26 СЕНТЯБРЯ

Утром в течение часа я тренировался с «золотым» запасом, готовился к восьмой игре в четверг вечером. Сегодня будет играть Тони, а запасным Э. Дж. После тренировки я поехал в Институт физической культуры – мозговой центр советского спорта. Размещается он в старом здании, которое некогда было резиденцией какого-то русского графа. Здание требует ремонта, но уже построено новое в другой части города, строители заканчивают последние отделочные работы.

Я миновал длинный коридор, на стенах которого висели всевозможные медицинские таблицы. На них изображались не только кости и мускулы, но нервы и сосуды каждой части тела. Поскольку я не силен в биологии и анатомии, эти таблицы и графики мало о чем мне говорили. Одно было ясно: кто бы этими вещами ни пользовался – будущие спортсмены или преподаватели, – им эти таблицы окажут несомненную пользу. В советской программе обучения подчеркивается, что надо знать возможности и пределы своего организма. Хорошо зная свое тело, вы сможете лучше тренироваться и разбираться в своих травмах, что немаловажно для спортсмена.

За этим коридором был другой, с набором стеклянных витрин на стенах. В них в деревянных коробках находились имитации различных костей, сухожилий, мускулов, а также суставов, суставных сумок и черепов. Все эти пособия были действительно наглядные. Я с интересом разглядывал строение колена. Вот уже двадцать лет, как я слышу о разорванных сухожилиях и поврежденных суставных сумках, не понимая в общем-то, о чем идет речь. Теперь, когда кто-нибудь получит такую травму, я смогу по крайней мере представить, что произошло. Глядя на строение колена, понимаешь, почему оно так часто выходит из строя.

В конце коридора появилось несколько преподавателей. Один из них знал немного по-английски и сразу понял, когда мы объяснили ему, кто мы такие. Он на несколько минут исчез и вернулся со своей сестрой, которую звали Елена Анисимова. Она прекрасно говорила по-английски, согласилась быть нашим переводчиком и провела нас через главное здание института в кабинет директора. Здесь же находились несколько преподавателей. Целых два часа мы забрасывали их бесчисленными вопросами, а они старались нам ответить на каждый из них.

Мы узнали, что в Советском Союзе девять аналогичных институтов с различной степенью сложности программы. Московский институт считается высшим учебным заведением, у него есть филиал за пределами города, в котором, кстати, учится Третьяк. В принципе советские институты обучают действующих и уже сошедших спортсменов, а также других заинтересованных лиц тренерскому искусству. Будущие преподаватели изучают технику того вида спорта, по которому они специализируются, получают знания по анатомии, физиологии, психологии, а также по истории и социологии своего спорта.

Студенты посещают институт в течение пяти лет. Еженедельно по десять часов они занимаются специализацией: четыре часа посвящаются теории и нетехническим аспектам спорта; остальные шесть – практическим занятиям. Преподаватели, например, раскрывают им механику бросков, паса и защиты ворот. Они обязательно продемонстрируют при этом, что до тех пор, пока большой палец не будет правильно расположен на клюшке, ты вряд ли сможешь сделать сильный бросок. Они также рассказывают о потреблении кислорода, объеме легких и многих других вещах, о которых большинство тренеров в Северной Америке, несомненно, никогда и не слышали. Иными словами, русским хорошо удается собрать воедино всевозможные знания и подготовить совершенного, разностороннего тренера. Я уверен, в Советском Союзе не один Тарасов, Бобров или Кулагин – таких тренеров много.

Обдумывая теперь все это, я хочу решительно возразить против бытующего у нас мнения, будто спорт, поставленный на научную основу – это уже не спорт. Это глупый подход к делу. Спорт нечто значительно большее, чем просто единоборство тел. Он затрагивает и наше сознание, и тело, ибо спорт должен развивать всю личность. Философия спорта в Северной Америке устарела, в то время как русские сумели многое модернизировать. Их тренеры и спортсмены понимают то, что они делают. Нам же иногда говорят делать что-то, и мы выполняем это, не получая никаких объяснений в отношении того, зачем это нужно. Вся учебная система в СССР представляется мне весьма логичной – чем больше ты узнаешь о своем теле, чем больше знаний ты получаешь о своем виде спорта, тем ты становишься более сильным атлетом и более совершенной личностью.

