Глава 10. ДОРОГА В НЕБО

Никто лучше не определил философию, которая оправдывала создание «школы диктаторов», чем бывший министр обороны Соединенных Штатов Америки Роберт Макнамара, заявивший со всей откровенностью перед членами законодательной комиссии: «Пожалуй, самую большую отдачу от нашей военной помощи мы получаем, обучая в наших военных училищах и центрах в США и за рубежом элиту офицерского состава. Эти курсанты отбираются в своих странах с той целью, чтобы по возвращении стать инструкторами. Нет необходимости убеждать вас, как важно иметь лидерами людей, получивших из первых рук сведения о том, как живут и о чем думают американцы. Чрезвычайно ценно сделать этих людей нашими друзьями».

Старый С-47 эскадрильи транспортной авиация военно-воздушных сил Кубы, как большая усталая птица, начал снижение. Снижаться пришлось по приборам, так как все небо затянули плотные черные тучи. Сказывалась ненастная погода - слышались шум и треск помех в радиоприборах.

Самолет продолжал снижение вслепую, пробиваясь сквозь тучи и черноту ночи. Связь поддерживалась лишь на частоте 118,1, через которую осуществлялось управление выводом самолетов в район аэродрома и заходом на посадку. Штормовая погода вынуждала всех оставаться на своих местах и сидеть, крепко пристегнувшись ремнями безопасности. Я сожалел, что нельзя было остаться во время посадки самолета в кабине пилота. За несколько минут до начала снижения самолета руководитель миссии ВВС США на Кубе полковник Альфред Хук занял место командира корабля, а его помощник майор Пауэлл - место второго пилота. До этого самолет с Кубы вели кубинские летчики. Конечно, американцы лучше знали технику и были более опытными пилотами.

Я почувствовал легкое вздрагивание корпуса самолета, видимо, менялся режим работы двигателей. Их шум сделался слабее, казалось, еще немного - и они заглохнут. Был момент, когда я подумал, что двигатели совсем остановились. Но скоро их рокот, похожий на мурлыканье старого кота, возобновился.

Одни!… Совсем одни в этой металлической коробке на высоте нескольких тысяч футов от земли, среди ночи и урагана. Понимаешь, что бессилен что-либо изменить, и в то же время ощущаешь удобство и комфорт. Их создает в первую очередь тепло калориферов. Легкое дуновение теплого воздуха проникает под плед, прикрывающий ноги. Мы как бы скользим в мире безмолвия, и кажется, я вижу гребни волн, вздымающих наш корабль. Вспышки молний через круглые иллюминаторы освещают наши лица. Вокруг нас кромешный ад. Воздушные потоки бросают старый С-47 как пушинку. Я пристегнут ремнями безопасности, но мне кажется, что какая-то неведомая сила вырывает мое тело из кресла и несет по салону. Страх проникает в кабину и передается всем. Это видно по расширенным зрачкам многих глаз. Я ощущаю его желудком, кончиками вспотевших пальцев. Он отражается и на лицах пилотов.

Приборная доска, на которой светятся огоньки, наполняет кабину пилотов необычным голубоватым светом. За иллюминаторами мигают красные и зеленые огни по краям огромных крыльев, переливаются различными красками, набегающими концентрическими волнами на фюзеляж. Стрелка горизонта скачет как бешеная. Радиокомпас точно указывает курс. Стоит абсолютная тишина. В воздухе чувствуется запах грозовых электрических разрядов. После нескольких кругов вижу через иллюминаторы, что мы идем на посадку. Еще мгновение - и я чувствую скрежет колес, коснувшихся взлетно-посадочной полосы. Мы на земле, в Соединенных Штатах Америки. Температура воздуха за бортом около пяти градусов, поэтому надеваем пальто. По слабо освещенному коридору я, нагруженный чемоданом, пробираюсь к выходу из самолета. Слышу голос полковника Альфреда Хука, который говорит на ломаном испанском:

– Парень, а вы боялись, что мы никогда не приземлимся…

Майор Пауэлл, молчаливый человек небольшого роста, находившийся рядом, не похож на Хука. Но в этот момент ему хочется широкой улыбкой поддержать шутку полковника. Оба они отвечают за доставку кубинцев. Это часть их работы…

Внизу воале самолета был собачий холод, я ощущал это, несмотря на то, что нам удалось натянуть на себя кое-что из теплых вещей, в том числе и шерстяной шарф.

Я не верил своим глазам. Я в Соединенных Штатах, в американских ВВС, для того чтобы стать летчиком реактивной авиации. Это больше того, о чем я мечтал всю жизнь… Учеба, лишения, работа - все это осталось в прошлом и теперь компенсируется с лихвой. Мне казалось, что я необычайно счастлив!… Как было сразу же не заметить «высокую техническую культуру», воплощенную в огромных металлических ангарах, стоящих прямо на поле, в модерновых зданиях аэропорта, в нескончаемых рядах самолетов всех типов, тянувшихся вдоль самолетной стоянки насколько хватало глаз… Самолеты, самолеты, самолеты… Их было намного больше того, что я видел за всю свою жизнь.

Непрекращающийся дождь прозрачными струями стекал по нашей форменной одежде, бронзовым кокардам наших головных уборов. Мимо нас катили десятки машин, освещаемые мощными прожекторами. Некоторые из них проносились совсем рядом, обрызгивая нас грязью с ног до головы… Это было похоже на некое предзнаменование.

Шло время, но никто не пришел встретить нас. Полковник молчал. Затем сказал:

– Берите чемоданы, пойдем в оперативное управление. Если гора не идет к кубинцам, то кубинцы идут к горе!

Пока совершались таможенные формальности, прибыл автобус. У дверей мы простились с полковником и кубинскими пилотами, которым на следующий день предстояло вернуться на Кубу. Я чувствовал себя очень уставшим. Стояла тишина, которую лишь изредка нарушали сигналы автомашин, доносившиеся издалека.

Автобус долго колесил по территории авиабазы среди каких-то военных объектов, пока наконец не подвез нас к нашему бараку. Нас встретил солдат. Он показал нам наши койки. Я взглянул на часы. Было восемь часов вечера. Мы так устали, что уснул я мгновенно.

Утром солнечные лучи, пробив полумрак помещения, проникли через окна и щели в досках к нам в помещение. Сразу стало понятно, что условия жизни здесь были не из лучших. Крыша в нескольких местах протекала. В полутьме среди дыма двигались какие-то люди в нижнем белье, освещаемые синеватыми огоньками сигарет.

