Тело как плавильный котел

У. Г.: Вы действуете на основании огромного количества допущений. Первое допущение — вы думаете, что все люди абсолютно одинаковы. Я уверяю вас, что нет двух одинаковых людей. Ваши попытки прийти к одному общему знаменателю обречены на провал.

Вопрос: Как ученые, мы хотим выяснить, есть ли хоть какая — то неповторимость за очевидным сходством людей. Нас интересует то, что отличает людей друг от друга. Йоги и религиозные лидеры демонстрируют своим примером, насколько люди могут быть необыкновенными и уникальными. Мы хотим изучить их, и вас тоже.

У. Г.: У вас что, нет другого способа выяснить это, кроме как идти к этим йогам и самозванцам, которые толкают свой товар на рынке? Может, посредственность и согласится подвергнуться вашему исследованию, но настоящий уникум никогда не согласится. Вот это будет реальная проблема для вас. Вы не сможете привлечь к сотрудничеству ни Дж. Кришнамурти, ни Саи Бабу, ни Муктананду. А те, кто согласится быть вашими подопытными кроликами, и гроша ломаного не стоят.

В.: Но как нам тогда найти основу внутренней трансформации?

У. Г.: Не знаю. Но я не советую вам верить заявлениям этих людей. Все надо проверять.

В.: В том-то все и дело, мы пытаемся найти научный способ проверить их надежность.

У. Г.: Боюсь, что вы совершаете грандиозную ошибку, обращая внимание на заявления, которые делают эти люди, даже если вы это делаете в порядке игры.

В.: Мы собираемся работать только со статистикой и данными о том, что мы называем «нормальностью».

У. Г.: Ответ на эту проблему, как и на все ваши проблемы, должен исходить от вас, а не от этих йогов и медитирующих. Очень может быть, что вы совершаете огромную ошибку. То же самое я говорю и западным психологам.

Вы не можете объективно работать с данными и информацией, которую вы собираете. То, что вы постоянно интерпретируете данные, означает, что вы вовлечены в то, что вы изучаете; нет отстраненности. Самое важное здесь — это интерпретатор.

В.: Но изучать человека можно и необходимо…

У. Г.: Он должен сначала понять себя. Разве вам в этом помогут данные и информация, и теории, которые вы выводите из них? С точки зрения знания, у нас нет способа понять себя. Компьютер никогда не задает себе вопрос: «Как я функционирую?» Реальное понимание себя требует не простого сбора данных, а квантового скачка. Мне нравится пример с ньютоновской физикой. В рамках ньютоновской системы все работает определенным образом. И тут приходит еще один ученый, который может развенчать допущения Ньютона и этим самым постичь новое измерение физики. Точно так же как ньютоновские принципы стали оковами, которые душат творческую мысль, так и ваши данные о человеческой уникальности не дают вам взглянуть новым взглядом на вещи, включая ваши представления.

Мне нравится приводить пример с Пикассо. Он хотел проложить новый путь, найти новую технику. Он совершил прорыв и в конечном итоге стал примером для подражания. Очень дешевые художники сейчас имитируют его стиль. И точно так же физика Эйнштейна уступит место новой системе знаний. Я утверждаю, что каждый раз, когда природа что-то творит, она стремится создать неповторимую индивидуальность. Вы же видите, природа ничего не использует как модель. Однажды доведя до совершенства уникальное существо, природа исключает его из процесса эволюции, оно уже не интересует ее.

Поэтому, кем бы я ни был и что бы я ни говорил, никто другой не сможет это скопировать. И значит, оно не имеет никакой ценности для общества, потому что это невозможно передать. Я не нужен природе, так же как и обществу. Используя как пример Иисуса, Будду или Кришну, мы отрезаем природе возможность создавать неповторимую индивидуальность. Те, кто рекомендует вам забыть о своей естественной уникальности и быть таким же, как какой-то другой человек, независимо от того, какой этот человек святой, направляют вас по ложному пути. Они как слепцы, которые ведут других слепцов.

