Летом 1944 года, разгромив стратегические группировки противника в Белоруссии и западных областях Украины, войска маршала К. К. Рокоссовского и маршала И. С. Конева вышли к Висле и захватили плацдармы на ее западном берегу. 1-й Белорусский фронт закрепился на магнушевском и пулавском, а 1-й Украинский фронт — сандомирском плацдармах.

Подготовка новой грандиозной операции, которая должна была открыть прямую дорогу «в логово фашистского зверя», началась в конце октября. Получив ориентировочные соображения Ставки Верховного Главнокомандования, штабы фронтов приступили к планированию последнего наступления. Специального совещания с командующими, как это практиковалось ранее, не проводилось: маршалов порознь вызывали в Москву, где обсуждались все детали, а задачу им ставил лично Сталин.

На центральный участок советско-германского фронта полноводным потоком хлынули войска, техника, боеприпасы, топливо…

В октябре — декабре из резерва Ставки, из Прибалтики, Венгрии, Карелии в состав двух «главных» фронтов были дополнительно переданы восемь общевойсковых и три танковые армии, пять авиационных корпусов, два артиллерийских корпуса прорыва, большое количество отдельных артиллерийских, авиационных, танковых, самоходно-артиллерийских частей.

В одной из теплушек вместе со своим артполком следовал из Курляндии под Варшаву сержант Н. Н. Никулин: «Это был ералашный переезд. Армия ехала в десятках эшелонов. Танкисты, пехотинцы, артиллеристы. По дороге солдаты меняли у населения барахло на самогон, и пьяные эшелоны с песнями, гиканьем, иногда со стрельбой, перекатывались по территории Польши на запад. На одной станции начальство попробовало запретить продажу самогона. Подъехавшие танкисты развернули башню танка и бабахнули противотанковой болванкой в дом коменданта между этажами. Говорили, что начальник удрал в чем мать родила. После этого все пошло по-старому. Мы встречали Новый год в товарном вагоне на станции Лида. Старший лейтенант Косинов мрачно разбивал кулаком свои часы, а остальные танцевали вокруг раскаленной печки и пели дурными голосами пьяные песни».

Последовали и кадровые перестановки. 16 ноября 1944 года в командование 1-м Белорусским фронтом вступил заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Г. К. Жуков (приказ Ставки № 220263 от 12.11.45). Маршал К. К. Рокоссовский перемещался на 2-й Белорусский фронт и сменял там генерала армии Г. Ф. Захарова. Последнего предполагали сделать заместителем Жукова, но в итоге с понижением отправили в Венгрию, командовать 4-й гвардейской армией.

«Уже был вечер, — вспоминает К. К. Рокоссовский. — Только мы собрались в столовой поужинать, как дежурный офицер доложил, что Ставка вызывает меня к ВЧ. У аппарата был Верховный Главнокомандующий. Он сказал, что я назначаюсь командующим 2-м Белорусским фронтом. Это было столь неожиданно, что я сгоряча тут же спросил его:

— За что такая немилость, что меня с главного направления переводят на второстепенный участок?

Сталин ответил, что я ошибаюсь: тот участок, на который меня переводят, входит в общее западное направление, на котором будут действовать войска трех фронтов — 2-го Белорусского, 1-го Белорусского и 1-го Украинского; успех этой решающей операции будет зависеть от тесного взаимодействия трех фронтов, поэтому на подбор командующих Ставка обратила особое внимание…

Сталин в теплом тоне сообщил, что на 2-й Белорусский фронт возлагается очень ответственная задача, фронт будет усилен дополнительными силами и средствами.

— Если не продвинетесь вы и Конев, то никуда не продвинется и Жуков, — заключил Верховный Главнокомандующий».

Оказывать содействие Жукову — дело, несомненно, важное, но каждый военный понимал, что именно 1-й Белорусский фронт «будет наступать на главном направлении и что действия соседей при всей значимости решаемых задач будут увязываться с действиями фронта, решающего главную задачу». И потому понятна обида Рокоссовского, немедленно уехавшего к новому месту службы без формальной передачи дел, не дождавшись преемника: из политических соображений Константину Константиновичу не позволили освободить Варшаву, из тех же соображений его лишили главного полководческого приза — взятия вражеской столицы. Правда, и Георгий Константинович, по свидетельству личного шофера А. Н. Бучина, в штаб фронта не торопился. Он отправился в армию Чуйкова и три дня обмывал почетное назначение. Лишь утром 19 ноября Жуков ввалился в свой бронированный «Мерседес», нежно обнял персонального водителя и, «невнятно выговаривая слова, сказал: «Сашка, я тебя люблю. Если что, посылай их на…» Я оторопел. Только пролепетал: «Товарищ маршал, не мешайте, угодим в кювет!» Жуков убрал руку и продремал до самого штаба».

Смена руководства в принципе — процесс болезненный. Жукова в Красной Армии знали достаточно хорошо, и в штабе 1-го Белорусского фронта с опаской ожидали прибытия нового командующего.

«К. К. Рокоссовского любили и его непосредственные подчиненные, и солдаты, и офицеры частей, — вспоминает начальник тыла фронта генерал Н. А. Антипенко. — Не раз приходилось слышать вопрос: в чем была причина такого всеобщего хорошего отношения к Рокоссовскому?

Я не претендую на роль беспристрастного биографа и открыто признаюсь в том, что сам привязан к этому человеку, с которым меня связывает почти трехлетняя совместная работа на фронте и который своим личным обаянием, всегда ровным и вежливым обращением, постоянной готовностью помочь в трудную минуту способен был вызвать у каждого подчиненного желание лучше выполнить его приказ и ни в чем не подвести своего командующего… Именно поэтому руководство фронта было так сплочено и спаяно: каждый из нас искренне дорожил авторитетом своего командующего. Рокоссовского на фронте не боялись, его любили. И именно поэтому его указание воспринималось как приказание, которого нельзя не выполнить.

Организуя выполнение приказов Рокоссовского, я меньше всего прибегал в сношениях с подчиненными к формуле «командующий приказал». В этом не было нужды. Достаточно было сказать, что командующий надеется на инициативу и высокую организованность тыловиков…

О Жукове притом же говорили как о человеке с жестким характером и крутым нравом…»

Член Военного совета генерал К. Ф. Телегин, отдавая дань «выдающимся качествам поистине талантливого полководца», отмечал, что стиль работы фронтового управления при Жукове «изменился не в лучшую сторону»:

«К. К. Рокоссовский работал в коллективе и с коллективом. При таком методе отработки задач и управления боевыми действиями каждый чувствовал себя активным и непосредственным участником решения…

Г. К. Жуков был сторонником несколько иной линии. В коллективе, в ближайших помощниках он видел, прежде всего, исполнителей своих нередко в одиночестве выношенных и в одиночестве принятых решений. Попытки обсуждения своих решений, даже на стадии их подготовки, воспринимал крайне настороженно, упрямо замыкался в себе и, если аргументы возражавшего в разговоре начальника трудно было оспорить, подчас парировал обезоруживающей фразой:

— Я уже докладывал Верховному, и он мои соображения одобрил!

Само собой разумеется, что после такого заявления возражения утрачивали смысл».

(Впрочем, напрасно Константин Федорович переживал. Жуков быстро нашел общий язык со своим партийным надзирателем, и зажили они душа в душу. Дружба особенно укрепилась, когда два высокопоставленных мародера дорвались до хранилищ германского Рейхсбанка.)

Ну, хоть бы кто помянул Жукова человеческим добрым словом!

Откроем мемуары генерала армии П. И. Батова, одного из лучших командармов той войны. У него от встречи с «талантливым полководцем» остались самые незабываемые впечатления: «За долгую службу в армии мне никогда не приходилось испытывать такого унижения…»

Генерал армии Г. И. Хетагуров, горячий и бесстрашный осетин, осмелившийся в ответ на жуковскую ругань послать полководца подальше вместе с его «выдающимися качествами», за что с должности начальника штаба 1-й гвардейской армии был понижен до уровня командира дивизии, констатирует: «Непомерно груб, до оскорбления человеческих чувств».

И рядовой связист Николай Лазаренко: «Парадный портрет полководца далеко не всегда соответствовал реалиям военной действительности. Больше всего наши радисты, которые работали на самом «верху», боялись не немецко-фашистских пуль и осколков, а собственного командующего. Дело в том, что Жуков был человеком настроения и потому — очень крут на расправу…

За время войны легендарный полководец около 40 % своих радистов отдал под трибунал. А это равносильно тому, что он расстрелял бы их собственноручно. «Вина» этих рядовых связистов, как правило, заключалась в том, что они не смогли сиюминутно установить связь. А ведь связь могла отсутствовать не только по техническим причинам. Человек с другой стороны провода мог быть просто убитым. Однако Жукова такие «мелочи» вообще не интересовали. Он требовал немедленной связи, а ее отсутствие воспринимал только как неисполнение приказа — и не иначе. Отсюда и псевдоправовая сторона его жестокости — трибунал за невыполнение приказа в военное время. Впрочем, до военно-полевого суда дело часто не доходило. Взбешенный отсутствием связи герой войны мог и собственноручно пристрелить ни в чем не повинного солдата».

И еще множество свидетельств, о том, как вздрогнули на 1-м Белорусском, наслышанные о жуковской крутости и жестокости.

В мемуарах — мнения отцензурированные, но и в самой приглаженной форме они выражают то, о чем прямо заявил после войны маршал С. К. Тимошенко: «Я хорошо знаю Жукова по совместной продолжительной службе и должен откровенно сказать, что тенденция к неограниченной власти и чувство личной непогрешимости у него как бы в крови».

Всеобъемлющую характеристику Жукову дала Екатерина Катукова: «Георгий Константинович был наделен огромной, неограниченной властью. Немногие выдерживают это испытание и остаются людьми. Как только власть приходит к человеку, почему-то он совершенно забывает, кем был раньше.

Я думаю, что зависть, честолюбие, корысть, амбиция, мелкая месть вообще не совместимы с военной профессией. В любом деле слепое пользование властью выдает слабость.

Человек, облеченный государственной властью, не имеет права быть утомленным, раздражительным, скучающим. Он должен дорожить своей независимостью, так как подчиняется только закону. Георгий Константинович же уставал, спешил, раздражался. А как же К. К. Рокоссовский, А. И. Антонов, В. М. Василевский, М. Е. Катуков? Они ведь тоже были наделены властью, тоже несли тяготы войны, но это были совершенно другие люди, совсем не похожие на Г. К. Жукова.

Георгий Константинович свыкся с властью, врученной ему законом, и уже никого не боялся и не уважал. Один только И. В. Сталин мог его остановить. Это была ошибка Георгия Константиновича, за которую он позже дорого заплатил.

Постепенно Г. К. Жуков терял себя, запутывался. Славы много, но хочется еще большего.

Что больше всего необходимо полководцу как человеку, в руках которого жизни сотен, тысяч людей? Ему доверены эти жизни, и он ответствен за них перед страной, перед будущим, перед Историей. Как не согнуться, как устоять под таким бременем? Необходимо быть стойким, от многого отказаться и главное условие — победить себя. Властью необходимо пользоваться осторожно, обращаться с людьми лучше, чем они заслуживают, и понимать, что все хорошее создается народом.

Никто не спорит о волевых качествах и способностях маршала Г. К. Жукова. Этого у него не отнимешь. Талант был большой, но характер и воспитание Георгия Константиновича оставляли желать лучшего. Если он хотел добиться чего-нибудь — шел напролом.

Г. К. Жуков был небольшого роста, коренастый, полноват. Черты лица резкие и суровые. Разговаривал отрывисто, редко смеялся. Матерился изощренно — художественно (и этого тоже от него не отнимешь). Маршал считал, что такое обращение с подчиненными поднимает его авторитет. Георгий Константинович был жесток и легко впадал в состояние гнева. А гнев, как известно, плохой советчик. Не зря в народе говорят: ничего нельзя начинать во гневе и человеку раздраженному полезно сосчитать до ста, прежде чем говорить, решать или действовать. К сожалению, маршал Жуков не делал этого и часто в гневе принимал решения, которые были не всегда справедливы».

Если фамилию Жуков поменять на абстрактного Иванова, то любой, ознакомившийся с такой характеристикой, скажет, что Иванов — самовлюбленный хам, жестокий самодур и не очень умный человек. С трудом верится, что все эти качества совмещались с «большим талантом».

Чтобы полнее ощущать собственное величие, Жуков предпочитал общество лизоблюдов, которые и составляли его ближнее окружение: «Георгий Константинович строил свои отношения с людьми в зависимости от того, испытывают они к нему уважение или нет. Любил беспрекословное выполнение распоряжений. Если этого не было, он становился придирчивым и относился к непокорным с презрением. Г. К. Жуков любил накричать, не разобравшись, на первого попавшегося ему на глаза и под руку. Вежливостью и терпеливостью не отличался. Все старались уйти от гнева Г. К. Жукова. Он редко бывал доволен, почти всегда резок и груб… Когда приезжал маршал Жуков, подхалимы и в глаза заглядывают, и вперед забегают — только бы руку лизнуть и хвостиком вильнуть».

Танцор и комик Борис Сичкин неоднократно обслуживал — так это тогда называлось — маршальские банкеты: «В резиденции маршала обслуживающий персонал состоял из лиц мужского пола в чине не ниже генерал-майора. Они были откровенными холуями: чистили маршалу сапоги, накрывали на стол и убирали со стола. Словом, походили на услужливых собак. Когда они выслушивали распоряжения маршала, то сгибались до полу. Противно было смотреть на этих людей, потерявших к себе всякое уважение. Я уверен, что если бы они вели себя с достоинством, то маршал бы их уважал».

Но в том-то и дело, что не способен был Георгий Константинович кого-либо уважать.

Кадровым переменам, кроме, естественно, самого Жукова, устроившего по этому поводу банкет с песнями и плясками, обрадовались, пожалуй, только в штабе 2-го Белорусского фронта.

Одновременно Сталин упразднил институт представителей Ставки ВКГ, возложив задачу координирования действий фронтов на Берлинском направлении на себя, в Прибалтике — на маршала А. C. Василевского, в Чехословакии и Венгрии — на маршала С. К. Тимошенко.

28 и 25 ноября из Москвы последовали директивы на проведение наступательных операций командующим 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, 30 ноября — командующему 2-м Украинским фронтом, 3 декабря — командующим 3-м и 2-м Белорусскими фронтами. Дел было невпроворот, твердых сроков начала операций Верховным названо не было, однако, по свидетельствам генерала Н. А. Антипенко и ЧВС 5-й ударной армии генерала Ф. Е. Бокова, всю подготовку требовалось завершить не позднее 10 января 1945 года.

В соответствии с общим замыслом войска 1-го Белорусского фронта (47-я, 61-я, 3-я, 5-я ударные, 8-я гвардейская, 69-я, 33-я общевойсковые, 2-я и 1-я гвардейские танковые, 16-я воздушная армия, 1-я армия Войска Польского, 11-й и 9-й танковые, 2-й и 7-й гвардейские кавалерийские корпуса — всего 68 стрелковых и 6 кавалерийских дивизий, 5 танковых и 2 механизированных корпуса, 5 отдельных танковых, 2 самоходно-артиллерийские, 1 кавалерийская бригада, 2 укрепрайона — и много чего еще, вроде 4-го и 6-го артиллерийских корпусов и шести отдельных артиллерийских дивизий прорыва, штурмовых инженерно-саперных бригад, отдельных огнеметных батальонов и прочее) должны были разгромить варшавско-радомскую группировку противника и, продвинувшись на 150–180 километров в глубину, не позднее 11–12-го дня наступления овладеть рубежом Петрувек, Жихлин, Лодзь. В дальнейшем предстояло развивать успех в общем направлении на Познань.

Войскам 1-го Украинского фронта (6, 13, 52-я, 5-я гвардейская, 60-я, 59-я, 3-я гвардейская, 21-я общевойсковая, 4-я и 3-я гвардейская танковые, 2-я воздушная армии, 25-й, 31-й, 4-й гвардейский танковый, 7-й гвардейский механизированный, 1-й гвардейский кавалерийский корпуса — 66 стрелковых, 3 кавалерийские дивизии, 6 танковых и 3 механизированных корпуса, 3 отдельных танковых и 3 самоходно-артиллерийские бригады, 1 укрепрайон, 7-й и 10-й артиллерийские корпуса, 5 артиллерийских дивизий прорыва) предписывалось во взаимодействии с Белорусским фронтом разгромить кельце-радомскую группировку врага и, преодолев 120–150 километров, на 10–11-й день операции овладеть рубежом Пётркув, Ченстохова, Бохня; в дальнейшем — наступать в общем направлении на Бреслау.

Маршал Жуков собирался крушить оборону противника по трем направлениям. Главный удар намечалось нанести на Кутно, Познань с магнушевского плацдарма (45 километров по фронту и 18 километров в глубину). Здесь 61-я, 5-я ударная и 8-я гвардейская армии должны были прорвать вражеские позиции на 17-километровом участке и обеспечить «чистый» ввод в сражение двух танковых армий и 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Для наращивания усилий предназначалась 3-я ударная армия, находившая во втором эшелоне фронта.

Второй удар планировалось нанести с пулавского плацдарма (30 километров по фронту и 10 километров в глубину) в направлении Радом, Лодзь. Оборону противника на 13-километровом участке прорывали 69-я и 33-я армии, усиленные 11-ми 9-м танковыми корпусами. На 12-й день операции 69-я армия генерал-полковника В. Я. Колпакчи должна была овладеть городом Лодзь и выйти на рубеж Згеж, Пабьянице. 33-я армия генерал-полковника В. Д. Цветаева основными силами нацеливалась на Шидловец с тем, чтобы во взаимодействии с войсками 1-го Украинского фронта окружить и уничтожить островецко-опатувскую группировку противника. На третий день операции планировалось ввести в дело 7-й гвардейский кавалерийский корпус.

Уничтожение варшавской группировки возлагалось на три общевойсковые и одну танковую армии. 47-я армия генерал-майора Ф. И. Перхоровича получила задачу перейти в наступление на второй день операции, прорвать немецкую оборону на 4-километровом участке севернее Варшавы, ликвидировать вражеский плацдарм в междуречье Вислы и Западного Буга, форсировать Вислу юго-восточнее Модлина и развивать наступление на Лешно в обход столицы Польши с северо-запада. Войска 61-й армии генерал-полковника П. А. Белова и 2-й гвардейской танковой армии генерал-полковника С. И. Богданова огибали Варшаву с юго-запада и запада. Задача непосредственного освобождения города возлагалась на 1-ю армию Войска Польского — по плану она переходила в наступление на четвертый день, используя успех «Советов».

Кроме того, в разгроме варшавской группировки должна была принять участие левофланговая 70-я армия 2-го Белорусского фронта, которой ставилась задача нанести удар в обход Модлина и быть в готовности форсировать Вислу.

Маршал Конев решил нанести один мощный удар с сандомирского плацдарма (70 километров по фронту и 50 километров в глубину) в направлении Хмельник, Радомско. Прорыв обороны предусматривалось осуществить на одном участке ищриной 39 километров войсками 13-й, 52-й, 5-й гвардейской армий. Последней придавались 4-й гвардейский и 31-й Танковые корпуса. Для развития наступления планировалось в первый день вести в сражение 4-ю и 3-ю гвардейскую танковые армии с задачей к исходу третьего дня операции выйти на реку Пилица и захватить на ней переправы. Иван Степанович в вопросе применения танковых войск имел собственное мнение и «чистые прорывы» не признавал принципиально: «Иметь такую технику и не использовать всю силу ее удара, огня и маневра, а планировать прорывы так, как это делалось в Первую мировую войну, держа танки в бездействии, покуда пехота прогрызет оборону противника насквозь, — всегда мне представлялось ошибочным».

Действительно, советские танковые армии «однородного состава» образца 1944 года представляли собой внушительную силу: «По сравнению с танковыми армиями смешанного состава армии однородного состава обладали большей ударной силой и огневой мощью, а также мобильностью из-за отсутствия немоторизованных соединений. Значительно возросли и возможности по обеспечению боевых действий. Наличие отдельных танковых и самоходно-артиллерийских бригад позволяло иметь сильный подвижный танковый резерв либо при необходимости быстро выделять передовой отряд. Боевые соединения и части армии, имея на вооружении танки, самоходно-артиллерийские установки, артиллерию, в том числе зенитную и артиллерийскую, стрелково-пулеметное вооружение, могли наносить поражения крупным танковым группировкам противника в составе до танкового корпуса».

Например, в 3-ю гвардейскую танковую армию, которой командовал генерал-полковник П. С. Рыбалко, входили 6-й и 7-й гвардейские танковые корпуса, 9-й механизированный корпус, 199-я легкая артиллерийская бригада, 57-й гвардейский отдельный тяжелый танковый полк, 16-я самоходная артбригада, 50-й отдельный мотоциклетный полк, 19-я моторизованная инженерная бригада, 91-й гвардейский минометный полк, 77-й автотранспортный полк и другие части. На период операции армии были приданы артдивизионы 145-й и 194-й пушечных бригад РГК, 90-й инженерно-танковый полк, 207-й отдельный моторизованный инженерный батальон, 79-й штурмовой инженерно-саперный батальон и взвод собак-миноискателей. Всего армия имела 55 600 человек личного состава, 640 новеньких танков Т-34/85, 22 танка-тральщика на базе Т-34/76, 21 танк ИС-2, 63 тяжелых самохода ИСУ-122,63 средних СУ-85,63 легких СУ-76,49 легких СУ-57-И, 60 зенитных самоходных установок М-17, 20 пушек-гаубиц калибра 152 мм, 20 «стомиллиметровок» типа БС-3, 222 трехдюймовые пушки ЗИС-3,84 орудия ЗИС-2 калибра 57 мм, 48 реактивных установок М-13, 364 полковых и батальонных миномета, 79 зенитных пушек и 161 зенитный пулемет ДШК, 5496 грузовых, легковых и специальных автомашин.

Основу ударной мощи 4-й танковой армии генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко составляли два корпуса — 10-й гвардейский танковый и 6-й гвардейский механизированный, плюс 93-я отдельная танковая, 22-я самоходно-артиллерийская бригады и 3 отдельных танковых и 2 самоходно-артиллерийских полка, потому боевых машин было чуть меньше — 750 единиц.

Обеспечение правого фланга ударной группировки 1-го Украинского фронта возлагалось на сформированную в третий раз 6-ю армию генерал-лейтенанта В. А. Глуздовского, усиленную 42-й моторизованной инженерной бригадой, и 3-ю гвардейскую армию генерал-полковника В. Н. Гордова с приданным ей 25-м танковым корпусом. Левый фланг прикрывали войска 60-й армии генерал-полковника П. А. Курочкина, получившие задачу основными силами прорвать оборону на участке шириной 3 километра и наступать на Краков вдоль левого берега Вислы. Прибывшую с Ленинградского фронта и находившуюся во втором эшелоне 59-ю армию генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова намечалось ввести в сражение с рубежа реки Нида на второй день операции. Во взаимодействии с 60-й армией и войсками 4-го Украинского фронта она должна была освободить Краков. Также во втором эшелоне находилась 21-я армия генерал-полковника Д. Н. Гусева, переданная из состава 3-го Белорусского фронта и предназначавшаяся для развития наступления в направлении на Бреслау. В резерве фронта оставались 1-й гвардейский кавалерийский и 7-й гвардейский механизированный корпуса.

Таким образом, командующие намеревались мощными ударами взломать оборону противника на всю глубину, рассечь его силы на отдельные группы и уничтожить по частям. Танковые армии и подвижные группы, «уничтожая отходящего противника и подходящие резервы», должны были стремительным продвижением упредить немцев и не допустить занятия ими тыловых оборонительных рубежей (что могло привести к затяжным и кровопролитным боям). Воздушные армии массированными ударами штурмовой и бомбардировочной авиации должны были содействовать наземным войскам в прорыве вражеской обороны, обеспечении ввода танковых армий и корпусов, поддержки их действий в оперативной глубине, а также громить резервы и отступающие войска противника. Советское преимущество в количестве самолетов было десятикратным. В состав 16-й воздушной армии генерал-полковника С. И. Руденко входило 6 авиационных корпусов, 14 отдельных дивизий и полков. На их вооружении находилось 2459 самолетов, в том числе 1116 истребителей, 504 бомбардировщика, 710 штурмовиков. Кроме того, 1-ю армию Войска Польского поддерживала 4-я смешанная авиадивизия, имевшая 90 самолетов. В воздушной армии генерал-полковника С. А. Красовского число боевых машин было доведено до 2588.

Оба плана были утверждены Ставкой 29 декабря 1944 года. Персонально Коневу было указано, во-первых, на необходимость избежать затяжных боев в Верхне-Силезском промышленном районе, дабы не допустить разрушения многочисленных заводов и шахт, которые должны были отойти Польше, во-вторых, на то, что вводить танковые армии в прорыв в первый день наступления все-таки «не обязательно».

К началу наступления в составе 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов наличествовало 2,2 миллиона человек (причем в краткой истории ВОВ отмечается, что численность войск указана «без учета тыловых частей и учреждений»), 33 500 орудий и минометов, свыше 7000 танков и САУ, 5000 боевых самолетов. Жуков и Конев собрали под своим командованием треть личного состава действующей армии, треть артиллерии и авиации, более половины танков и самоходно-артиллерийских установок, в общем, как выразился один из маршалов, «мощь была большая».

Что мог противопоставить этой мощи генерал-полковник Йозеф Харпе, командовавший группой армий «А», которая удерживала 700-километровую линию от устья реки Западный Буг до города Ясло?

В ходе четырехмесячной оперативной паузы немцами было подготовлено пять полевых оборонительных рубежей общей глубиной 150–300 километров, прикрывающих подходы к долговременной оборонительной полосе, построенной еще до войны на западном берегу реки Одер, — линии «Д».

Первый рубеж обороны — главная оборонительная полоса — проходил по западному берегу Вислы и состоял из двух-трех линий траншей, оборудованных большим количеством пулеметных, минометных и артиллерийских позиций, наблюдательных пунктов и убежищ. Основные силы оборонявшихся войск были сосредоточены во второй траншее, удаленной от первой на 2–3 километра. Смысл состоял в том, чтобы в случае начала советского наступления по ходам сообщения отвести пехоту из-под удара артиллерии и принять бой именно во второй траншее. В соответствии с этим основная масса инженерных заграждений концентрировалась между первой и второй траншеями, причем нередко дно и бруствер первой траншеи заранее минировались.

Вторая полоса обороны, которую должны были занимать резервы, находилась в 15–20 километрах от переднего края и состояла из двух-трех линий сплошных траншей и опорных пунктов. Особенностью тыловых рубежей являлось наличие противотанковых рвов, расположенных в глубине обороны за траншеями. Это новинка была особо отмечена советским командованием:

«Принцип создания противотанкового рва не перед передним краем, а в глубине оборонительной полосы встречается впервые. Как известно, предназначением противотанкового рва перед передним краем было не допустить танки наступающего в оборонительную полосу и уничтожить их перед передним краем. Немцы, как видно, учли опыт, что обороняющемуся этого достигнуть очень редко удается: наши танкисты обычно при помощи саперов и пехоты проделывали проходы через противотанковые рвы, без больших потерь преодолевали их и врывались в оборонительную полосу противника. Перенос противотанкового рва в глубину обороны таит в себе расчет на то, чтобы, отрезав от танков наступающего следующую за ним пехоту, уничтожить танки в глубине первой оборонительной полосы, не пустив их дальше противотанкового рва».

Для повышения устойчивости обороны широко использовались водные преграды — реки Висла, Бзура, Равка, Радомка, Нида, Пилица, Варта, Обра и другие. В систему рубежей включались подготовленные к длительной обороне города, такие, как Модлин, Варшава, Радом, Кельце, Краков, Лодзь, Быдгощ, Познань, представлявшие собой мощные опорные пункты и узлы сопротивления. Особые надежды германское командование возлагало на Померанский вал и Мезеритцкий укрепленный район, протянувшиеся вдоль польско-германской границы.

Разных рубежей, полос и «валов» немцы понастроили достаточно, не разрешалась только одна проблема — в укреплениях не было солдат. Растаскивание войск на Запад для проведения Арденнской операции и на защиту Венгрии, куда из-под Варшавы ушел 4-й танковый корпус СС, привело к существенному ослаблению центрального участка советско-германского фронта.

В группу армий «А» входили 9-я, 4-я танковая и 17-я армии, в составе которых насчитывалось 30 дивизий (учитывая охранные), 2 бригады и до 50 отдельных батальонов, составлявших гарнизоны в городах Польши, — все вместе 400 тысяч солдат и офицеров, около 5000 орудий и минометов, 870 танков и штурмовых орудий, 364 боевых самолета 6-го воздушного флота (в их числе 150 истребителей и 100 разведчиков). Была еще армейская группа «Хайнрици», но против нее отнюдь не бездействовал 4-й Украинский фронт.

Разумеется, особенно плотно немцы блокировали захваченные советскими войсками плацдармы. Если в среднем во всей полосе группы армий «А» пехотная дивизия оборонялась на фронте 15–20 километров, то по периметру плацдармов плотность возрастала до одной пехотной дивизии на 5–10 километров фронта.

Против войск 1-го Украинского фронта действовали 19дивизий из состава 4-й танковой и 17-й полевой армий (257 тысяч человек, 540 танков и САУ, 2700 орудий и минометов), причем десять из них «стерегли» сандомирский плацдарм. Первый рубеж обороны занимали 68, 72, 88, 168, 291, 304, 342-я пехотные дивизии. Численность личного состава в них достигала 6–8 тысяч человек. Позади главной оборонительной полосы располагались оперативные резервы — 24-й танковый корпус, в состав которого входили 16-я, 17-я танковые, 20-я танко-гренадерская дивизия — 374 танка и штурмовых орудия. В глубине находились 602-я и 603-я охранные дивизии, запасные полки и отдельные батальоны.

Аналогично строились боевые порядки в полосе 9-й армии генерала танковых войск барона фон Лютвица, которая должна была остановить и обескровить наступление 1-го Белорусского фронта. Там в резерве находился 40-й танковый корпус — 25-я, 19-я танковые, 10-я танко-гренадерская дивизии.

Советское командование намеревалось сокрушить немецкую оборону артиллерийским ударом небывалой мощности, массированным применением бронетехники, авиации и инженерных войск. На участках прорыва 1-го Белорусского фронта плотность артиллерии была доведена до 300–310 стволов на один километр, на 1-м Украинском — 230–250 орудий и минометов (не считая танковых и орудий прямой наводки). Артиллерийскую подготовку было решено сократить по времени, но спланировать ее так, чтобы подавить всю тактическую зону обороны противника и накрыть его ближайшие резервы. В 1-м Белорусском фронте предусматривался получасовой огневой налет перед атакой передовых батальонов, а затем поддержка их огневым валом. Если передовые батальоны не достигнут намеченной цели, предполагалась 70-минутная артподготовка. В 1-м Украинском фронте она планировалась продолжительностью 107 минут. За 45 минут до ее окончания намечались действия взводов демонстрации атаки, а за 15 минут следовал последний огневой налет.

