Глава 21. ПРЕДЧУВСТВИЕ ГРОЗЫ… И «ТАНДЕРБОЛТ»

Проходили напряженные месяцы, заполненные полетами. Вначале время летело быстро, но затем бег его как бы замедлился, дни стали казаться серыми и однообразными. К концу 1955 года настроение у многих моих друзей было подавленным. И мои душевные силы были на исходе.

На следующий день после той аварии, едва не окончившейся смертельным исходом, я сделал вторую попытку лететь. Распухшее колено причиняло мне сильную боль, но полет прошел благополучно. Потом боль в колене стала совершенно нестерпимой, и меня уложили в госпиталь. Там я провалялся три недели на вытяжке. Выйдя из госпиталя, я еще некоторое время ходил в гипсе, но ухитрялся водить автомашину. Наконец настал день, когда я вновь поднялся в воздух…

Я никогда не любил грязнущие улицы Камагуэя. Стоило пойти дождю, как грязь превращалась в сплошное месиво.

Уже два дня лил мелкий беспрерывный дождь. Я шел по одной из улиц к «Гранд-Отелю», где остановился мой отец. Несколько часов назад он сообщил мне о том, что прилетел на военно-воздушную базу, расположенную неподалеку от Камагуэя. Сам я уже неделю находился на этом аэродроме в составе патрульной эскадрильи «Тандерболтов».

В рассеянности я попал ногой в какую-то вонючую лужу, и вода мгновенно проникла в ботинок. При этом я умудрился еще и обрызгать брюки. Тяжелый пистолет висел у меня на ремне. Из расположения части нам было приказано выходить только вооруженными ввиду очень тревожной обстановки.

Наконец я добрался до отеля, усталый и обозленный. Было бы хорошо, если бы отец ждал меня в холле.

Недавно мы узнали, что разбился лейтенант Рохас. Это известие повергло нас в смятение. Рохас был одним из выпускников следующего за нашим курса. Он летал на реактивных машинах. Его гибель, этот проклятый, бесконечный дождь и разлад с Сильвией вывели меня из нормального состояния.

Сегодня, когда я пришел к ней как обычно, она взяла меня под руку и увела в дальний угол гостиной. Там она вполголоса сказала мне, что, несмотря на то, что я ей нравлюсь, я не должен больше приходить к ним в дом, так как несколько дней назад арестовали ее брата за участие в подрывных действиях против правительства. А люди все видят, и многим не. по душе, что она встречается со мной, офицером…

Старинный холл отеля сверкал множеством огней.

Несмотря на то что вечер только наступил, в холле было пустынно. Неожиданно раскрылась старинная бронзовая дверь лифта, и это вывело меня из задумчивости.

– Сынок! Как я рад тебя видеть! Как ты живешь? Это был он, мой отец. С открытой улыбкой на лице, широко расставив руки, он приблизился ко мне.

– Лучше не может быть, - ответил я, пытаясь улыбнуться, но мне это плохо удалось.

– Что с тобой? - встревожился он. - Похоже, ты чем-то расстроен?

– Ничего особенного, просто чувствую себя неважно. Отец пристально посмотрел на меня, и его улыбка медленно растаяла.

– Я, кажется, знаю, что с тобой происходит… - проговорил он.

Я и сам понимал, что не могу больше обманывать его…

Наш разговор был долгим, мы обсудили многие проблемы. Прощаясь со мной, отец сказал:

– Когда тебя начинают мучить сомнения или ты не можешь найти ответа на какие-то вопросы, вспоминай обо мне. И где бы это с тобой ни приключилось, пусть даже в Гаване, дай мне знать, и я приеду.

Этой же ночью я возвратился на базу.

Мы сидели в нашем клубе, потягивая пиво. Мы - это лейтенант Лейро, Косио, Моринья, Клейн и я. С нами был и майор Каррерас. Настроение у всех было мрачное.

Бенигио был официантом в офицерском клубе. К вам он, крестьянин по происхождению, попал откуда-то из далеких мест. Был он тощим от недоедания в детстве и юности. Вечный страх потерять место заставлял этого человека постоянно унижаться перед всеми.

– Лейтенант, принести ваш заказ?

– Пожалуй, пока не остыло…

Я взял с какого-то кресла один из номеров журнал «Боэмия» и углубился в чтение. «Интересно получается, - подумал я. - Если читать раздел «На Кубе», так у нас в стране ни одно политическое событие не дает основания для каких бы то ни было надежд». Бомбы, покушения, трупы на пустырях… Фотография подростка с бомбой в руках, с обезображенным лицом, наверное, в результате «взрыва». Обычное юридическое крючкотворство какого-то местного судьи, который явился на место события и сделал официальное заявление. Судебный врач, описавший погибшего подростка, заявил: «На теле ожоги, вызванные азотной кислотой, очень много ушибов, кровоподтеков и ран, вызванных взрывной волной»… Гражданские организации призывают уважаемого сеньора президента республики, генерала Фульхенсио Батисту к разуму, сохранению порядка и спокойствия ради будущего родины… Его преосвященство кардинал Артега возносил молитвы к небу, дабы оно озарило народ Кубы во имя мира и гармонии между братьями… Политические руководители, сенаторы, члены палаты представителей, лидеры палат и партии объединенного действия взывали к общественному мнению и обвиняли террористические группы, а заодно и лидеров оппозиции, в первую очередь доктора Фиделя Кастро Рус, в ухудшении обстановки в стране.

Фидель был освобожден из тюрьмы 15 мая 1955 года… Я не сомневался: судьба всегда благоволит к смелым. Казалось невероятным, что Фидель остался лгав после штурма казармы Монкада 26 июля 1953 года. Я об этом угнал на базе Лекланд. Но самое удивительное, что его освободили из тюрьмы на острове Пинос. и позволили эмигрировать в Мексику, где он наверняка продолжит борьбу. Я думал об этом даже с некоторой завистью и восхищался этим человеком.

Таковы эти мужественные лидеры… Поставить перед собой задачу захватить Монкаду, а может, и всю провинцию Орьенте! Голова моя была забита этими беспокойными мыслями, пока я курил сигару в ожидании обеда.

Листая журнал, я наткнулся на фото, под которым было написано: «Террористические элементы, схваченные по приказу начальника национальной полиции Рафаэля Саласа Каньисареса, обвиняются в злоумышленных действиях… Эти бандиты ответственны за взрывы, происшедшие вчера в некоторых магазинах в центре столицы. Их схватили в одном из домов в районе Арройо-Аполо».