Мы вежливо поздоровались с ними, и через несколько минут началась оживленная беседа. Здесь все находились в одинаковых условиях. Было очень интересно поговорить с венесуэльцами, мексиканцами, колумбийцами, а также с французами, бельгийцами, датчанами и норвежцами. По темпераменту мы не отличались от латиноамериканцев, а тот факт, что все мы собрались под одной крышей, сближал нас.

В течение дня мы узнали, что все, кто находился в бараке, ждали официального зачисления в учебную группу в качестве курсантов школы американских ВВС. Были здесь также курсанты из стран Североатлантического блока, присланные по программе взаимной военной помощи (ПВВП). Очень скоро мы убедились, что в повседневной жизни в отношении курсантов употребляются только два названия - ПВВП или американцы. Отношение к американцам было, конечно, иным, чем к нам.

Свет постепенно наполнял комнату. Из полумрака возникали детали предметов, четче различались черты лиц. Три человека в форме ВВС США вошли через главную дверь барака. Впереди шел, по-видимому, старший. Он был чуть выше среднего роста, немного располневший и слегка шаркал ногами.

– О'кэй, парни. Быстро одеться и построиться перед бараком!

Мы с удивлением посмотрели друг на друга, услышав команду на английском языке.

Я увидел, как недовольно вытянулось лицо у курсанта Самоано.

Барак молодых курсантов находился на приличном расстоянии от базы. Выйти можно было через две двери. Ступеньки без перил вели на узкий тротуар. Проезжая часть улицы была сильно разбита. Солнце почти полностью расплавило асфальт, оставив лишь черные камешки, которые шуршали под ногами. В эти ранние часы вокруг не было ни души. Лишь вдалеке в неясном утреннем свете вырисовывалось шесть-семь таких же старых, как наш, бараков.

Капрал Уильямсон уже поджидал нас на улице. За спиной его как телохранители стояли два солдата, которых мы видели в бараке. Очень быстро весь этот конгломерат различных национальностей начал строиться. Мы волновались - это было наше первое построение. Я предложил показать, на что мы способны в строевой подготовке. Грудь вперед, подбородок приподнят - я был готов к движению. Голос толстяка Уильямсона прозвучал глухо и слабо. Это был скорее крик гражданского человека, пытающегося подражать командирскому голосу военных:

– Смирно!

Сразу же стало ясно, что этот тип из рекрутов, и притом из плохих… Он плохо говорил по-английски, не умел правильно стоять по команде «Смирно».

Я почувствовал, как краска залила мое лицо. Боковым зрением я видел со своего места стоящего в строю Сомоано, у которого напряглась синяя вена на шее - это был признак того, что он возмущен. Я понимал, что в те минуты все кубинцы чувствовали себя одинаково. Это началось, пожалуй, с самого прибытия сюда, хотя каждый из нас скрывал это. Остальные латиноамериканцы были тоже недовольны. Некоторые, стоя в строю, едва сдерживали смех…

На ломаном английском Уильямсон продолжал:

– Парни, вы теперь в американских военно-воздушных силах. Мы знаем, что вы прибыли из разных стран, у каждого из вас свои обычаи и привычки. Здесь вы должны забыть все это и быстро приспособиться к нашим условиям. Чем быстрее вы сделаете это, тем скорее почувствуете себя настоящими американскими курсантами и тем успешнее закончите летную школу. Вы должны знать, что здесь готовятся лучшие в мире летчики… Я понимаю, дисциплина - трудная штука… Но если вы приложите усилия, то добьетесь своего.

Это было уже слишком! Простой солдафон, без воинской выправки, не умеющий подать команду… К тому же плоскостопый (так мы его и прозвали с того момента, как он появился в казарме). Несколько минут назад мы узнали от мексиканцев, что капрал - бывший курсант, отчисленный за неуспеваемость. И этого человека назначили руководить нами с первых минут нашего пребывания в Соединенных Штатах, в их ВВС!… Это было первое столкновение с действительностью в длинной цепи событий, которые нам предстояло пережить.

Уильямсон продолжал:

– Парни! Сейчас мы поучимся самым элементарным приемам в строевой подготовке для того, чтобы вы хоть немного могли ходить по-военному.

Какой ужас! Учить нас тому, чем мы занимались три трудных года в училище! Нашел чему учить!

Внезапно из глубины строя, откуда-то из-за моей спины, раздался насмешливый голос. Я сразу его узнал: он принадлежал курсанту Монсону, самому молодому в нашей группе.

– Тот не кубинец, кто не уйдет из строя!…

Это было в высшей степени некорректно, даже походило на неповиновение. В моем воображении с головокружительной быстротой пронеслись возможные варианты последствий этого проступка… Шепот прошел по рядам… Среди кубинцев я был старшим по выслуге лет. Исключение составлял лейтенант Бальбоа, но его в расчет не принимали. Было предусмотрено, что при каких-либо чрезвычайных обстоятельствах в Соединенных Штатах я приму на себя командование кубинцами. Следовательно, на мне лежала серьезная ответственность. А если на Кубе узнают о том, что сейчас произошло?!

Гнев охватил меня. Этот американский рекрут не знает даже, как подавать команды! А уж об отношении к нам и говорить не приходится! Одно слово - Плоскостопый. Это же полное неуважение к кубинской группе! Так унижать людей!… Я немедленно повернулся кругом и повторил фразу, которая будет часто повторяться в течение всего периода нашей учебы:

– Тот не кубинец, кто не выйдет из строя…

Плоскостопый заорал: - Вы что, кубинцы, сумасшедшие?

Мы, все восемь кубинцев, возмущенные, ушли в барак. Мексиканцы пошли следом за нами. Оставшиеся в строю французы корчились от смеха. Однако бельгийцы, норвежцы и датчане с удивленными физиономиями по-прежнему стояли в строю, не произнося ни слова.

В бараке, где не смолкали смех и шумные веселые разговоры, де Кастро вполне серьезным голосом попросил у меня разрешения пойти к начальнику школы и попросить, чтобы его вернули на Кубу. Француз Жак Нигон, придерживая брюки, чтобы они не упали, когда он хохочет, сказал, комментируя случившееся, на ломаном полуфранцузском-полуанглийском языке:

– Слушайте, кубинцы, у нас во Франции мы говорим: «Лучше немецкая оккупация, чем американское освобождение!»

Нигон выглядел намного старше своих соотечественников, наверняка ему было больше двадцати шести лет - возраст, предельный для курсантов. В годы войны он пережил немецкую оккупацию в Париже.

Жан Нигон был человеком уникальным. По крайней мере мне известен единственный в своем роде случай, который произошел с ним. Однажды во время тренировочного полета на учебном биплане с американским инструктором Нигон, сидевший впереди, уснул и проспал до самой посадки. Можно себе представить состояние инструктора! Иногда мне казалось, что Жаку безразлично, будет ли он учиться или уедет во Францию. Своего желания он не высказывал, но, видимо, предпочел бы последнее.

