ГЛАВА 6

ТОЛЬКО ПРАВЫЙ ИМЕЕТ ПРАВО

- Я выбегу из кустов и ударю их главаря в рыло. Вон того, видишь, в синем путяжном пиджаке. Да вон же он - в середине идет. Как только я это сделаю, вы наброситесь на их задние ряды. Понятно, да?

Противогаз кивнул головой, мол, все ясно.

- А ты один-то справишься? Этот чувак в пиджаке здоровый вроде…

- Да сколько раз мы так делали, и всегда срабатывало. Это же леваки! Шушера. Сколько раз мы их гнали! И сегодня погоним!

По центральной аллее парка со стадиона возвращалась толпа малолеток, переворачивая скамейки и урны. Мы еще на выходе со стадиона заметили, что они сбиваются в стаю, и бегом добежали до того места, откуда обычно нападали на леваков. Тактика простая - вырубить вожака и одновременно ударить по задним рядам толпы. Главное, добиться морального перевеса, положить кого-нибудь, чтобы нагнать жути на остальных - и погнать, раздавая пинки убегающим. Нас никогда не было больше десяти-тринадцати человек, а разгоняли мы целые толпы. Мы так развлекались после домашних матчей «Зенита» - били гопников, которые посмели возомнить себя фанатами.

Толпа приблизилась. Я поцеловал армейский щиток, приколотый к джинсовой куртке и с криком «Армейцы с Невы!» прыгнул ногой вперед и врезался в строй зенитовской леваты, задел кого-то, но не сильно. От неожиданности толпа просто расступилась. И я оказался перед их заводилой. Но на его лице, изъеденном жидкой себореей, я прочел не испуг, а возмущение.

Мой удар кулаком пролетел мимо, парень умело по-боксерски увернулся, и попытался нанести мне боковой удар в челюсть, но я в последний момент успел закрыть лицо тыльной стороной плеча. Дело приняло скверный оборот. Леваки, видя, что их лидер не дрогнул, пришли в себя и взяли меня в плотное кольцо.

- Ты чего, конь? Охуел?! - лицо заводилы, которого я должен был вырубить, свело судорогой, отчего два-три прыща лопнули, и из них потек желтый прозрачный гной.

В этот момент наши ребята ударили сзади, но их атака захлебнулась. Парень с себореей на роже попытался ударить меня в пах, но я успел повернуться к нему боком и схватить его ногу, а своей левой ногой нанес ему два резких удара под колено, он повалился, сдавленно произнеся: «Бля, сука конская». Мне ничего не оставалось делать, как отбросить его и добить. Но добить я его не успел. Кто-то ударил меня в зубы, и удар был таким сильным, что я даже не почувствовал боли. Меня просто послали в нокдаун. Кровь из губ закапала на джинсы и асфальт. Я сплюнул - вместе с кровавой слюной изо рта вылетел кусок зуба. Толпа напирала, эхом в моих ушах раздавалось: «Зенит», «Зенит»! Они победили. Нужно было выбираться из толпы леваков, пока не пришел в себя их главарь. Краем глаза я заметил, как слева, орудуя локтями, ко мне пробирается здоровый Сократес, он взял меня за плечо:

- Ара, уходим!

Но меня держали за куртку чьи-то руки.

- Куда, бля! - заорал кто-то под ухом.

Все еще, не придя в себя, я наугад отмахнулся локтем и угодил в чье-то рыло, наверное, в лицо того, кто держал меня. Так или иначе, я освободился и рывком сумел выскочить из вражеской толпы. Меня подхватили наши ребята, и мы убежали.

- Ара, я же тебя спрашивал, справишься один или нет! - укорял меня Противогаз. Копеечник с сочувствием смотрел на мои расквашенные губы.

- Всегда же справлялся…

- Надо было тебе вдвоем с Сократесом прыгать… ты же видел, какой бык их заводил.

- А вы чего, сзади не смогли продавить их?

- Нет. Мы прыгнули и отскочили. Они дали отпор. А когда мы поняли, что тебя мочат, побежали тебя отбивать, - объяснил Противогаз.

