Глава 4

НЕУДАЧА

Испания-82, «Барселона»

Я очутился в трудном, смутном времени…

После четырех месяцев подготовки, начиная с того летнего турнира в Мар-дель-Плате, что стал для меня прощанием с «Бокой», мы приехали в Испанию на чемпионат мира 1982 года с таким чувством, будто бы мы его уже выиграли. Однако за этим мы забыли об одной детали: для того, чтобы побеждать, нужно играть и выигрывать. Пожалуй, мы думали, что раз в 1978 году все шло так хорошо, а в 1979 – еще лучше, то и дальше все будет так же легко… Но было еще кое-что, фундаментальное: злосчастная физическая подготовка. Это я говорю с полной уверенностью и впервые – та ошибка была самой большой. Ну нельзя заставлять бегать 150 метров с рывками парня, который приехал на сбор, отыграв целый чемпионат! Нельзя! Это меня измотало, и я уверен в том, что и остальных – тоже. Чтобы не быть последним, чтобы не говорили, будто я не работаю, я выкладывался по полной программе… Это так: те упражнения, что нас заставлял делать профессор Рикардо Писсаротти, меня утомили настолько, что на мундиаль-82 я приехал перетренированным. Мертвым. Без искры, без того духа соперничества, который был словно моей торговой маркой.

Жаль, потому что я очень хотел быть на этих сборах. Я знал, что это будет продолжаться четыре месяца – четыре месяца! — с моего последнего матча за «Боку» и до дебюта на мундиале, но меня это ни черта ни волновало. Это был мой первый мундиаль, я был перевозбужден. Мечтал о том, как буду жить в одном номере с моим другом Бето Барбасом, тренироваться со всеми этими монстрами, о которых мне рассказывал Менотти, которые бросали мне вызов… Я пообещал моей матери и Клаудии, что за время сборов буду бить только с правой… И после все пошло к черту.

Очевидно, что в те времена было очень сложно сохранять концентрацию, притираться друг к другу… Я не говорю, что только я один я все делал правильно. Вовсе нет! Я считаю, что мы все, все теряли концентрацию, и это приобрело характер эпидемии. Футбол заразен: если что-то касается одного, потом другого, то в итоге доходит и до самого последнего осла. Я хочу сказать, что скука, рутина также заразны, особенно на сборах. Ну что я тебе рассказываю! Мы были в Вильяхойосе, в Аликанте, поразительном месте… Мы считали себя лучшими, но так и не провели ни одного матча.

Первый матч на мундиале против Бельгии 13 июня 1982 года (13-го, твою мать!) оказался большой неудачей. Я знаю, что все взгляды были прикованы ко мне, потому что мой переход в «Барселону» был уже делом решенным, и потому что я должен был показать себя; незадолго до начала чемпионата мой переход совершился благодаря невероятному случаю. Каталонцы заплатили за меня более 8 миллионов долларов. Перед мундиалем они заставили меня сфотографироваться с красно-синей футболкой «Барселоны» в руках. И если бы я не выиграл, они бы меня прикончили… Да, мы проиграли, но нам не дали пенальти, который заработал я. После этого мы отыгрались на Венгрии 17 июня, мы забили ей четыре гола, 4:1, и два из них были моими, первыми в истории моих выступлений на чемпионатах мира. Шесть дней спустя мне буквально раздробили ноги в матче против Сальвадора, но мы их все равно обыграли 2:0; однако, я уже представлял себе, что будет дальше… Я не жалуюсь, я не хочу предстать жертвой, но меня лупили нещадно: думаю, что весь мир помнит, как меня опекал Клаудио Джентиле, когда на втором этапе мы встретились с Италией, 29 июня в Барселоне. Мы проиграли 1:2, а ему всего лишь показали желтую карточку. Однако, конечно же, все помнят только результат, ничего больше. В Италии много лет спустя Джентиле признался мне, что играл так, чтобы не дать сыграть мне: всякий раз, когда я получал мяч, он бил меня. А я не мог ответить… И его не удалили! И в этом виноват не Джентиле, это вина арбитров.

После этого нас взяла в оборот Бразилия, 2 июля, и она нас обыграла 3:1. Но всякий раз, когда я смотрю этот матч по видео, я все сильнее убеждаюсь в том, что мы были не хуже их. И на мне опять сделали пенальти… Все закончилось для нас плохо, но очень мало кто знает, что тот удар по яйцам, который я отвесил Батисте, на самом деле предназначался Фалькао. Я не выдержал того давления, которое он на меня оказывал в центре поля – он просто не давал мне вздохнуть свободно, вынуждая делать длинные передачи. И когда я обернулся, то увидел перед собой кого-то, и, разгоряченный, врезал ему что было силы… Бедняга, это был Батиста.

Тот чемпионат мира сложился для меня очень плохо. По сей день я вижу себя уходящим с поля, протягивающим руку Тарантини… Весь мир думал, что это будет мой мундиаль, и я сам думал точно так же.

