Глава 22. В ТЕНИ ПОДПОЛЬЯ

В один из жарких майских дней 1957 года я навестил свою тетушку, которая жила в гаванском районе Альмендарес. Моя тетушка да Дидель Пино и его семья - вот единственные мои родственники, живущие в старом гаванском доме на 17-й улице. До недавнего времени в этом доме жили лейтенант Рауль Крое Кинтана, которого за участие в заговоре уволили из ВВС, и его родные. Лейтенанта Кроса я хорошо знал.

Выпив за обедом несколько бутылок пива и хорошо поев, я, кажется, перестарался. Разболелась голова, и отяжелел я предостаточно.

Доктор Хорхе Вальдес Миранда, адвокат, недавно закончивший гаванский университет, жених моей двоюродной сестры Хеорхины, внимательно рассматривал меня, сидя напротив. Стоило мне обратить на него внимание, как он тут же отводил взгляд. Эту молчаливую игру мы вели всякий раз, стоило нам встретиться в тетушкином доме, и это меня удивляло. Мне казалось, что доктор Миранда, мой будущий родственник, явно был чем-то обеспокоен и ему хотелось узнать мои мысли. И сестрица моя также смотрела на меня не без интереса. Что-то происходило в этом доме. Я даже чувствовал себя как-то неудобно в тетушкиной гостиной. Разговор между нами шел какой-то бессвязный и неискренний, мы обменивались односложными фразами, которые отскакивали от нас словно шарики. Хорхе попросил еще кофе, и сестра тотчас же пошла на кухню. Он посмотрел на меня пытливым взглядом и проговорил приглушенным голосом:

– Альваро, я давно наблюдаю за тобой, и мне кажется, что ты чем-то озабочен… Что с тобой? Что тебя беспокоит? Обстановка в стране?

Не задумываясь, я почти импульсивно ответил:

– Думаю, что все это отвратительно!

Хорхе наклонился в мою сторону и продолжал:

– Ты знаешь, что в горах Сьерра-Маэстры идет повстанческая борьба против правительства. То же самое и в городах. Практически весь народ против режима… Ты честный и порядочный офицер, что ты думаешь по этому поводу?

– Дело в том… - начал я, обдумывая, как бы ответить ему, но он перебил меня:

– Я знаю, что ты за нас. Я даже знаю, что после переворота 10 марта ты хотел принять участие в движении против Батисты и даже был с теми, кто хотел захватить ваше училище…

Сказав это, он словно выстрелил в меня в упор. Я растерялся, но голова моя лихорадочно заработала. «Значит, лейтенант Крос Кинтана все ему рассказал… - подумал я. - Больше того, они, кажется, единомышленники. Хорхе вот уже несколько месяцев ходит в дом моей двоюродной сестры… Правда, это ровно ничего не значит… Ну а если… если он из военной разведки и просто провоцирует меня?… Осторожно… Осторожно, Прендес. От твоего ответа может зависеть не только твоя карьера, но и жизнь. Очень уж этот сеньор подозрителен… Если он из разведки, я должен сразу же сказать ему, что он ошибся, и немедленно выдать его. Иначе будет поздно. Если я буду молчать или отвечать уклончиво… Я ведь офицер…

Их было множество, этих заговоров среди военных, и правительство всегда было сторонником того, чтобы не посвящать в эти дела посторонних, ибо рано или поздно мы придем к согласию… Однако Хорхе - человек гражданский. Он принадлежит к другому миру, враждебному… Ведь мне всегда так говорили. Но если я о нем сообщу, а он не окажется ни провокатором, ни из военной разведки… Тогда это будет стоить ему жизни. Хотя… Крое Кинтана ему рассказал о заговоре в летном училище последовательно, обо мне. Если это так, значит, Крое ему доверяет».

В моей голове все прокручивалось с лихорадочной быстротой. Его слова были для меня полной неожиданностью, но у меня не оставалось ни малейшего сомнения в том, что ответ может быть только один - «да» или «нет».

Разве меня нужно было убеждать в том, что борьба против Батисты справедлива? Я сам долго и мучительно думал об этом, но на активные действия не мог решиться. Со мной никто не говорил об этом, так почему же я должен доверять этому человеку? Но я понимал, что не хватало какого-то толчка, который заставил бы меня включиться в борьбу, и похоже, что этот разговор здесь, в этот душный вечер, в этой маленькой гостиной, может стать началом моей новой жизни.