Наш смешанный армейско-зенитовский отряд потерпел первое поражение от леваков. В тот вечер возвращавшиеся с футбола гопари разбили несколько трамваев, витрин магазинов и плафонов освещения на эскалаторе станции метро «Петроградская» и, конечно, перевернули по пути бессчетное количество урн и скамеек. Менты получили повод для репрессий против фанатов. На матчи больше не пускали в цветах, на трибуне запрещали заводить, а к тем фанатам, что успели попасть на учет, домой стали наведываться участковые милиционеры.

Сейчас иерархия в фанатской среде очень запутанная. «Грядка» делится на «фирмы», а фанаты - на ультрас и хулиганов. Мол, ультрас - это те, для кого на первом месте поддержка команды, а на втором - драки с противниками, а хулсы - это те, у кого на первом месте драка, а потом уже все остальное. Причем сами хулиганы тоже распадаются на подвиды: на собственно хулиганов и карланов (так называют тех, кто еще должен показать себя в деле).

Об этом много книг написал англичанин Дуги Бримсон, и я не буду останавливаться на вопросах околоспортивной социологии. Просто хочу сказать, что раньше, когда движение только зарождалось, было все проще и сложнее одновременно. Проще - в смысле деления. Фанаты делились на правых и левых. Правыми считались те, кто ездил за командой, а левыми - те, кто никуда не ездил, а если и ездил, то не дальше Москвы, зато после домашних матчей устраивал погромы.

Но зарекомендовать себя правым фанатом было очень сложно. Учитывалось не только, сколько человек пробил выездов, но и куда он их пробивал. Московские выезды не котировались - слишком близко. Зато достаточно было совершить один вояж в Ташкент или Баку, чтобы стать на секторе легендой. Но и это еще не все. На выезде важно было показать себя должным образом. Тот, кто не делился с товарищами деньгами, покрывал себя позором, и неважно, куда он ездил - хоть на край света. Но и нельзя было допустить, чтобы тебя «обули» - опустили на деньги или шмотки. Когда дело доходило до драк, то важно было показать, что ты не боишься огрести, словом, не показать спины. Само умение драться особенно не ценилось. Хорошо, конечно, если парень умел драться - это учитывалось, но не более. И главное, надо было всячески выказывать презрение к ментам, а в случае задержания - вести себя достойно, не канючить, мол, я ни в чем не виноват, дяденьки, отпустите.

Среди правых фанатов действовало и еще одно строгое правило: дома не устраивать погромов. Никакого вандализма во имя любимой команды! Тот, кто нарушал это правило, автоматически выпадал из числа правых.

Что касается леваков, это были обычные го-пари, которые, как я сказал, за командой не ездили, но зато нападали на правых фанатов из других городов, а после футбола крушили все вокруг.

На стадионе имени С. М. Кирова правые фанаты (и те, кто на них ориентировался) собирались на 33-м секторе, а левые занимали 40-й сектор за воротами, 47-й, который располагался как зеркальное отражение 33-го, и 21-й, тоже боковой, справа от центрального входа. То есть леваков было больше.

Основным на 47-м секторе был парень с погонялом Монах. Так его прозвали за длинные волосы, одевался он как типичный хиппи, даже хайратник носил. С Монахом на выездах я не пересекался, за командой он ездил редко, и все свои выезды совершил еще до того, как я стал фанатом. На 33-м секторе его уважали как одного из олдовых фанов, кроме того, он был своего рода местной достопримечательностью: фанат и хиппи одновременно! Это все равно что быть котопсом. Правда, на 33-м секторе был парень, вроде Монаха, тоже фанато-хиппи по кличке Хайраст. Хайраст, кстати, пробил много выездов, долгое время находился в движе, но такой известности, как Монах, не добился. Монах был более колоритным, что ли.

Однажды я сходил на 47-й сектор, чтобы сравнить их порядки с теми, что были приняты на 33-м. Монах появился на секторе перед самым началом матча, кругом зашептали: «О, Монах, Монах идет!» Зашептали с таким чувством, с каким, наверное, перед смертельным боем из уст в уста махновцы передавали весть: «Батько с нами!»