Время проходило спокойно… Мы беседовали, обменивались фотографиями, шутили. Наш Плоскостопый со своими сопровождающими в этот день больше не появился. Они, по-видимому, пришли в замешательство, поняв, что нас не устраивает их слабая подготовка.

Однажды рано утром после подъема к нам прибыл американец, хорошо говоривший по-испански. Широко улыбаясь, он пригласил нас к восьми часам в кабинет лейтенанта Гаррисона, ответственного за группу ПВВП, проживавшую в нашем бараке. Мы успокоились, на наших лицах появились улыбки. Наконец-то справедливость восторжествует, решили мы. Каждый из нас с самого начала верил, что так и будет. Послышались высказывания, комментарии:

– Уверен, что это было недоразумение!

– Эти люди знают, что делают!

– Посмотрим, куда после разговора с этим Гаррисоном отправят Плоскостопого и его подручных!

– Сеньоры! - проговорил я с чувством некоторого превосходства, как и полагалось самому старшему из курсантов. - Я надеюсь, что не все такие глупые, как Плоскостопый. Он явно превышал свои полномочия. Но сейчас все выяснится и станет на свое место. Одно нужно иметь в виду - нам следует быть твердыми и не отступать от своих позиций в разговоре с лейтенантом.

Помещение было типичным для американских военных баз. Письменный стол серого цвета из какого-то пористого материала, в котором можно было развлечения ради проделывать отверстия карандашом. Над столом была прибита деревянная табличка с золотистыми буквами: «Лейтенант Гаррисон, ВВС США». Пол был покрыт серым линолеумом, а его специфический запах сразу чувствовался, когда входишь в комнату. На стенах, покрытых лакированными панелями из американской сосны, висели фотографии американских самолетов различных типов. В панелях отражался свет неоновых ламп, встроенных в потолок из звукоизолирующего пластика. Из мебели эдесь было несколько удобных вращающихся кресел на колесиках и стулья, расставленные вокруг стола. В помещении стоял специфический запах, к которому мы так и не смогли привыкнуть в течение двух лет пребывания на базе. Это была смесь запахов от линолеума, американских сигарет и различных дезодорантов. На столике стояла маленькая золоченая, чашечка, служившая одновременно и пепельницей. Это был традиционный для офицерских кабинетов в армии США предмет.

Несколько минут мы навытяжку стояли перед человеком, сидящим за столом, но никак не могли разглядеть его лица, поскольку он, закрывшись от нас журналом, читал или делал вид, что занят чтением. Наконец он отложил журнал и поднялся. Он оказался человеком высокого роста, худым и рыжеволосым. Было ему около шестидесяти. Я подумал: «Надо же, ну и карьера, почти шестьдесят, а он все еще второй лейтенант. Это кое о чем говорит!…»

Разговор он начал медленно, делая большие паузы. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Как мне стало известно, вчера кубинцы без разрешения покинули строй.

Сказав это, он замолчал, как бы ожидая нашего ответа. «Видимо, ждет нашей реакции, - подумал я. - Он понимает, что вчера мы были правы, и хочет извиниться перед нами».

Лейтенант терпеливо выслушал каждого из нас. Мы, сохраняя достоинство, попросили его войти в наше положение. Ни один мускул не дрогнул на его лице, и было невозможно догадаться, о чем он думает. Я пришел к выводу, что он «стопроцентный американец». Суровый парень! Он ни разу не улыбнулся.

Когда мы замолчали, он сказал:

– Я понимаю. Дисциплина здесь жесткая, а вы не привыкли к этому. Но вы должны научиться быть настоящими солдатами, чтобы в будущем стать офицерами. - И все. Ни в какие подробности он не стал вдаваться. - Для вас есть одно дело, следуйте за мной!

«Это настоящий офицер, - подумал я, едва скрывая радость. - Наконец-то мы добились справедливости! По-другому и быть не могло. Как в американских фильмах, которые всегда кончаются хорошо. Перед героем открываются многие пути, его всегда оценят по справедливости и достоинству… Таков и лейтенант Гаррисон. Он прекрасно понял, что мы, обладая чувством собственного достоинства, не могли позволить подобные издевательства над нами…»

Однако к понимал и другое: по соображениям чисто формального характера он не станет извиняться перед нами. Мне показалось, что в его холодных голубых глазах промелькнула искра восхищения. «Это человек незаурядный… Сейчас он наверняка даст нам понять, что сожалеет о вчерашнем случае. Мы, без всякого сомнения, увидим подлинно добрые чувства, которые он питает к нам…»

Нетронутая белизна стен помещения казалась прозрачной… Мы увидели унитаз, в котором бурлила вода… Это была туалетная комната при кабинете лейтенанта Гаррисона. Кивнув в сторону унитаза, лейтенант без тони смущения проговорил:

– В этом здании десять таких туалетов. Есть и по-грязнее… Даю вам два часа. Привести все в порядок.

И это было вместо извинения!

Время шло медленно. В монотонной жизни нашего барака дни напряжения чередовались со спокойными днями. Среди нас было трое мексиканцев - Аламильо, Попе и Карранса. Они мечтали о полетах. Их поведение смущало нас. Они отличались оптимизмом и добродушно посмеивались над другими курсантами, в том числе и над американцами. Причем делали они то, на что мы никогда бы не отважились. Втайне и мы, кубинцы, и венесуэльцы завидовали им. Но теплых отношений между нами и мексиканцами не было.

Мне кажется, что я до сих пор слышу голос Аламильо, высокого, стройного, с тонкими чертами лица, в которых угадывалось его индейское происхождение.

– Послушай, кубинчик! Да вы не беспокойтесь. Эти гринго все сволочи. Перед этими белобрысыми нельзя опускать головы.

Однажды мы с грустью узнали, что наши мексиканцы, не сказав никому ни слова, уехали на родину… Мы слышали от американцев, что мексиканцы якобы прихватили с собой парашюты и кое-что из летных принадлежностей, но не верили этому.

В тот период нас даже близко не подпускали к самолетам. Как-то утром нас пригласили в кабинет лейтенанта Гаррисона, где объявили приказ всем собраться завтра в 8 часов утра в учебном классе, куда до сих пор пас не пускали. Лейтенант сказал, что начнутся занятия по курсу «ВВС США». Кодовое название учебной группы - 54-Q.

Услышав это, мы обрадовались: наконец-то начнутся настоящие занятия! А когда через два года мы закончим школу, то станем летчиками, офицерами и получим нагрудный знак летчика ВВС США. На минуту я забыл обо всех неприятностях и подумал, что, пожалуй, дела теперь пойдут хорошо.

