Глава 7

ДРУЗЬЯ, ВРАГИ

Пассарелла, Рамон Диас, Менотти, Билардо, Авеланж

Я хочу покончить с историей о том, что это

Марадона заразил наркотиками аргентинский футбол.

Говорят, будто я выступаю по каждому поводу, и это так. Говорят, что я пошел против самого Папы Римского, и они правы. Раз я вышел родом из Вилья Фьорито, у меня нет права голоса? Я – голос тех, кто его лишен, я – голос многих людей, которые считают меня своим представителем, передо мной есть микрофон, и он будет и у них, в их гребаной жизни. Посмотрим, будет ли понятно с одного раза: я – эль Диего. Тогда будем откровенными. Перед тем, как продолжить эту историю, давайте с самой высокой вершины – как раз после Мексики-86 – расставим все точки над «i» в куче вопросов. Относительно персон и имен.

Да, я пошел против Папы Римского. Это случилось потому, что я приехал в Ватикан и увидел крыши из золота. А потом услышал, как Папа говорит о том, что Церковь беспокоится о бедных детях… Но, черт возьми, продай крышу, сделай хоть что-нибудь! Все в твоей власти, к тому же ты сам когда-то был вратарем. Для чего существует Банк Амброзиано? Для того, чтобы продавать наркотики и осуществлять контрабанду оружием, как об этом рассказывается в книге «По воле Бога»? Я ее читал, я не такой профан. И я также был на приеме у Папы, потому что я знаменит.

Это было… было разочарованием. Я всегда это рассказываю: Папа дал четки моей маме, Клаудии, еще кому-то, а когда очередь дошла до меня, он сказал мне по-итальянски: «Эти – особенные, они для тебя». Я поблагодарил его, но не более того. Я был весь на нервах. И когда мы продолжили наш путь, я попросил мою мать показать мне свои четки… Они были абсолютно такими же, что и мои! И я сказал Тоте: «Нет, мои особенные, Папа сказал мне, что они особенные». Тогда я подошел к нему и спросил: «Ваше Святейшество, в чем разница между моими четками и четками моей мамы?». Он мне не ответил… Он только посмотрел на меня, пожал мне руку, улыбнулся, и мы пошли дальше. Полное отсутствие уважения; он всего лишь пожал мне руку и улыбнулся, ничего больше! «Диего, не болтай попусту и не обижайся, меня ждет еще много людей», — сказал он на прощание, похлопывая меня по спине.

Понятно, почему он меня так взбесил? По сходным причинам меня бесят и многие другие, из-за двуличия, потому что здесь они говорят одно, а там делают другое; потому что они врут, не краснея… Я не буду говорить обо всех персонажах, с которыми мне довелось сцепиться; о них можно выпустить целую энциклопедию из тех, что продаются томами! Я остановлюсь на тех, чьи имена вертятся у всех на языке: «Уххх, Диего ненавидит…». Для начала я должен сказать, что я не отношусь с ненавистью ко всем тем, с кем воевал на страницах газет. Я могу ненавидеть тех, кто запускает руку в карман народу – политиков, руководителей, или же тех, кто способен убивать людей, как, например, в свое время аргентинские военные. И тех, кто издевается над детьми – бьет их, лишает их еды, продает им наркотики…

Обо всех по очереди.

Для начала, я не держу за козла Рамона Диаса, вовсе нет. Какой только лжи не говорилось по поводу наших с ним взаимоотношений. И первая ложь, которая прочно засела у всех в сознании – якобы это я нашептал Билардо, чтобы он не вызывал его в сборную. Ну что за бред, черт побери!

Такой жуткий бред, что сейчас мне никто бы не поверил, если бы я рассказал, что в Швейцарии, во время турне, предшествовавшего мундиалю в Италии, я заявил – и у меня есть свидетель, журналист, который подтвердит мои слова, — что в тот момент, когда голы давались нам с огромным трудом, спасти нас мог только «Пеладо» Диас. Я сказал так: «Знаешь, кто должен был бы быть в этой команде, и все проблемы бы закончились? Рамон Диас…». У Билардо в запасе была еще куча времени для того, чтобы определиться с заявочным списком, и попасть в него мог даже бедняжка Хуан Фунес, но «Носач» Диаса не позвал. И перед чемпионатом мира 1986 года, как только завершился отборочный цикл, я публично выступил с заявлением, что он очень бы нам пригодился, и это записано!

