Глава 19. «ТАНДЕРБОЛТ», ИЛИ «ЛЕТАЮЩИЙ ГРОБ»

Я шел по самолетной стоянке, и неотвязные мысли о полете не давали мне покоя. Лететь предстояло на «Тандерболте», тяжелом истребителе времен второй мировой войны. Погруженный в раздумья, я рассеянно наблюдал за черной точкой, приближавшейся к посадочной полосе номер 26 аэродрома в военном городке Колумбия. Это был самолет лейтенанта Альвареса Кортины, возвращавшегося из Сан-Антонио. Он впервые должен был сажать эту машину на аэродроме Колумбии, и мне подумалось, что с полосой ему не повезло: заход на нее сопряжен с преодолением серьезного препятствия в виде комплекса зданий колледжа «Белен». Посадку Кортина рассчитал неверно, и самолет его не снижался по плавной траектории, а как будто проваливался, и причем на довольно высокой скорости. В довершение всего в тот день дул шквалистый северный ветер.

Я представил себе Альвареса Кортину в кабине. Наверняка обливается потом, пытаясь удержать это металлическое чудище в створе полосы. Я даже про себя как бы помогал лейтенанту: «Высоко выравниваешь, Кортина, высоко! Слишком высоко!… Скорость! Не превышай скорость! Убери газ! Убери!… Эх, парень! Уходи лучше на второй круг! Не видишь разве, что промахнешься?… Не забывай про сильный ветер справа!…»

В самый последний момент, когда казалось, что самолет вот-вот врежется в бетонную полосу, летчику удалось выровнять машину, и она коснулась полосы передними колесами. Наконец-то!… «Тандерболт» мчался но бетону. Но неожиданно самолет все быстрее и быстрее начал отклоняться вправо. Я с ужасом смотрел, как явно неуправляемый самолет несется по траве, словно сошедший с рельсов поезд. Я боялся, что летчик, опасаясь врезаться в стоящие кругом самолеты, наверняка резко затормозит. Этого нельзя было делать ни в коем случае! Я застыл, словно околдованный этой ужасной картиной, не в силах что-либо предпринять. Вот начал задираться хвост самолета… Выше, еще выше! Машина клюнула носом и пропахала землю капотом. Четырехлопастный винт разлетелся на кусочки. Осколки металла и комья земли брызнули во все стороны; потеряв скорость, машина замерла, но хвост ее уже начал переваливаться через верхнюю мертвую точку, и самолет перевернулся. Плексигласовый фонарь кабины пилота расплющился о землю. Это было страшно! Я окаменел от ужаса. Но мой столбняк продолжался несколько секунд, пока механики и пилоты, находившиеся метрах в пятидесяти от катастрофы, не бросились к объятому пламенем самолету. Я помчался за ними. Пожарная машина и я оказались там почти одновременно. Кровь стыла от вида происшедшего. Изуродованный самолет с огромным вздыбленным шасси напоминал большое израненное животное в агонии. Мы медленно приблизились к раздавленному фонарю кабины, ожидая, что вот-вот покажется окровавленная голова пилота… Невероятно! Он шевелился… Он был жив! Голова его была прижата к груди, шлем искорежен, одна рука снаружи, ее придавил фюзеляж.

Пожарники начали тушить огонь. Пена растеклась толстой, густой пленкой. Только бы не заполнила кабину и не задушила Кортину… Кто-то закричал:

– Дурачье! Осторожнее с пеной!…

Человек пятьдесят толпились у конца крыла, пытаясь хоть немного приподнять его, чтобы вытащить из кабины пилота, который дышал через трубку кислородного аппарата. Но все было напрасно. Металлическая туша не поддавалась усилиям людей. Тут подоспел автокран… Альвареса Кортину вытащили, и вот уже машина «скорой помощи» помчалась в военный госпиталь. Я стоял на подножке, и ветер хлестал мне в лицо. Когда мы приехали, врач сказал, что шанс спасти руку еще есть.

К вечеру стало нестерпимо душно. Лишь едва заметный ветерок чувствовался в липком, горячем воздухе. Мы разговаривали с Бомбой, пока он мыл мою машину. Сухие листики сейбы медленно падали на мои плечи.

– Лейтенант, что вы скажете про сегодняшнюю катастрофу?

Иссиня-черная кожа Бомбы резко контрастировала с его белыми зубами и белками глаз.

