Глава 1

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Вилья Фьорито, «Лос Себольитас», «Архентинос Хуниорс», сборная Аргентины

Спокойствие мне приносила только игра в футбол.

Я начинаю писать эту книгу в Гаване. В конце концов, я решил рассказать всё. Не знаю, но мне всегда казалось, что многие вещи еще остались недосказанными. Как странно! И я не уверен, что рассказанное мной ранее было самым важным из того, что я мог бы поведать.

Здесь, вечерами, наслаждаясь кубинской сигарой, я начинаю вспоминать. Это приятно делать, когда ты в порядке и когда, несмотря на ошибки, тебе уже не о чем сожалеть.

Волнительно переживать прошлое, когда ты вышел из самых низов, и знаешь, что все, что с тобой было, есть и будет – это сплошная борьба.

Знаешь, откуда я родом? Знаешь, как началась эта история?

Я хотел играть, но не знал, в каком амплуа я буду чувствовать себя лучше всего… У меня не было ни малейшего представления об этом. Сначала я был защитником. Мне всегда нравилось играть на позиции либеро, и меня все еще тянет занять это место на поле, даже сейчас, когда мне едва позволяют прикоснуться к мячу, потому что боятся, что моё сердце разорвется. На позиции либеро на все смотришь сзади, все поле перед тобой, у тебя мяч и ты говоришь: «Давайте туда, бегите в другую сторону»; ты – хозяин команды. Спокойствие мне приносила только игра в футбол. И это ощущение – именно это – всегда было при мне, вплоть до сегодняшнего дня: дай мне мяч, и я буду развлекаться; я хочу победить и при этом хочу победить красиво. Дай мне мяч и позволь мне делать то, что я умею. И это потому, что я играю для людей; они – самое главное. Они тебя настраивают на игру, но в то же время их нет на поле в отличие от того, кто развлекается больше всех… Так мы поступали во Фьорито, и то же самое я делал всегда, независимо от того, в каком месте я играл – на «Уэмбли» или на «Маракане» при ста тысячах зрителей.

Еще играя во Фьорито, мы бросали вызов всем и вся. Мы бросали вызов даже солнцу. Моя мама, Тота, которая за мной ухаживала и все время меня баловала, говорила мне: «Пелу, ты будешь играть… но после пяти, когда сядет солнце». А я ей отвечал: «Да, мамочка, конечно, не беспокойся». И в два часа дня мы выходили из дома с моим другом Негро, с моим кузеном Бето и еще с кем-нибудь, а в два пятнадцать мы уже играли, до изнеможения, под лучами палящего солнца! И нам было наплевать на всё, мы убивали себя игрой… В семь часов вечера мы брали небольшой перерыв, просили воды в каком-нибудь доме и продолжали играть, пока не потемнеет и на небе, и в глазах. И сейчас, когда я от кого-нибудь слышу, что «это поле недостаточно освещено», меня так и подмывает сказать: «Да я играл в настоящих потемках, сукин ты сын!». Я не знаю, были ли мы «детьми улицы» – скорее «детьми потрерос».[1] Если предки нас искали, они всегда знали, где мы находимся – на поле, бегая с мячом.

Так проходили все субботы и воскресенья, а в рабочие дни мы начинали играть с пяти, так как я должен был идти в школу. Я учился в школе «Ремедиос де Эскалада де Сан-Мартин», прямо напротив станции Фьорито. В школу я ходил потому, что должен был это делать, чтобы не расстраивать моих стариков. Все остальное, чем я занимался, каждый мой шаг, обязательно были связаны с мячом. Если Тота меня куда-нибудь посылала, она мне давала в руки что-нибудь, напоминающее футбольный мяч, чтобы мои ноги были в действии: апельсин, бумажные шарики или тряпичный мячик. Таким способом я поднимался на мост, прыгая с одной ноги на другую, чеканя мячик правой ногой и ударяя по нему левой – так, так, так… Так я ходил в школу или в любое другое место, выполняя поручение Тоты. Люди оборачивались и смотрели на меня, ничего не понимая. Те же, кто меня знали, уже не удивлялись. Это были мои друзья, пареньки, с которыми я делил все, вплоть до порции пиццы. Мы шли вчетвером или впятером в Ла Бланкеаду, к мосту Альсина, где до сих пор делают самую лучшую пиццу в мире, и там мы покупали одну-единственную порцию на всех, и съедали её – каждый по малюсенькому кусочку.

У меня хорошие воспоминания о моем детстве, хотя район Вилья Фьорито, где я родился и вырос, я могу охарактеризовать только одним словом: борьба. Во Фьорито, если ты позволяешь себя сожрать, тебя сожрут, а если нет – значит нет. Я помню, что зимой там было очень холодно, а летом – очень жарко. Наш дом был трехкомнатным: ты проходишь через входную дверь со звонком, попадаешь в некоторое подобие «патио»,[2] и, наконец, в сам дом. Столовая, где готовилась еда и поедалась нами, и где мы делали уроки. Справа была комната моих родителей, а налево, не больше чем два метра на два, комната братьев. Восьми братьев и сестер. Когда шел дождь, нужно было прятаться от падающих с потолка капель, потому что внутри дома ты промокал больше, чем снаружи. У нас были ванна и умывальник, но не было воды; тогда я и начал заниматься «гирями», поднимая вместо них двадцатилитровые ведра из-под машинного масла. Мы их использовали для того, чтобы носить в них домой воду от единственной колонки в квартале, чтобы моя мама могла стирать, готовить и т. п. И также для того, чтобы мы могли купаться: рукой осторожно льешь на себя воду из ведерка, чтобы она попала на каждый участок твоего тела. Труднее всего было мыть голову, и зимой мы старались избегать этой процедуры.