Я спросил одного из преподавателей, что он думает о канадских хоккеистах. Его ответ выразил, я думаю, ту степень искренности, которой мы достигли. Он сказал, что мы выглядим воспитанными людьми, у нас великолепная команда, но… он не понимает, почему мы играем так грубо. Я доволен, что он сказал это. И это не было обычной дипломатией. Он спросил меня, понравилось ли мне играть с русскими. Я так же искренне сказал, что получил подлинное удовольствие от встреч с ними и что мне не понравилась игра со шведами. Я сказал ему, что всегда испытываешь удовольствие от встреч с командами, и людьми, делающими все так, как надо делать. Потом еще я спросил другого тренера: чем русские игроки занимаются, кроме хоккея. Многие из них, ответил он, работают на предприятиях, многие учатся и служат в армии. Действующие игроки посещают институт и работают над дипломом по собственному расписанию в связи с жесткими требованиями их хоккейной программы. Ведь, кроме 32 игр национального чемпионата, игроки сборной участвуют еще примерно в пятидесяти международных встречах. Обычно советский хоккеист заканчивает институт примерно за семь с половиной лет.

В Советском Союзе не поощряется, чтобы спортсмен оставался только спортсменом. Очевидно, их политика заключается в том, чтобы всесторонне подготовить атлета, дать ему возможность быть полезным членом общества и после того, как он завершит свою спортивную карьеру.

Интересно. А мы считаем, что советский игрок более профессионален, чем североамериканские профессионалы, так как тренируется сорок восемь недель в году. В какой-то степени это так, но ведь советские спортсмены занимаются не только активным спортом. Возьмите Вячеслава Старшинова и Владимира Шадрина, двух игроков из старшего поколения. Старшинов – инженер, защищает кандидатскую диссертацию, а Шадрин заканчивает Московский институт нефтяной промышленности.

Один из преподавателей спросил: считаю ли я, что мой рост помогает мне в воротах. Он, видимо, полагал, что я слишком высок. Русский компьютер, вероятно, заставил бы меня стать баскетболистом, а не вратарем. Я ответил: для меня, как вратаря, очевидный излишек в росте восполняет известную потерю в подвижности.

Я провел четыре часа в институте и перед уходом сфотографировал наших собеседников. Продолжительная беседа опровергла традиционное заблуждение, что, когда разговариваешь с людьми, работающими в советском спорте, они предпочитают уходить от ответов, как бы ненароком меняя тему разговора и заменяя ее пропагандой. В институте все было иначе, люди вряд ли могут быть более доброжелательными. Я бы с удовольствием провел здесь месяц или два, походил на занятия. Мы должны изучать их средства и методы, поскольку это основная область, в которой мы в Северной Америке полностью отстаем. Мы на самом деле должны еще очень многому поучиться.

По дороге во Дворец спорта я рассказал доктору Джиму Мюррею о моем визите в институт. Он сказал, что провел целый день в московском госпитале для спортсменов – громадном сооружении примерно на две тысячи коек, которое предназначено специально для лечения спортивных травм[20]. Артисты балета и цирка причисляются к атлетам, таким образом, это действительно специальный спортивный госпиталь. Если футболист получает серьезную травму ноги в игре гденибудь за десять тысяч километров во Владивостоке, его отправляют самолетом прямо в Москву в эту больницу. Доктор Мюррей сказал, что, на его взгляд, советской медицине есть чему поучиться у Северной Америки. «Но, – сказал он, – в целом их уровень ухода за больными выше, так как у них больше докторов, медсестер и другого медперсонала, чем в североамериканских госпиталях».

Канадские болельщики на стадионе вели себя более шумно, чем обычно. Они придумали новую рифмованную присказку: «Да, да – Канада, нет, нет – Совьет!» – и рев стоял просто ужасающий.