В своем первом интервью после возвращения я заявил, что на том мундиале я не провалился; я сделал все, что мог. Игрок никогда не проваливается в одиночку, он может выступать лучше или хуже, но не проигрывает один. И один не делает команду чемпионом… Я знаю то, что я проиграл больше всех; никто так не рисковал, никто так не хотел добиться успеха. Этому вопросу придавалось слишком больше значение, для рекламы мы не очень-то годились, и это был мой первый мундиаль… Перед тем, как уехать, я обратился к плакавшим по поводу моего перехода в «Барселону»: «В нашей стране есть гораздо более важные вещи, чем Марадона… Я хочу стереть этот мундиаль из моей памяти и начать думать о чемпионате мира-86». Вот это я им и сказал.

После всего этого и кроме всего этого настал черед «Барселоны». «Барселона»! Сейчас я считаю, что «Барселона» была наиболее подходящим для меня клубом. Самым лучшим клубом в мире, даже лучшим, чем «Ювентус». Но я не знал о своеобразии каталонцев. И я также не мог себе представить, что мне придется столкнуться с таким маниакальным гомиком-педофилом, как президент «Барсы» Жозеп Луис Нуньес. Он постоянно влезал в кадр фото и телекамер, чтобы покрасоваться, а когда мы проигрывали, появлялся в раздевалке весь в слезах и обещал нам заплатить больше денег за победу в следующем матче – можно подумать, что от этого мы стали бы играть лучше. Он имел большое влияние в прессе, и воспользовался этим, развернув кампанию по моей дискредитации. Он сделал все для того, чтобы осложнить мне жизнь, которая превратилась в сущий ад. Если до этого я наслаждался игрой в футбол, то в «Барселоне» все изменилось коренным образом… Я приехал спокойно играть в футбол, а доходило до того, что даже на тренировках я получал по лицу. Это был уже не футбол! А ведь тогда в «Барселоне» собрались сильнейшие игроки Испании. Я говорю так не потому, что хочу унизить тех ребят из «Барсы», они ведь делали все, что могли, но смена стиля оказалась слишком уж резкой. Они все бежали, а я играл! И я не собирался приучать себя к беспрестанной беготне – бежать, бежать, бежать…. Тест Купера я делал за 2700 метров, тогда как у остальных дело доходило до 5000, 6000. И я начинал отдавать понимать, что это приводило к тому, что они сперва бежали, а уже потом думали, как им распорядиться мячом. Виктор был Бегуном, «Попугайчик» Алонсо был бегуном… Я мог найти взаимопонимание с немцем Берндом Шустером, но когда я приехал, он только восстанавливался после травмы; также с «Волком» Карраско, который мне очень помог. Вопрос был в том, продолжать вот так же бегать вместе со всеми или же покончить с этим. Сперва я подтянул «физику» и стал сильнее, намного сильнее… Если что-то давалось мне с трудом, то это было не по вине моих партнеров. Тогда я начал потихоньку останавливать их с мячом. И постепенно они начали понимать меня: я задавал ритм игры, заставлял их действовать более технично, не ухудшая их физических кондиций.

Проблема была в том, что когда мы научились понимать друг друга с одного взгляда, когда мы не проигрывали с первого тура, а я провел 15 матчей и забил в них шесть голов, меня свалил с ног этот проклятый гепатит. У меня обнаружили его 15 декабря 1982 года. Голеностоп доставал меня уже несколько дней, и я хотел, чтобы посмотреть его пришел доктор Олива, но он не мог. Прямо с тренировки я отправился в клинику, пройти сеанс лазерного обследования, обычная и быстрая процедура… Но когда я вошел в клинику, врач вместо того, чтобы осмотреть мой голеностоп, заглянул мне в глаза…

— Эй, брат, глаза как глаза, я пришел сюда по поводу голеностопа.

— Нет уж, позволь взять у тебя анализ крови, мне совершенно не нравится цвет твоих глаз.

Я пришел домой в испуге, не зная, что и думать. А на следующий день появился один из врачей «Барселоны», доктор Бестит.

— Что у меня доктор, что у меня? — спрашивал я его.

Я понимал, что он не слишком-то настроен отвечать мне, и он начал идти на попятную.

— Хорошо, все может быть, — говорил он мне, и с каждым разом я напирал на него все сильнее.

— Ну, давай, старик, скажи мне! — прокричал я ему.

— У тебя гепатит, Диего, — ответил он мне. И этим он меня убил.

Ладно, травма – была и прошла, к этому мы, футболисты, привычны. Но гепатит! Я закрылся в своем доме в Педральбес. И я закрылся всерьез, а? Я не хотел смотреть футбол даже по телевизору, в моем доме он был под запретом. К счастью, на праздники приехала Тота. И когда настал момент поднять бокалы, Нуньес доставил мне единственную радость за все время пребывания в «Барселоне»: он отправил в отставку Латтека и взял на его место Менотти.