Я никогда не выступал зачинщиком того, чтобы выжить кого-нибудь из команды, клянусь своими дочерьми. Если я что-то и требовал от Билардо, так это чтобы он оставил в сборной Каниджу. И тому тоже есть документальное подтверждение, я говорю об этом впервые: если бы Билардо не взял на чемпионат мира в Италию Каниджу, я бы там не играл!

Но я хочу остановиться на случае с Рамоном Диасом и повторить: клянусь своими дочерьми, я люблю их больше всего в своей жизни, я никогда не возражал против того, чтобы он был в сборной… Билардо мог подумать, что я настроен против Рамона Диаса потому, что он был другом Пассареллы, а тот находился со мной в состоянии вражды. Все выглядело вполне логичным: когда Пассарелла перешел в «Интер», то, разумеется, Рамон стал общаться с ним. Было бы очень странно, если бы он дружил со мной, выступавшим за «Наполи». В 1989 году, когда «Интер» стал чемпионом вместе с Рамоном Диасом, который был одним из лидеров команды, я пересекся с ним на поле и прокричал ему, чтобы он перестал строить из себя жертву: «Дай Бог, чтобы Билардо тебя позвал, тогда бы ты перестал бы нести всякую херню!». Год спустя, когда Билардо составил заявочный список для участия в чемпионате мира, Диас уже не попадал в ворота, даже если бы они были бы 20-метровой ширины.

И вот еще что. Знает ли кто-нибудь, кто научил Рамона забивать? Я, черт побери! В 1979 году, когда мы отправились на юношеский чемпионат мира в Японию, я вбил ему в голову, что для того, чтобы забивать голы, совершенно не нужно «дырявить» насквозь вратарей… Этот болван только то и делал, что останавливал мяч грудью, закрывал глаза и… бум! Да, он был форменным убийцей, но не голеадором… Потом, правда, научился. Не за что, Рамон. Также про меня говорили, что у меня якобы не было достаточной силы воли, и потому я не смог добиться того, чтобы «Наполи» продлил контракт с Бертони на третий год нашего пребывания в этой команде. «Чанча» и я отыграли вместе два сезона, Рамон Диас был в Авеллино, также на юге Италии, и между нами троими были отличные отношения… Но это полная ложь, что я больше не хотел видеть его в составе, это было не мое решение, и Даниэль об этом прекрасно знает. Поэтому я предлагаю Рамону Диасу то же самое, что и Пассарелле: сесть рядом на «Монументале», без болельщиков «Боки» вокруг, и выяснить отношения раз и навсегда. Именно там я подошел к скамейке запасных, чтобы протянуть ему руку, в день моего последнего матча за «Боку» против «Ривера» в 1997 году, чтобы все себе уяснили: да, мы можем говорить друг другу черт знает что, но это не выход.

Поэтому я хотел бы положить конец этому здесь и рассказать кое-что получше: Эмилиано, один из его сыновей, который играет за «Ривер» и как мне сказали, играет очень хорошо, однажды позвонил мне домой и сказал мне, что я – его кумир: «Мне небезразлично то, что есть между моим отцом и тобой, с этим вы разберетесь, когда у вас будет подходящая возможность… Но я тебя боготворю». Это он сказал мне с гордостью, я ощущал себя просто восхитительно.