Но прежде чем ответить окончательно, я попытался представить себе, о чем думает этот человек, и, еще раз внимательно посмотрев на него, сказал: - Да, это правда. Так было…

Молнией пронеслась в голове вся моя жизнь… Мне показалось, что напряженная обстановка начала разряжаться. Даже в гостиной сделалось светлее, стало легче дышать, несмотря на то что моя рубаха насквозь промокла от пота.

Мы оба облегченно вздохнули и посмотрели друг на друга как люди, связанные общей тайной. Итак, цель была нам ясна, не знали мы только, как добиться этой цели. После недолгого молчания Хорхе сказал:

– У нас к тебе просьба, думаю, ты сможешь нам помочь. Тебе надо получше узнать военных летчиков. Надо обратить особое внимание на тех, кто не приемлет батистовского режима. Затем ты должен с большой осторожностью привлечь этих офицеров в наши ряды. Тебе предстоит организовать группу, которая, подготовившись как следует, сможет выступить в нужный момент. Я не буду говорить о риске, которому ты себя подвергнешь, но знай одно: ты все время будешь находиться на волоске от смерти. И если тебя схватят, мы наверняка ничем не сможем тебе помочь.

– Всем этим руководит Фидель? - спросил я.

– Да, он - лидер всего движения и руководит борьбой из Сьерра-Маэстры. И я хочу, чтобы ты знал, - продолжал он, - что кроме Движения 26 июля есть и другие организации, в которые входят офицеры ВМС, ВВС и полиции. Они борются вместе с нами, хотя в действительности мало кто из них догадывается, что во главе борьбы стоят Фидель и Движение 26 июля. Но некоторые из них, как и ты теперь, знают это. Есть и другие политические силы, которые возглавляют Прио или Аурелиано, они также привлекают на свою сторону офицеров. Ты должен действовать разумно и очень осторожно. Изучай людей, обстановку и только тогда принимай решение. Твоя работа имеет для нас немалое значение, ведь офицеры других родов войск, участники нашего движения, просто настаивают хотя бы на нейтрализации военных летчиков. Если это удастся осуществить, то батистовцы не смогут бомбить позиции повстанческих сил: летать на самолетах будет некому. Но, конечно, было бы еще лучше, если бы ты смог привлечь летчиков к активным действиям как в период подготовки, так и во время самого восстания.

Он говорил тихим голосом, но я чувствовал, как во мне нарастает напряжение, которое с тех пор и на долгое время не оставляло меня ни на минуту.

– Начиная с сегодняшнего дня, - продолжал Хорхе, - мы будем встречаться в разных местах, но здесь - никогда. Запомни: в этом доме еще остались родные бывшего лейтенанта Кроса. Дом этот находится иод наблюдением. Нашей связной будет твоя двоюродная сестра Хеорхина, на ближайших встречах мы обсудим более детально план твоей работы. Если поймешь, что совершил оплошность, сразу же сообщи Хеорхине, и мы примем меры, чтобы выручить тебя. Повторяю, если случится такое, ни секунды не раздумывай, иначе тебя схватят… Ты даже не представляешь, что с тобой тогда сделают. Я знаю, гражданскому лицу участвовать в заговоре против Батисты очень трудно, но кадровому офицеру - труднее вдвойне. Для батистовцев ты будешь как бы вдвойне предателем, и они не преминут жестоко покарать тебя.

Хорхе говорил откровенно и ясно, и я понял, что все это - правда.

В ту ночь у себя в офицерском городке я долго не мог уснуть. Беспокойные мысли захватили меня, и два чувства боролись во мне - удовлетворение и тревога.

У меня выдался свободный день. Я медленно ехал по 23-й улице. Я всегда был противником лихачества за рулем, особенно когда идет дождь. Вода, смешиваясь с пылью, образует на асфальте жирную пленку, что делает его очень скользким, и тогда никакие тормоза не удержат машину.