На самом деле у нас было не слишком много способов заработать себе на развлечения, но с моим другом Негро мы делали небольшие бочонки и потом их продавали. Ну и, конечно же, у меня был мяч. Футбольный мяч стал самым приятным подарком, который мне сделали в жизни: его мне дал мой кузен Бето, Бето Сарате, сын тёти Нены. Это был мой первый кожаный мяч; и я, тогда еще трех лет от роду, спал всю ночь с ним в обнимку.

Я всегда говорю, что стал профессионалом, начиная с самого маленького возраста: я играл за команду, которая приглашала меня первой, иногда меня не отпускали из дома, и тогда я ревел как сумасшедший. И все-таки за пять минут до начала нашего матча Тота всегда давала мне разрешение. Ну а для того, чтобы убедить дона Диего, моего отца, усилий требовалось значительно больше.

Я понимал своего старика и как было не понять, если он буквально выбивался из сил для того, чтобы мы могли есть и учиться? И он очень хотел, чтобы я учился. Отец приехал во Фьорито из Коррьентес в 1955 году, уже после Тоты. Тота оказалась здесь первой, с моей старшей сестрой Аной на руках. Во Фьорито уже жила моя тётя, Сара, и именно она сказала, что в Буэнос-Айресе им стало жить лучше. В Эскине оставался мой старик в ожидании новостей вместе с Ритой, другой моей сестрой, и своей матерью Дорой, моей бабушкой, чудо-человеком. Там он был лодочником, работал на дона Лупо, Гвадалупе Галарсу: на лодчонках он перевозил скот на острова, когда река мельчала, и забирал его обратно, как только уровень воды поднимался для того, чтобы вновь вернуть животных на пастбища. Он жил на реке и знал все ее секреты. И знает их до сих пор. Там у него было всё то, что ему нравилось и то, что нравится мне теперь: рыбалка, асадо[3] и футбол. Никто никогда не сделает такое великолепное асадо как мой старик. И как мне всегда рассказывали, он действительно хорошо играл в футбол, управлялся с мячом как погонщик с мулом. Когда же Тота его позвала, он отправился в Буэнос-Айрес чтобы найти работу. И нашёл её… На мельнице Тритумоль он работал с четырех утра до трех часов дня.

Каждый устраивается так, как может. Это было нелегко, а? Совсем нелегко. Сначала они снимали маленький домик. Затем они поменяли его на другой, еще меньше, но лучше. И, наконец, перебрались в собственную развалюху из жести, дерева и кирпича, недалеко от пересечения улиц Асамор и Марио Браво. Этот домик сохранился и до сего дня, почти в своем первозданном виде. Здесь родились Эльса, Мария, потом я, Рауль (Лало), Уго (Турко) и Клаудия (Кали).

Нужно было очень много работать для того, чтобы прокормить столько ртов. Нужно было много работать, и мой старик работал, убивая себя. Поэтому я старался пакостничать как можно меньше, но… Иногда ему удавалось заработать, он покупал мне новые ботинки, но я разбивал их тут же, потому что играл в футбол целый день. От обиды можно было заплакать! И мы действительно плакали, потому что после того, как я их разбивал, мой отец обязательно давал мне довольно ощутимую затрещину. Но я рассказываю это не для того, чтобы поставить такой метод воспитания ему в вину… Тогда были другие времена и другие традиции… У моего старика не было времени со мной разговаривать! И в таком случае он должен был лупить меня. У него не было времени говорить со мной, как оно есть сейчас у меня для того, чтобы сказать Дальме или Джаннине: «Иди сюда, я хочу объяснить тебе это». Мой отец должен был спать, пусть даже и урывками, так как на следующий день он шел к четырем утра на работу. Я рассказываю это для того, чтобы все знали, что есть много семей, вынужденных жить так, и жизнь в этих условиях послужила мне хорошим уроком. Сегодня я признаюсь себе в том, что мой отец, дон Диего, является самым хорошим человеком из всех, что я знаю, и повторяю это для всех, для него и для Тоты.

Это то, что я хочу вам передать: я закалился и стал более крепким, поскольку жил во Фьорито, но ощущения никогда не поменяются. И они не изменят меня. Я хочу передать всем, что те кумиры и идолы, которым люди поклоняются в своих домах, живут рядом с ними и такие же люди из плоти и крови как они сами. Они не на телеэкранах и страницах журналов, они здесь… Поэтому я всегда говорю, что я не собираюсь быть примером для подражания. Разве что только для моих дочерей; только им я должен, и только они могут меня судить.

И правда то, что благодаря моему старику я никогда не был голодным. Поэтому у меня были крепкие ноги, несмотря на то, что сам я выглядел довольно субтильным. В соседних домах дети ели не каждый день, и по этой причине уставали раньше меня. В этом плане я выгодно отличался от остальных. Я никогда не думал, слышите – никогда, о том, что рожден для того чтобы играть в футбол, что со мной будет происходить то, что потом произошло. Я мечтал, в частности о том, что меня покажут по телевизору, а когда я был уже более известен, то сказал, что мечтаю о том, чтобы сыграть на Мундиале и стать чемпионом мира в составе сборной Аргентины. Но спросите любого – в то время об этом мечтал каждый аргентинский мальчишка. Я чувствовал, что с мячом я отличаюсь от остальных, и с мячом я выходил победителем из любой сложной ситуации.

Мы всегда играли по другую сторону от дома, на Семи Полянах. Это были огромные поля, некоторые из них имели ворота, а другие нет. Семь Полян, если бы вы были таким комплексом, которые есть сейчас, с синтетическим покрытием и прочими удобствами! У тех полей не было и в помине ничего такого, но нам они казались самыми прекрасными. Когда мы начинали носиться, поднималась такая пылища, что создавалось впечатление, будто мы играли в тумане на «Уэмбли».