И я обратил внимание, что Монах даже не заводит сектор, просто сидит и смотрит футбол, а заводят другие ребята. На 47-м секторе никто не косился на меня, мол, что за кекс заявился, никто не пытался «одолжить» денег, как бывало вначале на 33-м. Но все равно - на 47-м мне не понравилось - отдавало какой-то лажухой.

Что касается Монаха, то в конце 80-х он превратился в хэви-металлиста, я его частенько видел у «Сайгона» (кафе на пересечении Владимирского и Невского проспектов), а потом он стал директором одной из первых ленинградских металлических рок-групп. Сейчас этот человек на жизнь зарабатывает портняжным делом, увлекается реконструкторством, шьет точные копии мундиров армий разных эпох.

Левый суппорт тоже отличался от правого. Не знаю почему, но на 33-м никогда не кричали: «Родились двойняшки - сестренка и брат. Их первое слово "Зенит" - Ленинград!» Зато на левых секторах эта речевка пользовалась большой популярностью.

На 33-м секторе старались копировать западный суппорт: пели гимн, песни, раскачивались, держа друг друга за плечи и распевая «ша-ла-лай-ла, э-эу. "Зе-нит"!».

Но весь этот «западный» суппорт просуществовал до тех пор, пока леваки не начали устраивать погромы после матчей. На следующий сезон после чемпионства «Зенита» гопники поперли на футбол, они приходили на стадион целыми путягами. Как-то на 40-м секторе я увидел баннер, точнее - простыню, на котором было написано: «"Зенит"-110».

- А чего это значит? - спросил я в перерыве у одного из тех пареньков, что этот баннер поднимали.

- Как чего! 110-я путяга!

Наверное, именно тогда начал зарождаться процесс образования «фирм». Сейчас, как я знаю, любой может собрать вокруг себя человек десять-пятнадцать из своей округи - и вот тебе «фирма».

И ладно, если бы всё баннерами и заканчивалось. Но гораздо хуже было то, что леваки прыгали на фанатов, которые приезжали в Ленинград. Им было наплевать на расклады, которые были приняты в среде правых фанатов. А правые фанаты из разных городов дружили друг с другом - в те годы существовала единая фанатская субкультура, что ли. Правда, «зенитчики» враждовали с московскими армейцами. Киевляне недолюбливали минчан, и наоборот. Фанаты московского «Спартака» соперничали с фанатами ЦСКА. Но эта вражда никогда не выливалась в массовые побоища с поножовщиной и прочим говном. Главными врагами фанатов в то время были менты и мужичье, которое не признавало правила игры, принятые среди фанатов.

Так или иначе, киевляне, минчане, воронежцы, приезжая в Питер, были уверены, что их никто пальцем не тронет, коли зенитовские фанаты - их друзья. Однако левакам было наплевать на все эти отношения, они действовали по простой логике: «Чужой? Получи!» В принципе леваки вели себя как ударный отряд мужичья (тех, кого сейчас называют Кузьмичами). Из-за них правые фанаты из других городов предъявляли претензии питерским правым: мол, эх вы, стадион под контролем не держите…

А погромы, учиненные леваками, развязывали руки ментам. Теперь достаточно было надеть шарф или свитер с цветами команды, чтобы оказаться в кутузке.

Нас гнобили и до выходок леваков. Но после погромов мы попали в милицейские черные списки, против нас была развернута настоящая кампания. Газеты, которые до этого делали вид, будто такого явления, как фанатизм, не существует, разразились целой серией статей, где плохие фанаты-бездельники противопоставлялись хорошим комсомольцам-ударникам, строителям БАМа, которые если и приходили на стадион, то болели преданно, но сурово. Начинались статьи с одного и того же рассказа (с небольшими вариациями), мол, ехал ветеран войны в трамвае, вдруг в вагон врываются фанаты и начинают все крушить. Самое обидное, что такие сцены действительно имели место. Выступил и прогрессивный поэт Евтушенко: в «Литературной газете» появилось его большое стихотворение против фанатов, в конце которого были такие строчки: «Беги, мальчишечка, свой шарфик спрятав, и от фанатиков и от фанатов».

Как-то летом 1985 года я с ребятами шел на матч, с нами была девушка Аня в сине-бело-голубом свитере. На входе нас остановил мент:

- В таком свитере нельзя.

