Прежде чем поставить вопрос, который, по моему мнению, является коренным вопросом в проблеме, стоящей перед нами, необходимо дать продуманное определение бессмертия. По-видимому, уже всем стало ясно, что я имею в виду личное бессмертие, то есть буквальное существование индивидуальной человеческой личности или сознания в течение неопределенного периода после смерти, причем его память и сознание тождества с самим собой в основном остаются ненарушенными. Иными словами, человек проснется в потусторонней жизни в значительной степени в таком же смысле, как человек просыпается каждый новый день здесь на земле. И в том, другом мире человек проснется, как и здесь, для новой деятельности среди друзей и семьи. Память там не сохранит всех подробностей прошлой жизни человека, так же как на земле он не все помнит изо дня в день или из десятилетия в десятилетие, но она сохранит достаточно, чтобы дать человеку определенное ощущение тождества и непрерывности. Это имеет коренное значение, ибо личность, которая не имеет сознательной связи ни с чем, что происходило раньше, со всех точек зрения будет другой личностью.

Лейбниц спрашивает: «Что хорошего, сударь, было бы, если бы вы стали китайским императором, при условии, что вы забудете, кем вы были? Разве это было бы не то же самое, как если бы бог в момент, когда он уничтожил вас, создал в Китае императора?» Никакие специальные психологические и метафизические определения индивидуальности или личности, хотя они могут иметь важное значение в споре за или против бессмертия, не меняют в сколько-нибудь серьезной степени значения бессмертия. В конечном счете можно считать личность чистой атомной силой, чистым духом, чистой психикой, чистым и нечистым чем угодно; и тем не менее будет правильно определять бессмертие так, как это сделано выше.

Все это не значит, что слово «бессмертие» как среди христиан, так и среди лиц иных убеждений не имеет других достойных быть отмеченными значений. Слово это иногда употреблялось в значении достижения на земле и в настоящее время некоторого вечного качества в жизни и в мышлении, причем «вечное» здесь означало независимое от времени и существования. Этого взгляда придерживались такие философы, как Спиноза и Сантаяна, и такое бессмертие часто называется идеальным бессмертием или, с сомнительной точностью, платоновским бессмертием. Часто это идеальное бессмертие сочетается с первичным значением действительной личной жизни после смерти. «Бессмертие» точно так же обозначало существование после смерти некой безличной психической сущности, которая поглощается неким Всем, или Абсолютом, или Богом. К этому понятию близко материальное, или химическое, бессмертие — поглощение природой элементов тела. Далее, есть историческое бессмертие, существующее вследствие необратимости прошедшего и постоянного места, которое каждая жизнь в силу необходимости занимает в простой истине существования и его последовательности; биологическое, или плазмическое, бессмертие, достигаемое через посредство детей и потомков; и социальное бессмертие, или бессмертие влияния, достигаемое благодаря длительной славе или бесконечному воздействию жизни человека на умы и поступки последующих поколений.

Более чуждым для нас является понятие бессмертия через перевоплощение на этой земле в будущих человеческих или других живых формах. Это учение часто фигурирует под именем метемпсихоза, или переселения душ; оно постулирует как последующее существование, так и предыдущее существование. Это учение, имевшее большое влияние у древних народов, таких, как греки и египтяне, и всегда составлявшее самую сердцевину буддийской и индуистской религий, еще и в настоящее время сохраняет свою власть над значительными массами населения Востока, а в недавнее время проникло с помощью теософов в Европу и Америку. Может быть, наименее значительным и наименее известным из всех является представление о бессмертии, состоящее в том, что все вещи возвращаются снова и снова во всей конкретности своего облика — учение о вечном круговороте, защищавшееся стоиками в древности и возрожденное в XIX столетии немецким философом Ницше.

Логически представляется возможным верить одновременно в несколько этих замещающих форм бессмертия. Например, нет никакой несогласованности между социальным, биологическим и материальным бессмертием. Ни один разумный человек не будет отвергать действительность материального бессмертия или социального и биологического бессмертия на время, в течение которого будет существовать вид «человек». Однако мы жизненно не заинтересованы в восьми второстепенных видах бессмертия, упоминавшихся выше, независимо от того, реальны они или нет. Главным и центральным вопросом, рассматриваемым в этой книге, является вопрос о бессмертии, обозначающем продолжение жизни индивидуальной личности после смерти. Именно таков смысл идеи бессмертия, которая оказывала такое сильное воздействие на людей Запада и значительной части Азии и Африки. Именно это значение было санкционировано учением и практикой христианской религии и других влиятельных религий. По этим различным причинам, когда я буду говорить о вторичных значениях слова «бессмертие», я буду употреблять соответствующие определительные прилагательные.

Хотя имеются разнообразные подходы к вопросу о бессмертии, основной вопрос заключается, как я полагаю, в отношении между телом, или физическим организмом, с одной стороны, и личностью, или душой, — с другой. Другие синонимы или почти синонимы для слова «личность» — это «сознание», «разум», «я», «дух», «психея» и «эго». Во избежание споров и путаницы я буду обычно употреблять слово «личность» в качестве определенного термина, обозначающего характерную духовную и эмоциональную деятельность человека. Многие мыслители решительно выступали против традиционных психологических и философских ассоциаций «душа» и «сознание» и доходили до того, что заявляли, будто эти термины вообще неприменимы к людям. Но никто еще не имел смелости и безрассудства утверждать, что нет такой вещи, как «личность». Однако я буду употреблять и слово «душа» наряду со словом «личность», когда речь будет идти о тех теориях, которые сами имеют обыкновение употреблять термин «душа». И я буду пользоваться термином «ум», говоря об интеллектуальной деятельности, которая составляет такую значительную часть жизни личности.[2]

Но какие бы слова мы ни употребляли, необходимо допустить различие между телом и личностью. Как мы отмечали в первой главе, смерть в этом отношении является непогрешимым свидетелем. Ведь в момент смерти тело — холодное, молчаливое, инертное — все еще есть, но личность полностью исчезла. Мертвое тело действительно совершенно отличается от живого тела. Если бы это было не так, не существовало бы и проблемы бессмертия. Да и живое спящее тело также абсолютно отлично от живого бодрствующего тела. Спящее тело всегда в какой-то степени активно, но то, что мы знаем как личность, за исключением случаев сновидений, во время сна покоится и на какой-то период находится в состоянии бессознательного отдыха. В таком же положении оказывается живое тело, когда находится под действием анестезирующих средств. Но люди вовсе не должны умирать, спать или подвергаться операции для того, чтобы ясно осознать различие между телом и личностью; они просто должны думать и чувствовать. Несомненно, имеется различие между физическим состоянием больного зуба, с одной стороны, и чувством боли, причиняемым им, и мыслями о лекарстве, которые этим состоянием вызываются, — с другой. Если бы не было этого различия, то не было бы такого явления, как сознательный опыт.

Однако, хотя здравый смысл и мудрая философия и проводят естественное различие между телом и личностью, они в то же время связывают эти два понятия самым тесным образом. Почти невозможно представить себе личность, лишенную тела. Когда мы думаем об отсутствующих лицах — будь то мертвые или живые, — мы неизменно представляем себе их естественные формы, их тела, благодаря которым мы только и знали их и воспринимали их личности. Фотографии являются нашими любимыми и наиболее живыми напоминаниями о них. Действие ассоциации настолько сильно, что мы, по крайней мере на время, склонны отождествлять мертвого человека с его телом. Действительно, для нас очень трудно прощаться с безжизненными формами наших близких; нам не хочется представлять себе их тела изуродованными, разрезанными или остающимися в шумном, чужом или неприглядном месте. Если человек умер далеко от дома или утонул, обычно прилагаются все усилия, чтобы привезти его тело домой или достать его из воды. Родственники тысяч американских солдат, убитых за границей во время первой и второй мировых войн, настаивали на том, чтобы их тела были привезены назад и погребены в США.

После похорон нашей первой инстинктивной мыслью при воспоминании об усопшем вполне может быть та мысль, что сам человек находится в гробу и в могиле. Поэтому кладбища, как известно, считаются излюбленным местом, посещаемым призраками. Даже самый закаленный неверующий может поддаться известному неприятному предчувствию при мысли провести ночь на кладбище. Когда мы думаем о нашей собственной смерти, а не о смерти другого, нам еще труднее оторвать личность от тела. Как сказал Лукреций много лет назад:

Ибо тому, кто живой представляет себе, что по смерти
Тело терзают его и птицы и дикие звери,
Жалко себя самого; он себя отделить не способен
И отрешиться вполне от простертого трупа: себя он
Видит лежащим пред ним, и свой придает ему чувства.

Мы знаем, далее, из повседневного опыта, как тесно личность фактически связана с нашим телом. Телесные изменения почти всегда неизменно влекут за собой духовные и эмоциональные изменения. Кофе возбуждает психику, кодеин обычно облегчает боль, алкоголь обычно снимает торможение. Сильный удар по голове может привести человека в бессознательное состояние или даже сделать его психически ненормальным. Личность чувствует себя хорошо, когда телу хорошо; она больна, когда больно тело. Прогулка, поездка верхом, катание на коньках — любое физическое упражнение на чистом и бодрящем воздухе может быстро увеличить жизненные силы; сидение в одном положении в течение слишком долгого времени в тесной и набитой людьми комнате подействует на темперамент самого радостного человека и притупит ум самого умного. Вместе с тем хорошо известно, что при некоторых обстоятельствах состояние психики человека может воздействовать на его телесное состояние в хорошую или дурную сторону. Очевидная истина, говорящая о влиянии духа на тело, была расширена «Христианской наукой»[3] так, что она вышла за всякие разумные пределы и стала основой новой религии. Но нам не нужно никакой религии, ни старой, ни новой, для того чтобы сказать, что тело и личность являются тесно связанными сущностями, влияющими друг на друга в каждом своем движении.