Одно из этих полей принадлежало клубу моего старика «EstrellaRoja» («Красная Звезда»), на котором я иногда играл. Другое находилось в собственности «TresBanderas» («Трёх Знамён»), команды отца моего друга, Гойо Каррисо. «Красная Звезда» против «Трёх Знамён» это как «Бока» против «Ривера»! Наверное, для тех времен было обычным делом, когда отцы, которые без ума от футбола, заставляют играть своих пареньков за свои команды, и иногда – за деньги. Матч между этими командами был настоящим «класико»[4] района. Но с Гойо мы всегда были в хороших отношениях. В таких хороших, что однажды, в середине 1969 года в школе, где мы были товарищами по классу, он мне сказал:

— Диего, в прошлую субботу я был на тренировке «Архентинос Хуниорс», и мне сказали, чтобы я привел мальчишек на просмотр. Хочешь пойти?

— Не знаю, я должен спросить своего отца. Не знаю…

На самом деле я знал, что если попрошу своего отца, чтобы он меня туда отвел, он должен будет потратить деньги на билет и выкроить время из своего короткого отдыха. И это обстоятельство охлаждало мой пыл. Но как это всегда происходило, если я хотел о чем-либо поговорить с отцом, то рассказывал об этом маме… И Тота, как всегда, поведала об этом отцу и оказалось, что он согласился сводить меня на просмотр и посмотреть, что из этого может выйти. Узнав об этом, я понесся к дому Гойо быстрее, чем Бен Джонсон. До него было что-то около трёх километров, я пробежал Семь Полян, примчался туда на последнем издыхании и сказал: «Гойо, я иду, иду, мне разрешили! Когда это будет?». Оставалось всего несколько дней, но для меня они тянулись словно столетие.

С моим отцом мы нашли Гойо и Монтаньиту, другого паренька из нашего района, который также хорошо играл в футбол. Из Фьорито на просмотр отправилась целая куча детей, но мы втроем пошли вместе и в итоге взяли всех нас троих.

Даже сама поездка была приключением. Я впервые в своей жизни отправился по пути, который потом проходил тысячи раз. Из Фьорито мы выехали на «зелёном», как мы называли 28-й автобус, и в Помпейе пересели на 44-й для того, чтобы добраться до Лас Мальвинас, где тренировались «Архентинос». Для меня тогда перебраться через мост Альсина было равнозначно переходу через Манхэттенский мост. Когда мы добрались до Лас Мальвинас, с неба лило так, что нам не разрешили играть, заявив, что нужно беречь газон. Какое разочарование! Думаю, что если бы дети начали плакать, они бы залили слезами всё вокруг. Тогда Франсис, чудо-человек, заправлявший там всеми делами, сказал: «Не выдумывайте проблем на свою голову, сейчас мы возьмем колымагу дона Яйо и отправимся на стадион «Парке Сааведра», где сможем играть».

Франсис – это Франсиско Грегорио Корнехо, основатель «Лос Себольитас» («Луковок»), группы мальчиков 60-го года рождения, собранной для того, чтобы к 14 годам «Архентинос Хуниорс» могли сделать их своей собственностью и заявить для участия в первенстве 9-го дивизиона. А дон Яйо – это Хосе Эмилио Тротта, его помощник примерно того же возраста, который развозил нас на своем грузовичке.

На «Парке Сааведра» собрались две команды, и мне выпало играть в одной команде с Гойо. Хотя мы с ним всегда были соперниками, мы сразу нашли взаимопонимание и показали себя с наилучшей стороны. Я бил по воротам, как только умел, забил пару мячей, не помню точно сколько. Помню, что Франсис сказал Гойо, чтобы он продолжал играть, а меня с серьезным лицом подозвал к себе. Он не мог поверить, что мне было девять лет.

— Детка, это правда, что ты с 1960 года?

— Да, дон Франсис…

— Посмотрим… Покажи мне свои документы.

— Я забыл их дома…

Это было действительно так, но он мне не поверил. Впоследствии он сообщил мне, что посчитал меня тогда врунишкой.

К тому времени он уже стал другом моего отца, который делился с ним и с доном Яйо самым сокровенным, как будто бы это были члены его семьи. Из-за этого доверия я в итоге остановил свой выбор именно на «Архентинос Хуниорс» и ни на какой другой команде. Из того района, где мы жили, я мог отправиться в «Индепендьенте» или в «Ланус»… О «Ривере» я даже и не думал… Если бы я мог выбирать сейчас, я бы выбрал «Боку». В тот период, когда я формировался как игрок, я был влюблен в Бочини. Я влюбился в него со страшной силой и должен сознаться, что в начале семидесятых я болел за «Индепендьенте» в Кубке Либертадорес, когда уже готовился перейти из «Лос Себольитас» в девятый дивизион. Бочини меня просто очаровал! Бочини… и Бертони. «Стенки», которые разыгрывали Бочини и Бертони, навсегда отложились у меня в памяти, и некоторые из тех приемов, что они использовали, я бы занес в историю мирового футбола. Также мне нравился Бето Алонсо, поскольку он был левшой, и мне казалось (не знаю, так ли это на самом деле), что левши играют более зрелищно. Лучшим примером в этом смысле был Ривелиньо. Думаю, что «Боке» в то время не хватало именно Бочини. Он обыгрывал защитников одной левой, а я смотрел и думал: «Этого не может быть, это неподвластно моему разуму. Я обыгрываю одного, а затем должен бежать дальше, чтобы сделать пас партнеру». «эль Боча» не бежал дальше с мячом, он выжидал и так же успешно сажал защитников на задницы. Когда мне было 16 лет, ходили слухи, что меня хотел купить «Индепендьенте»; тогда я просто мечтал сыграть вместе с Бочини, и впоследствии это произошло.

