ГЛАВА 1 ОТКРЫТИЕ ТРИБУНЫ

В Советском Союзе жить было очень уныло. Скука. Серые улицы, серые лица, серые менты, серый асфальт. Сейчас, когда мне на глаза попадаются фотографии того времени, меня начинает подташнивать от одного воспоминания о той жуткой скуке и серости. И еще цинизм. Поздний совок им был буквально пропитан.

Вступая в комсомол, я, восьмиклассник, иллюзий не испытывал. Мне нужно было стать членом ВЛКСМ, чтобы при распределении из морского училища, куда я собирался поступать, меня направили на суда заграничного, а не каботажного плавания. По этой же причине, будучи курсантом, я занимался комсомольской работой.

Было уныло. А хотелось чего-то такого, интересного, увлекающего, словом - приключений. Вот я и поступил в морское училище. Загранка… Кто жил в совке, тот помнит, что значило тогда это слово: это был пропуск за рубеж, в другой мир, в мир, который жил по другим законам и где продавали модные вещи. Не скрою, я хотел носить модные вещи, а не те, что заполняли прилавки советских универмагов.

Я ожидал, что со мной будут учиться такие же, как я - романтики, искатели приключений, надеялся оказаться в матросском братстве. Меня ждало разочарование. Моими товарищами по учебе оказались обычные гопники из спальных районов. На уроках парни галдели, харкали друг в друга, матерились, выпускали кишечные газы, чтобы потом закричать на всю аудиторию: «Товарищ преподаватель! Разрешите открыть окно, а то этот курсант испортил воздух! Нечем дышать». Оклеветанный курсант, конечно же, начинал протестовать: «Это не я, товарищ преподаватель! Он сам напердел!» Остальные ржали. А я от стыда готов был провалиться на этаж ниже, особенно неудобно было перед молодыми преподавательницами: они, бедняжки, не знали, как себя вести в этой ситуации, краснели, тупили взор. Курсанты понимали только такие средства воспитания, как крик, кулак, строевая подготовка. За три года учебы в мореходке я подружился только с двумя парнями, но наши пути разошлись, как только мы получили дипломы матросов-мотористов.

Летом 1983 года я окончил первый курс мореходки, и родители отправили меня в путешествие по Волге, путевку купила мама в профкоме геологического института, где она работала. В туристической группе было много девушек, а я, по правде говоря, за год учебы в морском училище от девичьего общества отвык. До Куйбышева (ныне - Самара) мы ехали на поезде, и за время дороги я познакомился с ребятами, с которыми мне предстояло провести лето. Все были приблизительно моими ровесниками -старшими школьниками или пэтэушниками. Лишь один парень выбивался из этой компании - модный такой, высокий блондин. Он был в джинсах - в настоящих blue jeans!

- Меня зовут Андрей. Андрей Самусов, - представился он. - Но для друзей я - Сэм.

- Дмитрий Жвания.

- Митя значит…

Сэм оказался студентом третьего курса медицинского института. Как он оказался в школьной туристической группе, я так и не понял. Всем своим видом он показывал, что ему скучно в нашей компании.

- Да, угораздило! Девицы - все наверняка целки, к гадалке не ходи. Нет, Митя, ты посмотри на них! Развлечься будет не с кем… Ничего, вернемся в Питер, я познакомлю тебя со взрослыми телками, студентками. Чего они только не вытворяют! Ты просто обалдеешь, обещаю. А эти… прыщавые целки…

Не знаю почему, но Сэм предпочитал общаться именно со мной, остальных ребят держал на дистанции. Может быть, потому, что я тоже был в ультрамодных blue jeans - сестра Лиана купила, когда ездила на гастроли в Париж. Так или иначе, мы с Сэмом скорешились.

- И чего я поехал! - сетовал Сэм уже на турбазе в Куйбышеве. - В разгар чемпионата!

- Какого чемпионата?

- Митя, ты лох или прикидываешься? Футбольный чемпионат, «Зенит» играет.

- А… - Я всегда переживал за хоккеистов, а футбол смотрел изредка по телевидению, и то только матчи сборной СССР, тбилисского «Динамо», за которое болел с раннего детства, и матчи за европейские кубки.

- Чего «а»?! Ты хотя бы раз был на стадионе, на футболе?

- Только в Сухуми, на матчах местного «Динамо», когда в этой команде мой брат играл, Гурам Габескирия. А в Питере я на хоккей, на СКА хожу…

- За «коней» болеешь?

- В смысле?

- В том смысле, что твой СКА - это «кони». Как и ЦСКА. Ненавижу «коней»! Тебе, Митя, надо на «Зенит» сходить, после этого о СКА и вспоминать не будешь. Не слышал песню: «Ты можешь болеть за московский "Спартак" А можешь болеть за коней. Но лучше болей за "Зенит" (Ленинград), Не то огребешь пиздюлей!»?

- Нет, не слышал. Да пойми, я только по воскресеньям могу куда-нибудь выбираться.

В будние - в училище до вечера. После занятий - уборка помещений, патрулирование территории или работа всякая комсомольская…

- Комсомольская? Ну ты даешь! Ха-ха, рассмешил. Не думал, что ты - совок… Положи с прибором на этот комсомол, Митя! Ладно, вернемся в Питер, я тебя познакомлю с реальными людьми, с реальными ту сами. Сходим в «Сайгон», где волосатые собираются, в «Рим» на Петроградской… Слушай, а в рок-клубе ты был?

Я сокрушенно помотал головой, понимая уже, что не имею никакого представления о реальной жизни.

- Эх… - только и произнес Сэм.

Информация о «реальных тусах» меня очень заинтересовала, ибо я хотел оказаться в каком-нибудь сообществе, братстве, словом, среди людей, которые были бы не такими скучными, как окружающие меня совки. И вскоре я сам завел с Сэмом разговор о тусовках, дабы понять - к какой из них присоединиться.