Подобные фотографии я и раньше видел в газетах и журналах. Чаще других я просматривал комментарии в газете «Атаха», близкой к официальным кругам, а также газету известного журналиста Серхио Карбо «Пренса либре». Сфабрикованные обвинения и «разоблачающие» статьи постепенно открывали мне глаза на истинное положение в стране, и я начал понимать, что происходит на Кубе.

Я чувствовал, что мы зашли в тупик, из которого не так просто выбраться. Но не это было главным. Людей восхитил и поразил поступок одного человека, покорили его мужество и отвага, вера в идею. Многих простых кубинцев уже давно охватывало беспокойство, в их души заползал страх, который чаще всего проявлялся во взгляде, настороженном, холодном или презрительном. Их чувства выражались в ироничной и гневной фразе, произнесенной в сдержанной манере, в затаенном страхе перед полицейским или армейским мундиром.

Этот страх и, пожалуй, тревогу людей я ощущал повсюду: в гараже, когда подзывал мальчика, чтобы он накачал шину, в аптеке, когда просил лекарство, в кино, в табачном киоске на углу, в кондитерской, на пляже и даже на лице красивой девушки, которая выслушивала наши неуклюжие солдатские комплименты. Это была обстановка гнева и презрения, но прежде всего страха, в котором жили все кубинцы. Это состояние не покидало их, даже если они разговаривали с тобой доброжелательно и вежливо.

Часто мне приходилось избегать разговора с полицейским в общественном месте, потому что люди, только что смотревшие на него со страхом, переводили взгляд на меня, и в их главах я видел иронию и презрение. В такие моменты я чувствовал себя отвратительно. У меня была возможность думать, размышлять, анализировать… С такой же нескрываемой антипатией люди смотрели на других молодых офицеров, моих ровесников.

Что же произошло с общественным мнением? Откуда появилось это презрение? Может быть, это обычная зависть к людям, которые добились успеха в жизни? Ведь для того чтобы сделать карьеру, надо было рисковать жизнью и чем-то жертвовать…

Победа приходит к дерзким и сильным личностям. Меня всегда учили в армии, что гражданские люди чаще всего неорганизованны, малодушны, у них нет чувства чести и патриотизма. Теперь я видел, что все это не так.

А вдруг ва всем этим, в чем не так-то просто разобраться, кроется что-то очень важное?… Может быть, в жизни все намного сложнее?… Однако мне было ясно, что создавшееся положение значительно отличается от того, что было в первое время после переворота… 10 марта 1952 года Батиста возглавил военный путч. К власти пришли пуватые толстосумы, сержанты-политиканы, превратившиеся в генералов. Армия деградировала.

И вот сейчас в стране начались репрессии, в которых особенно отличались Лаурент, Вентура, Иренальдо… Об их зверствах я кое-что слышал. Ну а мы, летчики?… Как и многие мои товарищи, я жил только на жалованье и каждый день рисковал головой, выполняя свой долг в воздухе… А в чем состоял мой долг? И чего хотели Фидель и его товарищи? Свободы?

Моя голова раскалывалась от напряжения… Мне вспомнилось, как в былые времена, еще до переворота, я, надев форму, выходил на улицу. В автобусе, в магазинах люди смотрели на меня с восхищением, особенно подростки. Когда мать с гордостью знакомила меня с какой-нибудь своей знакомой, та, полная расположения ко мне, говорила: «Такой молодой и уже летчик, а ведь это так опасно… А вам не страшно?» «Что вы, сеньора! - хвастливо отвечал я. - Ко всему можно привыкнуть».

Сразу же после окончания училища я поехал в родной городок, где мои друзья детства с восторгом приветствовали меня.

– Вот видишь, в конце концов все получилось по-твоему… Как ни трудно было тебе, но ты стал пилотом.

– Посмотри, Антонио, кто идет! Ведь это сын Альварито. Ты помнишь его? Еще совсем карапузом он уже играл с самолетиками. А теперь посмотри, из него получился летчик!

В те благословенные времена я готов был летать только за еду и угол. Тогда я чувствовал себя счастливым человеком, частицей единого окружающего меня мира. А теперь я стал чужим для всех.

Старые моторы ревели на весь городок Колумбия. Откуда же взялись силы в их изношенных стальных мускулах? Эти самолеты, на которых были установлены моторы, давно отлетали свое. После второй мировой войны они еще лет десять простояли на каком-то запасном аэродроме в Соединенных Штатах, а затем были переданы военно-воздушным силам Кубы…

В шуме человеческих голосов, доносившихся до меня, всего в нескольких шагах от кабинета командующего ВВС Кубы, все было непривычным для моего уха. Я подошел к группе офицеров, бурно выражающих свое негодование.

Куэльяр потерял всякий контроль над собой… Я даже остановился, напуганный выражением его лица. Глаза Куэльяра покраснели и готовы были выйти из орбит. Он яростно жестикулировал кулаками, но больше всего меня поразило его гневное красное лицо. Несколько молодых офицеров пытались успокоить летчика, а один из них, кажется Лаффит, крепко держал его за руку. Куэльяр был охвачен злобой. В нем проснулась дикая ярость. Язык у него заплетался, и слова с усилием слетали с языка.

– Черт подери! Почему подыхать должны только мы? Почему? Почему? А эти продувные бестии… все это поганое старичье устроилось на веранде и спокойно наблюдает, как мы гибнем! Они не несут никакого наказания! Я знал, что все кончится катастрофой, и мы должны…

«Скорее, скорее увести его отсюда, - подумал я. - И заставить замолчать, прежде чем…»

Но было уже поздно… Из-за угла коридора показался длинный красный нос с синими прожилками. Над ним возвышалось помятое, со сломанным козырьком, кепи. Рубаха была наполовину заправлена в широкие армейские брюки. Почти у самого колена болтался пистолет…

Подполковник Катасус услышал шум голосов. На его лице застыло знакомое нам выражение - бесстрастности и ирония. Это была всего лишь маска, за ней скрывался жестокий и холодный человек. И, словно его ничего не касалось, он, ковыряя пальцем в носу, спросил безразличным голосом:

– А… Что здесь происходит?…

При общем молчании раздался нервный голос Гуса:

– Полковник, извините, кажется, на лейтенанта очень сильно подействовала гибель Сардильяса и Гомеса…

Рот полковника растянулся в «отеческой» улыбке.

– Лейтенант, у вас еще маловато жизненного опыта. И со мной такое бывало, когда я только что окончил учебу в Соединенных Штатах.