Проехав бульвар Пасео, я обратил внимание на пешеходов, которые с опаской посматривали на угол. Я повернул голову в ту сторону и не поверил своим глазам: на тротуаре лежал человек в странной, нелепой позе, зажимая в правой вытянутой руке какой-то бесформенный предмет, похожий на самодельную бомбу из тех, что называли «слоновая лапа». Несколько газет прикрывали его тело, но лицо было открыто, и я увидел, что на вид этому человеку не больше восемнадцати…

В немом оцепенении я поехал дальше и, миновав четыре перекрестка, увидел на углу 23-й и улицы «С» такую же картину. Не в силах разглядывать новый труп, я повернул направо у ближайшего угла. Подальше от увиденного! А может, это галлюцинация?… Мне подумалось, что это дурной сон, который пройдет так же, как проходит ночь…

Я попытался сопоставить события, которые происходили вчера, с тем, что мне довелось видеть сегодня своими глазами. И тут я вспомнил, что вчера вечером, когда я сидел на террасе офицерского клуба, из города не менее часа доносились взрывы бомб. Нас всех вызвали на базу и оставили на казарменном положении.

Теперь я ехал по 27-й улице к дому моей тетушки, которая жила на 17-й улице. Тысячи мыслей роились в моей голове, усугубляя и без того отвратительное состояние. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Не очень-то приятно было сознавать, что человеческая жизнь ничего не стоит в нашей стране. У меня перед глазами стояли убитые юноши, которых я только что видел… Слухи о событиях в стране доходили до меня разными путями. Так, я узнал о высадке революционеров с судна «Коринтия» па северном берегу провинции Орьенте и о гибели всех ее участников.

Но были сообщения, которые вселяли надежду, как, например, известие о боях под Уверо в горах Сьерра-Маэстры, в которых, по слухам, победу одержал Фидель Кастро, причем было захвачено в плен много батистовских солдат. И что самое удивительное: ни один из пленных не был убит повстанцами. Говорили, что боевыми действиями руководил сам Фидель Кастро.

Когда я приехал на 17-ю улицу, все уже знали о случившемся на 23-й улице. Невероятно, с какой скоростью слухи разносятся по городу. У всех было скверное настроение, и только старый Фельо, завернувшись, как обычно, в свой длинный домашний халат и погрузившись в кресло-качалку, крутил ручку настройки приемника в поисках последних зарубежных сообщений о событиях в нашей стране.

Ближе к вечеру я решил поехать в отель «Коммодоро», чтобы немного посидеть в баре. Хорошая порция виски подняла бы мое настроение. А затем я отправился бы домой отсыпаться.

Я гнал автомобиль по респектабельной 5-й улице Мирамара, проносясь мимо ухоженных садов и парков. Среди листвы мелькали сверкающие огни фонарей. Когда я повернул на 86-ю улицу, передо мной выросло залитое электрическим светом здание отеля. Казалось, что оно стоит на море. Отдав машину парковщику, я быстро вошел в холл. Звуки моих шагов заглушал огромный зеленый ковер, кругом стояла тишина. Наконец я оказался в баре и рассеянно огляделся. Смех, табачный дым, по-звякивание бокалов, голоса, плывущие над тихой мелодией босановы, исполняемой итальянским ансамблем Франка Лаганы, - все это создавало какое-то особое настроение. Фиолетовый свет, идущий от бара, окрасил лица посетителей экзотическими красками.

– Что угодно сеньору? - спросил бармен, облаченный в безукоризненно белый пиджак.

– Виски с содовой…

Я медленно погрузился в атмосферу бара, кажется, она гипнотизировала меня, успокаивала… Вдруг какая-то невидимая сила выбила из моей руки бокал. Грохот разорвал барабанные перепонки. Горячим воздухом меня отшвырнуло со страшной силой, и показалось, что па меня обрушился потолок… Штукатурка осыпала мне голову, я начал задыхаться… Что это? Землетрясение?…

Рюмки и бокалы с полок и шкафов разлетелись в разные стороны, зеркальная стойка бара превратилась в груду битого стекла…

Наконец до меня дошло - это взрыв, да еще какой!… Началась паника, в темноте люди натыкались друг на друга, толкались, падали, искали спасения. Кто-то истерично кричал, кто-то ругался последними словами. Слышались призывы о помощи… Все рвались к стеклянной двери. Я тоже бросился к выходу, но его загородил какой-то человек, размахивающий пистолетом. Истерично выкрикивая угрозы, он пытался задержать людей… Я вытащил свое офицерское удостоверение и сунул ему под нос. Человек возбужденно крикнул мне:

– Извините, лейтенант. Я из военной разведки… Поскорее уходите! Эти сволочи не уважают даже такие заведения…

На улице мне в лицо ударил свежий ночной воздух, насыщенный запахом моря. Я сел в автомобиль и помчался в военный городок. Быстрая езда и ветер не успокоили меня, возбуждение долго не проходило… Ведь я тоже принадлежал к тем, кто подкладывает бомбы!