Но я внимательно наблюдал за всеми лучшими футболистами страны и учился. Тем временем «Лос Себольитас» обыгрывали всех, кто становился на их пути. Мы одержали 136 побед подряд, они все записаны в тетрадке, которую мне потом подарили Франсис и дон Яйо. Клаудия до сих пор хранит ее как реликвию… Если бы мне засчитали все те голы, что я тогда забивал, их на моем счету сейчас было бы больше, чем у Пеле! Конечно, это сейчас нельзя проверить, но я знаю, что забивал очень много. Я также помню, что наша победная серия закончилась в Наварро. У нас была суперкоманда! И именно там, во Фьорито, я сделал свой первый шаг к тому, чтобы стать настоящим футболистом.

Я всегда играл, несмотря ни на что: однажды я вышел на поле весь забинтованный, с семью швами на руке. Как-то мы вместе обедали с Гойо у меня дома, и Тота попросила меня пойти поискать сифон для содовой. Мы выбежали вместе с Гойо, а по возвращении я с размаху врезался об угол. Это был страшный удар! Сифон взорвался, и осколками мне распороло всю руку. Мне было обидно за все: за сифон, за испуг Тоты, за взбучку от отца, и особенно я переживал насчет матча, который должен был состояться на следующий день – в субботу мы играли в Банфильде. Меня привели в больницу, где зашили и забинтовали так, что я стал похож на мумию.

На следующий день я уехал вместе с остальными ребятами на колымаге дона Яйо. Я боялся, что Франсис не поставит меня на игру и, может быть, устроит мне выволочку; наше к нему уважение граничило со страхом. И уже в раздевалке Франсис подозвал меня и спросил:

— Что у тебя с рукой, Марадона?

— Я упал и порезал ее, дон Франсис. Но я могу играть…

— Что?? С ума сошел?! В таком состоянии ты не можешь играть.

Я развернулся и вернулся на скамейку, кусая в кровь губы, чтобы не заплакать. Гойо это увидел и подошел к Франсису…

— Франсис, позвольте ему сыграть, пусть совсем чуть-чуть. Даже дон Диего ему разрешил.

Франсис наморщил лоб и пробурчал себе что-то под нос, похожее на «ну ладно, только совсем чуть-чуть». Я воспрял духом… Я не сыграл «чуть-чуть»; я провел на поле весь матч. Мы выиграли 7:1, а я забил пять мячей.

За нашу команду под восьмым номером выступал сын Перфекто Родригеса, Моно Клаудио. Девятый номер был у Гойо, десятый у меня и одиннадцатый у Польворо Дельгадо. Но папа Родригеса имел связи в «Чакарите», и когда нам по возрасту подошло время играть в девятом дивизионе, он отправил сына в этот клуб, чем ослабил нашу команду. Таким образом ситуация еще более усложнилась. Вот так на свет и появилось «класико» низших дивизионов: наш «Архентинос Хуниорс» против «Чакариты» Пичи Эскудеро и Моно Родригеса, и мы всегда выигрывали. Наш обычный состав выглядел так: Охеда, Тротта, Чайле, Чаммах, Монтанья, Лусеро, Далла Буона, Марадона, Дурэ, Каррисо и Дельгадо.

О тех «Лос Себольитас» у меня осталось множество воспоминаний, которые я сохранил в памяти навсегда. Теперь столько шумихи вокруг «возрастных обманов», как например это происходит с бразильцами, которые занижают возраст игроков и отправляют их выступать за юношеские команды. Должен рассказать, что со мной произошло то же самое, только наоборот: мне было 12 лет, на три года меньше, чем всем остальным, и Франсис держал меня на скамейке запасных. Если дела шли плохо, он выпускал меня на поле. Первый раз это произошло в матче против «Расинга», на стадионе «Сакачиспас»: до финального свистка оставалось полчаса, счет был 0:0, и на поле не происходило ничего интересного. Он выпустил меня на замену, я забил два мяча, и мы победили. Тренер соперников, Паломино, которого я хорошо знал, подошел к Франсису и спросил: «Как ты можешь держать этого парня на скамейке? Береги его, он станет гением». Франсис показал ему мои документы, и Паломино отказался ему поверить. В другой раз, против «Боки», я сделал то же самое, но так как в низших дивизионах меня уже знали, я взял себе другое имя: Монтанья.

Мы проигрывали 0:3, я вышел на поле, забил гол, преимущество перешло на нашу сторону, и в итоге мы сумели свести матч к ничьей. Проблема была в том, что мое «инкогнито» раскрыли партнеры по команде, которые кричали: «Браво, Диего!» и кричали так, что тренер «Боки» оживился, встал со своего места и направился к Франсису: «Ты выставил против меня Марадону. На этот раз пусть все остается как есть, я не буду опротестовывать результат игры. Тебе повезло. Этот парень просто великолепен». Правда, однажды мне все-таки не удалось сыграть за свою команду, но не только по причине возраста. Это произошло в 1971 году, когда нам предстояло отправиться на международный турнир в Уругвай, впервые выехать за границу. Я не смог играть потому, что у меня просто-напросто не было документов. Я сфотографировался на память вместе с командой, но длинные трусы и расстроенное лицо говорили сами за себя. В этом году также впервые мое имя появилось на страницах печати: 28 сентября «Clarin»[5] написал в одном из номеров о том, что «появился один мальчик со сформировавшимся стилем и классом звезды». По их версии, меня звали… Карадона. Подумать только, впервые обо мне написали и написали, переврав фамилию! Ко всему прочему Пипо Мансера привел меня на телевидение для того, чтобы я продемонстрировал с мячом то, что умею, в программе «Sabados Circulares», которую в Аргентине смотрят все от мала до велика.