Он приблизился к Куэльяру и внимательно посмотрел на него. Улыбка на его лице медленно таяла, а глаза приобретали странный блеск.

– Может случиться и так, лейтенант, что погибнут два, три человека… вся ваша эскадрилья. Тогда вы соберете их останки, похороните, а затем отдадите дань хорошему куску мяса на вертеле с холодным пивом. А после… можете залезть в постель со своей девушкой. Вот тогда вы - настоящий офицер! Настоящий боевой летчик!…

Не успел исчезнуть Катасус, как появился полковник Хук с больше обычного взъерошенными пожелтевшими усами. Может быть, он подслушивал, спрятавшись за дверью своего кабинета. Он хитровато посмотрел на нас, провел рукой по угловатым плечам Куэльяра и сказал ему тихим голосом:

– Парни!… Я все слышал… Верите, парни, мне стоит большого труда слышать все и молчать. Но это неправильно. У меня руки связаны. Я прекрасно понимаю, что вы чувствуете. У вас за спиной - большая школа. У них - ничего. Они завидуют вам и боятся вас. Помните, что власть будет у вас в руках, парни. - Он насмешливо подмигнул левым глазом. - Не забывайте этого никогда. Вы гарантия демократии, гарантия нашего будущего.

Последнее время механикам приходилось работать до поздней ночи, и, несмотря на то что не хватало запасных частей, они совершали чудеса… Нет необходимости говорить, насколько важна их работа. Ведь за чью-либо небрежность летчикам иногда приходится расплачиваться жизнью…

Я сидел зажатый в металлической кабине моего «Тандерболта» и безнадежно пытался выяснить, почему контрольный прибор медленно реагирует на изменение шага четырехлопастного винта, который вращался перед моим носом со скоростью 1300 оборотов в минуту.

Ярко светило солнце, ветра совершенно не было. Мы провожали полковника Альфреда Хука, проработавшего на Кубе несколько лет. Его отзывали, чтобы присвоить ему 8вание генерала и назначить заместителем командира крупной базы ВВС в Калифорнии. Ровно через час полковник должен был отплыть в Майами. Командующий ВВС Кубы полковник Табернилья изъявил желание провести в его честь самый большой воздушный парад, который когда-либо проводился в стране. И это несмотря на то, что два дня назад эта затея стоила жизни двум кубинским летчикам. Командующий ВВС приказал: две эскадрильи самолетов должны пройти строем, образуя в небе две буквы, с которых начинаются имя и фамилия Хука. Затея эта была почти безумием, так как большинство летчиков, кроме шести офицеров, еще не овладели достаточными навыками полетов в строю. Один тренировочный полет мы уже провели, он-то и окончился так печально, и вот прошло всего два дня, а нам надо рисковать жизнью, чтобы выполнить прихоть нашего командующего.

Нервы мои были уже на пределе. Я был уверен, что вся эта нелепая затея обречена на провал. Радиосвязь между самолетами была налажена из рук вон плохо, все норовили говорить одновременно. На командно-диспетчерском пункте порядка не было, несмотря на благие намерения сержанта Доминадора. Ко всему прочему, мы фактически не провели никакой подготовительной работы. «Но самое главное, - думал я, начиная выруливать на взлетную полосу, - что нет установленной очередности захода на посадку. Как только мы пройдем над бухтой и развернемся, каждый пойдет на посадку как ему вздумается. В воздухе закрутятся сразу 24 машины, а если учесть, что многие из нас не имеют опыта и впервые участвуют в полете строем… Когда начнется толкотня, каждому захочется опередить соседа при заходе на посадку. Я же наберу высоту шесть тысяч футов, уберу мощность и зависну над аэродромом, пока все не сядут. Я могу висеть почти три часа…»

Мощный четырехлопастный винт вызывал страшную вибрацию капота двигателя. Время от времени я бросал взгляд на приборную доску, меня беспокоила температура масла. Слишком уж долго пришлось гонять двигатель на земле, поэтому стрелка масляного термометра уже пересекла критическую отметку. В голубоватом тумане выхлопных газов передо мной выруливали наши «гробы». Многие машины шли рывками. В шлемофоне то и дело слышались нервные выкрики. Некоторые самолеты неожиданно резко тормозили… И ко всему прочему нас мучила дикая жара!

С четвертой полосы уже взлетели В-26, а на восьмую, самую опасную, только что вырулили несколько «Тандерболтов»…

Наконец мне удалось установить нужный шаг винта. Сквозь плексиглас лобового стекла я увидел, как «Тандерболты» выруливали на старт…

– Диспетчерская! 478-й к взлету готов!…

Среди царящего вокруг хаоса я узнаю голос Сингаго.

– 478-й, взлет разрешаю!

– Понял!

Я вижу, как машина Сингаго медленно начинает разбег. Вот она набирает скорость… После него моя очередь. Мой самолет, попав в струю воздуха от винта стартующего самолета, дрожит, словно бумажный.

Тем временем мотор машины Сингаго натужно ревет - он, видно, здорово поизносился. За самолетом остается длинный черный шлейф дыма. А впереди, как страшное чудовище, высятся корпуса колледжа «Белен»… Сингаго уже набирает высоту. Убирает шасси. Что-то слишком круто он идет. Хочет побыстрее набрать высоту? Черный шлейф словно пристал к его самолету… Неожиданно начинаю понимать, что не может быть столько дыма, не должно быть. Это ненормально!… Но радио молчит. Значит, все в порядке?… Вот он подворачивает влево, будто решил идти к морю… Но что это? Что?… За самолетом тянется густой серо-белый дым, а в наушниках раздается охваченный паникой голос Сингаго:

– Диспетчер! Я 478-й! Я задыхаюсь! Я не выдержу! Горю!…

Я замер, застыл, не в силах шевельнуть даже пальцем. Я не чувствую, где нахожусь, вокруг меня пустота…

С командно-диспетчерского пункта раздается:

– 478-й! Разворачивайтесь, вам разрешена посадка!

Я понимаю, что это только доброта сержанта Доминадора, и проклинаю тех, что играет нашими жизнями, - этих старых батистовцев, которые, рассевшись на веранде, потягивают виски и наблюдают за спектаклем…

А Сингаго один на высоте 300 футов, в объятом пламенем самолете, и никто не может помочь ему. Его самолет медленно разворачивается в сторону моря, и плексигласовый колпак его кабины увеличивается на моих глазах, превращаясь в сверкающую на солнце гигантскую чашу…

Но вот подходит моя очередь.