И снова радость воцарилась среди нас. Народ в бараке воспрянул духом. Тито Родригес, темноволосый и тонкий, самый веселый из группы венесуэльцев, сидел в углу и что-то рассказывал, а Пинауд, Маркина и другие венесуэльцы смеялись.

Лейтенант Гарсиа, Асеро и Бермудес составляли ядро колумбийской группы. Они были простыми людьми.

Французы громко смеялись в другом углу барака. Они носили черную форму с золотистыми нашивками. Особенно ясно на черном фоне выделялся знак военно-воздушных сил Франции - серебряный веночек, на который крепилось тонкое позолоченное крыло со звездочкой на кончике.

Перекрывая гул и смех, в бараке, наполненном дымом сигарет, взлетела подхваченная десятками голосов старая французская песенка…

Размягченный под солнцем асфальт внутренних дорожек блестел в лучах раскаленного солнца, стоявшего в зените. Яркий свет попадал на здания, автомобили, редкую растительность и людей, находившихся под безоблачным небом.

Это был мир, пропахший бензином, сотрясаемый громом авиационных двигателей.

База ВВС США Лекланд представляет собой целый город, в котором вместе с местным населением проживает около шестидесяти тысяч человек. Находится база в штате Техас, неподалеку от Сан-Антонио, и связана с этим городом шоссейной дорогой. Климат здесь сухой и жаркий, и нам, кубинцам, было трудно привыкнуть к нему. Настолько велика была ее территория, что, даже пробыв здесь несколько месяцев, я плохо ориентировался на базе.

Здесь были огромные магазины, в которых можно было купить что угодно: от предметов домашнего обихода до экзотических товаров из Франции, Японии, Турции, Венесуэлы или Кубы.

Кафе, куда мы ходили в свободное время, располагалось в самом центре базы. Это был очаровательный уголок с кондиционерами. Стены, окрашепные в мягкие тона, успокаивали нервы. В оформлении преобладал голубой цвет, сияли многочисленные неоновые огни.

Придя впервые в это кафе, мы поразились: цены па самые изысканные фрукты из тропических стран - бананы из Центральной Америки, финики с Ближнего Востока, гаванские сигары с Кубы, кофе из Бразилии - были смехотворно низкими.

На территории базы располагались специализированные магазины, гаражи, парикмахерские, салоны для чистки обуви, площадки для игры в гольф и бейсбол, теннисные корты, плавательные бассейны и даже лечебницы для собак. По кольцевой дороге, которая опоясывала всю базу, ходили автобусы.

Бараки, в которых жили курсанты, соединялись между собой узкими тротуарами из камня или досок. Вдоль них были разбиты зеленые газоны, за которыми тщательно ухаживали чиканос[2]  и негры. Они занимались этим с поразительным упорством в течение восьми часов под жгучими лучами солнца техасской пустыни, где температура часто была выше сорока градусов. Всякий раз, проходя мимо этих людей, которые стоя на коленях обрабатывали газоны, я думал: «Какие же они трудолюбивые! Как много они работают и какие терпят лишения». Их можно было увидеть садовниками, прислугой в доме, уборщиками мусора в клубе. Многие американцы при встрече просто не замечали негров, глядели куда-то мимо них. Черные морщинистые лица, блестящие от пота, естественно, не шли ни в какое сравнение с розовощекими лицами светловолосых американцев… Однако какое мне до этого дело?…

Рядом с бараками для курсантов находилось здание, в котором размещались учебные классы. Это был обыкновенный деревянный дом в несколько этажей. Полы из линолеума, неоновые светильники…

Позднее, когда наш курс обучения близился к концу, мы узнали, что это была специальная зона, отведенная только для американцев. Ее постоянно охраняли два дюжих парня из военной полиции в белых касках и с дубинками в руках. От американских курсантов мы узнали, что в этой зоне им читали курс тактики действий авиации с применением самого современного оружия. Один раз в этой зоне побывали и мы, правда, со стороны американцев были приняты соответствующие меры предосторожности. Нас собрали в небольшой комнате, где старший офицер с широкой доверчивой улыбкой на лице ввел нас в курс событий на мировой арене.

В этой комнате висела огромная, во всю стену, рельефная карта в цветном исполнении. В самом центре ее было написано: «Россия и некоторые европейские страны». Этот небольшой район окружала широкая замкнутая красная полоса. Все остальное пространство было усеяно красными кружочками, обозначавшими военные и военно-воздушные базы.

Офицер уже в годах, глядя на нас сквозь темные очки в роговой оправе и предвкушая удовольствие от эффекта, который произведут на нас его слова, начал говорить, указывая на красную полосу на карте:

– Если Россия попытается расширить свое влияние даже на небольшую часть территории «свободного мира» за пределами красной черты… это будет означать начало третьей мировой войны и полное уничтожение коммунизма с помощью атомного оружия…

Шел 1952 год…

Церкви на базе решали задачи отправления религиозных культов, причем делали это виртуозно. Для этой цели в них были специально оборудованы вращающиеся алтари, как сцена в некоторых кабаре. На таком алтаре заранее готовилось соответствующее определенной религии оформление. Время службы было определено четко. Так, по окончании протестантской службы алтарь медленно поворачивался и под звуки органной музыки перед вами оказывалась часть алтаря, оборудованная для католической мессы.

Самолетные стоянки эскадрилий вытянулись вдоль покрытой гравием площадки примерно в пятидесяти метрах от бараков. Не было ни малейшего дуновения ветра. Стояла утренняя тишина, ярко светило солнце, и только слышался шорох тысяч ног по гравийному покрытию, да 500 синих погон проплывали в утреннем мареве, завершая весь этот спектакль.

Личный состав авиационного крыла, состоявшего иэ курсантов учебной группы 54- Q, впервые был построен по случаю начала занятий. Курс обучения был рассчитан на два года. Только теперь я понял, что иностранцев в необъятном море американских военнослужащих была горстка.

За несколько дней до начала занятий всем нам выдали обмундирование. Каждый получил также уставы, правила поведения, лекции по тактике, учебники.

Все иностранцы оказались разбросанными среди американцев. Так же поступили и с нами, кубинцами. На наши вопросы по этому поводу нам отвечали, что таким образом мы намного быстрее овладеем разговорным английским языком. А пока что старшекурсники объясняли нам все, что касалось обстановки на базе, расписания занятий, знакомили с основами курса обучения и другими особенностями жизни на базе. Книги, учебные пособия и уставы были в наших руках, и мы уже приступили к занятиям по ним, что повлекло за собой массу других задач, выполнение которых потребовало много времени. Но все было расписано по минутам.