В действительности, люди, которые посещали игры «Архентинос», меня знали, но не по имени. Так получилось, что на одном из матчей первого дивизиона я вместе с другими мальчишками подавал мячи, а в перерыве Франсис выпустил меня порезвиться с мячом. Я воспользовался этим и начал жонглировать как обычно: подъемом, бедром, пяткой, головой, плечом, спиной, как только можно. Франсис на ходу стал подгонять меня к центру поля. Это меня смутило, так как другие ребята не могли за мной ни успеть, ни повторить моих движений. Я чувствовал, что люди смотрят только на меня, и вскоре они начали аплодировать. Но самый приятный момент произошел во время матча «Архентинос Хуниорс» – «Бока Хуниорс» в 1970 году, на стадионе «Велеса». Представьте себе, что всю неделю мы играли разбитым мячом, сущий кошмар, а когда наступало воскресенье, и мы отправлялись на Пинтьер, где проходили официальные матчи первого дивизиона, у нас горели глаза… В перерыве нам дали поиграть на поле. В одном из игровых эпизодов я ударил по воротам из-за штрафной площади, мяч кого-то задел и попал в голову дону Яйо, стоявшему рядом со штангой. Это привлекло внимание зрителей на трибунах, и они стали смеяться. Дон Яйо вернул мне мяч, и я продолжил игру, обводя соперников одного за другим, так-так-так-так, зрители начали мне аплодировать. Команды уже вернулись на поле, вернулся и судья, а люди на трибунах стали скандировать: «Пусть ос-та-нет-ся, пусть ос-та-нет-ся!». Это скандировали и болельщики «Архентинос», и даже болельщики «Боки». Это одно из самых хороших воспоминаний об инчаде «Боки». Думаю, что тогда я и начал испытывать особые чувства к этому клубу, и я уже знал, что наши пути обязательно еще пересекутся.

«Лос Себольитас» потерпели поражение в финале национального первенства, в Рио Терсеро, Кордоба. Нас обыграла команда из Пинто, «Сантьяго дель Эстеро», которой руководил сеньор по имени Элиас Ганем. Его сын, Сесар, увидев меня ревущим в три ручья, подошел ко мне и сказал: «Не плачь, брат, ты станешь лучшим футболистом мира». Все почему-то думают, что он мне подарил свою чемпионскую медаль, но это не так: честно завоеванная, она осталась при нем.

На память об этом турнире у меня осталась фотография, которую видели многие: я стою на коленях, утешая парня выше меня ростом, который плачет. Этого парня звали Альберто Пачеко, он играл за «Коррьентес», который проиграл в финале «Энтре Риос». Мы с ним стали хорошими друзьями, потому что папа, как и положено болельщику «Коррьентес», посещал все матчи этого клуба. Уже в то время мне нравилось играть против «Ривера», играть и побеждать его. Я помню три матча: один из них, проходивший в группе, где помимо нас были еще «Уракан» и «Ньюэллз Олд Бойз», завершился со счетом 3:2; другой мы выиграли с разгромным счетом 7:1 и, наконец, победа 5:4 в финале чемпионата Эвиты-73. Если бы потребовалось найти двойник знаменитого гола в ворота англичан, я забил его в той встрече: обыграл одного за другим семерых соперников и отправил мяч в сетку.

Ах да… У меня есть и прототип гола с помощью «руки Божьей», который я забил в составе «Лос Себольитас», в «Парке Сааведра». Противники все видели и стали нападать на судью, который в итоге все-таки засчитал мяч, совершив тем самым грубейшую ошибку… Я знаю, что это не очень хорошо, но одно дело, когда ты принимаешь решение на трезвую голову, и совсем другое – когда делаешь это в самом пылу игры: ты хочешь достать мяч во что бы то ни стало, и ближе всего к нему оказывается рука. Я никогда не забуду, как один судья не засчитал мяч, который я забил рукой «Велесу». Это произошло много лет спустя после «Лос Себольитас» и задолго до чемпионата мира в Мексике. Он мне посоветовал, чтобы я больше никогда так не делал; я его поблагодарил, но в то же время сказал, что не могу ничего обещать. Тогда я еще не предполагал, что буду праздновать победу над Англией.

Через неделю после того матча с «Ривером», президент этого клуба Вильям Кент, пожелавший приобрести меня, попросил моего отца назначить за меня цену. Однако, мой старик дал ему лаконичный ответ: «Дьегито очень счастлив в «Архентинос». Но это был далеко не последний раз, когда «Ривер Плейт» захотел меня заполучить.

Примерно в то же время я познакомился с Хорхе Цитершпиллером. Он всегда следил за выступлениями детских и юношеских команд «Архентинос», где выступал его брат, Хуан Эдуардо, который подавал большие надежды. Но он умер от страшной болезни, и это стало сильным ударом для Хорхе. Он больше не возвращался в клуб… Не возвращался до тех пор, пока ему кто-то не рассказал, что в команде объявилось новое дарование. Этим дарованием был я, и Хорхе вышел из своего добровольного заточения. Он стал кем-то вроде координатора детских и юношеских команд. Когда у нас были важные матчи в девятом дивизионе, он приводил нас к себе домой для того, чтобы мы могли как следует поесть, расслабиться и отдохнуть. Он жил на улице Сан Биас, в Ла Патернале, и нередко по пятницам я оставался у него ночевать. Так началась наша дружба… Я спал на кровати Хуана Эдуардо и стал для Цитершпиллеров еще одним членом их семьи.

Когда «Ривер» в 1975 году стал чемпионом 18 лет спустя, я был мальчиком, подающим мячи. В тот вечер, на поле «Велеса» они обыграли «Архентинос» 1:0 благодаря знаменитому голу Бруно. На календаре было 14 августа, и профессионалы тогда не играли из-за забастовки. А я мог дебютировать в первом дивизионе на год раньше! Франсис сказал главному тренеру «Архентинос» Франсиско Кампане, что если он собирается выставить на игру молодежь, пусть возьмет и меня. Кампана не стал этого делать, остановив свой выбор на Фео Диасе, ну а я занял место за воротами, как и полагается мальчику, подающему мячи. Там же стоял Хуан Альберто Бадия, журналист, писавший с этого места свой репортаж.