- А почему?

- Нельзя и все.

Мимо нас на стадион прошел помятый мужик лет тридцати пяти, и его никто не остановил, понятно - не фанат.

- А если я сниму свитер, пустите? - спросила девушка.

- Ладно, давай снимай и проходи.

Аня сняла свитер, под которым оказалась футболка той же расцветки.

- Дальше снимать? - с вызовом она спросила мента.

- Было бы на что смотреть! - криво ухмыльнулся легавый.

- Да ты - хам, жлоб! - не выдержал я, и меня тут же уволокли в пикет при стадионе, где и продержали до конца матча.

В общем, питерские правые фанаты обрели врага в лице земляков-леваков. Нужно было что-то с этим делать. Я, Смолин и Сократес решили создать объединенный армейско-зенитовский боевой отряд и нападать на леваков после матчей «Зенита». Смолин так воодушевился, что даже переделал слова песни «Машины времени» «Битва с дураками», я не помню весь текст, помню только, что припев заканчивался строчкой: «Сегодня битва с леваками». В стычках с удовольствием участвовал Фюрер (Дюрер), несмотря на то, что он никогда не отличался умением драться. Битв с леваками у нас было немало, и мы, действуя внезапно и нагло, всегда выходили победителями. Главное - вырубить горлана, и одновременно ударить колющими ударами с разных сторон. Мы пользовались эффектом внезапности - леваки не ожидали нападения дома. Они считали себя хозяевами положения, а тут такое!

И лишь однажды я переоценил свои силы, зато, проводя следующие наши атаки, мы действовали злее, и если кто-то попадал в наши руки, то он оставался лежать. Весть, что после матча на фанатов «Зенита» нападает какая-то «конская банда» распространилась на левацких секторах. Началась взаимная охота. Однажды жертвой нападения леваков стал армеец Противогаз. Но мы за него отмстили в тот же вечер.

Видимо, кто-то из леваков после встречи с нами пролежал слишком долго, в общем, о драках прознали менты. И мы вынуждены были затихнуть до осени, до начала хоккейного сезона.

На хоккее было несколько стычек с леваками, которые заявились на матч СКА в сине-бело-голубом шарфе или сине-белом (многие леваки делали себе двухцветные шарфы, искренне полагая, что цвета «Зенита» - синий и белый).

Так или иначе, фанатская субкультура начала сильно беспокоить ментов. За нами следил специальный отдел МВД, а непосредственно занимался нами капитан с церковной фамилией Успенский. Правда, на священника этот капитан совсем не был похож. Похож он был… похож он был на мента: грубые черты лица, выпуклые надбровные дуги, усы подковой. Как-то он вызвал меня к себе на Литейный «для профилактической беседы».

- Так, Жвания, расскажи, когда ты начал бродяжничать? - спросил он меня таким тоном, как будто его все смертельно достало: я, его кабинет, его работа.

- Не понял.

- Чего ты не понял, а? Чего ты, бля, не понял? - Успенский в одно мгновение из флегматичного сыщика превратился в «злого следователя». - Ты безбилетником уже полстраны объездил! Думаешь, я не знаю этого? Вот недавно из Киева ты вернулся, опять же - без билета обратно добирался. Я все знаю. Ты - бродяга! Твое место - в спец-ПТУ. Понял, на хуй?! Как вы мне все надоели - уебки.

Я молчал. Мне было всего семнадцать лет, и я еще не знал, как себя вести в ситуации, когда мент внезапно начинает быковать. А из книжек о революционерах я знал, что на допросах лучше молчать, чтобы не взболтнуть лишнего. В принципе и сейчас я бы себя повел так же - молчал.

- С кем ты ездил в Киев? - продолжал Успенский уже спокойным, вкрадчивым голосом. - Я знаю это и без тебя, просто я хочу, чтобы ты мне это сказал. Понял, да? Иначе - в спец-ПТУ, Жвания.