– Диспетчер, 469-й готов ко взлету!

Наушники молчат. Вокруг меня страшная тишина…

Вдруг раздается голос Вианельо Алакана, летящего на другом «Тандерболте»:

– Диспетчер, я 473-й! Он упал в море…

И снова повисает жуткая тишина. Наконец откуда-то издалека в шлемофонах слышится голос сержанта Доминадора:

– Внимание! Всей эскадрилье! Полет отменяется! Всем заруливать на стоянки!…

«А что же с полковником Хуком? - думаю я. - Наверняка полеживает себе на палубе парома, нежась на ласковом бризе, и, скривив от неудовольствия рот, говорит себе: «Кажется, у моих парней неприятности… Я очень сожалею, что они не полетели в мою честь. Ладно, пора идти в бар выпить рюмку!…»

Время не давало мне передышки. Дни, недели, месяцы проходили, как бы спрессованные полетами. Однажды утром в июне 1955 года в репродукторе системы громкоговорящей связи раздался голос:

– Внимание! Внимание! Командующий военно-воздушными силами вызывает к себе следующих офицеров: лейтенанта Рикардо Родригеса де Кастро, лейтенанта Вирхилио Родршеса Куэльяра и лейтенанта Альваро Прендеса.

Пластиковые жалюзи на окнах были подняты, и черев стекла видны были взлетные полосы, рулежные дорожки, стоянки и вытянутые шеренги бомбардировщиков В-26 и «Тандерболтов».

Мы по очереди представились полковнику. Он оторвал взгляд от бумаг и, слегка улыбнувшись, сказал:

– Командование но договоренности с военно-воздушным атташе Соединенных Штатов решило послать вас на базу Муди в Джорджии, где вы пройдете курсы пилотирования по приборам и станете инструкторами на реактивных машинах. Это решение утверждено генералом Табернильей. - Он снова улыбнулся. - Господа, надеюсь, там вам будет хорошо. Я бывал на этой базе, и у меня остались самые лучшие воспоминания. - Потом он повернулся к Катасусу: - Послушай, я думаю, ты не отказался бы вновь слетать в Муди… Интересно, сумеют ли они на этих курсах добиться таких же успехов, как и ты когда-то… Сейчас вам надлежит отправиться в миссию ВВС Соединенных Штатов, чтобы получить документы, а затем готовиться к отъезду. Улететь вы должны еще до понедельника.

Я оглянулся. Вокруг нас стояли высшие офицеры ВВС Кубы, которые регулярно по утрам собирались у командующего в ожидании приема и наслаждались болтовней на всевозможные темы. Обычно среди них отирались один или два сержанта старой гвардии, непригодные для летной службы по возрасту, чьей главной целью было улыбаться, вставлять в разговор пикантные шутки или рассказывать скабрезные истории.

Мы были в стороне от этого мира, он казался нам далеким, и нас ничто не связывало с ним.

Преподавание на курсах было превосходным. Много приходилось летать по приборам, и в конце стажировки обычный полет стал для меня исключением. На базе мы жили в офицерской казарме и каждый день посещали офицерский клуб, где по средам разыгрывалась лотерея, в которой можно было выиграть все, начиная от часов и кончая автомобилем. Там мы подружились с венесуэльскими летчиками Альваро Брачо, Ривасом и Эдгаром Суаресом.

Вернулись мы на Кубу 12 августа 1955 года, немного отдохнувшие и повысившие свое летное мастерство. Но возвращении командование дало нам недельный отпуск, он пролетел незаметно, и снова начались полеты на развалюхах, и вновь мы стали привыкать к нашим «летающим гробам».

В тот вечер Куэльяр облетывал один «Тандерболт». Лично мне такие полеты были не по душе, но что поделаешь, их надо было выполнять.

Мы сидели в клубе, и стонущий рев мотора буквально сорвал нас с кресел. Мотор ревел явно ненормально, словно агонизирующий зверь. Любой человек, даже если он не летчик, понял бы, что мотор не должен так работать. Пилотируемый Куэльяром «гроб» взлетал и, еле перетянув через крыши столичного района Марьянао (как раз в том месте, где вскоре один из наших летчиков упадет на своем самолете с полной бомбовой нагрузкой прямо на жилые строения), набрал высоту 500 футов, затем развернулся над морем и пошел на посадку.

На следующий день, наблюдая за полетами со стоянки, я разговаривал с нашим пожарником.

– Смотрите, лейтенант, в воздухе снова Куэльяр, - комментировал всезнающий Бомба. - Заходит на посадку нормально, скорость тоже нормальная…

«Осталось несколько метров до земли, и он начнет выравнивать, - подумал я с облегчением. - Слава богу, уже земля… Вчера-то сколько он страху натерпелся».

Приземление было прекрасным, и это доказывали сухие щелчки амортизаторов. Колеса шасси били по выщербленному темному бетону 8-й полосы. Скорость постепенно дадала, и вот машина покатилась медленнее.

Но вдруг у самого пересечения с 4-й полосой, на которой выстроились голубыми шеренгами В-26, самолет Куэльяра, словно его толкнула гигантская невидимая сила, развернулся и, выскочив с полосы на траву, понесся по ней, словно обезумевший бык, прямо на стоянку!… Визжали раскаленные тормозные колодки, испуская белесый дым. Сверкающий диск вращающегося винта напоминал нож… Я со страхом смотрел, как он приближается к самолетам…

Бомба так дернул меня за рубаху, что я потерял равновесие. Он бросился к пожарной машине.

Я не успел ничего сообразить, как «летающий гроб» Куэльяра, будто гигантский, почти девятитонный бильярдный шар, врезался в первый ряд стоящих самолетов. В воздух в облаках пыли в разных направлениях полетели куски плоскостей и металла, срубленные винты… Взревела пожарная сирена, и пенная струя огнетушителя словно стрела вонзилась в огненное месиво…

Я возвратился в здание управления полетами, потрясенный гибелью Куэльяра. Мне казалось, я был на грани безумия… Как все это могло произойти?… Локильо, один из наших летчиков, остановился рядом со мной. Глаза его были широко раскрыты, кулаки крепко сжаты, и он не мог выдавить из себя ни слова… Он не знал тогда, что ему суждено погибнуть через три года в небе над Камагуэем, в боях против повстанцев.