Однако мы не могли понять некоторых аспектов, связанных с дисциплиной. С первых дней пребывания на базе я прилагал максимум усилий, чтобы попять психологию, внутренний мир американцев, о которых я кое-что знал, главным образом, по журналам, ковбойским фильмам, детективным романам и мультфильмам.

И вот теперь личный состав авиационного крыла стоял в строю на огромной площадке и прилегающих дорожках под еще мерцавшими в утреннем сумрачном небе почти бесцветными звездами. Сегодня официально начинался учебный год. Завтра с утра жизнь пойдет по расписанию и, естественно, вступит в силу известная нам система наказаний и поощрений. Я понимал, что в основе своей обучение в военном училище на Кубе в те годы было практически точной копией американской системы, за исключением незначительных нововведений чисто местного колорита.

– Группа, смирно!…

Эта команда быстро привела меня в чувство, заставила отогнать воспоминания.

– Направо! Шагом - марш!

Ботинки личного состава эскадрильи загрохотали по гравию, будто стадо животных устремилось вперед по булыжной мостовой. Легкое облако белой пыли поднялось над иссушенной зноем каменистой почвой вслед за проходившими длинным строем.

Послышался голос командира авиакрыла:

– Давай песню!

Слова песни поплыли над головами:

– Нас крылья поднимут к далеким звездам…

Это был гимн американских военно-воздушных сил, слова которого я выучил наизусть еще в первый день после приезда. Наряду с этим гимном мы должны были также выучить несколько традиционных американских песен.

Вот и спальное помещение. Два ряда коек с каждой стороны в левом крыле барака. За своей койкой я пристроил большой чемодан, над ним повесил форму. В стене над изголовьем койки было окно, через которое проникал свет.

Заправке койки штатным голубым одеялом придавалось весьма важное значение. А проверялась натяжка одеял с помощью пятидесятицентовой монеты, которую бросали на середину кровати. Чем выше подпрыгивала монета, тем меньше было шансов у проверяемого получить взыскание. Это все хорошо знали.

Покончив с заправкой койки, я оставил на ней табличку со своими инициалами. Те, кто забывали сделать это, получали взыскание. Я уже собрался уходить, как вдруг в помещение вошла группа старшекурсников. Хотя больше никого из моих сокурсников в казарме не было, я громко подал команду: «Смирно!». Старшекурсники вышли улыбаясь. Хорошо, что я не потерял бдительности, так как один из них, выйдя из помещения, остановился и, оставаясь за дверью, поднял правую ногу и перенес ее на несколько дюймов назад, за порог. По уставу мне надлежало сразу же подать команду «Смирно», и я подал ее.

Старшекурсник убрал ногу, и я скомандовал:

– Вольно!

Все повторилось снова. И так больше десяти раз.

Я уже покраснел и вспотел от натуги. Больше всего меня злили смеющиеся лица этих шутников. Наконец им надоело забавляться, и мне удалось избежать взыскания. Я понимал, что они играли со мной. Но мой проигрыш был бы равен наказанию. Конечно, речь шла вовсе не о наведении строгой дисциплины. Все заключалось в том, что тебя заставляли уступать.-… Игра закончилась, но трудно было сказать, кто выиграл, а кто проиграл.

В холле казармы на столе всегда лежали различные американские журналы и газеты. Среди них «Лайф магазин», «Ю. С. ньюс эид уорлд рипнорт», «Авиэйшнуик», «Плейбой», местная газета из Сан-Антонпо и последние номера сатирических журналов. Это и были «источники культуры», к которым мы имели доступ, находясь па базе.

Наша учебная группа 54- Q, как я уже говорил, состояла в основном из американцев. Многих мы, кубинцы и посланцы из других стран, уже знали по повседневным занятиям. Некоторые из них держались в стороне от всех и составляли элиту. Судя по всему, это были выходцы из известных в США семей. Однако большинство курсантов США были из среднего сословия американского общества. Они воспитывались в духе преклонения перед техникой и часто задавали нам такие вопросы, которые выводили пас из себя. Однажды Джон Фергус из Калифорнии с любопытством спросил меня, действительно ли в Гаване любой, кому захочется, может сорвать кокосовый орех, разбить его и бесплатно напиться… С трудом сдерживаясь, я объяснил ему, что это неправда и что бесплатно кокосовые орехи не дают. Мистер Болеслав, маленький, светловолосый парень, несколько полноватый для своего возраста, по его рассказам, был из простой семьи со скромными доходами. С нами у него были хорошие, ровные отношения. Альбин Шепер вместе с Розли также были нашими приятелями. Розли рассказывал нам о гейшах в Японии и с вожделением расспрашивал нас о кубинских женщинах.

Как-то раз в холле группа французов что-то обсуждала, оживленно жестикулируя. Я плохо понимал их, но догадывался, что речь идет о политике. Вошел Локильо, злой и возбужденный.

– Ты знаешь, в комнате дежурного только что произошел скандал из-за формы одежды! - воскликнул он.

– Ну-ка расскажи, что там случилось?

– Нас хотят одеть в американскую форму! Но со мной этот номер не пройдет, я буду ходить в своей форме! Монсон, Сигнаго и Куэльяр - также!

– Солидарен с вами, - ответил я ему. - Не вижу причины, из-за которой нам нужно менять форму. На Кубе нам никто об этом ничего не говорил, напротив, вспомни, перед отъездом сюда нас всех заставили купить новое военное обмундирование.

Так возник второй со дня нашего прибытия кризис в отношениях с американским командованием. После «длительных переговоров» в конце концов мы пришли к компромиссному решению. Анодированная пуговица, которая крепит погон на мундире у воротника, могла быть с кубинским гербом…

Перед бараком на центральной дорожке старшие курсанты развлекались тем, что останавливали младших курсантов, направлявшихся в барак, и ставили их по стойке «смирно». По команде старших следовало немедленно стать навытяжку, прижав подбородок к груди, вытянув руки по швам и плотно прижав их к туловищу, а также разведя носки ног под углом сорок пять градусов. Стоять нужно было по струнке, в противном случае команда повторялась снова и снова.

В этот момент им попались несколько американцев, французов и выходцев из стран Латинской Америки. Американец Наровски взял меня под руку и сказал на английском языке:

– Пошли скорее отсюда, Эл…

Но не успел он закончить фразу, как нас задержали. Здесь оказались мой сосед по койке Мейер, американцы Миллер и Масон, кубинец Монсон. Курсанту Монсону приказали «убить улыбку». Как это делалось у американцев, нужно пояснить. Когда кому-либо давали подобное приказание, он должен был ответить: «Есть, сэр», - и немедленно, хлопнув в ладоши, правой рукой сделать движение, как будто снимает улыбку с лица, то есть провести ладонью по лицу, как бы пытаясь схватить улыбку, а затем энергичным движением руки бросить ее на пол. Затем сделать шаг назад, якобы достать пистолет из кобуры и голосом - «бах-бах-бах» - «расстрелять» лежащую на полу «улыбку».