И пусть кое в чем наступит полная ясность: я никогда, никогда, никогда в своей жизни не препятствовал чьему-либо появлению в сборной. Никогда. Наоборот, те, кто хотел уйти, уходили одни как Пассарелла. И никто никогда не поверит в то, что с чемпионат мира в Мексике Пассарелла убрался потому, что был таким принципиальным «меноттиста». Как, похоже, никогда он не согласится встретиться со мной, потому что я уже много раз хотел поговорить с ним, и все никак не получалось… Когда умер его сын – худшее, что может произойти с любым отцом – я захотел с ним поговорить, потому что у меня было плохо на душе. Я осталял ему сообщения на автоответчике, но сам он так ни разу мне и не ответил. Я даже обратился к нему с открытым письмом, через своего знакомого журналиста из журнала «El Grafico». Там было напечатано следующее: «Мне очень больно за то, что случилось с Пассареллой. Я считаю, что мы с ним наговорили друг другу много глупостей… просто нелепиц; мы ругались из-за длинных волос, колец… ради Бога, какие же все-таки это мелочи! Мы, находящиеся далеко и смотрящие на все со стороны, можем говорить: как плохо, какая боль, а настоящую боль испытывают только они. Мы можем подойти к ним, выразить свое соболезнование, но все это ни к чему. Случившееся с Пассареллой ударило по мне очень сильно, никто не заслуживает такого горя. Потом я несколько раз звонил ему, зная, что от этого не будет никакой пользы, но… Я хотел бы внести ясность: все наши споры на фоне случившегося – это просто идиотизм, они не стоят и выеденного яйца. Единственные слова, что мне сейчас приходят в голову: Даниэль, если тебе что-нибудь нужно, я здесь…». Но я не хотел бы смешивать с этой историей все наши разногласия и ссоры.

Для того, чтобы никто не выдумывал всякую чушь, я расскажу все: мы сцепились на тренировочной базе «Америки», в Мехико, где жили во время чемпионата мира 1986 года. Дело было так… Я вместе с остальными «бунтарями» опоздал к началу собрания на 15 минут. К бунтарям Пассарелла помимо меня относил Паскулли, Батисту, Исласа… Мы пришли на 15 минут позже! И тут мы попали под гневную тираду Пассареллы в его традиционном диктаторском стиле: как такое может быть, чтобы капитан опаздывал… то, се… Я позволил ему продолжать… «Ты закончил?» – спросил я его наконец. — «Хорошо, тогда теперь мы поговорим о тебе».

И я рассказал перед всей командой, кем он был на самом деле, что он делал, и все, что я знал о нем. И началось такое… Надо сказать, что в той сборной были две группировки. С одной стороны те, кто поддерживал Пассареллу, его банда: Вальдано, Бочини, еще несколько игроков. Пассарелла вбил им в голову всякую чушь, и потому они говорили, будто мы опоздали из-за того, что принимали наркоту.

Тогда я ему сказал:

— Хорошо, Пассарелла, я признаю, что принимаю наркотики, хорошо…

Вокруг нас повисла зловещая тишина. Я продолжил:

— Но тут все иначе: я не принимал их в данном случае… Не сейчас, смотри, ты! И кроме того, ты вмешиваешь сюда других людей, вот этих вот ребят, которые здесь совершенно ни при чем! Ты понял меня, гнида?

Истина заключалась в том, что Пассарелла хотел стать лидером любой ценой, вбивая клин между игроками, придумывая разную ложь, вставляя палки в колеса. Он хотел этого с тех пор, как утратил капитанскую повязку, все это застряло у него как кость в горле. Да, он был хорошим капитаном, я всегда это говорил. Но я сам же и занял его место, а потому настоящим капитаном был, есть и буду только я.

После этого, как только подворачивалась подходящая возможность, он старался задеть меня. Он привлек на свою сторону Вальдано, который был очень умным человеком, которого слушали все вокруг, включая меня. И он вбил ему в голову, что я всех приучал к наркотикам! И тогда, на том собрании, ради доброго имени моих партнеров, ради себя самого я прокричал в лицо Пассарелле:

— Здесь никто не принимает наркоту, никто!

И я клянусь своими дочерьми, что в Мексике мы действительно не употребляли наркотики. Но раз уж мы начали вытаскивать белье на солнце, я посчитал, что нужно довести это до конца:

— Раз уж мы все здесь… Те две тысячи песо за телефонные разговоры, которые мы должны заплатить вскладчину… почему никто не берется сказать, кто наговорил на эту сумму?