Он барражировал в зоне и получил приказ бомбить повстанческую колонну Камило Сьенфуэгоса, которая передвигалась в сторону города Санта-Клара. Локильо сбросил 250-килограммовую бомбу с большой высоты и на высокой скорости… Такие бомбы изготовлял на базе Колумбия некий инженер-капитан. Это должно было восполнить нехватку бомб в батистовской авиации, но мы знали: ремесленничество этого «умельца» было вызвано единственной целью - угодить Батисте, а также папаше и сынку Табернилья. На остальное инженеру было наплевать, поэтому бомбы и взрыватели к ним были из рук вон плохи… Как только бомба, сброшенная Локильо иа высокой скорости, встретила большое сопротивление воздуха, самодельный взрыватель сработал. Взрыв превратил реактивный самолет и его экипаж в прах…

Прошло несколько месяцев после гибели Куэльяра. Ни в воздухе, ни вокруг нас особых изменений не было. Но вот день 4 апреля 1956 года запомнился мне. Я встретился с Рикардо де Кастро, и он, возбужденный, сообщил мне:

– Арестовали Вильяфанью! Кажется, его схватили здесь, на базе. Говорят, что раскрыт большой заговор, во главе которого полковник Рамон Баркин, а с ним еще майор Борбонет, подполковник Варела Кастро, комендант военного городка лейтенант Фернандес и многие другие.

Борбонет был известен мне как человек порядочный и честный, остальных я знал только в лицо.

Много позже мы узнали, что большинство из заговорщиков не были такими уж ярыми революционерами. Выяснилось, что они хотели захватить власть. Когда в 1958 году я оказался вместе с Борбонетом в тюрьме на острове Пинос, однажды мы разговорились с ним, и я спросил его:

– Незадолго до вашего ареста, когда вы имели мощную поддержку в генеральном штабе и вам оставалось только восстать, почему вы не совершили переворот?

– Потому что всем нам не хватило смелости и решимости.

Это был ответ честного человека.

Начиная примерно с сентября 1956 года наши патрульные полеты участились. Как всегда, нас ни о чем не информировали, а просто приказывали находиться на казарменном положении. Таким образом, наша изоляция от внешнего мира усиливалась.

Перед каждым полетом нас знакомили с документами оперативного отдела, которые составлялись на основании сводок военной разведки о технических характеристиках «некоторых подозрительных судов». Если при патрулировании мы обнаруживали подобное судно, то должны были немедленно сообщать о нем. Патрулирование было круглосуточным и осуществлялось над побережьем всей Кубы, с аэродрома военного городка Колумбия, в городах Камагуэй и Сантьяго-де-Куба.

В эти дни нами была совершена роковая ошибка, стоившая жизни нескольким людям. У северных берегов провинции Пинар-дель-Рио был обнаружен большой катер, похожий на судно, которое Фидель Кастро и его соратники готовили в Мексике: нам уже было вручено описание этого судна.

Патрулировавший пилот сообщил о катере по рации, и операция тут же началась. С нашего аэродрома один за другим беспорядочно взлетали самолеты и шли на цель. Каждый из них был вооружен восемью пулеметами. Они атаковали прыгающий на волнах, неуправляемый катер, у него были, по-видимому, неполадки с мотором, и возвращались на аэродром. К счастью, в этих полетах участвовали старые летчики ВВС, которые стреляли настолько плохо, что не смогли потопить беззащитный катер. Он был изрешечен пулями, и несколько членов его экипажа погибли.

Неожиданно нам стало известно, что на катере плыли не повстанцы, а гондурасцы, которые везли бананы. Но было уже поздно…

Патрулирование на «Тандерболте», созданном специально для полетов на большой высоте, заслуживает отдельного описания.

Бывало, что мы летали на малой высоте в течение трех часов. Естественно, ходить на бреющем на одномоторном самолете далеко от берега не особенно приятно. Нашей задачей было регистрировать каждое подозрительное судно у берегов Кубы. На «Тандерболте» не было радиокомпаса, поэтому, удалившись от берега, можно было быстро потерять ориентировку. Ко всему прочему малейшая неполадка в моторе сразу же вела к гибели самолета и летчика. Кабина была тесной и неудобной, жара в ней стояла адская, поэтому многие в нарушение наставления по производству полетов летали в шортах и брали с собой большую флягу воды.

В те месяцы когда увеличилось число наших вылетов на «гробах», я смог убедиться, что лучшим летчиком, летавшим на этом тяжелом и устаревшем самолете времен второй мировой войны, был лейтенант Вианельо Алакан во прозвищу Моно. В те времена его внешность и характер точно соответствовали типу настоящего военного летчика. Был он небольшого роста, крепкого телосложения, темпераментный и с быстрой реакцией. Он выделывал на «Тандерболте» такое, что многим из нас и во сне не снилось. К тому же на «Тандерболтах» он налетал больше пасов, чем другие.

Он был человек откровенный и молчаливый, если не считать тех моментов, когда он находился среди товарищей, по эскадрилье, а уж стоило зайти разговору о полетах и самолетах, тут он давал волю своим чувствам: жестикулировал, смеялся, громко разговаривал.

В один из обычных дней после полета он пригласил меня к себе домой. Патрулировали мы над провинцией Пинар-дель-Рио: он над северным побережьем, я - над южным. На обратном пути мы встретились над мысом Сал-Антонио и парой вернулись на базу.

В гаванском районе Наутико, вблизи моря, у него был голубенький домик. Пока мы потягивали холодное пиво, его молодая синеглазая жена Вильма готовила нам ужин.

Легкий ветерок, словно вырвавшись из плена предвечерней жары, долетел до веранды, принеся с собой йодистый запах моря. На улицах загорелись первые желтые огоньки электрического освещения. Вианельо развалился в кресле, расслабился после тяжелого, напряженного дня. Неожиданно он поднял голову:

– Альваро, тебе нравится летать на «Тандерболте»?- И многозначительно уставился на меня в ожидании ответа.

Я улыбнулся:

– Я чувствую себя в нем примерно так же, как если бы меня связали по рукам и ногам и положили в гроб.

Он расхохотался и придвинулся ко мне.

– Ты должен представить себе, что этот самолет - твой враг, с которым тебе надо сразиться и победить. Ты должен научиться повелевать им, должен заставить его служить тебе, иначе он станет твоим господином… Надо дать ему понять, что в вашем дуэге главный ты, а не он, иначе тебе крышка. Не спрашивай меня, откуда я эта знаю, но поверь, что это так. Самое главное: не подчиниться ему. Другого пути нет. Альваро, есть два типа военных летчиков: одни летят в бой и побеждают, другие умирают еще до взлета. И это вполне применимо к нашим ежедневным полетам. Ты думаешь, это зависит от мастерства пилота? Нет, все дело в его моральном духе, в его воле.