Мыслители, которые подчеркивали различие между телом и личностью и власть личности над телом, всячески старались доказать, что личность есть субстанция другого порядка, что это нематериальная или нефизическая душа, которая обитает в теле и использует его как свое орудие. Когда тело умирает, эта душа отделяется и может продолжать свое существование в другом месте; согласно некоторым воззрениям, она существовала и до того, как ее земное тело вообще стало существовать. В философской и психологической терминологии это учение о независимости личности получило название дуализма или платонизма. Обычно это учение связывается с далеко идущим метафизическим дуализмом, который делит все существующее на два царства — материю и дух. Но я намереваюсь употреблять слово «дуализм» не в философском, а главным образом в его психологическом смысле.

Другие мыслители, признавая различие между телом и личностью, утверждали, что личность представляет собой жизнь, функцию или деятельность тела. Это — действующее тело, живущее тело; точнее, это — тело, действующее и живущее определенным способом, тесно связанным с головным мозгом и с остальной центральной нервной системой. В целях удобства мы говорим и пишем об абстракции — личности; но фактически она может быть абстрагирована от человеческого тела не в большей степени, чем дыхание или пищеварение. Эта личность, таким образом, является качеством тела, а не независимо существующей вещью, точно так же как красный цвет является неотъемлемым качеством красной розы. Дух, как часть этой личности, находится в таком же отношении к телу; в самом деле, мудрого человека определяли как такого, который не знает разницы между своим духом и телом и не может сказать, где одно, а где другое. Такой личности было бы так же трудно существовать без тела, как пламени свечи гореть без его воскового основания.

В древности эта теория личности была наиболее убедительным образом изложена Аристотелем и Лукрецием. Она известна под различными названиями — «аристотелевская психология», «натуралистическая психология», «органическая психология» и «монистическая психология». Самым точным и значительным, по-моему, является последний термин — «монистическая[4] психология», означающий, что человек является неразделимым единством, охватывающим как тело, так и личность. Психологический монизм нельзя смешивать с философским значением «монизма» как великой метафизической или космологической системы.

Теперь становится ясным, каков основной вопрос, стоящий перед нами. Является ли связь между телом и личностью, известная нам в этой жизни, такой тесной, глубокой и коренной, что наиболее разумным, по-видимому, будет сделать заключение об их неразрывном единстве? Или эта связь настолько неопределенна, свободна и несущественна, что мы можем рассматривать личность как отделимую и в конечном счете независимую сущность? Иными словами, построено ли и воспитано ли человеческое «я» на основе живой плоти и крови, или же оно может каким-то образом, подобно капитану тонущего судна, продолжать свое существование и после уничтожения его жизненного товарищества с телесным организмом?

Этот вопрос, являющийся, в сущности, вопросом об отношении монистической психологии к дуалистической, конечно, не является единственно важным вопросом, затрагиваемым при изучении значения понятия смерти. Но мне этот вопрос кажется наиболее важным из всех. Можно без конца приводить метафизические и этические аргументы в пользу бессмертия, но все они окажутся маловажными, пока мы не поставим вышеуказанного вопроса. Ибо этот вопрос связан со всеми другими вопросами, относящимися к будущей жизни, и бросает на них яркий свет. Как бы ни изменялся подход к делу и терминология философии и науки, этот вопрос остается. Он настолько же реален сегодня, как и две тысячи четыреста лет назад, во времена Платона и Аристотеля. Его нельзя обойти — разве только словесно — с помощью каких-либо не имеющих отношения к делу определений тела или личности. И тело и личность можно определить как идеи в сознании бога или как ритмы в царстве материи, но основным вопросом остается вопрос о подлинном отношении между этими идеями или этими ритмами. Точно таким же образом идеи, составляющие содержание духовной жизни личности, могут быть определены как чистые и нематериальные сущности или как частицы физической энергии в ее наиболее утонченной форме, но для данного вопроса, вопроса о бессмертии, существенно то, насколько тесной является связь между личностью, у которой есть идеи, как бы их ни характеризовать, и ее телом.

Центральный вопрос в том виде, как он здесь поставлен, связан, далее, с вопросами о потустороннем существовании, которые на первый взгляд могут показаться независимыми от него. Среди этих производных вопросов очень важным является вопрос о том, будет ли личность функционировать в потусторонней жизни в качестве чистой души, лишенной плоти, не имеющей никакого сотрудничающего органа, через который она могла бы действовать, или же она и там будет нуждаться в неком телесном орудии — например, в воскрешенном естественном теле согласно принципам традиционного христианства — или же в каком-нибудь сверхъестественном «небесном», «духовном» или «эфирном» теле. Даже богу, если мы предположим на минуту, что он существует и властен обеспечить человеческое бессмертие, приходится решать, будет ли дух человека, выражаясь языком святого Павла, «раздет» или «одет». Фактически все те, кто говорит или пишет в пользу бессмертия, занимают какую-то позицию по данному вопросу — вопросу о теле в потусторонней жизни. И, как мы увидим, защитники бессмертия, или «имморталисты», как я буду их называть, снабжают остающуюся личность, прямо или в скрытом виде, каким-то телом.

Это бессмертное тело ни в одном случае не является тем естественным телом, которое известно нам на этой земле. Ибо даже в случае воскресения, хотя из могилы поднимается будто бы старое, земное тело, оно в то же время коренным образом преобразовано, стало нетленным, бессмертным. Короче говоря, естественное тело становится после воскресения телом сверхъестественным. Однако, поскольку ни тело после воскресения, ни какое-либо другое тело потустороннего мира не является тем же телом, с которым личность связана по эту сторону смерти, имморталисты фактически не проводят в жизнь монистического принципа. И тем не менее — и это очень важно — большинство их украдкой признает этот принцип и воздает ему дань уважения, когда настаивает на необходимости какого-нибудь тела в потусторонней жизни и создает его по образу и подобию естественного тела.

Для подобных действий имеются важные основания. Ибо — и это тоже очень важно — существенно задать вопрос, какого рода существование будет вести индивидуум в загробном мире. Будет ли он наслаждаться энергичной и счастливой жизнью, или же он будет влачить скудное и унылое существование, являющееся слабым подражанием его прежнему великолепию? Иными словами, является ли потустороннее существование желательным или нежелательным? Этот вопрос неразрывно связан с той точкой зрения, которая приписывает потусторонней жизни моральное значение. Но эта потусторонняя жизнь не может и не будет иметь такого значения, если она не даст людям, бывшим добродетельными здесь на земле, возможности иметь то, что мы назвали достойным бессмертием. Только тогда можно серьезно говорить о вознаграждениях и утешениях, о небесах и вечном блаженстве.

Однако те люди, которые изрекали пророчества о замогильном царстве, снова и снова терпели неудачу в своих попытках представить дело так, чтобы это место казалось желательным, если только они не давали духу телесного помощника, как можно больше похожего на тело нашего земного мира. И это еще не все; оказалось, что точно так же, как в этой жизни, тело и личность, составляющие полного человека, должны иметь соответствующую среду, в которой они могли бы функционировать, так и в потусторонней жизни находит применение тот же закон. Существование in vacuo[5] кажется и непонятным и бесполезным. В соответствии с этим имморталисты обычно давали простор своему воображению, приписывая будущей жизни среду, подходящую для самых различных занятий, идет ли речь об аде, чистилище или небесах.

То, что личность в потустороннем существовании должна иметь тело, а получающийся в результате комплекс тело — личность должен существовать в многообразной среде, объясняется с точки зрения общего закона, который можно сформулировать следующим образом: если мы хотим, чтобы идея бессмертия внушала людям полное доверие, чтобы они могли действовать на ее основании, она должна обладать тремя атрибутами — эмоциональной действенностью, образной реальностью и интеллектуальной приемлемостью. Это столь же верно как в отношении первобытных племен, так и в отношении цивилизованных народов, как отсталых крестьян, так и городских интеллигентов. Под эмоциональной действенностью я подразумеваю способность вызывать глубокую эмоциональную реакцию независимо от того, является ли

эта реакция страхом, радостью или моральным одобрением. Подобную реакцию можно сильно стимулировать с помощью некоторых обрядов, определенным образом связанных с представлением о будущей жизни. Но в конечном счете эмоциональная действенность должна зависеть от второго атрибута — образной реальности, поскольку для большинства людей то, что они не в состоянии вообразить, не может обладать эмоциональной силой. Интеллектуальная приемлемость разбираемой концепции означает некоторую согласованность, изменяющуюся в зависимости от индивидуума, с теми идеями, которые данный человек считает истинными, — безразлично, являются ли эти представления представлениями здравого смысла, научными, философскими или относятся к другим отраслям знания. Этот атрибут становится все более важным фактором с ростом значения науки и человеческого разума, но в форме обыкновенного здравого смысла он, несомненно, входил в качестве одного из элементов в мировоззрение первобытных народов.

