлетворяется за счет созерцания эротических сцен. Выбор на их стороне.

Ван: Для меня это очень трудная тема.

К: Сексуальное воспитание?

Ван: Да, вообще все, что связано с сексом и любовью. У меня они разделены… Я не знаю. Какая-то двойственность в представлении об этом. С одной стороны, все, что сопряжено с женитьбой и детьми – болезненно, трудно и серьезно. Ты погрязаешь здесь целиком, и я совсем не хочу иметь с этим дело. С другой стороны, сам по себе секс – всегда удовольствие и свежесть, и это значит, что незамужней быть хорошо. Две стороны, совершенно не похожие друг на друга. Когда я начинаю думать о замужестве, у меня возникают самые мрачные предчувствия. Мне трудно найти для себя подходящего партнера и я не знаю, что на самом деле происходит: выбираю ли я неподходящего человека или повторяю раз за разом ту же самую свою проблему. Меня это очень беспокоит.

К: Ты беспокоишься по поводу того, что у тебя никогда не получится сделать это?

(Смех)

Использование двусмысленных высказываний часто приводит к взаимному непониманию, замешательству. Такой комментарий может привести к еще большему развитию свободы и открытости. В этой ситуации вся семья как бы включается в игру на основе моего высказывания "сделать это".

Примечания:

Все: Да!

К: Изменилось ли что-то? Я помню, что Мама была зла на Папу. Сейчас мне кажется, что она все еще сердится на него за то, что он недостаточно близок и человечен по отношению к ней. Однако ощущается, что в ее словах гораздо больше нежности.

Ван: Я могу сказать, как я все это чувствую. Я была довольно сердита на тебя, Папа, три или четыре года назад за многие вещи, которые ты делал, или наоборот, не делал. Сейчас мне кажется, что я принимаю тебя больше. Осознаю, что я все еще недостаточно близка к тебе, но это отнюдь не гнев. Скорее какая-то дистанция.

К: Сейчас тебе хочется быть ближе, но ты еще не добилась этого. А раньше ты этого просто не хотела.

И еще одно изменение стало очевидным. Сейчас Ванесса в большей степени способна принять своего отца как личность, а не как носителя какой-то определенной роли. Она хочет с ним каких-то взаимоотношений, а не только стремиться убежать от тирании.

Г: Я сейчас стала ближе к моим родителям. Раньше я на него немного сердилась, но не сейчас.

К концу сессии я сделал еще одно открытое предложение – дать им возможность высказаться по поводу того, как семья изменилась.

К: Итак, кто еще хочет что-то сказать?

Ван: Я думаю, что наши беседы способствовали тому, что мы стали ближе друг к другу. Я могу это видеть на примере Папы и Мамы. Особенно с тех пор, как вы переехали в этот новый дом. Похоже на то, что в ваших взаимоотношениях появилось новое дыхание, вы как бы начинаете сначала.

М: Да, когда детей нет рядом, возможно что-нибудь и получится.

Мама использует возможность поделиться фундаментальным изменением в ее взгляде на мир. Она предполагает, что когда дети наконец разъехались, она и Джон смогут решить, что им пора улучшить их взаимоотношения. Здесь есть даже намек на то, что эти взаимоотношения ей, в общем-то, нравятся. Возможно, что теперь-то она преодолела в себе качество быть “никем”.

Ван: Я думаю, что все это поможет в моей личной жизни. Люди, которых я сейчас выбираю, самые разные. Думаю, что сессии в этом отношении оказались для меня очень полезными.

К: У меня такое чувство, что у вас появилось нечто новое – то, что вы стали более серьезными. Раньше мне казалось, что вы как бы все время смеетесь над собой.

Ван: Да, я чувствую себя более серьезной.

К: Я вижу большее стремление к тому, чтобы жить смелее, не бояться отдать жизни всего себя.

Это одна из действительно значимых целей терапии – освободить людей до такой степени, чтобы они могли жить полной жизнью. Реально постигать жизнь на своем опыте, а не только думать о ней.

Когда сессия закончилась, возникло чувство спокойствия, умиротворенности. Им не было страшно остаться наедине друг с другом. И я уже н был им нужен для поддержания мужества быть самими собой. Они сформировали устойчивую семейную систему и я оказался в большей мере вне ее, чем это было раньше.

Растущее чувство свободы и смелость членов семьи поражали. Они открыто обсуждали, общение друг с другом для них теперь удовольствие, а не тяжкая повинность. Они сами развили в себе способность находиться рядом друг с другом! Наблюдать жизнь и реагировать на нее личностно и с заботой о ближнем.

Когда терапия заканчивается, она не исчезает насовсем. Семья уносит в себе терапевта, а терапевт сохраняет семью внутри себя. Жизнь продолжается, и терапевт навсегда остается наедине с волнующим опытом включенности в трогательную ткань человеческих взаимоотношений.

“Танцы с семьей” – книга, которую я ждал годы. Для всякого, кого озадачивает подход Витакера, кого интригуют его парадоксы, раздражают “бессмыслицы”, увлекает странная магия его работы или просто интересует концепция, – это именно то, что нужно читать.

Случилось так, что я был в комнате наблюдателей за “односторонним зеркалом”, когда Витакер вел свой “танец” с представленной здесь семьей. Я наслаждался музыкой и синхронностью фигур их “танца”, но мне, наблюдателю за зеркалом, не дано было быть с ними вместе.

Книга дает такую возможность. Читайте ее.

Сальвадор Минухин,

доктор медицины

СОДЕРЖАНИЕ

“Не мир, но меч”. Предисловие Е.Л.Михайловой

Предисловие В. Бамберри

1. Начало работы с семьей

2. Личность терапевта: личностная интегрированность и структура профессиональной роли

3. Процесс семейной терапии: стратегически-административные аспекты и стадии терапии

4. Семейная терапия: символический подход, основанный на личностном опыте

5. Становимся на личностную позицию: бросаем вызов жесткости и прокладываем дорожки

6. Универсальная дилемма: отчаявшиеся мужчины и полные надежд женщины

7. Секрет несчастья: добиться того, чего тебе хочется

8. Забота, которая всегда с нами

9. Здоровая семья и нормальная патология

10. В каком направлении следует двигаться, чтобы расти? Три года спустя

Карл Витакер, Вильям Бамберри

ТАНЦЫ С СЕМЬЕЙ

Семейная терапия: символический подход,

основанный на личностном опыте

Перевод А.З.Шапиро

Научный редактор Е.Л.Михайлова

Литературный редактор Н.Н.Полянская

Редактор И.В.Тепикина

ЛР № 061743

М.: Независимая фирма “Класс”

ISBN 0-87630-496-X (USA)

ISBN 5- 86375-015-4 (PФ)

* В практике семейной терапии наличие в семье "козла отпущения" может выступать в качестве симптома. – Прим.научного редактора.

* Идентифицированный пациент – тот, кто с точки зрения семьи нуждается в помощи. – Прим. переводчика.

* В тексте книги удачно сопоставляются английские выражения "responsive to" (чувствительный к) и "responsible for"(ответственный за), с которыми К.Витакер играет, чтобы наглядно показать суть своего подхода к психотерапевтическому процессу.- Прим. переводчика.

* От “experiential” – основанный на непосредственном личностном опыте. Хотя этот термин употребляется в профессиональной литературе, мы сочли за лучшее в целом его избежать: слишком легка контаминация с “экспериментальным”. – Прим.научного редактора.