- Я уже тебе говорил, хиппи собираются в «Сайгоне», в кафе на углу Невского и Владимирского проспектов. Но не думаю, что эта компания тебе подойдет, они за ненасилие, им шпана в рыло бьет, а они лишь вытираются… Кроме того, хиппи хайры отращивают, а тебя в мореходке почти наголо бреют. В рок-клубе можно панков встретить, они просто все отрицают. Есть фашисты, в основном - студенты филологического факультета. Ходят они в черных рубашках с вышитыми буквами РОА - Русская освободительная армия. Я кое-кого из них знаю, мог бы тебя познакомить, но…

Я и без Сэма понял, что мне еще очень далеко до сверхчеловека, и перебил его:

- Не-а, фашисты меня не прикалывают.

Еще в школе я прочел несколько книжек о революционерах, изучил, что писали в учебниках об анархистах. Большое впечатление на меня произвел фильм о создании ЧК «20 декабря», в котором анархисты показаны не как опереточные грабители, а как революционеры, в общем, я мечтал присоединиться к каким-нибудь бунтарям: «ты стал бунтарем и дрогнула тьма, весь мир ты хотел изменить» и все такое.

- А анархисты есть в Питере, Сэм?

- Анархисты? Так футбольные фанаты и есть анархисты, они против ментов, против властей. Я же тебе говорил - иди на стадион, Митя!

Сэм мне рассказал историю футбольного фанатизма. Я узнал, что первые фанаты появились у московского «Спартака», было это в 1979-м. Их жестко прессовали менты: скоро Олимпиада, а тут какие-то клоуны в красно-белых шарфах и шапочках. Оппоненты звали спартачей «мясом», из-за того, что история их клуба связана то ли с профсоюзом пищевой промышленности, то ли с каким-то мясокомбинатом. Затем стали появляться другие грядки. Фанатов ЦСКА прозвали «конями» - якобы потому, что первое тренировочное поле команды было разбито на территории, где ранее располагался ипподром; фанатов милицейского общества «Динамо» - «мусорами», почему, объяснять не надо; фанатов «Торпедо» - «торпедонами»…

В Питере фанаты появились в 1980-м, когда «Зенит» впервые в своей истории боролся за бронзовые медали чемпионата страны. На стадионе имени Кирова они собирались, сообщил Сэм, на 33-м секторе.

- Вернемся в Питер, я тебя туда отведу, познакомлю с лидерами фанатов - Шляпой и Блондином, оба они - мои приятели.

Сэм научил меня «зенитовским» зарядам типа «Во всем Союзе знаменит ленинградский наш "Зенит"!»

- Значит, заводящий громко кричит: «Во-о-о всем!»… А сектор подхватывает: «Союзе знаменит…» Понял?

- Ага.

- А еще фанаты переделали «Гимн великому городу» Соловьева-Седова: «Город над вольной Невой, где болеют за "Зенит" родной, слушай, Ленинград, я тебе спою про "Зенит", про команду твою».

- Круто!

- А когда «Зенит» пропускает гол, фанаты кричат: «Гол забили нам в ворота, очень мы огорчены. Но не зря мы здесь собрались: эй, "Зенитушка", дави!» Да и еще: хлопать надо не как лохи: та-та-тата-та, так «мясники» хлопают, а по-зенитовски: раз, два, три - зе-ни-ту-шка дави. Понял? - продолжал Сэм лекцию. - Фанаты ездят на выездные матчи команды, чтобы поддержать ее на чужом стадионе. Я тоже ездил.

- Куда?

- Ну… в Москву…

Как только вернусь в Ленинград, пойду на первый же домашний матч «Зенита», твердо решил я. Но ждать этого три недели было просто невыносимо. Мне хотелось начать фанатеть здесь и сейчас! Я нашел голубой полиэтилен и наклеил на него логотип «Зенита», который сделал из белого лейкопластыря. Вышло вроде ничего. Мне не пришлось долго убеждать школьников, с которыми я отдыхал, что фанатеть за «Зенит» - это круто. Кое-кто из них ходил на футбол и, так сказать, был в курсе. С палубы теплохода «Казахстан», на котором мы плыли по Волге, мы заряжали: «Во всем Союзе знаменит…» Команда теплохода быстро вычислила зачинщика, то есть меня, и создавала мне всяческие проблемы, дело доходило до угроз физической расправой, а я в ответ лишь смеялся им в лица, точнее - в морды. Провинциальные лохи, чего с них взять. Как они вообще живут на белом свете, когда в их городе нет команды высшей лиги!

Сэм удивлялся тому, с каким энтузиазмом я отозвался на его предложение стать футбольным фанатом. В итоге команда теплохода пожаловалась руководителям нашей туристической группы, педагогам, и те вызвали меня на ковер.

- Дмитрий, почему вы так цинично и вызывающе себя ведете? - спросила меня строгая дама с тонкими губами, воспитательница нашей группы.

Я не успел ответить, как заговорил невзрачный мужчина средних лет, в каком качестве он ездил с нашей группой, никто из нас не знал, но все догадывались:

- Презрение к окружающим - отличительная черта фашистов. А мы только что побывали в Ульяновске, где родился и вырос Владимир Ильич Ленин - создатель нашей Коммунистической партии, первого в мире государства рабочих и крестьян, а теперь плывем в Волгоград, где наша армия разгромила фашистов… Ваше поведение я расцениваю как вызов не только окружающим, но и нашей славной, героической истории. Думаю, в Ленинграде вам придется расстаться с комсомольским билетом, я об этом позабочусь.

- Но я прославлял ленинградский «Зенит» и все… При чем здесь фашизм? - меня аж в жар бросило от слов невзрачного мужчины.

- Поведение, поведение, Дмитрий. Все дело в вашем поведении… - похоже, мужчина имел ответы на все вопросы. - Если мы вас не остановим сейчас, вы погубите свою жизнь.