На этот раз кубинец Монсон внес «новый элемент» в это развлечение старшекурсников. Он «бросил» улыбку на пол, потом «поднял» ее и под удивленными взглядами старшекурсников «метнул» улыбку вверх, схватил воображаемое охотничье ружье и стал «расстреливать» как дичь. Так Монсон стал популярной личностью среди курсантов, и никто из старшекурсников больше его не трогал. Он уже мог не опасаться, что его изобьют, улыбка всегда была у него на губах.

Однако Монсон даже представить себе не мог, что дни его сочтены. Всего лишь два года и шесть месяцев отделяли его от того дня, когда куклуксклановцы убьют его.

Наровски и я прошли через эту горькую процедуру и уже были около барака, как вдруг увидели колумбийца Лоренсо. Это был небольшого роста худой черноволосый парень, лет двадцати четырех, с короткой стрижкой. Как всегда, на его лице была боль от страданий. Он увидел меня, и глаза его наполнились слезами.

– Альваро, - сказал он, - я уже больше не могу. Эти бандиты доконают меня. Я не могу есть и спать. Не хожу в увольнение. - Не давая мне вставить ни слова в ответ, он продолжал: - Это не люди. Их нельзя называть военными, их нельзя называть даже людьми! Ты знаешь, что они делали со мной? Заставили поднять руки и ходить кругами внутри барака. При этом я должен был гудеть как самолет. И это после всего того, чего я натерпелся там… Сколько же я перенес издевательств, когда учился в училище в Колумбии! Смотри! - Он поднял сорочку, и на его животе я увидел множество шрамов от ожогов. - Меня заставляли снять одежду и в двенадцать часов дня, при сорокаградусной жаре, когда плавится асфальт, ползать по взлетной полосе. Я старался выдержать все это как настоящий мужчина. Что оставалось делать? Ну а здесь… К чему эти насмешки и издевательства? Этим американцам дают таблетки, чтобы они не получили солнечного удара. А если они постояли на солнце больше получаса, их направляют в госпиталь. Направить бы эту банду сволочей в Колумбию, чтобы с них там содрали три шкуры, а потом пусть идут на все четыре стороны! Здесь же, даже перед тем как выпить воды, заставляют стать «смирно» и сказать: «Господин водудающий, курсант Лоренсо просит разрешения напиться!» - а потом тут же повернуться и самому себе сказать: «Разрешаю!»

Я вспомнил, как недавно нас вызвали в штаб и дружеским тоном спросили:

– Парни, что случилось с вами, почему вы так деморализованы? Вас плохо кормят, вам не дают спать? Вам не нравится жить в бараке, у вас нет развлечений? Может, есть какие предложения?… Мы думаем, вам не на что жаловаться. К вам у нас отношение такое же, как к нашим. А в вопросах воинской дисциплины мы к вам не так требовательны, как к своим. Ну, конечно, условия здесь трудны, и вы к этому еще не привыкли…

Зеленый «шмель» со страшным гулом стремительно мчался по сверкающей ленте дороги навстречу счастью. Курс - на границу с Мексикой. Старый мотор чихал, выбрасывая через выхлопную трубу, как при выстреле, клубы дыма. В кабине машины неопределенного цвета, по все же с преобладанием зеленого, сидели, как в консервной банке, восемь курсантов. Было тесно, но все они выглядели довольными.

Солнце пустыни садилось прямо перед нами. Хорошему обзору мешала грязь на лобовом стекле, хотя перед выездом мы тщательно протерли его.

Мы спешили, и никто не поручился бы, что при такой плохой видимости мы не врежемся в шикарные лимузины, идущие впереди нас.

На границе два полисмена-мексиканца с длинными бакенбардами пропустили нас, увидев удостоверения военнослужащих ВВС США.

Пейзаж постепенно менялся. И роскошных автомобилей становилось на автостраде все меньше. В населенных пунктах освещение уже не было таким ярким. Английские названия баров на огромных вывесках сменились испанскими. Этот процесс был постепенным, по мере того как мы приближались к населенному пункту Вилья-Акунья, который и был целью нашей поездки. Сюда же устремлялись сотни американских курсантов и офицеров всякий раз, как только получали увольнение на выходные дни.

Мне казалось, что я попал на экран, на котором демонстрируется один из тех ковбойских фильмов, которых немало шло в те времена. Населенный пункт был маленький, с деревянными и кирпичными домами, именно как в фильмах. Автомобиль мы оставили у здания муниципалитета, чтобы его не украли.

Наряду с «девочками», составлявшими девяносто процентов населения и являвшимися главной причиной «военного вторжения», в городе были бары и салоны. На них неизменно красовались неоновые надписи названий, бросавшиеся в глаза: «Торнадо», «Марин», «Гуадалканал», «Токио» и другие подобного рода названия.

Этого «военного вторжения» в городе ожидали с нетерпением, особенно «девочки». Они, как и бары и салоны, с самого раннего утра готовились к шумному прибытию парней. Цепы на все виды развлечений здесь были невысокими.

Из Вилья-Акуньи мы возвратились усталые, измотанные, да к тому же на следующий день после занятий отправились в курсантский клуб.

Шумная публика, разноголосая и разноязыкая, заполняла вал. Смех, дым сигарет и звуки музыки, исполняемой местным джазом, под которую танцевали, создавали весьма своеобразную атмосферу.

Фергус, к которому приехали родители, подошел ко мне и, положив руку на мое плечо, сказал:

– Эл, я вижу, ты сегодня серьезный. Потанцуй с Элен, моей невестой.

Родители Фергуса сидели за столом. Отец, видимо, очень много работал, чтобы достичь того, что теперь имел… Седые виски, добрый взгляд, улыбка… Простой белый костюм в синюю полоску… Мать Фергуса тоже улыбалась.

Элен взяла меня за руку и, улыбнувшись, попросила:

– Эл, научи меня танцевать по-кубински в современном стиле.

В это время Перес Прадо заиграл румбу, и мы с Элен пошли танцевать. Я смотрел на родителей Фергуса и на него самого. Все были счастливы.

Когда музыка кончилась, Фергус, похлопав меня по плечу, спросил:

– Эл, тебе нравится моя американская невеста?

Я не ответил ему. Мне было как-то стыдно перед самим собой. Я чувствовал себя виноватым за слишком длинный танец с его невестой.