- Я ездил один, а ребят, которые приехали из Ленинграда в Киев, я не знаю. Я же не фанат «Зенита», я за армейцев болею, за ленинградский СКА… А в Киев я ездил, чтобы просто развеяться, со знакомыми отца повидаться…

- Значит, ты не хочешь себе помочь, не хочешь… А чего ты, кстати, за СКА болеешь? Все за «Зенит», а ты за СКА? Хочешь быть первым парнем на деревне?

- Нет, просто мне хоккей нравится больше, чем футбол.

- Хоккей, говоришь, нравится. А чего тогда на матчи ЦСКА ездишь?

И Успенский бросил на стол фотографию, где я запечатлен рядом с Анзором, одним из лидеров московской армейской «грядки», на трибуне стадиона «Динамо» на армейском дерби ЦСКА-«Звезда»(Джизак).

- Кто это рядом с тобой?

- Не знаю. Я случайно на этом матче оказался. Я гостил в Москве у родственников и решил сходить на матч ЦСКА, интересно все же, как они в первой лиге-то играют…

- Опять врешь! Ты думаешь, я не знаю этого парня, он тоже грузин, как и ты, и тоже в красно-синих тряпках ходит… Он и его дружки скоро сядут, это я тебе обещаю, а ты вслед за ними сядешь. Тебе скоро восемнадцать?

- Да.

- Так по тебе взрослая зона плачет.

Я испытывал противоречивые чувства: я гордился собой - если за мной следит специальный отдел, значит, я стал-таки настоящим фанатом, одновременно мне было грустно, я был подавлен всем происходящим, мне хотелось, чтобы дверь кабинета открылась, появился отец и увел меня туда, где нет Успенского, его мудацких ментовских усов…

Успенский продержал меня еще минут пять, постращал, а потом чуть ли не вышвырнул меня вон из кабинета, мол, пиздуй отсюда - до поры до времени.

Я рассказал о встрече с Успенским своей приятельнице Юле.

- Так он и меня вызывал недавно, пообещал отправить в спец-ПТУ.

На ближайшем домашнем матче «Зенита» выяснилось, что в кабинете Успенского побывала почти вся питерская выездная «грядка», то есть все правые фанаты. Ясно, что кто-то нас сдал, кто-то свой, тот, кто был рядом с нами все это время. Очень неприятная ситуация - ведь этим «кто-то» мог оказаться любой из нас.

Как-то, ближе к осени, «зенитчик» Черный заявил мне:

- Ара, а чего ты ездишь за «Зенитом»? Ты же за «коней» болеешь… Вот ты стал ездить, и нас Успенский сразу всех и вычислил…

Когда тебе такое предъявляют, нет смысла оправдываться, возмущаться, кричать «ты чё!», нужно сразу бить в рыло, что я и сделал. Удар у меня удался, прямой снизу - кулак угодил прямо под нос, из которого фонтаном брызнула кровь. На толстом лице альбиноса Черного отразились испуг, боль и удивление. Я не стал ждать, когда эта белобрысая жаба придет в себя, и ударил его носком ботинка под колено. Черный скорчился от жуткой боли.

- Ах ты, сука конская… - только и прорычал он.

Его нужно было добивать. Черный не был здоровым парнем - рыхлый высокий толстяк.

Но кто знает, как бы он повел себя в ситуации, когда терять нечего. И я ударил его коленом в пах. Черный рухнул на асфальт.

Дело происходило в Приморском парке Победы перед каким-то матчем дублеров. Стычка развивалась так стремительно, что никто из ребят не успел нас разнять или предпринять какие-либо другие действия.

- Ара, ты чего? - первым подбежал Корвалан, который приятельствовал с Черным: тот и другой жили в Купчине.

Черный все еще валялся на асфальте, как мешок с говном. Меня обступили десять-двенадцать фанатов «Зенита».

- Это чего это делается, а? - орал кто-то сзади, кажется, Вагон. - «Кони» уже стали фанатов «Зенита» пиздить!

- Да, у Ары выездов за «Зенит» больше, чем у тебя, - вступился за меня кто-то.

- Черный заявил, что я стукач, работаю на Успенского… - объяснил я.

- Черный, ты чего, охуел, а? Ты чего гонишь, а? - стал возмущаться Кастет. - Я не на одном выезде спины Ары не видел, а ты, блядь, его стукачом называешь!