Когда я приехал в «Барселону» в октябре 1982 года, главным тренером команды был немец Удо Латтек. Потом, когда с ним расстались, и Нуньес назвал мне имя Менотти, я ответил ему – да, все говорит в его пользу. Но я хочу, чтобы вы поняли: это он спросил меня, а не я ему намекнул. С ним мы выиграли Кубок Испании и Кубок Лиги. Эта «Барселона» была лучшей за все время моего пребывания в клубе, не сравнить с той, куда я сперва попал.

Разногласия начинались с методов тренировочной работы. Латтек заставлял нас работать с медицинскими мячами по восемь килограммов веса, от ворот и до ворот. Однажды я не выдержал и запустил таким мячом в самого Латтека и сказал ему:

— Послушайте, мистер, почему вы никогда не поинтересуетесь, как чувствует себя человек на следующий день после ваших занятий?

Я не изображал из себя обиженного ребенка, этого я не делал в своей жизни… В «Архентинос», в «Боке» я спал до тех пор, пока до матча, до тренерской установки не оставалось два часа; мы ели и отправлялись на стадион. В «Барселоне», при Латтеке, перед одним из первых матчей чемпионата в дверь моей комнаты постучались.

— Да? — ответил я, полусонный, один, потому что у Шустера и меня были отдельные комнаты. — Да? — Что, уже пора? — подумал я и посмотрел на часы; часы показывали 8.30. — Что случилось?! — я уже почти кричал.

— Мистер говорит, что пора подниматься на прогулку, — ответили мне.

— Передайте ему, что я не имею привычки гулять по утрам.

Тут же приходит уже сам Латтек.

— Здесь делают то, что я скажу.

— А я хочу спать… В конце-то концов, это я бегаю и играю в футбол, и я не привык разгуливать в это время дня. Если Вам это нравится, хорошо, если нет – что ж…

— Будут санкции.

— Нет, не будет никаких санкций, — это вмешался Мигели, не оставив мне времени на ответ.

— Меня тоже это уже утомило – прогулки в 8.30 утра, — подключился Шустер.

Немец не знал, что делать. Конечно, для него это было легко – встать ранехонько, выпить два бокала пива и на прогулку! Я положил конец этой традиции, как положил и другой, с медицинскими мячами. Перед матчами, имевшими решающее значение, например против мадридского «Реала», он давал нам мячи уже не по восемь, а по двадцать килограмм… Можно было подумать, что чем труднее предстоящий матч, тем с большим весом нам следует тренироваться. Одно слово – немец. Немец, который заявлял, что совершил революцию в футболе! Я относился к нему с уважением, сколько мог, но потом уже не стал себя сдерживать.

С эль Флако все было по-другому. Его любили все, с кем он работал – главным образом за то, как он относился к своим подопечным. Это было для них непривычно. Сегодня, если мы встречаемся с кем-нибудь из той команды, то первым делом они спрашивают про Флако… Это была другая «Барселона», выдающаяся «Барселона»!

Я помню один суперматч из того времени – 2:2 с «Реалом» на «Сантьяго Бернабеу». Я забил гол-красавец: мы начали контратаку с середины поля, я пробежал с мячом, обыграл вратаря, который вышел мне навстречу, и остался один перед воротами. Я знал, что сзади на меня набегает Хуан Хосе, мощный защитник с бородой и очень длинными светлыми волосами. Я немного подождал, пока он подбежит совсем близко, и убрал мяч под себя; когда он пролетел мимо, я тихонько катнул мяч в сетку…

С Менотти мы завершили чемпионат на четвертом месте, я смог принять участие в семи заключительных матчах. Я вернулся на поле 12 марта 1983 года во встрече против «Бетиса», в тот самый день, когда Менотти дебютировал в качестве главного тренера. Мы сыграли вничью 1:1, и я ушел с поля на взводе: я задыхался, я не смог реализовать один момент для взятия ворот, и люди были раздражены нашей игрой. В предпоследнем туре я забил три гола «Лас Пальмас», но даже это меня не успокоило. И помимо всего прочего, мое противостояние с Нуньесом достигло наивысшей точки: предстоял финал Кубка Испании, я очень его выиграть, но, как всегда, Нуньес был в своем репертуаре. Он заставил прийти на тренировку Жорди Пуйоля, который был президентом Каталонии, для того, чтобы тот мне сказал, четко и ясно: «Вся Каталония будет с нетерпением ждать этого матча, нужно его выиграть…». Сукин сын! Нуньес знал о том, что я и Бернд Шустер были приглашены на прощальный матч Пауля Брайтнера за несколько дней до финала Кубка Испании, и Нуньес даже слышать не хотел о том, чтобы нас отпустить. Он пытался давить на нас даже с помощью городских политиков… «Если «Реал» не отпускает Сантильяну, тогда мы также вас не отпустим!» – бился он в истерике.