Представления, обладающие эмоциональной действенностью, образной реальностью и интеллектуальной приемлемостью, очевидно, изменяются в соответствии с общей культурой и средой данной группы. Поэтому мы и видим, что описания бессмертия так сильно отличаются друг от друга в зависимости от времени и места их зарождения, видим, почему они, кроме того, столь детальны и конкретны. Становится особенно понятным, почему личность в будущей жизни должна обладать телом. Ибо личность должна быть доступна представлению; она должна быть доступна узнаванию как со стороны своего прежнего земного «я», так и со стороны других «я»; она должна иметь определенную и субстанциальную форму.

Эта необходимость оказывается требованием разума, как и требованием воображения. Ибо разум, видя большое значение тела в земной жизни, делает из этого вывод, что личность, если она хочет обладать подлинным бессмертием, нуждается в чем-то вроде тела в качестве необходимого придатка и помощника и в другом царстве. Отсюда, хотя почти все теории о будущей жизни принимают факт, что смертное и разлагающееся тело человека остается на земле — и это означает своего рода дуализм в психологии, — тем не менее они делают чрезвычайно важную уступку монистическому принципу, принимая дополнительный факт, что личность, пережившая смерть, должна сразу же или вскоре после этого обрести другое тело, которое должно занять место тела отброшенного. Имморталист, понимая невозможность того, чтобы личность сохранила свое естественное тело в вечности, делает все, на что он способен в данных обстоятельствах, чтобы быть разумным монистом, и наделяет личность телом, очень похожим на старое. Он, далее, высказывает предположение, что отношение между личностью и ее новым телом на том свете будет почти таким же, как отношение между личностью и ее мирским телом на этом свете. Таким образом, имморталист старается перенести естественный монизм в сверхъестественную сферу, но, несмотря на свои героические усилия, в процессе этой попытки он поневоле становится дуалистом.

Нам кажется, что не требуется дальнейшего обсуждения, чтобы показать, какое важное и далеко идущее значение для идеи бессмертия имеет вопрос об отношении между телом и личностью. Теперь моя задача будет состоять в том, чтобы проследить судьбы этой проблемы в концепциях потусторонней жизни различных народов и периодов, начиная с древних и первобытных культур, переходя затем к традиционному христианству и далее к рассмотрению взглядов защитников потустороннего существования в новейшее время. И, наконец, мы проанализируем то, что говорит по интересующему нас центральному вопросу наука.

Древние народы вообще были, по существу, совершенно неспособны представить себе полное и счастливое потустороннее существование без сохранения естественного тела или поверить в такую возможность. В качестве убедительных примеров подобного рода воззрений мы можем указать на ветхозаветных евреев с их шеолом, на гомеровских греков с их гадесом, ранних римлян с их орком и вавилонян с их аралу. Все эти народы, с немногими оговорками, полагали, что души умерших, когда их тела разлагались и они лишались земной оболочки, отправлялись в мрачный и темный подземный мир, лишенный этического значения, чтобы печально, бесцельно и бесконечно бродить по нему в качестве бедных, слабых призраков своих собственных прежних «я». То, что самым удобным и обычным способом решения судьбы мертвых тел было их захоронение под землей, несомненно, явилось самым важным фактором, приведшим к локализации потустороннего мира в подземном царстве. В самом деле, люди часто думали, что тени умерших фактически обитали в самих могилах или гробницах, где помещались тела. Куда уходили тела умерших, туда же уходили и души. Таким образом, с самого начала в верованиях ранних культурных групп мы обнаруживаем свидетельство в пользу существования представления о тесной связи между телом и личностью.

Обычно мы слабо представляем себе, что в большей части Библии, в Ветхом завете, содержатся довольно мрачные взгляды относительно перспектив достойного человека бессмертия. В своих сохранившихся до наших дней сочинениях древнееврейские пророки, по-видимому, гораздо больше озабочены будущим благосостоянием их племени или народа на этой земле, чем счастливым потусторонним существованием индивидуума. Пробьет час, и бог определит меру соответствующего вознаграждения и наказания людям, но местом осуществления этих вознаграждений и наказаний будет этот мир. Окончательным же знаком привязанности бога к израильтянам, избранному народу, будет перенесение их на небеса или в Новый Иерусалим, здесь, в этом земном мире. Но решающим моментом в главном обсуждаемом нами вопросе является то, что господствующие психологические концепции Ветхого завета по меньшей мере не поощряют веры в желательную будущую жизнь.

Действительно, первая из этих концепций, которую мы рассмотрим, с неумолимой логикой указывает на то, что личность после смерти погибнет. В основе этой концепции лежит рассказ о сотворении человека, находящийся в первой части книги Бытие: «И создал господь бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою» (Быт. 2:7). Здесь душа является функцией материального тела, которое было оживлено дыханием жизни. Во время смерти это дыхание жизни остается, но поскольку оно представляет собой лишь безличную силу, общую всем людям и животным, оно возвращается назад к богу; между тем личность, созданию которой оно способствовало, просто обращается в ничто, а тело, которое оно одушевляло, снова превращается в прах. На основе этой полумонистической психологии такой конец неизбежен, если только не произойдет воскресения тела или телесного перенесения перед смертью в другой мир, как это случилось с Енохом и Илией.

В связи с этим через все книги Ветхого завета проходит ярко выраженный лейтмотив — идея уничтожения личности во время смерти. «Живые знают, что умрут, — говорит Екклезиаст, — а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чем, что делается под солнцем. Итак, иди, ешь с весельем хлеб твой, и пей в радости сердца вино твое, когда бог благоволит к делам твоим... Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей... Все, что может рука твоя делать, по силам делай, потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости» (Еккл. 9:5-7, 10-10). «...Нет у человека преимущества над скотом, потому что всё — суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах» (Еккл. 3:19-20). А псалмопевец взывает к своему богу: «Ты возвращаешь человека в тление... Ты как наводнением уносишь их; они — как сон, как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает» (Пс. 89:4,6). «Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня» (Пс. 38:14). Имеется целый ряд и других мест, говорящих о том же самом; саддукеи, которые представляли собой важную и влиятельную ветвь иудаизма, придерживались таких же взглядов, которые сознательно включались ими в их религиозные учения.

Другая главная психологическая концепция, содержащаяся в ветхозаветных писаниях, хотя и не подразумевает уничтожение после смерти, но не говорит и о сколько-нибудь удовлетворительном потустороннем существовании. Согласно этой концепции, человек — это сложное целое, состоящее из тела, с одной стороны, и духа, или души, — с другой. Дух и душа фактически означают одно и то же по существу и по происхождению, но термин «дух» стал означать более сильную сторону души. При уничтожении тела дух прекращает свое существование и в шеол опускается одна душа, которая чрезвычайно ослаблена, поскольку она больше не объединена с духом. Поэтому естественно, что душа больше не может продолжать свою прежнюю полную и энергичную жизнь, о чем соответствующим образом и сообщается в рассказах о шеоле. «Оставь, — сетует Иов, — отступи от меня, чтобы я немного ободрился, прежде нежели отойду, — и уже не возвращусь, — в страну тьмы и сени смертной, в страну мрака, каков есть мрак тени смертной, где нет устройства, где темно, как самая тьма» (Иов. 10:20-22). Само слово «шеол» выдает характер этого подземного мира, ибо этот термин сначала просто означал коллективные могилы племени или народа. И действительно, представление о шеоле никогда не утрачивает печальных и мрачных черт, связанных с могилой.

Хотя отдельные авторы и пророки, особенно к концу ветхозаветного периода, под влиянием того, что бог все не устанавливал земного рая для Израиля, а также под влиянием растущего чувства индивидуального достоинства и ответственности, иногда упоминают о надежде на счастливое бессмертие, но тон этой книги в целом решительно не таков. Да и те намеки на достойную будущую жизнь, которые встречаются в Ветхом завете, постулируют воскресение, — постулат, превратившийся в конце концов в ортодоксальную точку зрения христианства. Если мы будем учитывать господствующие психологические концепции Ветхого завета, характеристику которых я дал выше, подобный выход будет совершенно понятен: тело настолько важно для полнокровной жизни личности, что без него так же нельзя обойтись в потустороннем мире, как и в посюстороннем.

Обращаясь к гомеровским грекам, мы находим у них примерно то же, что и у евреев. «В тленной обители холодного гадеса», как называет Гесиод загробный мир, скитаются слабые тени усопших, покинутые и ничтожные; у них слабые голоса и вялые телодвижения. Они настолько бессильны, что только стимулирующее воздействие естественной животной крови дает Одиссею возможность говорить с ними во время посещения им подземного царства. Не удивительно, что тень Ахилла говорит Одиссею во время этого посещения:

Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свои насущный,
Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать,
мертвый.

Платон предлагал, чтобы эти строки, как и другие им подобные, были вычеркнуты из книг поэтов из опасения, как бы такие описания не уменьшили готовности воинов идеального государства жертвовать жизнью в бою.