Я прекрасно вижу, что проделал свой путь в «Лос Себольитас» очень быстро: мы стали чемпионами девятого дивизиона, на следующий год вышли в восьмой, и когда мы опережали соперника на 10 очков, меня перевели в команду, игравшую классом выше. В седьмом дивизионе я сыграл только два матча, после чего оказался сразу в пятом. Там я провел четыре матча и в одно мгновение очутился в третьем, где дебютировал во встрече против «Лос Андес», на их поле. Я забил гол, отыграл еще два матча и – пум! — оказался уже в первом дивизионе. И все это произошло со мной не более чем за два с половиной года.

Если бы все те люди, рассказывающие о том, что видели мой дебют, говорили правду, этот матч должен был бы проходить скорее на «Маракане», а не на «Ла Патернале». Я уже тренировался с основным составом на поле «Комуникасьонес». Во время вторничной тренировке ко мне подошел главный тренер, Хуан Карлос Монтес, и сказал: «Как ты смотришь на то, чтобы завтра быть в запасе?». У меня перехватило дух и я выдавил из себя только: «Что??? Как???», и ему пришлось повторить еще раз: «Да, ты будешь в запасе. И подготовься как следует, потому что будешь играть». На меня это так подействовало, что я, не чуя под собой земли, на всех парах помчался домой, чтобы рассказать о случившемся моим предкам. И стоило сообщить это Тоте, как через две секунды об этом знал весь Фьорито. Весь Фьорито знал, что я буду играть на следующий день!

Как раз, начиная с этого дня «Архентинос Хуниорс» стал снимать для меня квартиру в Вилья де Парке, на улице Архерич 2746. Но у меня еще оставались дела во Фьорито, где жила моя бабушка, Дора, ничего не желавшая и слышать о переезде. Все мои родственники, Бето, Рауль и другие приходили, чтобы узнать, буду я играть или нет. Они всегда ходили на матчи с моим участием в низших дивизионах, если у них были деньги. А когда у меня не хватало денег на проезд на тренировку, мои замужние сестры, Ана и Кити, тайком брали мелочь у своих мужей для того, чтобы я не пропускал занятия. Обратную же дорогу мне оплачивал Франсис. В «Архентинос» мне также оплачивали дорогу благодаря одному из руководителей клуба, Рею, да пребудет его душа в покое.

Когда я рассказал обо всем Бето, которого любил и люблю больше всех, он начал плакать. И плакал безудержно; так, что я не мог его остановить. В тот момент я отдавал себе отчет, что в моей жизни произошло что-то важное. А мой отец как раз в день моего дебюта должен был работать, и поэтому не мог отправиться на стадион вместе со мной. А мы так об этом мечтали!

На самом деле я мог дебютировать месяцем раньше, но… Получилось так, что в матче третьего дивизиона против «Велеса» судейство было подобно стихийному бедствию. После финального свистка я подошел к главному арбитру и пока еще спокойным тоном произнес: «Судья, ну вы и чудо, вам нужно судить международные матчи». За эти слова мне влепили пятиматчевую дисквалификацию, отсрочив тем самым мой дебют на целый месяц.

Когда наступил это знаменательный для меня день, 20 октября 1976 года, стояла дикая жара. Но я ее практически не чувствовал. Я надел белую рубашку и брюки с широкими штанинами, единственные, которые у меня были! А что было делать? Других-то у меня не было! Когда говорили о выплате премиальных, я подумал: «Хорошо, за этот матч я получу чуть-чуть, сидя на скамейке запасных, и немного больше, если выйду на замену. И тогда я смогу купить себе другие брюки». В итоге мы проиграли, но казалось, что все не так уж и плохо.

Утром, когда я уходил, моя мама проводила меня до самой двери. «Я буду молиться за тебя, сын мой» – сказала она мне. А мой отец попросил на работе отпустить его пораньше, чтобы он смог успеть к началу матча и увидеть меня. Я не помню точного времени начала игры, три или четыре часа, помню только, что перед тем как я собрался выйти на поле, мне сообщили, что отец уже на стадионе. Первым, что произвело на меня впечатление, была инчада «Тальереса», его болельщики были везде! Мы – футболисты «Архентинос» – собрались перед матчем вместе и отправились пообедать в «Хонте и Бойяка». Классический бифштекс с пюре и слова Монтеса в качестве десерта. После этого мы пошли по направлению к стадиону, прямо в толпе – нас никто не знал! И вокруг были одни болельщики «Тальереса»! «Я – Тааре, я – Тааре!» – кричали они своим неповторимым тоном. Тогда у них была сильная команда: Лудуэнья, Оканьо, Луис Гальван, Овьедо, Валенсия, Браво. У нас не было игроков такого масштаба, но всю нашу команду я помню поименно: Мунутти, Рома, Пельерано, Хетте, Френ, Джакобетти, Минутти, Ди Донато, Хорхе Лопес, Карлос Альварес и Овелар.

Я вышел вместо Джакобетти во втором тайме в красной футболке с белой диагональной полосой под 16-м номером. Как мне нравилась эта футболка! Она была похожа на футболку «Ривера», только наоборот, ха-ха-ха.