Прошло какое-то время. Хорхе назначил мне встречу в кафе здания Радиоцентра, в два часа дня. Сначала я удивился: неужели он не мог встретиться со мной в более тихом и укромном месте?… Однако скоро мне стало ясно, что нелегальные встречи лучше всего устраивать в центре города, в многолюдных местах, где бывают видные политические деятели и даже члены правительства.

В кафе негде было повернуться. В центре зала на диване сидел Хорхе. Увидев меня, он крикнул через головы сидящих:

– Ну, старик, целых полчаса жду тебя!

Я попросил принести пива, и мы с Хорхе начали говорить о всякой всячине, словно два бездельника, проводящие время в ожидании встречи с женщинами. В середине разговора Хорхе, не меняя выражения лица, более тихим голосом проговорил:

– Быстро запоминай, что я скажу. Здание «Одонтолохико», этаж 11, квартира 11 б… Запомнил? - Я утвердительно кивнул, и он продолжал: - Мы сейчас попрощаемся, ты посиди еще минут десять, посмотри, не пойдет ли кто-нибудь за мной. Если все будет в порядке, уходи отсюда и иди туда. Если же за мной будет хвост, все равно уходи, и побыстрее, но по этому адресу не появляйся. Затем будешь ждать, я тебя найду…

Странно, но я был совершенно спокоен. Десять минут ожидания тянулись на удивление долго. Выйдя из кафе, я направился по указанному адресу. Это не очень далеко от кафе… Найдя нужный дом, вошел в холл, поднялся на лифте на одиннадцатый этаж…

Отступать мне было некуда…

Я нажал кнопку, за дверью послышался звонок. Через несколько минут с легким скрипом поднялась бронзовая задвижка глазка на двери. Кто-то внимательно разглядывал меня. Наконец дверь открылась, я увидел Хорхе. Он сказал мне:

– Заходи, я жду очереди, надо что-то с зубом делать…

Следом за ним я вошел во врачебный кабинет. Доктор Марибона, лет тридцати пяти, держал в руках наконечник работающей бормашины. Лицо его было наполовину прикрыто марлевой повязкой, как у хирургов при операции. В кресле сидел пациент, мужчина лет двадцати пяти, с открытым ртом. На меня он посмотрел с нескрываемым недоверием.

– Это тот самый человек, который будет организатором нашего дела среди военных летчиков, - произнес сквозь жужжание бормашины Хорхе.

Доктор продолжал манипулировать наконечником бормашины, изредка бросая на меня взгляды и не забывая при этом подправлять марлю, чтобы она не сползла с его лица. А пациент старался держать рот открытым как можно шире для того, наверное, чтобы изменить черты своего лица… По-видимому, мы все тогда побаивалась друг друга, хотя неизвестно, кто больше.

Я старался говорить как можно короче и дал им понять, что уже кое-что сделал. Что касается метода моей работы, то он был очень прост: в разговоре с летчиками Я использовал общеизвестные оценки политических событий, пытался все время касаться политических тем и обращал особое внимание на реакцию собеседника. Разумеется, открыто я ни о кем пока не разговаривал. Зачем рисковать раньше времени? Кроме того, я очень рассчитывал на тех парней, которые окончили училище на год раньше меня, ведь среди них у меня были друзья. Я знал их ненависть к Батисте. Среди офицеров, окончивших летное училище на год раньше меня, пожалуй, самыми авторитетными были Рауль Крое Кинтана, Митчелл Ябор и Манолито Вильяфанья. Они образовали ядро первого заговора, в результате чего Крос Кинтана был отчислен из ВВС «за служебное несоответствие», а Митчелл арестован. На флоте таким офицером был Гонсало Миранда, а в сухопутных частях - еще несколько офицеров. Некоторые из них заигрывали с Прио и Аурелиано, а также через Манолито Вильяфанью - с полковником Баркином. Когда заговор полковника был раскрыт, Вильяфанья был единственным военным летчиком, попавшим в тюрьму.

Хорхе спросил меня также о некоторых из этих людей, поинтересовался, сколько их и все ли они подготовлены к боевым действиям.