Полная катастрофа случилась, когда мне не отдали паспорт. Я очень гордился тем, что немец Пауль Брайтнер, великий Пауль Брайтнер пригласил меня – меня! — на свой прощальный матч. И я очень хотел на него поехать. Сейчас там!.. За нами прислали частный самолет, за мной и Шустером. Я позвонил ему и сказал, что собираюсь ехать. И тут Шустер спрашивает меня со своей немецкой интонацией:

— У тебя есть паспоррр-рт?

— Да, конечно. Я пошлю Хорхе (Цитершпиллера) его искать.

И тут я вижу, как толстяк меняется в лице. Этот болван отдал его в клуб, на тот случай, если мы будем часто летать на матчи еврокубков и так далее… Я хотел его убить! У меня было подозрение, что Нуньес сделает все для того, чтобы осложнить мне жизнь… Был понедельник: я заставил Хорхе позвонить в клуб, чтобы мне прислали паспорт, но они этого не сделали. На другой день снова – и снова ничего. Тогда я пришел сам и попросил пустить меня к Нуньесу. Сперва мне ответили, что его нет на месте. Но я видел его машину с шофером. «Сейчас он не может вас принять», — они тут же поменяли тактику. Пришел другой начальник, которого я очень любил, Николас Касаус, родом из Мендосы; он почти плакал: «Нет, Дьегито, мы не можем тебе его дать, президент не хочет»… Мы были в Зале Трофеев «Барселоны» на «Камп Ноу». Тогда я ему сказал: «Так что же, президент не хочет меня видеть? Я буду ждать еще пять минут… Если мне не дадут паспорт, все эти трофеи, что есть здесь, восхитетельные трофеи, из стекла… я буду бить их один за другим». Касаус взмолился: «Нет, Диего, ты не можешь»… И Шустер вновь присоединился ко мне: «Предупреди меня, когда начинать»… Я схватил с полки Кубок Тересы Эрреры, очень красивый трофей, и в последний раз спросил Касауса:

— Так вы не отдадите мне паспорт?

— Нет, президент приказал не отдавать.

— Понятно, значит, он не хочет мне его отдать…

— Нет! Он всего лишь говорит, что не может этого сделать!

Я поднял этот кубок над головой настолько высоко, насколько мог, и со всей силы бросил его на пол… Буммм! «Ты сумасшедший», — сказал мне Шустер. «Да, я сумасшедший. Я сошел с ума, потому что мне не могут отдать паспорт… И чем больше пройдет секунд, минут, тем больше трофеев я разобью». В итоге нам вернули паспорта… но не отпустили на прощальный матч Брайтнера. Я не знаю, какого хрена, но Испанская федерация футбола выплатила неустойку… Но я разбил им Тересу Эрреру, и они вернули мне паспорт; было бы противозаконно, если бы он остался у них…

Мы все равно завоевали Кубок Испании, хотя до того словно дрожал от лихорадки: финал был в Сарагосе, июня 1983 года, против мадридского «Реала», который тренировал великий Альфредо Ди Стефано. Это было выдающееся, красивое противостояние: «Барселона» против «Реала», Менотти против Ди Стефано, Марадона против Штилике… Мы вышли вперед после гола Виктора, голевую передачу которому сделал я, а Саньильяна счет сравнял; ему тоже не разрешили поехать на прощальный матч Брайтнера. Победный мяч забил Маркос, мой друг Маркитос, когда до финального свистка оставалось 10 секунд. Мы продемонстрировали всей Испании – и Нуньесу! на что мы в действительности способны.

Я уже обжился на новом месте, не жалея на это средств. С Клаудией мы обставили дом в Педральбес, как нам хотелось. Там был один теннисный корт, маленькое футбольное поле, огромный бассейн… И жаровня, не испытывавшая недостатка в мясе. У меня появилось много друзей, и им нравилось есть на аргентинский манер – асадо или что-то еще. К нам в гости приходили Кини, Эстебан, Маркитос. И я подумал, что пришло время устроить праздник. Теперь – да…

Мы решили во что бы то ни стало выиграть чемпионат-1983/84. Стартовали мы плохо, проиграв 1:3 4 сентября «Севилье». Мне кажется, это было плохое предзнаменование. Однако тут же мы начали подниматься: обыграли «Осасуну», «Мальорку», и в четвертом туре на «Камп Ноу» должен был приехать – ни много, ни мало – «Атлетик» из Бильбао… Было 24 сентября 1983 года. В этот самый день, утром, со мной случилось что-то невероятное. Я отправился в больницу, чтобы навестить там одного паренька, которого сбила машина. Бедняга, его ноги были в ужасном состоянии! Когда этот парень меня увидел, его лицо засветилось от радости; я поздоровался с ним, обнялся и поспешил уйти, так как этим вечером я должен был принимать участие в матче. Когда я уже подошел к дверям, он сделал заметное усилие, чтобы приподняться с кровати и почти крикнул мне: «Диего, пожалуйста, береги себя! Теперь они собираются сломать тебя!».