Сейчас в такой ситуации я бы почувствовал себя героем романа «1984», но тогда я об Оруэлле и слыхом не слыхивал, меня просто ошарашило то, какие далекие выводы эти люди сделали из моего, в общем-то, патриотического поведения… Мне стало трудно дышать от возмущения! Как они посмели обвинить меня в фашизме! И за что? За то, что я… прославлял футбольный клуб из Ленинграда. А этот мужичонка мне как раз напомнил фашиста, эдакого эсэсовца с лицом доктора-садиста.

- Я не фашист… Что я вам сделал?! Знаете, вы сами ведете себя, как фашисты.

Мужичонка ухмыльнулся, а дамочка еще больше поджала губы.

- В Волгограде мы вас, Дмитрий, отвезем на психиатрическое обследование, а затем отправим вас в Ленинград на поезде. А пока мы запрещаем вам подниматься на палубы, сидите в каюте.

На разбирательстве присутствовал капитан теплохода, мне показалось, что и его ошарашило то, какой оборот приняло дело.

Я решил, что назло буду гулять по палубам, ведь, в конце концов, мои родители заплатили деньги за то, чтобы я нормально отдыхал, а не сидел взаперти. Когда дамочка попыталась прогнать меня с палубы, я ей привел именно эти доводы. И добавил: «Вы мне никто!» Однако от зарядов за «Зенит» пришлось отказаться. Сэм ходил с озабоченным видом и бросал мне иногда: «Говорил я тебе, подожди с фанатизмом до Питера».

В Волгограде меня никто на психиатрическое обследование не повез. Наверняка это была просто дежурная угроза. Я вместе с ребятами побывал на Мамаевом кургане, посмотрел на дом Павлова, погулял по набережной.

Затем мы поплыли обратно, от Сызрани до Ленинграда ехали на поезде. Да, кстати, Сэм ошибался насчет девчонок из нашей туристической группы. Они оказались далеко не монашками. Потом мне мама сказала, что в профком пришло письмо от руководителей туристической группы, но профорг его маме не показал, дабы ее не расстраивать.

Я вернулся из путешествия, совершенно четко осознавая себя футбольным фанатом, и с нетерпением ждал домашней игры заочно любимой мною команды.

И вот - наконец: в конце лета 1983 года «Зенит» принимал «Торпедо» из Кутаиси. Это была хорошая проверка для меня: по вполне понятным причинам я всегда симпатизировал грузинским командам. Но в этот раз мне нужно было желать грузинам поражения, ведь я стал фанатом «Зенита». Как на грех, на стадионе я встретил грузинского родственника – он напоминал Адриано Челентано, каким мы его знаем по комедийным фильмам: в белом костюме, в белой шляпе… Родственник, конечно же, был уверен, что я пришел поддержать кутаисцев. Когда же он убедился в обратном, он мне сказал с презрительной такой интонацией: «Жвания, грузин! А болеешь за кого?! Эх!» Но его мнение меня волновало мало. Я, как завороженный, смотрел не столько на поле, сколько на фанатский 33-й сектор.

В середине сектора компактно сидела группа человек из пятидесяти, в сине-бело-голубых свитерах, с шарфами той же расцветки. Время от времени в самой гуще этой группы поднимались люди и начинали размахивать клубными знаменами. Тут же на них реагировали менты, но ребята, что сидели по бокам, препятствовали их продвижению внутрь сектора, происходила сутолока, а знамена исчезали, чтобы появиться вновь в самый неожиданный для ментов момент.

Впрочем, фанатским оказался не только 33-й сектор, я заметил фанатов за воротами - на 40-м секторе, на 47-м, на 21-м. В перерыве я встретил Сэма.

- А что, фанаты собираются не только на 33-й секторе, но и на других? - спросил я.

- Настоящие - только на 33-м. На других сидит левата.

- Что за левата?

- Левые фанаты - это те, что только на домашние матчи ходят.

- А…

Я ждал, что Сэм меня познакомит с легендарными Шляпой и Блондином. Но Сэм сказал, что не успел созвониться ними, а просто так на 33-й сектор идти не следует.

Идя на следующий матч, я все же купил себе билет на сектор 33. Не помню, с кем тогда играл «Зенит», да это и неважно. Важно, что я помню свои ощущения. Я обнимал за плечи совершенно незнакомых мне ребят и раскачивался, распевая «Мы - твои верные друзья, будем вдохновлять тебя всегда. В непогоду, зной, мы душою и сердцем с тобой». Мы оказывали ментам пассивное сопротивление, когда те лезли вглубь сектора, чтобы отнять развевающиеся знамена. Именно на секторе я научился применять очень эффективный прием против этой публики в одежде мышиного цвета: не нужно махать руками, кричать, просто бей их ботинком в голень, незаметно, исподтишка, и - делай это с лицом растерянного лоха.

Мне показалось, что 33-й сектор - это и есть то самое братство, о котором я мечтал. Со Шляпой и Блондином Сэм меня так и не познакомил, да я и не уверен, что Сэм сам их знал лично. Вскоре до меня дошло, Сэм - не фанат, а так… активный болельщик, не более. Кроме того, даже если Сэм и хотел меня познакомить с Блондином, он бы не смог этого сделать - когда я стал ходить на стадион, Блондин, кажется, служил в армии.

Я очень волновался. Вероятно, так же волнуются девушки перед первым разом. Не знаю, может быть, так же, как я тогда - на стадионе «Жальгирис» в Вильнюсе. Все очень просто: от первого раза, от того, как поставишь себя на первом выезде, зависит твоя репутация в движухе. Нельзя облажаться, нельзя.

В училище я познакомился с пареньком, который тоже решил найти себя в фанатизме, он учился на курс младше. В самом начале сезона 1984 года он пробил свой первый выезд, съездил на матч с ЦСКА, который проходил на закрытой арене армейского спортивного комплекса. Я с завистью слушал его рассказы о приключениях в Москве.