Когда Гомер хочет обеспечить для своих героев действительно достойное бессмертие, он отправляет с ними в великое потустороннее царство их тела. Так, Менелай и Ганимед, телесно живые, вместе со своим земным снаряжением и атрибутами переносятся соответственно в Елисейские поля и на Олимп, где получают статус младших богов. Для Гомера и многих других древних греков всех периодов это казалось совершенно логическим, поскольку бессмертие для них сохраняло свое чистое и первоначальное значение отсутствия смерти. Для них поэтому быть бессмертными означало не умирать, продолжать жить, как боги, которые одни были «бессмертными». Однако обычные смертные, будь то древние греки или современные американцы, оставляют после себя, когда они уходят из этого мира, весьма ощутимые, но, без всякого сомнения, совершенно мертвые тела. И этот неопровержимый факт с незапамятных времен ставил теоретиков будущей жизни перед самыми ужасными затруднениями и сложностями.

Не занимаясь подробным исследованием концепций подземного мира ранних римлян и вавилонян, которые совершенно аналогичны концепциям древних евреев и греков, я перейду сейчас к интересным и поучительным для данного случая представлениям древних египтян. Представления египтян о загробном мире являются любопытной вариацией на тему, которой мы занимались, и замечательно иллюстрируют ту роль, которую играло, по их мнению, тело в удовлетворительной загробной жизни. Хотя эти верования в зависимости от того или иного периода истории Египта изменялись, не подлежит сомнению, что по крайней мере в какую-то эпоху как для царей Египта, так и для их подданных считалось возможным некое желательное бессмертие. Но такое бессмертие неразрывно связано с практикой мумификации и соответствующего сохранения естественного тела.

Внушительным свидетельством этого факта являются великие пирамиды Египта, построенные первоначально с целью укрытия тел царей. Знатные люди и богачи отдавали громадные суммы специалистам на бальзамирование своего тела после смерти и на повседневную и вечную заботу об этих телах. Мумии тщательно обертывались материей, часто их клали в два и даже в три гроба, входящих один в другой. Для того чтобы навсегда сохранить личную идентичность умершего, на верхнем слое ткани, которой обертывалось тело, часто изображали его черты или прикрепляли к его голове маску, снятую с него. Перед окончательным захоронением делались усиленные попытки вернуть телу, насколько это было возможно, то, что оно потеряло при смерти.

Во время церемонии оживления рот, глаза и уши усопшего с помощью магических орудий и заклинаний открывали для того, чтобы он мог снова видеть, говорить, есть и слышать. Добивались также подвижности его членов, чтобы он мог двигаться и ходить; влажность тела и его теплота восстанавливались с помощью каждения и возлияний. Иногда эта церемония оживления распространялась и на статую умершего, которая помещалась в могилу в качестве дополнительного средства сохранения его личного тождества. Громадные затраты времени, энергии и мысли на мумификацию и дополнительные обряды у египтян ясно показывают, что для них был невозможен желательный потусторонний мир без сотрудничества со старым земным телом. Я мог бы привести примеры верований и обрядов, очень похожих на египетские, у других народов и даже — если говорить о великой цивилизации инков в Центральной и Южной Америке — в другом полушарии.

Если мы обратимся к более примитивным народам, мы можем найти и у них убедительные иллюстрации нашего центрального тезиса. Предполагаемая тесная связь между личностью и естественным телом даже после смерти имеет решающее значение для широко распространенного верования, будто душа не найдет покоя и, чувствуя себя несчастной, вернется на землю, чтобы являться живым и докучать им, если тело не будет схоронено, подвергнуто кремации или какому-либо другому приличествующему обряду. Избавиться от тел умерших — наилучший способ избавиться от их призраков. У очень многих племен встречается обычай выносить тело из жилища через какой-нибудь другой, а не через обычный выход, с тем чтобы дух не смог найти путь обратно. Общий принцип, на котором основан целый ряд подобных обычаев, состоит в том, что всякое действие по отношению к мертвому телу серьезно повлияет в ту или другую сторону на остающуюся в живых душу.

Крайней формой применения этого принципа является намеренное калечение мертвых тел, наблюдаемое у многих первобытных народов. Боясь вреда, который может причинить мертвец, они связывают члены его тела, хоронят его под высоким холмом земли и накладывают сверху тяжелые камни. Некоторые племена связывают у мертвецов вместе пальцы обеих ног, большие же пальцы рук связывают за спиной или вонзают в пятки шипы, чтобы дух не мог ходить. Если же они имеют дело с телом врага, то предпочитают прибегать к самым чрезвычайным мерам. Чтобы помешать призраку сражаться, они ломают спинной хребет трупа или отрубают у него кисти рук и ступни или выкалывают глаза и отрезают уши. Некоторые дикари думают, что они могут уничтожить душу врага, если они съедят его тело или уничтожат его кости. Некоторые племена распространяют такие же предосторожности на убитых ими животных, боясь, как бы призраки этих жертв не отомстили им каким-либо неприятным образом. Эта наивная практика напоминает применявшиеся на протяжении веков методы защиты от упырей — оживших мертвецов, которые выходят из могилы и поддерживают существование тем, что сосут кровь живых людей. Самый обычный способ избавиться от упыря состоял в том, чтобы загнать ему в тело и в сердце кол. Очевидно, что при всех этих различных видах калечения имеется в виду, что состояние мертвого тела в значительной степени будет влиять на состояние оставшегося в живых духа.

По тем же причинам у некоторых племен существовал обычай убивать людей до того, как они достигнут дряхлости, поскольку иначе они не смогут вести здоровую и активную жизнь в потустороннем мире. Среди китайцев одно время существовало определенное предпочтение удушения и расстрела обезглавливанию, поскольку у безголового тела окажется и безголовая душа. Возвращаясь снова на некоторое время к ветхозаветному шеолу, мы узнаем, что тени убитых мечом носят на себе следы насильственной смерти, а тени умерших от горя всегда сохраняют следы горя. В вергилиевой «Энеиде» Дидона странствует по лесам гадеса с «еще свежей раной». Таким образом, древние и первобытные народы считают, как правило, что обитатели потустороннего мира более или менее точно воспроизводят черты, которые отличали их в момент смерти.

Как мы уже указывали, естественному телу отводится такая значительная роль в драме потустороннего существования вследствие самых разнообразных причин. Некоторые критики объясняют эту роль главным образом методами захоронения. В связи с этим профессор Пратт высказывает предположение, что большое значение имеет западный обычай погребения мертвого тела в неповрежденном виде и в определенном месте, которое можно посещать. В Индии, говорит он, преобладает другой обычай, который оказывает большое влияние на психологию индусов. «Тело умершего друга сжигается через несколько часов после смерти, пепел высыпается в реку и навсегда рассеивается. Не остается никакого тела, никакой могилы, на которых человек мог бы сосредоточить свои мысли об умершем. Если он будет думать об усопшем, он не может думать о его теле, а должен думать о его душе» (Ргatt J. В. The Religious Consciousness, p. 249). Мы готовы согласиться, что этот способ решения судьбы тела может ослабить представление о естественной связи личности и мертвого тела, но память о существовавшей продолжительной связи между личностью и живым телом, несомненно, останется. И доказательство этого состоит в том, что, когда мы пытаемся думать только о душе какого-либо умершего, мы неизбежно представляем нашего покойника в знакомом облике и с лицом, которое мы знали и любили на земле.

Далее, если говорить об индусах, то, согласно их религии, души умерших безвозвратно оставляют свои прежние естественные тела и скоро входят в другие естественные тела и становятся их владельцами. Их души оказываются перевоплощенными в грядущие поколения людей и всякого рода животных, птиц, пресмыкающихся, насекомых и рыб. Для индуса лучше жить в образе и плоти коровы, вороны или кобры, чем вообще не иметь никакого тела. Таким образом, индусы предоставляют людям для существования после смерти легко воображаемую и несомненно существующую среду естественного мира, включая сюда и тела. Поступая таким образом, они еще раз подкрепляют наше утверждение, что, как бы ни поступали с мертвецами, чтобы придать загробному царству как образную реальность, так и интеллектуальную приемлемость, в высшей степени необходимо снабдить души в потустороннем мире телами. И хотя древние и первобытные народы, взгляды которых мы рассмотрели, конечно, по большей части не выясняли теоретически этого вопроса для себя, они, по-видимому, по интуиции или в силу здравого смысла признавали монистический принцип, состоящий в том, что личность и тело неотделимы и сопутствуют друг другу.

Из всех учений, которые различные религии выдвигали перед миром, христианское учение о воскресении наиболее решительным образом подтверждает идею о тесном и неразрывном союзе между телом и личностью. Как мы указывали в последнем разделе, природа человека, как она характеризуется в Ветхом завете, вынуждает Новый завет обещать человеку воскресение, ибо только таким образом он может иметь достойное бессмертие. В соответствии с этим Новый завет и дает с большой торжественностью это самое замечательное и самое привлекательное из всех своих обещаний, делая кульминационной точкой жизнь своего героя, Иисуса, его воскресение из могилы и вознесение на небеса[6]. Даже личность Иисуса, согласно евангелиям, — величайшая личность, самая сильная и самая богоподобная из всех личностей, когда-либо известных на земле, в потустороннем царстве нуждается в теле. Но эта потребность быстро и легко становится блестящим триумфом, поскольку воскресение Христа, по-видимому, обеспечивает и всем людям победу над ненавистной смертью.