Хозяева поля сразу же на нас насели, и на 27-й минуте Ача Лудуэнья открыл счет. Перед перерывом Монтес, сидевший на противоположном краю скамейки, повернулся ко мне и измерил меня взглядом, словно спрашивая: «Ты готов?». Я не отвел глаз, и думаю, что он принял это за мой ответ. Сию минуту я отправился разминаться и в начале второго тайма вышел на замену. Стоя на кромке поля, Монтес сказал мне: «Давай, Диего, играй как ты умеешь»… Я начал на редкость удачно: получил пас, стоя спиной к моему опекуну, которым был Хуан Доминго Патрисио Кабрера, и обыграл его, отправив мяч ему прямо между ног. Почти сразу же я услышал одобрительное «О-о-о-ле!» в мой адрес. На этом матче присутствовали далеко не все те, кто об этом говорит, однако трибуны были заполнены до самого верха, не было видно ни одного кусочка доски. Я помню, что мое внимание привлекло отсутствие свободного места на трибунах, а поле мне показалось верхом совершенства по сравнению с полями низших дивизионов. И еще меня поразили сильные удары по ногам. В юношеском футболе я привык к тому, что мне постоянно пытались нагадить подножками и ударами по ногам, однако и здесь я очень быстро научился от них уходить: обводишь типа, уходишь от удара и продолжаешь бежать с мячом… Если ты этому быстро не научишься, третьего раза может уже и не быть. Так или иначе, я был хорошо подготовлен физически, потому что доктор Паладино, Роберто «Качо» Паладино, давал нам витамины, делал уколы, беспокоился о нашем питании. Думаю, что благодаря ему я вырос в итоге крепким и здоровым. Кстати, когда меня крестили 5 января 1961 года, Тота сказала: «Дай Бог, чтобы он стал хорошим человеком и был здоров».

Мой первый выход на поле обернулся поражением, однако, моя долгая и незабываемая история в «Архентинос» только начиналась. Я всегда говорю, что в тот день я сумел коснуться руками неба. Я уже знал, что в моей жизни начинается очень важный период. В том чемпионате я провел всего десять матчей и забил два мяча, первые в моей карьере: оба – в ворота «Сан Лоренсо» из Мар-дель-Платы, на стадионе «Сан-Мартин» 14 ноября 1976 года.

Обо мне начали делать репортажи и писать заметки. Я помню одну из них, которая вышедшую под заголовком «В детском возрасте он слушает овации». За три года я проделал путь от Фьорито до газет, журналов и телевидения. Это время пролетело настолько быстро, насколько быстро я описываю это здесь. Возможно, поэтому статьи заставляли меня нервничать. Они мне нравились, но не давали мне покоя. Я ничего не ощущал, раздавая интервью, и говорил всегда практически одно и то же: где родился, как раньше жил, и какие игроки мне нравились. Я должен был повзрослеть очень быстро. Я столкнулся с завистью других людей, не понимал ее причин, замыкался в себе и начинал плакать. Я повзрослел моментально и захотел покупать себе разные вещи: рубашки, пальто, брюки, майки… Я начал держать в себе то, о чем говорил раньше, хотя это было не так уж и легко… Тогда вряд ли кто мог представить себе то, что происходит со мной сегодня. События проносились мимо меня с такой скоростью, что у меня просто не было времени ощутить на себе завистливые взгляды. И теперь у меня было все, что я мог пожелать! Я отдавал себе отчет в том, что период нечеловеческих усилий, и не только моих, остался позади. Усилий, которые прилагал мой отец, и жертв, которые он приносил ради того, чтобы я продолжал жить своей мечтой. А сейчас я получил возможность парковать свой собственный автомобиль у двери моего дома. Это был «Фиат-125» красного цвета. Со мной произошло много чего, всего не упомнишь, и все это приключилось за считанные мгновения. И другая моя мечта, играть за сборную Аргентины, исполнилась в одно мгновение, когда я тому времени провел всего лишь одиннадцать матчей в первом дивизионе. Всего одиннадцать!

Как и все в моей жизни, это тоже произошло мгновенно; в начале 1977 года, три месяца спустя после моего дебюта в «Архентинос». Я был в составе юношеской сборной, и мы проводили тренировочные матчи против первой сборной. Поэтому я всегда находился в поле зрения Менотти, который возглавлял национальную команду. В юношескую сборную меня пригласил дон Эрнесто Дучини, настоящий маэстро, и мы играли против таких грандов как Пассарелла, Хьюсмен, Кемпес, против таких монстров!

На одной из таких тренировок я, похоже, чем-то выделился, потому что «эль Флако»[6]6 решил поговорить со мной персонально. Каждое его слово отдавалось внутри меня в гробовой тишине, потому что он был… был для меня Богом! И он стоял рядом со мной и говорил только со мной. Он сообщил мне, что я приму участие в товарищеском матче против Венгрии, что это будет моим дебютом в сборной! Однажды я уже рассказывал об этом, и не думаю, что сейчас смог бы отыскать другие слова…

Когда занятие закончилось, Менотти отозвал меня в сторону и сказал: «Марадона, когда выйдете со стадиона, отправляйтесь в отель на сбор. Единственное, о чем я вас прошу – никому об этом не говорите. Если хотите, можете сказать своим родителям, но постарайтесь, чтобы эта информация не просочилась в печать. Мне бы не хотелось, чтобы поднялся ажиотаж»…

Я воспринял это спокойно. А на следующий день, утром, Менотти снова поговорил со мной: «Я хочу сказать вам, что если ход матча будет складываться удачно, если мы будем забивать, не исключено, что сыграете и вы».

Я продолжал оставаться спокойным. Не знаю почему, но эта новость меня обрадовала, и я ни о чем не беспокоился. Кроме всего прочего, многое зависело от самой команды. 27-го, в воскресенье, в день матча – великий день! — я не завтракал. Я хотел отдохнуть как можно дольше, и встал около 11 часов утра. Я умылся и до полудня смотрел телевизор в комнате отеля. После этого я спустился вниз и немного поболтал с ребятами, после чего мы пошли обедать. Закончив обед, я вернулся в свой номер и снова стал смотреть телевизор. Ну а в 15.30 мы отправились из отеля на стадион «Бока Хуниорс».