Никто не поднялся, никто не ответил, кто-то опустил глаза… Было слышно, как пролетит муха. Пассарелла не знал, что тогда, в 1986 году, кажется, что уже сто лет тому назад, на телефонных счетах в Мексике указывалась одна деталь: телефонные номера. И это был его домашний номер. Сукин сын, он зарабатывал два миллиона долларов, и готов был выглядеть мудаком из-за двух тысяч.

Я предпочитаю быть наркозависимым, как бы больно это ни было, чем предателем или продажной шкурой. Говоря об этом, я сразу вспоминаю ту историю, которая окончательно развела нас с Пассареллой и показала его истинное лицо всем остальным. Когда он играл в Европе, весь мир обсуждал, как он сбегал в Монако, чтобы там встречаться с женой одного из своих партнеров по сборной Аргентины… Он делал это, а потом хвастался в раздевалке «Фиорентины» так, словно совершил какой-то подвиг! И когда Вальдано потребовал у меня объяснений по поводу наркотиков на том собрании в Мексике и также устроил мне отповедь, что мне можно делать, а что нельзя, я оборвал его на полуслове. Я сказал:

— Стой, Хорхе, сукин сын. На чьей ты стороне? То, что рассказывает тебе Пассарелла, это правда, а то, что я – нет?

Тогда он мне ответил:

— Ладно, расскажи мне…

Но я уже успокоился:

— Нет, погоди, пойдем на собрание…

Мы пошли туда, и я в присутствии Пассареллы рассказал все, что знал о нем, после чего в комнате повисла зловещая тишина… До тех пор, пока не вскочил Вальдано:

— Ты – дерьмо! — прокричал он «Кайзеру».

Вот так все и прояснилось. Пассареллу, наверное, пробрал понос прямо на месте, а на самом деле можно сказать, что на него все помочились и дали ему пинка под зад.

Поэтому я говорю, что вызываю Пассареллу встретиться со мной на «Монументале», чтобы вокруг не было ни одного болельщика «Боки»; мы сели бы за стол друг напротив друга и поговорили бы обо всем. Но такой вариант его не устраивал. Для него было лучше разглагольствовать о товарищеских отношениях, о дисциплине; и это когда он сам на сборах засовывал всякое дерьмо в дверные засовы. Я приглашаю его поговорить о длинных волосах, когда я забил две сотни мячей с такими локонами на голове, которые напоминали каску Шумахера. И при этом мне никогда не приходило в голову сказать кому-нибудь: «Не просите меня бить головой, а то я боюсь испортить прическу…». А Кемпес? Зачем он тогда играл вместе с Кемпесом на мундиале 1978 года? И если бы «великий капитан» вдруг остался бы без Кубка мира, это было бы не по вине Марито. Я приглашаю его поговорить обо всем.

О женщинах – да, о женщинах! И о футболе. О наркотиках! Обо всем, что ему взбредет в голову!

Он утверждает, что не говорит ни со мной, ни обо мне, и он прекрасно знает, что не ему рассказывать мне про наркотики. Потому что если мы затронем эту тему, нам придется совершить длительный экскурс в историю аргентинского футбола, в те времена, когда он играл, а я – нет, вспомнить один розыгрыш Кубка Либертадорес – турнира, в котором я, к сожалению, так и не принял участия. И что, я единственный наркоман?

Однажды, когда Менем был президентом, он пригласил меня обсудить эту тему, которая в Аргентине касалась как будто лишь меня одного, с Пассареллой. Устроить встречу и поговорить на ней обо всем, в том числе и о наркоте. «Когда хотите, президент, когда хотите», — сказал я ему. Однако Пассарелла так и не появился, похоже, что эта идея не пришлась ему по вкусу.

Заявляю это, чтобы всем стало ясно: Пассарелла, если ты не хочешь, чтобы тебя марали грязью, не марай грязью других. Если я и познакомился с наркотиками, играя в футбол, то благодаря тебе. Благодаря тебе! «Я не говорю о Марадоне». Еще бы! Если бы он заговорил, и я бы ему ответил, все стало бы ясно.