Когда вы имеете дело с этими йогами и святыми, самая первая ошибка, которую вы совершаете, — это попытка связать то, как они действуют, с тем, как вы действуете. То, что они описывают, может быть никак не связано с тем, как действуете вы. Уникальность — это не то, что можно выпускать на заводе. Общество заинтересовано только в статус-кво и предоставило вам так называемых особых индивидов в качестве моделей, которым вы должны следовать. Вы хотите быть как какой-то святой, спаситель или революционер, но это же невозможно. Вашему обществу, которое заинтересовано только в штамповке копий с приемлемых моделей, угрожает настоящая индивидуальность, потому что она угрожает его непрерывности. По-настоящему уникальная индивидуальность, у которой нет культурной точки отсчета, никогда бы не знала, что она уникальна.

В.: Но разве это невозможно, что само присутствие уникальной личности, полностью раскрывшейся индивидуальности, может как-то помочь другим — не служить моделью, а вызывать изменения в других, делать их самих уникальными?

У. Г.: Я говорю — нет. Потому что уникальная индивидуальность не может воспроизвести себя ни физически, ни духовно — природа забраковала ее как бесполезный экземпляр. Природа заинтересована только в воспроизведении, и время от времени — в порождении необычных, уникальных особей. Эта особ]ь, неспособная воспроизвести себя, выключается из процесса эволюции, и ей не нужно становиться образцом для других. Вот и все, что я хотел сказать.

В.: Вам не кажется, что, когда природа порождает уникальное, это означает, что уникальность расцветает в таком человеке?

У. Г.: Это должно происходить с теми, кому по счастливой случайности удается освободиться от груза прошлого. Когда отброшено все коллективное знание и весь человеческий опыт, остается только изначальное, первозданное состояние, но без примитивности. Такой человек совершенно бесполезен для общества. Подобно дереву, дающему тень, такой человек может что-то давать, но он этого не осознает. Когда вы сидите под деревом, вам на голову может свалиться кокос — здесь есть опасность. Поэтому общество, выстроенное таким, какое оно есть, не может никак использовать такого человека.

Я не верю в локасамграху, в помощь человечеству, в сострадание, в то, что можно разгрести хотя бы малую толику тяжелой кармы этого мира, и во все такое прочее. Никто не назначал меня спасителем человечества.

В.: Значит, вы хотите сказать, что никакой научный подход, йоговский подход или подход медитации не имеет ничего общего с уникальностью и свободой, о которой вы говорите, — это так?

У. Г.: Я расскажу вам одну историю. Когда я был молодым, я семь лет занимался йогой в Гималаях с Шиванандой Сарасвати. Мне это не помогло, и я бросил йогу. После того как в 1967 году я пережил «катастрофу», я почувствовал, что мой организм не может переносить мощнейшие выплески энергии, которые происходят в этом состоянии. Я посоветовался с приятелем, Шри Дешикачаром, учителем йоги. Он сказал: «Не знаю, могу ли я помочь. Может быть, мой отец (д-р Кришнамачарья из Мадраса) сможет помочь тебе». И вот я во второй раз взялся за йоговские практики. Но вскоре я обнаружил, что вся йога противоречит естественному функционированию тела. Я попытался обсудить это с ними. Но то, что я говорил, не вписывалось в Йога-Сутры Патанджали, и мы не нашли общий язык. В конечном итоге я объявил им, что прекращаю заниматься йогой. Когда организм уже освободился от мертвой хватки мысли, что бы вы ни делали для того, чтобы обрести покой и гармонию, все это только создает дисгармонию и насилие.

Это все равно что пытаться при помощи войны насадить мир там, где и так царит мир. Когда сам поиск подходит к концу, при этом происходит большой взрыв, как тогда, в самом начале мира. А затем приходит покой — покой, который невозможно практиковать и которому невозможно научиться.

В.: Я не думаю, что нам на самом деле нужен большой взрыв. Мы хотим мудрости, душевного покоя…

У. Г.: Голодный сначала довольствуется брошенными ему хлебными крошками. Потом он хочет целый ломоть, и ему такой ломоть обещают продавцы-святоши на рынке. Вопрос об утолении голода даже не стоит; голод должен перегореть неутоленным. Голод и поиск, который он влечет за собой, — вот в чем проблема.

Если вы отбросите вымышленный образец святого, у вас останется только естественный биологический расклад. Разделяющая структура мысли, внедренная в человеческий ум в незапамятные времена, создала жестокий мир и, возможно, поставит человечество и все остальные формы жизни на этой планете на грань вымирания. Но на биологическом уровне у каждой клетки есть мудрость для того, чтобы избегать образцов и обещаний и просто, из соображений выживания, сотрудничать с соседними клетками. И человек научится у своих клеток сотрудничеству под страхом уничтожения, а не из любви или сострадания.