Так в тот июньский вечер 1957 года я практически сделал свой первый шаг в подпольной работе.

Я сидел в баре. Шел уже девятый час вечера. Встреча у зубного врача насторожила меня. Ведь это было только начало… Теперь меня знали еще несколько человек, и эти несколько человек в этот вечер обрели надо мной страшную власть. Они легко могли разрушить все, что стоило мне стольких лет труда и самопожертвования.

Прошел час как я ушел из конспиративной квартиры, но я все никак не мог прийти в себя. Я попросил Бенигио принести мне рюмку рома или что-нибудь на ужин. Из музыкального автомата лилась мелодия оркестра Глена Миллера. В баре никого не было. Неожиданно я почувствовал, как мне в лицо ударил дым сигары, глаза начали слезиться. Я вытащил платок и тут же увидел, как справа от меня выросла высокая тень… Медленно подняв глаза, я увидел широкое лицо с короткими знакомыми усиками… Еще одна тень в мундире выросла рядом со мной, потом еще… и еще… Они окружили меня… Кажется, я страшно побледнел…

– Лейтенант, - послышался голос полковника Табервильи, командующего ВВС, - рюмку коньяка, и выпьем за ваши раздумья. Бенигио!

– Слушаю вас, полковник!

– Рюмку коньяку лейтенанту! Мне не нравится, когда эти мальчишки бывают такими серьезными в восемь часов вечера и с двадцатью песо в кармане. Иренальдо, что ты думаешь об этом джет-пилоте[6]? - И полковник фамильярным жестом взъерошил мне волосы.

– Что же поделать, полковник, - с улыбкой ответил начальник военной разведки Иренальдо.- Три года назад и со мной такого бы не случилось, а теперь вон как эта бабешка в меня вцепилась…

Все вокруг расхохотались. Громче всех смеялся капитан Эрнандес, доверенный человек полковника Табернильи. Несколько дней назад он пригласил меня в бар отеля «Коммодоро» и предложил участвовать в заговоре под руководством генерала Мартина Диаса Тамайо и посетить генерала в его резиденции в крепости Ла-Кабанья. Однако я под благовидным предлогом отказался от этого.

Пока все говорили, я молчал: неожиданное появление полковника со свитой привело меня в замешательство. Я неотступно думал о своих новых друзьях, взвешивал каждое их слово. Мое смущение продолжалось всего пс-сколько секупд, которые показались мне вечностью. Па-конец я взял себя в руки и сказал:

– Полковник, извините. Дело в том, что… Ведь человек не из железа… Сегодня у меня было свидание с одной дамой… а у нее муж… Вы меня понимаете?… Вот сижу я и думаю, а вдруг ее муж хороший человек…

Снова раздался смех, а Иренальдо добавил своим резким голосом:

– Послушай, приятель, рога причиняют боль, когда начинают расти, ну а после - помогают жить!

Караульное помещение находилось в одном из крыльев центрального здания, образующих большой внутренний двор. Из окон офицерского клуба было видно ряды складных стульев, стоящих напротив экрана. Внутри караульного помещения стояли двойные железные койки, а в глубине его виднелась дверь, забранная решеткой, ведущая в тюремную камеру. Справа от входа в караульное помещение находился стол, а вдоль одной из стен стояли серые деревянные козлы с винтовками.

В ту ночь я был дежурным. Сидя на стуле, обитом бычьей шкурой, я держал на коленях автомат. Зеленый пластмассовый шлем сдвинулся мне на самые брови. Па мне были тяжелые ботинки, пистолет и множество ремней, которые каждый раз, когда я начинал клевать посол:, врезались мне в тело, отчего я сразу же выпрямлялся.

Не очень-то удобное это было время и место для горделивых мыслей, которые одолевали меня именно этой ночью. Я перебирал в уме события последнего времени и вновь и вновь думал о том, что мне пришлось пройти нелегкий путь и пережить немало, прежде чем я стал военным летчиком. Не всякому такое по плечу. Но тот, кто добился этой заветной цели, всегда потом гордится своей профессией. Ведь летчики в армии - вроде тех детишек, которых в семье все балуют.