Что касается природы воскресшего тела, то не может быть никакого сомнения, что, когда распятый на кресте Христос восстал из мертвых, он обладал тем же телом, которое у него было прежде на земле, хотя в то же время оно стало другим, нетленным, приобщившимся к небесной славе. Самым верным доказательством того, что сын божий удостоился вечной жизни, является пустая могила. «Его нет здесь, — возвещает ангел у дверей гробницы, — он воскрес, как сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал господь» (Мф. 28:6). И сам Иисус заявляет: «Посмотрите на руки мои и на ноги мои; это я сам; осяжите меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у меня» (Лк. 24:39). «Подай руку твою, — говорит он сомневающемуся Фоме, — и вложи в ребра мои» (Ин. 20:27). Восставши из гроба, Христос ел, говорил, ходил, был видим, его можно было потрогать руками; но он также внезапно появлялся в комнатах с запертыми дверьми, а иногда мгновенно исчезал. Наконец, он «вознесся на небо и воссел одесную бога» (Мк. 16:19). Итак, его бессмертное тело было чудесным образом одарено как естественными, так и сверхъестественными способностями, которые позволяли ему чувствовать себя свободно как в посюсторонней, так и в потусторонней среде.

Хотя время от времени по этому вопросу выдвигались еретические мнения, основное направление христианского мышления, представленное римско-католической церковью, восточной православной церковью и протестантской церковью, вплоть до настоящего времени толкует воскресение Христа и всех других людей в смысле преобразования и приобщения естественного тела к небесной славе. С той же точки зрения церковь рассматривала различие, которое делал святой Павел в знаменитой пятнадцатой главе первого послания к коринфянам между «естественными» и «земными» телами, с одной стороны, и «небесными» и «духовными» телами — с другой. Последние принимаются в значении преобразованных естественных тел, и едва ли можно сомневаться, что сам Павел рассматривал этот вопрос именно в таком свете. Когда он утверждает, что «плоть и кровь не могут наследовать царствия божия» (1 Кор. 15:50), он осуждает дела плоти, а не ее сущность. Выдвигаемое иногда утверждение, что Павел не верил в буквальное воскресение, кажется основательным именно потому, что он подчеркивал прежде всего различие, а не тождество между бессмертными и смертными телами. Напротив, некоторые другие христианские мыслители проявляли тенденцию говорить в первую очередь о тождестве. Но такое подчеркивание с их стороны, равно как и со стороны Павла, имело место в рамках общей для них доктрины.

Апостольский символ веры II столетия нашей эры прямо говорит о том, что будет воскресение плоти; Тридентский собор в XVI столетии утверждает, что «тождественное тело» будет восстановлено «без искажений или добавлений»; папа Пий Х уже в нынешнем, XX столетии заявлял, что «бог желает воскресения тела, дабы душа, творившая добро или зло, будучи единой с телом, могла ныне вместе с ним получить вознаграждение или наказание»; и главные символы веры протестантской церкви, как Вестминстерское исповедование веры пресвитерианцев, крепко придерживались традиционной концепции воскресения. Святой Августин в ответ на некоторые из наиболее очевидных возражений против этой доктрины заявил: «При воскресении субстанция наших тел, как бы они ни разложились, будет целиком воссоединена». «Да не побоимся мы того, — говорил он, — что всемогущество творца не может для цели воскрешения и оживления наших тел собрать все части тела, ставшие добычей зверей или огня, или превратившиеся в пыль и пепел, или растворившиеся в воде, или испарившиеся в воздух».

Это собирание тела будет полным и абсолютным. Не пропадет ни один волосок или ноготок. На вопрос, для чего будут нужны зубы в потустороннем существовании, если там не будет пищи, один из первых отцов церкви ответил: они будут нужны для того, чтобы улыбки блаженных были более светлыми, а другой заявил: благодаря им будет возможен надлежащий скрежет зубовный людей, осужденных на вечные муки. Воскресение будет означать также воссоздание половых различий, без которых телу недоставало бы полной целостности, хотя эти различия будут «приспособлены не для старого употребления, но для новой красоты». Святой Фома Аквинский, принимавший с некоторыми ограничениями тезис Аристотеля, согласно которому душа естественно связана с телом как со своей формой, пишет: «Мы не можем называть воскресением такое положение, когда душа не возвращается в то же самое тело, поскольку воскресение есть второе возникновение... И, следовательно, если душа приобретает не то же самое тело, то это будет уже не воскресение, а скорее приобретение нового тела». До сегодняшнего дня позиция, изложенная выше, была в основном общепринятым вероучением христианской церкви. Такова была правоверная точка зрения также иудаизма и магометанства.

Та серьезность, с какой христианская церковь относится к вопросу о воскресении, подтверждается, между прочим, ее постоянным и глубоко укоренившимся отвращением к кремации мертвых. Сожжение тел умерших было широко распространенным обычаем греков и римлян в начале нашей эры, но к V столетию нашей эры вследствие возрастания могущества и распространения влияния христианства сфера действия этого обычая сильно сузилась. Во времена раннего христианства у враждебных христианству язычников существовало обыкновение бросать тела мучеников-христиан в огонь, чтобы уничтожить веру в воскресение. Позиция церкви по этому вопросу всегда заключалась в том, что и такое решение судьбы тела не имеет никакого значения для эффективности воскресения. Но если абстрактно, как говорит Августин, богу нисколько не труднее восстановить тело, превращенное в пепел, чем тело, похороненное невредимым, церковь хорошо знает, что практически и психологически в результате кремации вера в воскресение может быть ослаблена. Подобная практика может свести на нет естественную привычку, ассоциирующую мертвого человека с его мертвым телом, и принудить обычный здравый смысл задавать неуместные вопросы относительно воскресения.

Если учение о воскресении убедительно говорит о никогда не прекращающейся связи личности с телом, теории, придуманные для объяснения состояния человеческой души в период от смерти до воскресения, поддерживают тот же принцип почти с такой же силой. К счастью, первым христианам для спокойствия их духа не приходилось беспокоиться по поводу проблемы промежуточного состояния. Прежде всего они ждали с минуты на минуту конца этого света в связи со вторым приходом, или пришествием, Христа. Немедленно за этим событием должны были последовать воскресение мертвых, страшный суд и установление тысячелетнего царства божия на земле. Люди, которые будут жить во время этого чудесного пришествия, сохранят свои естественные тела, приобщившиеся с этого момента к славе небесной, а мертвые восстанут из могил со своими прежними и ныне уже нетленными телами. Поскольку, однако, людям, находящимся в могилах, придется ждать недолго, то вопрос о промежуточном состоянии даже не ставился. Во-вторых, первые христиане выработали механику бессмертия главным образом на основе того, что произошло с Иисусом; а поскольку он встал из гроба почти немедленно после смерти, опять-таки проблема промежуточного состояния не имела первостепенного значения. Но по мере того, как шло время и Христос не возвращался и не было никаких признаков того, что мир приближается к концу, вопрос этот стал вызывать все больше и больше затруднений.

Наконец, церковь разработала удовлетворительное, на ее взгляд, решение. Хотя ни счастье блаженных, ни бедствия осужденных не могли быть полными до обретения старого посюстороннего тела, душа тем не менее должна была в период между смертью и воскресением пройти захватывающий воображение разнообразный путь по различного рода адам, чистилищам и небесам. Мало того, христианские богословы и поэты, подобно Данте, приписывали этому духу, будто бы лишенному тела, даже более замечательные и красочные приключения, чем воссоединенным душе и телу после воскресения. И если мы тщательно рассмотрим содержание их рассказов, то увидим, что, скрыто или явно, они все же снабжают этот дух телом. Начнем с того, что они в своих описаниях приписывают духу деятельность, функции и среду, связанные обычно с земным существованием и естественными телами. Бессмертная личность в промежуточном состоянии и наслаждается и страдает от значительного числа переживаний, которые были бы просто невозможны без участия чего-то очень похожего на земное тело.

Имморталисты, о которых я говорил, по-видимому, часто целиком или наполовину признают этот момент. Например, Данте словами обитателя чистилища рассказывает нам, что в чистилище

Так ближний воздух принимает вид,
В какой его, воздействуя, приводит Душа...
И, так как тот через него стал зрим,
Зовется тенью; ею создаются
Орудья чувствам — зренью и другим. .
У нас владеют речью и смеются,
Нам свойственны и плач, и вздох, и стон,
Как здесь они, ты слышал, раздаются.

Совершенно очевидно, эта «тень» представляет собой особое сверхъестественное тело, временно призванное к существованию вместо естественного тела. Сегодня католическая церковь, перефразируя слова Августина и Фомы, становится на позицию, подобную позиции Данте, когда заявляет: «Нам задают вопрос: как может материальное пламя мучить демонов или человеческие души до воскресения тела? Но если наша душа так соединена с телом, что она остро чувствует боль, причиняемую огнем, почему же тогда всемогущий бог не может привязать даже чистые духи к какой-нибудь материальной субстанции так, чтобы они испытывали мучение более или менее подобное боли, причиняемой огнем, которую душа может. чувствовать на земле?» (Cathoiic Encyciopedia, vol. VII, р. 211). Здесь опять-таки очевидно, что «какая-нибудь материальная субстанция» играет роль тела в промежуточном состоянии.