В.: Стоит ли за этим биологическим сотрудничеством и расцветом индивидуальности нечто трансцендентальное, что пытается прорваться наружу?

У. Г.: Не думаю. Это очень индивидуально, не в привычном смысле, как обусловлено культурой, а по-другому. Контроль над телом при помощи мысли отсек для человека возможность вырасти и стать полностью человеком, вот и все. Вы можете обойтись без столь распространенного сейчас представления, что осознанность может дать вам какое-то качественное изменение. Природа старается создать уникальную индивидуальность, потенциал для этого у вас уже есть. Но человечество где-то по дороге свернуло не туда, и выхода, похоже, уже нет.

В.: Насчет расцвета индивидуальности у меня постоянно возникает вопрос: «Почему не я?»

У. Г.: Забудьте, у вас нет шансов. Вы ничего не можете сделать. Я не знаю, что вам посоветовать, вы попались. Может, генетики и микробиологи дадут какой-нибудь ответ. Я уверяю вас, что духовный бизнес ничуть вам не поможет. Более того, если государство овладеет методами генной инженерии, оно с их помощью будет пытаться устранить последние зачатки свободы в человеке. И тогда действительно наступит конец.

И снова можно провести аналогию с компьютером. Компьютеры стали настолько сложными, что теперь они способны к мышлению и самокоррекции. Может случиться так, что в один прекрасный день вы включите компьютер и он начнет говорить вам, как надо жить. Если бы вы могли разрешить своему организму работать как компьютер, все так и было бы. Необыкновенный разум биологического организма — это все, что нужно для нормальной жизни, но мы все время вмешиваемся в его естественное функционирование посредством мысли. Ваш «естественный» тело-компьютер уже запрограммирован и включен! Вам не нужно ничего делать! Мы очень далеки от этого первоначального состояния. Но смотрите, каким — то образом что-то ударяет вас, как молния, и выжигает все. И такой человек уже не грешник и не святой; он далеко за рамками общества.

В.: Значит, мы все можем практиковать невмешательство, если это правильное слово?

У. Г.: Когда вы пытаетесь не мешать, при этом подразумевается, что вы ждете, что случится какое-то чудо. Такое ожидание не дает ничему случиться. Я говорю вам это, потому что знаю по своему собственному опыту. Сорок девять лет я искал человека по имени У. Г. Вся человеческая культура направляла меня не туда. Я пробовал и мертвых гуру, и живых гуру. В конце концов я понял, что поиск не имеет смысла, что «враг — это я». Теперь все знание, так же как и порожденный им поиск, полностью выброшены из моей системы.

В.: И вы не чувствуете, что вы должны помочь другим понять это…

У. Г.: Это не товар, который можно продать, сэр! Это просто отсутствие ложной потребности, внушенной обществом и культурой. Потребность изменить себя и потребность изменить мир вместе исчезают из системы. Я не антисоциален и вместе с тем не испытываю благодарности к обществу; я не чувствую, что должен играть какую-то роль или помогать своим собратьям. Все это чушь собачья.

В.: Выходит, что желание изменить мир, независимо от того, насколько благородным его считает человек, прежде всего эгоистично и «я»-центрично. Не это ли вы имеете в виду?

У. Г.: Человек, который пытается освободиться от мира или от того, что он называет «злом», — на самом деле самый большой эгоист из всех людей. В конце концов на вас вдруг накатывает сокрушительное понимание, что никакого «эго» вовсе нет! Это озарение неумолимо разносит все вдребезги. Это не такое переживание, которое можно разделить с другими. Это вовсе не переживание, это катастрофа, во время которой и переживание, и переживающий приходят к концу. Человек в таком состоянии не бежит от реальности и не имеет никаких романтических наклонностей. Он не лелеет никаких гуманистических представлений о спасении мира, потому что знает — что бы он ни делал для его спасения, это только добавит миру инерции. Он знает, что ничего нельзя сделать.

В.: Но мы ведь должны продолжать жить и действовать. Каким должно быть действие, чтобы оно не добавляло инерции хаосу этого общества?