Альбинос все еще лежал на спине на асфальте, его откормленное лицо было залито кровью, он что-то прохрюкал в ответ.

- Чего?! Чего ты сказал?! - продолжал Кастет.

- Ара - покойник, - прохрипел Черный.

Я ухмыльнулся, ребята подняли Черного, отряхнули его, дали платок, чтобы он вытер свое рыло. Отойдя метров на пятьдесят, Черный повернулся в мою сторону и вновь крикнул:

- Ара, ты покойник! Слышишь, пони, ты покойник!

Я было дернулся, чтобы догнать его и повторить сеанс по обработке его тела, но на меня навалился Кастет:

- Ара, не надо, ты его отпиздил так, что он три недели кровью срать будет.

Наша стычка не была чем-то особенным, такие разборки часто происходили в нашей среде. Мы дрались друг с другом и мирились. Но моя драка с Черным была все же принципиальной. Чтобы не давать повода «зенитчикам» подозревать меня в доносительстве, я перестал посещать 33-й сектор, смотрел домашние матчи «Зенита» с центральных трибун.

- Ара, а чего ты на сектор не ходишь? - спросил меня Кастет на одном из матчей.

Я прямо объяснил почему.

- Да ты чего! Никто на тебя не думает. А стукачом Черный оказался, мы его давно подозревали, а тут он засветился. Короче, его фанатом-то менты сделали. Мы его вычислили! Хроник увидел случайно, как он выходит из Большого дома… а потом спросил, мол, Успенский-то тебя не вызвал? Он, мол, нет, не вызвал. Сразу все понятно стало. Мы его прижали, зарядили несколько раз по яйцам, и он все выложил, признался во всех грехах. Оказывается, он попался на фарцовке, и его поставили перед выбором: либо стучишь на фанатов, либо садишься… А на тебя он спецом стрелки переводил, мол, это Ара стучит, иначе зачем он, «коняра», на «Зенит» ездит?

И все же был один город, где менты нас реально защищали, - Рига. Выезды в столицу Латвии, а у меня их три, всегда были сопряжены с риском и нервотрепкой. В Риге нас никто не ждал с распростертыми объятиями: к русским в Латвии всегда относились не слишком дружелюбно. А мы мало того, что болели за российский клуб, так еще и за армейский. Латыши реагировали на наши звездные флаги еще яростней, чем быки на красный плащ матадора. «Оккупанты! Вон отсюда!» - кричали они в ответ на наши речевки. Нас, правда, это только раззадоривало, и мы, напрягая глотки, кричали: «От Невы до Британских морей Красная армия всех сильней!» Нас заглушали свистом, улюлюканьем. Но мы пели, мы орали, что было мощи. Это так приятно - отдать за любимый клуб всю силу легких! Наши игроки, слыша и видя, что происходит на трибунах, шли вперед - и забивали. «Вы поддерживали нас, а мы своей игрой вас, - говорил мне после одного из матчей в Риге наш нападающий Слава Лавров. - Это была не игра, а сражение». Я три раза был на выезде в Риге, и два выезда - победные.

Выезды в Ригу осложнялись еще и тем, что против нас была настроена и служба безопасности местного стадиона. Нас гоняли с сектора на сектор, разбивали на группы. И это несмотря на то, что мы занимали места согласно купленным билетам. «Покажите билеты», - требовали дамочки-билетерши после того, как мы заряжали армейские речевки. Мы показывали. «Вы сели не на свои места». «Как не на свои? На свои». Но дамочка убегала с нашими билетами и возвращалась с представителем службы безопасности стадиона. Дюжие латыши начинали вытаскивать нас с трибуны.

И вот, когда я был на рижском выезде второй раз, в начале 1987 года, за нас неожиданно вступились менты.

- Что здесь происходит? Покажите их билеты! - приказал билетерше милицейский офицер.

«Только ментов не хватало, сейчас вообще выведут со стадиона, пропал выезд», - подумал я.