Различного рода заявления о промежуточном состоянии очень хорошо показывают трудности, которые влечет за собой любое представление о бессмертии, которое пытается целиком уйти от монистического принципа, требуя сохранения «чистой» души. Эта позиция покоится, очевидно, на основной предпосылке существования изначального дуализма между телом и личностью. Смерть кладет конец нежелательному сотрудничеству между ними; она вовсе не разрушительна для личности — напротив, смерть освобождает личность, для того чтобы личность могла продолжать свою, по существу, благородную и духовную жизнь. Согласно этому взгляду, окончательное освобождение души от ее телесной обители-тюрьмы придает бессмертию его главное достоинство и значение. Некоторые религиозные секты, как, например, секты, связанные с греческими культами Орфея и Диониса, уничтожали мертвое тело с помощью огня, для того чтобы душа не могла вновь войти в него и снова попасть в заключение. Тогда воскресение естественного тела или любая другая связь с ним сверхъестественного «я» становится и ненужной и нежелательной. Исчезает, по крайней мере формально, вера в единство человека, тела и личности, существующих в полноте человеческой природы.

Но едва лишь этот будто бы непримиримый дуалист начинает говорить о том, чем именно занимается в будущей жизни дух, не обладающий телом, он оказывается в том же самом неприятном положении, в какое попадает ортодоксальный христианин, пытаясь описать промежуточное состояние. Как оказывается, дух не может осуществить почти ни одно важное действие без того, чтобы в этом действии не было замешано тело. Для того чтобы показать очертания грядущей жизни даже в самом общем виде, согласно законам дедукции, неизбежно приходится признавать необходимость телесной опоры для деятельности личности. Действительно, дуалист, который имеет тенденцию верить в сохранение «я» как совершенно независимой и нематериальной сущности, может выдать себя первым употребленным им словом. Ибо он часто определяет душу как субстанцию, и этот термин естественно и первоначально приложим к материальным вещам и неизбежно влечет за собой соображения о пространстве и теле. По-видимому, наш неумолимый дуалист фактически старается изобразить бессмертие, прибегая к зрительному образу тела и совершенно отделяя его от осязаемого образа, то есть пытается сохранить форму земного тела, лишив его содержания. Но это подвиг, который невозможен нигде, кроме как в сказочной Стране чудес, в которой была Алиса и где улыбка чеширского кота имеет удивительное свойство продолжаться и после того, как сам кот полностью исчез.

Описанный мною дуалист-энтузиаст может выдвинуть возражение, что обычные законы мышления не годятся для потустороннего мира, что последовательность там вовсе не нужна, что там следует полагаться больше на интуицию, чем на разум. Он может также выдвинуть довод, что непоследовательность, отличающая будто бы его предсказания о бессмертии, в свете более совершенного и полного знания окажется последовательностью. Однако такие изощренные тонкости едва ли возымеют действие на значительную часть человечества. А единственный другой исход, к которому должен прибегнуть дуалист, чтобы не прийти к результату, о котором мы говорили, состоит в том, чтобы хранить почти абсолютное молчание по вопросу о потустороннем мире, говорить лишь, что есть какое-то потустороннее существование. Но путь отказа от описания другого мира — путь непрактичный, поскольку дуалисту необходимо придать будущей жизни видимость жизни реальной, понятной и достойной.

Предположим, однако, что мы станем рассматривать саму душу, пережившую смерть, как некий физический объект, как очень тонкий и разреженный вид воздуха, дыхания, пламени, материи, электричества или энергии. Не устраняет ли этот взгляд, всего точнее характеризуемый как материалистический дуализм и находивший приверженцев во многие различные времена и во многих различных местах, включая и Америку XX столетия, ту дилемму, о которой мы говорили? Да, устраняет, но только для того, чтобы совершенно ясно подтвердить наш центральный аргумент. Ибо как только покоряющий смерть дух сам становится материальной вещью, он немедленно же получает тело. Но в этом случае для души невозможно быть просто тем, что может быть названо «чистым» телом, потому что она начинает выполнять функции и осуществлять действия, характерные как для личности, так и для тела. Иными словами, полностью функционирующее человеческое тело или материальная душа, эквивалентная такому телу, может существовать без личности не в большей степени, чем личность может существовать без тела. Таким образом снова доказывается существенное единство тела и личности. И этот принцип нельзя отменить, неопределенно называя нечто, что выполняет функцию как тела, так и личности, просто «душой» или просто «телом».

Вернемся теперь к вопросу о воскресении. Мы видим, что очевидные трудности, содержащиеся в традиционной христианской позиции по поводу промежуточного состояния умерших, заставили целый ряд религиозных мыслителей отрицать какое бы то ни было сознательное состояние личности в период от смерти до воскресения. Мы находим еретиков, осужденных за подобные воззрения уже в III столетии нашей эры. Подобная ересь время от времени появлялась вновь и вновь. Может быть, самое острое и тщательное рассмотрение вопроса о промежуточном состоянии имело место во время спора, происходившего в Англии в начале XVIII столетия. Такие авторы, как Кауэрд, Хэллет и Додуэлл, заявляли, что человек по своей природе смертей, но что бог в свое удовольствие и по своей воле воссоздает его в день всеобщего воскресения. До этого же момента отошедшая в иной мир душа будет временно мертвой, заснувшей или потерявшей сознание. В конце того же века известный философ и богослов Джозеф Пристли выступил в поддержку таких же взглядов. В начале XIX столетия эта идея была представлена в трудах Сэмюэля Дрю. Этот автор утверждал, что в естественном теле имеется зародыш, медленно зреющий и готовящий в могиле воскресающее тело. Как семя должно быть зарыто на какое-то время, чтобы взойти полным совершенной жизни, так и человеческое тело должно быть схоронено до «судного дня».

До XIX столетия как протестантские, так и католические богословы, за немногими исключениями, принимали в качестве ортодоксального толкования воскресения буквальное восстание из могилы и приобщение к небесной славе той самой плоти, того самого тела, которое когда-то ходило по земле. Но в дальнейшем сочетание различных факторов стало вызывать у некоторых лиц протестантского толка сомнения по поводу подобного объяснения. Вообще несомненно, что прогресс современной науки больше всего способствовал ослаблению веры в воскресение мертвого, отброшенного тела. Под влиянием биологии гибель тела стали рассматривать как естественное событие, подчиняющееся закономерным причинам, а не как наказание, которому подвергается человек за первородный грех; смерть стала восприниматься как неотъемлемая часть естественного механизма эволюции.

Наибольшее влияние, однако, оказал тот факт, что наука подчеркивала закономерность всех процессов и, следовательно, ослабляла надежду на чудо. Правоверные христиане всегда признавали и заявляли всюду, что воскресение — это чудесное событие, зависящее от специального вмешательства бога. Но современная наука привела целый ряд набожных людей к мысли, что бог действует скорее на основании закона, чем чуда. И они, естественно, прониклись скептицизмом относительно воскресения из могилы — этого, может быть, наиболее радикального и замечательного из всех чудес. Эти соображения поддерживались, наконец, растущим чувством того, что воскресение плоти было бы в конце концов явлением довольно грубым и недуховным.

Далее, современная наука, подорвав веру в воскресение, в то же время с возрастающей убедительностью доказывала чрезвычайно тесную связь между телом и личностью. Особенно большое число фактов, свидетельствующих о наличии, по-видимому, неразрывной связи между физической и психической деятельностью, раскрыли биология, физиология, психология, медицина и связанные с ними науки. Поэтому наиболее дальновидные и осведомленные представители протестантской церкви, поставив под вопрос возможность восстания людей из могил, не стали обращаться к теории чистой, бесплотной души, живущей после смерти, но предпочли сделать реверанс в сторону монистического принципа и перетолковали представление о воскресении и бессмертной жизни таким образом, чтобы оставить место по крайней мере для какого-нибудь тела. Эти новые толкования, заявляли они, согласуются с прогрессом современной мысли.

В качестве первого примера подобной тенденции я приведу епископа Б. Ф. Уэсткотта, принадлежащего к англиканской церкви, одного из наиболее известных богословов конца прошлого века, которые были пионерами в попытках реформировать традиционные представления о потустороннем существовании. «Я верю в воскресение плоти, — говорит он. — Но, формируя для себя самих это верование, мы должны с особой тщательностью следить за тем, чтобы не позволить грубым, земным мыслям вторгнуться в царство, где им нет места. „Плоть“, которая, по нашим словам, должна воскреснуть, это не та материальная субстанция, которую мы можем видеть, которую мы можем пощупать и которая может быть измерена с помощью чувств» (Westcott В. The Historic Faith. London, 1890, р: 136). Одно из позднейших авторитетных заявлений еще больше разъясняет мнение, высказанное епископом Уэсткоттом. «Мы несомненно верим в воскресение тела, — пишет епископ Чарлз Гор. — Это не означает, что частицы наших прежних тел, которые лежали в могиле и которые распались, превратившись в самые различные виды и формы естественной жизни, будут снова собраны вместе; это означает, что мы в лице наших собственных „я“ будем вновь одеты в некое духовное тело, которое мы признаем как наше собственное тело, вероятно, потому, что оно как бы примет форму и отпечаток наших собственных неизменившихся „я“» (Gоre Сh. The Greed of the Cristian. London, 1895, p. 92).