У. Г.: Это просто еще одна концепция. Ваши действия и последствия этих действий представляют собой одно событие. И только логическое мышление в терминах причин и следствий придает событиям последовательность. Включение света и нажатие на выключатель — это одно событие, а не два. Это видится вам как два или более события только потому, что время создало промежуток между ними. Но время и пространство не существуют вне идеи «времени» и «пространства».

Сотворение и разрушение происходят совместно. Рождение и смерть мысли происходят совместно. Поэтому я настаиваю на том, что никакой смерти вовсе нет. Даже тело не умирает; оно видоизменяется, но не перестает существовать. Поскольку смерти на самом деле нет, вы никак не можете испытать, что это такое. Вы испытываете лишь пустоту или опустошение после исчезновения чьего-то «умершего» тела.

Смерть невозможно испытать на себе, и, раз уж на то пошло, так же невозможно испытать рождение. В вашем естественном состоянии, при котором телу дозволено функционировать без вмешательства мысли, рождение и смерть происходят все время.

В.: В этом естественном состоянии, о котором вы говорите, есть ли вообще какие-то психологические единицы, личности, эго, «я», индивидуальность?

У. Г.: Личности нет, и нет места внутри, чтобы создать «я». После того как непрерывность мысли исчезает, остается только последовательность независимых и несвязанных между собой взаимодействий. То, что происходит в окружающем меня мире, происходит в «здесь». Разделения нет. Когда сорвана облекающая вас броня, ваши чувства становятся необыкновенно восприимчивыми к лунным фазам, смене времен года и движению планет. В этом состоянии просто нет изолированного отдельного существования — только биение жизни, как у медузы.

В.: Вы можете описать этот повторяющийся процесс смерти, который вы переживаете?

У. Г.: Конечно, его трудно описать. Но я могу сказать, что в этом состоянии умирания дыхание полностью прекращается и тело «дышит» другим способом. Из всех врачей, с которыми я обсуждал этот странный феномен, только д-р Лабойер, специалист по родам, дал мне объяснение. Он говорит, что новорожденные дети дышат похожим способом. Может, это именно то, что первоначально подразумевалось под словом «пранаяма». Тело ежедневно проходит через процесс умирания, и это происходит так часто, что, каждый раз, когда оно обновляется, продлевается срок его службы. Когда в один прекрасный день оно теряет способность к обновлению, оно умирает и его отвозят в крематорий.

Этот процесс умирания и есть йога, но не все эти сотни поз и дыхательных упражнений. Когда процесс мышления перестает разделять сам себя на две части, тело проходит через клиническую смерть. Сначала должна произойти смерть, а потом начинается йога. На самом деле йога — это способность организма возвращаться к жизни из состояния клинической смерти. Считается, что это происходило лишь с немногими, с Шри Рамакришной и Шри Раманой Махарши. Я не был свидетелем этого, и у меня не было ни интереса, ни средств для того, чтобы выяснять, так ли это. Эта йога обновления — нечто необыкновенное. Если вы понаблюдаете за новорожденным, вы увидите, как он двигается и выражает себя всем телом в естественном ритме. После того как дыхание и сердцебиение почти останавливаются, тело каким-то образом начинает «возвращаться». Признаки смерти — окоченение, холодность и пепельный цвет кожи — начинают исчезать. Тело становится теплым и начинает двигаться, вновь запускаются процессы жизнедеятельности, включая пульс. Если вы из научного интереса хотите меня протестировать, мне это неинтересно. Я просто говорю, а не продаю товар.

Так что это больше похоже на китайское тайцзи-цюань, чем на классические йоговские асаны. Движения и позы, которые принимает тело, когда ломает последние оковы окоченения, оставшиеся после умирания, грациозны и прекрасны, как движения новорожденного. Йоги выполняют шавасану — позу трупа — после выполнения динамических упражнений. Это обратный порядок, йога должна начинаться с окоченения, а затем возвращаться к жизни через естественные ритмические движения. Возможно, какой-нибудь гуру пережил этот естественный процесс умирания, и его ученики, увидев, как он вернулся к жизни, попытались скопировать этот процесс умирания при помощи дыхательных техник и поз. Они сделали это в обратном порядке. Сначала вы должны умереть, и только потом начинается йога.

Весь этот процесс умирания и возвращения к жизни, хотя и происходит со мной по многу раз в день и всегда помимо моей воли, все же остается очень интересным для меня. Это просто происходит ни с того ни с сего. Даже мысль о «я» или эго уничтожена. И все равно есть что-то, что переживает эту смерть, иначе я не смог бы описать ее.