Я не сводил с него взгляда и внимательно слушал. Он говорил это с искренностью и горячностью. Да, Вианельо был прав, недаром есть старый афоризм: «Сражение выигрывается накануне». Только теперь я по-настоящему понял, какие сила воли, решимость и мужества присущи этому человеку с маленькими добрыми глазами. В нашем прогнившем обществе Вианельо выделялся сваей Моральной чистотой.

Уже стемнело, когда вошла Вильма с подносом, на котором стояли бутылки пива и тарелки с аппетитной закуской.

– Вианельо, - сказала она, усевшись мужу на колени и ласково поглаживая его по волосам, - надо женить Прендеса! - И она засмеялась. - Если он сейчас не сделает этого, то останется холостяком на всю жизнь… Знаешь, Прендес, у нас в Наутико есть такие прелестные девушки!… А ты что молчишь, Виавельо?

Вианельо слегка покраснел:

– Альваро, а ведь Вильма права. Приходи к нам в одно из воскресений, и она наверняка познакомит тебя со своей двоюродной сестрой. Я тебя не уговариваю, но у летчика должна быть такая верная жена, как Вильма…

Он бросил на нее взгляд, полный нежности. Я впервые видел молодую чету, имевшую уже детей и сохранившую такую искреннюю привязанность друг к другу.

Замкнуться в своем маленьком мире, стать равнодушным ко всему, что происходит вокруг? Такой образ жизни, наверное, помог бы решить многие проблемы, которые в последнее время навалились на меня… «Летающий гроб», на котором я каждый день рисковал жизнью, сложное политическое положение в стране, коррупция, пытки арестованных… Надо выкинуть все это из головы! Плевать мне на все! Пусть проваливают к чертям все заботы! Разве я не имею права быть таким же счастливым, как Вианельо? Разве я не молод и не полон сил? Человечество не очень-то озабочено моей персоной, оно продолжает жить так, будто меня и нет вовсе. Может, я ошибаюсь, и счастье - это только призрак, который манит к себе? Но главное, чтобы тебе самому было хорошо, я кедь не собираюсь делать ничего плохого. Буду выполнять приказы, а свою профессию я люблю, и совесть у меня чиста, и даже есть личный кодекс чести. Наслаждаться покоем и быть подальше, подальше от этого истерзанного огнем и слезами, кровоточащего мира… Пока другие страдали, эта семья в своем голубом домике на берегу моря пребывала в счастливом неведении. Мне показалось, что ничто не сможет нарушить эту семейную идиллию…

Было поздно, ночь стояла тихая и безлунная. Только шелест листьев нарушал спокойствие, царившее на слабо освещенных улицах. На небе поблескивали звезды, настроение у меня было поэтическое.

Я попрощался с Вильмой, и Вианельо проводил меня до автомобиля. Мы шли как старые друзья, шутили и посмеивались. Неожиданно он остановился, посмотрел на меая очень внимательно и сказал:

– Не забудь, что в воскресенье ты у нас обедаешь и моя жена познакомит тебя со своей двоюродной сестрой Лилиам. Не ломай себе голову, летчик… Послушай, мне в голову пришла фантастическая мысль… Представь себе: началась война, и мы с тобой очутились в разных лагерях. Я прилетаю сюда из другой страны вместе с врагами Кубы, чтобы атаковать ее, но в воздушном бою ты меня сбиваешь, ибо у тебя есть на это моральное право…

– А я, - прервал я его смеясь, - вдвойне возненавидел бы врага за то, что он заставляет меня убивать моего старого друга, превратившегося в предателя родины…

18 апреля 1961 года, второй день боев на Плайя-Хирон. Прошло пять лет после той встречи в голубом домике.

Вечером мы получаем боевую задачу сбить самолеты наемников, оказавшиеся над нашей территорией.

Бутерброд с колбасой и сыром я проглатываю почти не жуя и запиваю стаканом сока. Приказ есть приказ, и его надо выполнить как можно быстрее. Несколько самолетов наемников атаковали наши наземные части, шедшие в походной колонне, ракетами. У нас значительные потери.

Я вызываю еще двух летчиков - дель Пино и Дугласа. Первый летит на Т-33, а второй на «си-фьюри». Опыта у нас прибавилось, теперь мы можем атаковать в паре и в тройке, применяя тактику истребителей, когда ведущий атакует, а ведомый его прикрывает. Но у нас мало машин, и поэтому, как правило, боевые вылеты мы совершаем в одиночку.

Я командую, и дель Пино запускает мотор. Он пойдет со мной в паре, а Дугласу придется идти одному, потому что ему на своем «си-фьюри» не угнаться за нашими реактивными.

Духота становится невыносимой, я обливаюсь потом. Жара, запах горючего да и сам самолет вызывают во мне чувство настороженности и опасения. Но из оперативного отдела нас торопят.

Мы выруливаем на старт и взлетаем. На разбеге мой ведомый немного опережает меня и приближается ко мне настолько, что я отчетливо вижу его лицо. Я полностью доверяю дель Пино, он прекрасный летчик, отважный, смелый. Шасси и закрылки убраны. Все в порядке, высоту набираем бее помех, мощность 96 процентов.

Мы идем в строю. Оправа от меня дель Пино, чуть поодаль - Дуглас. Высота - 7 тысяч футов, и мы спешим побыстрее встретить бомбардировщики наемников.