Когда баск Андони Гойкоэчеа сломал меня, мы выигрывали у «Атлетика» со счетом 3:0. 3:0!!! Два дня спустя я смог посмотреть этот момент по телевизору. Я лежал на кровати в барселонской больнице и сказал себе: «Гойкоэчеа знает, что он сделал». Я не видел, как он подбежал ко мне на поле. Если бы я мог видеть, то избежал бы этого, как избегал много раз многих ударов. Но я почувствовал удар, услышал шум, как будто треснула древесина, и тут же понял, что случилось. Когда ко мне подбежал Мигели и спросил, что случилось, как я себя чувствую, я ответил ему сквозь слезы: «Он сломал меня, он сломал меня».

Может показаться невероятным, но незадолго до этого Шустер въехал ногами в Гойкоэчеа, Так как некоторое время тому назад Гойкоэчеа травмировал Шустера, стадион зашелся криком: «Шустер! Шустер!», словно аплодируя мести. Баск пришел в настоящую ярость: «Я убью этого». Он все время был рядом со мной, поскольку должен был меня опекать. Тогда я сказал ему:

— Гойко, успокойся, вы проигрываете 0:3, и ты получишь желтую впустую…

Клянусь, я сказал это от чистого сердца, потому что видел, как он нервничает; у меня и в мыслях не было унизить его или чего-то подобного. И тут же произошел этот эпизод. Я побежал искать мяч с центра поля к своим воротам. Побежал, подумав, что Гойко попытается опередить меня, и так как мы делали искусственный оффсайд, я его уже видел в нашей штрафной. Я сошелся с ним в единоборстве, обыграл его, и когда уже собирался развернуться, чтобы уйти от него вперед – трак! — последовал удар сзади, словно кто-то хотел отрубить ее топором. Я непонимающим взглядом посмотрел на мою ногу, которая беспомощно болталась из стороны в сторону.

После этого единственное, что я хотел знать – когда я смогу вернуться на поле. Менотти вошел ко мне в больничную палату и сказал: «Диего, ты выдающийся игрок. Ты обязательно поправишься и добьешься больших успехов в своей карьере. Дай Бог, чтобы твоя жертва послужила тому, чтобы с грубостью было покончено раз и навсегда!». Тем временем было решено меня прооперировать. Никто не хотел это мне сообщать до тех пор, пока не зашел служащий, отвечавший за смену белья, и не сказал мне об этом так, словно хотел меня утешить: «Будь спокоен, Диего, операция идет всего лишь два часа». Всего лишь два часа! Напуганный, я попросил доктора Гонсалеса Адрио, которого назначили ее проводить: «Я хочу вернуться быстро, доктор». Наивный, я верил, что смогу восстановиться уже к матчу с «Реалом», через месяц. Глупость, конечно; это было невозможно…Мне было больно, как же мне было больно! Впервые в жизни я ложился под нож хирурга, и когда я проснулся, то первым делом спросил о своем отце, который выглядел очень обеспокоенным, куда более обеспокоенным, чем я сам.

Со временем я простил Гойкоэчеа, хотя это было нелегко. В ту пору мои братья и болельщики «Барселоны» говорили, что он был настоящим убийцей, и я им не возражал. Кого я никогда не прощу – это Хавьера Клементе, возглавлявшего в ту пору «Атлетик». Сразу же после окончания встречи он заявил, что испытывает чувство гордости за своих футболистов, и что следует подождать хотя бы неделю, чтобы узнать, действительно ли Марадона получил такую тяжелую травму. Наилучший ответ ему дала газета Marca, вышедшая с великолепной «шапкой»: «Быть артистом запрещено». Это пришлось очень кстати, поскольку тогда было очень серьезное противостояние нами, кто играл в мяч, и теми, кто… бегал. И я был чем-то наподобие знамени для тех, кто получал удовольствие от обращения с мячом, в стране, где больше всего били по ногам. Если итальянцы умели опекать соперника, то испанцы тебя убивали прямо на поле.

Травма была настолько серьезной, что заставила меня вкалывать до седьмого пота, чтобы восстановиться. Я сделал это вместе с гением, доктором Рубеном Дарио Оливой, в Буэнос-Айресе, куда я так хотел вернуться.