- «Кони» нас вычисляли еще на вокзале, поэтому до их конюшни мы добирались без роз. Только на секторе их надели. Но в Москве, ты прикинь, менты запрещают фанатеть. Можно только в ладоши хлопать, как на детском утреннике.

После матча (который «Зенит», кажется, проиграл) фанаты ЦСКА выпалили моего приятеля и разбили ему губы. Но этим обстоятельством паренек даже гордился - не всем на первом выезде удается поучаствовать в трайблах. Речь идет о Вадике Смолине, недавно он отметил двадцатипятилетие своего участия в фанатском движении. Кстати, внешне он мало изменился. Может, фанатизм сохраниться помогает…

И вот мой первый выезд.

Мы стояли на трибуне за воротами, сине-бело-голубая кучка. Фанат Длинный (он действительно был очень высоким и, наверное, поэтому болел не только за футбольный «Зенит», но и за питерский баскетбольный «Спартак») заводил: «Во-о-всем!» И мы подхватывали: «…Союзе знаменит ленинградский наш "Зенит"!»

Одно дело на своем стадионе, обнимая товарищей, раскачиваться, распевая: «Ша-ла-лай-ла э-э-у «Зе-нит!» Совсем другое - делать это на вражеском стадионе. Ты, твоя банда против десятков тысяч людей - это ощущение трудно передать. Думаю, каждый мальчик мечтает однажды превратиться в одного из трехсот спартанцев. Так вот: я был этим «спартанцем» много раз.

- Сворачиваем розетки, розетки сворачиваем! - командовал Фильтр, и мы сворачивали шарфы, а потом по команде раскручивали их броском вверх. В нас летело все, что оказывалось под рукой литовских болел: недоеденное мороженое, огрызки яблок и прочее говно. Я стоял в последней шеренге нашей банды, да еще и с краю, и мне досталось неслабо. Нас оцепили менты и солдаты внутренних войск, менты местные - литовцы, а солдаты - русские и азиаты. Литовские менты улыбались, видя, что показывают нам жители Вильнюса, а те изображали фрикции. Проще говоря, они обещали нас выебать. В ответ на это Фильтр засовывал палец в рот и оттопыривал им изнутри щеку: это, мол, мы вас, лабусы, в рот поимеем. Русские солдаты и выходцы из Средней Азии, глядя на Фильтра, лыбились: гы-гы-гы.

Матч закончился. С каким счетом - не помню, да это и неважно. Важно то, что я сумел бросить вызов многотысячной вражеской толпе. Да, я боялся, но не показал этого. Страха не имеют только шизоиды. А вот не показать свой страх - это да, это дорого стоит.

Литовцев выпускали со стадиона, а нас держали на трибуне, пока все они не выйдут. Вдруг я увидел: на трибуну поднимается моя мама:

- Пропустите, пропустите, там мой сын! - говорила она милиционерам довольно спокойным голосом, пробираясь ко мне. Но было заметно, что мама волнуется.

- Я заберу своего сына? Вон он - в синей куртке…

Милицейский майор посмотрел на меня, шестнадцатилетнего, и, видимо, убедился, что я не представляю никакой угрозы спокойствию Вильнюса, пожал плечами и ответил маме:

- Забирайте.

Я не был рад тому, что меня забрала мама, которая на всякий случай поехала вслед за мной в Вильнюс. Выглядело это не очень героически - уходить с сектора в сопровождении мамы. Но что было делать?

На выходе за нами увязались здоровенные литовцы лет на десять-пятнадцать старше меня, видимо, это были поклонники не только «Жальгириса», но и тяжелого рока: на голове прически в стиле «Deep Purple» и мудацкие усы подковой. Они стали сзади подсекать мне ноги, но я делал вид, что не замечаю их выходок. В конце концов до них дошло, что я не самый подходящий объект для выяснения отношений, и отстали.

Мы с мамой остались в Вильнюсе еще на день, гуляли по средневековым улочкам, пили кофе и ели мороженое в почти что европейских кафе, которыми в Ленинграде тогда и не пахло.

В те времена нельзя было называть себя фанатом, не «пробивая выезды». Чтобы завоевать на секторе уважение, нужно было ездить и ездить. Так как я решил во что бы то ни стало стать правым фанатом, я начал мотаться за командой. Правда, при ближайшем знакомстве зенитовский фанатизм оказался не таким небесно-сине-бело-голубым, как я себе его представлял вначале.

Бредя из Лужников после проигрыша «Зенита» в финале Кубка СССР, я обратил внимание на компанию из двух парней и двух девушек. У одного из парней, не то чтобы худого, а изможденного, была как-то странно согнута правая рука - кисть будто висела. Второй парень чем-то напоминал эстонского певца Тыниса Мяге. На голове одной из девушек была бумажная зенитовская кепка, она сидела на корточках, как умеют сидеть только жители Средней Азии, показывая всем проходящим бледные ляжки и белые трусы. Другая девица, довольно высокая, стояла, ее шикарные золотистые волосы слегка трепал ветер. Я грустно кивнул ребятам, мол, привет, товарищи по несчастью.

- Привет! Тоже из Питера? - отозвалась та, что с золотистыми волосами.

- Да. Вы сегодня в Питер возвращаетесь?

- Сегодня. Только у нас денег нет, мы на «собаках» добираться будем. А у тебя билет?

- Нет, еще не купил.

Я подошел к компании.

- Ка-а ка-а-ка бан, - представился изможденный, который вдобавок оказался еще и заикой, и протянул мне кисть для рукопожатия. Я пожал ее - в моей ладони оказалось что-то безжизненное, холодное, костистое - какой-то маленький трупик.

- Юра, - поздоровался второй парень.

- А я - Ира, - сказала та, что с золотистыми волосами, и мило улыбнулась. Ее подругу в зенитовской кепке звали Лена.