Звон бокалов, смех, веселые голоса, музыка доносились до меня откуда-то со стороны. «Ребята хорошо развлекаются, - подумал я. - Как только появится возможность, пойду посмотрю, что там происходит». Элен не сводила с меня взгляда, а Фергус настаивал, чтобы я снова танцевал с ней.

Де Кастро, дав волю своему темпераменту, отплясывал посреди салона с Альфой, мексиканкой из Техаса. Ее мощные бедра ритмично двигались в такт музыке. Танец был настолько заразительным, что скоро все латиноамериканцы пустились в пляс. Это привлекло всеобщее внимание посетителей клуба. Латиноамериканцы «завладели» салоном, но в этот момент вошли старшекурсники.

– Де Кастро, что это значит? - Капитан подал знак, и Перес Прадо перестал играть. - Мальчики! Это же нехорошо! Вы не должны быть в стороне, Нужно все делать вместе. Шум, который у вас тут стоит, не позволяет танцевать никому. Кроме того, вы неприлично танцуете.

Военная подготовка шла интенсивно. Меня вызвали в кабинет начальника оперативного отделения. Я совершенно не знал, для чего, и это меня беспокоило. На двери маленькой комнаты, расположенной в торце одного из бараков, было написано на черной табличке: «Лейтенант Грентер, начальник оперативного отдела штаба 2-й эскадрильи ВВС США».

Я вошел. Старый вентилятор стремительно вращался, разметая потоком воздуха оперативные документы, которые обычно печатались на бумаге желтого цвета. Когда я закрыл входную дверь, слабый шум проникал в комнату через единственное окно. Лейтенант Грентер производил впечатление твердого человека. После того как я представился, он сказал:

– Прендес, поищите у себя в эскадрилье серебристые полоски и прикрепите по три па свои погоны. Попросите кого-нибудь из старшекурсников, они объяснят вам, как сделать это. - И, не меняя интонации в голосе, добавил: - Это все. Вы свободны.

Я был потрясен. Шел к лейтенанту с самыми мрачными мыслями, думая о всех возможных вариантах защиты, боясь оказаться застигнутым врасплох… И вместо взыскания - повышение в должности и в звании. Такого удостаивались чаще всего американцы. Среди выходцев из стран Латинской Америки эта честь выпала на долю двоих - колумбийца и кубинца с моего курса. Этот кубинец, по имени Роберто Фиад-и-Кура, несмотря на свою вторую фамилию[3], был одним из наиболее известных озорников старой Гаваны. Предки его были арабы. Был он высокого роста и хорошо сложен. На его губах всегда играла улыбка. Несмотря па свой плохой английский, больше похожий на испанский, он с помощью жестов и благодаря привлекательности находил понимание у девушек, чем вызывал нашу зависть. На лице Фиада никогда не бывало и тени озабоченности. Казалось, его главная эабота - улыбаться и шептать на ухо девушкам какие-то «секреты». Фиад был назначен на должность капеллана нашей группы. Ходили слухи, что дело не обошлось без особ женского пола, близких к командованию училища.

В 1958 году, накануне падения диктатуры на Кубе, капеллан Фиад, к тому времени уже капитан, не стая ждать окончательной развязки. За неделю до краха он дезертировал из армии и уехал за границу вместе с женой Беннотой - дочерью политического шулера Переса и его миллионами. Говорили, что его видели в Париже гуляющим с пуделем - собственностью сеньоры Бениоты Перес…

Я продолжал размышлять по поводу моего повышения. Почему выбрали меня? Я чаще всех из испаноговорящих курсантов вступал в спор и, как и Куэльяр, имел рекордное количество взысканий на всем курсе. Мы оба постоянно участвовали в строевых состязаниях, проводившихся в качестве наказания. Одетые по полной форме, в белых перчатках, мы, стоя под палящим солнцем, с завистью наблюдали, как в конце недели счастливые курсанты отправлялись в увольнение в Вилья-Акунью… Куэльяр был родом из Матагуа. Его отец больше сорока лет прослужил в армии сержантом. Мы с Куэльяром всегда были полны мятежных планов, и результат получался один - нас часто наказывали за всякие нарушения. Но что же все-таки случилось? Я не мог найти объяснения, не понимал, что происходит. Здесь были такие же издевательства, какие царили на Кубе. Конечно, глупо, например, заставлять кого-либо из курсантов рычать по-тигриному перед строем. Глупо также заставлять человека изображать реактивный самолет в полете и в момент, когда ему сообщают, что самолет сбит, требовать, чтобы он падал на пол. Нелепо заставлять глотать куски соли, изображать на лице тоску по родине. Все эта проделывали вполне серьезно. Невыполнение приказаний в таких случаях рассматривали как серьезное нарушение, а нарушителя наказывали…

Занятый своими мыслями, я шел глядя вдаль, где на горизонте вставали гордые вершины, иссушенные в течение веков палящими лучами солнца и покрытые красноватой пылью, принесенной техасскими ветрами. Мои мысли были беспорядочными, но больше всего беспокоила мысль о том, что здесь нет уважения к человеческому достоинству. Разве и характер, и достоинства человека - ничто? Чтобы не уронить своего достоинства, нужно мыслить, рассуждать. Тогда сможешь выработать собственное мнение, верные критерии… Если у тебя нет чувства собственного достоинства, ты перестаешь быть человеком… Только теперь я стал понимать, что являюсь игрушкой в чьих-то руках, и мне стало невыносимо тяжело. Я понял: на Кубе наше человеческое достоинство унижали жестоко, грубо и примитивно, здесь же это делалось более утонченными методами и, следовательно, еще злее, коварнее, и это острой болью отзывалось в глубине человеческой души. Сказывалось влияние «американского образа жизни». Однако в обоих случаях цель была одна - растоптать человеческое достоинство. Мы же должны были соответственно передать эти методы другим. Такими были условия игры. Если мы не принимали их, то должны были выйти из нее. Но существовал и третий путь - мятежный…

В просторной аудитории главного корпуса, с широкими окнами и белым потолком, в эти ранние часы собралось много народу. Здесь сидели американцы, французы, итальянцы, латиноамериканцы и курсанты других национальностей. Шли занятия по командирской подготовке. Руководитель этих занятий с первых дней привлек наше внимание. Светлые, гладко причесанные волосы подчеркивали голубизну и холодность его глаз. Под левым глазом у него краснел шрам. Это был типичный англосакс, возможно, когда-то его предки-переселенцы добрались до берегов Северной Америки. Хотя в венах этого человека и текла кровь шотландцев, по его манерам и акценту можно было сказать, что оп родом из аристократического семейства южных штатов, пожалуй, из Джорджии или Луизианы. Его родственники могли жить в одном из старых городов типа Мобил или Мемфис. Одно для нас было несомненно: этот типичный аристократ волею судьбы оказался преподавателем в общей группе американцев и отсталых латиноамериканцев. Шесты у него были изысканные, интонация голоса типично английская, произношение - чистое и четкое. Мы не сомневались: этот человек, выпускник училища в Вест-Пойнте считает себя намного выше нас.