«Сумасшедший» Олива – так я его называю, с уважением к нему, и он об этом знает – видел каждого насквозь. На мой взгляд, в мире нет такого врача, который настолько хорошо разбирался бы в спортивной медицине. И, конечно же, я обращался к нему раз семьдесят по поводу растяжений и других повреждений, но сейчас, сломанный, я нуждался в нем больше, чем когда-либо. Он жил в Милане, и все еще живет там. Всякий раз, когда я набирал его номер, он садился в самолет и уже через час был в Барселоне. Подчас он прилетал вечером, ночевал в Испании, осматривал меня утром и потом мчался на всех парах обратно в Италию, чтобы успеть к своим пациентам. Если бы он прилетел тогда, сразу же после матча, меня бы не стали бы оперировать, нет, сеньор… Потому что он этого не позволил бы. А меня прооперировали через два часа после окончания встречи, сразу же, тогда как доктор Олива прилетел на рассвете. Он встретился с доктором Гонсалесом Адрио и спросил его, как все было. Тогда они заключили между собой договор. Доктор Олива сказал: «Если через 15 дней мы сделаем радиографию, и обнаружатся первые признаки спаек кости, восстановительным процессом займусь я, по своей собственной методике. В противном случае вы продолжите свою работу». Конечно, если бы этим занялся галисиец, полгода неподвижности были бы мне обеспечены. Но Олива его обставил; он не стал дожидаться, пока пройдет 15 дней, а уже через неделю, не больше, снял гипс, сделал мне радиографию, посмотрел, как обстоят дела, и сказал мне:

— Ставь ногу…

— Что? Доктор, порой я называю вас «сумасшедшим», но это всего лишь прозвище.

— Я когда-нибудь тебя обманывал? Ставь ногу, ставь потихоньку…

И я поставил, чуть не наделав в штаны от страха, но все-таки поставил.

Неделю спустя, когда мы собрались все вместе для того, чтобы обсудить, как идет процесс моего восстановления, Олива и я чуть не довели до инфаркта Гонсалеса Адрио. Я пришел на костылях, поднимая левую ногу… «Сюда, Диего, осторожно», — сказал мне этот барселонский дрозд и показал несколько ступенек, по которым я должен был спуститься, чтобы сделать радиографию. «Подержите их, доктор», — ответил я ему, и спокойно спустился на своих двоих. У Гонсалеса Адрио от неожиданности сомкнулись веки. После этого он увидел все своими глазами, и моя дальнейшая судьба оказалась в руках Оливы. Мы некоторое время поработали в Барселоне, после чего сразу же решили лететь в Буэнос-Айрес. Конечно, такая головка члена как Нуньес, ничего не хотела знать, но тут Цитершпиллера осенило. И он сказал этому карлику:

— Если вы разрешите Диего уехать в Аргентину, мы обещаем вам, что уже в январе он будет на поле, готовый играть. Если же мы не выполним наше обещание, то откажемся от полагающихся нам по контракту денег за весь период нашего отсутствия.

У несчастного Нуньеса загорелись глаза. Разумеется, врачи «Барселоны» сказали ему, что я не смогу играть по меньшей мере шесть месяцев, и у него появился шанс сэкономить несколько песет.

Благодаря знаниям и идеям доктора Оливы, противоречившим тем, что предлагали большинство врачей, мне сняли гипс через семь дней, а на поле я вернулся через 106 дней: 8 января 1984 года под дождем я сыграл против «Севильи». Мы победили со счетом 3:1, а я забил два мяча – второй и третий. Когда счет был 2:0, трибуны начали просить Менотти заменить меня, чтобы они могли устроить мне овацию. Однако «Севилья» сократила разрыв в счете, и все замолчали. Я забил третий мяч, и они начали снова и продолжали до тех пор, пока Менотти не убрал меня с поля. Зрители на трибунах рванули вниз, к полю, все кричали и аплодировали мне, скандируя вроде бы «Ма-ра-дооо! Ма-ра-дооо!», точно сказать не могу, так как на стадионе стоял оглушительный визг. Эта овация была одной из самых запоминающихся в моей жизни. Никто не мог поверить!

В следующем матче я забил два мяча в ворота «Осасуны», но они оказались бесполезными, так как они отгрузили нам целых четыре. Затем мы сыграли вничью с «Мальоркой», и пришло время матча-реванша с «Атлетиком», 29 января: мы выиграли 2:1, и я забил оба гола… Мы начали бороться за чемпионство с мадридским «Реалом», голова к голове. Однако когда настал черед очного поединка, 25 февраля 1984 года, мы уступили: мы проигрывали 0:1, я сравнял счет, а за пять минут до конца нам забили решающий мяч. Именно поэтому мы выбыли из чемпионской гонки и закончили чемпионат на третьем месте.

Слава Богу, я остался цел и невредим благодаря Оливе, который заставил понять остальных, что одним из ключевых моментов моей игры является подвижность голеностопа. Если бы процесс восстановления был традиционным, я бы потерял способность поворачивать его в разные стороны больше обычного.