Для непосредственной поддержки стрелковых соединений Г. К. Жуков выделил 1488 из 3712 танков и самоходных установок (в одной только 8-й гвардейской армии имелось 7 самоходных и 5 танковых полков), И. С. Конев — 820 бронеединиц из имевшихся в наличии 3648. Кроме того, на километр прорыва приходилось от 13 до 17 инженерных рот.

Против каждой немецкой дивизии маршал Конев выставил по армии с парой танковых корпусов, построенных в два, а то и в три эшелона. К примеру, 52-й армии генерал-полковника К. А. Коротеева (48, 73, 78-й стрелковые корпуса), усиленной артиллерийским корпусом прорыва (это две артиллерийские дивизии, около 1000 орудий, минометов и пусковых установок реактивной артиллерии), истребительно-противотанковой и самоходно-артиллерийской бригадами, отдельными танковыми полками, штурмовыми и огнеметными батальонами 23-й моторизованной инженерно-саперной бригады, противостояла 68-я пехотная дививия, силы которой оценивались в 8 тысяч человек при 120 орудиях.

В ходе подготовки операции тщательно изучались противостоящая вражеская группировка и характер инженерного оборудования ее обороны, осуществлялось доукомплектование частей людьми и боевой техникой, совершенствовалось боевое мастерство войск и штабов, проводилось инженерное оборудование плацдармов для развертывания на них ударных группировок, накапливались запасы материальных средств.

Прошли времена, когда «иваны» шли в бой без разведки, а приказы на наступление отдавались без знания обстановки и безотносительно к намерениям противника.

Сотни наблюдателей круглосуточно изучали передний край, засекали оборонительные объекты, перемещения немецких войск, фиксировали малейшие изменения «в пейзаже». Командующие и командиры всех степеней, отбросив доктринерские представления о «высоком оперативном искусстве» и надев солдатские гимнастерки, на брюхе обследовали передний край, проводя рекогносцировки. В немецкий тыл уходили и забрасывались по воздуху разведгруппы. Широко применялись ночные поиски, засады, подслушивание, разведка боем. Но наиболее достоверные сведения давала аэрофотосъемка.

«Прочно удерживая господство в воздухе, — пишет С. И. Руденко, — мы вели постоянную и целеустремленную разведку. Ни в одной операции до этого она не была поставлена так, я бы сказал, фундаментально… Методично, километр за километром, экипажи фотографировали территорию, на которой предстояло вести наступательные действия. Достаточно сказать, что на пленке была запечатлена площадь 109 200 квадратных километров. Нам удалось трижды сфотографировать вражеские позиции в плане на глубину 4–8 километров. Вокруг Магнушева и Пулавы траншеи и укрепления зафиксировали четыре раза, причем на этих, главных для нас, направлениях съемка велась на глубину 25–40 километров. Все это позволило вскрыть ряд промежуточных оборонительных рубежей и шесть мощных противотанковых рвов протяженностью от 20 до 60 километров».

В штабах фронтов и армий проводились игры на картах, в корпусах и дивизиях — сборы с командирами частей и подразделений, в частях — тактические учения с боевой стрельбой. Особо тщательно готовились штурмовые батальоны и передовые отряды.

Инженерные войска проделали огромную работу по строительству дорог и колонных путей, оборудованию исходных районов и переправ через Вислу. На сандомирском плацдарме было отрыто полторы тысячи километров траншей и ходов сообщения, построено 1160 командных и наблюдательных пунктов, подготовлено 11 000 артиллерийских и минометных позиций, проложено заново и приведено в порядок больше 2000 километров автомобильных дорог в расчете на то, чтобы к началу наступления на каждую дивизию и каждую танковую бригаду имелось по две дороги. В полосе 1-го Украинского фронта саперы навели через Вислу 13 мостов и организовали три паромные переправы большой грузоподъемности, 13 мостов построили и на 1-м Белорусском. Для отражения возможных контрударов врага создавались подвижные отряды заграждения, группы истребителей танков.

Поистине титанический труд потребовался для накопления фантастического количества материальных запасов. Один боекомплект трехкорпусной танковой армии весил 2385 тонн, одна заправка горючим — 985 тонн, суточная дача продовольствия — 100 тонн. Боекомплект фронта «тянул» на 40 тысяч тонн, а одна суточная «пайка» фуража и продовольствия — около 5000 тонн. Перед операцией на двух фронтах накопили по 3–4 боекомплекта снарядов и мин всех калибров (около 9 миллионов выстрелов), 4–5 заправок автобензина и дизельного топлива, 9–14 заправок авиационного топлива, продовольствия — на 30–50 суток. По железным дорогам, которые на основных направлениях пришлось перешивать с европейской на союзную колею, было подвезено 133 тысячи вагонов с войсками и материальными средствами. Все это тыловым службам приходилось разгружать, перевозить в исходные районы, складировать, закапывать в землю, маскировать.

Скрытности, маскировке и дезинформации противника относительно своих сил и намерений придавалось первостепенное значение. Передвижения проводились только в ночное время, к утру все замирало. К танкам и машинам привязывали ели, заметавшие следы на снегу. Все подразделения были обеспечены маскировочными зимними сетями. На 1-м Украинском фронте для прикрытия своих позиций и коммуникаций от вражеских глаз было установлено 240 километров вертикальных масок высотой до 4 метров.

За соблюдением «железного режима маскировки» войсками на маршрутах движения и в районах сосредоточения следили специально назначенные самолеты. Каждому из них выделялась полоса, которую экипаж в течение суток просматривал с воздуха два-три раза с больших и малых высот и «немедленно сообщал в штаб фронта о том, что, где и когда обнаружил». Над передовыми позициями гремела музыка Блантера и Дунаевского, транслируемая громкоговорящими радиоустановками, «веселя бойцов» и заглушая работу двигателей в тылу. На отдельных участках звуковые установки, наоборот, имитировали шум танковых моторов. Чтобы ввести немцев в заблуждение, были изготовлены сотни фанерных танков, орудий и автомашин, оборудованы десятки обманных аэродромов с макетами самолетов и обслуживающих средств, работали ложные и помалкивали реальные радиостанции, закладывались вполне натуральные минные поля, специальные батареи совершали регулярные огневые налеты, демонстрируя неизменность артиллерийской группировки. На отдельных направлениях саперы строили вторую оборонительную полосу. В войска рассылали памятки, содержащие указания по строительству оборонительных сооружений.

От бомбардировок и воздушной разведки противника переправы и плацдармы прикрывали 3522 зенитных орудия. Кроме того, «чистое небо» над магнушевским плацдармом обеспечивал 3-й истребительный авиакорпус, а над пулавским — 283-я истребительная авиадивизия, наводимые радиолокационными станциями «Редут»: «Все сигналы о появлении самолетов противника, полученные с главной рации поста ВНОС воздушной армии, оперативный дежурный передавал соединениям. Было организовано взаимодействие средств ПВО и авиации над плацдармами и наиболее важными направлениями. Принятые меры привели к тому, что самолетам врага редко удавалось прорываться в расположение наших войск».

Одним словом, цитируя вражьего генерала, «русские готовились к своему последнему крупному наступлению с исключительной тщательностью и без всякой спешки», толково и, можно сказать, со вкусом. Немцы ничем не могли им в этом помешать.

И небывалый размах приготовлений, и перевод фронтов под личное сталинское руководство объясняются тем обстоятельством, что конечной целью операции являлся Берлин. Как сообщает генерал армии С. М. Штеменко: «Предполагалось, что этого можно добиться в течение 45 дней наступательных действий на глубину в 600–700 километров двумя последовательными усилиями (этапами) без оперативных пауз». Потому и «подвинули» Рокоссовского, что брать столицу Третьего рейха должен был уж никак не поляк, категорически — не поляк (не в первый и не в последний раз в карьере самого талантливого советского полководца сыграла алую шутку «графа пятая»), а природный русак, заместитель гениального Верховного Главнокомандующего.

Согласно генеральному плану война с Германией должна была закончиться в начале марта. Не странно ли, что мы до сих пор не знаем кодового названия Берлинской стратегической наступательной операции?

Здесь самое время отметить, что всякая координация между действиями Красной Армии и англо-американских войск в Европе отсутствовала. Дело дошло до того, что в ноябре 1944 года в Югославии американские самолеты с энтузиазмом штурмовали советские колонны и аэродромы, а «яки» вели нешуточные воздушные бои с «лайтнингами». В связи с этим инцидентом Черчилль в послании Сталину от 2 декабря предлагал «установить разумную и товарищескую связь между нашими фронтовыми штабами».

Отражая немецкое наступление в Арденнах, немало их удивившее, союзники вполне закономерно и не в первый раз интересовались, а что собирается предпринять в 1945 году «Дядюшка Джо»? На Восточном фронте уже четыре месяца царило затишье, и никакой информации из Москвы, несмотря на частые запросы, не поступало. Генерал Эйзенхауэр, разрабатывая свой план вторжения в Германию, неоднократно подчеркивал необходимость обеспечить взаимосвязь действий всех европейских фронтов. В частности, 21 декабря 1944 года он писал: «Если… русские намереваются предпринять решительное наступление в этом или следующем месяце, знание этого факта имеет для меня исключительно важное значение, я бы перестроил все мои планы в соответствии с этим. Можно ли что-либо сделать, чтобы добиться такой координации?»

Английский Комитет начальников штабов в меморандуме на имя премьер-министра отмечал, что «нельзя принимать окончательное решение до тех пор, пока мы не будем иметь информацию о дальнейших планах русских», и просил направить в Москву «офицера высокого ранга» с задачей получить от русских необходимые сведения. Понимая важность и безотлагательность вопроса, Рузвельт и Черчилль 24 декабря обратились к Сталину с просьбой принять у себя ответственного представителя штаба Эйзенхауэра. Сталин согласился. В конце декабря из Франции в СССР для проведения консультаций вылетел начальник штаба при главнокомандующем экспедиционных сил в Европе главный маршал авиации Теддер, однако из-за наступившей над Средиземноморьем непогоды застрял в Каире. Тогда премьер Великобритании решил сам получить от Кремля хоть какую-нибудь информацию. 6 января 1945 года Черчилль, намеренно сгущая краски, послал маршалу Сталину телеграмму следующего содержания:

«На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от союзного главнокомандования могут потребоваться большие решения.

Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Согласно полученному нами сообщению, наш эмиссар главный маршал авиации Теддер из-за условий погоды вчера вечером находился еще в Каире. Его поездка сильно затянулась, но не по Вашей вине. Если он еще не прибыл к Вам, я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января, и любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным».

Сутки спустя премьер получил ответ:

«Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует его началу. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному Фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Черчилль пришел в восторг: теперь можно было планировать дальнейшие действия, зная, что на протяжении нескольких ближайших недель все силы немцев на Восточном фронте будут скованы русскими.

Прибывшему наконец в Москву маршалу Теддеру Сталин 15 января доверительно поведал, что Красной Армии пришлось начать наступление на совете ко-германском фронте раньше намеченных сроков. Все — ради помощи «славным союзным войскам». Со временем эта байка трансформировалась в официальный миф, нашедший отражение во множестве «научных» и мемуарных работ: Черчилль «в связи с прорывом немцами фронта в Арденнах» обратился к советскому руководству с «мольбами о помощи»; Сталин хотел начать зимнее наступление 20 января, но, верный «товарищескому долгу», внял мольбам и приказал своим маршалам поднапрячься и сократить время подготовки на неделю; как итог — «наше мощное наступление спасло англо-американцев от катастрофы».

Все это, мягко говоря, не соответствует истине.

Во-первых, попытка немцев перехватить инициативу и «парализовать противника» на Западном фронте вполне предсказуемо провалилась ввиду недостатка выделенных сил и нехватки горючего, а 3 января союзники перешли в контрнаступление, которое развивалось медленно, со скрипом, но вполне успешно. О чем британский премьер 5 января уведомил Москву: «Битва в Бельгии носит весьма тяжелый характер, но Эйзенхауэр и Монтгомери считают, что мы являемся хозяевами положения».

Во-вторых, в преддверии Ялтинской конференции трех держав Сталину важно было взять под контроль всю территорию Польши. Пришла пора поставить точку в долгой дискуссии с Лондоном и Вашингтоном о судьбе польского государства. 31 декабря 1944 года заседавший в Люблине Польский комитет национального освобождения, «выражая волю миллионов трудящихся», объявил себя Временным правительством.

Президент Рузвельт настойчиво уговаривал Сталина не торопиться с его официальным признанием, учитывая «тот факт, что пока лишь небольшая часть собственно Польши, лежащая к западу от линии Керзона, освобождена от германской тирании, и поэтому неоспоримой истиной является то, что польскому народу не было предоставлено возможности высказаться в отношении Люблинского Комитета». Иосиф Виссарионович ответил, что Президиум Верховного Совета уже принял по этому вопросу положительное решение, и «это обстоятельство делает меня бессильным выполнить Ваше пожелание».

6 января 1945 года в Москве было опубликовано сообщение о признании Советским Союзом «народно-демократического правительства» Польской Республики. Дело оставалось за малым — под прикрытием советских танков доставить это марионеточное правительство в Варшаву и поставить мир перед свершившимся фактом, окончательно выбросив на свалку истории «кучку польских эмигрантов в Лондоне».

В-третьих, сосредоточение советских войск на висленских плацдармах, начавшееся сразу после Нового года, было практически закончено уже к 9 января. В числе прочих соединений исходные районы заняли танковые армии, держать которые на столь ограниченном пространстве в течение двух недель не имело смысла (так, армия Рыбалко переправилась на сандомирский плацдарм к утру 5 января) — плацдармы под завязку были набиты людьми и техникой. На магнушевском плацдарме уместились 23 дивизии и 5348 стволов артиллерии, на пулавском — 16 дивизий и 3324 ствола (не считая зенитные установки и гвардейские минометы). 8-я гвардейская армия имела полосу наступления около 7 километров по фронту, в которой на глубине до 5 километров размещалось 75–80 артиллерийских полков.

Главный комиссар 3-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенант Н. К. Попель красочно описывает эту картину:

«Установленные по квадратам сотни танков, пушек, машин, десятки тысяч солдат заполняли, казалось, каждый метр, исключая дороги. Под любым деревом была зарыта Пушка, или танк, или боеприпасы, и когда наверху, покрякивая, словно ночная утка, пролетал снаряд, невольно думалось: «Попадет, промахнуться здесь невозможно». Плацдарм напоминал мне персидский ковер, где не бывает места без Узоров и полосок: так и здесь нельзя было найти кусочка, не Перекопанного землянками, траншеями и котлованами».

И всюду «царила глубокая уверенность в успехе». Особенно в штабах. Те же, кто сидел в окопах, несмотря на заклинания, что «немец уже не тот», знали — легкой прогулки не будет. Это настроение отметил Илья Эренбург: «Все понимали, что дело идет к концу, но никто не был уверен, что до него доживет… Близость развязки делала смерть особенно нелепой и страшной». И даже «пораженческие» настроения в красноармейской среде имели место быть: «Вот мы немца до Волги допустили и там разбили, а теперь он нам где-нибудь постарается Сталинград устроить».

В самих директивах от 25 и 28 ноября по поводу сроков для Конева и Жукова было написано: «Начало наступления — согласно полученных Вами лично указаний». Но вот генералу армии Петрову директивой от 30 ноября было конкретно указано подготовить к наступлению правофланговую армию «с целью во взаимодействии с левым крылом 1-го Украинского фронта не позднее начала января 1945 г. овладеть Краковом».

Лишь крайне неблагоприятные погодные условия мешали немедленно начать операцию — обидно было бы не использовать по назначению воздушную армаду в 5000 самолетов. Об этом Верховный тоже писал Черчиллю: «Очень важно использовать наше превосходство над немцами в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь».

В общем, товарищу Сталину несложно было оказать союзникам услугу, которая ничего не стоила. Он и сам не собирался больше ждать, зима в Европе короче и капризней, чем в России. К тому же проведение операции тем и облегчалось, что значительные силы Вермахта и Люфтваффе, в том числе две танковые армии и 2400 самолетов, были брошены на Западный фронт.

При таких масштабах скрыть подготовку к наступлению было невозможно. Германское командование не сомневалось, что именно с плацдармов начнется рывок Советов на Берлин. Немецкая разведка правильно представляла себе замысел советского наступления и достаточно точно вскрыла состав советских группировок. Кроме агентуры, немцы получали сведения от пленных и, как ни странно звучит, от перебежчиков. В журнале боевых действий ОКВ записано: «Вырисовываются ударные группировки в районах Баранова, Пулавы, Магнушева и в Восточной Пруссии, т. е. которые уже давно были нами установлены».

Маршал Конев не питал иллюзий: «Плацдарм заранее был заполнен, можно сказать, забит войсками. Это, конечно, не было и не могло быть тайной для противника. Кому не ясно, что если одна сторона захватила такой большой плацдарм, да еще на такой крупной реке, как Висла, то отсюда следует ждать нового мощного удара. Уж если захвачен плацдарм, так для того и захвачен, чтобы с него предпринимать дальнейшие наступательные действия. Так что место нашего будущего прорыва не было для противника секретом».

И время, кстати, тоже.

Гудериан пишет: «Мы рассчитывали, что наступление начнется 12 января 1945 г.». Правильно рассчитывали. Примечательно, что в германском Генеральном штабе «рассчитывали» буквально в тот же день, когда Сталин диктовал послание Черчиллю с «весьма секретной информацией». За четыре дня до советского наступления командующие группой армий «А» и группой армий «Центр» предложили скрытно оставить оборонительные позиции на западном берегу Вислы и Нарева и отступить на 20 километров, заняв менее растянутые тыловые рубежи, что давало возможность снять с фронта и вывести в оперативный резерв хотя бы несколько дивизий.

9 января начальник Генерального штаба сухопутных сил, вооружившись картами и схемами, отображающими соотношение сил на Восточном фронте, прибыл в Цигенберг для доклада фюреру. Итоговые цифры, выведенные руководителем отдела «Иностранные армии — Восток» генералом Геленом, доказывали, что русские на берлинском направлении обладают 15-кратным превосходством на суше и 20-кратным в воздухе:

«Когда я показал Гитлеру эти разработки, он разразился гневом, назвал их совершенно идиотскими и потребовал, чтобы я отправил составителя этих схем в сумасшедший дом…

Предложения Харпе и Рейнгардта были отклонены. Последовали ожидаемые ядовитые замечания в адрес генералов, которые-де под термином «оперировать» всегда понимают только отход на следующие запасные позиции.

Все усилия создать крупные оперативные резервы на угрожаемых участках сильно растянутого Восточного фронта разбились о бестолковую позицию Гитлера и Йодля. В настроении верховного командования вооруженных сил господствовало необоснованное мнение о том, что наши точные данные о предстоящем крупном наступлении русских могут быть всего лишь крупным блефом. Там вообще охотно верили только в то, чего желали, и закрывали глаза на суровую действительность».

Присутствовавший на совещании рейхсмаршал Геринг авторитетно заявил, что восемь тысяч русских самолетов — просто фанерные макеты. Они совсем не страшные.

Короче, «доклад не удался». Кипя негодованием, генерал Гудериан попросил предоставит ему отпуск или комнату в дурдоме рядом с Геленом и удалился, проклиная в душе «страусовую политику и стратегию самообмана».

Оставалось только ждать, как скоро рухнет «карточный домик» Восточного фронта. Ждать пришлось недолго.

Первыми 12 января перешли в наступление армии И. С. Конева и обеспечивавшие их с юга армии И. Е. Петрова.

На 1-м Украинском фронте в 5.00 после 15-минутного огневого налета в атаку поднялись передовые, они же, как правило, штрафные батальоны, в просторечии именуемые «школами баянистов», и штурмовые инженерно-саперные роты. Ими легко была захвачена первая траншея, но затем войска столкнулись с заграждениями, огнем минометов и артиллерии. В 10.00 маршал приказал провести полноценную артиллерийскую подготовку, а надо сказать, что на сандомирском плацдарме было сосредоточено почти 12 тысяч орудий и минометов. Авиация, ввиду сложных метеорологических условий, в этот день не работала: с неба хлопьями валил густой снег, видимости фактически не было никакой.

Большие пушки, по утверждению Конева, отстрелялись с высочайшей эффективностью: «Взятые в плен в первые часы прорыва командиры немецко-фашистских частей показали, что их солдаты и офицеры потеряли всякое самообладание. Они самовольно (а для немцев это, надо прямо сказать, нехарактерно) покидали свои позиции. Немецкий солдат, как правило — и это правило подтверждалось на протяжении всей войны, — сидел там, где ему приказано, до тех пор, пока не получал разрешение на отход. Но в этот день, 12 января, огонь был столь беспощадным и уничтожающим, что оставшиеся в живых уже не могли совладать с собой».

У генерала B. C. Архипова и того чище: «Окопы и ходы сообщения были завалены трупами фашистов. Это полегла здесь 68-я немецкая пехотная дивизия. Вся, целиком. Со штабами и тыловыми службами».

Правда, у тех, кто непосредственно наблюдал прорыв вражеской обороны, сложилось иное мнение: «На рубеже 2-й и 3-й линий траншей пехоты противника не оказалось, за исключением небольших групп и одиночных стрелков и автоматчиков. С самого рассвета над полем боя висел туман и ограничивал видимость по горизонту до 1,5 км, а в высоту до 400–500 м. Ввиду этого, с НП не было видно ни результатов мощного артиллерийского огня, ни противника, по которому велся этот огонь. На НП командующего 3-й гвардейской танковой армией было мнение, что почти двухчасовая артподготовка велась по пустому месту, откуда противник уже отступил. В дальнейшем показаниями пленных и просмотром некоторых участков, подвергшихся нашей артобработке, такое предположение подтвердилось».

Конкретный пленный из 68-й пехотной дивизии сообщил, что еще «вечером 11.1.45 солдатам был объявлен приказ о том, что сутра 12.1.45 русские перейдут в наступление, поэтому 196-й пехотный полк должен отходить в западном направлении».

Действительно, основные силы немцев, оставив прикрытие, уходили на тыловой рубеж, поэтому спорным является вопрос, чьими трупами были завалены окопы и ходы сообщения. Скорее всего — это фантазия мемуариста вкупе с изысками его литературного обработчика.

Главные силы 1-го Украинского фронта, поддерживаемые двойным огневым валом, начали наступление в 11.50 и в течение двух-трех часов боя с немецкими арьергардами полностью овладели первой и второй траншеями первой полосы обороны: «Пехота 52-й армии встречала сопротивление при своем наступлении только в отдельных опорных пунктах и задерживалась на минированных участках местности».

Для завершения прорыва уже в 14 часов Конев ввел в сражение 4-ю и 3-ю гвардейскую танковые армии, 31-й и 4-й гвардейский танковые корпуса — более 2000 танков и самоходов. Что возымело желаемое действие. К концу дня войска фронта преодолели первую полосу обороны на 35-километровом участке и вышли ко второй, вклинившись на глубину 15–20 километров. Продвижение основных танковых сил затруднялось только тем, что все дороги и маршруты оказались забиты артиллерией и транспортом общевойсковых армий. По этой причине вечером 12 января наступавший во втором эшелоне 7-й гвардейский танковый корпус еще не достиг переднего края, а тылы армии Рыбалко все еще оставались в исходных районах. Корпуса 4-й танковой армии, вводившиеся в полосе 13-й армии генерал-полковника И. П. Пухова, оставались за боевыми порядками пехоты до утра.

В течение ночи наступавшие вели бои за вторую полосу. К 10 часам 13 января передовой отряд 6-го гвардейского танкового корпуса под командованием полковника И. И. Якубовского — 51-я гвардейская танковая бригада, усиленная самоходным артполком, дивизионом «катюш», батальоном автоматчиков и двумя саперными ротами, — вышел в реке Нида в районе Собкув и захватил плацдарм на западном берегу. Пехота перебралась по льду, танки переправились вброд, предварительно разрушив тонкий ледовый панцирь артиллерийскими выстрелами. Почти одновременно севернее приступила к форсированию реки 63-я гвардейская Челябинская танковая бригада из армии Лелюшенко.

На второй день сражения немцы попытались нанести запланированный контрудар по флангам русского клина силами 24-го танкового корпуса генерала Вальтера Неринга. 16-я танковая (145 танков и САУ) и 20-я танко-гренадерская (73 танка) дивизии нацеливались на юг из района Кельце, а 17-я танковая дивизии (156 танков и САУ) — из района Пиньчув на север. Клещи должны были сомкнуться у Лесува. Однако 17-я танковая дивизия к этому времени сама оказалась зажата между флангами двух советских танковых армий и вынуждена была перейти к обороне в районе Хмельника.

Столкнувшись с резервами противника, генерал Лелюшенко решил приостановить наступление передовых отрядов, совершить двусторонний охват частей 17-й танковой дивизии и во взаимодействии с 6-м гвардейским танковым корпусом 3-й танковой армии нанести одновременно удары по обоим ее флангам. С фронта предполагалось сковать противника двумя танковыми бригадами и артиллерией, выведенной на прямую наводку. К исходу дня после ожесточенного боя 17-я танковая дивизия была окружена частями 10-го танкового и 6-го механизированного корпусов и, потеряв почти всю технику, стала пробиваться на север. Советские войска заняли Хмельник — узел сопротивления второй полосы обороны.

В районе Лесува 61-я гвардейская Свердловско-Львовская танковая бригада полковника Н. Г. Жукова схлестнулась с 501-м тяжелым танковым батальоном майора Сэмиша, имевшем в строю 54 обычных «тигра» и 18 «королевских». Бригада встретила врага в оборонительных боевых порядках и сумела отразить удар. Однако и сама понесла тяжелые потери. В бою погибли и советский комбриг, и немецкий комбат.

16-я танковая дивизия противника была скована 49-й механизированной бригадой в районе Радомице, а затем подверглась удару главных сил 4-й танковой армии.

«Почти два дня, — живописует Д. Д. Лелюшенко, — длилось кровопролитное танковое сражение, в котором участвовало до 1000 танков. Ряд населенных пунктов и рубежей переходили из рук в руки, стрельба велась в упор, пылали танки. Гитлеровцы стремились обойти наши фланги, но тут же натыкались на противотанковые орудия, поставленные в засаду. Ночью на 14 января бой шел с нарастающей ожесточенностью. Танки перемешались, с трудом можно было различить, где свои, где чужие.

К утру неприятелю было нанесено крупное поражение, более 180 танков 16-й и 17-й танковых дивизий противника пылало на поле боя. Штаб 16-й танковой дивизии врага был пленен, а 20-й моторизованной — разгромлен, офицеры спасались бегством».

Корпус Неринга отступил на север, к Кельце.

В этих боях высокой оценки удостоились противотанковые орудия БС-3, созданные Василием Грабиным специально для борьбы с «тиграми». Переделанная из 100-мм корабельной пушки Б-34, мощнейшая БС-3 имела один неприятный конструктивный недостаток: подпрыгивала при выстреле, сбивая прицел и стремясь искалечить наводчика. Но зато и дырявила любую бронетехнику с полутора километров. Так, отражая атаку 17-й танковой дивизии, две батареи из состава 199-й легкой артбригады, «стреляя на дистанции свыше 1000 м, поражали самоходные 75-мм орудия и танки Т-4, сами находились вне досягаемости прямого выстрела бронеединиц противника».

Тем не менее вражеские контратаки срывали предусмотренный планами график движения, вызывая неудовольствие командармов. Рыбалко выговаривал командиру 6-го гвардейского танкового корпуса генерал-майору В. В. Новикову:

«Вы потеряли время и управление корпусом. Категорически приказываю к утру 14.1.45 главными силами быть на западном берегу р. Нида. Подтяните корпус в кулак, не разбрасывайтесь. Противник в худшем положении, его надо бить, а не уклоняться от него».

В течение дня 14 января основные силы 3-й гвардейской танковой армии вброд и по наведенным мостам, потеряв в общей сложности застрявшими и затонувшими 25 боевых машин, переправились через реку Нида, не позволив противнику закрепиться на этом рубеже. Южнее при поддержке двух танковых корпусов успешно продвигались вперед войска 5-й гвардейской армии генерал-полковника А. C. Жадова (32,33, 34-й гвардейские стрелковые корпуса).

Таким образом, в трехдневный срок оборона немцев перед сандомирским плацдармом была взломана. Войска 1-го Украинского фронта перешли к преследованию: 4-я танковая армия обходила Кельце с юга, армия Рыбалко 15 января двумя танковыми корпусами вышла к реке Пилица, захватив плацдармы на ее левом берегу. Вслед за ними наступали общевойсковые армии.

По мере продвижения вперед между 5-й гвардейской и 60-й армиями образовался разрыв, в который командующий фронтом ввел 59-ю армию (43-й, 115-й стрелковые корпуса, 245-я стрелковая дивизия), переподчинив ей 4-й гвардейский Кантемировский танковый корпус генерал-лейтенанта П. П. Полубоярова (197 танков, 42 самоходные установки, 82 бронемашины) и 17-ю артиллерийскую дивизию прорыва генерал-майора С. С. Волкенштейна.

К исходу 15 января войска 5-й гвардейской армии вышли к Пилице, а 59-й и 60-й — к третьей полосе обороны противника северо-восточнее Кракова.

Глубокий прорыв 1-го Украинского фронта и начавшееся наступление 1-го Белорусского фронта поставили немецкие войска, оборонявшиеся вдоль Вислы, между пулавским и сандомирским плацдармами, перед угрозой окружения. Командующий 4-й танковой армией генерал Франц Грезер отдал приказ об отводе дивизий 42-го армейского корпуса в район Скаржиско-Каменна. Обеспечивая его отход, противник усилил сопротивление в районе Кельце. Отброшенные сюда соединения 24-го танкового корпуса Неринга и части 72-й пехотной дивизии усилили оборону города, который с трех направлений штурмовали соединения 3-й гвардейской, 13-й и 4-й танковой армий. Кельце пал вечером 15 января. Одновременно войска 6-й армии (22-й, 74-й стрелковые корпуса, 359-я стрелковая дивизия) преследовали соединения 42-го корпуса, отходившие из выступа севернее Сандомира. Перейдя в наступление в 16 часов, они овладели городами Островец и Опатув. Вместе с 25-м танковым корпусом генерал-майора Е. И. Фоминых наперерез врагу продвигались на север дивизии 3-й гвардейской армии Гордова (76, 120, 21-й стрелковые корпуса).

С самого начала советского наступления генерал Гудериан убеждал Гитлера бросить «свои баталии в Вогезах» и поскорее возвращаться в Берлин и этим «хотя бы только внешне перенести центр тяжести наших боевых действий снова на Восток». Фюрер, увлеченный планами разгрома англо-американцев, отнекивался и повторял, что сил на Восточном фронте вполне достаточно. Однако постепенно и до него дошло, что дела на Востоке идут не совсем так, как ему представлялось. 15 января «Верховный главнокомандующий Вермахта» решил перенести свою ставку в имперскую канцелярию и по ходу дела, ни с кем не советуясь, принял полководческое решение, которое повергло в отчаяние начальника Генерального штаба ОКХ: немедленно перебросить танковый корпус «Великая Германия» из Восточной Пруссии в район Кельце и предотвратить прорыв в направлении Познани. В состав корпуса, которым командовал генерал Дитрих фон Заукен, входили парашютно-танковая дивизия «Герман Геринг», мотодивизии «Великая Германия» и «Бранденбург».