Гарри не надо было тратить много слов в раздевалке. Все игроки знали, как важна нам эта игра, поэтому в комнате стояла сосредоточенная тишина.

С самого начала игра пошла вяло. Казалось, ни одна из команд не в силах показать хороший хоккей: если бы любая из них начала встречу сильно, другая оказалась бы в отчаянном положении. Я следил за игрой с трибун вместе с Доном Оури и, кстати, понял, почему его прозвали Толкуном. Он не мог усидеть спокойно десятой доли секунды. Но еще неприятнее было то, что он, следя за игрой, применяет силовые приемы. Его так захватывают перипетии борьбы, что он пускает в ход локти, кулаки, стучит ногами и толкается во всех направлениях. Завтра я встану с болью в костях.

Как ни тяжко было сидеть рядом с Толкуном на трибуне, еще тяжелее было наблюдать за тем, что происходило там, на льду. Судьям Рудольфу Бате из Чехословакии и Уве Дальбергу из Швеции пришлось дать восемнадцать штрафов (одиннадцать – Канаде и семь – Советскому Союзу), чтобы сохранять контроль над игрой. Встреча шла, как любят выражаться журналисты, «очко в очко». Фил Эспозито в самом начале периода забил гол с места, которое всем нам известно, но Якушев (я действительно рад, что мне не придется с ним встречаться в играх НХЛ) спустя десять минут обыграл Парка и футов с тридцати сравнял счет. Билл Уайт на семнадцатой минуте находился на скамейке штрафников за неправильную блокировку игрока, когда Петров забил шайбу. Однако Эспо, когда стрелки на табло показывали 17 мин. 34 сек., получает тонкий пас от Сержа Савара, снова обыгрывает Третьяка и делает ничью.

Второй период игроки проводили в основном на скамейке штрафников. В начале третьей двадцатиминутки Род Джилберт удивил Третьяка, выехав из-за ворот и вогнав шайбу между его ног в сетку. (Канадские журналисты называют теперь Рода «бешеным псом» из-за того агрессивного стиля игры, который он продемонстрировал в Москве; действительно, он просто нокаутирует своих противников во всех углах площадки.) Потом снова этот Якушев, который, видимо, превзойдет к концу серии самого Маховлича, в момент, когда его команда играла в большинстве, снова сравнивает счет.

Часы продолжали отсчет времени, и было очевидно, что игра закончится со счетом 3:3. Однако за три с половиной минуты до конца игры Борис Михайлов и Гэри Бергман удаляются за изрядную потасовку в углу, после чего русские уходят в защиту. Оставалось примерно две минуты до финального свистка, когда Савар завладел шайбой в середине площадки и отдал пас Хендерсону, находящемуся впереди. Пол пересек синюю линию, сделал обманное движение вправо, ушел влево, оставляя защитника Геннадия Цыганкова где-то в Ленинграде или в Киеве, и вышел на Третьяка. Как только вратарь откатился назад, Хендерсон направил шайбу выше правого плеча Третьяка – прямо под верхнюю штангу – и зажег красный свет. Хендерсон распластался на льду, Третьяк тоже. В течение последних двух минут Тони Эспозито буквально спасает ворота, наша команда успешно сражается в меньшинстве – и счет в серии сравнивается: каждая команда имеет по 3 победы, 3 поражения и по ничьей.

У меня были смешанные чувства, когда я шел по коридору в раздевалку. Конечно, я был счастлив, что мы выиграли, но теперь я понимал, что надо выигрывать и последнюю игру. А в воротах буду стоять я. Эх, можно было бы так чудесно, без напряжения, провести оставшиеся два дня! Я нервничал, в то время как все остальные канадцы торжествовали победу. Они даже распевали «Звените, колокола!» Нет, я не мог разделить с ними радость победы в данную минуту.