Как бы то ни было, а проблема была не на поле, а за его пределами. Одна из стычек с Нуньесом произошла потому, что мне не давали раскрыть рта. Но я все равно продолжал разговаривать – с Гарсией, с Пересом, с Магойей, я делал это ради людей… Однажды он позвонил и сказал: «Я запрещаю вам разговаривать с Гарсией». На это я ему ответил, что он не не может мне ничего запретить, поскольку я подписывал контракт для того, чтобы играть и тренироваться, и это вовсе не значит, что он купил мою жизнь. Как же он разозлился…

К тому времени я уже знал, что он готов выписать мне «волчий билет». Нуньес мне уже показал, кто всем там заправлял. «Хорошо, мне представляется отличным, что вы здесь главный», — ответил я, и с этого момента на страницах газет началась настоящая травля. Когда мы играли хорошо и выигрывали, не происходило ровным счетом ничего. Но стоило только сыграть с кем-нибудь вничью или, не дай Бог, проиграть, как мне сразу же начинали перемывать кости: что я не до конца вылечился от гепатита, что я ухожу по ночам из расположения команды, веду развратный образ жизни и все в таком роде. Конечно же, эти слухи раздувала пресса, целиком и полностью зависимая от Нуньеса. И в один прекрасный день я пришел к Нуньесу без приглашения и сказал:

— Я хочу, чтобы вы меня продали!

— Нет!

— Тогда я отказываюсь выходить на поле!

И в те дни появился вариант с «Наполи». Нуньес вел себя со мной очень подло и грязно. Так грязно, что много времени спустя, когда я уже играл в Италии и приехал в Испанию для того, чтобы получить приз лучшему латиноамериканскому футболисту, выступавшему в испанском чемпионате, Нуньес искал возможность отомстить мне и выдумал одну историю, которая могла мне дорого обойтись. Один мальчишка сказал, будто бы я сбил его на своей машине и сильно покалечил. Полиция отправилась искать меня туда, где должны были вручать приз, и взяла в наручники. А остальные футболисты собрались мне на выручку… Это были Шустер, Уго Санчес, Хуанито, мир его праху… Хуанито кричал им, стоя у окон участка: «Да здравствует Франко!», а я, внутри, подписывая бумаги, смотрел в глаза тому пареньку: «Когда я тебя сбил? Когда? Расскажи им все, скажим им, что это ложь Нуньеса, пожалуйста!».

Вот так мое пребывание в «Барселоне» превратилось в сущий ад. Из-за гепатита, из-за перелома, да и из-за самого города тоже – Мадрид мне всегда больше нравился, из-за окончательно испорченных отношений с Нуньесом. И потому, что там, в Барселоне, началась моя связь с наркотиками. Не буду отрицать: я действительно начал там их принимать и начал самым худшим образом. Когда это с кем-нибудь происходит, он всегда хочет сказать «нет», а на деле слышит, как сам произносит «да». Ты веришь в то, что можешь превозмочь себя, что можешь бросить… и потом все только усложняется… Но наркотики в Барселоне никоим образом не повлияли на мою спортивную форму. Если бы это было не так, разве я бы смог добиться тех успехов, которых достиг в «Наполи»? В одном из своих заявлений Нуньес сказал, что продал меня потому, что я принимал кокаин. Ложь! Я не смог бы ничего достичь в Италии, потому что вся эта кокаиновая дрянь вместо того, чтобы тебя мотивировать, на самом деле вгоняет тебя в депрессию. Кокаин – не помощник ни в футболе, ни в жизни, недавно я это понял. Я поступил как еще один долбоёб. И то, что тогда могло показаться веселым, выглядело драматичным. Сейчас я раскаиваюсь в этом, потому что все еще должен любой ценой выкрутиться из этой ситуации. Ради моих дочерей, ради всех людей, которые меня любят, и которых я заставлял или заставляю страдать. Но это неизбежно, это так, и наркотики – это не мое изобретение; это придумали те, кто сегодня правит миром. Я хочу высказаться предельно ясно по этому вопросу: правительства стран не делают ничего для того, чтобы остановить эту заразу. Почему? Потому что их устраивает существование зависимых. Но это уже другая история и для другого раза.