Гудериан считал, что, во-первых, «немедленно» не получится, во-вторых, корпус «Великая Германия» находится именно там, где ему и надлежит быть, в-третьих, нужные войска можно взять в Курляндии, где от них нет никакого толку, или перебросить с Западного фронта, прекратив там наступательную активность:

«Необходимо упомянуть, что эшелоны с боевыми частями этого корпуса уже все равно не успели бы прибыть вовремя, чтобы остановить наступление русских, но были бы сняты с оборонительных рубежей в Восточной Пруссии в такое время, когда там назревал кризис русского наступления. Их вывод оттуда в настоящее время означал бы, что в Восточной Пруссии начнется такая же катастрофа, какая произошла на Висле. Эти боеспособные дивизии находились на железнодорожных станциях, в то время как шли бои, решающие исход войны».

Когда Гудериан не согласился с приказом, Гитлер «пришел в ярость» и настоял на своем. Сутки спустя «вышел из себя» Гудериан, узнав, что фюрер отдал распоряжение снять с Западного фронта 6-ю танковую армию СС, но направить ее не на Одер, а в Венгрию для деблокирования Будапешта.

16 января армии 1-го Украинского фронта преследовали противника во всей 250-километровой полосе. Командование Вермахта старалось отвести остатки своих соединений за реку Пилица, однако попытки организовать оборону на подготовленном здесь рубеже были сорваны действиями советских войск.

Вместе с 4-й танковой армией 13-я армия Пухова (24,102, 27-й стрелковые корпуса), совершив 40-километровый бросок, к исходу 17 января форсировала Пилицу. Войска 52-й и 5-й гвардейской армий, используя успешные действия 3-й гвардейской танковой армии и продвигаясь темпом 20–30 километров в сутки, преодолели Пилицу, форсировали реку Варта и приняли у танкистов города Радомско и Ченстохову. По приказу Рыбалко 52-я гвардейская танковая бригада, которой командовал подполковник Курист, рванулась на север, преодолела 50 километров, ночной атакой 18 января захватила Пётркув и удерживала его до подхода частей Лелюшенко.

Быстрому преодолению водных преград способствовала высокая насыщенность наступавших армий инженерно-саперными подразделениями: «Все первые эшелоны наших войск, в особенности танковых и механизированных, шли в прорыв с комплектом, даже сверхкомплектом переправочных средств. Это позволяло им с предельной быстротой наводить переправы через реки в глубине обороны противника».

Начальник инженерных войск фронта генерал И. П. Галицкий: «Я невольно подумал, как разбогател наш фронт. Он имел теперь три штурмовые инженерно-саперные бригады, одну моторизованную инженерную и две понтонно-мостовые. Всего шесть бригад, не считая пяти отдельных батальонов фронтового подчинения. Кроме того, в армиях имелось по одной инженерно-саперной бригаде, да в корпусах и дивизиях по саперному батальону. Это огромная инженерная сила. А с чего начинали войну? 201 инженерно-саперный батальон, да и те были на строительстве укреплений западных государственных границ. А сегодня в действующей армии 1129 батальонов. Инженерных бригад до войны вовсе не было. Теперь же их 109».

Ну и, конечно, немалую роль сыграло отсутствие на тыловых рубежах немецких войск. Как вспоминает генерал Г. В. Бакланов, бывший командир 34-го гвардейского стрелкового корпуса: «Двигаясь к Ченстохову, наши части приближались к границе германского рейха. Недалеко от города и восточнее его мы пересекли прекрасно оборудованную линию немецких укреплений: глубокие, я бы сказал, благоустроенные траншеи, внушительно выглядевшие доты и дзоты. Но гитлеровцев там не оказалось, так что несколько десятков километров мы прошли, так сказать, беспрепятственно, страдая главным образом от того, что все время значительно опережали свои обозы и нередко оставались без горячей еды».

3-я гвардейская и 6-я армии 17 января подошли к Скаржиско-Каменна и на следующий день, овладев городом, соединились с войсками 33-й армии 1-го Белорусского фронта. Задуманное советским командованием «кольцо» сомкнулось, однако, благодаря упорному сопротивлению дивизий Неринга и неудачным действиям дивизий генерала Гордова, ловушка оказалось пуста — противник успел отвести войска от Вислы на запад и избежал окружения. Последним в сторону Лодзи уходил 24-й танковый корпус.

Ожесточенные бои разгорелись на краковском направлении. Германское командование предпринимало все меры для организации обороны на подступах к Кракову, прикрывавшему пути в Силезский промышленный район. 59-я и 60-я армии, отражая контратаки, к исходу 17 января вышли к предместьям города. К этому времени правый фланг 17-й армии генерала Шульца обходили войска 38-й армии 4-го Украинского фронта.

Таким образом, за шесть дней 1-й Украинский фронт разгромил основные силы 4-й танковой армии и во взаимодействии с 4-м Украинским фронтом нанес серьезное поражение 17-й армии врага.

Наступление войск 1-го Белорусского фронта началось 14 января. Сначала с некоторой долей надежды военачальники ожидали улучшения погоды, но, «чем ближе к утру, тем больше густел и тяжелел туман, превращаясь в непроглядную завесу». В это время саперы проделывали проходы в минных заграждениях, агитаторы вдохновляли бойцов на подвиги, политработники проводили партийные и комсомольские собрания:

«Члену партии Константинову поручается измерить глубины реки Пилица, — доносится голос секретаря. — Командиру отделения коммунисту Никитину поручается первому форсировать реку. Никитин, вам известно, что на том берегу Пилицы сильно укреплено?

— Так точно. Доверие партии оправдаю!

— Комсомольцу Василию Погромскому, — слышится неподалеку, — поручается водрузить на том берегу Пилицы вымпел ЦК комсомола…»

В подразделениях зачитывали обращение Военного совета фронта, которое отечественные историки из природной стыдливости цитировать избегают, а вот доктор Геббельс мечтал «пробить» его публикацию в мировой прессе:

«Пробил великий час!

Пришло время нанести противнику последний, решающий удар и выполнить историческую задачу, поставленную товарищем Сталиным: прикончить фашистского зверя в его собственной берлоге и водрузить знамя Победы над Берлином!

Пришло время рассчитаться с немецко-фашистскими выродками. Велика и нестерпимо жгуча наша ненависть! Мы не забыли унижений и горя, принесенных нашему народу гитлеровскими людоедами. Мы не забыли сожженных дотла наших городов и деревень. Мы помним наших братьев и сестер, наших матерей и отцов, наших жен и детей, замученных немцами. Мы отомстим за сожженных в адовых печах, за умерщвленных в газовых камерах, за расстрелянных и повешенных. Мы жестоко отомстим за все.

Мы идем в Германию, а за нами находится Сталинград, Украина и Белоруссия, мы идем по пеплу наших городов и Деревень, по кровавым следам, оставленным нашими советскими людьми, замученными до смерти и растерзанными фашистскими шакалами.

Пусть же дрожит от ужаса страна убийц!

Нас ничто уже не удержит!

Мы поклялись погибшим друзьям и нашим детям, что не уложим оружия, пока не покончим с преступниками. За смерть, за кровь советских людей фашистские громилы многократно заплатят своей черной кровью…

Уничтожая фашистское зверье, мы выполним до конца и свою роль армии-освободительницы. Война не может быть окончена, пока в немецком рабстве изнывают советские люди и фашистское гнездо грабителей и разбойников не уничтожено…

На этот раз мы окончательно разобьем немецких выродков!

Мы сильнее врага. Наши пушки, самолеты и танки лучше немецких, и их у нас больше, чем у противника. Это первоклассное оружие дал нам народ, обеспечивающий своим героическим трудом наши победы.

Мы сильнее врага, потому что сражаемся за справедливое дело, против рабства и порабощения. Нас воспитывает, организует и воодушевляет на подвиги партия Ленина-Сталина, партия победы.

Мы сильнее врага благодаря мудрости нашего Верховного Главнокомандующего, Маршала Советского Союза товарища Сталина, осуществляющего руководство борьбой нашего народа и Красной Армии. И мы знаем: Сталин с нами и победа — за нами.

Наша цель ясна. Дни гитлеровской Германии сочтены. Ключи к победе — в наших руках…

За нашу советскую родину, за наш героический народ, за нашего любимого Сталина — вперед, боевые товарищи!

Смерть немецким захватчикам!

Да здравствует Победа!»

В 7 утра по траншеям разнесли горячие щи и «наркомовские» сто граммов водки.

Сага о винной порции достойна отдельного исследования.

22 августа 1941 года, когда немцы вдребезги разбили первый стратегический эшелон Красной Армии, вышли к Киеву, захватили Гомель, Кировоград, Смоленск, вплотную подобрались к Ленинграду, Государственный Комитет Обороны среди прочих мер поднятия боевого духа войск, вроде стрельбы из всех видов оружия по «трусливым элементам» и репрессивных мер по отношению к семьям «предателей и дезертиров», постановил начать выдачу водки всему личному составу «передовой линии действующей армии» в количестве 100 граммов в день. 11 мая 1942 года, в канун летнего стратегического наступления, которое должно было привести к «окончательному разгрому немецко-фашистских войск и освобождению советской земли от гитлеровских мерзавцев», было решено зря водку не переводить, а выдавать ее в виде поощрения «только военнослужащим частей передовой линии, имеющим успехи в боевых действиях против немецких захватчиков». Имеющим успехи — по полному стакану ежедневно, остальным — полстакана и только по праздникам. Однако успехов не последовало, а был позорный разгром советских войск в Крыму и под Харьковом. Через месяц даже «передовикам» норму уполовинили. В ноябре 1942 года, когда решалась судьба страны, вновь решили наливать всей действующей армии: подразделениям, ведущим непосредственно боевые действия, и частям, производящим работы на передовых позициях, сидящим в окопах и находящимся в дивизионном резерве, и даже раненым с разрешения врача. Окончательное мнение ГКО выработал лишь 30 апреля 1943 года, постановив «прекратить массовую выдачу водки» и выдавать по 100 граммов в сутки «военнослужащим тех частей передовой линии, которые ведут наступательные действия».

Само собой, в первую очередь «продукт» в неограниченном количестве потребляли те, кто должен был его распределять, и отцы-командиры. Формально Наркомат обороны пытался с этим бороться и периодически издавал грозные приказы:

«Несмотря на неоднократные указания и категорические требования о выдаче водки в действующей армии строго по назначению и по установленным нормам, до сих пор не прекращаются случаи незаконной выдачи водки.

Водка выдается штабам, начсоставу и подразделениям, не имеющим права на ее получение.

Некоторые командиры частей и соединений и начсостав штабов и управлений, пользуясь своим служебным положением, берут водку со складов, не считаясь с приказами и установленным порядком».

В приказной части требовалось организовать строгий учет и назначать завскладами и кладовщиками «специально подобранных честных, проверенных лиц, могущих обеспечить полнейшую сохранность водки». Вот с этим была вечная проблема. Честные лица на таких должностях почему-то не задерживались, а мигом оказывались в окопах, их закономерно сменяли тыловые крысы, умеющие угодить начальству и не забыть себя. Поэтому на передовой водку получали в последнюю очередь, а установленную норму красноармейцы добирали за счет погибших товарищей.

Погоды все не было. Не дождавшись милостей от природы, маршал Жуков, находившийся на командном пункте 5-й ударной армии, приказал «начать игру».

В 8.30 смолкла музыка и грянуло свыше 10 тысяч артиллерийских стволов. Мощнейший огневой налет длился всего 25 минут. Затем усиленные стрелковые батальоны «разведывательного эшелона», поддерживаемые огневым валом, в течение часа продвинулись на 2–3 километра, не встречая организованного сопротивления. Их успех немедленно развили главные силы ударной группировки фронта. Запланированную полную артподготовку Жуков решил не проводить, что позволило сэкономить почти 30 тысяч тонн боеприпасов.

Наступавшие с магнушевского плацдарма 5-я ударная армия (26-й гвардейский, 32-й, 9-й стрелковые корпуса) генерал-полковника Н. Э. Берзарина и 8-я гвардейская армия (28, 29,4-й гвардейские стрелковые корпуса, 6-й артиллерийский корпус прорыва РГК) генерал-полковника В. И. Чуйкова, прорвав первую полосу обороны 6-й и 251-й пехотных дивизий, к исходу дня продвинулись на глубину до 12 километров. При этом стрелковые части 5-й ударной не только форсировали реку Пилица по льду, но и захватили исправные мосты. 61-я армия (9-й гвардейский, 80-й, 89-й стрелковые корпуса) под командованием генерал-полковника П. А. Белова форсировала реку Пилица и вклинилась в оборону врага на 2–3 километра.

Одновременно с пулавского плацдарма ударили 69-я (91, 25, 61-й стрелковые корпуса) и 33-я (16, 38,62-й стрелковые корпуса) армии. Уже к 14.00 их войска преодолели первую полосу обороны, после чего в сражение были введены 11-й и 9-й танковые корпуса генералов И. И. Ющука и И. Ф. Кириченко. В течение дня 69-я армия продвинулась на глубину до 20 километров, 33-я армия — до 15 километров.

Особенно отличился проложивший дорогу всей армии 1-й батальон 215-го гвардейского стрелкового полка 77-й гвардейской стрелковой дивизии. Бывший командир взвода Михаил Гурьев вспоминал: «Накануне наступления по траншеям пронесли полковое Знамя, и мы целовали его… Мы себя чувствовали смертниками. Знали ведь, как немцы здесь укрепились. Понаделали всяких ходов сообщений, каждую кочку пристреляли. Пришлось продираться сквозь жуткие заслоны… В атаке «Ура!» никто не кричал, физически просто невозможно, все силы — броску. Первую траншею наши артиллеристы почти сровняли с землей — одни трупы. Другие роты залегли на второй траншее, а мы и ее целехонькие проскочили. Вперед вырвались и соседям помогли — огнем с фланга».

Отмечая массовый героизм, проявленный подразделением при прорыве, Военный совет 69-й армии присвоил батальону почетное наименование «Батальон Славы». Весь рядовой и сержантский состав батальона, живые и павшие, — около 350 человек — был награжден орденами Славы, командиры взводов — орденами Александра Невского, командиры рот — орденами Красного Знамени. Комбату, 23-летнему гвардии майору Б. Н. Емельянову, присвоили звание Героя Советского Союза. Случай уникальный. Впрочем, уникальным соединением была сама 77-я гвардейская Черниговская Краснознаменная ордена Суворова II степени стрелковая дивизия. Она принимала участие в самых известных сражениях Отечественной войны: в битвах под Москвой и под Сталинградом, в Орловской наступательной операции и форсировании Днепра, в операции «Багратион» и захвате висленских плацдармов, каждый раз прирастая почетными наименованиями и наградами. После выхода к Одеру на ее Боевом Знамени появится орден Ленина. И если в 215-м полку появился Батальон Славы, то во 2-м батальоне 218-го стрелкового полка была Рота Героев. За всю войну в 69-й армии звания Героя Советского Союза удостоились 122 бойца и командира, в 77-й гвардейской дивизии их было 67. От Волги до Эльбы дивизия «пропахала» под командованием генерал-майора B. C. Аскалепова.

Советская авиация в этот день так и не смогла подняться в воздух.

15 января в 14.00 в полосе наступления 8-й гвардейской армии была введена в сражение 1-я гвардейская танковая армия генерал-полковника М. Е. Катукова (11-й гвардейский танковый, 8-й гвардейский механизированный корпуса, 64-я гвардейская танковая бригада — 792 танка и САУ). К исходу дня ее передовые бригады, продвинувшись на 40–50 километров, вышли к реке Пилица. В этот же день севернее Варшавы в наступление перешла 47-я армии (77, 125, 129-й стрелковые корпуса). Ее соединения прорвали оборону врага и приступили к форсированию Вислы. На следующий день, переправившись через Пилицу, в «чистый прорыв», совершенный дивизиями Берзарина, вошли 2-я гвардейская танковая армия генерал-полковника С. И. Богданова (9-й и 12-й гвардейские танковые, 1-й механизированный корпуса — 840 танков и САУ) и 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала В. В. Крюкова. Стремительно развивая успех, танковая армия обогнала пехоту и совершила бросок на 60 километров, а ее передовые отряды вышли к Сохачеву — в тыл оборонявшему Варшаву 46-му танковому корпусу генерала Вальтера Фриса. Правда, не обошлось без неприятных сюрпризов:

«Танковые соединения армии в районе Сохачев впервые встретились с массовым применением «фаустпатронов» и, не имея опыта борьбы с ними, в населенных пунктах и узлах дорог имели потери и в ходе боев выработали методы действия по уничтожению «фаустников».

Сюрприз состоял не в факте наличия у немцев еще одного «чудо-оружия», а именно в его «массовом применении».

Разработки «реактивных» и «динамо-реактивных» противотанковых ружей велись в разных странах с начала 30-х годов. Однако в СССР они не получили развития: предлагаемые системы были неэффективными и ненадежными, многих энтузиастов этого направления, а также их покровителей пришлось пустить в распыл как «врагов народа». Основным средством ПТО считались противотанковые орудия, которыми Красная Армия была обеспечена, как ни одна армия в мире. Поэтому к началу Отечественной войны советская пехота не имела эффективных противотанковых средств ближнего боя. Лишь в августе 1941 года были спешно приняты на вооружение 14,5-мм ПТР конструкции В. А. Дегтярева и С. Г. Симонова. Мера вынужденная — в приграничном сражении войска теряли по 1100 орудий в день. Простые, надежные и достаточно эффективные противотанковые ружья сыграли большую роль в борьбе с немецкими танками, советские газеты прославляли подвиги героев-бронебойщиков. Однако против бронетехники заключительного периода войны они были бессильны.

В Германии летом 1943 года в рамках «Программы вооружения пехоты», наряду с реактивными противотанковыми ружьями, аналогами американской «базуки», был принят на вооружение «Панцерфауст» — одноразовый гранатомет с надкалиберной кумулятивной гранатой, получивший в Красной Армии широкую известность как «фаустпатрон». Устройство было предельно простым и состояло из двух основных частей: 101-мм или 150-мм гранаты и трубы с вышибным пороховым зарядом и ударно-спусковым механизмом. Уже через год промышленность штамповала их сотнями тысяч, а к концу 1944-го — по миллиону в месяц. Освоить «Панцерфауст» мог любой пацан из фольксштурма, вся «система» весила 3,25 либо 5,35 кг. Для производства выстрела нужно было взять гранатомет под мышку или положить его на плечо, поднять Прицельную планку (мушкой служил ободок гранаты), снять Предохранитель и нажать на пусковую кнопку. Максимальная прицельная дальность составляла 75 м, эффективная — около 35 м. В зависимости от калибра граната прожигала 140–200 мм брони. Использование кумулятивной боевой части обеспечивало одинаковое поражающее воздействие Независимо от расстояния.

Советских кабинетных специалистов «Панцерфауст» не впечатлил: слабый вышибной заряд, малая дальность, недостаточная точность стрельбы — не «чудо-оружие», а очередной «эрзац». А вот нашим танкистам он хорошо запомнился. Многочисленные «фаустники» оказались опасным противником, особенно в тесноте и неразберихе уличных боев.

Вскоре это почувствовали и в 3-й гвардейской танковой армии, штаб которой тут же выдал следующие рекомендации:

«Вместо того чтобы врываться в населенные пункты с второстепенных направлений, неожиданно появляться перед противником, сея огнем своего вооружения панику и страх, танковые подразделения двигаются по главным магистралям, неся потери от фаустпатронов, истребителей танков, засевших в домах и укрытиях.

Фаустпатрон, действуя на дистанции 60–100 м, не является и не может быть грозным и серьезным оружием против танков. Между тем 20 % вышедших из строя танков получили боевые повреждения от них, а безвозвратная гибель танков от фаустпатронов составляет более 30 %».

Штаб 1-го Украинского фронта, обобщив полученную информацию, спешно разработал инструкцию по борьбе с новой угрозой: «Было рекомендовано широко применять экранирование танков и самоходно-артиллерийских установок. Фаустпатроны, пробивая навесные экраны из листового железа, встречали затем пустоту и, потеряв убойную силу, не наносили особого ущерба боевой машине. В большинстве они рикошетировали по броне. Одним из действенных средств борьбы с вражескими фаустниками являлось четкое и непрерывное взаимодействие пехотинцев с танкистами, товарищеская выручка в бою».

Насчет противокумулятивных экранов наши умельцы догадались сами. В полевых условиях на броню приваривали все, что попадало под руку: листы металла, сетки, панцирные солдатские койки.

Самую исчерпывающую инструкцию «разработал» гениальный Жуков: «О «фаустпатронах» будете рассказывать после войны внукам, а сейчас без всяких рассуждений наступать вперед!»

Альберт Шпеер считал «Панцерфауст» оружием отчаяния. Генерал Чуйков, наоборот, высоко оценивал боевую эффективность «фаустпатрона» и даже предлагал скопировать его конструкцию под названием «Иван-патрон»: «8-я гвардейская армия, бойцы и командиры были влюблены в эти фаустпатроны, воровали их друг у друга и с успехом их использовали — эффективно». Советские солдаты охотно использовали трофейные гранатометы в городских боях. Однако, как сетовал бывший начальник ГАУ маршал артиллерии Н. Д. Яковлев, «не нашлось активных сторонников таких средств противотанковой борьбы, как фаустпатрон… А ведь он прекрасно зарекомендовал себя». То есть имелись разногласия между фронтовыми и полигонными генералами.

На нижестоящем же уровне за пару-тройку слов, «восхваляющих вражескую технику», вполне можно было и на нары угодить. Писатель Василь Быков:

«Вообще разговор о качестве оружия возникал среди фронтовиков довольно часто — и в госпиталях, и в минуты недолгого затишья. Злободневная тема! Все сводилось к одному: какая дрянь наши автоматы, пулеметы, орудия и танки. Но на политзанятиях сказать об этом не решался никто. Так как во всех газетах можно было прочесть: наше оружие, наша техника лучше немецких. У них там все искусственное, сплошные эрзацы — и хлеб, и мыло, и кофе. Да еще войска снабжают невыносимо вонючим порошком — дустом, которым пересыпают все в блиндажах. Выходило, что куда удобнее по нашему примеру жарить вшей в бочках, чем пользоваться им. Иногда нам читали приказы, в которых объявлялись приговоры офицерам, позволявшим себе похвалить немецкое оружие, тем более — тактику. Ибо она, как не раз слышали мы, была у нас тоже лучшей. Только некоторые при этом криво усмехались, но помалкивали».

Конечно, «Панцерфауст» был оружием отчаяния. Несомненно, что потери танков от огня артиллерии были на порядок выше. Но у Вермахта «заканчивалась» артиллерия, а у фольксштурма ее вовсе не было. И еще, наличие «фаустников» оказывало на танкистов сильное моральное воздействие: попадание, как правило, вело к гибели всего экипажа: «Вот стоит машина с наглухо задраенными люками, из нее сквозь броню слышен визг вращающегося умформера радиостанции. Но экипаж молчит… не отзывается ни на стук, ни по радио. В башне — маленькая, диаметром с копейку дырочка — мизинец не пройдет. А это — «фауст», его работа! Экран в этом месте сорван, концентрированный взрыв ударил по броне… Из башни достаем четырех погибших танкистов. Молодые, еще недавно веселые сильные парни. Кумулятивная граната прожгла сталь брони, огненным вихрем ворвалась в машину. Брызги расплавленной стали поразили всех насмерть».

История подтвердила плодотворность идеи легкого и предельно простого в обращении ручного противотанкового гранатомета. Но лишь в 1949 году Советская Армия получила на вооружение детище ГСКБ-30 Министерства сельскохозяйственного машиностроения — ручной гранатомет РПГ-2. От «Панцерфауста» он принципиально отличался тем, что пусковую трубу сделали многоразовой, ударно-спусковой механизм смонтировали в пистолетной рукоятке, а пороховой метательный заряд (в картонной гильзе) привинчивался к 80-мм надкалиберной гранате кумулятивного действия ПГ-2, по ободку которой осуществлялось прицеливание. Прицельная дальность стрельбы — 150 м, эффективная — не более 100 м, бронепробиваемость — 200 мм. Концепция одноразового гранатомета была реализована в СССР двадцать лет спустя в РПГ-18.

Стремясь закрыть образовавшиеся бреши, командование 9-й немецкой армии ввело в сражение 19-ю и 25-ю танковые дивизии (150 танков) 40-го танкового корпуса. Однако уже в ходе выдвижения они попали под удар соединений 1-го Белорусского фронта и вынуждены были отойти.

Наступавшие с пулавского плацдарма войска, прорвав вторую полосу обороны, перешли к преследованию противника. В ночь на 16 января армия генерала Колпакчи и 11-й танковый корпус штурмом овладели важным узлом коммуникаций и мощным опорным пунктом — городом Радом. Соединения 33-й армии с 9-м танковым корпусом подошли к городу Шидловец.

В результате двухдневных боев удары войск 1-го Белорусского фронта с двух плацдармов практически слились в один мощный удар в полосе 120 километров.

Выход 2-й гвардейской танковой армии в район Сохачева и наступление 47-й армии Перхоровича севернее польской столицы создали для варшавской группировки угрозу окружения. Под натиском советских войск 46-й танковый корпус противника вместо отхода на запад, к Познани, вынужден был отступать на северо-восток, за Вислу. С утра 16 января погода заметно улучшилась, и 3-й бомбардировочный авиакорпус генерал-майора А. З. Каравацкого бомбил лед на реке, штурмовики 6-го авиакорпуса генерал-майора Б. К. Токарева прочесывали берег Вислы, уничтожая переправочные средства, и наносили удары по немецким колоннам, 3-й истребительный авиакорпус генерал-лейтенанта Е. Я. Савицкого осуществлял прикрытие наземных соединений. За два дня 16-я воздушная армия совершила 5979 боевых вылетов.

16 января перешла в наступление 1-я армия Войска Польского под командованием генерала С. Г. Поплавского. В ночь на 17 января ее главные силы, переправившись через Вислу в полосе 61-й армии, подошли к городу с юга. Из немецких войск в Варшаве оставались четыре пехотных батальона и инженерные части. Штаб группы армий «А» поставил ОКХ в известность, что удержать город не удастся, более того, поскольку связь с гарнизоном прервана, вообще неизвестно, в чьих руках он находится. Смирившись с неизбежностью, Гудериан, не мешкая, передал генералу Харпе распоряжение действовать по обстановке и «наметить следующий рубеж обороны, исходя из предположения, что Варшава уже находится в руках противника». Во время доклада Гитлеру в ставку поступила радиограмма от коменданта Варшавы, в которой сообщалось, что он намерен оставить «крепость» в течение ночи.

Фюрер буквально взбесился и велел удержать Варшаву любой ценой. Однако восстановить оборону не удалось — гарнизон, уничтожив тыловое имущество, уже уходил.

Утром 17 января дивизии Войска Польского одновременно с частями 61-й и 47-й армий завязали бои на улицах Варшавы. К полудню они полностью освободили столицу Польши.

Город был мертв: «Варшава представляла собой горы руин. Повсюду почерневшие от пламени стены разрушенных зданий. Улицы завалены кирпичом и битым стеклом». Из 1 млн 310 тысяч довоенного населения в нем осталось только 162 тысячи. Отступая, немцы установили большое количество противотанковых и противопехотных мин, фугасов замедленного действия и различных взрывных ловушек. Советские саперы немедленно приступили к разминированию важнейших объектов.

Штаб фронта переместился в предместье Варшавы — Прагу. Сюда же поспешило Временное правительство Э. Осубки-Моравского. С ним Жукову приходилось дипломатничать, к чему Георгий Константинович, привыкший делить людей на начальство и остальных прочих, был органически неприспособлен. Эту раздраенность маршальских чувств отмечает его личный шофер А. Н. Бучин: «К привычным военным делам добавились хлопоты с вздорными и скандальными польскими деятелями. Во всяком случае, после встреч, хотя и редких, с ними маршал выглядел не лучшим образом».

Обидно было также, что поляки не слишком праздновали «освободителей», а сама Польша, за исключением столицы, «мало пострадала»:

«Стоило пересечь советскую границу, как мы оказались в ином мире. В Польше почти не видно разрушений, в деревнях скот, лошади. Живут очень прилично. Немцы, отходя на запад, не разрушают ничего и, конечно, не сжигают дома. Удивились, почесали в затылках и порешили — Европа, значит…

Красная Армия один на один дралась с Вермахтом при общей пассивности, а иногда и враждебности местных жителей. За них же отдавали жизнь наши бойцы и командиры!»

Варшаву, конечно, немцы порушили сильно, но не было к полякам сочувствия, несоветские они были какие-то и девушек своих от греха подальше прятали:

«Город был разбит почти так, как наши советские города. Пожалуй, то был единственный случай за время наступления в Польше, когда мы столкнулись с редкими разрушениями, напоминавшими повсеместные злодеяния немцев на наших землях. По делам мне пришлось тогда несколько раз побывать в Варшаве и наблюдать удивительную картину: солдатня Войска Польского обнималась и бражничала с варшавянами, а множество предельно усталых наших саперов с сосредоточенными лицами разминировали центральные улицы города, очищали их от битого кирпича, от всякого хлама. Они очень торопились — 20 января в Варшаве состоялся парад Войска Польского…

Конечно, нас приветствовали, когда население получало из рук Красной Армии немецкое имущество. Впрочем, часто не дожидалось, пока дадут, а хватало все, что плохо лежит. Удивляло и обилие мужской молодежи призывного возраста, пересиживавшей войну. Пусть Иван воюет…

В Польше, насколько мы могли судить, молились мелочной торговле. На каждом шагу натыкались на торгашей, что-то продававших, менявших и по этому случаю пытавшихся вступать в контакт с нами — нельзя ли хоть чем-нибудь поживиться у Красной Армии. Торгашеский дух пронизывал всю страну.

Чем дальше мы шли по Польше, тем лучше понимали и другое — Красная Армия вскрыла тыл немецкого Восточного фронта, питавшего Вермахт в войне против нас. Приняв за чистую монету разговоры чуть ли не о любви местного населения к нам, мы на первых порах торопились улыбаться, протягивать руки и прочее. Прием обычно был холодноватый.

Обидно было даже не это, а то, что, пройдя тысячи километров по нашей сожженной и разрушенной войной Родине, мы попали в мир, проживший эти годы, может быть, и не в роскоши, но в относительной сытости. Опрятные города, упитанные деревни, прилично одетая публика. Могу поручиться: удивляло все это Георгия Константиновича и было чуждо ему, как и шепелявая речь, слышавшаяся на улицах, когда нам приходилось неторопливо проезжать через населенные пункты. Нет, не встречали нас в Польше хлебом-солью, да мы и не просили. Обходились своим».

Обзорную экскурсию по освобожденным районам Польши совершил первый секретарь компартии Украины Н. С. Хрущев, тоже не преминувший отметить: «Сравнивая разрушенные Киев, Харьков, города и шахты Донбасса, Полтаву с тем, что я заметил здесь, я пришел к выводу, что Польша «отделалась» довольно легко, за исключением Варшавы».