Я вошел в раздевалку, чтобы поздравить ребят. Прежде чем я смог открыть рот, один из игроков крикнул мне: «Лучше готовься к четвергу, верзила!» Он хотел пошутить, и мы оба рассмеялись, но осадок все-таки остался. Не кому-нибудь, а мне придется понервничать эти два дня. Я вышел, чтобы встретить Линду. В руке я держал амулет – игрушечного вратаря, которого мне перед игрой подарила дочь работника австрийского посольства. Может быть, если я заведу себе игрушку, она поможет остановить русских в четверг вечером?

Советская пресса снова обрушилась на нас за то, что она называла «неприкрытой грубостью». «Советская Россия» обвиняет наших игроков в жестокости за то, что защитник Рагулин «получил травму» и вынужден был играть с «пластырем» на лице. «Харламов не играл вчера вечером из-за травмы, – писала газета, – которая была вызвана настоящей охотой, организованной за ним канадскими хоккеистами в шестой игре». Описывая второй период, когда обе команды довольно часто посещали скамью штрафников, Виктор Синявский писал: «Казалось, что ледяная площадка стала больше. Причина этого заключалась в том, что скамейка штрафников не пустовала». Но что мне больше всего понравилось в его заметке, это описание потасовки Бергмана и Михайлова: «За несколько минут до окончания игры канадцы начали драку. Судьи приняли странное решение: Бергман, начавший драку, покинул лед, а за ним и Михайлов». Я же видел, как Михайлов подъехал в Бергману в момент, когда Гэри пытался прижать шайбу к борту, и несколько раз ударил Берги по ноге.

Но больше всего удивила меня фраза, сказанная Бобровым. Говоря о победном голе Хендерсона, он заметил: «Цыганков стоил нам игры». Не «защитник стоил нам игры» – «Цыганков стоил нам игры». Выходит, команда выигрывает, а игрок терпит поражение. Странно.

Я просыпался и ворочался всю ночь, и даже во время завтрака не смог избавиться от напряжения. Фил Эспозито, проходя мимо, обронил: «Тебе, мальчик, придется постараться завтра вечером». Он имел в виду только хорошее, я знаю это, но тем не менее и здесь было то же самое. Никто никогда не идет к защитнику или нападающему, чтобы сказать: «Ты должен выиграть для нас». Идут к вратарю. Если • вратарь не вносит свой вклад в общие усилия, команда обычно проигрывает. У нападающего или защитника могут быть плохие вечера, а команда может выиграть, потому что какой-то другой форвард или защитник в этот вечер был в ударе.

Во время тренировки мои ноги были резиновыми, как две губки, а руки скованы. Голова моя была безнадежно занята мыслями о «завтрашнем вечере». Когда же наконец наступит этот завтрашний вечер и все будет позади? Мне надо было отвлечься. Поэтому остаток дня я провел, гуляя по Москве с Линдой, Бобом Льюисом из журнала «Тайм» и переводчицей, молодой женщиной по имени Ирина, которая несколько недель как стала матерью, и это был ее первый рабочий день после отпуска. Вначале она была весьма холодна с нами, но постепенно наши отношения стали более дружественными. Она повела нас на Новодевичье кладбище, самое большое в Москве. Кладбище! Самое подходящее место по моему нынешнему состоянию духа!

Когда мы проезжали по Ленинским горам, осматривая сверху стадион имени В. И. Ленина и город, мы увидели сборную команду СССР по прыжкам с трамплина. Вчерашний снег уже расстаял, но прыгуны тренировались на восьмидесятиметровом трамплине, дорожка которого была сделана из полиэтилена.

Вечером мы с Линдой пошли посмотреть балет «Анна Каренина» по роману Толстого. Мы сидели в первом ряду балкона, чуть выше уровня партера, и у нас была прекрасная возможность наблюдать чудесное выступление примыбалерины Советского Союза Майи Плисецкой.

Примечания:

2

Созданная правительством общественная организация, координирующая развитие хоккея в Канаде. – Ред. 

20

Имеется в виду Центральный институт травматологии и ортопедии (ЦИТО).- Ред.