В тот день он опоздал к началу занятий. Как всегда в таких случаях, в аудитории поднялся шум. Больше всех шумели венесуэльцы Пинауда, Тито Родригес, Маркина, колумбийцы Асеро и Гарсиа, а также никарагуанцы, сальвадорцы, доминиканцы и другие. Естественно, дело не обошлось без парижанина Жака Нигона, который кричал громче всех.

Слышались шутки и смех. Карандаш или другой предмет, брошенные с задних рядов, называемых тылом, попадали в затылок какому-нибудь американцу. Он, естественно, возмущенно вскакивал, и это вызывало приступы хохота у всех курсантов.

Еще до начала занятий, войдя в аудиторию, мы увидели необычное оживление среди венесуэльцев и колумбийцев. Вскоре стала известна причина. Первым заговорил венесуэлец Маракучо, смуглый, восточного типа парень. Он показал нам венесуэльскую газету и с улыбкой сказал:

– Послушайте, кубинцы, похоже, что вашему генералу Батисте дали по зубам… Этот Фидель Кастро с группой людей атаковал казарму под названием Монкада.

Эта новость поразила нас как гром среди ясного неба за сотни километров от Кубы. Возбужденные этим известием, мы собрались плотной группой. Вопросам не было конца. Лафитте выхватил газету из рук Маракучо и начал вслух читать ее. Колумбиец Асеро, маленького роста, с совсем еще детским лицом (он разобьется но возвращении домой), сказал:

– То же самое хотели сделать с Рохасом Пинильсй. Но старик оказался хитрецом. Он вызвал вертолет на загородную виллу под Боготой, где находился, и оставил пападавших с носом.

В шуме голосов, обсуждавших это событие, можно было расслышать, как кто-то читал вслух:

– «Группа преступных элементов и авантюристов, возглавляемая доктором Фиделем Кастро Рус, воспользовавшись проходившим в Сантьяго-де-Куба, на востоке страны, традиционным карнавалом, под покровом ночи, переодевшись в армейскую форму и сняв часовых у входа, внезапно напала на казарму. Но нападавшие получили отпор, были разгромлены и взяты в плен. До настоящего времени нет данных о числе убитых, но считается, что почти все они уничтожены огнем оборонявшихся солдат и офицеров. Погибших может быть около восьмидесяти человек. Потери армии незначительны. У пападавших изъяли современное вооружение, а их главарь Фидель Кастро арестован. Президент страны генерал Батиста выступит со специальным обращением к нации».

Многочисленные комментарии, шутки и смех последовали за чтением:

– Хорошо, что их вовремя разгромили!

– Было бы хуже, если бы они захватили крепость! Приняв близко к сердцу известие о нападении этих отважных на казарму Монкада, я тем не менее сказал:

– Уничтожено почти восемьдесят человек, то есть почти все нападавшие. Это показатель силы нашей армии. Что такое по сравнению с ней гражданские лица, без дисциплины и соответствующей подготовки?! Это послужит им горьким уроком…

Вскочил Сардиньяс:

– Они же сумасшедшие! Даже если бы они и захватили казарму, то на следующий день американские бомбардировщики превратили бы все в руины, и ни один не ушел бы живым. Нужно это учитывать и здесь, в ходе нашей подготовки. Представляю, как жарко нам будет, когда вернемся на Кубу! Жаль, что там пока нет самолетов, а то мы могли бы стать асами Карибского моря!…

Его слова заглушил дружный смех группы курсантов.

Что-то не давало мне покоя, сомнения мучили меня, заставляя размышлять. Где же правда? На чьей стороне справедливость? Оставаясь один в комнате, я думал о своем детстве и отрочестве, вспоминал приятные минуты тех далеких дней. Перед глазами вставали мои товарищи по учебе в Гаване. Они ненавидели армию, смеялись над военными. Еще тогда я спрашивал себя: неужели так думает весь народ, все простые честные труженики? Почему? Неужели из зависти? Из трусости? А эти… что напали на Монкаду, эти проявили мужество, граничащее с безумием. А ведь они тоже люди простые, из народа, как мои друзья-студенты, рабочие… И у них хватило решимости атаковать самый сильный полк, расквартированный в Монкаде. Они шли уверенно, и это была не просто демонстрация храбрости. Люди знали, на что идут, и десятки из них погибли в бою… Эти мысли выбивали меня из колеи, что-то не получалось в моих сопоставлениях, и - что самое неприятное - не было успокоения.

Я вспоминал Фиделя. Он учился в «Белене», а я в «Кандлер-колледже». Я видел его, когда мы ходили в «Белен» играть в баскетбол. Несколько раз играл с ним… Вот такие сюрпризы бывают в жизни!

И я снова размышлял. С одной стороны - настоящий боевой полк. Крепость, в которой тысячи солдат и офицеров, выпускников высших училищ, сержантов, прошедших специальную подготовку. Лучшие кадры армии, мощное вооружение…

С другой стороны - небольшая группа, не больше ста человек, многие, конечно, без всякой военной подготовки, со старым оружием. Они не занимались огневой подготовкой в армии, не изучали тактику, не занимались строевой подготовкой, но они решилась штурмовать казарму Монкада. В этой схватке мужество, отвага были у людей, нападавших на нее, у того, которого зовут Фидель!

И тогда как молния мелькнула мысль: «Эти люди - повстанцы!…»

В то воскресенье мы с Куэльяром отбывали последний наряд на авиабазе Лекланд, а назавтра нам всем предстояло выехать на новую базу. Нас ждали тренировочные полеты. Наконец-то я сяду за штурвал стальной птицы, своего будущего друга. Я вдруг затосковал по тем товарищам, с которыми мы делили месяцы трудных дорог и с которыми теперь расстанемся навсегда. Что станет с моими друзьями - французами Жаком Нигоном, весельчаком Декортье, импульсивным Сереном, Тессано, Сольвишем, Деульстером, Фума? С колумбийцами, венесуэльцами и многими другими? Все ли добьются своего? Этого никому из нас знать было не дано… Время притупит боль разлуки, воспоминания поблекнут, только отдельные эпизоды останутся в памяти навсегда…

Примечания:

2

Мексиканцы, постоянно проживающие в США.

3

Cura - священник (исп.).