Ни с Пассареллой, ни с Рамоном Диасом я не конфликтовал по поводу наркотиков. Мы – живые люди, и можем биться до смерти из-за других вещей. К примеру, Билардо и Менотти, никогда не имевшие никакого отношения к наркотикам, воевали друг с другом только из-за того, что имели разные взгляды на футбол!

Все, что я сейчас пишу, не является попыткой исподтишка вылить ведро помоев на Пассареллу. Все это я много раз хотел сказать ему в лицо, но он так и не удосужился встретиться со мной. Но хватит уже: я хочу покончить с историей о том, что это Марадона заразил наркотиками аргентинский футбол. Меня пристрастили к кокаину, но это не преимущество, а недостаток! Когда же наркотики применялись в аргентинском футболе, они применялись для того, чтобы бежать! Для того, чтобы быть на уровне немцев, для того, чтобы выиграть Межконтинентальный кубок, Кубок Либертадорес… Тот самый Кубок Либертадорес, в котором мне никогда не суждено было сыграть.

И вот еще что: если бы мне предложили стать главным тренером сборной Аргентины, но с условием, что я буду должен лазить по карманам футболистов, я откажусь. А ведь так поступал Пассарелла, когда был ее тренером. В сборной не наживаются, и как можно докатиться до того, чтобы Аргентинская футбольная ассоциация была вынуждена чинить тебе препятствия, дабы ты не зарабатывал на стороне. Когда я стал чемпионом мира в 1986 году, я получил 33 тысячи долларов. 33 тысячи! А мой друг Чиро Феррара, стал третьим в составе сборной Италии на следующем мировом первенстве, которое организовывала его страна, и получил 220 тысяч долларов! Ладно, я хочу славы, дай мне ее, но, дорогой, пусть не шарят по моим карманам. А ведь именно это делал Пассарелла, который, приняв руководство сборной, принял две основные меры: заставил игроков подстричься и причину всех поражений нашел в рекламных и телевизионных контрактах футболистов. Если это не шарить у них по карманам, то как иначе это можно называть? Он позволил АФА сделать так, чтобы игроки зарабатывали меньше да еще и чуть ли не оплачивали все поездки из своего кармана, хотя сам в то же время получал очень приличные деньги.

Пассарелла сказад: «Хватит рекламы, хватит волосатиков!» как будто бы рекламодатели играют в футбол, а он не стал чемпионом мира благодаря Марио Кемпесу, чьи волосы доставали до пояса.

Меня очень расстраивает, когда говорят, что я являюсь источником хаоса в аргентинском футболе, а его назначили главным тренером сборной, потому что он был синонимом дисциплины и порядка. Дисциплины и порядка, Пассарелла? Ради Бога! Видимо, дисциплина и порядок проявляются в том, чтобы напихать разного дерьма в дверные засовы номеров на базе, чтобы потом посмеяться над партнерами по команде… Вот дисциплина и порядок Пассареллы!

Если бы я должен был выбрать себе тренера, я бы выбрал Сесара Луиса Менотти. Из-за его мудрости…То, о чем он меня предупреждал, в итоге и случилось. Он тебе что-то говорил, а ты только молчал и внимательно слушал, а потом выходил на поле и чувствовал гордость за то, что ты пытался сделать под его руководством.

А Билардо… Карлос для меня как отец. Однажды я сказал, что хотел бы видеть своих дочерей воспитанными на его принципах. Он мне очень помог, и я никогда не перестану благодарить его за то, что он поверил в меня: его отношение ко мне определило развитие моей дальнейшей карьеры.