А вот насчет того, что «обходились своим», Саша Бучин приврал, поскольку вместе со всем многолюдным фронтом жевал польский хлеб, собранный польскими крестьянами на польской земле. Одними из первых законов, принятых Люблинским комитетом еще в августе 1944 года, были декреты об обязательных поставках картофеля, зерновых культур, мяса, молока, сена «для государства». Одновременно были подписаны обязательства по снабжению Красной Армии продовольствием и другими необходимыми материалами (к примеру, план по зерну на 1944 год первоначально «весил» 530 тысяч тонн, затем по просьбе поляков его снизили до 380 тысяч) согласно установленным местными властями заготовительным ценам в польской валюте. Как правило, при закупках ориентировались на цены, сложившиеся при немцах; чуть позже поступило указание платить на 10 % больше, чем «фашисты». Злотые «в размере, необходимом для содержания Красной Армии», предоставляла польская сторона. Советское командование получило также право в случае надобности проводить реквизицию имущества «у местного населения и частных фирм» и принудительную мобилизацию военнообязанных мужчин и женщин от имени и по поручению Комитета национального освобождения, не обладавшего ни авторитетом, ни реальной властью.

Советские тыловые службы, комендатуры и политорганы провели во всех воеводствах «широкую массово-разъяснительную работу», призывая крестьян выполнить правительственное задание неуклонно и досрочно. И, о чудо, пишет генерал Н. А. Антипенко:

«Хлеб и другие продукты тысячами тонн стали поступать на приемные пункты. Декрет обязывал крестьян доставлять все собственным транспортом, но мы не отказывали в автотранспорте, если поступала просьба об этом. Однако это бывало не так часто: крестьяне группировались в обозные колонны и под развевающимся красным флагом торжественно следовали на пункты сдачи. 15 декабря 1944 года в приказе по войскам 1-го Белорусского фронта командующий фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков объявил благодарность большой группе генералов и офицеров за полное завершение заготовок продовольствия, которого должно было хватить до нового урожая».

Действительно, большинство населения относилось к Красной Армии лояльно и дружелюбно. Эта дружба основывалась на понимании, что без помощи советских войск освобождение страны невозможно, и ненависти к общему врагу — немцам. В то же время поляков пугал возвратившийся в Европу «призрак коммунизма». Многие не желали признавать привезенное из Москвы «демократическое правительство» и затеянные им «социальные преобразования», отделение от Польши «крэсов всходних» — Западной Украины и Западной Белоруссии, разоружение отрядов Армии Крайовой, после пяти лет борьбы с гитлеровцами оказавшихся вдруг «бандами». Короче говоря, польское общество, с точки зрения советского человека, было засорено «враждебными элементами» и «реакционными кругами».

«На территории Польши, — вспоминает генерал И. Т. Коровников, — воины столкнулись с капиталистической действительностью, враждебной идеологией, чуждым советскому человеку бытом».

Генерал К. Ф. Телегин: «Теперь уже всем было понятно, что в ликующих толпах освобожденного народа маскировались и враждебно настроенные элементы, готовые в любую минуту пустить в ход и клевету, и оружие».

А вот генерал К. В. Крайнюков: «Польская реакция встретила в штыки демократические свободы и социальные преобразования. Классовая борьба между помещичье-буржуазной реакцией и демократическими силами приобрела особую остроту. Показала свое истинное лицо и так называемая Армия Крайова, представлявшая собой вооруженный оплот эксплуататорских классов, международной и внутренней реакции».

Отловом «враждебных элементов», нарушавших приказы советского командования о сдаче оружия и радиоприемников, уклонявшихся от мобилизации и «оборонительных работ», занималась контрразведка «Смерш», сроки им лепили советские военные трибуналы. Польская военная прокуратура открыто манкировала своими обязанностями: дескать, по их законам, «военные суды не имеют права судить гражданских лиц, независимо от того, какие преступления эти лица совершили». Вот эти-то нерешительность и «дряблость» местных властей — «вздорных польских деятелей» — в проведении репрессий против соотечественников и вызывали раздражение Жукова и Телегина:

«ПКНО… слишком робко подходит к решению вопроса о ликвидации враждебных организаций, затягивает создание судебно-прокурорских органов, слабо применяет репрессии к враждебным элементам, как бы подчеркивая этим свою слабость и нежелание обострять отношения…

Необходимо отметить, что население Польши еще до сих пор не чувствовало твердости руки ПКНО. Еще ни одного серьезного процесса над враждебными элементами не проведено, никто не осужден и не расстрелян, и это в глазах населения, подогреваемого аковцами, расценивается как слабость и неуверенность самого ПКНО».

Наш человек о твердой руке помнил всегда: «О, это роковое слово «Смерш». Оно действовало безотказно. Мы все замирали от страха, услышав его». А полякам еще предстояло учиться, учиться и учиться…

На главном направлении командование Вермахта пыталось отводом своих войск на оборудованные позиции вдоль рек Бзура, Равка, Пилица создать новый фронт обороны, но стремительное продвижение армий 1-го Белорусского фронта сорвало его замыслы. 1-я гвардейская танковая армия разгромила резервные части противника и преследовала их остатки на познаньском направлении.

5-я ударная и 8-я гвардейская армии, преодолев реку Равка, к исходу 17 января овладели Скерневице и Рава-Мазовецка, уничтожив при этом части танковой дивизии 40-го корпуса. С темпом 25–30 километров в сутки преследовали противника 69-я и 33-я армии, танковые корпуса которых в районе Томашув-Мазовецки подошли к Пилице. Сюда же выдвинулся введенный в сражение 7-й гвардейский кавалерийский корпус генерала М. П. Константинова. В результате четырехдневного наступления войска 1-го Белорусского фронта разбили главные силы 9-й немецкой армии и продвинулись в глубину на 100–130 километров.

Стрелковые корпуса, сворачиваясь в походные колонны, перешли к преследованию. Впереди колонн двигались передовые отряды, оснащенные сверхкомплектом переправочных средств. Быстрому продвижению советских войск благоприятствовала морозная погода, сковавшая грязь на дорогах. Среднесуточный темп продвижения механизированных соединений составлял 45 километров в сутки, общевойсковые соединения продвигались со средним темпом 30 километров; «чтобы не оторваться от противника, наши части в максимальной мере использовали все виды трофейного транспорта: автомобили, мотоциклы, велосипеды, повозки пр.». На многих трофейных машинах за рулем сидели пленные. Все фронтовики понимали, что лучше преследовать разбитого противника, чем с кровью выбивать его с очередного рубежа. И тыловикам тоже радость, хотя работы прибавляется: «Кроме того, высокие темпы наступления обычно дают огромную экономию материальных средств, и это легко доказать арифметически, если подсчитать, какой ценой доставался нам каждый километр завоеванной территории. Поспешно отходящий противник не успевает разрушить дороги, мосты, другие важные объекты, и это облегчает задачу восстановления — не снимает ее, конечно, а только облегчает, ибо почти все мосты стратегического значения противник успевал и в этом сражении подорвать. Наконец, высокие темпы наступления дают много трофеев, пусть даже частично приведенных в негодность…

В конечном итоге высокие темпы наступления создают для оперативного тыла более благоприятные условия, нежели замедленный темп, хотя и требуют в кульминационные моменты исключительного напряжения».

Вслед за боевыми частями и армейскими тылами следовали железнодорожные бригады Управления военно-восстановительных работ, восстанавливая магистраль Варшава — Познань — Франкфурт. Этому процессу предшествовала долгая дискуссия между Военным советом фронта, транспортным комитетом при ГКО и Наркоматом путей сообщения СССР. Военные инженеры с целью обеспечения бесперебойного снабжения действующей армии по мере продвижения в глубь Европы предлагали перешивать основные железные дороги на союзную колею. В противном случае требовалось иметь сеть перевалочных баз, которые, по-хорошему, надо было построить на государственной границе СССР еще летом 1944 года. Наркомпуть возражал, утверждая, что «удлинение на запад железнодорожных путей союзной колеи еще более усилит напряженность перевозок внутри страны, особенно в связи с развернувшимися работами по восстановлению народного хозяйства». Победили в споре «хозяйственники», и Государственный Комитет Обороны принял решение об эксплуатации в Освободительном походе западноевропейской колеи с использованием трофейного подвижного состава.

К исходу 17 января центральная группировка 1-го Белорусского фронта (5-я ударная, 8-я гвардейская, 1-я и 2-я гвардейские танковые армии), успешно развивая наступление, уже подходила к главным коммуникациям и магистральным шоссейным дорогам Варшава — Берлин.

«Особого сопротивления, — отмечает В. И. Чуйков, — наши войска не ощущали. На этом направлении основные силы противника были разгромлены, крупных резервов у него здесь не имелось».

Маршалом Жуковым была сделана следующая оценка обстановки: «Противник в настоящее время против 1БФ очень слаб, и эту слабость войска фронта обязаны использовать для успешного выполнения поставленных задач».

Таким образом, к исходу 17 января войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов при содействии войск 2-го Белорусского и 4-го Украинского фронтов прорвали оборону противника в полосе до 500 километров и продвинулись на глубину 100–160 километров. Основные силы группы армий «А» были разгромлены. Погиб командир 56-го танкового корпуса генерал Блок. Командир 17-й танковой дивизии полковник Альберт Брукс, командир 88-й пехотной дивизии генерал-лейтенант граф фон Риттберг, командир 214-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Киршбарх были взяты в плен.

Первый этап операции прошел сверхуспешно, и Ставка Верховного Главнокомандования уточнила дальнейшие задачи.

1-му Белорусскому фронту было приказано не позднее 2–4 февраля овладеть рубежом Быдгощ, Познань.

1-му Украинскому — главными силами продолжать наступление в общем направлении на Бреслау, не позднее 30 января выйти на Одер и захватить плацдармы на его западном берегу. Левофланговые 59-я и 61-я армии должны были не позднее 20–22 января овладеть Краковом и продолжать наступление с целью захвата Силезского промышленного района. Первоначально Краков должен был брать 4-й Украинский фронт, но у генерала Петрова не заладилось, его армии все больше отставали от соседей. Поэтому часть сил 1-го Украинского пришлось перенацеливать на юг.

Гитлер между тем устроил «разбор полетов».

17 января генерала Харпе, обвиненного в катастрофе на Висле, отстранили от командования группой армий «А». На его место был назначен волевой и энергичный генерал-полковник Фридрих Шёрнер, снискавший себе славу мастера оборонительных операций и одного из самых жестоких командующих. К тому же «народный генерал» весьма симпатизировал революционным идеям национал-социализма, а в силу мелкобуржуазного происхождения был далек от раздражавших Гитлера представителей прусской военной аристократии. Распоряжения фюрера Шёрнер выполнял беспрекословно. Таким, к примеру, был один из его приказов подчиненному дивизионному командиру: «Генерал-лейтенанта Вальтера Шаль де Болье следует поставить в известность, что он обязан восстановить свою собственную честь и честь своей дивизии мужественным поступком. В противном случае я с позором изгоню его из армии. Более того, к 21.00 он должен сообщить, каких командиров он уже расстрелял или отдал приказ расстрелять за трусость». В другом месте он писал: «Слабые натуры должны знать, что у командования найдется достаточно сил и средств, чтобы наказать их по законам военного времени за отсутствие должной инициативы, любое нарушение долга и трусости перед врагом. В решающей схватке мировоззрений жизнь отдельного индивидуума не играет никакой роли… От каждого я требую проявления фанатизма и ничего более».

Доктор Геббельс, так просто был в восторге от этого военачальника: «Шёрнер — настоящий полководец. То, что он докладывает мне в деталях о своих методах поднятия морального духа, просто великолепно и свидетельствует не только о его широком политическом кругозоре. Он действует совершенно новыми, современными методами. Он не генерал за письменным столом и у военной карты; большую часть времени он проводит в боевых частях, с которыми у него установились отношения хотя и строгие, но тем не менее основанные на доверии. В частности, он взял под прицел солдат, отстающих от своих частей. К ним он относит тех солдат, которые в критической ситуации всегда стремятся отстать от войск и исчезнуть под каким-нибудь предлогом в тылу. Он довольно жестоко обходится с такими лицами, заставляет вешать их на ближайшем дереве и прикреплять щит с надписью: «Я дезертир, отказавшийся защищать германских женщин и детей».

От солдат Шёрнер удостоился прозвищ «террорист» и «имперский полевой жандарм». Кажется, это был единственный в Вермахте командир, которого после войны обвинили в военных преступлениях собственные подчиненные. На новом посту он начал с того, что сместил командующего 9-й армией Смило фон Люттвица под тем предлогом, что в день, когда была оставлена Варшава, его распоряжения были «недостаточно ясны и категоричны». Во главе армии был поставлен генерал пехоты Теодор Буссе.

Далее, расценив историю с оставлением Варшавы как откровенный саботаж, Гитлер вечером 18 января приказал арестовать и расследовать «предательскую» деятельность трех старших офицеров оперативного отдела ОКХ, отвечающих за составление донесений и приказов по Восточному фронту, в их числе начальника отдела полковника фон Бонина. После очередного бурного объяснения между фюрером, вознамерившимся «покарать Генштаб», и Гудерианом, пытавшимся отстоять своих сотрудников, генералу тоже пришлось отправиться на Принц-Альбрехтштрассе. Поэтому в самый критический момент битвы на Висле начальник Генерального штаба сухопутных войск интересно проводил время в Управлении имперской безопасности, давая показания Эрнсту Кальтенбруннеру и гестапо — Мюллеру. Гудериану удалось добиться освобождения двух офицеров, правда, их отправили на фронт командирами полков, а фон Бонина мытарили по концлагерям до конца войны. Командир 46-го танкового корпуса генерал Вальтер Фрис, кавалер Рыцарского креста с Дубовыми листьями и Мечами, за отступление от Варшавы был отстранен от командования и отдан под суд военного трибунала.

Наконец, фюрер окончательно решился «рулить» боевыми действиями самостоятельно, руководствуясь не соображениями генералов, а своими собственными «прозрениями». Отныне — никакой самодеятельности!

19 января он отдал приказ по вооруженным силам, согласно которому любой военачальник до командира дивизии включительно нес личную ответственность перед Верховным Главнокомандующим за любое передвижение своих войск, будь то наступление или отход: «Во всех перечисленных случаях надлежит докладывать заранее, с тем чтобы у меня была возможность вмешаться в принятие окончательного решения и чтобы в случае отдания мною возможного контрприказа последний мог быть своевременно доведен до сведения войск». Основной обязанностью «в условиях ведения тяжелых боевых действий» стало следить за сохранностью средств связи, и все попытки оправдать свои действия ее отсутствием или скрыть в донесениях «неприкрашенную правду» отныне влекли драконовские меры наказания. По этому поводу фельдмаршал фон Рундштедт как-то заметил, что единственные солдаты, которыми он может распоряжаться по своему усмотрению, это те, которые охраняют двери его кабинета.

Пока суд да дело, новое командование группы армий «А» рассчитывало закрепиться на подготовленных в глубине оборонительных рубежах. Войска 9-й армии должны были удерживать рубеж между Лодзью и Вислой, а правым флангом нанести контрудар в южном направлении. 4-й танковой армии ставилась задача остановить русских, наступавших на Бреслау, западнее Ченстоховы. 17-я армия отвечала за Верхнюю Силезию. Правда, командование 4-й танковой армии реально имело под рукой две неполные дивизии и полторы бригады, остальные соединения, в том числе остатки 24-го танкового корпуса, находились где-то в «блуждающих котлах» и пробивались на северо-запад на параллельных курсах с советскими танкистами, которые по-прежнему опережали в этой гонке.

Генерал Шёрнер едва успел разослать свой приказ адресатам, как 19 января немецкими войсками были оставлены города Лодзь и Краков.

Что касается Лодзи, то соединения 1-й гвардейской танковой армии, нацеленные на Познань, ее просто обошли. Прибывшие к этому моменту две дивизии корпуса «Великая Германия» исправить положение не смогли: им пришлось выгружаться в чистом поле под огнем русской артиллерии и вести оборонительные бои. Город заняла 82-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора Г. И. Хетагурова.

Краков был подготовлен к длительной и упорной обороне: вокруг города соорудили три обвода с развитой системой траншей, отсечными позициями, противотанковыми рвами, долговременными огневыми точками, минными полями и прочими заграждениями — все как положено. На улицах были установлены железобетонные надолбы и баррикады, многие объекты — заминированы, причем с фантазией: «Войска встретились с новым видом противотанковых заграждений, который гитлеровцы называли пилонами. Пилоны представляли собой массивные железобетонные трубы двухметрового сечения и четырехметровой высоты; под подошвой их укладывался заряд, который взрывался по проводам из «диспетчерского пункта». Такой способ баррикадирования был удобен неприятелю, так как улицы не перегораживались до последней минуты, да и стоявшие столбы не вызывали подозрений гражданского населения, будучи похожи на устройства городского хозяйства. Гитлеровцы ставили пилоны на тротуарах и обочинах дорог; рядом строились огневые точки с амбразурами вровень с упавшим пилоном».

Однако «героической обороны» не получилось. К утру 19 января дивизии 59-й армии Коровникова охватили Краков с севера и северо-востока, соединения 60-й армии Курочкина — с востока и юго-востока, бригады 4-го гвардейского танкового корпуса обходили город с запада. У гарнизона оставалась открытой одна дорога на юг, и немцы поспешили ею воспользоваться. Маршал Конев, лично руководивший штурмом, на это и рассчитывал: «В данном случае мы не ставили себе задачи перерезать последний путь отхода гитлеровцев. Если бы мы это сделали, нам бы потом долго пришлось выкорчевывать их оттуда, и мы, несомненно, разрушили бы город. Как ни соблазнительно было создать кольцо окружения, мы, хотя и располагали такой возможностью, не пошли на это. Поставив противника перед реальной угрозой охвата, наши войска вышибали его из города прямым ударом пехоты и танков. К вечеру войска генерала Коровникова, громя арьергарды противника, прошли весь город насквозь…» Древняя столица Польши была взята целой и невредимой.

В тот же день 56-я гвардейская танковая бригада — передовой отряд 7-го гвардейского танкового корпуса — и 53-я гвардейская танковая бригада — передовой отряд 6-го гвардейского танкового корпуса — пересекли границу Германии и захватили первые немецкие населенные пункты — Нальгемсбрюкк и Питшен. 20 января границу перешли части 5-й гвардейской армии и, продвинувшись на 20 километров, овладели городом Розенберг.

В приграничных районах сопротивление противника резко возросло: с одной стороны, расширялся фронт советского наступления, с другой — подтягивались немецкие войска с других участков фронта. С 18 по 20 января в Силезию из Венгрии прибыли 20-я (78 танков) и 8-я (91 танк) танковые дивизии, с Запада — 712-я пехотная дивизия; восточнее Бреслау выгружались 269-я пехотная дивизия и 405-й народно-артиллерийский корпус. Кроме того, немецкая группировка усиливались за счет соединений, отступавших от Вислы. Так, объединив силы, пробились к своим 24-й танковый Корпус Неринга и корпус «Великая Германия». Темп советского наступления замедлился.

Падение Кракова открывало дорогу в индустриальные районы Верхней Силезии, захват которых являлся важнейшей задачей фронта. Здесь, на сравнительно небольшой территории, почти примыкая друг к другу, находились такие промышленные города, как Катовице, Домброва-Гурнича, Сосновец, Бейтен, Глейвиц и другие. Здесь насчитывалось несколько сот различных предприятий, в том числе военные заводы, десятки шахт, железных и цинковых рудников, доменных печей, металлургических и химических предприятий. Все эти заводы и шахты находились вне зоны действия союзной авиации и продолжали работать на полную мощность, компенсируя немцам разбомбленный Рур. Главный рубеж обороны на подступах к Силезскому району проходил по западному берегу реки Пшемша и ее притокам. Господствующие берега способствовали созданию прочной позиционной обороны, тогда как открытые заболоченные поймы восточного берега затрудняли советским войскам не только переправы, но и подходы к ним. Все населенные пункты были превращены в «крепости».

Прикидывая план взятия Силезского промышленного района, оценивая противостоящие силы противника в 9 пехотных и 2 танковые дивизии, не считая отдельных батальонов и боевых групп (примерно 100 тысяч человек), маршал Конев разработал следующую диспозицию. 20 января он приказал круто изменить направление движения 3-й гвардейской танковой армии. Генерал Рыбалко должен был повернуть свои «коробочки» на 90 градусов и вместо Бреслау следовать на юг к городу Оппельн (где находился штаб группы армий «А»), отрезая пути отхода немецких войск, действующих против армии Жадова, в дальнейшем: «С форсированием 5-й гвардейской армией р. Одер быть готовым по переправам 5-й гвардейской армии форсировать р. Одер для дальнейшего наступления на запад». Свежая 21-я армия (55, 117, 118-й стрелковые корпуса) генерала Гусева, усиленная 31-м танковым корпусом генерал-майора Г. Г. Кузнецова и 1-м гвардейским кавалерийским корпусом генерал-майора В. К. Баранова, наносила удар на Бейтен, охватывая Силезский район с севера и северо-запада; 59-я армия с 4-м гвардейским танковым корпусом продолжала наступление на Катовице; 60-я армия продвигалась вдоль Вислы, заходя с юга.

С рассветом 21 января 3-я гвардейская танковая армия повела атаку в новом направлении. Опасаясь окружения, немецкие войска, еще продолжавшие сопротивление перед фронтом 5-й гвардейской армии, начали отводить свои силы за Одер.

«Когда 21 января 1945 года я встретился в Оппельне с вновь назначенным командующим группой армий «А», — вспоминает Шпеер, — он сообщил мне, что от нее осталось одно название: танки и тяжелое оружие были уничтожены в проигранном сражении. Никто толком не знал, как далеко продвинулись советские войска в направлении Оппельна. Во всяком случае, офицеры бежали из штаб-квартиры, а в нашей гостинице осталось лишь несколько человек, решившихся переночевать здесь».

К исходу 23 января дивизии генерала Жадова прорвались к Одеру, совместно с танкистами заняли Оппельн и, проложив по льду деревянные настилы, в сплошном тумане «относительно спокойно» захватили первый плацдарм на западном берегу размером 22 на 5 километров. Севернее к реке пробился 78-й стрелковый корпус армии Коротеева, южнее — 21-я армия Гусева. На следующий день передовые отряды 4-й танковой армии тоже вырвались к Одеру и приступили к его форсированию севернее Бреслау; за корпусами Лелюшенко подтягивались дивизии генерала Пухова. Наступательный порыв был велик, все понимали, что Одер — рубеж символический, и «все знали об указании Верховного Главнокомандования о представлении особо отличившихся при форсировании Одера к званию Героя Советского Союза». В 4-й танковой особо отличилась 17-я гвардейская механизированная бригада подполковника Л. Д. Чурилова, 25 января с ходу преодолевшая реку на подручных средствах в районе Кебен, севернее Штейнау, и обеспечившая переправу 6-го гвардейского мехкорпуса. В боевой летописи бригады числится 30 Героев, из них 16 — за одерский плацдарм.

В итоге 22–26 января армии главной группировки 1-го Украинского фронта почти в 200-километровой полосе вышли на Одер, форсировали его и в районах Штейнау, Брига и Оппельна захватили плацдармы, за расширение которых развернулась ожесточенная борьба.

Правда, уход танковой армии из полосы наступления 52-й армии осложнил борьбу за Бреслау. Попытки пехоты с ходу прорвать внешний оборонительный обвод закончились неудачей. От штурма города, от войны практически не пострадавшего, так как союзная авиация сюда не долетала, Конев решил пока отказаться, приказав вести методический огонь тяжелой артиллерией. Гитлер по заведенному правилу объявил Бреслау крепостью. Гарнизоны «крепостей», не помышляя о прорыве из окружения, должны были сражаться до последнего солдата, сковывая как можно больше советских войск осадой больших и малых укрепленных пунктов. Комендантом был генерал-майор Краузе. В качестве политического комиссара в городе свирепствовал «энергичный национал-социалистический вождь» гаулейтер Карл Ханке, среди прочих дисциплинарных мероприятий приговоривший к смертной казни бургомистра города — «за пораженчество».

В Бреслау, где скопилось около миллиона человек, была объявлена срочная эвакуация всего гражданского населения, непригодного для воинской службы. Поезда и автобусы не могли обеспечить вывоз такого количества людей. Из-за недостатка транспорта основная масса беженцев, выполняя «приказ партии», покинула город пешим порядком. Их путь на запад по заснеженным дорогам при двадцатиградусном морозе был усеян тысячами трупов замерзших детей и стариков. Но больше всего не повезло тем, кто пытался вырваться на пароходах, — с берега их расстреливали советские танки: «В тот день произошел интересный случай, показавший, что враг не ожидал такого быстрого выхода наших частей к Одеру. Со стороны Бреслау на реке показался грузовой пароход… Командир танкового полка И. А. Ткачук, замаскировав танки, поставил их в засаду. Пароход приближался, команда ничего не подозревала. По условному сигналу 2 танка открыли огонь. Через 3 минуты пароход, объятый пламенем, понесло вниз по течению реки. Через 2 часа подошел второй пароход, и с ним произошло то же самое». Лелюшенко, описывая этот «интересный случай», довольно неуверенно сообщает, что пароходы, следовавшие из Бреслау, были, «видимо, с боевым снаряжением». Невольно вспоминается 23 августа 1942 года: немецкие танки с берега Волги расстреливают такие же пароходы.

Тем временем в ночь на 23 января генерал Рыбалко получил новую задачу: наступая на юго-восток, «к половине дня 24.1.45 главными силами овладеть районами Глейвиц, Рыбник, Николаи» и совместно с 21, 59 и 60-й армиями окружить и уничтожить силезскую группировку противника. Из текста директивы видно, что от предыдущих успехов у командования фронта шапка совсем съехала набекрень: фактически танковая армия должна была лесами, преодолевая речные преграды, минированные участки и возрастающее сопротивление противника, промчаться около 100 километров за двенадцать часов. Но приказ есть приказ, марш начался с рассветом. В первом эшелоне следовали 7-й гвардейский танковый и 9-й мехкорпуса; 6-й гвардейский танковый корпус выводился во второй эшелон. Из строя к этому времени выбыло почти 300 боевых машин (безвозвратно — 61), но кое-что осталось — 438 исправных танков и 200 самоходных установок. Параллельно 3-й гвардейской танковой армии наступал 31-й танковый корпус. За день 24 января танкисты прошли с боями 50–60 километров.

Наступавший вдоль восточного берега Одера 7-й гвардейский танковый корпус генерал-майора С. А. Иванова после переправы через реку Клодница втянулся в лесной массив. Продвижение было медленным: мешала местность и противник, умело использовавший ее особенности, бивший из засад и минировавший дороги. Преодоление 30-километрового леса продолжалось еще двое суток. В связи с этим Рыбалко писал командованию корпуса:

«Мой начальник, как и я, не находит слов для возмущения таким топтанием. Как будто мы специально даем противнику время на эвакуацию Силезского промышленного района и на организацию обороны. Надо понимать, что в лесу колонной не воюют. У нас получается всегда хорошо, когда мы не встречаем никакого сопротивления, а как только перед нами незначительные силы противника, останавливаемся на месте. Последние два дня я Вас не узнаю… Имейте в виду, что, если мы сегодня не овладеем Рыбником, вся наша предыдущая работа пойдет насмарку».

Но лишь к утру 27 января бригады 7-го корпуса достигли Рыбника, где и завязли в уличных боях: «…противник засел в каменных домах и сковал все силы корпуса. К исходу дня корпус городом не овладел и не сманеврировал в обход, чтобы блокировать его и перерезать дорогу на Ратибор».

Двигавшийся левее 9-й Киевско-Житомирский механизированный корпус генерал-лейтенанта И. П. Сухова совместно с 31-м танковым корпусом 24 января овладел городом Глейвиц, но дальше продвижения не имел, «ведя с противником бой на занятых позициях». Это побудило генерала Рыбалко ввести в бой 6-й гвардейский танковый корпус, получивший задание к утру 27 января выйти на западную окраину Катовице. Навстречу ему двигались части 59-й армии и 4-го гвардейского Кантемировского танкового корпуса. 27 января 60-я армия (15, 28, 106-й стрелковые корпуса) овладела Освенцимом, 9-й механизированный корпус занял Николаи. Уже ясно вырисовывались клещи вокруг немецкой группировки, включавшей в себя 20-ю танковую, 75, 344, 359, 375-ю пехотные дивизии, полк 10-й танко-гренадерской дивизии, 25-й полицейский полк и прочее.

Коневу очень хотелось все это воинство взять в плотное кольцо и стереть в порошок, и был уже отдан приказ на окружение. Но маршал вовремя вспомнил ноябрьский вызов в Москву, разговор в самом главном кремлевском Кабинете, палец Вождя, обводящий на карте Силезский район, и сказанное Им одно только слово: «Золото».

«Я понимал, что если мы окружим вражескую группировку, насчитывавшую, без частей усиления, 10–12 дивизий, и будем вести с ней бой, то ее сопротивление может затянуться на очень длительное время. Особенно если принять во внимание район, в котором она будет сопротивляться. А в этом-то и вся соль. Силезский промышленный район — крупный орешек: ширина его 70 и длина 110 километров. Вся эта территория сплошь застроена главным образом железобетонными сооружениями и массивной кладки жилыми домами. Перед нами был не один город, а фактически целая система сросшихся между собой городов общей площадью 5–6 тысяч квадратных километров. Если противник засядет здесь и станет обороняться, то одолеть его будет очень трудно. Неизбежны большие человеческие жертвы и разрушения. Весь район может оказаться в развалинах… Замкнув кольцо в результате операции, мы вынуждены будем разрушить весь этот район, нанести огромный ущерб крупнейшему промышленному комплексу…»

Крепко подумав, Иван Степанович решил не окружать врага, а напугать и оставить ему тропу для бегства, заставить его «видеть в этом коридоре единственный путь к спасению». 28 января он застопорил танковую армию Рыбалко, поставив ей ограниченные задачи по уничтожению отдельных групп противника в районах Рыбник и Николаи. Командующие 21-й и 59-й армиями получили приказ, наоборот, атаковать с яростью. К вечеру после трехдневных ожесточенных уличных боев 4-й гвардейский танковый корпус и 245-я стрелковая дивизия очистили от противника Катовице. Под сильным натиском советских войск с фронта и угрозой глубокого обхода немцы ретировались через оставленные для них «ворота» в юго-западном направлении, на Ратибор.

29 января весь Силезский промышленный район был очищен от противника.

В этот день Ставка утвердила предложенный Коневым сутками раньше план развития операции. Он предусматривал разгром бреславльской группировки и выход на Эльбу 25–28 февраля, с одновременным ударом по Берлину.