- Что вы тут вытворяете? Ребята сели на свои места! Оставьте их в покое! - продолжал командовать милицейский офицер. Его внешность и голос показались мне знакомыми, я присмотрелся - так это же Вадик Калманович! Вадик учился со мной в одной школе на два класса старше меня. Я знал, что после школы он поступил в высшее военно-политическое училище. Но все же увидеть его здесь - в рижском ледовом дворце - я не ожидал. Вадик понял, что я его узнал и подмигнул мне.

- Значит, так. Ребята из Ленинграда остаются здесь, на этой трибуне, а оцеплять их будут мои бойцы, - отчеканил он билетершам и охранникам. Нас оставили в покое, и мы отлично отшизовали весь матч. Правда, во время перерыва нас не выпускали, но это мелочи. После матча до вокзала мы доехали в сопровождении взвода Калмановича.

- Местом службы я в принципе доволен. Все же Рига - цивилизованный город. Да и дивизия имени Дзержинского, сам понимаешь - элитная. Но как мне надоел местный национализм! - говорил мне Вадик по дороге. - Мы здесь все время на хоккее дежурим. Так я всегда против рижского «Динамо» болею - назло местным. А вас защитить для меня вообще - дело чести.

Тем временем местные парни в кепках, как у солдат Вермахта, шли за нами по пятам. Вадик и его бойцы из дивизии Дзержинского довели нас до вокзала.

- Мы должны ехать обратно, - сказал Вадик, - держитесь тут как-нибудь сами.

Я тепло попрощался с Калмановичем. В зале вокзала стояли парни, которые пришли сюда явно не за тем, чтобы узнать расписание или купить билет на поезд. Они нагло смотрели на нас, а потом открыто стали насмехаться над нами, когда Калманович и его взвод уехали. Наш поезд уже подали. Чтобы попасть на перрон, надо было пройти по туннелю.

Как быть? Мысли крутились, как барабан в стиральной машине. Понятно, что в туннеле нас ждут, иначе бы те, что за нами наблюдают в зале, не вели себя так вызывающе спокойно. Туннель - идеальное место для засады. Как только мы туда войдем, нас атакуют спереди и сзади.

- Выходим из вокзала, - сказал я ребятам.

Мы вышли на свежий воздух. На привокзальной площади толклись люди, подъезжали и отъезжали такси, автобусы. До отправления нашего поезда оставалось минут двадцать.

- Значит, так. Мы все сейчас пойдем на перрон. Все, кроме Лехи Малышева, Остапа и Феномена. Латыши вряд ли нас считали по головам, и подумают, что мы идем на поезд всей бандой. Понятное дело, в туннеле нам придется несладко. А вы, - обратился я к троице, - побежите в туннель минуты через три после нас, кричите что есть сил, пусть латышские нацики решат, что вас человек десять. Пинайте их, бейте ногами. Леха, у тебя есть ремень с пряжкой? - Леха кивнул. - Отлично, размахивай ремнем. От неожиданности нацики испугаются, опешат, и у нас появится шанс прорваться на перрон и сесть на поезд.

Наверняка можно было найти другое решение - я не мастер уличной войны. Но тогда в Риге все прошло, как я и предполагал. Чуваки в вермахтовских кепках устремились за нами. В туннеле нас ждали человек двадцать. Мы бежали на них, и даже сумели смять их первый ряд. Правда, латышский кулак попал мне в ухо, в голове зазвенело, но ориентацию я все же не потерял. Мы были с сумками, и это, конечно, затрудняло наши движения. Тем не менее я сумел зарядить в чье-то белобрысое рыло, из которого тут же потекла кровь. Наконец сзади я услышал истошный крик: «Армейцы с Невы!» - в дело вступил наш «засадный полк». Латыши засуетились. Я получил легкий поджопник, но не стал обращать внимание на такой пустяк, а, работая локтями, устремился к лестнице, которая вела на перрон. Передо мной возник какой-то латышский малолетка с испуганным лицом, я ударил его коленом в пах, он обмяк и упал мне под ноги. Драка не прекращалась. Латыши нас не отпускали. Мы бились с ними, пробивая себе путь наверх. Пассажиры в страхе пробегали мимо. Вся наша дерущаяся толпа оказалась-таки на перроне. И как же я удивился, когда увидел на платформе целый взвод ментов, только это уже был взвод обычной местной - вокзальной - милиции.