Да, он всегда уделял много времени околофутбольным делишкам, и это мне никогда не нравилось. Он никогда не делился с теми, кто работал рядом с ним, в одной упряжке. От него ушел Пачамэ, от него ушел Эчеваррия… и все деньги, вся слава достались ему одному! Эчаваррия, который был его правой рукой и одним из самых достойных людей, что я знал в мире футбола, нуждался в том, чтобы Билардо протянул ему руку помощи, чтобы он взял его в мадридский «Атлетико», но…

И вот еще: я никогда не хотел никому рассказывать об этом, о чем потом очень пожалел – почему он оставил Вальдано за бортом итальянского мундиаля. Я – да-да, я! — отправился к Вальдано просить его, чтобы он попробовал вернуться после перенесенного им гепатита и ушел из большого футбола как великий игрок. Я просил его об этом перед лицом Хорхито, его сына. И я ощутил себя предателем по отношению к ним обоим, когда Билардо не взял Вальдано в сборную… Я знаю, что было много подозрений, знаю, что Вальдано хотели припомнить его слова на Мундиале в Мексике, когда мы вместе с ним заявили, что преступно играть в полдень под палящим солнцем только лишь потому, что об этом просит телевидение. Отказ от услуг Вальдано мне объяснили тем, что он не приносил пользу сборной. А ведь тогда травмированы были аж 18 игроков, даже я не мог играть! Однако, я думаю, что на то существовали другие причины его отсутствия в сборной, о которых я так и не смог разузнать.

Это – единственное, что омрачает наши отношения с Билардо, равно как в случае с Менотти, который лишил меня чести сыграть на чемпионате мира 1978 года. Тем не менее, первого я люблю как родного отца, а вторым просто восхищаюсь.

Но ничего подобного, конечно, я не могу сказать о Жоао Авеланже. Наши с ним пути разошлись еще с рождения. Разное происхождение, разное мировоззрение, и пусть он сколько угодно говорит, что любит меня словно сына, словно внука, словно правнука… Я ему не верю. Ни одному его слову. Биография Авеланжа дала мне возможность охарактеризовать его одним словом, которое я всегда употребляю, если сталкиваюсь с какой-нибудь отвратительной личностью: ватерполист… Меня так и подмывает спросить его: «Извините, дон Жоао, я не ослышался, водное поло? Так какого черта вы до сих пор возглавляете ФИФА вместо того, чтобы занять пост президента Федерации водного поло?». Конечно, мой голос, голос футболиста, не стоит в ФИФА ни песо. Если наше противостояние началось при рождении, то обострилось оно в Мексике, когда они, сидевшие в ложе с кондиционерами, обставившие себя вентиляторами, заставили нас играть в полдень… Посмотри, это же ведь было не в Вилья Фьорито, а на чемпионате мира, и нам пришлось еще тяжелее… Я всего лишь хочу, чтобы Авеланж и ему подобные поняли, что главными действующими лицами футбольного спектакля являемся мы, игроки. И я по-прежнему буду стараться сделать все для того, чтобы наш голос, голос футболистов, был услышан.

Обо мне знают все, вплоть до самых страшных событий, что приключились в моей жизни, включая мою зависимость от кокаина. Но я спрашиваю вас: а об Авеланже? Что вам о нем известно? Лично я знаю только то, что ему принадлежит автобусная линия, которая называется… «Комета»!

Правда, я очень хотел бы ему верить, но это, увы, невозможно. После того пенальти на итальянском мундиале, после допинг-проб в США я уже не питаю никаких надежд. Я окончательно в нем разочаровался и считал, что я уже заплатил за все на чемпионате мира в Италии… Тогда я думал, что обида на Марадону уже прошла, равно как и после того, что было в «Севилье». Как же я заблуждался… И из-за этого у меня до сих пор болит душа. Авеланж всегда руководствовался в своих действиях бумажками с инструкциями, не задумываясь о том, что важнее всего люди, семья, народ. Народ прежде всего. Поэтому я взбесился, когда увидел, что в Аргентине, после чемпионата мира в Италии, его приняли как героя. Там, ложе для почетных гостей, я отказался протянуть ему руку; он – главный виновник моих слез, которые появились не только из-за поражения. Больше всего меня расстроила несправедливость. И лицом этой несправедливости был Авеланж. Меня успокаивает только одно: интересно, годы спустя сколько людей вспомнит обо мне и сколько о нем? Авеланж или эль Диего? Вы можете дать ответ на этот вопрос.