– Бомба, сегодня я и слышать не хочу о самолетах. Бомба быстро водил тряпкой по капоту автомобиля, и мне казалось, что он время от времени испытующе посматривает па меня, стараясь разгадать мои мысли… Мне вспомнился лейтенант Перес Пилото, первый летчик, погибший на «Тандерболте». В начале 1953 года, когда я учился в Соединенных Штатах, я получил письмо и пожелтевшую газетную вырезку с фотографией груды обломков, оставшихся от самолета Переса Пилото.

Вспомнил я, как люди говорили тогда, что это была чуть ли не диверсия, и будто бы нашлись такие, кто будто бы видел, что, когда самолет загорелся, никто и цаль-цем не шевельнул, чтобы спасти летчика, который еще был жив. А все потому, что Перес Пилото был якобы замешан в каком-то антиправительственном заговоре… Теперь я живо представил его себе. Невысокий, с черными усами, с неестественно большими глазами и вечно сдвинутой на затылок фуражкой. Он мгновенно взрывался, едва разговор заходил о политике, и тогда поток его ругательств невозможно было остановить. Высказывался од всегда очень неосторожно, речь его наполовину состояла из самых нецензурных слов, и все в адрес правительства и Батисты. В такие моменты Перес Пилото должен был выговориться до конца, чтобы облегчить душу.

Он был самым популярным летчиком в кубинской авиации. Вечный противник устава, он иронизировал над ним, насмехался над устоями армейской жизни. Солдаты обожали его, и я уверен, что он намного лучше чувствовал себя в их компании, чем среди офицеров. Перес Пилото был исключительным явлением в нашей авиации. До поступления в летное училище он работал мясником на гаванском рынке, на площади Вапор. В курсанты он выбился благодаря своему нечеловеческому упорству. Не это не прошло даром для его здоровья, и вскоре у него повысилось давление. Однако при поступлении ему удалось усыпить бдительность врача, и его приняли.

Таким образом, несмотря на свое плебейское происхождение, он сумел стать офицером. Добившись цели, оя не только не скрывал, а, наоборот, подчеркивал свое социальное происхождение.

Через несколько месяцев после переворота 10 марта 1952 года патрульные полеты на «летающих гробах» участились. В то утро Перес не должен был лететь, да он и не очень-то рвался в небо, несмотря на свою всепоглощающую страсть к полетам. Вечер он собирался провести в кругу семьи, отпраздновать день рождения своего маленького сына. Но тут раздался голос из громкоговорителя, призвавший лейтенанта Переса Пилото в оперативный отдел. Там ему предложили вылететь на патрулирование вместо заболевшего офицера. Лейтенант не замедлил отреагировать на приказ несколькими крепкими словечками, но затем добавил:

– Какой номер у этого вонючего «гроба»?… Позвоните жене и скажите, пусть не разрезает торт, пока не увидит, что я иду на посадку.

Перес Пилото жил в скромном домике в нескольких метрах от забора, окружавшего городок Колумбия…

Полоса мчалась на него с огромной скоростью. Это было явное нарушение режима посадки. Наверное, пилот был переполнен радостью и его доброе сердце билось учащенно, стараясь не отставать от стремительного рокота старого мотора. Сыну исполнился год, жена ждала Переса в домике, который они сняли, когда поженились. Перес Пилото был хорошим семьянином.

Он шел на посадку как после боевого вылета: снижался, почти не сбавляя скорости, но, к несчастью, забыл переключить винт на автоматический режим изменения шага, да к тому же неверно рассчитал заход на посадку. Когда он понял, что из-за большой скорости идет мимо посадочного знака, то резко дал газ, возложив надежды на силу мотора, которая должна была помочь ему уйти на второй крут… Все бывшие в тот день на летном поле услыхали, как сначала взвыл, а затем захлебнулся мотор: не сработал механизм переключения шага винта, поэтому у него не хватило сил… До конца полосы оставалось совсем немного, когда обессиленная машина рухнула на землю. Это видели все. Видела и жена, с сыном на руках ожидавшая Переса возле домика.

Бомба мне рассказывал потом:

– Когда мы подоспели к месту аварии, я увидел его в кабине, но мы никак не могли сбросить с нее этот чертов фонарь. Я видел, как Перес тщетно пытается вырваться из герметичной кабины, и я метался с топором вокруг, но, клянусь, никак не мог пробиться к нему… Затем последовали два взрыва, и самолет с лейтенантом превратился в жалкие, обгоревшие останки.