К исходу 30 января 59-я армия вышла к Одеру и захватила плацдарм. 60-я армия развернулась фронтом на юг. Танковую армию Конев вывел из боя для приведения в порядок материальной части: с начала операции в результате боевых повреждений и по техническим причинам из строя вышла половина «тридцатьчетверок», 181 боевая машина была утеряна безвозвратно, а 168 требовали ремонта. Потери в личном составе — 7,5 тысячи человек. Согласно донесениям, части 3-й гвардейской танковой армии за этот же период уничтожили около 28 тысяч солдат и офицеров противника, 173 танка и 72 самоходки, 487 орудий и минометов, захватили богатые трофеи и взяли 3600 пленных.

Утрата Верхней Силезии неизбежно влекла за собой окончательный развал экономики Третьего рейха. 30 января министр вооружений передал Гитлеру очередную докладную записку:

«Я доложил ему по существу вопроса, что в области экономики и вооружений война закончена и при таком положении вопросы питания, отопления жилых домов и энергоснабжения обладают приоритетом по отношению к танкам, самолетным двигателям и боеприпасам.

Чтобы опровергнуть далекие от реальности представления Гитлера о возможностях оборонной промышленности в 1945 г., я приложил к памятной записке прогноз производства танков, оружия и боеприпасов на ближайшие три месяца. Из памятной записки можно было сделать вывод: «После потери Верхней Силезии немецкая оборонная промышленность более не будет в состоянии хотя бы в какой-то степени покрыть потребности фронта в боеприпасах, оружии и танках. В таком случае станет также невозможным компенсировать превосходство противника в технике за счет личной храбрости наших солдат».

В прошлом Гитлер вновь и вновь утверждал, что с того момента, как немецкий солдат начнет сражаться на немецкой земле, защищать свою Родину, его чудеса героизма уравновесят нашу слабость. На это я хотел дать ответ в своей памятной записке».

Фюрер приказал спрятать «бумажку» в сейф и никому не показывать, с некоторых пор он предпочитал игнорировать неприятные известия.

Медленнее других продвигалась правофланговая 3-я гвардейская армия. Полоса на стыке двух фронтов стала основным маршрутом отступления на запад для разбитых на Висле немецких дивизий, в том числе отброшенных на юг ударами армий маршала Жукова. Поэтому к 26 января перед фронтом армии Гордова действовали боевые группы, созданные из остатков 6-й, 214-й пехотных дивизий, отрядов фольксштурма, частей и подразделений 16, 17, 19, 25-й танковых, 10-й, 20-й танко-гренадерских дивизий и дивизии «Бранденбург», остатков 42-го армейского корпуса, частей 168-й пехотной и 603-й дивизии особого назначения.

К исходу 28 января левофланговый 76-й стрелковый корпус 3-й гвардейской армии вышел к Одеру и двумя полками 389-й стрелковой дивизии на подручных средствах форсировал реку и вклинился в оборону противника на 5 километров. На следующий день на западный берег переправились уже две стрелковые дивизии.

С целью ликвидации советского плацдарма немецкое командование решило использовать накапливавшиеся на восточном берегу Одера войска из отступавших от Вислы боевых групп. К 29 января оно сосредоточило две сильные группировки: одну в районе Лисы, другую в районе Гюрау. Первая из них, в составе частей 56-го танкового и 42-го пехотного корпусов, штурмового полка 4-й танковой армии, 21-й бригады штурмовых орудий, имела задачу удержать за собой Лису, чтобы обеспечить отход за Одер остаткам различных соединений и таким образом выиграть время для занятия ими прочной обороны на западном берегу реки. Вторую группировку общей численностью 10–12 тысяч человек под командованием генерала фон Заукена составляли танковый корпус «Великая Германия», две пехотные дивизии, части фольксштурма и артиллерии. Она должна была нанести удар от Гюрау на юг и отрезать части 76-го стрелкового корпуса генерал-майора Н. И. Глухова, действовавшие на захваченном ими плацдарме.

Напряженные бои на всем фронте 3-й гвардейской армии шли четверо суток. Группа фон Заукена сумела потеснить 120-й стрелковый корпус и частью сил прорваться в район Гросс-Остен. Обстановка стала угрожающей. Чтобы сохранить плацдарм за Одером и обеспечить действия 76-го корпуса, генерал Гордов ввел в сражение из второго эшелона 21-й стрелковый корпус, который в результате напряженного боя выбил противника из Гюрау и продвинулся в сторону Гросс-Остен. 30 января на правом фланге армии 120-й стрелковый корпус разбил лисскую группировку немцев и, продолжая наступление в западном направлении, вышел к городу Фрауштадт. 21-й корпус во взаимодействии с частями 76-го стрелкового корпуса и тремя бригадами 4-й танковой армии полностью ликвидировал немецкую группировку в районе Гросс-Остен и восстановил положение.

Маршал Конев примчался на командный пункт Лелюшенко и поставил 4-й танковой армии задачу: наступая по обоим берегам реки, нанести удар в северо-западном направлении, чтобы помочь Гордову и совместными усилиями двух армий уничтожить части противника восточнее Одера.

Однако до конца выполнить эту задачу не удалось: хоть и с большими потерями, но немцы ушли на западный берег. Здесь разрозненные подразделения и одиночных солдат отправляли на сборные пункты, «приводили в чувство» и снова ставили в строй:

«Во время отступления было арестовано несколько десятков наших товарищей. На батальонном командном пункте они были построены в ряд и каждый десятый приговорен к смертной казни полевым судом. Для приведения приговора в исполнение приговоренные были отправлены в полк, остальные — снова на фронт. А один солдат, приговоренный к смертной казни за трусость, был тут же расстрелян. Последними его словами были: «Да здравствует Германия, да здравствует фюрер!» Но этим свою голову он спасти не смог. Когда после залпа он упал на колени, но был еще жив, обер-лейтенант, командовавший экзекуцией, сделал контрольный выстрел в висок».

30 января главные силы генерала Гордова вышли к Одеру, 4 февраля пал Штейнау.

Первую неделю февраля общевойсковые армии вели бои за расширение, объединение и удержание захваченных плацдармов, занимались ликвидацией окруженных группировок. Одновременно к Одеру подтягивались тыловые части и учреждения.

В ходе Сандомирско-Силезской наступательной операции войсками 1-го Украинского фронта было взято 43 тысячи пленных и уничтожено, «по нашим», то есть Конева, довольно произвольным подсчетам, свыше 150 тысяч солдат и офицеров: «Среди захваченных трофеев числилось более 5000 орудий и минометов, более 300 танков, 200 самолетов, большое количество иного вооружения и техники». В мемуарах маршал «поскромничал»: в Москву было доложено, что фронт уничтожил до 280 тысяч гитлеровцев и взял в плен 60 тысяч, что с учетом раненых должно означать полную «ликвидацию» группы армий «А».

Собственные потери до 3 февраля составили 116 тысяч человек убитыми и ранеными.

4 февраля генерал Шёрнер рапортовал Гитлеру: «Мой фюрер! Я могу доложить, что первый натиск советского большого наступления на фронте группы армий «Центр» удалось в основном остановить. Фронт все еще испытывает давление на многих участках, но на других мы предпринимаем контратаки местного значения».

1-й Белорусский фронт преследовал противника на познаньском направлении. Попытки германского командования организовать оборону вартовского рубежа не увенчались успехом. Советские танковые армии преодолели его с ходу уже 20 января. Два дня спустя вартовский рубеж преодолели общевойсковые армии. К этому времени подвижные соединения находились в 80–100 километрах впереди.

23 января части 2-й гвардейской танковой армии и 2-го гвардейского кавалерийского корпуса овладели городом Быдгощ.

Войска 1-й гвардейской танковой армии завязали бои за Познань. Но здесь противник успел организовать оборону важнейших направлений и узлов дорог, а силы гарнизона оценивались в 60 тысяч человек. Взять город с наскока не вышло, и генерал Катуков, доложив командующему фронтом о нецелесообразности штурма Познани, получил разрешение, оставив заслоны, двигаться дальше:

«К январю сорок пятого мы накопили достаточно опыта, чтобы усвоить истину — освобождение населенных пунктов отнюдь не главная задача танковых войск. Перерезать коммуникации противника, внести хаос в его оборону, вызвать панику в тылах, перекрыть пути отхода его передовых частей или пути переброски его резервов — вот задача, которую мы ставили в первую очередь…

Познань была типичной танковой «душегубкой». На ее узких, хорошо подготовленных к обороне улицах немцы выбили бы у нас все машины. Я приказал А. Х. Бабаджаняну и И. Ф. Дремову обойти Познань с севера и юга, замкнув кольцо, перерезать все коммуникации и не дать уйти на запад гитлеровскому гарнизону. 25 января бригады обоих корпусов в третий раз форсировали Варту и окружили Познань. Вокруг города танкисты И. Ф. Дремова захватили несколько аэродромов, на которых стояло огромное количество самолетов».

Катуковцы устремились на запад, к городу Кюстрин на Одере. Задача по разгрому познаньского гарнизона была возложена на 29-й стрелковый корпус 8-й гвардейской и 91-й стрелковый корпус 69-й армии. Остальные соединения обеих армий продолжали преследование противника. Взятие Познани было поручено персонально В. И. Чуйкову.

Вокруг города немцы возвели два оборонительных обвода. Внешний, проходивший в 4–6 километрах от городской черты, состоял из трех линий траншей, развитой системы ходов сообщения и отсечных позиций, многочисленных дотов и дзотов, площадок для противотанковых орудий, эшелонированных в глубину и прикрытых минными заграждениями. Танкодоступные направления прикрывали рвы глубиной 4–5 и шириной 6–8 метров.

На внутреннем обводе насчитывалось 18 фортов и 54 дота, соединенных между собой подземными ходами. Форты существовали здесь с конца прошлого века, но затем подверглись модернизации с учетом новых условий войны. Каждый из них имел форму многоугольника площадью 4500–8000 квадратных метров и представлял собой двух-трехэтажное подземно-наземное сооружение с кирпичными стенами и кирпично-земляными сводами общей толщиной до 4 метров. С внешней стороны форты были обнесены рвами шириной 10 и глубиной до 3 метров с кирпичными стенами, валами и металлическими оградами. В изломах рва размещались казематы со множеством бойниц, из которых ров простреливался кинжальным пулеметным огнем. В так называемом внутреннем дворе каждого из фортов имелось до 5 железобетонных дотов или броневых колпаков, хорошо оборудованные минные позиции и пулеметные площадки. Гарнизон насчитывал от 150 до 600 человек. Все форты и доты были связаны между собой и расположенной за ними старинной Цитаделью единой огневой системой: гарнизон блокированного форта мог вызвать на себя огонь соседних фортов. В жилой части города большинство жилых домов, фабрично-заводские корпуса заранее приспосабливались к круговой обороне.

Над всеми постройками Познани своими массивными равелинами, редутами и башнями возвышалась Цитадель. Пятиугольник крепости был охвачен рвом шириной 10–12 метров и глубиной 8 метров. За рвом поднимался земляной вал высотой 6–7 метров и толщиной у основания 12 метров. Из многочисленных бойниц и амбразур, устроенных в стенах зданий, башен, редутов, равелинов, простреливались все фасы рва и подступы к нему фронтальным и фланкирующим огнем. Главный вход в крепость с южной стороны — железные ворота — прикрывался огнем из трех башен и четырех редутов с многочисленными бойницами. Во внутреннем дворе оборона усиливалась железобетонными колпаками и щитами.

Словом, Познань была крепостью не только по названию.

Правда, боеспособность гарнизона, ядро которого составляли 2000 курсантов школы юнкеров, немецкое командование оценивало довольно низко и не питало больших надежд на его длительное сопротивление, дай бог, продержаться дней пять. Маршал Жуков тоже не воспринял крепость всерьез, ведь немцы везде бежали. Поэтому на взятие Познани он отвел Чуйкову одни сутки. Как вспоминает Василий Иванович: «С запада мы атак не вели. Мы сознательно оставили здесь выход, надеясь, что противник воспользуется им и двинется из крепости». Но расчеты не оправдались: гарнизон, в командование которым вступил «матерый нацист» полковник Гонелл, не собирался покидать город и, отклонив советский Ультиматум, сопротивлялся отчаянно. Штурм с применением артиллерии большой и особой мощности, 1000-килограммовых авиабомб, тяжелых танков, огнеметов, с уличными боями в духе Сталинграда, «изощренно-художественной» матерщиной Жукова в адрес Чуйкова и Чуйкова — нижестоящим адресатам, тяжелыми потерями (только в дивизии Хетагурова погибли три командира полка), длился месяц. Познань пала 23 февраля. Остатки гарнизона капитулировали, Эрнст Гонелл, успевший стать генералом, застрелился.

Овладев рубежом Бьщгощ, Познань, 1-й Белорусский фронт на неделю раньше срока выполнил задачу, поставленную директивой Ставки. Планируя дальнейшие действия, командующий намечал к 30 января выйти на рубеж Берлинхен, Ландсберг, Гродзик, подтянуть тылы, пополнить запасы и 1–2 февраля возобновить наступление, чтобы с ходу форсировать Одер и развить стремительное продвижение на Берлин.

25 января маршалу Жукову позвонил маршал Сталин. Он отметил, что с выходом на Одер войска 1-го Белорусского фронта оторвутся от частей 2-го Белорусского фронта больше чем на 150 километров. Верховный заявил, что нужно подождать дней десять, пока маршал Рокоссовский завершит Восточно-Прусскую операцию и форсирует Вислу. Жуков, уже рисовавший стрелы «стремительных ударов» в обход столицы рейха, обещал развернуть на север правое крыло фронта и просил не останавливать разбег своих армий — противник деморализован, не способен оказать серьезного сопротивления, нельзя давать ему закрепиться.

Чтобы закрыть 500-километровую брешь в Восточном фронте и предотвратить выход в тыл немецким войскам на нижнем течении Вислы, генерал Гудериан предложил создать новую группу армий между группой «Центр» и группой «А». На должность командующего Генеральный штаб выдвигал кандидатуру фельдмаршала Максимилиана фон Вейхса. Однако 25 января Гитлер во главе вновь образуемой группы армий «Висла» решил поставить идеологически безупречного командующего, истинного арийца, обладателя правильного черепа, Великого Гроссмейстера Черного Ордена — рейхе — фюрера СС Генриха Гиммлера.

Гудериан ужаснулся: «Я использовал все свое красноречие, чтобы оградить злосчастный Восточный фронт от этой бессмыслицы. Но все было напрасно. Гитлер утверждал, что Гиммлер очень хорошо справился со своей задачей на Верхнем Рейне. Имея под рукой армию резерва, он быстро сможет ее использовать. Поэтому он лучше всех обеспечит новый фронт как солдатами, так и техникой. Попытка хотя бы передать хорошо сработавшийся штаб Вейхса рейхсфюреру СС тоже провалилась. Гитлер приказал, чтобы Гиммлер сам подбирал себе штаб. Начальником штаба он назначил бравого бригадефюрера СС Л аммердинга, который до этого времени командовал танковой дивизией СС. Этот человек не имел никакого представления о тяжести штабной работы в формируемой группе армий».

По мнению Бутлара, одной из причин, подвигнувших Гитлера на столь странное назначение, была уверенность, что «Верный Генрих» кое-что припрятал в рукаве: «Определяющим в этом выборе явилось в значительной мере то, что Гитлер знал об имеющихся у рейхсфюрера СС в армии резерва и запасных частях СС каких-то скрытых резервов, добраться до которых иным способом было невозможно. Гитлер надеялся, что ему таким образом скорее удастся использовать их для обороны этого почти незащищенного района. Этот факт очень хорошо иллюстрирует тот хаос, который существовал в то время в высшем немецком военном руководстве, выглядевшим внешне таким авторитарным».

Гиммлер — превосходный организатор, человек исключительной энергии и работоспособности. Но, мечтая получить Рыцарский крест, он мало что понимал в военном деле; он был фюрером палачей и карателей. Кроме того, входя в четверку высших иерархов Третьего рейха, Гиммлер не подчинялся начальнику Генерального штаба ОКХ. Дело обстояло совсем даже наоборот.

Генерал Гудериан следующим образом описывает свой рабочий день:

«Мне приходилось два раза в сутки ездить к фюреру, что при напряженной обстановке было почти правилом, — два раза из Цоссена в Берлин, в имперскую канцелярию, и обратно, т. е. четыре раза по 45 минут, а всего три часа. Доклады у Гитлера продолжались два, а большей частью три часа, итого шесть часов. Таким образом, на одни только доклады об обстановке на фронтах я затрачивал по восемь-девять часов, отнюдь не занимаясь при этом какой-либо полезной работой. Занимались одними разговорами, переливали из пустого в порожнее. Кроме того, Гитлер после совершенного на него покушения требовал, чтобы я присутствовал также на докладах штаба оперативного руководства вооруженными силами и на докладах представителей родов войск. В условиях нормальной обстановки это желание фюрера было, пожалуй, законным…

В то время я был сильно перегружен работой, так что слушать несколько часов подряд заурядные речи, например, представителей почти парализованных военно-воздушных и военно-морских сил, было очень мучительно и морально, и физически. Склонность Гитлера к произнесению длинных монологов не уменьшилась даже в связи с ухудшением военного положения нашей страны, скорее наоборот… В те дни, в которые мне приходилось ездить на доклад к фюреру два раза в сутки, я возвращался в Цоссен только утром. Нередко мне только к 6 часам утра удавалось ненадолго прилечь. В 8 часов на доклад приходили офицеры Генерального штаба сухопутных сил с утренними сводками групп армий. Доклады продолжались, с перерывами для принятия пищи, до тех пор, пока мне не сообщали, что готова машина для поездки в имперскую канцелярию».

С назначением Гиммлера на должность командующего группой армий жизнь Гудериана стало еще веселее. Когда рейхсфюреру СС, обосновавшемуся со штабом «в лесочке рядом с Пренцлау», требовалась консультация по военным вопросам, то выглядело это так: «Гиммлер вызвал по телефону генерал-полковника Гейнца Гудериана, начальника Генерального штаба армии, потребовав, чтобы тот немедленно прибыл из Цоссена».

В группу армий «Висла» вошли 2-я и 9-я полевые армии.

26 января группа армий «Север» была переименована в группу армий «Курляндия»; из ее состава вывозились морем в Померанию четыре пехотные (389,281, 32, 215-я) и 4-я танковая дивизии, а также 3-й танковый корпус СС с танко-гренадерскими дивизиями «Нордланд» и «Нидерланды».

В свою очередь, группа армий «Центр» стала группой армий «Север». Ну а группа армий «А» превратилась в группу «Центр», состоявшую теперь из 17-й полевой, 1-й и 4-й танковых армий, которыми командовали генералы Шульц, Хейнрици и Грезер. Одновременно Гитлер принял решение о переброске на Восточный фронт 6-й танковой армии СС. Гудериан тут же замыслил контрудар с самыми решительными целями, но мечты снова не сбылись: по воле фюрера эсэсовская армия отправилась в Венгрию. Помимо этого, было приказано сформировать дивизию истребителей танков. Это соединение состояло из рот велосипедистов, вооруженных фаустпатронами и противотанковыми минами, которыми командовали лейтенанты-фронтовики, имевшими опыт борьбы с бронетехникой.

26 января танковые армии 1-го Белорусского фронта вышли к старой германо-польской границе, где еще в 1932–1937 годах немцами был возведен оборонительный пояс так называемого «Восточного вала». Основу его составляли эшелонированные в глубину долговременные огневые точки типа «панцерверке», представлявшие собой двухуровневые железобетонные сооружения с элементами броневой защита и пулеметными установками кругового обстрела. Передний край проходил по склонам холмов, покрытых лесными массивами. Естественные и искусственные препятствия, вроде бетонных надолбов, повышали устойчивость обороны. В межозерных пространствах и районах пересечения дорог были созданы опорные пункты плотностью 5–7 дотов на километр фронта. Узлы обороны связывала между собой система тоннелей, по которым должен был курсировать электропоезд.

В мемуарах Катукова «Восточный вал» выглядит и вовсе неприступным рубежом на границах рейха: «Мезеритцкий укрепрайон, главный на пути к Берлину, был переоборудован по последнему слову инженерной техники. Целый город из железобетона и стали с подземными железными дорогами и электростанциями, он мог вместить в своих недрах по крайней мере армию. Бронированные шахты уходили на 30–40 метров в глубину, а на поверхности дорогу преграждали цепи надолб, протянувшиеся на многие километры. Десятки низких куполов дотов щетинились орудиями и пулеметами…

Военная история еще не знала примеров, когда мощный укрепленный район прорывала танковая армия».

Маршал Г. К. Жуков, давно не читавший никаких «историй», в стремлении помешать противнику выдвинуть резервы и зацепиться за эти «мощные укрепления», поручил их прорыв именно танковым армиям. Соответственно генерал Катуков должен был к 28 января овладеть опорными пунктами в районе Мезеритца, а генерал Богданов — в Померании. Осуществив «небываемое», надо было еще захватить плацдармы на Одере. За танковыми армиями должны были следовать выделенные общевойсковыми командармами стрелковые корпуса. В приказе командующего фронтом № 00172, в частности, говорилось:

«Если мы захватим правый берег р. Одер, то операция по захвату Берлина будет вполне гарантирована».

Конечно, бронетанковые соединения самостоятельно, без артиллерийской и авиационной поддержки и практически без пехоты, не были предназначены для решения такой задачи, как прорыв укрепленного района. Но «фишка» состояла в том, что «Восточный вал» был заброшен, частично разоружен, оставлен без артиллерии и немцев там не было, если не считать отдельные подразделения фольксштурма. Правда, в район Мезеритца рейхсфюрер приказал выдвинуть отозванное с Балкан управление 5-го горного корпуса СС, которому для начала подчинил 433-ю и 463-ю резервные пехотные дивизии. Но что это были за дивизии!

Катуков, посовещавшись со штабом, пришел к выводу, что «в других условиях приказ показался бы невыполнимым», но в сложившейся обстановке любая самая сложная задача «по плечу танкистам». Гудериан об этом периоде с ностальгией и завистью пишет: «Чем больше русские убеждались в нашей слабости, тем решительнее они действовали. Их танки становились дерзкими». Действительно, советские танки были всюду. Они седлали дороги, громили мелкие гарнизоны, обтекали сильные узлы сопротивления, перерезали коммуникации, внезапно появлялись в глубоком тылу…

Однако первыми рубежа реки Одер достигли не «дерзкие» танкисты, а передовой отряд 89-й гвардейской стрелковой дивизии 5-й ударной армии под командованием полковника Х. Ф. Есипенко. Так уж получилось. В состав отряда входили посаженный на «студебеккеры» 1006-й стрелковый полк 266-й дивизии, 220-я отдельная танковая бригада, 89-й отдельный тяжелый танковый полк, 507-й истребительно-противотанковый артполк, 360-й отдельный самоходно-артиллерийский полк, дивизион минометов и дивизион «катюш», 303-й гвардейский зенитно-артиллерийский полк и рота саперов — 90 танков, в том числе 21 тяжелый ИС, 12 самоходок, 42 орудия и миномета, 12 «катюш». Полковник получил от командарма задачу стремительно двигаться на запад и захватить плацдарм северо-западнее Кюстрина в районе Кинитца. Командиру передового отряда выделялась мощная фронтовая радиостанция типа РАФ.

26 января отряд с ходу пересек реку Нетце, без проблем преодолел никем не занятую линию укреплений, обошел левый фланг 433-й резервной дивизии генерала фон Любе и оседлал «Рейхсштрассе № 1». Когда начала ощущаться нехватка горючего, полковник Есипенко выделил ударную группу в составе трех танковых рот, двух стрелковых и истребительно-противотанкового полка, отдал им все топливо и, бросив часть техники, продолжил рейд. Утром 31 января группа форсировала Одер по льду и захватила плацдарм на левом берегу в 4 километра по фронту и 3 километра в глубину. В городке Кинитц, где никто не подозревал, что Красная Армия уже вошла в Германию, с налета был взят поезд с шестью зенитными орудиями, офицерами и юнкерами зенитного училища. В 14 часов на плацдарм переправился еще один передовой отряд 5-й ударной армии, сформированный из подразделений 94-й гвардейской стрелковой дивизии. Поскольку ни горючего, ни боеприпасов практически не осталось, было принято решение организовать в Кинитце сильный противотанковый узел. Бойцы вырыли окопы, приспособили под огневые точки подвалы каменных домов, перетащили по трещавшему льду артиллерию. Танки и гвардейские минометы пришлось оставить на правом берегу.

До Берлина оставалось менее 70 километров.

2-я гвардейская танковая армия, наступавшая севернее рек Нетце и Варта, почти беспрепятственно пробралась лесными дорогами вдоль цепочки опорных пунктов «Померанского вала». Главные силы 1-го механизированного корпуса генерал-майора С. М. Кривошеева и передовые подразделения идущего следом 9-го гвардейского танкового корпуса были на Одере к вечеру 31 января. Мотострелки переправились через реку, захватили Каленциг и завязали бои за Кюстрин. Таким образом, путь к Одеру севернее реки Варта был открыт. Однако 12-й гвардейский танковый корпус, имевший задачу овладеть городом Шнейдемюль, застрял. Взять город не удалось, его пришлось обойти. Но и дальше продвинуться не получилось. Поворачиваясь фронтом на север, корпус втянулся в затяжные бои и понес тяжелые потери. К примеру, в 49-й гвардейской танковой бригаде остался один исправный танк.

У Катукова, наступавшего южнее Варты, дела шли не совсем гладко. К 29 января лидировавшая 44-я гвардейская танковая бригада полковника И. И. Гусаковского совместно с 1454-м самоходно-артиллерийским полком подполковника П. А. Мельникова, преодолев пограничную реку Обра, вышла к окраине города Хохвальде, юго-западнее Мезеритца. Здесь она встретила укрепления, прикрытые минными полями, проволочными заграждениями и надолбами. Зато немцы не подавали признаков жизни, и полковник рванул сквозь метель прямо по шоссе. К утру 31 января бригада овладела районом Тауэрциг, Мальсов, оторвалась от главных сил на 50 километров и утратила связь с командованием армии. Двигавшийся следом 11-й гвардейский танковый корпус полковника А. Х. Бабаджаняна обнаружил, что те же укрепления уже заняты противником. Два дня проверяли на прочность «панцервеки» и убедились, что 85-мм снаряды «тридцатьчетверок» с дистанции 100 метров стены дотов не пробивают. Больше повезло 8-му гвардейскому механизированному корпусу генерал-майора И. Ф. Дремова. Его подразделения 30 января обошли с севера узел сопротивления в Швибусе и успешно продвинулись на запад. В ночь на 1 февраля на этот же маршрут был выведен 11-й гвардейский танковый корпус, и вся армия начала наступление к Одеру: танковый корпус нацелился на Кюстрин, механизированный — на Франкфурт. Продвижение сдерживалось нехваткой горючего и необходимостью вступать в схватки с отходящими в западном направлении частями противника.

«Бои вспыхивали неожиданно, — вспоминает А. Х. Бабаджанян, — на перекрестках дорог, в рощах. Стреляли отовсюду: слева, справа, сзади, — смешались все представления, где фронт, где тыл. То в лоб, то в спину летели снаряды. Дрались все: танкисты и шоферы, артиллеристы и ремонтники, автоматчики и связисты, зенитчики и саперы — перестало существовать разделение на «активные» и «неактивные» штыки.

Везде был фронт. Повара приводили пленных, захваченных возле полевой кухни. Офицеры связи доставляли вместе с секретными документами вражеских солдат и командиров, плененных по дороге. Наш корпусной медсанбат, чтобы развернуться в одном из населенных пунктов, вынужден был выбить оттуда саперную роту противника. В бой вступили легкораненые, врачи, санитарки — захватили в плен 79 вражеских солдат».

Командующий фронтом задержкой танковой армии был крайне недоволен и устроил генералу Катукову форменный разнос:

«Всю дорогу Михаил Ефимович нервничал. Он был явно выбит из делового состояния. Наконец его прорвало:

— Ни с того ни с сего вчера попало от Маршала. Сорок пять минут по телефону отчитывал. На Одер вроде вышли в срок, а он ругает: «Что на месте топчетесь?» Богданов якобы нас давно обошел. Да если бы и обошел, так что ж? Хорошо им, у них укрепрайона не было, а нам сколько пришлось возиться. Два дня потеряли!»

А 1 февраля Михаил Ефимович получил от Жукова унизительный и хамский «пакетик» с запиской, в которой анализировались причины «неудач» 1-й танковой армии:

«В собственные руки т. Катукову, Попелю.

Я имею доклады особо ответственных лиц о том, что т. Катуков проявляет полнейшую бездеятельность, армией не руководит, отсиживается дома с бабой и что сожительствующая с ним девка мешает ему в работе. Авторитета в корпусах Катуков сейчас не имеет, и даже Шалин, и командиры штаба вокруг Катукова ведут очень нехорошие разговоры.

В частях Катуков как будто не бывает. Бой корпусов и армии не организует, вследствие чего за последнее время имелись в армии неудачи.

Требую:

1) От каждого из вас дать мне правдивое личное объяснение по существу.

2) Немедля отправить от Катукова женщину. Если это не будет сделано, я прикажу ее изъять органам СМЕРШ.

3) Катукову заняться делом.

Если Катуков не сделает для себя нужных выводов, он будет заменен другим командармом».

С самим Жуковым сожительствовала, конечно, не «девка», а особо допущенный к маршальскому телу специалист — «тоненькая русская девушка с узкими фронтовыми погонами лейтенанта м/с, с орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу» на невысокой груди». Георгию Константиновичу она, разумеется, не мешала, а совсем наоборот: «От нее была польза — порошок там дать, банки поставить, спину растереть, да и просто настроение поднять ласковым словом». Неудивительно, что вскоре замечательную грудь ласковой, «застенчивой и стыдливой Лидочки» украсит и орден боевого Красного Знамени, и другие боевые награды.

Как всякий двоеженец, Жуков был ханжа и непримиримый борец с развратом. Екатерина Катукова ему это припомнила: «Была у маршала Жукова еще одна слабость: он любил поучать и читать морали. Я слышала не раз, как Георгий Константинович отчитывал генералов за «плохое» отношение к семье. Сам же Георгий Константинович не был положительным примером верного супруга. На фронте имел женщину, которую все называли «маленькой царевной» (обычное дело: взяточники борются с коррупцией, педофилы защищают права детей, а многоженец терпеть не может «бытовой распущенности»).

В том-то и обида, что абсолютное большинство советских военачальников (да тот же Попель, строчивший на Катукова «объективки») на фронте «имели женщину», и она не мешала им «в работе». Разница лишь в том, что вдовец Катуков своей любви не скрывал и имел серьезные намерения: «Михаил Ефимович не стыдился идти рядом со мной. Мы всегда в кино, на концертах садились вместе. Он накидывал мне на плечи свою шинель. Никогда не прятал меня в укромное место (например, в шкаф!), как это делали В. И. Чуйков, А. И. Еременко, П. А. Ротмистров, С. И. Богданов и многие другие, когда узнавали, что приезжает высокое начальство, — они не хотели афишировать своих отношений с женщиной».

По наблюдению пешего пехотинца, сержанта 221-го стрелкового полка 77-й гвардейской дивизии, Героя Советского Союза Александра Левчука:

«Полевой жены только у Ваньки-взводного не было, уж больно не живуч он был. Пару атак, и нет взводного. А уже у ротного жена походная была, может, и не одна. А у комбата или там у командира полка никто и не считал. А среди нас какие девчата! Мы грязные да чумазые, одним словом, пехота. Но оно и добре, я вам скажу. А то бы те девчата всю бы галушку нам испортили. Кто бы тогда воевал?»