Ясное дело, менты вошли с нациками в сговор. Нацики должны были нас отметелить в туннеле, а менты подобрать нас и запереть потом суток на пятнадцать. Иначе менты спустились бы в туннель, так как испуганные пассажиры не могли не сообщить им, что под землей идет жесткая драка. То, что побоище выплеснулось на перрон, нарушило коварные планы ментов. Они засвистели, окружили нас, латышей в кепках увели, а нас стали заталкивать в поезд. Проводницы кричали ментам, что не пустят нас в поезд, пока мы не покажем билеты, а менты им кричали в ответ: «Сажайте, а то они поезд разгромят!» Они нагло врали, громить поезд не входило в наши планы. У нас были билеты, и мы их предъявили, как только такая возможность представилась. Нас, конечно, помяли, но мы все равно чувствовали себя победителями.

Кстати, уже осенью того же года, в начале следующего сезона, мы устроили в Риге настоящий погром. Нас было сто двадцать человек. После победного матча мы прошли по латышской столице с армейскими флагами, распевая красноармейские песни и крича «Армейцы с Невы!», а потом отмолотили на вокзале местных бедолаг в дурацких кепчонках.

Как только проводницы поняли, что мы не представляем для них никакой опасности, они начали нас жалеть, разглядывая гематомы, ссадины и царапины на наших лицах. Они хлопотали вокруг нас, давали полотенца, смоченные холодной водой, чтобы мы приложили их к синякам и ушибам. Одна из проводниц, очень высокая латышка, как это ни странно, со жгуче-черными волосами, буквально не отходила от Остапа.

- Ой, бедненький. Это же надо, как тебе досталось. Голова, наверное, болит. Иди полежи в моем купе, чтобы тебе никто не мешал.

Остап был смазливым парнем, пока не спился, и девицы к нему липли. Проводнице не пришлось его долго упрашивать, он отправился в ее купе, где и остался до самого прибытия в Питер. Естественно, как только долговязая проводница заполучила Остапа, она оставила нас на произвол судьбы, и мы сами себе зализывали раны.

На Варшавском вокзале нас уже ждали питерские менты. Они оцепили нас и отвели в пикет. В милиции нас продержали часа два - достаточное время, чтобы насладиться рассказом товарища о проведенной им ночи.

- Парни, она такая длинная, что на полке не помещается. Трахать ее в обычной позе неудобно, - делился с нами Остап. - Пришлось ее нагнуть, так, чтобы она легла грудью на столик. Короче, отодрал стоя сзади, а она что-то все время шептала по-латышски.

- Один раз всего, что ли? - спросил Феномен, сверкая огромным фонарем под глазом.

- Нет. Значит, лежу я на полке, она входит, садится рядом, дай, говорит, проверю, нет ли у тебя температуры. Поцеловала меня в лоб, а потом в губы…

Остап мечтательно замолчал.

- И что дальше? - не отступал Феномен.

- Дальше она меня спрашивает, а здесь у тебя не болит, а сама руку в штаны мне запустила… Расстегнула молнию и взяла в рот… Скажу вам, парни, отсасывает она умело, языком работает так, что сперма в яйцах закипает. Короче, за ночь я ее три раза трахнул.

- Повезло тебе, - мрачно произнес Феномен.

Остап и Феномен были друзьями, оба жили где-то в Купчине. За смазливым Остапом девицы охотились, и он без труда получал сексуальное удовлетворение. На морде же Феномена отразилась вся нездоровая генетика его предков. И девушки не горели желанием впустить его в себя. Понятно, что Феномен злился, когда его друг рассказывал о своих сексуальных успехах (кстати, недавно мне сообщили, что Феномен умер от пьянства).

Мы узнали практически все интимные тайны латышской проводницы: цвет ее трусиков, особенности ее лобка, размер ее груди и многое другое. Мы только не понимали одного, почему все эти подробности мы узнаем, сидя в ментовском «обезьяннике» на Варшавском вокзале. За что нас задержали, если с нашими документами все в порядке? В чем мы провинились, если единственным внешним отличием от толпы было то, что на нас - красно-синие шарфы?