Солнце стояло почти в зените, и, когда я неосмотрительно поднял голову к небу, его лучи больно ударили в глаза. Я словно ослеп, и перед моим затуманенным взором закрутились в хороводе разноцветные пятна…

В 1973 году я в качестве заместителя начальника Управления внешних сношений Министерства революционных вооруженных сил сопровождал иностранную делегацию во время ее посещения одной из школ. Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулся: передо мной стоял молодой человек… Что на наваждение! Не может быть! Такое сходство?!

– Вы майор Прендес?

– Да.

– Я сын погибшего лейтенанта Переса Пилото, преподаю физику в этой школе, член партии… Ведь вы были знакомы с моим отцом, не правда ли?…

Вечером того дня, когда разбился Альварес Кортина, я пришел в наш клуб. В углу бара, как обычно, шушукались подвыпившие летчики. Я очень спешил. На ходу спросил официанта, нет ли мне письма или записки, а затем, перескакивая через ступеньки, понесся вниз по лестнице: до встречи с Магги у меня оставались считанные минуты. Выехав из ворот городка, я нажал на акселератор, и мой «бьюик» помчался по темной улице. Видна была только прямая светлая дорожка впереди, все же, что оставалось вне света фар, скрывала темнота. Неожиданно справа у обочины я заметил два раскаленных уголька… Еще мгновение, и раздался удар по переднему бамперу, а угольки оказались под колесами машины… Я резко затормозил, но было уже поздно: я раздавил черную кошку. Зачем она бросилась под автомобиль?… Я вновь прибавил скорость… «Черт подери, - думал я, - эта сегодняшняя катастрофа с Альваресом Кортиной, теперь кошка-самоубийца, а завтра мне быть на «летающем гробе» с раннего утра…» Я не мог не признаться, что предстоящий полет на этой машине меня очень беспокоил…

Почему-то перекрыли движение по Ведадо, и надо было сделать большой круг… А тут еще эта духота!… Да, 1955 год оказался жарким…

Наконец я добрался до 23-й улицы, но тут, как нарочно, регулировщик продержал меня у светофора не менее пяти минут… Менаду тем проснулась, ночная Газана. Вот прошли две элегантные красотки, наверное, в отель «Капри» или«Насьональ», которые сверкали огнями рекламы на фоне погрузившегося, во тьму моря. Наконец загорелся зеленый свет. Поехали! Но что это? У кафе «Сибелес» затор: чуть ли не поперек улицы стоит полицейская патрульная машина. Я бросил взгляд на кафе: оттуда должен был выйти кто-то, кого ждала машина.

А вот и они! Это были двое полицейских со свертками в руках. Один из них, с внешностью деревенского парня, «облагороженного» столичной жизнью, пожирал на ходу огромный сандвич. По физиономии хозяина кафе, стоящего со скрещенными на груди руками за стойкой, было видно, что поведение этих двух мздоимцев в полицейской форме ему явно не по душе.

Я вновь оказался на 23-й улице, затем на 8-й, в конце которой стоял дом, где жила Магги. Я был рад, что побуду с ней некоторое время, хотя бы отдохну немного, ведь в последнее время я совсем не вылезал из нашего городка, где только и разговоров, что о самолетах, авариях да погибших. Практически я был изолирован от окружающего мира, да и остальные офицеры находились в таком же положении. Правда, в нашем городке не так уж плохо жилось: офицерский клуб с кондиционированным воздухом, роскошный бар, напитки, домино, встречи с красивыми женщинами… Но разве этого достаточно? Мы не видели там ни газет, ни журналов, не говоря уже о серьезных книгах… Я был уверен, что все это делалось специально, чтобы изолировать нас от остального мира.

Разумеется, отдохнуть мне не удалось, ведь я приехал так поздно.

И вот наступило утро, прекрасное, ясное утро, а мне предстояло иметь дело с «летающим гробом». Ради этого мы перелетели в Сан-Антонио. Капитан Эрнандес по прозвищу Бэби взобрался на пожарный автомобиль, что стоял в самом начале полосы. Капитан был невысоким, крепко сбитым, симпатичным мужчиной. Месяц назад он женился на красивой девушке. По натуре он был человек светский, непременный визитер «Билтмора» и яхт-клуба. А сейчас, стоя на пожарной цистерне, он держал в руке микрофон и давал мне последние наставления перед взлетом.