Когда нет никакой потребности повторять или использовать этот процесс умирания, чувствам дается выходной. Дыхание, свободное от доминирующего влияния разделяющей мыслительной структуры, может в полной мере реагировать на явления физического мира. Когда вы видите прекрасный закат, у вас перехватывает дыхание, а потом оно возвращается — и все это в естественном ритме. Возможно, именно отсюда происходит выражение «красота, от которой захватывает дух». Единственный способ осознать, что происходит вокруг вас, — это отслеживание тонких изменений в ритме дыхания. Это поразительный механизм, и в этом нет ни «личностей», ни «вещей»…

В.: Значит, внелегочное дыхание никак напрямую не связано с процессом смерти, просто побочное явление?..

У. Г.: Необязательно. Иногда вы просто сидите и вдруг чувствуете, что вам не хватает воздуха, вы почти задыхаетесь. Это что-то похожее на второе дыхание. Йоги пытаются достичь второго дыхания путем практики, через различные техники. Так же делают и бегуны-атлеты. Если вы понаблюдаете за бегунами, вы увидите, что им приходится пройти некий порог усталости и нехватки воздуха. И как только они проходят его, они бегут уже на втором дыхании.

Иногда со мной происходит нечто похожее. Но даже это проходит, и в конце концов дыхание совсем останавливается, и тело дышит, минуя легкие, только своей собственной пульсацией. Иногда, когда рядом нет никого, с кем можно было бы поговорить, я сижу и все эти странные вещи происходят.

В.: Разве западные врачи не пытались описать гормональные изменения, которые сопровождают этот процесс умирания?

У. Г.: Да, но западная медицина мало что понимает в этом вопросе. Один документ, который составил д-р Пол Линн из США, указывает на разницу в функционировании моей вилочковой железы. Но другие железы тоже затрагиваются — шишковидная, гипофиз и другие. Шишковидная железа, которая отвечает за все движения, за дыхание и координацию, очень сильно затрагивается. Когда разделяющая мыслительная структура умирает, организмом начинают управлять эти железы и нервные сплетения. Это болезненный процесс, потому что власть мысли над железами и нервными сплетениями сильна, и она должна «перегореть». Человек может пройти через это. Для горения или «ионизации» нужны энергия и пространство. По этой причине процесс доходит до границ тела, и энергия выплескивается во всех направлениях. Из-за того что тело в своей ограниченной форме содержит в себе эту энергию, приходит боль, даже несмотря на то что нет никого, кто бы чувствовал эту боль.

Этот болезненный процесс умирания — нечто такое, чего не хочет никто, даже самые пламенные религиозные практики и йоги. Это очень больно. И это происходит не в результате усилия воли, а в результате случайного соединения атомов.

Не знаю, как это впишется в ваши научные теории. Ученые, которые работают в этой области, интересуются этими переменами, только если они описаны в физиологических, а не в мистических терминах. Эти ученые рассматривают такого человека скорее как конечный продукт биологической эволюции, чем как фантастического супермена или супердуховное существо. Природе нужно только создать организм, который может наиболее полно и разумно реагировать на стимулы и воспроизводить себя. Вот и все. Это тело способно на необыкновенное восприятие и ощущения. Это чудо. Я не знаю, кто создал это.

Ученые, которые изучают эволюцию, теперь считают, что эта порода человека, сейчас живущая на Земле, могла произойти от выродившегося вида животных. Мутация, породившая «я»-сознание, могла произойти у выродившегося вида. Вот почему мы все поставили с ног на голову. И никто не знает, можно ли вообще все это изменить.

В.: А могло быть такое, что кто-то, кто выжил после такого тотального умирания, — в некотором роде мутант — мог изменить, так сказать, судьбу всего человечества?

У. Г.: То, что они утверждают, не имеет абсолютно никаких оснований, потому что они говорят о влиянии на сознание всего человечества. Я считаю, что человеческое сознание в своей тотальности — это необычайно мощная вещь со своей собственной инерцией. Я не думаю, что они осознают, о чем они говорят. Человеческое сознание как одно целое — это очень грозная сила. Единственное сознание, которое им известно, создано мыслью. Пропаганда, убеждение и наркотики могут повлиять только на «думающее» сознание человека. Любые изменения, которые исходят из этого источника, могут происходить только в старых рамках, и поэтому они бесполезны. Что мы можем изменить? И нужно ли что-то менять? Зачем? Я не знаю.