То, что епископы Уэсткотт и Гор высказали в общих выражениях, настоятель У. Р. Метьюз, также принадлежащий к англиканскому вероисповеданию, изложил более подробно. «Нелегко, — пишет он, — представить себе, как можно предположить сохранение какой-либо четкости наших „я“, если эти „я“ не будут одеты в какие-нибудь тела. Тело является для нас как орудием, так и границей... И вот, исходя из этого, мы приходим к утверждению истинности представления о воскресении тела... В те дни, когда предполагалось, что тело состоит из мельчайших частиц, идея собирания этих частиц при воскресении вызывала замешательство в умах даже самых решительных богословов. Но сами физики уничтожили, если можно так выразиться, материальность материи. В конечном счете, как я полагаю, тело рассматривается теперь как сложная энергетическая система. Мы несколько ближе подошли к позиции, согласно которой не может существовать никакого теоретического возражения против гипотезы, что деятельность души создает тело, которое в дальнейшем будет орудием ее жизни, тело, которое, правда, отличается от наличного тела, но тем не менее является преемственным по отношению к нему» (Mallhews W. R. The Destiny of the Soul. — The Hibbert Journal, 1930, №2, p. 200). На эту позицию, заявляет доктор Метьюз, намекает святой Павел, когда он заявляет: «Восстает духовное тело».

В поддержку аналогичного взгляда каноник Б. X. Стритер также цитирует Павла. Мышление и действие в потустороннем мире, утверждает он, требуют наличия «некоего центра сознания»; и такой центр «следует представить себе как связанный с некой сущностью или приданный ей, которая, во всяком случае, может притязать на титул „тела“ больше, чем в чисто символическом смысле... Мы не можем отнимать атрибут „материальный“ в его строго философском смысле у „тела“ будущей жизни; хотя, если говорить об обычном смысле „материальный“, мы, разумеется, должны поступить именно так, и самым решительным образом, ибо нам следует предположить, что это тело невидимое и неосязаемое для земных чувств, хотя, вероятно, и видимое и ощутимое для более острых восприятий в будущей жизни... Можно предположить, что в течение нашей земной жизни мы, хотя это нам и неизвестно, создаем некое невидимое небесное тело, которое является своего рода слепком с нашего земного тела и более точно приспособлено для выражения характера, вырабатывающегося все это время с помощью наших мыслей и нашего поведения. Или опять-таки мы можем предположить, что смерть этого тела является поистине актом рождения нового тела... И в том и в другом случае мы можем ожидать, что это тело отражает природу „я“ яснее, чем бывает в этом мире. Оно будет прекрасным и сильным, когда характер хорош, подлым и слабым, когда характер плох. И в обоих случаях если в будущей жизни произойдет какое-нибудь улучшение или изменение характера, то это будет сопровождаться соответствующим улучшением или изменением в „духовном“ теле и отражаться на нем» (Streeter and others Immortality. Macmillan, 1922, p. 102-104).

В Америке эту проблему выдвигает доктор Фосдик, наиболее способный и влиятельный из модернистов. Он отстаивает идею «сохранения личности через смерть» (Fоsdiсk H. E. The Modern Use of the Bible. Macmillan, 1924, p. 98) и заявляет, что без такого убеждения смерть означала бы «духовную сумятицу» и «торжествующую иррациональность существования». В то же время доктор Фосдик полностью отвергает воскресение плоти или какой-либо другой вид сохранения физического лица, признавая, однако, что ему «нелегко представить себе полностью бестелесное существование» (Fоsdiсk H. E. The Modern Use of the Bible, p. 102). На этом доктор Фосдик останавливается. Доктор Уильям Адаме Браун в своей книге «Христианская надежда» отваживается идти несколько дальше. В начале своей работы он признает, комментируя слова святого Павла, что «эта концепция духовного тела представляет некоторые трудности для нашего мышления... Дух мы можем понять. Это то, что думает, чувствует и желает. Мы можем понять тело. Это то, что имеет протяженность, местоположение и движение. Но духовное тело есть соединение противоположностей, которое не имеет ясного значения для нашего воображения» (Brown W. A. The Cristian Hope. Scribners, 1915, p. 94-95). Однако позже он считает себя вынужденным сказать: «Подобно Павлу, мы „будем не раздетыми, но одетыми“, то есть снабженными любым орудием, которое нам нужно для действенного осуществления наших социальных целей. „Тело“ — это такой термин, который лучше всего подходит для выражения этой жизненно важной веры» (Ibid., p. 172).

Доктор С. Д. Макконнелл, давно известный среди деятелей епископальной церкви, выражается более четко: «Теперь предположим, что, прежде чем это разрушение [смерть] произойдет, душа окажется способной создать как бы мозг в мозгу, тело в теле — нечто вроде того, что на Востоке в течение веков называли „астральным телом“. В таком случае, когда плотское тело рассыплется, останется тело, несомненно, материальное, но сложенное из материи, ведущей себя совершенно иначе, чем та, с которой имеют дело наши обычные чувственные восприятия... Оно свободно, без помех и задержек, проходит сквозь обычную материю... „Есть тела небесные и тела земные“, и каждое имеет свой собственный образ действий. Так, эфирные тела, состоящие из живых душ, по необходимости будут обитать в своей собственной вселенной, хотя бы эта вселенная занимала то же самое пространство, которое занимает эта» (McConnell S. D. Immortability. Macmillan, p. 83-84).

Преподобный Роберт Норвуд сообщает: «Как материя входит в наше сознательное „я“ путем пищеварения, точно так же внутри физического тела постепенно формируется духовное тело для потребностей души на тот период, когда она вступит через врата смерти в другую плоскость жизни» (Norwood R. His Glorious Body. Scribners, 1930, p. 38). «Мы не должны думать, что душе дается новое тело в момент, когда смерть разрушает старое, ибо есть естественное тело и есть духовное тело. Они существуют вместе. Они есть у нас теперь. Смерть есть только устранение этого внешнего плотского тела, которое так замечательно приспособлено к нашей нынешней материальной среде. Когда мы переходим в блаженное состояние усопших, нам это тело более не нужно. Мы продолжаем существовать с духовным телом, которое есть у нас теперь, хотя оно не проявляет себя, как это будет после того, как смерть разрушит физическое тело» (Ibid.. p. 30-31). Епископ Джеймс Де Уолф Перри обещает, что на небе люди будут знать друг друга лучше, чем на этой земле, потому что «маски плоти» будут сняты; однако он нисколько не сомневается в том, что бессмертные духи должны иметь «какой-то род тела» (New York Times, 1934, 9 April).

Особенно красноречива позиция епископа Уильяма Т. Маннинга. С кафедры собора святого Иоанна Богослова он поучает нас: «Мне неизвестно, с каким телом я приду на тот свет. Мне не нужно этого знать. Бог даст мне тело, какое ему будет угодно, тело, приспособленное к небесным условиям той, иной жизни». Несмотря на неопределенность в отношении того рода тела, которое будет у него в последующем существовании, епископ Маннинг очень уверен, что, «когда я войду туда, я буду самим собой. Эта . личность, эти привычки и вкусы, этот характер, который формируется у меня здесь, — все это будет принадлежать мне и там... Меня увидят именно как меня и будут судить по тому, что я представляю собой; я узнаю своих близких в другой жизни. Я буду видеть и буду видим. Я буду говорить, и со мной будут говорить» (Ibid., 1931, 6 April). Из этого заявления и вытекающих из него выводов ясно следует, что бессмертное тело в конце концов будет принадлежать к совершенно определенному роду; оно будет таким же определенным, как показывается у Уильяма Блейка в его «Встрече семьи на небесах» — рисунке, на котором изображены возрастные, половые и другие различия.

Это вовсе не удивительно. Гравюра Блейка, заслуживающая изучения как вследствие ее значения, так и вследствие ее красоты, правдиво изображает одну из главных надежд тех, кто желает потусторонней жизни или верит в нее. Существенной и центральной чертой достойного бессмертия является воссоединение с любимыми людьми из круга друзей и семьи. Это стремление является одним из первостепенных мотивов, заставляющих людей верить в будущую жизнь. Но как усопшие будут узнавать друг друга и сообщаться друг с другом в потустороннем мире? Нравственные черты и идеальные свойства очень важны, но они носят неопределенный, общий характер и почти бесполезны в качестве опознавательных признаков, если их оторвать от соответствующего выражения во внешнем виде и действиях личностей, обладающих плотью.

Этот человек был добр, тот — храбр, следующий — талантлив, но ведь таковы же были сотни и тысячи и даже сотни тысяч людей, ушедших из этой жизни. Эта женщина — эта мать, эта жена, эта дочь — была красива, та была нежна, следующая — замечательно самоотверженна, но таковы же были многие, многие другие умершие. Красота, нежность, самоотверженность, характеризовавшие их, когда они жили, отличались конкретным и постоянным воплощением в специфических действиях, в мельчайших характерных жестах и во всех деталях повседневного существования. Мы хотим видеть тех, кого мы любили, и тех, кто нам нравился, в том великом потустороннем мире, но, как доказывает и рисунок Блейка, мы хотим видеть их снова в весьма значительной степени именно, такими, какими мы знали и любили их на земле. И действительно, если мы увидим их не такими, мы, по всей вероятности, вовсе не узнаем их. Как говорит Джордж Сантаяна: «Чтобы узнать своих друзей, человек должен найти их в их телах, с их знакомыми привычками, голосами и интересами; ибо было бы, конечно, оскорблением для наших чувств говорить, что он найдет их в виде некой вечной формулы, выражающей их идиосинкразию» (Santayana G. Reason in Religion. Scribners, 1926, p. 245).