Но и на передовой не все так грустно: «Разведчики садятся в кружок, перебрасываются шутками. Среди них одна девица, очень красивая. К ней обращаются со словами, из которых можно понять, что жизнь в этом маленьком подразделении течет по обычаям первобытного коммунизма. Все у них общее, и красавица Катька, и оставшаяся в тылу повариха Наташка тоже общие. Они дарят разведчиков своей любовью…»

Оставим новейшим исследователям вопрос, насколько эти «нюансы» повышали боеспособность РККА.

Как раз в это время сержант Николай Никулин получил в разведывательном поиске очередную дырку в шкуре и, привычно радуясь тому, что рана, кажется, не очень серьезная, — «Господи, Боже мой! Как же мне везет! Кости не перебиты, голова и живот целы!» — отправился своим ходом в благословенный тыл:

«Теперь уже кругом много наших войск. Какие-то кухни, мастерские, машины. На полянке два упитанных молодца играют в волейбол. Ловко пасуют мяч один другому. Чистые, краснощекие, гладко выбритые. И гимнастерки на них без пятнышка. Будто и войны нет.

Поразительная разница существует между передовой, где льется кровь, где страдание, где смерть, где не поднять головы под пулями и осколками, где голод и страх, непосильная работа, жара летом, мороз зимой, где и жить-то невозможно, — тылами. Здесь, в тылу, другой мир. Здесь находится начальство, здесь штабы, стоят тяжелые орудия, расположены склады, медсанбаты. Изредка сюда долетают снаряды или сбросит бомбу самолет. Убитые и раненые тут редкость. Не война, а курорт! Те, кто на передовой, — не жильцы. Они обречены. Спасение им — лишь ранение. Те, кто в тылу, останутся живы, если их не переведут вперед, когда иссякнут ряды наступающих. Они останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами и будут рассказывать, как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют! Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо! Как прекрасно! Какие мы герои! И то, что война — ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку. А начальство, которое тоже в значительной мере останется в живых, погрязнет в склоках: кто воевал хорошо, кто плохо, а вот если бы меня послушали!

Но самую подлую роль сыграли газетчики. На войне они делали свой капитал на трупах, питались падалью. Сидели в тылу, ни за что не отвечали и писали статьи — лозунги с розовой водичкой. А после войны стали выпускать книги, в которых все передергивали, все оправдывали, совершенно забыв подлость, мерзость и головотяпство, составлявшие основу фронтовой жизни. Вместо того чтобы честно разобраться в причинах недостатков, чему-то научиться, чтобы не повторять случившегося впредь, — все замазали и залакировали. Уроки, данные войной, таким образом, прошли впустую…

В тылу и отличиться проще. Воюют и умирают где-то на передовой, а реляции пишут здесь».

В тылу научились воевать с комфортом. Генералы, чекисты, партийные воротилы, хозяйственники почувствовали вкус к красивой жизни, притерлись друг к другу, приспособились из войны извлекать прибыль, не забывая делиться с вышестоящим начальством, особистами и прокурорами, которые тоже хотели прилично питаться. Потому, несмотря на грозные приказы Наркома обороны, в действующей армии воровали в возрастающих масштабах — война всё спишет, если нет — запишем «фрицам» в счет репараций. К примеру, после передачи Жуковым Коневу 1-го Украинского фронта там не очень-то и глубоко копнула комиссия Госконтроля. Результатом проверки стал приказ заместителя Наркома обороны № 230 от 19 июня 1944 года «О разбазаривании подарочного фонда в Управлении командующего бронетанковыми и механизированными войсками 1-го Украинского фронта и привлечении за это виновных к ответственности»:

«Заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта генерал-майор Петров и помощник командующего генерал-майор Орловский завезли на полевой фронтовой склад бронетанкового имущества около 2 вагонов подарков с продовольствием и вещевым имуществом, полученных от Монгольской Народной Республики, не оприходовали их и разбазарили.

По распоряжению генерал-майора Петрова выдано командованию бронетанковых и механизированных войск фронта (на 6 человек, в том числе и себе) более 42 пудов и начальникам отделов (на 11 человек) — более 66 пудов мяса, масла сливочного, колбасы, конфет и др. Большая часть этих продуктов была отправлена на автомашинах в Москву. Его же распоряжением выданы 11 посылок с продуктами весом до 4 пудов каждая вольнонаемным работникам управления и несколько посылок посторонним лицам.

По распоряжению генерал-майора Орловского было отправлено на автомашине в Москву 267 кг свинины, 125 кг баранины и 114 кг масла сливочного для передачи руководящим работникам центральных управлений командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии. Эти продукты на день проверки переданы по назначению не были и хранились в сарае при квартире представителя У К бронетанковыми и механизированными войсками фронта майора Дюжник.

Кроме того, генерал-майор Орловский отправил в Москву 80 кг масла сливочного и 5 коз и другие продукты работникам Главного бронетанкового управления Красной Армии и своей жене.

От своего начальника Орловского не отставал и его подчиненный Тарасенко…

По распоряжению начальника штаба командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта полковника Маряхина выдано: начальнику штаба командующего бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерал-майору Салминову — 51 кг мяса, 20 кг масла сливочного, 8 кг колбасы и 10 кг печенья; начальнику 8-го отдела 1-го Украинского фронта Шахрай — 5 кг масла сливочного, Зкг колбасы, 5 кг печенья и Зкг конфет.

Адъютант бывшего командующего бронетанковыми и механизированнми войсками фронта капитан Фридман получил 278 кг мяса, 147 кг масла сливочного, 90 кг колбасы, 115 кг печенья, 83 кг конфет, 108 кг мыла, а всего около тонны продуктов, из которых семье бывшего командующего бронетанковыми и механизированными войсками фронта передано только 180–200 кг всех продуктов.

Этот же Фридман получил без оправдания документами, якобы для монгольской делегации, 205 кг мяса, 20 кг масла, 25 кг колбасы, 20 кг конфет, 20 кг печенья и 20 кг мыла.

По сохранившимся документам установлено, что в управлении бронетанковыми и механизированными войсками 1-го Украинского фронта за короткий промежуток времени разбазарено таким образом: 15 123 кг мяса, 1959 кг колбасы, 3000 кг масла сливочного, 2100 кг печенья, 890 кг конфет, 563 кг мыла, 100 шт. полушубков, 100 шт. шинелей, 80 шт. меховых жилетов, 100 пар валенок, 100 пар сапог и другое имущество.

Все эти безобразнейшие факты свидетельствуют о потере чувства ответственности перед государством за сохранность народного достояния у отдельных руководящих работников управления бронетанковыми и механизированными войсками 1-го Украинского фронта, забывших о том, что подарки Красной Армии от населения предназначаются прежде всего для выдачи бойцам и командирам, особенно отличившимся в боях с противником на фронте Отечественной войны».

Непосредственным начальником банды мздоимцев, обосновавшихся под вывеской управления бронетанковых и механизированных войск фронта, был генерал-лейтенант Н. А. Новиков. Он, как утверждают биографы, обладал оперативным талантом и «хорошо знал нужды танкистов», но, видимо, не слишком интересовался вопросом, из каких сусеков его заместители тоннами наскребают подношения для «передачи руководящим работникам центральных управлений» и «выдачи командованию» с доставкой в московские квартиры. Все просто: Петрович, организуй!

В приказной части маршал А. M. Василевский поставил военному прокурору фронта задачу «расследовать факты» и привлечь к судебной ответственности генерала Орловского, полковника Маряхина, майора Тарасенко, капитана Фридмана.

Генералу Петрову «за использование служебного положения в личных корыстных целях» объявили выговор. Генералу Салманову за получение взяток поставили на вид. Генералу Новикову велели все, что недоразворовано из продуктов, сдать в госпитали «на дополнительное питание больных и раненых», а «разбазаренное» вещевое имущество — записать в аттестаты генералов и офицеров, принимавших подарки.

В целом все закончилось хорошо, как в мексиканских сериалах. Генерал-лейтенанту Н. А. Новикову через полтора месяца присвоили звание генерал-полковник за Ясско-Кишиневскую операцию. Генерал-майор М. Ф. Салманов стал командиром 12-го гвардейского танкового корпуса, генерал-майор И. И. Петров — генерал-лейтенантом. Честно говоря, не знаю, кого реально привлекли к судебной ответственности, может, капитана Фридмана? Во всяком случае, генерал-майор В. В. Орловский в январе 1945 года оставался при своей должности, после войны он получил генерал-лейтенанта и стал начальником ТУ ГБТУ. Но самую большую карьеру сделал полковник С. С. Маряхин: он дослужился до генерала армии, командовал войсками Белорусского военного округа, в 1968–1972 годах был заместителем министра обороны по тылу. Относительно недавно (01.10.2009) газета «Красная звезда» посвятила Сергею Степановичу и его коллегам статью под заголовком «Тыл возглавляли достойные»!

Неустанно подстегивая свои войска, Жуков одновременно требовал от Ставки поторопить соседей:

«…Если левый фланг К. К. Рокоссовского будет продолжать стоять на месте, противник, безусловно, предпримет активные действия против растянувшегося правого фланга 1-го Белорусского фронта.

Прошу приказать К. К. Рокоссовскому немедленно наступать 70-й армией в западном направлении, хотя бы на уступе за правым флангом 1-го Белорусского фронта.

2. И. С. Конева прошу обязать быстрее выйти на р. Одер».

Наконец, 2 февраля 40-я гвардейская танковая бригада подполковника М. А. Смирнова захватила Геритц и вступила в бой на южной окраине Кюстрина. 44-я гвардейская танковая бригада переправила мотопехоту и часть артиллерии через Одер южнее Геритца. К вечеру плацдарм был расширен по фронту до 8 километров и в глубину до 6 километров.

Армия Чуйкова двигалась к Одеру южнее Варты двумя корпусами. Продвижение задерживали разрозненные части противника, цепляясь за узлы дорог, отдельные населенные пункты и лесные массивы. 29 января 4-й гвардейский стрелковый корпус (35,47, 57-я дивизии) генерал-лейтенанта Глазунова пересек границу и вступил в сражение с 433-й резервной дивизией, удерживавшей 60-километровый участок поперек долины реки Варта севернее Шверина. Немцы продержались два дня, потом их оборона была проломлена гвардейцами с фронта, а в тыл ударом через Ландсберг вышла 416-я дивизия 5-й ударной армии, перерезавшая пути снабжения и отхода. Генерал Любе был ранен и попал в плен.

«К нашему счастью, — вспоминает В. И. Чуйков, — прибывшие сюда гитлеровцы свежей, полностью укомплектованной дивизии тоже, по-видимому, плохо знали расположение своих укреплений и поэтому не смогли использовать полностью мощь своего огня и выгоды позиций, дрались не особенно искусно, хотя и упорно. Если бы командование немецкой дивизии лучше знало оборонительный рубеж и имело хотя бы двое суток, чтобы разобраться в обстановке и организовать систему огня и взаимодействия, то трудно сказать, как обернулось бы для нас дело. Пожалуй, пришлось бы вести длительные бои и нести большие потери. Противник был застигнут врасплох… 31 января за один день наши войска почти полностью преодолели укрепленный район и разгромили свежую пятнадцатитысячную дивизию генерала Любе».

На самом деле 433-я пехотная дивизия представляла собой учебное соединение двухполкового состава численностью около 4000 человек. Большинство солдат — ограниченно годные призывники старшего возраста. Артиллерия «полностью укомплектованной дивизии» была представлена шестью гаубицам калибра 152 мм и 105 мм, тремя 75-мм орудиями и шестью 88-мм противотанковыми пушками. Боевой путь соединения оказался настолько коротким, что даже в фундаментальном труде Б. Мюллера-Гиллебранда о дивизии написано странное: «С февраля 1945 г. отмечалась на Восточном фронте (на картографических материалах). Неясно, шла ли здесь речь о 433-м запасном дивизионном штабе армии резерва, который вместе с приданными ему частями и подразделениями ошибочно обозначался как 433-я пехотная дивизия, или же речь шла о 433-й пехотной дивизии, сформированной на базе этого штаба». С точно такими «свежими частями, прибывшими с запада», — видимо, с 463-й резервной дивизией, но менее успешно вел бои на левом фланге армии 28-й гвардейский стрелковый корпус.

Реки Одер 4-й гвардейский стрелковый корпус достиг вечером 2 февраля. С утра следующего дня подразделения 8-й гвардейской армии под прикрытием 16-й зенитно-артиллерийской дивизии принимали плацдармы от бригад Катукова южнее русла реки Варта и занимали новые.

Еще южнее на Одер выходили войска 69-й и 33-й армий.

В начале февраля на плацдармах разгорелись напряженные бои. Противник начал контратаковать почти сразу, бросая на передовую все, что имелось под рукой. Обе стороны наращивали силы, но у немцев это выходило быстрее. Численность самолетов в составе 6-го воздушного флота была доведена до 1830 единиц, в то время как аэродромы 16-й воздушной армии оказались далеко от линии фронта. Отстала советская артиллерия, отстали тылы, оторвались тяжелые танки и инженерная техника, сказывалась нехватка горючего и боеприпасов — обеспеченность ими составляла ползаправки и полбоекомплекта. Повернули на север танковые армии. Резко изменилась погода — пришла ранняя весна, раскисли дороги и полевые аэродромы.

В район Кюстрина с Западного фронта прибыла 25-я танко-гренадерская дивизия, с ходу атаковавшая дивизии Берзарина. 2 февраля в полосе 5-й ударной армии появились вновь сформированные пехотные дивизии 303-я «Деберитц» и 309-я «Берлин». Все прибывшие соединения вскоре были объединены в 101-й армейский корпус под командованием генерала Вильгельма Берлина.

Против передовых частей двух корпусов Чуйкова (29-й гвардейский штурмовал Познань) активно действовали соединения 5-го горнострелкового корпуса СС — дивизия «Рэгнер» и формируемая «с колес» танко-гренадерская дивизия «Курмарк». На подходе была 21-я танковая дивизия.

Атаки сменялись контратаками, росли потери. Немецкая авиация захватила господство в воздухе и наносила мощные удары по колоннам советских войск, задерживая их продвижение к Одеру (начальник штаба 8-й гвардейской армии генерал В. А. Белявский, словно какой-нибудь «шпак», жалуется на «варварские налеты немецких самолетов»).

Маршал Жуков, еще полный оптимизма, мечтавший о том, как посадит Гитлера в клетку и доставит в Москву, слал генералу Берзарину телеграммы почти нежные:

«Военному совету 5-й ударной армии, командирам корпусов и командирам дивизий 5-й ударной армии.

На 5-ю ударную армию возложена особо ответственная задача удержать захваченный плацдарм на западном берегу р. Одер и расширить его хотя бы до 20 км по фронту и 10–12 км в глубину.

Я всех вас прошу понять историческую ответственность за выполнение порученной вам задачи и, рассказав своим людям об этом, потребовать от войск исключительной стойкости и доблести.

К сожалению, мы вам не можем пока помочь авиацией, так как все аэродромы раскисли, и взлететь самолеты в воздух не могут. Противник летает с берлинских аэродромов, имеющих бетонные полосы. Рекомендую:

1) зарываться глубоко в землю;

2) организовать массовый зенитный огонь;

3) перейти к ночным действиям, каждый раз атакуя с ограниченной целью;

4) днем отбивать атаки врага.

Пройдет 2–3 дня — противник выдохнется.

Желаю вам и руководимым вами войсками исторически важного успеха, который вы не только можете, но обязаны обеспечить».

К концу дня 3 февраля 5-я ударная армия образовала сплошной плацдарм на левом берегу Одера до 25 километров по фронту и от 2 до 7 километров в глубину. Севернее нее, в районе Ной Блессина, зацепилась за западный берег 82-я стрелковая дивизия 61-й армии Белова. Южнее армия Чуйкова захватила три небольших изолированных друг от друга «пятачка».

Одновременно Жукову приходилось уделять все больше внимания прикрытию своего правого фланга. В результате стремительного выхода войск 1-го Белорусского фронта на Одер и поворота основных сил 2-го Белорусского фронта на север между ними образовался разрыв, который к 25 января достиг 120 километров. Помимо этого, беспокойство вызывало усиление противника в Померании. С 27 января правое крыло 1-го Белорусского фронта обеспечивалось войсками 47-й и 61-й армий (захватившая плацдарм 82-я дивизия была передана в подчинение Берзарину) и соединениями 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Для прикрытия с севера 29 января была введена в сражение 1-я армия Войска Польского, а 31 января — 3-я ударная армия генерала Н. П. Симоняка (12-й гвардейский, 7-й, 79-й стрелковые корпуса).

Ведя наступление на север, войска 47-й и 61-й армий во взаимодействии с 12-м гвардейским танковым корпусом 1 февраля блокировали противника в Шнейдемюле, но город, в котором засел сильный гарнизон, снабжаемый транспортной авиацией, взять не смогли. Соединения 1-й армии Войска Польского, 47-й армии и 2-го гвардейского кавалерийского корпуса завершили прорыв позиций Померанского вала и развернули бои к западу от него. К 3 февраля армии правого крыла фронта вышли на рубеж севернее Быдгощ, Арнсвальде, Цедена.

С выходом советских войск к Одеру возросла угроза контрудара противника с севера. Поэтому 1 февраля для действий в этом направлении командующий фронтом развернул 2-ю гвардейскую, а на следующий день и 1-ю гвардейскую танковые армии. С 3 февраля померанской группировке противника противостояли четыре общевойсковые, две танковые армии и кавалерийский корпус, которые, отражая многочисленные атаки противника, упорно продвигались на север. На берлинском направлении остались четыре общевойсковые армии, два танковых и один кавалерийский корпус.

Казалось, до Берлина рукой подать — час езды на автомобиле. Но близок локоть, да не укусишь.

Во-первых, советские стратеги недооценили способность рейха к сопротивлению. За счет переброски войск немцы сумели восстановить фронт по Одеру и организовать новую линию обороны между Одером и Вислой.

Во-вторых, на 1-м Белорусском фронте внезапно возник кризис снабжения.

Ценой неимоверных усилий буквально за десять суток — к 29 января — советские железнодорожные бригады и мобилизованное польское население восстановили Варшавский железнодорожный мост и 300-километровую двухпутную магистраль до Познани, построили перевалочные базы на станции Варшава-Западная и в районе Демблина. Это была настоящая победа тыловиков. Но именно в этот день ГКО внезапно «передумал» и велел немедленно приступить к перешивке этого направления на союзную колею: дым — в трубу, дрова — в исходное. Все надо было разбирать и начинать сначала. Причем объем работ увеличивался кратно: в Европе рельсы крепились не костылями, а привинчивались шурупами, на ряде участков вообще были приварены к металлическим шпалам. Особенно обрадовались польские крестьяне, на практике постигавшие принципы социалистического планирования: «В иные дни выходило на работу более 10 тысяч польских граждан со своими инструментами и тягловой силой, соблюдая высокую организованность и дисциплину».

В это время на висленских плацдармах лежало почти 30 тысяч тонн сэкономленных боеприпасов, а на подступах к Варшаве скопились сотни прибывших из Союза поездов с горючим, снарядами, тяжелой техникой… Автомобильный транспорт обеспечить потребности фронта не мог, поскольку расстояние от баз снабжения до действующих войск составляло 550–650 километров. Тогда генерал Антипенко предложил, используя трофейный подвижной состав, направить эшелоны к Кюстрину кружным маршрутом через Демблин, Лодзь, Кутно, Торунь, Быдгощ, Шнейдемюль, Ландсберг. В авангарде пустили 5-ю железнодорожную бригаду.

3–5 февраля на этой 1000-километровой объездной колее растянулось свыше 100 эшелонов (по 30–40 вагонов каждый), но ни один из них еще не добрался к месту разгрузки.

Жукову пришлось взять паузу.

Операция, получившая в советской военной науке название Висло-Одерской, по размаху и достигнутым военно-политическим результатам была одной из крупнейших операций Второй мировой войны. В ходе ее Красная Армия разгромила немецкие войска в Польше и захватила плацдармы на западном берегу Одера. Военные действия были перенесены в центральные районы Германии.

Операция показала возросшее искусство советского командования и штабов. Генерал фон Меллентин отметил: «Было ясно, что их Верховное Главнокомандование полностью овладело техникой организации наступления огромных механизированных армий и что Сталин был полон решимости первым войти в Берлин».

Безвозвратные потери Вермахта составили около 220 тысяч человек, в том числе 147 тысяч пленными, около 14 000 орудий и минометов, до 1400 танков и штурмовых орудий, 340 самолетов. Впрочем, к этим цифрам надо подходить с известной долей осторожности, ибо в донесениях и супостата «молотили», и брали в плен полками и дивизиями. В фронтовых штабах эти данные сразу делили на три, прежде чем отправить итоговую сводку в Москву, иначе получалась явная несуразица, о чем поведал генерал Телегин:

«После Варшавско-Лодзинско-Познаньской операции мы стали подсчитывать, сколько же пленных было захвачено и сколько фактически поступило на сборно-пересыльные пункты в лагеря. Получилась поразительная картина. Так, например, с 14 января по 12 марта 8-я гв. армия показала нам в донесении 28 149 чел., а по декадным донесениям армией было взято 40 тыс., на фронтовые пункты — по ее же донесениям — оказалось сданными только 27 953 чел., фактически было принято от 8-й гв. армии — 5221 чел. Из 40 тысяч осталось 5 тысяч. Почему доносили, что на фронтовые пункты сдано 28 тысяч? 47-я армия донесла, что сдано на приемные пункты 61-й армии 4497 чел., а 61-я армия никакими документами не подтверждает это…

В период январских боев 1945 года штабы армий и отдельных корпусов 1-го Белорусского фронта донесли об уничтожении 1749 и о захвате 599 танков и самоходных орудий противника, что соответствовало количеству танков и самоходных орудий 2348, потребному для укомплектования четырнадцати немецких танковых дивизий.

В действительности всего в январе 1945 года перед фронтом действовали две танковые дивизии, три бригады штурмовых орудий, две мотодивизии и отдельные танковые части и подразделения общей численностью не свыше 920 единиц. А мы уже уничтожили и захватили 2348».

Общие потери двух фронтов за 23 дня операции, согласно официальным статистическим исследованиям, — 194 тысячи солдат и офицеров, безвозвратные — 44 тысячи, 1257 танков и САУ, 347 орудий и 343 самолета. Непонятно, как эти цифры стыкуются с утверждением генерал-полковника К. В. Крайнюкова: «Войска (1-го Украинского) фронта нанесли ощутимый урон противнику… Но и сами понесли немалые потери в людях и технике. Военный совет фронта ходатайствовал перед Ставкой о присылке нам 100 000 солдат, сержантов и офицеров для пополнения войск, а также о поставке 1830 танков и САУ (?)».

Восточно-Прусская операция являлась составной частью общего стратегического наступления Красной Армии.

Замысел Ставки ВГК состоял в том, чтобы отрезать «гнездо германского империализма» от центральных районов Германии, прижать восточно-прусскую группировку немцев к морю, расчленить и уничтожить ее по частям. Действия по «отрезанию» возлагались на 2-й Белорусский фронт маршала К. К. Рокоссовского, который должен был нанести глубокий удар с нижнего течения реки Нарев на Мариенбург, в направлении Данцигской бухты. Одновременно севернее Мазурских озер лобовой удар на Кёнигсберг без всяких изысков наносил 3-й Белорусский фронт под командованием 38-летнего генерала армии И. Д. Черняховского. Ему должна была оказывать содействие 43-я армия 1-го Прибалтийского фронта.

Ничего нового выдумывать не пришлось. Этот вариант со «стрелами», нацеленными на Кёнигсберг и Мариенбург, с вводом в прорыв конно-механизированной армии, «прижиманием» к морю и последующим «расчленением», советские стратеги, озабоченные укреплением обороноспособности, вдумчиво проигрывали на картах еще в январе 1941 года под руководством маршала С. К. Тимошенко. Правда, «восточные», которыми командовал генерал-полковник Д. Г. Павлов, тогда проиграли. Войска вторжения застряли на линии укрепленных районов, понесли большие потери, а затем «западные» — генерал армии Г. К. Жуков, — дождавшись подхода резервов, сосредоточив 2300 танков, нанесли мощный контрудар от Летцена на Ломжу и раскололи фронт «восточных» на две части. В январе 1945-го о таких резервах немецкие генералы могли только мечтать.

Директивы на проведение наступательных операций были доведены командованиям фронтов в ноябре-декабре.

3-му Белорусскому фронту (39, 5, 28, 2-я гвардейская, 31-я, 11-я гвардейская, 1-я воздушная армии, 1-й и 2-й гвардейский танковые корпуса — всего 54 стрелковые дивизии, 2 танковых корпуса, 6 отдельных танковых бригад, 1 укрепрайон — 708 тысяч человек) приказывалось разгромить тильзитско-инстербургскую группировку противника и, преодолев 70–80 километров, не позднее 10–12-го дня операции овладеть рубежом Немониен, Норкиттен, Голдап. В дальнейшем развивать наступление на Кёнигсберг по обоим берегам реки Прегель, имея основные силы на ее южном берегу.

1-му Прибалтийскому фронту надлежало силами 43-й армии генерал-лейтенанта А. П. Белобородова наступать вдоль левого берега Немана и тем самым содействовать войскам Черняховского в разгроме тильзитской группировки.

2-й Белорусский фронт (50, 49, 3, 48-я, 2-я ударная, 65-я, 70-я, 5-я гвардейская танковая, 4-я воздушная армии, 8-й механизированный, 1, 3, 8-й гвардейские танковые, 3-й гвардейский кавалерийский корпуса — 63 стрелковые, 3 кавалерийские дивизии, 1 механизированный и 5 танковых корпусов, 3 отдельных танковых бригады и 3 укрепрайона — 881 тысяча человек, 2195 танков и САУ, 11 тысяч орудий и минометов) получил задачу разбить пшаснышско-млавскую группировку противника и на 10–11-й день овладеть рубежом Мышинец, Дзялтово, Плоцк, продвинувшись до 90 километров. В дальнейшем наступать в общем направлении Нове-Място, Мариенбург. Для содействия 1-му Белорусскому фронту в разгроме варшавской группировки маршалу Рокоссовскому было приказано не меньше чем одной армией, усиленной танковым или механизированным корпусом, нанести удар в обход Модлина с запада с целью не допустить отхода врага за Вислу и быть в готовности форсировать реку.

В общей сложности в операции должно было принять участие почти 1,7 миллиона солдат и офицеров, 25 426 орудий и минометов, 3859 танков и самоходных установок, 3097 боевых самолетов.

Оборона Восточной Пруссии и Северной Польши была возложена на группу армий «Центр» под командованием генерал-полковника Георга Рейнгардта. Группа занимала 550-километровый рубеж от устья Немана до устья Западного Буга и состояла из 3-й танковой, 4-й и 2-й полевых армий. В них насчитывалось 34 пехотные и народно-гренадерские, 3 танковые, 4 танко-гренадерские дивизии, одна бригада — 580 тысяч солдат и офицеров, 200 тысяч фольксштурмовцев, 8200 орудий и минометов, 700 танков и штурмовых орудий. Резерв группы армий составляли танковый корпус «Великая Германия», парашютно-танковый корпус «Герман Геринг», танко-гренадерская дивизия «Бранденбург», 5-я и 7-я танковые, 18-я танко-гренадерская, 23-я пехотная дивизии и 10-я самокатно-истребительная бригада. Воздушное прикрытие осуществлял частью сил все тот же 6-й воздушный флот.

К началу 1945 года значение Восточной Пруссии как военно-промышленного района и основной продовольственной базы Германии еще больше возросло. Здесь действовали крупные предприятия военной, судостроительной и машиностроительной промышленности, снабжавшие Вермахт вооружением и боеприпасами. Восточная Пруссия располагала значительными людскими ресурсами. Через ее территорию проходили пути в Померанию и на Берлин. Выдвинутые далеко на восток порты на Балтийском море позволяли германскому командованию базировать крупные силы флота, а также поддерживать связь с отрезанными в Курляндии дивизиями.

С военной точки зрения восточно-прусская группировка нависала над войсками 2-го и 1-го Белорусских фронтов, создавая угрозу планам советского командования на берлинском направлении.

Немецкие войска опирались на развитую в инженерном отношении систему обороны: сильные оборонительные полосы, эшелонированные на значительную глубину и состоявшие из полевых позиций и долговременных укрепленных районов. С октября 1944 года, когда опасность советского вторжения на территорию Германии стала зримо реальной, немецкое командование совершенствовало и строило заново оборонительные сооружения на территории Восточной Пруссии. Тысячи местных жителей были мобилизованы военными властями и нацистской партией на рытье окопов и противотанковых рвов. При строительстве укреплений использовались выгодные естественные рубежи, каналы, прочные каменные строения многочисленных фольварков и крупных населенных пунктов, связанных между собой хорошо развитой сетью шоссейных и железных дорог.

Генерал Эрхард Раус, командовавший 3-й танковой армией, вспоминает: «Все люди были направлены на рытье окопов и орудийных позиций. Всего гражданские строители построили в Восточной Пруссии 12 основных оборонительных линий и запасных позиций, которые были очень хорошо оборудованы. Вероятно, самой интересной выдумкой стали импровизированные пулеметные точки, которые были очень практичными и простыми. Они состояли из двух бетонных труб. Одна стояла вертикально и служила для размещения пулемета, а вторая лежала горизонтально и соединялась с основанием первой. Она служила для укрытия пулеметчиков. Эта импровизация оказалась хорошим укрытием от советских танков, ее строили за минимальное время, ее было легко перевозить на машинах, и она была очень эффективной. Кроме этих оборонительных позиций, поперек всех дорог были вырыты длинные противотанковые рвы. Вдоль дорог рылись окопы, во всех важнейших точках сооружались противотанковые и пулеметные гнезда. Вокруг каждой деревни и фермы готовились позиции для круговой обороны».

В систему обороны входили Ильменхорстский, Летценский, Алленштейнский, Хейльсбергский, Млавский, Торуньский укрепленные районы, а также 13 старинных крепостей. Все это фортификационное великолепие достигало в глубину 150–200 километров.

Особое значение имело наличие в центральной части Восточной Пруссии Мазурских озер, которые разделяли наступавшие с востока войска на южную и северную группы и осложняли взаимодействие между ними. Именно в этом районе в 1914 году были разбиты русские армии вторжения под командованием генералов Самсонова и Ренненкампфа.

С моря немецкую группировку поддерживали значительные морские силы, базировавшиеся в непосредственной близости от района боевых действий.

Можно сказать, вся Восточная Пруссия, от границы до Балтийского моря, являлась огромной крепостью. Всегда. А в январе 1945-го — как никогда более. Моральный дух войск был высок. Основная масса солдат и офицеров была настроена решительно драться. Тем паче что большинство из них были местными уроженцами. Для многих Пруссия символизировала их немецкую Родину-мать.