– Самолет справа внизу!…

Это голос дель Пино, заметившего два самолета противника. Я смотрю в указанном направлении: два В-26 отбомбились и теперь уходят в сторону моря. Приказываю своим ведомым атаковать второй В-26, а сам иду на ведущего. Возможно, они нас уже заметили. Вот тут я и совершаю свою первую ошибку, решив атаковать его и лоб и забыв, что у него в плоскостях восемь пулеметов. Наверняка летчик обрадовался моему решению. Поскольку вражеский самолет намного ниже моего и впереди, я, чтобы обойти его и зайти в лобовую атаку, начинаю круто пикировать. Маневр удается, и вот уже мы несемся друг на друга с бешеной скоростью. Наши пулеметы начинают строчить почти одновременно. К моему счастью, вражеский пилот берет выше, и золотые нити трассирующих пуль проносятся над моей головой. В самое последнее мгновение я резко отворачиваю вправо, и самолет врага мелькает слева. Отжимаю рычаг управления, и мотор ревет на полной мощности. Правой рукой закладываю машину в крутой левый боевой разворот… Предполагая этим маневром зайти в хвост врагу, я теряю его из виду. Неужели он ушел?… Да, так и есть, он почти у самого моря. Я бросаюсь за ним вдогонку. Расстояние между нами сокращается, а я между тем слышу в наушниках возбужденные голоса других пилотов, которые ведут бой со вторым самолетом врага. Я пытаюсь поймать в прицел хвост «моего» В-26, но тот, пользуясь тем, что радиус разворота у него меньше, чем у меня, начинает маневрировать то влево, то вправо, причем так искусно, что я не в силах поймать его в прицел. Чувствую, что мне трудно тягаться с ним в скорости, к тому же у него большая маневренность. Я делаю вид, что ухожу влево, затем разгоняюсь и делаю боевой разворот вправо. Поймав в прицел убегающего врага, нажимаю на гашетки… Мои пули проходят выше цели. Я снова захожу сбоку и набираю высоту… Начинаю атаку, и, когда мне остается только нажать на гашетки, он резко отворачивает, влево, а я проношусь мимо…

Я в отчаянии… Что-то со мной приключилось: так у плохого школьника вылетает из головы все, чему его обучали в. школе… Еще несколько секунд я прихожу в себя и ив сразу замечаю, что кислородная маска съехала в сторону. Сейчас мне не до нее. «Ну посмотрим, какой ты ас! Я до тебя доберусь». Надо убирать скорость, а то я все время опережаю все его маневры, выполняемые на меньшей скорости. Я готовлюсь к новой атаке, теперь он от меня не уйдет. В-26 идет над морем, курс, кажется, на Гондурас. Наверняка он уверен, что обманул меня или у меня кончились боеприпасы, а может быть, и горючее. Но я вновь догоняю его, захожу на него теперь уже под углом градусов 80 и сразу же ловлю в рамку прицела… Длинная, очень длинная очередь прошивает вражеский самолет от носа до хвостового оперения.

Резко отворачиваю вправо: проношусь мимо вражеского самолета так близко, что вижу даже заклейки на обшивке и лица экипажа. На этом В-26 есть, кажется, воздушные стрелки, я видел трассирующие пули, веером разлетевшиеся от фюзеляжа. Я продолжаю разворот с набором высоты. Враг удаляется от берега, вот бы мне его восемь пулеметов…

Горючее на исходе: мотор работал все время на критической мощности. Между тем В-26, разогнавшись на снижении и чуть ли не прижавшись к воде, пытается уйти от меня. Значит, моя пулеметная очередь не нанесла ему особого вреда… Я делаю новый разворот, чтобы атаковать в последний раз: боеприпасы и горючее на исходе. С чего это В-26 такой живучий? К сожалению, мой Т-33 всего-навсего тренировочный самолет, впервые используемый как боевая машина.

По рации слышны голоса дель Пино и Дугласа, кажется, и их В-26 удирает, им тоже не удалось сбить его. И вот я опять нагоняю моего врага, и наши скорости сравниваются. Знаю, что этого делать не нужно, ведь я сразу же теряю свое главное преимущество - скорость, но ради того, чтобы сбить его, я готов теперь на любой риск. И вот он вновь в рамке прицела. Пожалуй, вражеский пилот измотался не хуже меня. Ближе, еще ближе… Я нажимаю на гашетку и не отпускаю ее до той минуты, пока мне не начинает казаться, что я вот-вот врежусь в хвост врага. Резко отворачиваю вправо и замечаю, как загорается его левый двигатель и разлетается вдребезги колпак кабины стрелка. Патронов у меня больше нет, и кто знает, дотяну ли я по Сан-Антонио?

Левый мотор В-26 уже в черном дыму, и дым тянется за самолетом длинным шлейфом. И вдруг на левой плоскости вспыхивает гигантский огненный шар… Самолет теряет высоту, и в этот момент из под его фюзеляжа с правой стороны, там, где запасной люк, показывается человек и отрывается от самолета. Это второй пилот. Почти сразу же раскрывается парашют. В этот момент бомбардировщик, почти совсем потерявший высоту, объятый пламенем, падает в море… На воде возникает огненное кольцо… В шлемофоне я слышу радостный голос дель Пино: «Ты сбил его, сбил!»

Дель Пино и Дуглас продолжают преследовать врага. А мне нужно поскорее добраться до своего аэродрома: горючего осталось на несколько минут. К тому же этот бой вымотал все мои силы. Но я верю, что дотяну до Сан-Антонио.

Солнце приближается к линии горизонта. Я держусь из последних сил, но счастлив: мои товарищи и я выполнили наш воинский долг. Справа расстилается Гавана, окутанная предвечерней дымкой, солнце сияет всеми цветами радуги, которые четко очертили берега моей свободной родины…

30 сентября 1956 года в Сантьяго-де-Куба вспыхнуло восстание. Это не удалось скрыть даже с помощью строжайшей цензуры печати. Нас всех вызвали в часть. И хотя командование армии старалось принизить значение этого события, мы знали, что повстанцы, сторонники Фиделя Кастро, в течение нескольких часов держали город в своих руках. Целый полк батистовской армии вынужден был отсиживаться в казарме, было сожжено здание городского полицейского управления и захвачено здание морской полиции… Я думал, что началась самая настоящая война, для которой были веские причины. Только сила фактов, реальная жизнь, подсмотренная из моего замкнутого, изолированного мира на базе Колумбия и моя интуиция могли помочь мне найти правильную дорогу.

В Сантьяго-де-Куба были переведены воинские части, среди них и авиационные.

С некоторых пор мне казалось, что в стране что-то должно произойти. Репрессии, преступления и коррупция достигли огромного размаха. Ширилось революционное движение. Мои близкие и некоторые старые друзья хорошо знали о том, что происходит в стране, и держали меня в курсе дела. Они рассказывали мне всю правду, не боясь шныряющих повсюду доносчиков и полицейских.

События следовали одно за другим.

2 декабря 1956 года В-26 и самолеты наблюдения взлетели рано утром. Информация, которую получил штаб ВВС, была довольно запутанной… Доктор Фидель Кастро с небольшой группой повстанцев высадился на юге (провинции Орьеоте, неподалеку от городка Никеро… Власти пытались скрыть это сообщение или по крайней 1мере не придавать ему большого значения. Они явно были обеспокоены происходящими событиями и хотели скрыть их от своих офицеров и солдат.