Тем не менее следует заметить, что даже если мы допустим наличие в будущей жизни тел, сильно напоминающих земные тела, трудности узнавания на этом не кончаются. Как, например, могут родители узнать своих давно умерших детей среди громадного множества других усопших младенцев, которые всегда, как это было на земле, выглядят очень похожими друг на друга? Или как маленькие дети, умершие, когда их родители были еще молодыми и сильными, узнают их, когда те придут на тот свет, состарившись и одряхлев? Конечно, на последний вопрос легко ответить, что в царстве бессмертия никто не будет выглядеть — да и вообще не будет — старым или дряхлым. На рисунке Блейка родители изображены как люди, полные здоровья, в расцвете жизни. Люди со старыми и дряхлыми телами, как и люди с телами изувеченными и изуродованными, ожидают, что смерть каким-то образом излечит их от всех этих зол, которых жизнь не могла устранить. Одно из любимых представлений христиан состояло в том, что в потустороннем существовании они будут обладать прекрасными телами, по виду и жизненности похожими на естественные тела в идеальном возрасте тридцати лет — идеальном не только благодаря очевидным преимуществам этого возраста, но также потому, что предполагается, будто Иисусу было примерно тридцать лет, когда он одержал верх над смертью и вознесся к вечной славе небесной. Но даже и это замечательно удобное решение никоим образом не покончило бы со всеми проблемами узнавания людей в потусторонней жизни.

Можно было бы без конца цитировать заявления современных христианских имморталистов в Англии и Америке и показывать вытекающие из них следствия. Но и те заявления, которые были уже процитированы, типичны для одной из важных и влиятельных групп современных христиан, которые стремятся выработать адекватную замену для старого представления о воскресении первоначального физического тела. Их решения в основном аналогичны, хотя одни говорят о духовном теле, а другие — о небесном, астральном, неземном, эфирном или хрустальном теле. Очень интересно также отметить, что их толкования по существу очень близки к теориям существования после смерти некоторых современных эзотерических культов на Западе.

Например, спириты верят в существование некоторой промежуточной формы между материальным телом и сознательным духом. После физической смерти эта форма становится телом вечного духа, которому нужно орудие для собственной индивидуализации и для осуществления отдельного существования и обретения личности. Говоря словами сэра Оливера Лоджа: «Материальное тело, которое мы видим и которое осязаем, никоим образом не является всем телом; у него должен быть некоторый эфирный двойник, для того чтобы оно могло сохранять свою целостность, и я подозреваю, что именно этот эфирный двойник является подлинно одушевленным, когда речь заходит о живых существах. По-моему, жизнь и психика никогда прямо не связаны с материей; они имеют возможность действовать на нее только косвенно, с помощью своей более непосредственной связи с некоторым эфирным орудием, представляющим собой подлинный орган их действия, эфирным телом, которое взаимодействует с ними, а также воздействует на материю... Эфирным телом мы обладаем теперь, независимо от тех случайностей, которые могут иметь место в отношении его чувственного придатка — связанной с ним материи, и этим эфирным телом мы будем по-прежнему обладать долгое время после того, как материальная часть его будет устранена. Единственная трудность, не позволяющая нам понять это, заключается в том, что наши нынешние органы чувств не подвергаются воздействию ничего эфирного» (Lodge О. Why I Believe in Personal Immortality. Doubledav Doran, 1929. p. 14).

В двухтомной работе, доказывающей тождество первоначального христианства с современным спиритизмом, доктор Юджин Крауэлл таким образом резюмирует данную проблему: «Все спириты единодушно заявляют, что их духовные тела имеют ту же самую общую форму и черты, как и их земные тела; у них есть полностью все члены и органы; они способны испытывать в основном такие же эмоции, чувства и желания, как и мы, и так же требуют питания для поддержания жизни. Сублимированные нервы передают впечатления их мозгу, и сублимированная кровь циркулирует по их кровеносным сосудам» (Сrowell E. Primitive Christianity and Modern Spiritualism). Существование таких потусторонних тел позволяет даже, говорят нам, получать отпечатки пальцев усопших «с той стороны».

Теософы утверждают наличие не только потустороннего тела, но по меньшей мере четырех таких тел — эфирного, астрального, умственного и духовного. Они как бы вставлены друг в друга; когда распадается одно тело, его место занимает другое. Когда человека в его потусторонней форме покидает физическое тело, не происходит никакого разрыва в сознании; он просто стряхивает более тяжелый сосуд, и его уже более не гнетет эта тяжесть. Таким же образом сведенборгианцы постулируют наличие нетленного и непреходящего внутреннего тела, некоего эфирного организма, который является орудием духа в другом мире. Когда человек просыпается в потустороннем царстве, «он обладает телом и оказывается в мире, столь же полном во всех отношениях, как тело и мир здесь. Все там субстанциально и реально... Это все так естественно, что человек не представляет себе, что он перешел в другой мир, пока ему об этом не скажут» (Gоddard J. Right and Wrong Unveilings of the Spiritual World. New York. 1912, p. 69).

Совершенно ясно, что перед спиритами, теософами и сведенборгианцами стоит та же проблема, что и перед современными протестантскими духовными лицами, которых я цитировал, и они разрешают ее в основном таким же путем. Решение, предлагаемое всеми этими группами, включая протестантов, очень далеко от первоначального ортодоксального христианского учения о воскресении. Их потустороннее тело, в сущности, походит на тень — двойника подземного мира древних и первобытных народов, хотя по функциям оно подобно воскресшему телу, ибо оно дает личности, переживающей смерть, адекватный базис для полной и энергичной деятельности. И хотя правоверные христиане могут решительно возражать против этих современных теорий, им самим, как мы доказали в предыдущем разделе, приходится выдвигать предположение о чем-нибудь подобном. Говорят ли они об этом определенно или нет, они вынуждены дать душе, находящейся в промежуточном состоянии, тело, которое, если мы проанализируем этот вопрос, очень похоже на духовное, или эфирное, или как-либо иначе называемое тело современных ревизионистов в этом вопросе. Это совершенно логический выход, потому что современные имморталисты, которые полностью отказываются от старого представления о воскресении, фактически дают личности навсегда как раз тот самый общий статус, который, как предполагалось раньше, она должна была иметь только в течение краткого промежуточного состояния. И вполне резонно, что душа будет иметь одинаковые потребности, является ли этот статус вечным или временным.

Подводя итоги этому очерку самых значительных и распространенных идей о бессмертии, мы видим, что всегда, без всякого исключения, неумирающая человеческая личность наделялась, явно или скрыто, активным и подвижным телом, для того чтобы будущая жизнь могла казаться достойной и понятной. Некоторые культурные группы настойчиво твердили о том, что будет воскрешено старое тело, другие заполнили промежуток между смертью и воскресением духовными, или эфирными, телами различного рода, третьи постулировали сохранение чистой души, деятельность которой предполагает некоторого рода тела, а четвертые верили в бессмертную душу, которая материальна и поэтому включает в себя эквивалент некоего тела. Те народы, которые, подобно древним евреям и грекам, не верили в желательное потустороннее существование обычных смертных, были не в состоянии представить себе даже свои отталкивающие подземные миры без того, чтобы не обеспечить усопшие души слабым и бледным дубликатом их посюсторонних тел. Вот почему Лукреций, который внимательно изучал подобные верования, говорит нам, что иначе мы никоим путем

...и представить
Не в состоянии душ, что блуждают в глуби Ахеронта.
Именно так в старину и писатели и живописцы
Изображали их нам наделенными чувствами всеми.

Итак, на необходимости тела для существования души в другом мире настаивали главным образом не скептики или неверующие — это делали сами имморталисты всех времен и культур. Поступая так, они совершенно определенно отдали дань уважения монистическому принципу, согласно которому человеческая личность и человеческое тело являются существенными и неотделимыми спутниками друг друга. Ведь имморталисты не только дали остающемуся «я» какое-то тело — они дали ему тело, настолько похожее на посюстороннее, земное тело, насколько это было возможно; а в случае воскресения — то же самое тело, переделанное для целей бессмертия. У нас нет необходимости дольше заниматься этим вопросом. Тот, кто решил стать бессмертным, должен решить, какое из различных предложенных видов тела он будет постулировать для себя. Тот, кто взялся исследовать истину о смерти, куда бы это исследование его ни завело, должен решить, является ли хоть одно из предложенных тел рационально возможным и пригодным для указанной цели.

Примечания:

2

Слово mind, переведенное здесь как «ум», будет иногда, в уместных случаях, переводиться как «психика». — Прим. пер.

3

«Христианская наука» — религиозная организация протестантской ориентации, возникшая в 70-х годах XIX века в США. Ее приверженцы полагают, что излечение людей от всякого рода болезней возможно лишь с помощью религиозной веры. Медицинские методы лечения при этом категорически отвергаются, поскольку они якобы препятствуют правильному пониманию природы болезней людей, их страданий и даже смерти. – Ред.

4

От греч. monos, означающего „один“, „единый“. — Ред.

5

In vacuo (лат.) — в пустоте. — Ред.

6

Согласно католическому вероучению, дева Мария после своей смерти также телом и душою вознеслась на небеса.