Юра обнял Лену за талию, и я подумал: «Неужели этот Кабан - парень этой златокудрой Иры?» Но оказалось, что Кабан познакомился с Юрой, Ирой и Леной за пятнадцать минут до меня и занимался тем, что разводил ребят на деньги. Юра и девицы впервые приехали на выездной матч: их принесла в Москву волна энтузиазма, который охватил Ленинград, когда «Зенит» впервые после сорокалетнего перерыва вышел в финал Кубка СССР по футболу. Проще говоря, фанатами они не были.

- У-у-у т-те-е-бя есть де-е-ньги? До-о-бавь на-а бу-у-хло, а? - спросил меня Кабан.

- Не-а, денег у меня только на обратный билет.

- Да-а ты-ы ч-ч-что, ка-акой по-о-езд! Би-и-летов не-ет! Да-а-аже на-а до-до-допо-о-ол-ните-е-е-льные п-п-п-о-о-е-зда. По-по-ехали с нами на «соб-б-а-аках, а д-д-е-еньги про-про-про-пьем!

В принципе, я ничего не имел против того, чтобы залить горе. Горечь от поражения была такой, что я чувствовал неприятный привкус во рту

- Ну ладно, давай выпьем.

Кабан воодушевился. Да и те трое - Юра и девушки поддержали мое решение.

По дороге на вокзал мы зашли в магазин и купили несколько бутылок какого-то пойла, кажется, крепленое вино «Кавказ», и самой элементарной закуски в виде плавленых сырков и ливерной колбасы. Решили, что оттопыриваться будем в электричке.

Но в электропоезд до Калинина (ныне Тверь; первый этап возвращения из Москвы на «собаках») набилась куча пассажиров, и мы вынуждены были отложить наш банкет. Потное мужичье, бабы с котомками и кутулями, дети. Пассажиры либо тупо глядели в окно, будто изучали безрадостный подмосковный пейзаж, либо о чем-то говорили, в вагоне стоял приглушенный гул. В мои ноздри влезали различные запахи: нестиранных носок, плохого табака, дешевого парфюма, вареных яиц и, конечно, вареной колбасы, купленной провинциалами в столице. Я смотрел на стертые лица пассажиров и не мог, как ни старался, заметить на них отражение мысли или эмоции. Какая-то биомасса перемещалась из пункта А в пункт Б.

Я очень переживал проигрыш «Зенита». Мне казалось, что несколько часов назад в Лужниках произошла трагедия, проиграл «Зенит», который в последний раз брал Кубок СССР в 1944-м, сразу после снятия блокады. Мы сидели подавленные и молчали. Я, правда, чтобы дать понять, что не первый раз выехал за командой, начал было рассказывать о приключениях в Вильнюсе. Но Кабан меня перебил:

- Э-э-это все ху-ху-хуйня! Вот м-мы с-с Хай-растом в До-о-нецке бу-бу-бухали!

И дальше мы выслушали маловразумительный рассказ, как Кабан со своим другом Хайрастом напились в Ленинграде и решили: а не поехать ли в Донецк, где будет играть «Зенит»?

И поехали. Конечно же, они не запомнили, как добрались до шахтерского города. На матч они, кажется, не попали, или их не пустили, так как они еле держались на ногах.

Кстати, многие фанаты первой волны считали это доблестью - напиться на выезде до чертиков и ничего не помнить, на стадион не попасть. Сейчас вроде все иначе: ребята знают, зачем едут, и это правильно. Меня сильно разочаровывало, а порой и злило, поведение фанатов «Зенита» на выездах. Я никак не мог понять, зачем ехать в другой город за тридевять земель, чтобы нажраться бормотухи и валяться потом в грязи, как свинья? Когда я взялся за организацию в Ленинграде движения фанатов СКА, и мы пробивали первые выезды за любимой командой, я постоянно твердил ребятам: бухать перед матчем - западло, мы приехали сюда, чтобы поддержать команду, а если потребуется - защитить честь армейского клуба, бухать будем потом, на обратной дороге. И пока я ездил за СКА, наши выезды проходили совсем иначе, чем выезды фанатов «Зенита». Мы были маленькой, но дисциплинированной бандой.

Но по дороге из Москвы после финала Кубка я еще только знакомился с нравами фанатов, я еще многого не знал.

- Кабан, прости, что спрашиваю, а что с рукой?

- Да-а уп-уп-па-ал с пя-я-того эт-эт-т-та-а-ж-жа.

- О боже, как это случилось?

И Кабан рассказал, как он с приятелем у себя дома, а жил он в трущобах на улице Шкапина, нажрался таблеток - барбитуры. Их начало глючить. Кабан принял своего кота за гигантского тигра и, чтобы спастись, сиганул в окно с криком «Тигры!!!» Когда приехала Скорая, Кабан лежал в грязной снежной куче, набросанной дворниками, и продолжал кричать: «Там тигры! Тигры!» Если бы не эта куча, он бы разбился насмерть, так как на улице Шкапина под домами газонов нет. Кабана увезли в травматологическое отделение ближайшей больницы, а когда его кости кое-как срослись, перевели в дурдом. В итоге Кабан получил инвалидность и как калека, и как шизофреник. В общем, служба в армии ему не грозила. Зато он получал пенсию: гроши, конечно, но все же их хватало на то, чтобы регулярно погружаться в глубокий запой.

В фанатской среде Кабан слыл за юродивого. Его нельзя было бить, хотя он этого часто заслуживал. Чуть что - за него заступались люди из основы под тем предлогом, что Кабан старый фанат, мол, он одним из первых пробил выезд в Донецк или еще куда-то.

Однако Кабан все равно недолго прокоптил на этом свете. Если среди фанатов он пользовался иммунитетом, то обычным гопникам и привокзальным «синякам» на заслуги Кабана было наплевать. В общем, в начале девяностых окоченелый труп Кабана с ножевой раной обнаружили в загаженной подворотне на Шкапина.