Капитан Гастон Берналь, который спустя некоторое время принял участие в заговоре во главе с полковником Барканом, рассказывал, что ему вовсе не по душе обстреливать из пулеметов своего В-26 повстанцев, к тому же яхта потоплена и все революционеры, плывшие на ней, погибли, и что к батистовцам уже прибыло подкрепление под командованием некоего капитана Каридада Фернандеса. Кстати, с этим человеком я дважды сталкивался в жизни.

До переворота Батисты 10 марта 1952 года Каридад был сержантом и командовал ротой в школе новобранцев в Сан-Антонио-де-лос-Баньос. Так вот этот сержант, узнав, что я готовлюсь поступать в летное училище, решил превратить мою жизнь в сущий ад. Стоило ему увидеть меня, как на его лице сразу появлялась самодовольная улыбка.

– Послушай, сопляк, - начинал он, - ты сможешь стать курсантом, а пока ты новобранец, и притом поганенький… Беги-ка лучше на тот конец базы, где растут манго, и принеси мне один плод… Но смотри чтобы ни-ни-ни!…

– Слушаюсь, сержант! - всегда сдержанно, как и положено по уставу, отвечал я и бежал за манго. Так продолжалось чуть ли не каждый день, пока однажды вдруг все не прекратилось: то ли плодов не осталось, то ли сержант заболел…

Вторая наша встреча с Каридадом Фернандесом произошла 10 сентября 1957 года. Я был осужден военным трибуналом за участие в заговоре и мятеже, и меня привезли в военную гаванскую тюрьму в крепость Ла-Кабанья, начальником которой был Каридад Фернандес, после переворота 10 марта 1952 года превратившийся в капитана Каридада Фернандеса. Встреча была не из приятных.

Он тотчас же узнал и несколько раз осмотрел меня с ног до головы, иронически улыбнулся и, засовывая руки под ремень, произнес:

– Ну вот, Прендес, мы и свиделись снова. - Он говорил, растягивая слова: - Я из тебя хорошего новобранца сделал, а теперь сделаю образцового заключенного.

В начале января 1959 года подполковник Каридад Фернандес за совершенные преступления против народа и нытаки арестованных был расстрелян в крепости Ла-Кабанья…

13 марта 1957 года было жарко и как-то по-особому сухо: не дул долгожданный, привычный бриз. Особенно страдали те, кто работал целый день на открытых самолетных стоянках.

Полковник Гарсиа Баэс шел мимо нас. Был он бледным, с распушенными вокруг лысины редкими волосами. Он усиленно вытирал пот с лица платком, и мы знали, что он шел в свое любимое укрытие - бар, где прятался всякий раз, когда случалось что-либо из ряда вон выходящее. На этот раз он успел сказать нам:

– Пожалуйста, без болтовни. Они напали на президентский дворец! Уже больше часа там идет бой!… Генерал во дворце… Мы узнали это из радиопередачи…

Прошло немного времени, и весь штаб ВВС и весь личный состав авиачастей на нашей базе уже знали все подробности. Я заступил на дежурство, и все время меня не оставляла мысль, что здесь, в военном городка Колумбия, реакция на события во дворце должна быть злобной: ярость охватит всех наших начальников, все забегают, начнутся словесные перепалки, а может, и паника, как у полковника Гарсии Баэса… Генерал в опасности!

Но в клубе костяшки домино продолжали щелкать по блестящей поверхности столов. У телевизора, в углу, собралась группа офицеров, они смотрели фильм. Как всегда, был переполнен бар. Неожиданно появилась тщедушная фигурка полковника Баэса, который нервно расталкивал всех, кто оказался на его пути. Наконец он добрался до стойки и, не обращая внимания на очередь, обратился к бармену:

– Порцию рома… рюмку… Нет, двойную… Нет, нет, тройную!

В коридорах шло обсуждение происходящих событий, все передавали из уст в уста, что бронетанковый полек не успел подойти ко дворцу президента в нужное время. Некоторые военные говорили, опасливо озираясь по сторонам, что, когда командующий армией генерал Табернилья убедился наконец, что Батиста, целый и невредимый, находится во дворце, он после краткого замешательства приказал танкам идти ко дворцу. И, когда они пришли, все было кончено. Сам Батиста спасся только чудом.

Усадьба «Кукине», принадлежавшая Батисте, была очень пышно обставлена, но, без сомнения, самым ценным в ней была огромная библиотека со столом невиданных размеров из черного дерева, за которым диктатор проводил совещания. На полках стояло множество книг по искусству, философии, науке и технике, но они еще ни разу не были раскрыты, потому что служили в этом доме лишь декорацией. Но была здесь еще одна вещь, которая сразу бросалась в глаза. Это телефон. Обыкновенный телефонный аппарат… из золота - личный подарок президента американской телефонной компании.

Обо всем этом мне рассказывал старый сержант батистовской гвардии.

Однажды в усадьбе «Кукине» состоялась неофициальная встреча. После обильного ужина, на котором присутствовали генерал Табернилья и его сыновья, генерал Батиста и его гости смотрели телевизионную передачу - документальный фильм о каком-то неудавшемся государственном перевороте и о том, как были расстреляны главари мятежа.

– Такой конец ожидает каждого, кто попытается выступить против меня, - громко произнес Батиста, смотря в потолок и словно не замечая ничего вокруг. Затем он повернулся к своим гостям, улыбаясь и недобро щуря блестевшие глаза. - Не так ли, генерал?

Батиста хорошо знал, что командующий армией и его сыновья были бы рады избавиться от него и что старый Табернилья уже побывал в посольстве Соединенных Штатов.

В тот вечер я понял, что высшее командование вооруженных сил стремится прежде всего сохранить свои привилегии и ту обстановку коррупции, которая царила в армии на всех уровнях. Я понял также, что остатки дисциплины, которая еще соблюдалась в армии, постепенно исчезают. Что касается ВВС, то здесь еще существовало понятие о воинском долге. Такая же обстановка сохранялась и в военно-морском флоте.

И еще я понял, что сторонники режима Батисты испытывают страх перед расплатой, которая ждет их за все ими содеянное. Что касается полиции, то она оставалась все той же клоакой, в которой сконцентрировались все пороки нашего общества. Правда, еще существовали извращенные умы, считавшие деятельность полиции нормальным явлением.

Наша армейская, офицерская и сержантская, среда находилась под сильным влиянием старых идей, не отвечающих задачам новой эпохи. Пожалуй, только молодые офицеры, окончившие современные военные училища, могли бы принять новые политические веяния. Косность, ограниченность мышления - вот что отличало кубинских офицеров того времени.