Я вспомнил Сингаго… Я был у него дома накануне того дня, когда он погиб, и его мать приглашала меня обедать. Эта старая добрая итальянка из Палермо, и его отец, и сестра боготворили его, он был любимцем семьи, мальчиком-авиатором… Такой красавчик, а занимался таким опасным делом. Его несчастная мать молилась каждую ночь и никогда не спала спокойно. Быть может, она предчувствовала беду… А Куэльяр, и Сомоано, и де Кастро, и Локильо, и другие… Все мы прошли через одни и те же испытания, вместе летали в Соединенных Штатах, крылом к крылу, и вот теперь я терял их одного за другим.

Как бы они, узнав, что я связал свою судьбу с силами, которые хотят разрушить устои раз и навсегда заведенной армейской машины, отнеслись к этому? Если бы они знали, что я принимаю участие в заговоре против этой самой среды, несправедливой, бесчестной и запятнавшей себя кровью…

Смогли бы они понять меня? Ведь кому-то из них я мог бы показаться предателем, изменником? Боже мой, куда это приведет? Смогу ли я быть достаточно твердым? Ведь мне вовсе не хочется подвергать себя бессмысленному риску… Но надо же наконец кому-то довериться…

Прошло два месяца после нашей встречи с Хорхе. Теперь я чувствовал себя значительно увереннее. Я старался иметь дело главным образом с теми летчиками, которые, как я знал, сочувствовали нашему движению. Я был очень осторожен и вел себя как настоящий психолог, чтобы в разговоре вызвать у собеседника доверие к себе. Обычно я старался направить разговор в необходимое русло, но так, чтобы мой собеседник думал, что инициатива у него в руках. Но наступал момент, когда я должен был открывать свои карты. Риск был очень велик. После долгих откровенных бесед я понял, что могу довериться лейтенанту Лейро, с которым у меня и раньше были теплые отношения. Это был опытный боевой летчик. После него мне удалось завербовать еще несколько человек.

Тогда я и не подозревал, что во многих областях жизни моей родины происходят события, которые готовят и приближают победу революции. Так, уже после ее победы я узнал от товарища Сантиусте, занимающего сейчас высокий пост в ВВС (в те годы он был солдатом-авиамехаником), что в 1956-1957 годах в батистовской авиации уже существовала молодежная организация Народно-социалистической партии, созданная группой солдат.

Однажды вечером, когда мы потягивали кофе, а я, по обыкновению, курил сигару, Сантиусте поведал мне такую историю.

В те страшные дни полиция, следственное бюро, бюро по подавлению коммунистической деятельности и военная разведка зверствовали. Стены старых тюремных камер были обагрены кровью патриотов. Случилось так, что один товарищ не приходил домой несколько дней и не являлся на обычные места обора. Звали его Рубен, и был он секретарем молодежной организации в гаванском районе Марьянао. В семье вначале решили, что Рубен остался у кого-нибудь из друзей.

– Не беспокойся, - говорил отец Рубена своей жене. - Молодежь, у нее свои дела.

Он, старый коммунист, с 27-летним стажем, пытался успокоить жену, хотя сам не находил себе места вот уже два дня. Он понимал, что рано или поздно его сын включится в политическую борьбу, и потому решил, что, не откладывая дела, обратится за помощью к своим товарищам по армии, ибо жизнь сына могла висеть на волоске. С недобрыми предчувствиями старик отправится на поиски Сантиусте, солдата-авиамеханика. Покойный отец Сантиусте, сержант Яйо, был отменным служакой и считался верным батистовцем.

Выслушав его, Сантиусте понял, что надо действовать как можно быстрее и решительнее. Он направился к полковнику Гарсии Баесу.

– Полковник, извините эа беспокойство. Как по-вашему, мы - коммунисты? - обратился к полковнику Сантиусте.

– Черт подери, если вы коммунисты, то я, сам того не ведая, - тоже коммунист, - с улыбкой ответил полковник. - Что случилось, дружище, ведь ты из тех, кому Батиста доверяет.

– Большое спасибо, полковник.

– Ладно, выкладывай, что случилось, приятель, ты что-то посерел. А уж если у негра становится серым лицо, дело неладно…

– Видите ли, у нас есть родственник, которого, кажется, арестовали но недоразумению. Мы искали его по всем полицейским участкам, но нигде не нашли… Полковник, мы боимся, уж не отправили ли его на тот свет… Это мой двоюродный брат Рубен, он только и делает, что швыряет кости или гоняется за негритянками в своем квартале.