Взятый в плен ополченец 349-й народно-гренадерской дивизии на допросе заявил, что личный состав безоговорочно верит в победу рейха: «Неважно, что мы отошли назад — мы все-таки победим. Когда и как, это дело фюрера».

В целях недопущения пораженческих настроений и вопреки предложениям военного командования, которое чисто с практической точки зрения понимало, что многочисленное гражданское население «станет невероятной помехой для сражающихся войск», не говоря уже о неизбежных жертвах, гаулейтер Восточной Пруссии Эрих Кох запретил эвакуацию населения из угрожаемых районов. В идеале оно поголовно должно было встать под знамена фольксштурма. Или вервольфа. Даже жена Гудериана вынуждена была оставаться в имении под Дейпенгофом, подавая местным жителям пример бодрости и патриотизма.

«Каждый бункер, каждый квартал немецкого города и каждая деревня, — требовал Гитлер, — должны превратиться в крепость, у которой противник либо истечет кровью, либо гарнизон этой крепости в рукопашном бою погибнет под ее развалинами».

Дело подготовки немецкого народа к «беспощадной борьбе» со всем рвением взяли в свои руки партийные функционеры. Власть военного командования распространялась только на прифронтовую полосу шириной в 10 километров, в тылу всем заправляли национал-социалисты, раскручивавшие маховик пропаганды и террора, принимавшего порой «ужасающие формы», — извечная комиссарская работа. Они же руководили подразделениями фольксштурма. Даже 1-й военный округ подчинялся не группе армий «Центр», а Гиммлеру, как командующему армией резерва. В результате «разобраться, какая инстанция чем ведает, было нелегко, что чрезвычайно затрудняло всякую работу».

Этот раздрай между военными и партийными учреждениями сразу почувствовал генерал Отто Ляш, назначенный на должность командующего округом:

«Взаимоотношения между командующим группой армий генерал-полковником Рейнгардтом, у которого я побывал вскоре после вступления в должность, и гаулейтером были в высшей степени напряженными. Кох, как вновь назначенный «рейхскомиссар обороны» и начальник войск фольксштурма, делал что хотел, не считаясь с нуждами фронта… Будучи несведущими, партийные шишки, однако, распоряжались строительством позиций. Правда, тактическое руководство должно было оставаться за армией, но господин Борман давал через рейхскомиссара обороны тактические установки, и ни один крайслейтер Восточной Пруссии не позволял войсковому командиру поучать себя, если мнение этого командира расходилось с мнением Бормана. Отсюда вытекали постоянные трения и споры, пагубно сказывавшиеся на строительстве оборонительной полосы и на военной работе вообще. Однако самым вопиющим недоразумением было подчинение так называемого фольксштурма гаулейтеру, а тем самым и партии. Старые испытанные офицеры и унтер-офицеры запаса были вынуждены выполнять противоречащие всему их опыту дилетантские приказы маленьких партийных чиновников. Гаулейтер видел в фольксштурме, пожалуй, дополнительное средство укрепления своих личных позиций и, вопреки всем моим предложениям, настаивал на своей власти… Кох, по-видимому, и в военных вопросах считал себя абсолютно компетентным, ибо заявил однажды войсковому командиру: «Если вы и впредь будете отступать на фронте, я со своим фольксштурмом загоню ваших солдат обратно на их позиции».

Группа армий «Центр» имела задачу, опираясь на сильно укрепленную оборону, остановить продвижение «большевистских орд», сковать их, а при необходимости нанести контрудар во фланг и тыл группировке советских войск, действовавших на берлинском направлении.

Непосредственно перед войсками 3-го Белорусского фронта в полосе общей протяженностью 170 километров от Сударги на Немане до Августова стояли в готовности пятнадцать дивизий из состава 3-й танковой армии генерала Рауса и 4-й армии генерала Фридриха Госсбаха — 9-й и 26-й армейские, 41-й танковый корпуса, парашютно-танковый корпус «Герман Геринг» и 5-я танковая дивизия.

Главная полоса немецкой обороны имела две укрепленные позиции глубиной до 10 километров. В 30–40 километрах от главной полосы располагался Ильменхорстский укрепленный район, состоявший из трех полос полевого типа. Ближние подступы к Кёнигсбергу с востока и юго-востока защищала долговременная укрепленная позиция Хейльсбергского укрепленного района. Она включала в себя в среднем до 5, а на главных направлениях до 10–12 дотов на 1 километр фронта — в совокупности 911 оборонительных сооружений.

Всего на кёнигсбергском направлении было создано девять оборонительных рубежей, находившихся в 12–15 километрах один от другого. Советским войскам светила перспектива прогрызать их поочередно без надежды выйти на оперативный простор. Поэтому рвать немецкую оборону следовало исключительно решительно, беспрерывно, высокими темпами, не позволяя противнику отойти на промежуточные рубежи и закрепиться на них.

План, разработанный в штабе генерала Черняховского, заключался в нанесении фронтального удара по группировке, оборонявшейся севернее Мазурских озер, и в дальнейшем развитии наступления на Кёнигсберг с целью охвата основных сил группы армий «Центр» с севера и последующего ее разгрома совместно с войсками 2-го Белорусского фронта. Главный удар командующий фронтом решил нанести севернее Шталлупенена в направлении на Велау, обходя с севера мощные узлы сопротивления Гумбиннен и Инстербург. Вражескую оборону намечалось проламывать на участке шириною 24 километра силами 39,5 и 28-й армий, каждой из которых придавалось по артиллерийской дивизии прорыва. В первый день эти армии должны были овладеть второй полосой обороны противника, чтобы обеспечить ввод в прорыв 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса. Для наращивания удара во втором эшелоне находилась 11-я гвардейская армия генерал-полковника К. Н. Галицкого и 1-й Краснознаменный танковый корпус генерал-лейтенанта В. В. Буткова. Развертывание второго эшелона намечалось осуществить на четвертый день операции с рубежа реки Инстер. Обеспечение главной группировки фронта с севера возлагалось на правофланговые соединения 39-й армии генерал-полковника И. И. Людникова. С юга ее прикрывала 2-я гвардейская армия генерал-лейтенанта П. Г. Чанчибадзе, которая должна была перейти в наступление на третий день в общем направлении на Даркемен. Левофланговая 31-я армия, которой командовал генерал-лейтенант П. Г. Шафранов, имела задачу прочно оборонять участок от Голдапа до Августова.

В период подготовки велась детальная разведка обороны противника, в частности, проведено сплошное аэрофотографирование укрепленных районов и оборонительных рубежей до Кёнигсберга включительно. Однако о силах врага представление имели довольно смутное. К примеру, штаб фронта, «опираясь на данные разведки», предполагал, что с немецкой стороны оборону держат 24 дивизии, в том числе 7 танковых дивизий и 6 бригад штурмовых орудий. Соответственно, наши «штирлицы» насчитали у противника до 1000 танков и 900 штурмовых орудий, хотя на самом деле их всех вместе было 367 штук. Исходя из этих данных, значительно завышавших силы противника, и был составлен примитивно «ломовой» план операции, предусматривавший поэтапное, с темпом 16–18 километров в сутки, перемалывание всего, что встретится на пути 3-го Белорусского фронта.

Учитывая наличие сильных оборонительных укреплений на переднем крае, генерал Черняховский сконцентрировал силы и средства на узких участках прорыва. В результате проведенных перегруппировок была достигнута плотность артиллерии 160–220 орудий и минометов на километр фронта. Артиллерийская подготовка планировалась продолжительностью 120 минут. На ее проведение было выделено 1,5–2 боекомплекта, что составляло до 50 % общего количества боеприпасов, имевшихся на фронте. А имелось их весьма и весьма немало. Маршал А. M. Василевский отмечает, что «Восточно-Прусская операция по расходу боеприпасов не имела себе равных среди всех операций в истории войн. Два фронта получили 13,3 миллиона снарядов и мин, 620 миллионов патронов, 2,2 миллиона ручных гранат». К участию в авиационной подготовке, кроме самолетов 1-й воздушной армии генерал-полковника Т. Т. Хрюкина (12 авиационных дивизий и 5 отдельных полков), намечалось привлечь часть сил 3-й воздушной армии 1-го Прибалтийского фронта и недавно образованной 18-й воздушной армии АДД. Координацию действий воздушных армад осуществлял представитель Ставки маршал авиации Ф. Я. Фалалеев.

Подготавливая исходные районы, войска отрыли около 2,2 тысячи километров траншей и ходов сообщения, оборудовали более 2 тысяч командных и наблюдательных пунктов, 10,4 тысячи блиндажей и землянок, подготовили пути подвоза, склады, проходы для танков и многое другое.

Мероприятия, проводимые в полосе 3-го Белорусского фронта, не составляли тайны для немецкого командования;

«Люфтваффе ежедневно фотографировали все эти работы, и на фотоснимках были ясно видны новые сооружения, следы автомобилей, ведущие к складам боеприпасов и артиллерийским позициям. Наши агенты сообщали о прибытии новых дивизий. Несколько перехваченных радиограмм раскрыли положение многих передовых командных пунктов, хотя русские старательно хранили радиомолчание. Все эти признаки четко показывали, где именно 3-й Белорусский фронт Нанесет главный удар и какие силы собраны для этого. Русские вели подготовку с утомительной методичностью. Артиллерийские наблюдатели занимали только что построенные корректировочные посты…

Пикировщики начали бомбить и обстреливать наши пути отхода, командные пункты и города непосредственно за линией фронта. Мы засекли интенсивные передвижения русских войск к фронту, особенно ночью 8 и 10 января. Это были неопровержимые доказательства подготовки наступления…»

В оперативной сводке 3-й немецкой танковой армии за 11 января 1945 года отмечалось, что «противник через 2–3 дня будет готов к наступательным действиям». На следующей день в донесении штаба армии говорилось, что «подготовка противника к наступлению перед фронтом 3-й танковой армии, видимо, закончена». Данные войсковых наблюдателей, агентуры, авиационной разведки и радиоперехватов подтверждались советскими перебежчиками.

Определить наиболее вероятные направления ударов советских армий в принципе не составляло труда — севернее и южнее Мазурских болот. Самым удобным по условиям местности для действий всех родов войск являлось инстербургское направление. Именно здесь на участке протяженностью 20 километров генерал Раус разместил четыре дивизии 26-го армейского корпуса (56-я и 69-я пехотные, 349-я и 549-я народно-гренадерские), почти все штурмовые орудия, армейскую артиллерию, зенитный полк и бригаду шестиствольных минометов. Позади корпуса, которым командовал генерал Герхард Матцки, находился армейский резерв — 5-я танковая дивизия со всеми своими 50 танками. Остальные 140 километров фронта 3-й танковой армии прикрывали четыре дивизии 9-го армейского корпуса (286-я охранная, 548, 551, 561-я народно-гренадерские) генерала Рольфа Вютгмана.

Вечером 12 января, получив сведения о выдвижении советских войск в исходные районы для атаки, Раус приказал, оставив боевое охранение, эвакуировать первые две линии траншей.

Маршал Рокоссовский решил нанести главный удар с ружанского плацдарма на реке Нарев силами 3-й, 48-й, 2-й ударной и 5-й гвардейской танковой армий. Прорвав оборону противника на 18-километровом участке, они должны были наступать на Млаву, Мариенбург, обходя с юга Алленштейнский и Летценский укрепленные районы. Для расширения прорыва к северу 3-я армия генерал-полковника А. B. Горбатова получила задачу нанести удар на Алленштейн. В том же направлении предполагалось ввести резерв фронта — 3-й гвардейский кавалерийский корпус, который должен был перерезать противнику основные пути отхода на запад. 49-я армия генерал-лейтенанта И. Т. Гришина, находившаяся во втором эшелоне, имела задачу главными силами перейти в наступление на Мышинец, используя прорыв в полосе 3-й армии.

Второй удар наносился с сероцкого плацдарма силами 65-й и 70-й армий и 1-го гвардейского Донского танкового корпуса. Армии должны были прорвать оборону на 10-километровом участке и наступать в направлении Насельск, Вельск. Одновременно 70-я армия генерал-полковника B. C. Попова должна была частью сил не допустить отхода варшавской группировки противника за Вислу и быть в готовности форсировать ее западнее Модлина.

На 50-ю армию генерал-полковника И. В. Болдина возлагалась оборона участка фронта от Августова до Новогруда.

«Силы были внушительные, — вспоминает Рокоссовский, — и соответствовали поставленной перед нами задаче». Правда, маршала беспокоило отсутствие взаимодействия с соседом справа: «Ставка, по-видимому, рассчитывала на то, что войска соседа будут продвигаться равномерно с нашими. Но нас даже не оповестили, где командующий 3-м Белорусским фронтом И. Д. Черняховский будет наносить свой первый удар. Повторяю, о нашем взаимодействии с правым соседом Ставка не обмолвилась ни словом, по-видимому, считая, что севернее нас никаких осложнений быть не может». Главное было поддерживать тесную локтевую связь с нацеленным на Берлин фронтом маршала Жукова. На взаимодействии с ним Ставка «настаивала категорически».

Наступление планировалось начать полуторачасовой артиллерийской подготовкой с плотностью от 180 до 300 орудий и минометов на километр фронта. Боеприпасов было приказано не жалеть. Как вспоминает генерал армии П. И. Батов, командовавший 65-й армией: «Еще когда обсуждался план артиллерийской подготовки, генерал-полковник А. К. Сокольский сказал: «Снарядов получите столько, сколько сможете вывезти». Такой щедрости мы до сих пор не знали… Небывалый по силе огневой удар был особенностью январского наступления (мы имели артиллерийский корпус прорыва и девять отдельных пушечных полков)».

Еще больше, по свидетельству маршала артиллерии К. П. Казакова, «имели» во 2-й ударной: «В оперативное подчинение армии поступил 8-й артиллерийский корпус прорыва в составе 1-й и 23-й артиллерийских дивизий, затем еще три дивизии — 26-я артиллерийская, 4-я гвардейская минометная и 47-я зенитно-артиллерийская. К началу января мы кроме штатной армейской, корпусной и дивизионной артиллерии располагали еще 18 артиллерийскими, минометными и гвардейскими минометными бригадами. Шесть артиллерийских бригад имели на вооружении тяжелые орудия и орудия большой мощности, а одна минометная бригада — новые 160-мм минометы… На участке прорыва 381-й дивизии плотность артиллерии была наивысшей из тех, что я знал за всю войну, — 468 стволов».

Авиаторы 4-й воздушной армии (14 авиационных дивизий и 4 отдельных полка — более 1500 боевых самолетов) генерал-полковника К. А. Вершинина в первый день наступления должны были совершить 1400 вылетов, только для непосредственной поддержки войск 48-й и 2-й ударной армий было выделено четыре штурмовые авиационные дивизии — почти 400 самолетов, «построенных» в восемь эшелонов.

С целью обеспечения внезапности разведку боем накануне наступления было приказано не предпринимать, а провести ее штурмовыми батальонами в первые пятнадцать минут артподготовки.

Замполиты и агитаторы, армейские газеты и «дивизионки» весь период занимались «политической мобилизацией войск», которая, по утверждению начальника политуправления фронта генерал-лейтенанта А. Д. Окорокова, была «неразрывно связана с воспитанием ненависти к врагу — германскому фашизму»: «Проводя беседы и митинги, политработники широко использовали материалы Чрезвычайной комиссии, расследовавшей зверства гитлеровцев на территории СССР, сообщение Совинформбюро о злодейском убийстве советских парламентеров под Будапештом, письма людей, испытавших на себе ужасы фашистского гнета. По инициативе начальника политотдела 48-й армии генерал-майора И. И. Михальчука политработники опросили бойцов и офицеров, кто из них имеет личный счет к фашистам. Только в 68-й артиллерийской бригаде из 842 опрошенных 609 человек заявили, что оккупанты убили или угнали в Германию их родственников». Понятно, что все эти «инициативы снизу» являлись типичной формой доведения до личного состава генеральной линии партии. Генерал В. В. Крайнюков использовал аналогичные приемы на 1-м Украинском фронте: «Наиболее действенными формами воспитания ненависти к врагу являлись митинги, после которых бойцы открывали личные счета мести с оккупантами… Получилось так, что каждый солдат, сержант и офицер батальона был вправе предъявить свой особый счет врагу. Но и общий счет к гитлеровцам у нас был огромный».

Против левого крыла 2-го Белорусского фронта держали оборону 20, 23 и 27-й армейские корпуса 2-й армии генерала Вейса. В резерве находились танковый корпус «Великая Германия» и 7-я танковая дивизия.

Здесь немцы также качественно окопались, поэтому Рокоссовский не верил, что они оставят позиции по собственной инициативе: «Раньше не раз случалось, что противник еще до нашей артподготовки отводил свои войска в глубину, чтобы мы израсходовали боеприпасы по пустому месту. Сейчас он вряд ли пойдет на это. У него сильные позиции, изобилующие опорными пунктами и долговременными укреплениями с фортами, правда, старого типа, но хорошо приспособленными к обороне. Добровольный отход противника с этих позиций только облегчил бы нам задачу. И он, конечно, не решится их покинуть. Что ж, будем выковыривать гитлеровцев из их бетонных нор. Сил у нас хватит».

Кстати, маршал, следуя в русле советской исторической мысли, тоже отметил в мемуаре, что, выполняя союзнический долг, «чтобы вызволить из беды американские и английские войска», он вынужден был сократить сроки подготовки операции, хотя сам еще в конце декабря установил для 5-й гвардейской танковой армии срок готовности «немногим более двух недель».

В ночь на 13 января ударные группировки 3-го Белорусского фронта заняли исходное положение для атаки. К этому времени уже было ясно, что ни о каком использовании авиации не может быть и речи: погода установилась отвратительная — туман, густой мокрый снег, практически нулевая видимость. В 6 часов утра передовые батальоны должны были провести разведку боем, а в 9.15 залпом «катюш» начиналась артиллерийская подготовка по всей полосе прорыва. Однако в 5.30 по местам сосредоточения советских войск нанесла упреждающий удар немецкая артиллерия. В результате огневого налета «понесли некоторые потери» части 72-го стрелкового корпуса.

Советская артподготовка началась точно по плану, хотя Черняховский и пытался перенести ее на более позднее время. За два часа стрельбы в туман артиллерия одной только 5-й армии генерал-полковника Н. И. Крылова выпустила более 117 тысяч снарядов (всего за первые два дня наступления, с гордостью сообщает маршал А. М. Василевский, войска 3-го Белорусского фронта израсходовали более 1000 вагонов основных номенклатур боеприпасов). Поскольку по условиям видимости корректировка огня была исключена, он велся по площадям и преимущественно по первой линии траншей, оставленной противником, — фактически по пустому месту. О чем генерал Раус вспоминает не без удовольствия: «Эвакуация первых двух линий прошла тихо… Когда наша пехота и артиллерия заняли боевые позиции, их передний край находился на третьей линии траншей. Русские обстреливали все замеченные цели на участке атаки на 5 километров в глубину — покинутые города и бывшие командные пункты. Наши резервы, укрывшись в лесу, остались целы». Немцы полностью сохранили систему огня и управления, потери пехоты были невелики.

В 11 часов пошли в атаку первые эшелоны 39, 5 и 28-й армий, сравнительно быстро и легко овладевшие первой линией траншей. Раус отмечает: «В рапортах русских командиров сообщается о захвате первой и второй линий обороны, но не говорится ни слова о пленных и трофеях». Уже на подходе ко второй линии советская пехота была прижата к земле залпами немецких гаубиц и реактивных «небельверферов». Началось методичное «прогрызание» оборонительных рубежей. В результате первого дня наступления, несмотря на ввод вторых эшелонов, 39-я и 5-я армии сумели продвинуться всего на 2–3 километра, и только 28-я армия генерал-лейтенанта А. А. Лучинского (3-й гвардейский, 20-й, 128-й стрелковые корпуса, 213-я танковая бригада) — до 7 километров. Таким образом, 13 января войска ударной группировки фронта поставленной задачи не выполнили.

Командовавший 11-й гвардейской армией генерал-полковник К. Н. Галицкий, который должен был начать выдвижение своих дивизий, но так и не сдвинулся с места, собрал штаб и командиров корпусов для обмена мнениями:

«Мы пришли к выводу, что основные причины невыполнения боевой задачи дня заключались не только в трудных метеорологических условиях, но и в недочетах руководства в некоторых соединениях и частях первого эшелона. Некоторые командиры и штабы дивизий и корпусов не учитывали особенности плохой погоды, ограничивавших зрительное наблюдение, не видели хода и результатов боя. Так, во второй половине дня командный пункт командира 54-й гвардейской стрелковой дивизии находился в 8,5, а наблюдательный пункт в 5,5 км от наступавших войск. В 72-м стрелковом корпусе 5-й армии, подвергшемся сильному огневому налету противника, нарушилось взаимодействие пехоты, артиллерии и танков. Танки и самоходная артиллерия отставали от Пехоты. Сплошной туман не позволял артиллеристам своевременно обнаруживать и подавлять цели. Стрелковым батальонам и ротам не было придано необходимое количество орудий сопровождения для стрельбы прямой наводкой. Кроме того, недостаточно организованно проводилась инженерная разведка. В результате разминирование заграждений запаздывало. Это задерживало наступление пехоты и боевой техники».

Потерянное время было использовано противником для подтягивания резервов и уплотнения боевых порядков на участке прорыва.

С утра 14 января немецкая пехота начала контратаки при поддержке 190-го батальона штурмовых орудий и 5-й танковой дивизии генерала Гюнтера фон Хоффман-Шёнборна. Развернулись кровопролитные бои, особенно в районе Каттенау, хорошо укрепленном и господствовавшем над окружающей местностью. Отдельные пункты и узлы сопротивления несколько раз переходили из рук в руки. И хотя советская авиация, пользуясь улучшением метеорологических условий, подвергла оборону противника ожесточенной бомбардировке, войска фронта в этот день смогли продвинуться на отдельных участках не более чем на 3 километра.

15 января соединения 5-й армии (72,45, 65-й стрелковые корпуса, 2-я гвардейская танковая бригада) преодолели еще 4 километра, остальные армии 1–2 километра. Советские войска несли тяжелые потери: «Трупы русских лежали грудами, особенно много их было на склонах высот среди подбитых и сгоревших танков».

Лейтенант И. Л. Деген был командиром роты во 2-й гвардейской танковой бригаде, приданной 5-й армии:

«Проходы в минных полях нам обеспечивал 21 танк-тральщик. А потом в атаку пошли 65 танков нашей бригады и два тяжелотанковых полка — 42 танка ИС-2 (75-й и 82-й гвардейские танковые полки. — Авт.,) и еще 42 установки САУ-152 (373-й и 395-й гвардейские тяжелые самоходно-артиллерийские полки. — Авт.) Задачу для такой армады поставили скромную — к вечеру захватить Вилькупен, прорваться вперед на 14 километров. Но в первый день мы смогли пройти всего два километра и вскоре отступили на километр. Немцы ставили орудия в подвалах каменных домов. Между домами были натыканы доты с бетонными стенами двухметровой толщины. По нас вели дикий огонь. Доставалось еще от «фольксштурмистов», вооруженных фаустпатронами. Дошли мы до этого Вилькупена только на пятый день и только благодаря саперам-подрывникам. Танки блокировали «гнезда» дотов, саперы закладывали по полтонны взрывчатки и подрывали немцев. Но на девятый день наступления от всей нашей танковой махины осталось всего шесть танков Т-34, два ИС-2 и четыре самоходки. Из моей роты уцелел только экипаж старшего лейтенанта Федорова».

Конечно, постепенно перемалывались и немецкие части. Однако в целом сложившаяся ситуация грозила затуханием наступления и провалом всей операции.

Чтобы завершить прорыв тактической зоны обороны противника и помешать ему маневрировать силами, требовалось нарастить мощь удара и активизировать действия войск на флангах ударной группировки. 16 января южнее Гумбиннена перешла в наступление 2-я гвардейская армия (11-й, 13-й гвардейские, 60-й стрелковые корпуса, 153-я танковая бригада); в полосе 5-й армии по приказу Черняховского при поддержке девяти (!) авиационных дивизий был введен в дело 2-й гвардейский танковый корпус генерал-лейтенанта А. C. Бурдейного (229 танков и самоходно-артиллерийских установок). Эффект оказался незначительным. Армия Чанчибадзе, конечно, сковала какие-то силы противника, но сама почти не продвинулась вперед. Что касается Тацинского корпуса, то с его помощью удалось захватить два опорных пункта — Куссен и Радшен, «но этот успех не компенсировал больших потерь»: «Десятки штурмовых орудий и сотни фаустпатронов задержали наступление 2-го танкового корпуса, который был вынужден вместо развития успеха в глубине обороны завершать прорыв ее, подвергаясь ударам с хорошо замаскированных позиций».

Так совпало, что именно в это время по приказу Гитлера началась переброска в Польшу мотодивизий «Бранденбург» и «Герман Геринг». Гудериан абсолютно прав, утверждая, что эти боеспособные соединения были сняты с оборонительных рубежей в Восточной Пруссии «в такое время, когда там назревал кризис русского наступления», а их вывод означал, «что в Восточной Пруссии начнется такая же катастрофа, какая произошла на Висле».

Вклинение советских войск в оборону в районе Куссена угрожало окружением части сил 9-го армейского корпуса в так называемом лаздененском выступе. Стремясь избежать этого, лишившись резервов, Рейнгардт вечером 16 января разрешил отвести корпус генерала Вюттмана из этого района на правый берег реки Инстер. Сюда же следовало отступить левофланговым дивизиям 26-го армейского корпуса. Установив отход противника, соединения 39-й армии генерала Людникова (113-й, 5-й гвардейский, 94-й стрелковые корпуса, 28-я гвардейская танковая бригада) приступили к преследованию, стремясь окружить части 548-й и 561-й народно-гренадерских дивизий. В то же время 5-я и 28-я армии продолжали топтаться перед второй полосой обороны, хотя авиация двух воздушных армий совершила в этот день более 2800 самолето-вылетов.

Учитывая обстановку, командующий фронтом решил немедленно использовать продвижение 39-й армии для ввода второго эшелона. На это направление вначале был выдвинут 1-й танковый корпус генерал-лейтенанта В. В. Буткова, а вслед за ним соединения 2-го гвардейского танкового корпуса, правда, потерявшего уже половину своего состава, и 11-й гвардейской армии генерала Галицкого (8,16, 32-й гвардейские стрелковые корпуса). Армии были приданы 2-я гвардейская и 34-я зенитная артиллерийские дивизии, 120-я танковая, 21-я и 46-я истребительно-противотанковые, 9-я инженерно-штурмовая бригады, 42-й и 54-й гвардейские минометные, 75-й тяжелый танковый, 350-й тяжелый самоходно-артиллерийский полки. В распоряжении генерала Галицкого оказалось 1436 артиллерийских стволов калибра 76 мм и выше и все силы 1-й воздушной армии.

11-й гвардейской армии и обоим танковым корпусам предстояло сосредоточиться в районе Нештонветен — Краупишкен — Ивенберг, затем мощным ударом в западном и юго-западном направлениях окончательно разгромить тильзитскую и одновременно гумбинненско-инстербургскую группировки противника. Чтобы достичь этой цели, соединения 1-го танкового корпуса и 39-й армии должны были отрезать пути отхода тильзитской группировке, после чего совместно с частями 43-й армии, наносившим удар из района Тильзита, уничтожить ее, а 5-я и 28-я армии ударом с востока и 11-я гвардейская армия со 2-м танковым корпусом ударом с севера вдоль оборонительного рубежа по западному берегу реки Инстер — окружить в районе западнее Инстербурга и уничтожить гумбинненско-инстербургскую группировку.

В полдень 18 января 1-й танковый корпус (178 танков и САУ) вошел в прорыв на левом фланге 39-й армии. Обогнав пехоту, уничтожая на своем пути разрозненные группы противника, танкисты прошли 25 километров, достигли реки Инстер и захватили плацдармы на ее правом берегу. Создалась угроза захвата Тильзита с юга. Однако развить успех не удалось: соединения корпуса были остановлены упорным сопротивлением 551-й народно-гренадерской и 69-й пехотной дивизий. Командир последней генерал Зигфрид Рейн погиб. К исходу дня к реке вышли передовые части армии Людникова.

В то же время 5-я и 28-я армии, возобновив наступление, завершили прорыв тактической зоны обороны, хотя из-за непрерывных контратак темп продвижения оставался невысоким.

В результате шестидневных непрерывных, ожесточенных боев войска 3-го Белорусского фронта протаранили немецкую оборону севернее Гумбиннена на участке до 60 километров и продвинулись на 30–40 километров в глубину. Враг был обескровлен, но, безусловно, не разбит.

С 19 января в подчинение Черняховского из состава 1-го Прибалтийского фронта была передана 43-я армия (90, 103, 54-й стрелковые корпуса) генерала А. П. Белобородова. Утром 20 января соединения армии, перейдя Неман по льду, овладели городом Тильзит.

С рубежа реки Инстер на стыке 39-й и 5-й армий в дело вступила 11-я гвардейская армия. Имея впереди два танковых корпуса, она устремилась в юго-западном направлении, овладела узлами сопротивления Гросс-Скайсгиррен и Ауловенен, а к исходу 21 января вышла к реке Прегель северо-восточнее Велау и на подступы к Инстербургу с севера. Бои шли жесточайшие. За день стрелковым дивизиям удавалась пройти не более 10 километров. При этом каждые 2–3 километра приходилось останавливаться, проводить перегруппировку и возобновлять наступление после мощной артподготовки. В Тацинском корпусе в строю осталось 34 танка и 25 самоходных орудий. Ввиду того что продвижение танковых корпусов замедлилось, а дивизии Белобородова наступали широким фронтом, окружить никого не удалось. Тильзитская группировка сумела отойти и занять оборону на рубеже реки Дейме.

Войска 43-й и 39-й армий приблизились к заливу Куришес-Хафф и реке Дейме. Инстербургская группировка врага была глубоко охвачена с северо-запада. В то же время наступление 5-й, 28-й и 2-й гвардейской армий застопорилось. Особенно кровопролитные бои велись на подступах к Гумбиннену. Город был взят лишь во второй половине дня 21 января.

В ночь на 22 января 11-я гвардейская армия, воюя против того же 26-го армейского корпуса и 5-й танковой дивизии, при содействии 5-й армии начала штурм Инстербурга. К утру город был захвачен советскими войсками. Дивизии 16-го и 36-го гвардейских стрелковых корпусов вышли к реке Прегель на 30-километровом участке от Тапеау до Инстенбурга, в ряде мест форсировали ее и развернулись фронтом на юг. Успехи ударной группировки фронта позволили начать движение армиям Чанчибадзе и Шафранова, продвинувшимся на даркеменском направлении от 8 до 13 километров.

Потеря Гумбиннена и Инстербурга отрицательно сказалась на устойчивости обороны противника на кёнигсбергском направлении. Потерпев поражение на реке Инстер, немецкие войска начали отходить на рубеж рек Дейме, Прегель и Алле — основные позиции Хейльсбергского укрепленного района.