По правде сказать, я не особенно радовался компании Кабана. Мне, конечно, было далеко до умников из университетов и победителей школьных олимпиад, все же учеба в морском училище давала о себе знать, но близкое общение с представителями дна общества на меня действовало угнетающе. Кабан, этот восставший из ада, испортил мне настроение, которое и так было мрачнее некуда.

В переполненной электричке мы доехали до Калинина, где и зависли на ночь, - первая электричка до станции Бологое (второй этап путешествия на «собаках») уходила только в четыре с лишним утра.

Мы все впятером отправились на городской пляж, на берег Волги, чтобы устроить наконец пикник и, может быть, искупаться. Городской пляж оказался весьма чистым, песчаным, со скамеечками. Мы удобно расположились, разлили коричневатое алкогольное пойло в два стакана, больше не нашли, и решили пить по очереди. Первым, конечно, наполнил себе стакан Кабан.

- А т-т-е-еперь з-з-за нее! 3-з-за у-удачу, а ин-ин-иначе нам уд-удач-чи не в-видать! - произнес Кабан тост, принятый среди фанатов.

Выпил стакан залпом и вытер губы кистью. Он бы, наверное, и облизал кисть, если бы на коже осталось немного пойла.

Я тоже выпил, и меня чуть не вырвало, мой желудок запротестовал, толчками прогоняя обратно жидкость, которая в него только что заливалась. Из глаз брызнули слезы. Чтобы не опозориться, я быстро занюхал запах бормотухи плавленым сырком.

Юра налил вино в опорожненные стаканы и дал их девчонкам. Ира и Лена выпили и не поморщились, а Юра допивал остатки вина прямо из горлышка бутылки. Следующая порция прошла легче. Кабан опять завел речь о поездке в Донецк вместе с Хайрастом.

- Кто-нибудь будет купаться? - спросила Лена. Все, кроме Кабана, заявили, что будут.

Девицы разделись, но оставили на себе трусы и лифчик. На Ире были синие трусы, как от купальника, и какой-то бежеватый лифчик из плотной ткани, сколько ни мочи - прозрачным такое белье не станет, а вот исподнее Лены было белым и тонким. Мы купались, Юра и Лена вели себя в воде так, будто перед этим они внимательно изучали киношные сцены совместного купания любовников.

Я вылез первым, Кабан сидел на скамейке с блаженной улыбкой. Вылезла Ира, и мы все втроем смотрели на влюбленных. Наконец на берег выбежала Лена, сквозь ее мокрые трусы была отчетливо видна черная растительность на лобке, а сквозь мокрый лифчик проступали большие темные соски на грудях бутылочной формы. Но ее это нисколько не смущало, как, впрочем, и ее кавалера. У нас еще оставалось вино, и мы выпили за будущие победы «Зенита».

- В-в-ы э-эт-т-то… н-на м-матч н-наших ду-ублер-ров с «м-м-я-а-сом» п-пойд-дете? - спросил нас Кабан. - П-п-рих-ходите! П-п-после м-матча б-бухнем.

Я сразу даже не сообразил, о чем Кабан говорит, а потом вспомнил - чемпионат-то продолжается, грядет игра со «Спартаком».

Полупьяные, мы добрели до вокзала, электричка была уже подана, мы вошли в первый вагон и легли на деревянные отполированные скамейки, я тут же заснул. Проснулся я оттого, что поезд резко затормозил, вагоны как бы стукнулись друг от друга. Кабан лежал на лавке напротив меня, на спине и храпел. Кое-где виднелись головы пассажиров. Я, сколько ни старался, заснуть уже не мог. Встал и решил пойти в тамбур покурить. Проходя мимо спящей Иры, я еще раз обратил внимание на ее золотистые волосы: «Какие красивые!»

Правда, Ира показалась мне немного странной. Чисто одета, но на штанине синих брюк из легкого материала, на коленке, аккуратно залатана дырка. Я удивился, потому что сам бы уже, наверное, не надел брюки с заплаткой на колене, хотя в нашей семье лишние деньги не водились. Ира мало разговаривала, в основном молчала, но охотно ответила на мой вопрос, где она живет и кем работает. Жила она на Театральной площади, с тетей, а работала в регистратуре поликлиники. Было ей девятнадцать лет, на два года старше меня. В отличие от подруги, Ира показала себя весьма стеснительной барышней. Во всяком случае, трусы и лифчик она отжимала в кабинке для переодевания, в то время как Лена сделала это, отойдя от нас шагов на пять.

Юры и Лены на лавках я не обнаружил. Зато обнаружил их в тамбуре: Лена сидела на корточках и делала Юре минет. Но я не стал выскакивать из тамбура, как ошпаренный, а встал у противоположных дверей и закурил. Юра кончил, когда я болгарскую сигарету «Opal» докурил где-то до половины. Лена встала с корточек, ребята поцеловались в губы, и вышли из тамбура.

В Ленинград мы вернулись вечером на следующий день после финала. Распрощались, как старые друзья, и договорились вместе пойти на матч дублеров. За время дороги я сблизился с Ирой, она мило мне улыбалась, дремала на моем плече, или делала вид, что дремала, а на самом деле приглашала меня к поцелую… Не знаю… Я мало общался с девушками и еще не научился правильно понимать их сигналы. Но, так или иначе, я ждал матча дублеров еще и потому, что хотел встретиться с Ирой.

Дублеры играли на запасном поле стадиона имени Кирова. Мы - я, Юра, Лена и Ира - встретились на станции метро «Петроградская». Кабан сказал, что придет на матч самостоятельно, а потом мы все вместе пойдем и культурно отдохнем.

Кабан нас увидел первым, он был не один, а с двумя парнями: рыжим мордатым детиной и сухопарым мужичком в сине-бело-голубом свитере. Я крикнул «Кабан!» и помахал ему рукой. Но к нашей разнополой компании направилась вся троица.

- Ой, какие мы красивые! - рыжий и, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, конопатый, говорил в ернической манере, как хулиганы из советского кинематографа. - А что, если вы накинете фанатам на бухло, по рублю? Вы же накинете, правда?