В то время говорили о «клане Марадоны», и это меня очень злило. Что такое был этот клан? Мои люди, моя семья, мои друзья, мои служащие… У меня был дом в районе Педральбес, в наиболее красивой зоне Барселоны. Три этажа, десять комнат, джакузи, теннисный корт. Почему я не мог открыть двери моего дома тем, кому хотел? Сегодня я повторяю то, что говорил тогда: «Я счастлив, когда я вместе с людьми, которых люблю». Для меня они – Освальдо Далла Буона, Галиндес, Нестор «Ладилья» Барроне – были аргентинцами, нуждавшимися в том, чтобы кто-нибудь взял их под свою защиту; и этим «кто-нибудь» был я. Для того, чтобы меня услышали все каталонцы, я заявил по телевизору: «Я хочу сказать людям Барселоны, что не все мы, аргентинцы, такие уж плохие, что никто нами не заправляет, что мы умеем жить нормальной жизнью. В том, что кто-то из приезжих поступает здесь плохо, нет нашей вины, но теперь нас хотят заставить расплачиваться за грехи других». Я не уставал повторять эти слова с тем, чтобы они поняли: есть вещи, на которые способны мои друзья-аргентинцы – драться, пить, курить, но это не значит, что во всем замешан «клан Марадоны». То, как поступают мои друзья, может показаться мне плохим или хорошим, но от этого они не перестанут быть моими друзьями, а я не стану вмешиваться в их жизнь. Меня уже достали все разговоры о «клане Марадоны»; в Барселоне не было никакого другого клана! Я помогал тем, кто в этом нуждался, и многие меня даже не благодарили. Более того, многие потом стали моими врагами. И тогда я сказал себе: никогда больше… Теперь это – моя семья, мои настоящие друзья, и никто другой. Однако пусть всем станет ясно: ни клан, ни окружение, никто не мог заставить меня делать то, что я сделал, совершить ошибки, которые я совершил. Я имею в виду в том числе и наркотики.

Любопытно, но Нуньес даже не был каталонцем, он родился в Стране Басков. Он не знал, что такое мяч, и никогда этого не узнает; он не может быть важнее футболиста и никогда не будет важнее. Как он сперва преследовал меня, так потом взялся за Шустера, а затем взял в тиски Ривалдо. Он вынужден постоянно что-то придумывать, чтобы остаться у власти: если «Барселона» не становится чемпионом, имея преимущество в два-три очка, то его печаль выглядит правдоподобнее, чем у игроков, выходящих на поле. Если они не выигрывают чемпионат, обязательно что-нибудь придумают про Ривалдо. Он выгнал из команды Ромарио, Стоичкова… Всех выдающихся игроков!

Есть некая разновидность «макримании» среди футбольных руководителей. «Макримания» – это слово происходит от фамилии президента «Бока Хуниорс» Маурисио Макри. Это нечто развращенное. Они неблагодарны: мы даем им власть, мы приносим им славу… Они запускают руку в казну и продолжают оставаться начальниками. Нуньес был президентом «Барселоны», но «Нуньес и Наварро» – это нечто большее, это строительное предприятие, связанное с женщиной, построившей много объектов для Олимпиады-92. И таких случаев большинство.

В общем, я больше уже не мог оставаться в «Барселоне». Последний матч, 5 мая 1984 года в Мадриде, стал отражением всего того, что со мной там произошло: настоящая война с «Атлетиком» в финале Кубка Испании, который мы проиграли со счетом 0:1. Автором гола стал Эндика, про которого баски мне напомнили, когда я вернулся в Испанию, чтобы продолжить свою карьеру в «Севилье». Я был готов драться со всем миром, поскольку они нас сделали и сделали красиво; дело дошло до того, что один из них даже прокинул мне мяч между ног, после чего я совсем расклеился.

В центре поля мы натурально обосрались… Меня взяли под свою защиту Мигели и ребята, а иначе бы меня определенно прикончили. Думаю, что Гойкоэчеа захотел закончить работу, начатую несколько месяцев назад. Все мои друзья, те, кого называли «кланом», хотели выскочить на поле, чтобы защитить меня, и не могли этого сделать… Они повисли на заграждении в виде решетки, и полицейские били их кулаками, чтобы заставить спуститься… Форменное сумасшествие! Мне потом было стыдно перед королем Испании. Конечно же, Хуан Карлос присутствовал на этом матче, финале Кубка, названного в его честь, сидел в ложе для почетных гостей, а мы обделывались под ударами. Мне было обидно за него, потому что я очень его любил, он мне очень нравился. Я читал в журналах то, что он говорил, и он представлялся мне достойным человеком. Поэтому однажды, еще до этого скандала, я официально попросил у него аудиенции. Через два месяца мне пришел ответ, что он будет ждать меня во дворце, в Сарсуэле. Феноменальный Хуан Карлос, он уделял всем по двадцать минут, а со мной пробыл полтора часа! Мы говорили о футболе, об Аргентине, об асадо… и о яхтах! Ему нравилось ходить под парусом. И я представлял короля Испании плывущим по рекам Коррьентес. Вот так мы с ним болтали, и тут вдруг распахнулась дверь, и появился… Фелипе Гонсалес, президент Испании! И они оба, король и президент, попросили у меня футболку сборной Аргентины для своих детей… Но ладно, история заканчивалась. Пусть плохо, но все-таки заканчивалась.

После скандала с Нуньесом я сделал окончательный выбор и напоследок решил хлопнуть дверью. Вице-президент «Барселоны» Жоан Гаспарт еще пытался уговорить меня, подходил с чистым бланком контракта и говорил: «Поставь свою цифру». Стоявший сзади Цитершпиллер меня подначивал: давай, давай, поставь, и мы останемся… Я сказал ему «большое спасибо» и ушел. Ушел, не имея ни малейшего представления, куда.