В.: Вы говорите так, будто нужна какая-то почва, чтобы вырастить мутантов, которых вы описываете. Все мы росли на убогой, неплодородной почве. Поможет ли другая почва?

У. Г.: Несмотря на плохую почву, у вас осталась чувствительность. Остался прототип, как у вот этого растения.

Если не поливать и не удобрять его, оно погибнет. Для человечества ничто не потеряно. Не пытайтесь разрабатывать новые составы почвы. Вы это уже делали с деревьями прочими растениями и сейчас загрязнили всю планету. То же самое случится, если вы попытаетесь вывести лучшую породу человека.

В.: Судя по тому, как вы описываете, после разрушения мыслительной структуры источник личности должен радикально, измениться. Есть ли какое-то «я», которое остается после «взрыва»? Или «я» находится только в мозге?..

У. Г.: Нет никакого «я». «Я» — это всего лишь личное местоимение единственного числа. Совокупность мыслей чувств, переживаний и надежд человечества составляет «я» Это продукт прошлого. Это «я» — символ совокупности всего человеческого сознания. На самом деле нет никакое отдельной скрытой психологической единицы, толькс слово «я».

Точно так же, есть только слово «ум», но нет «вашего ума» или «моего ума». Так что слово «ум» создало нас все? просто для того, чтобы поддерживать свою собственную непрерывность. Разделяющая структура, которую мы называем «ум», настолько исказила естественный механизм выживания организма, что общество довело этот механизм до предела допустимого. Водородная бомба — это продолжение полицейского, которого наняли, чтобы он защищал мое имущество и меня самого. Уже невозможно отделить одно от другого. Но выживание разделяющей структуры гарантирует в конечном итоге уничтожение физического организма.

В.: Почему же ваши слова не вызывают в нас никакого радикального изменения?

У. Г.: Если и была какая-то возможность для этого, она уже утеряна, потому что все, что я сказал, уже было присвоено вашей старой системой знаний и стало ее частью. Ваша так называемая чувствительность к тому, что я сказал, не так уж глубока — все препятствия, которые у вас стояли до нашего разговора, так там и стоят. «Я» использует все для того, чтобы увековечить себя. Для него ничто не свято. Если же вы попытаетесь пойти глубже и разрушить то, что там у вас стоит, то только с намерением построить новую надстройку.

В.: Почему вы так считаете?

У. Г.: Потому что оно так работает.

В.: Но предположим, что я серьезно подойду к этому и выясню…

У. Г.: Не надо никаких предположений! То, что произошло со мной, не имело причины — оно просто произошло. Вопреки всем моим усилиям, намерениям и борьбе это произошло со мной, и это чудо из чудес. Вы не можете сделать так, чтобы это произошло. Это невозможно повторить, потому что, когда оно настигает вас, оно настигает вас в таком месте и в такое время, которое никогда раньше не было затронуто жизнью. Это не опыт, и поэтому не может быть передано никому. Это не то, что можно с кем — то разделить. Это большая редкость, вот и все. Все, что вы можете с этим сделать, — сдать в музей и любоваться, но вы никогда не сможете скопировать или разделить это с кем-то.

В.: Страшно думать о том, что придется жить без центра, без «я», без точки отсчета…

У. Г.: Точка отсчета, «я», не может быть уничтожена никаким усилием с вашей стороны. Если проследить это до конца, то это ваша генетически предопределенная программа, ваш «скрипт». Нужна необыкновенная смелость для того, чтобы освободиться от этой несчастной генетической предопределенности, отбросить «скрипт». Ваша проблема состоит не в том, как что-то от кого-то получить, а в том, как отказаться от всего, что вам предлагают. На самом деле вопрос «как» здесь даже не стоит. Это требует такого мужества, которое превосходит обычную смелость, потому что оно требует, чтобы произошло что-то необыкновенное — чтобы произошло невозможное. Никакая культивация, никакое смирение и никакая смелость вам не помогут. Вы абсолютно ничего не можете сделать, потому что такая вещь рождается из целостности, а все, что вы можете сделать, — частично, фрагментарно. Вы должны быть беспомощными…