Полковник улыбнулся, внимательно посмотрел на Сантиусте. Немного помолчав, снова улыбнулся и ответил:

– Не беспокойся, дружище, я лично займусь этим делом. Не хватало еще, чтобы наши люди попадали в тюрьмы! Но ты отвечаешь за него!

Через два часа полковник позвал Сантиусте и сообщил ему, что его родственник жив и, хотя капитан, начальник полицейского участка, очень разозлился, Сантиусте может поехать за своим двоюродным братом.

Оказалось, что Рубена держали три дня связанным в большой бочке, наполненной водой, которая доходила ему до подбородка. Стоило ему потерять сознание или заснуть, как он тотчас же захлебнулся бы. Рубен не спал трое суток, но выдержал эту пытку. Когда Сантиусте приехал в полицейский участок, капитан окинул его злобным взглядом и сказал:

– Послушай, солдат, я никогда не ошибаюсь. Этот тип - коммунист! Слышишь меня, он - коммунист-подонок! Мне сдается, что и ты заодно с ним… И заруби себе на носу: в следующий раз, когда этот тип попадет в ваши руки, никакие полковники его не спасут. Мы опять засунем его в бочку, но уже вниз головой!

Я ждал отца в ресторане. Это было в конце июля 1957 года. Я ждал его и надеялся, что он расскажет мне про Гуантанамо, мой родной город, в котором отец жил и сейчас. Но больше всего мне хотелось поговорить с ним по душам. Мне так не хватало сейчас моральной поддержки! Но очень скоро я понял, что это уже не тот человек, которого я близко знал всю свою жизнь. Он потолстел, как-то обрюзг. Ходил он теперь медленным, усталым шагом, да и вся его фигура выглядела усталой. Очки его, казалось, висели в воздухе. Говорил он тягучим, грубоватым голосом, наклоняя голову к собеседнику. Отец всегда уважал достоинство другого человека.

Он был из тех стариков, кто носил гуайяберу[7] застегнутой па все пуговицы.

Несмотря на ранний час, ресторан был заполнен посетителями. Отца я встретил радостной улыбкой. Когда мы сели за столик и заказали обед, он спросил:

– Что случилось с тобой? Надеюсь, ты попросил меня приехать в Гавану из Орьенте не только, чтобы пообедать со мной…

Поскольку я уже принял решение, то, не раздумывая долго, выпалил:

– Я участвую в революционном движении! Отец молчал, словно ничего не слышал.

– И это все? - наконец спросил он. - А я думал, что причина твоего вызова будет более таинственной… Что ты хочешь услышать в ответ на это? Хорошо ли ты обдумал свой шаг? Уверен ли, что принял правильное решение? - Он подлил себе вина. - Ты представляешь себе последствия этого шага, ведь ты - армейский офицер?

– Да, отец, я все обдумал и знаю, что это очень рискованно.

– Так в чем же заключается твоя проблема?… Ну, ладно. Ты мне доверяешь, я доверяю тебе… Я тоже с теми, с кем и ты…

Я застыл с поднятой ложкой.

– Ты думаешь, раз ты молодой, то только ты имеешь право принимать участие в революции? Скажу тебе, и член комитета сопротивления Движения 26 июля у нас в Гуантанамо. И я хочу, чтобы ты знал, что я уже не раз попадал в переплет, но меня выручали преклонные годы и моя известность как адвоката. Я продолжаю помогать Движению 26 июля. Никому в голову не придет, что такой старик, как я, может быть революционером. Л ты знаешь, что происходит в нашем городишке? Без убийств и дня не проходит… Недавно убили Ивана, местного руководителя организации. Его труп нашли в канализационной трубе… Убили Карлина, сына, Чано Бергвеса, а также Омара Ранедо. Каждый день в этой проклятой канализационной трубе находят кого-нибудь из убитых… Язык не поворачивается говорить об этом…

Отец рассказал, что однажды ночью у них в организации возникла срочная необходимость достать инструкцию по проведению забастовки, которая готовилась по всей стране. Отец сам вызвался выполнить задание, так как был уверен, что вряд ли кто-нибудь обратит внимание на старика и задержит его. В то время город Гуантанамо был охвачен репрессиями и больше месяца находился на неофициальном осадном положении. К тому же не было электричества, так как патриоты нарушили линию электропередачи. По городу беспрерывно сновали армейские патрули на джипах с пулеметами, и солдаты стреляли в любого, кто появлялся на улице в вечернее и ночное время. Город был наводнен шпиками, которыми руководил лейтенант Вера, за любовь постоянно смотреть в зеркало и причесываться прозванный Зеркальцем. Это был жестокий, бессовестный человек, настоящий убийца. Среди палачей, которые держали в страхе жителей города, отличались сержант Веревочка, которого прозвали так, поскольку он вешал или душил свои жертвы веревкой, сержант Агуэро, лейтенант Мойя, солдаты Иньиго и Фиальо. А среди полицейских прославились своей патологической жестокостью Венеро и Фендо, а также сержант Гранадос.