Когда микроавтобус остановился у ворот «Ла Бомбонеры», я начал понимать, где я нахожусь, и что со мной происходит. Я увидел огромное количество людей, которые приветствовали нас и выкрикивали разного рода советы, отчего у меня ноги зашлись мелкой дрожью… Я никогда не думал, что толпа может внушать такой страх!

Первыми на поле вышли игроки основного состава, затем уже мы, запасные… Когда я появился на газоне, услышал овацию публики, крики, я подумал, что все это обращено ко мне, что все на трибунах смотрят на Марадону. На самом деле, конечно, никто не должен был обращать на меня внимание, но тогда я представлял все именно так.

Начался матч, и сразу же в ворота венгров был назначен пенальти. Тогда я подумал: «Хорошо, это голеада, готовься, Диего». Однако, когда вратарь отбил мяч, я решил, что мои шансы принять участие в этой встрече не так уж и велики. Но тут последовал красивый гол Бертони, затем второй, третий… после каждого мяча, влетавшего в ворота соперника, я испытывал такое ощущение, словно мне под кожу вгрызался муравей. И я понимал, что если дело пойдет так и дальше, я обязательно сыграю.

Я сидел рядом с Моусо, за ним Пиццаротти, врач сборной Форт и Менотти. Шла 20-я минута второго тайма, когда эль Флако позвал меня: «Марадона! Марадона!», позвал дважды. Я поднялся и подошел к нему и понял, что буду играть. «Вы замените Луке. Делайте то, что умеете и двигайтесь по всему полю. Ладно?». Эти слова окрылили меня. Я начал разминаться и на ходу услышал, что трибуны начали скандировать мое имя: «Марадо-о-о-о, Марадо-о-о-о!». Я не знал, что со мной случилось – у меня задрожали ноги и руки. На стадионе стоял дикий шум: трибуны кричали, в голове у меня вертелись слова Менотти, а «Японец» Перес меня наставлял: «Давай, Диего, поднажми что есть силы!», и все это перемешалось. Я говорю об этом честно, тогда я просто дико боялся.

Я почти сразу же вступил в игру. Гатти выбил мяч, и Толо перепасовал его мне в одно касание. Он это сделал специально, видимо, таким образом хотел показать, что меня приняли в команду. Он переправил мне его быстро для того, чтобы я почувствовал уверенность в своих силах, почувствовал мяч. А я пасом вразрез между двумя венграми отправил мяч Хьюсмену. С этого момента я уже полностью успокоился. Меня поддерживал Вилья, обо мне заботился Гальего, Карраскоса мне кричал: «Хорошо, хорошо!», хотя я еще не сделал ничего такого.

Матч закончился и первое поздравление я получил от Гальего: «Я всегда хочу тебя видеть таким, Диего!». «Таким!». Я не поверил ему. Домой отправился я вместе с отцом и Хорхе Цитершпиллером. Поужинал и включил телевизор для того, чтобы посмотреть матч в записи. И тогда я понял, что очень сильно ошибался. В одном из эпизодов я сделал передачу Бертони на правый фланг, он вернул его мне, после чего я попытался обвести соперника и сделал это накоротке. А потом я увидел, как венгр что есть силы саданул мне по ноге, когда я уже был без мяча. Но видеть это по телевизору было не так больно, и я отправился спать. На этот раз мне ничего не снилось, и я спал спокойно, как никогда в жизни.

Я окончательно остановился в домике на улице Архерич, вместе со всей моей семьей. Это был типичный для этого района домик. Мы жили в глубине двора, а напротив нас проживала семья Вильяфанье: дон Коко, таксист и страстный поклонник «Архентинос Хуниорс», дона Почи, домохозяйка, и… Клаудия. Думаю, что мы с ней начали посматривать друг на друга с самого первого дня, как я там поселился в октябре 1976 года. Она смотрела на меня из окошка, когда я выходил из дома, и мне становилось не по себе. Вдохновила она меня восемь месяцев спустя. Если быть совсем точным, 28 июня 1977 года. Я отправился танцевать в самое популярное место нашего района: эль Сосиаль и Депортиво Парке, где проводились сумасшедшие вечеринки. После двух часов ночи начинались медленные танцы, и это был кульминационный момент. Я остановил свой красный Фиат-125 у входа… Она была там, со своими подругами по школе. Мы вдвоем прекрасно знали, что за нами наблюдают, и стоило мне только едва заметно кивнуть головой, как она шагнула мне навстречу. Я помню все те слова, которые мы тогда друг другу сказали, и эти слова не оказались лишними. С этого самого момента мы – Диего и Клаудия… Ей пришлось привыкнуть ко многому: однажды я вернулся домой очень поздно, практически утром, не заснул ни на минуту, помылся и поехал на тренировку. Мой отец слышал, как я пришел, но ничего мне не сказал. В полдень, когда я приехал назад, то увидел, как он на повышенных тонах разговаривает с Клаудией: «Ты не можешь заставить его лечь спать так поздно! Ты должна больше заботиться о нем, ему же ехать на тренировку!». Я был готов провалиться со стыда под землю, и в ту ночь с Клаудией у нас так ничего и не получилось.

Примечания:

1

Потрерос – необорудованные, «дикие» футбольные поля в бедных кварталах Буэнос-Айреса, стихийно возникавшие на месте пустырей.

2

Патио – маленький внутренний дворик дома.

3

Асадо – аргентинское национальное блюдо, жаркое из говядины на углях.

4

Класико – матчи между ведущими аргентинскими клубами, имеющими богатую историю соперничества.

5

«Clarin» – одна из крупнейших аргентинских ежедневных газет.

6

«эль Флако» – «Тощий»; прозвище главного тренера сборной Аргентины Сесара Луиса Менотти.