Когда я здесь сижу и мои глаза открыты, все мое существо — глаза. Это потрясающее видение перспективы, когда все движется сквозь вас. Вы смотрите, не отвлекаясь, так пристально, что глаза не мигают, и нет места ни для какого «я», которое смотрит. Все смотрит на меня, а не наоборот. Как глаза, так и другие органы чувств — у каждого из них своя собственная жизнь. Реакция органов чувств, которая есть единственное, что существует, не видоизменяется, не подвергается цензуре, и не координируется, а остается вибрировать в теле. Нечто вроде координации возникает, когда организм должен функционировать для выживания и выполнять связные механические действия. Координация допускается только в той мере, в какой она необходима для реагирования на ситуацию. Затем все возвращается к своим независимым друг от друга и несвязанным ритмам.

Не надо интерпретировать то, что я говорю, как «блаженство», «благословение» или «просветление». На самом деле это пугающая, ошеломляющая ситуация. Она не имеет ничего общего с так называемым мистическим или трансцендентальным опытом. Я не вижу абсолютно никаких причин придавать всему этому какую-то религиозную или духовную окраску. Я описываю не более чем простое физиологическое функционирование человеческого организма. И, несмотря на то, что это не отделено от природы, это никогда не уложится ни в одну природоведческую теорию и ни в какую научную форму знания.

В.: Значит, нужно от всего отказаться?

У. Г.: Не отказаться. То, от чего вы отказываетесь, как и сам отказ, не имеют никакого отношения к тому, как на самом деле функционирует сейчас ваш организм. Когда вы четко это увидите, у вас уже не останется ничего, что бы вы могли отбросить или от чего вы могли бы отказаться. Вы готовы отказаться, чтобы что-то обрести, вот и все. Ваши Упанишады говорят, что это должно быть предметом ваших самых заветных и самых высоких желаний, но я подчеркиваю, что как раз наоборот — само желание должно уйти. Именно поиск сам по себе, каким благородным бы вы его ни считали, терзает вас.

Забудьте о желаниях, которые вам советовали контролировать. Когда вы можете обойтись без своего главного желания, остальные уже не имеют никакого значения.

В.: Вы говорили, что из-за того, что происходившее с вами невозможно оценить с научной точки зрения во всей полноте, обычные события, вещи и людей тоже нельзя оценить во всей полноте. Или вы не это имели в виду?

У. Г.: Конечно же, нет. В этих рамках все действительно, относительно действительно. Но «реальность», которую вы пытаетесь изучить, создана душой, или «я», а я настойчиво отвергаю их обоих. Поэтому ваш поиск реальности, психологической аутентичности и самореализации не имеет для меня смысла. Все это придумано из страха. Не «я», а научный процесс дает вам точку отсчета, из которой вы можете судить, правду я вам говорю или нет.

Видите ли, я перепробовал все, чтобы только найти ответ на терзавший меня вопрос: «Есть ли вообще просветление, или нас всех дурачат абстракциями?» Я полностью разочаровался, так и не найдя ответа, и это придало мне силы. Первую треть своей жизни я провел в Индии с теософами, йогами, святыми, видящими, Дж. Кришнамурти, Раманой Махарши, Орденом Рамакришны — короче, со всеми, кто мог хоть что-то дать духовному искателю. И я выяснил, что все это чепуха, что все это не имеет никакого смысла. Я полностью разочаровался во всех религиозных традициях, и восточных, и западных, и ударился в современную психологию, науку и все остальное, что мог дать мне материальный мир. Я обнаружил, что сама идея духа и души ложна. Когда я экспериментировал с материальным миром и изучал его, я с удивлением обнаружил, что никакой материи вовсе нет. Когда я отверг и духовную, и материальную природу вещей, мне больше некуда было идти. Я плыл не понятно куда, не находя ответа ни в каком источнике. И в один прекрасный день я осознал бесполезность того, что я делаю, и вопрос, который преследовал меня всю жизнь, перегорел и исчез. После этого у меня уже не возникало никаких вопросов. Жажда перегорела, не дождавшись утоления. Важны не ответы, а конец всех вопросов. Даже несмотря на то что все перегорело, последние тлеющие угольки все еще остались и проявляются в естественном ритме. А уж как это выражение может повлиять на общество, меня совершенно не волнует.