После победы революции все они были расстреляны.

Отец жил рядом с Карлосом, тоже членом комитета сопротивления. Их дома разделяла всего лишь невысокая стена.

Поздно ночью в домашней одежде отец вышел из дому. Не успел он пройти и пятидесяти метров в направлении к погребку, где он должен был получить инструкцию, как неожиданно послышался шум приближающейся патрульной машины. Еще несколько секунд, и он остановился, ослепленный светом фар. Послышалось щелканье затворов автоматов, и тут же раздался голос Веревочки:

– Доктор, что вы делаете на улице в такой час? Вы что, чокнулись?

Веревочка и его подручные прекрасно знали отца как почтенного доктора права, который не совал своего носа куда не следует. Кроме того, по социальному положению старик был человеком уважаемым: когда-то был судьей, а сейчас - член привилегированного «Ротари-клаба» и президент аристократического «Юнион-клаба».

– А, сержант, как вы поживаете? - Отец подошел к джипу. - Послушайте, сержант, вы должны извинить меня, получилось так, что в доме хоть шаром покати - нечего есть, вот я и решил добраться до погребка и, быть может, купить сгущенного молока… Я понимаю, вы, люди военные, приказы исполняете строго, но, как видите, у меня обстоятельства чрезвычайные… Да, ребята, все дело в этом…

Слова отца не вызвали подозрения у сержанта, и Веревочка отпустил его, но предупредил, чтобы тот был осторожным, когда будет возвращаться домой. Наконец отец добрался до погребка, хозяин которого, Мачин, был тоже участником Движения 26 июля. Отец рассказал ему о встрече с патрулем, и Мачин очень разволновался и даже поначалу отказался выдать отцу инструкцию. Но после долгих уговоров мой старик все-таки получил ее. Они вскрыли одну из балок сгущенки, вылили ее содержимое и засунули туда инструкцию. Затем положили эту банку на самое дно коробки, а сверху отец завалил ее другими байками со сгущенным молоком и отправился в обратный путь. Он с трудом нес тяжеленную ношу, по лицу его катились капли пота… Еще немного, всего один квартал… И снова фары джипа ослепили его, и снова послышался голос сержанта, на этот раз очень недоверчивый и злой:

– Доктор, поставьте коробку на землю и не дотрагивайтесь до нее.

К счастью, проверка ничего не дала, и он отпустил адвоката, правда, пригрозил, чтобы тот больше не попадался ему на дороге, так как он, может случиться, вдруг не узнает его…

Отец рассказал мне и про многие другие случаи из своей конспиративной работы. Например, он помогал транспортировать и устраивать на лечение раненых, при этом он тесно сотрудничал с преданными революции врачами - Гутьерресом Муньисом, Паруасом, Соситой, Креачем. Их всех объединяла связная Ньика Родилес - одна из самых мужественных женщин, которую знал в своей жизни мой отец. Он рассказал мне, как эти люди, вабыв о страхе, привозили раненых повстанцев в больницы и после выздоровления с величайшей осторожностью увозили их. Среди них был и руководитель Движения 26 июля в Гуантанамо Гутьеррес Муньис.

Когда обед подходил к концу, отец сказал мне, что если меня арестуют, то я должен буду всеми возможными способами и как можно скорее сообщить об этом ему в Гуантанамо…

Много времени прошло с тех пор, и вот всего несколько лет назад мне пришлось приехать в родной город, когда отец уже умирал. Я на всю жизнь запомнил его слова, сказанные перед смертью: «Люди моего возраста, сохранившие достоинство, уходят счастливыми…»

Примечания:

6

Пилот реактивного самолета.

7

Рубашка навыпуск, простроченная спереди и сзади, с четырьмя накладными карманами. Очень распространена на Кубе.