- У нас нет денег… - начал было Юра.

- Не пизди, слышь, ты! Кабан сказал, что вы придете с деньгами. Так ведь, Кабан?

Кабан кивнул и подобострастно посмотрел на рыжего из-под очков с толстыми линзами.

Я, честно сказать, никак не ожидал такого поворота событий и, чтобы скрыть растерянность - молчал. Мне было стыдно перед девчонками и я не знал, как действовать в сложившейся ситуации. Что это - шутка или реальный наезд? Неужели Кабан, которого мы по дороге из Москвы поили и кормили, оказался таким чмо, что навел на нас взрослых парней?

В принципе, к разборкам такого рода я привык в морском училище, и сам по себе расклад меня не пугал. Просто я не ожидал такой подлости от человека, с которым вместе проделал нелегкий путь.

- Кабан, - наконец произнес я, - ты же нас сам позвал на матч дублеров. После матча скинемся все вместе и выпьем…

- Ха-ха, слышали, Маркиз, Петруха?! - Кабан закрутился, как Квазимодо, подобострастно посматривая из-под очков то на рыжего, которого он и назвал Маркизом, то на мужичка, похожего на спивающегося сотрудника НИИ. - Он хочет, чтобы мы все скинулись, он хочет бухнуть с нами, с правыми фанатами, ха-ха.

- Не-а, чувак! Мы скидываться не будем, вы будете нас поить, потому что вы - ле-ва-ки! Понятно? - заявил рыжий Маркиз.

Я понимал: в принципе, бояться нечего. Рыжий, конечно, здоровый, я его не повалю. Но если завяжется драка, тут же прибегут менты, и, естественно, повяжут тех, кто взрослее. Менты стояли у входа на поле и заинтересованно поглядывали на нас. Но уповать на ментов - не фанатское дело. Я пребывал в нерешительности, единственно, что я решил точно, что ни за что не отдам два рубля, которые положил в карман джинсов.

- О, да у тебя «стрелка»! А ты разве достоин ее носить?! - Маркиз взял за значок зенитовского логотипа, приколотый к Юриной рубашке. Юра, ни слова не говоря, достал из кармана брюк три рубля, и зеленая купюра тут же оказалась в руке рыжего Маркиза.

- Вот так-то лучше! Кабан, Петрович, поехали на Красного курсанта, а то магазин закроется. А «стрелку» ты мне все же дай. Поносить.

Окончательно раздавленный Юра отстегнул значок от рубашки и отдал его. Троица ушла, точнее, ушли Маркиз и Петрович, а Кабан семенил за ними, как искалеченная собачонка.

Смотреть матч дублеров не было уже никакого настроения. Но мы все же его посмотрели. У меня ничего не отобрали, но я все равно чувствовал себя униженным и оскорбленным. Девушки молчали. Женский инстинкт, наверное, подсказывал им, что они связались не с теми парнями - с какими-то несерьезными малолетками.

После этого случая я с Ирой больше не встречался: я ей не звонил, но и она никогда не набирала номер моего телефона. С Юрой я поддерживал приятельские отношения еще какое-то время, и он как-то признался мне, что Лена ему изменяет. Юра запил и вскоре выпал из моего поля зрения, я пробивал выезды один за другим, у меня появился новый круг знакомых. С Леной я как-то случайно встретился в перерыве домашнего матча, она была пьяная, в белой юбке, заляпанной винными пятнами. Ее обнимал и лобзал какой-то взрослый парень, лет двадцати семи, явно бывший зэк - лицо прочифиренное, на руках - наколки. Я кивнул Лене, но она сделала вид, что не узнала меня.

Кого я много раз видел после того случая на запасном поле, так это Маркиза. Мы стали даже приятелями. У обутого Юры был выбор. Он мог, как и я, на следующий день пойти на 33-й сектор, как я ему предлагал. Но он пошел на 40-й. Он испугался и в итоге расписался в своей фанатской немощи. Он сдался без боя. А фанатское сообщество слишком брутально, чтобы уважать тех, кто сдается.

Так получилось, что до своего первого выезда в Киев на матч местного «Динамо» с «Зенитом» я не мог себя причислять к фанатам, так как у меня не было прозвища, данного каким-нибудь авторитетным ультрас. Это сейчас фанаты сами себе придумывают погоняла. И, естественно, никто себя не обижает. Так, среди нынешних фанатов СКА есть паренек, который сам себя назвал Паханом. А раньше, когда фанатское движение только зарождалось, так было не принято. Прозвище мог дать только авторитетный фанат, а еще лучше -один из лидеров движа. Если в компании фанатов выяснялось, что кто-то сам себя как-то прозвал, его могли высмеять, а то и унизить. Среди фанатов прошлого и настоящего я знаю только одного человека, кого в фанатской среде знают под его собственной фамилией, это - мой товарищ по мореходке Вадик Смолин.

Мне мое прозвище никогда не нравилось. Но избавиться от него, поменять его на другое я не мог, не имел права. Так получилось, что для фанатов я - Ара. Дело было на выезде в Киев летом 1984 года. Когда я и Адвокат приехали в «мать городов русских», на перроне вокзала нас уже встречала группа киевлян, фанатов местного «Динамо», среди них затесался известный фанат «Зенита» Кастет, который приехал в Киев за несколько дней до матча, и видно было, что он провел их, распивая спиртные напитки. Выглядел Кастет как загулявший цыган: всклоченные черные волосы, над губой - мушкетерские усы, а не юношеский пушок, треники с пузырями на коленях, стоптанные сандалии, застиранная футболка, говорил Кастет хриплым голосом.

С киевлянами фанаты «Зенита» дружили, и мы всей компанией пошли в винный магазин, закупили много бутылок какого-то местного плодово-ягодного напитка. Сели в живописном киевском дворике, откупорили емкости с мутной коричневатой жидкостью.

- Слушай, Дима… как твоя кликуха? - спросил Кастет.

- Нет у меня клички…

- Не порядок! Сколько у тебя выездов?

- Этот четвертый.

- А куда успел съездить?

- У меня Вильнюс и две Москвы: на финал Кубка и на «Спартак», когда «Зенит» 3:2 выиграл.

- Не много, но пора тебе получить погоняло. Сейчас мы тебе его дадим, а ты, как водится, проставишься в честь этого. Ладно?

- Не вопрос.

Киевляне (у одного из них была кличка Юра-Петя) одобрительно замычали.

- Дай-ка, Дима, паспорт, - попросил Кастет.

Я вытащил паспорт и протянул его Косте.

Он долго его разглядывал, листал страницы - как заправский мент.

- Ара! Будешь Арой! - вынес он вердикт.

Киевляне опять одобрительно замычали.

«Почему Ара?» - недоумевал я. «Ара» - по-армянски «парень», а в моем паспорте было четко написано: грузин. По-грузински «ара» - нет, отрицание. Но вряд ли Кастет был силен в таких тонкостях грузинского языка. Наверное, он исходил из того, что все кавказцы - ары, не знаю. Мне пришлось проставляться, и не помню, как мы добрались до дома киевского фаната, который меня приютил.

Так или иначе, прозвище прилипло ко мне. Самые большие проблемы из-за него возникли у меня во время выездов в Грузию: в Кутаиси и Тбилиси.

- Слушай, ты же грузин, а не армянин. Так почему твои друзья зовут тебя Арой, а?!

Зато потом, я когда полностью переключился на фанатизм за СКА, трактовал свое прозвище в выгодном для себя ключе. Мол, Ара - это от того, что я завожу на секторе: «А-р-р-р-р-мей-цы с Невы!»

Затем я неплохо показал себя на минском выезде. Сама игра прошла уныло, а мы не смогли поддержать «Зенит» как следует. Зато перед матчем и после него нашей выездной бригаде удалось отличиться. Команда остановилась в гостинице рядом со стадионом. Мы проникли туда, оккупировали один из номеров, начали распевать фанатские песни, и нас пришлось выгонять с помощью милиции. Зачем мы это сделали, в чем был смысл акции, я не знаю. Да и какая разница. Я же сказал - фанатизм абсурден, как и вся наша жизнь. А после матча я подрался с местными мужиками, которые оказались ветеранами войны в Афганистане. Вначале все шло хорошо. Выходя со стадиона «Динамо», мы, я и Комиссар (парень, с которым я учился в одном классе и которого вовлек в фанатское движение), познакомились с двумя парнями. Те вели себя довольно дружелюбно и предложили выпить за знакомство, за «Зенит» и минское «Динамо». Мы не стали отказываться. Мы купили три бутылки местного пойла под названием «Белая вежа», выпили за Зенит», за минское «Динамо», за Белоруссию, за Ленинград. И вдруг мужиков понесло, один из них схватил меня за шарф и стал стягивать его на моей шее, говоря: «Я, блядь, не для того в Афгане под пулями ходил, чтобы ты от всякой хуйни страдал, фанат, блядь!» Комиссар решил, что для него будет лучше, если он убежит, и дал стрекоча. Мужик продолжал сдавливать мне горло, я стал задыхаться. Второй мужик стоял рядом с товарищем и лыбился. Еще немного, и я бы потерял сознание, но мне удалось улучить момент для удара коленом в мужицкий пах. «Афганец», естественно, немного согнулся, я его оттолкнул и побежал что было сил. «Афганцы» устремились за мной, крича проклятья в мой адрес, а я завернул за угол, где, на мое счастье, стояло такси. Я буквально впрыгнул в салон, как это делают в детективных фильмах, и крикнул «На вокзал! Я опаздываю!» Такси сорвалось с места как раз в тот момент, когда из-за угла выбежали те два мудака - воины-интернационалисты.

Но когда таксист привез меня на вокзал, я понял, что мои проблемы не закончились. Я обшарил все свои карманы, но лишь в одном из них обнаружил всего пятьдесят копеек одной монетой. А таксист насчитал, что я наездил на два рубля (хотя ехать было меньше километра).

Я начал объяснять ему, что я воспользовался его услугами, чтобы уйти от погони. Но он не стал меня слушать, а свистнул других таксистов, которые припарковали свои тачки на привокзальной площади.

- Не хочет платить! - объявил он.

Я попытался вылезти из машины, но за шею меня крепко схватил один из таксистов, который успел залезть на заднее сиденье. Второй водила, что стоял снаружи, ударил меня в лицо, правда, удар получился несильным, прошел по касательной и лишь немного разодрал ухо. Я выставил колено вперед и больше не позволял бить меня в лицо: когда мужик нагибался, чтобы нанести удар, я отбивался от него ногой, причем довольно успешно - несколько раз зарядил ему в область гениталий. Но сзади меня крепко держали за шею. В принципе, я мог крикнуть «Милиция! Помогите!», и меня бы таксисты отпустили, так как, в принципе, я ничего не нарушил и был готов заплатить за проезд пятьдесят копеек, а на два рубля явно не наездил. Но для фаната не дело звать на помощь ментов. И я просто вцепился зубами в руку того мужика, что обхватил меня сзади. Тот заорал: «Бля-я-ядь!», отпустил меня. Я вырвался наружу и побежал, правда, в машине пришлось оставить свой чемоданчик. Я вбежал на перрон, где стоял поезд. Молоденькая проводница согласилась бесплатно довезти меня до Орши. В Орше я просидел до утра. А потом залез в поезд Брест-Ленинград и доехал до родного города на третьей полке.

После этого минского выезда я вошел в число правых фанатов. Но осенью 1984 года, когда «Зенит» завоевывал золотые медали, я понял, что не хочу и не буду фанатом этой команды. К тому времени я окончательно созрел для того, чтобы стать армейцем.