В ночь на 23 января командующий 3-м Белорусским фронтом дал новую оперативную директиву. Согласно ей 11-я гвардейская армия должна была форсировать по всей своей полосе реки Прегель и Алле и к исходу дня 23 января пройти 20–25 километров. Справа 39-я армия Людникова должна форсировать Дайме и продвинуться на 8–10 километров. Наступавшему в ее полосе 1-му Краснознаменному танковому корпусу предстояло форсировать Дайме в районе Тапиау, наступать далее вдоль Кёнигсбергского шоссе и прорваться на глубину более 20 километров. Чтобы ликвидировать отставание центральной группировки фронта, Черняховский приказал командующему 5-й армией в течение ночи произвести перегруппировку и к 9 часам 23 января вывести 65-й корпус в район Заалау — Зимонен — Вирткаллен, то есть западнее Инстербурга на 16–18 километров и подготовить его к переправе через Прегель. Затем концентрическим ударом корпуса в направлении Мульджен с севера и главных сил армии с занимаемого ими рубежа юго-западнее Инстербурга разгромить противостоящего противника и к исходу дня выйти на реку Ильме на участке Шенраде — Грабенсвальде. 2-му гвардейскому танковому корпусу было приказано нанести удар в направлении Клайн Нур, овладеть переправами через Алле и продолжать в дальнейшем наступление на Алленбург.

Генерал Галицкий не скрывает недоумения: «Из этой директивы командующего фронтом явствует, что он решил продолжать наступление на Кёнигсберг севернее и южнее р. Прегель. На наш взгляд, группировка войск фронта при этом разъединялась рекой, что мешало маневрировать силами, а следовательно, ослабляло ударную мощь армий, нацеленных на Кёнигсберг. Причем наиболее боеспособный 1-й танковый корпус направлялся севернее р. Прегель для наступления в полосе 39-й армии, а потерявший, по существу, к этому времени свою боеспособность 2-й танковый корпус оставался в полосе 11-й гвардейской армии. Ознакомившись с директивой, мы не вполне поняли, где сосредоточиваются основные усилия фронта, в каком направлении наносится главный удар — севернее или южнее р. Прегель?»

В течение 23 января соединения 11-й гвардейской армии продвинулись вперед на 10–15 километров. Севернее реки Прегель войска 43-й и 39-й армий преодолели 8–12 километров, вышли на восточное побережье залива Куришес-Хафф и форсировали Дейме, овладев Лабиау и восточной окраиной Гольдбаха. На левом крыле фронта войска 28-й, 2-й гвардейской и 31-й армий за день боя продвинулись до 20 километров и вышли к району Мазурских озер.

«Нам представляется, — пишет генерал Галицкий, — что основным недостатком наступления на этом этапе являлось то, что оно велось по всему фронту без сосредоточения основных усилий в армиях на решающих направлениях, что армии нацеливались практически не на обход позиций вражеских группировок, а на выталкивание их к западу, а это давало возможность противнику организовывать сравнительно планомерный отход на заранее подготовленные укрепленные промежуточные позиции. Теряя время на уничтожение всех подряд инженерных сооружений врага, войска фронта замедляли темп наступления.

Очевидно, надо было более тщательно искать уязвимые участки в обороне врага и обходить наиболее укрепленные пункты и узлы обороны, чтобы, не снижая темпов наступления, окружать значительные его группировки.

Немаловажным было и то обстоятельство, что фронт не располагал достаточным количеством подвижных войск, главным образом бронетанковых, необходимых для развития успеха общевойсковых армий. Имевшиеся танковые корпуса не могли решить тех задач, которые стояли тогда перед войсками фронта».

Тем не менее, прорвав 23–24 января оборонительные рубежи на реках Дейме, Прегель, Алле, овладев крупными узлами сопротивления Даркеменом, Ангербургом, войска правого крыла 3-го Белорусского фронта продолжали рваться к Кёнигсбергу. Центральная группировка — 5-я и 28-я армии — вела наступление на Фридланд. Левофланговые армии подходили к Мазурскому каналу.

24 января генерал Черняховский представил в Генеральный штаб план второго этапа операции.

Не менее драматично развивалось наступление 2-го Белорусского фронта. В 9 часов 14 января после постановки задач в подразделениях зачитали обращение Военного совета фронта:

«Верные сыны Советской Родины — красноармейцы, сержанты, офицеры, генералы! Настало время рассчитаться со злейшими врагами нашей Родины — немецко-фашистскими захватчиками за все их зверства и злодеяния, за уничтоженные и разграбленные советские города и села… Новым мощным ударом ускорим гибель врага!»

В 10.00 началась артиллерийская подготовка. В течение 15 минут артиллерия вела огонь с предельным напряжением по переднему краю и ближайшей глубине обороны противника, разрушая его оборонительные сооружения. Передовые батальоны дивизий первого эшелона, развернутые на ружанском плацдарме, энергично атаковали передний край и почти без боя ворвались в первую траншею. К 11 часам они овладели второй и частично третьей траншеями — за них уже пришлось драться, — что позволило сократить артиллерийскую подготовку, а период поддержки атаки начать двойным огневым валом на всю глубину второй позиции. Несколько иначе сложилась обстановка в полосах 65-й и 70-й армий, наступавших с сероцкого плацдарма. Здесь передовые батальоны имели меньшее продвижение, и поэтому артиллерийская подготовка проводилась в полном объеме. Неблагоприятные метеорологические условия снизили эффективность артиллерийского огня и исключили возможность использования авиации.

В первый день войска 3-й, 48-й и 2-й ударной армий прошли с боями от 3 до 6 километров, 65-я и 70-я армии вклинились на 3–5 километров. Ни на одном из участков наступления первая полоса обороны прорвана не была, хотя боеприпасов израсходовали свыше 950 вагонов. Немцы оказывали ожесточенное сопротивление и непрерывно переходили в контратаки.

Генерал-полковник И. И. Федюнинский командовал 2-й ударной армией:

«Бой шел в густом тумане. Ни я, ни командиры корпусов не могли видеть, насколько продвинулись вперед боевые порядки дивизий.

Отсутствие авиации, трудности управления артиллерийским огнем, разрозненные и малоэнергичные действия наших танков непосредственной поддержки пехоты привели к тому, что до темноты задача дня полностью решена не была».

С наступлением темноты бой продолжали подготовленные к ночным действиям батальоны.

С утра 15 января ударные группировки попытались возобновить наступление, а командование группы армий «Центр», подтянув резервы, нанесло фланговые контрудары, причем запланированный советскими начальниками артналет немцы опередили на полчаса своей артиллерийской подготовкой. После чего 3-я армия (41, 35, 40-й стрелковые корпуса) была атакована танко-гренадерской дивизией «Великая Германия», одним из наиболее боеспособных соединений Вермахта, которая «разведкой на нашем направлении не отмечалась». На левом фланге 2-й ударной армии неожиданно появилась 7-я танковая дивизия, «та самая, которую наши разведчики считали переброшенной на другой фронт». Хитроумные немцы сумели «воспользоваться туманом» и «незаметно сосредоточились» там, где их не ждали, а затем «яростно обрушились» на наши войска. Темп продвижения резко снизился, местами до полной остановки. Генерал Горбатов: «Страшное по силе и ожесточенности сражение разыгралось на второй день. Он был таким же пасмурным, как первый… Вместо ожидаемого развития успешно начатого наступления пришлось вести необычной силы встречные и оборонительные бои с переменным успехом… Да, это был страшный бой, тяжелый день. Наши войска не продвинулись ни на шаг, но ни на шаг и не отступили».

Скрепя сердце маршалу Рокоссовскому пришлось ввести в наметившиеся «трещины» в полосах 2-й ударной и 65-й армий соответственно 8-й и 1-й гвардейские танковые корпуса, а 16 января, в полосе 48-й армии, — 8-й механизированный корпус. Командиру каждого корпуса оперативно подчинялась штурмовая авиационная дивизия. Отразив несколько сильных контратак, танкисты сломили вражеское сопротивление и устремились вперед. Чтобы создать условия для продолжения наступления корпусов Горбатова, справа от него активизировались части 49-й армии. Улучшившаяся погода позволила поднять в воздух авиацию.

В результате за трое суток войска фронта прорвали тактическую зону обороны на 60-километровом участке и продвинулись в глубину до 30 километров, овладев опорными пунктами и узлами коммуникаций Пултуск, Насельск, перерезали железнодорожную магистраль Цеханув — Модлин.

Во второй половине 17 января 5-я гвардейская танковая армия (10-й и 29-й танковые корпуса — 585 танков и САУ, 545 орудий и минометов) под командованием генерал-полковника В. Т. Вольского, поддерживаемая с воздуха штурмовым авиакорпусом, вошла в прорыв в полосе 48-й армии (29, 42,53-й стрелковые корпуса) генерал-полковника Н. И. Гусева.

Это сразу изменило обстановку.

8-й гвардейский танковый корпус генерал-лейтенанта А. Ф. Попова (252 танка и САУ) внезапным ударом совместно с поддерживавшей его авиацией нанес поражение 7-й танковой дивизии, а 8-й механизированный корпус генерал-лейтенанта А. Н. Фирсовича захватил Грудуск. Дивизия «Великая Германия» попала под удар соединений 48-й и 3-й армий и понесла большие потери. 5-я гвардейская танковая армия оторвалась от общевойсковых соединений и к концу дня достигла Млавского укрепленного района.

17–18 января пали опорные пункты Цеханув и Пшасныш.

49-я армия (70-й, 121-й стрелковые корпуса) генерала Гришина продвигалась в северном направлении, обеспечивая правый фланг ударной группировки. Армии, действовавшие с сероцкого плацдарма, овладели Модлином.

После упорных пятидневных боев 2-й Белорусский фронт прорвал оборону противника в полосе шириной 110 километров и продвинулся на млавском направлении до 60 километров в глубину. К этому времени войска правого крыла 1-го Белорусского фронта освободили Варшаву, выдвинулись на реку Бзура и развивали удар на Познань. Однако остатки четырех пехотных дивизий, разбитой варшавской группировки отошли за Вислу и усилили 2-ю полевую армию, что осложнило обстановку перед левым крылом Рокоссовского.

Продвижение ударных группировок 3-го и 2-го Белорусских фронтов на кёнигсбергском и мариенбургском направлениях, которое началось после прорыва обороны 3-й танковой и 2-й немецких армий, поставило под угрозу фланги и тыл 4-й армии, оборонявшей августовский выступ и оказавшейся «в чрезвычайно неприятном положении». Командующий группой армий «Центр» видел опасность и пытался добиться санкции вышестоящего командования на отход, но Гитлер предложение отклонил и приказал защищать каждый вершок.

С 19 января 2-й Белорусский фронт развернул преследование противника, в котором решающую роль играли подвижные соединения. Главные силы стрелковых корпусов маршировали в колоннах, артиллерия, тоже в колоннах, продвигалась перекатами, и только передовые отряды вырывались далеко вперед. Обычно стрелковый батальон размещался на автомашинах приданного ему артиллерийского дивизиона и десантом на самоходно-артиллерийских установках и по отличным «заграничным» дорогам мчался вперед со свистом. За день войска успевали проходить по 25–30 километров. В полосе 48-й армии Рокоссовский ввел 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Н. С. Осликовского, который пересек южную границу Восточной Пруссии и устремился на Алленштейн. Развивала наступление и танковая армия Вольского. Совместно с передовыми частями 48-й армии она с ходу овладела Млавой и также вступила в пределы Восточной Пруссии в районе Нейденбурга. Справа от них 20 января границу пересекли дивизии 3-й армии генерала Горбатова. Военный совет армии, поздравляя всех солдат «со вступлением на землю врага», издал воззвание: «Наше всеобщее давнишнее желание сбылось. Теперь нужно добраться до сердца гитлеровской Германии и вонзить в него наш красноармейский штык».

Несмотря на угрозу окружения, 4-я армия Госсбаха продолжала удерживать выступ в районе Августова. Учитывая это, а также трудности, возникшие у Черняховского, Ставка 20 января приказала Рокоссовскому главные силы 2-го Белорусского фронта, уже готовившиеся форсировать Вислу, повернуть на север, в направлении города Эльбинг, кратчайшим путем достичь залива Фришес-Хафф и отсечь восточнопрусскую группировку противника от померанской. Одновременно 65-я и 70-я армии должны были ускоренными темпами наступать на запад. Для Константина Константиновича этот приказ оказался «совершенно неожиданным» и малопродуманным:

«Наше внимание уделялось скорейшему продвижению на запад, чтобы надежно обеспечить от возможных ударов с севера войска 1-го Белорусского фронта, особенно его танковые армии. О событиях на участке 3-го Белорусского фронта официальных сообщений у нас не было, но доходили слухи, что там наступление развивается медленно. И если проводимые Ставкой до этого крупные наступательные операции, в которых участвовало одновременно несколько фронтов, можно было считать образцом мастерства, то организация и руководство Восточно-Прусской операцией вызывают много сомнений. Эти сомнения возникли, когда 2-му Белорусскому фронту Ставкой было приказано 20 января повернуть 3,48, 5-ю гв. танковую и 2-ю Ударную армии на север и северо-восток для действий против восточнопрусской группировки противника вместо продолжения наступления на запад. Ведь тогда их войска уже прорвали оборону противника и подходили к Висле в готовности форсировать ее с ходу.

Полученная директива фактически в корне меняла первоначальную задачу фронту, поставленную Сталиным в бытность мою в Ставке. Тогда ни одним словом не упоминалось о привлечении войск 2-го Белорусского фронта для участия совместно с 3-м Белорусским фронтом в ликвидации восточнопрусской группировки войск противника. И поскольку основной задачей фронта было наступление на запад в тесном взаимодействии с войсками 1-го Белорусского фронта, то и основная группировка войск фронта была создана на левом крыле фронта (48-я, 2-я ударная, 65, 70, 49-я и 5-я гв. танковая армии). По полученной же директиве основной задачей ставилось окружение восточнопрусской группировки противника ударом главных сил фронта на север и северо-восток с выходом к заливу Фриш-Гаф. Вместе с тем от прежней задачи — взаимодействия с 1-м Белорусским фронтом на фланге — мы не освобождались и вынуждены были продолжать наступление на запад, имея на левом крыле всего две армии. С этого момента началась растяжка фронта, так как большая часть наших сил наступала на север и северо-восток, а меньшая — на запад.

Это впоследствии привело к тому, что из-за быстрого продвижения к Одеру 1-му Белорусскому фронту пришлось растягивать свои войска для обеспечения с севера своего обнажавшегося фланга, поскольку левое крыло нашего фронта отставало в продвижении на запад. А это произошло потому, что нашему фронту пришлось выполнять в этот период две различные задачи. И прав был командующий 1-м Белорусским фронтом Жуков, упрекая меня за отставание войск и невыполнение задачи по обеспечению фланга его фронта.

Я уверен, что он в то время понимал необоснованность своей претензии к нам и предъявлял ее лишь для того, чтобы подзадорить меня. Возникали такие вопросы: почему Ставка не использовала весьма выгодное положение войск 2-го Белорусского фронта и не совместила удар войск 3-го Белорусского фронта с ударом нашего фронта, нанося его примерно с ломжинского направления, с юга на север, в направлении на залив Фриш-Гаф? В данном случае сразу же следовало бы этому фронту включить в свой состав войска 50-й и 3-й армий с их участками. Генеральный штаб не мог не знать о том, что наиболее сильные укрепления в Восточной Пруссии были созданы в восточной и юго-восточной ее частях. Кроме того, сама по себе конфигурация фронта подсказывала нанесение удара именно с юга на север, чтобы отсечь Восточную Пруссию от Германии. К тому же удар с этого направления было легко совместить с ударом, наносимым войсками нашего фронта. Такое решение облегчило бы прорыв фронта противника в самом начале операции».

Выполняя новую директиву, войска 2-го Белорусского фронта устремились к побережью залива Фришес-Хаф. Особенно быстро наступала 5-я гвардейская танковая армия. Овладев 20 января крупным узлом шоссейных и железных дорог городом Нейденбург, танкисты взяли курс на Остероде, Эльбинг. Соединения левого крыла фронта за один день продвинулись более чем на 40 километров, заняв города Серпц, Бельск, Вышогруд.

21 января в результате ночной атаки 10-го танкового корпуса (117 танков и 84 САУ) генерал-майора М. Г. Сахно пал Танненберг. Это был знаменательный момент. Отступавшие немецкие части взорвали Танненбергский мемориал, посвященный победе 1914 года, а саркофаги национального героя фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга и его супруги вывезли на Запад вместе с боевыми знаменами отличившихся немецких полков. Как отмечал в дневнике один из чиновников германского МИДа, «уничтожением мемориала немцы официально признали тот факт, что у них не осталось надежды когда-либо вернуться в Пруссию». В тот же день был взорван комплекс сооружений гитлеровской ставки «Вольфшанце» под Растенбургом.

Вот теперь нацистское руководство дало разрешение на эвакуацию жителей Восточной Пруссии и Померании. Сотни тысяч беженцев устремились на Земландский полуостров — к Пиллау, на косу Фрише-Нерунг, за Вислу — к Данцигу и Готенхафену.

«С приближением фронта, — пишет генерал К. Ф. Телегин, — население снималось поголовно с мест и, нагрузив самый необходимый скарб на всякого рода тележки и коляски, начинало пешее движение, вернее бегство, на запад. Вполне понятно, что при высоком темпе продвижения войск беженцы попадали в полосу военных действий, как могли, укрывались и, пропустив войска, продолжали двигаться на запад, теперь уже в тылу наших войск.

Что же сказать? В этом скорбном людском потоке в некотором смысле олицетворялась справедливость исторического рока…

Но при всем прочем потоки беженцев, оказавшиеся на дорогах нашего фронтового тыла, настолько плотно забили все коммуникации, что это привело к серьезнейшим помехам в работе транспорта. Часто даже танки вынуждены были задерживаться у перекрестков дорог, пропуская неуправляемые, охваченные животной паникой колонны беженцев, среди которых было много детей и престарелых».

Согласно советской версии, немцев вынуждали бросать дома собственные власти, угрожая репрессиями и пугая мнимыми «зверствами русских».

Генерал К. Н. Галицкий не может забыть, как поверившие фашистской пропаганде люди «настолько запрудили дороги, что мешали продвигаться немецким войскам… Немецкие коменданты пытались навести порядок на дорогах, но это удавалось плохо. В ряде случаев отступавшие фашистские танки, бронетранспортеры, тягачи и грузовики врезались в толпы беженцев и давили их. Особенно зверски обращались со своими согражданами солдаты и офицеры из корпуса «Герман Геринг». Часть беженцев возвращалась к месту своего жительства, уже растеряв имущество и продукты. Советские солдаты кормили голодных женщин и детей, обогревали у костров, помогали переправиться через водные преграды». Политработники под руководством человеколюбивого пастыря Окорокова разворачивали агитационную работу: «Знакомились с местными жителями, выявляя и изучая демократический и антифашистский актив. На своих собраниях жители выбирали местные органы самоуправления… Но главное, что заставило жителей поверить в свою безопасность, понять благородную миссию Красной Армии, — это поведение советских воинов. Наши бойцы, командиры, политработники проявляли глубокую гуманность к местному населению. Мы помогали организовать продовольственное снабжение и ликвидировать последствия тяжелых боев, постоянно разъясняли населению политику Советского государства».

И отчего они, глупые, бежали? Всем ведь известно: «Советский солдат — самый справедливый воин на земле».

А главное — куда они подевались?

21 января Ставка ВГК потребовала от 2-го Белорусского фронта не позднее 2–4 февраля овладеть рубежом Эльбинг, Мариенбург, Торунь, выйти на Вислу в ее нижнем течении и отрезать противнику все пути в Центральную Германию. После выхода на Вислу намечалось захватить плацдармы на ее левом берегу к северу от Торуни. Войскам правого крыла фронта приказывалось овладеть рубежом Иоханнисбург, Алленштейн, Эльбинг. В дальнейшем предполагалось вывести большую часть сил фронта на левый берег Вислы для действий в полосе между Данцигом и Штеттином.

Положение группы армий «Центр» ухудшалось, явственно обозначилась угроза окружения западнее Августова. Настойчивые просьбы Рейнгардта об отводе 4-й армии по-прежнему отклонялись Гитлером. Тогда генерал Госсбах, фактически оказавшийся в кольце, принял «отчаянное решение». В ночь на 22 января он начал несанкционированный отвод своих соединений за оборонительные сооружения Летценского укрепленного района на рубеже Мазурских озер, «не испытывая никакого воздействия со стороны противника». Маневр не был своевременно обнаружен разведкой 50-й армии (69-й, 81-й стрелковые корпуса), командование которой продолжало докладывать в штаб фронта, что «неприятель держится крепко». Лишь через два дня разведка боем показала, что перед армией — пустой пейзаж. Раздосадованный Рокоссовский потребовал смещения командарма Болдина: «Такое упущение нельзя было простить…. Неверная информация дорого нам стоила. Мы были вынуждены раньше времени ввести в бой 49-ю армию, которая, не случить этого, могла быть использована более целесообразно. А 50-й армии пришлось форсированными маршами догонять оторвавшегося противника». Болдина убрали, в командование вступил начальник штаба армии (бывший начальник штаба Волховского фронта) генерал-лейтенант Ф. П. Озеров.

Тем временем, осмотревшись на новой позиции, Госсбах принял решение не задерживаться, оставить оборонительные рубежи с крепостью Летцен и системой Мазурских озер и пробиваться на запад для соединения со 2-й армией генерал-полковника Вейса в южной части Хейльсбергского укрепленного района. О принятом решении командующий 4-й армией не поставил в известность ни командующего группой армий «Центр», ни Верховное Главнокомандование. Соединения армии миновали Летценский укрепленный район и 24 января заняли долговременную укрепленную позицию Хейльсберг, Дейме. Об оставлении линии Мазурских озер Берлин известил гаулейтер Кох. В ставке фюрера сообщение о сдаче «самой сильной цитадели Восточной Пруссии, сооруженной с учетом последних военных достижений», вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Гитлер, окончательно утративший доверие к генералитету, чрезвычайно возбудился, орал на Гудериана и требовал отдать «русских агентов» Рейнгардта и Госсбаха под суд военного трибунала.

Между тем отступление группы армий «Центр» продолжалось.

22 января 29-й танковый корпус (149 танков и 111 САУ) генерал-майора Малахова овладел городом Дейч-Эйлау.

Конный корпус Осликовского влетел в Алленштейн. На этой железнодорожной станции скопилось два десятка эшелонов с различными грузами, военной техникой, людьми. Вокзал до отказа был забит беженцами, ожидавшими отправки в центральные районы Германии. Казаки захватили богатые трофеи и всласть помародерствовали, что категорически запрещалось делать в «союзной» Польше.

«На вокзал города Алленштейн, — вспоминает Н. Н. Никулин, — который доблестная конница генерала Осликовского захватила неожиданно для противника, прибыло несколько эшелонов с немецкими беженцами. Они думали, что едут в свой тыл, а попали… Я видел результаты приема, который им оказали. Перроны вокзала были покрыты кучами распотрошенных чемоданов, узлов, баулов. Повсюду одежонка, детские вещи, распоротые подушки. Все это в лужах крови…»

Миллионы вооруженных, озверевших, матерящихся мужиков, забывших цену человеческой жизни, в крови, грязи и копоти вломились в Германию, горя жаждой мести.

Вот она, страна негодяев, страна убийц! Горе тебе, Германия!

Переход германской границы Красной Армией ознаменовался взрывом насилия, мародерства и бессмысленного разрушения. Тому есть множество свидетельств и «объяснений».

Маршал В. И. Чуйков, командовавший 8-й гвардейской армией, очень аккуратно — оно и понятно — пишет:

«Бойцы по-своему выразили свое настроение. На пограничных столбах мне довелось видеть надписи: «Вот она, фашистская Германия!»

Чувства эти понятны, очевидно, еще было невозможно разделить в сознании солдата страну, народ и фашизм во главе с Гитлером. Слишком свежа была память о злодеяниях захватчиков на нашей и на польской земле. Вчитываясь в этого рода надписи, я вспомнил Майданек… Вспоминал и свои опасения, что на немецкой земле могут выплеснуться ярость и гнев русского человека».

Капитан А. B. Пыльцын, командир роты 8-го отдельного штрафного батальона, с гордостью носившего присвоенное немцами прозвище «банда Рокоссовского»:

«Всепоглощающая ненависть к эсэсовцам, к арийцам и вообще ко всему немецкому одолевала нас. Неправильно это, сегодня понимаю, но ненависть к врагам сидела в нашем сознании тогда крепко. Вспоминались крылатые фразы типа «нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души» или «если враг не сдается, его уничтожают». Вот и учились ненавидеть, стремились уничтожать. И плакаты, и газеты, и кино, да и хлесткие публикации Ильи Эренбурга и других известных писателей призывали: «Убей немца!» Понимали, конечно, что убивать надо тех, кто с огнем и мечом пришел на землю нашей Родины, но, вопреки логике, ненависть наша распространялась на всех немцев, на все немецкое, вражеское».

Н. Н. Никулин, сержант 13-го гвардейского корпусного артполка:

«Войска тем временем перешли границу Германии. Теперь война повернулась ко мне еще одной неожиданной стороной. Казалось, все испытано: смерть, голод, обстрелы, непосильная работа, холод. Так ведь нет! Было еще нечто очень страшное, почти раздавившее меня. Накануне перехода на территорию рейха в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.

— Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!! — и так далее…

До этого основательно постарался Эренбург, чьи трескучие, хлесткие статьи все читали: «Папа, убей немца!» И получился нацизм наоборот. Правда, те безобразничали по плану: сеть гетто, сеть лагерей. Учет и составление списков награбленного. Реестр наказаний, плановые расстрелы и т. д. У нас все пошло стихийно, по-славянски. Бей, ребята, жги, глуши! Порти ихних баб! Да еще перед наступлением обильно снабдили войска водкой. И пошло, и пошло! Пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали… Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух, бесцельно расстреливали стада коров. Очень популярна была выдуманная кем-то шутка: «Сидит Иван около горящего дома. «Что ты делаешь?» — спрашивают его. «Да вот, портяночки надо было просушить, костерок развел»… Трупы, трупы, трупы. Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне. Трупы, трупы…»

Везде успевавший Илья Эренбург прибыл на место событий и вскоре опубликовал серию статей на тему возмездия и справедливости:

«Я провел две недели в Германии, охваченной ужасом, пылающей и дымящейся. По длинным дорогам в снег или грязь плетутся немцы и немки. Эти дороги завалены мебелью, утварью, тряпьем. Горят города. В опустевшие ратуши заходят свиньи. Ветер треплет клочья городских знамен с орлами, со львами, с оленями. Мы могли бы сказать: каждому свой черед, но мы выше злорадства. Другое чувство нас вдохновляет: мы видим торжество справедливости…

Население пытается убежать. Тысячи и тысячи повозок движутся на запад. Чего только нет на этих возах — и сундуки, и перины, и мебель, и набрюшники, и наусники, и (под сеном) несколько итальянских карабинов, ножи, выданные крайслейтерами с надписью «Все для Германии» или «Кровь и честь»: этими ножами немцы и немки должны убивать русских. Но вот Красная Армия перерезала путь. Брошены не только кресла, а даже наусники. Валяются десятки тысяч перин (немцы накрываются перинами); и пух всех гусей от эпохи Бисмарка до наших дней застилает метелью Восточную Пруссию. Что касается немцев и немок, то, застигнутые нами, они пытаются освободиться не только от ножей, но и от своего прошлого… Они поспешно заламывают шапки. Девушки заискивающе и блудливо смотрят на проходящих бойцов, как будто и не дочери бюргеров, а кельнерши в ночном кабаре…

Ни одному из них нельзя верить. Сейчас они кажутся овцами, но они были волками, ими и остались. Они выкидывают карабины и кинжалы; но кто знает, что будет через месяц? Немец не умеет бороться по собственной инициативе, он ждет приказа. Среди растерянных, испуганных толп имеются люди, которым поручена организация диверсий и путчей. Сейчас они притаились: слишком велик страх их соотечественников; нужно отдышаться. А если им дадут отдышаться, если не приберут их к рукам, не просмотрят, не просветят каждого, вскоре самые покорные, те, кто кричит «рот фронт» и топчет изображения фюрера, снова начнут бредить «Великой Германией» и, повинуясь закамуфлированным обер-лейтенантам или ротенфюрерам, возьмутся за винтовки, за бомбы, за ножи. Ведь ни в одном из немцев я не нашел истинного раскаяния: страх и притворство.

Если можно кого-нибудь пожалеть на немецких дорогах, то только крохотных, ничего не понимающих детей, обезумевших недоеных коров да брошенных собак и кошек…

Возмездие началось. Оно будет доведено до конца. Ничто больше не спасет разбойную Германию. Первые слова того договора, который будет назван мирным, написаны кровью России. А для меня… величайшее счастье топтать эту землю злодеев и знать: не случай, не фортуна, не речи и не статьи спасли мир от фашизма, а наш народ, наша армия, наше сердце, наш Сталин…

Мы горды тем, что Сталин не только величайший полководец, но и первый воин свободы, первый рыцарь справедливости…

Единственная историческая миссия, как я ее вижу, скромна и достойна, она состоит в том, чтобы уменьшить население Германии».

Сталин таких слов не писал, не говорил, но в самом узком кругу своего мнения не скрывал: «Немцы не имеют никакой морали. Они ненавидят то, что сделано рукой человека. Они просто садисты, настоящие варвары».

Прошло полтора месяца, и выяснилось, что «товарищ Эренбург упрощает»…

Рядовые красноармейцы, никогда не видевшие ни кельнерш, ни бюргеров, ни ночных кабаре, «упрошали» вопрос радикально: «Труп врага хорошо пахнет», тем более врага с ножом и бомбой за пазухой, замыслившего «диверсии и путчи».

Бей, жги, насилуй, здесь можно всё! Нет никакой разницы между немцем и «фашистом», между эсэсовцем и его ребенком — тоже небось мечтает стать эсэсовцем. Кто тут лепечет, что он антифашист? А почему ты, сука, не ушел в партизаны? А почему у тебя морда такая эсэсовская? Безграничная ненависть распространялась на всех «фрицев» без исключения:

«В крови руки каждого немца…

Впервые перед нашим народом оказались не люди, но злобные и мерзкие существа, дикари, снабженные всеми достижениями техники, изверги, действующие по уставу и ссылающиеся на науку, превратившие истребление грудных младенцев в последнее слово государственной мудрости…

Наша ненависть еще сильнее оттого, что с виду они похожи на человека, что они могут смеяться, могут гладить собаку или коня, что в своих дневниках они занимаются самоанализом, что они загримированы под людей, под культурных европейцев».

Ненависть, слепую и разрушительную, вызывали немецкие дома и немецкие города. Даже названия их «звучали отвратительно».

Ненависть и отвращение вызывали «пошлый мещанский» быт, с вазочками, сервизами, накрахмаленными салфетками, непременными портретами Гитлера и порнографическими открытками, — как и вся немецкая культура. Немцы, в понятии красноармейцев, жили «в господских дворцах», где имелся паркет, кафель, кресла, зеркала, рояли, ванные, теплые клозеты и кучи «награбленного добра»: французские шторы, югославские ковры, голландское полотно… Это «богатство» не вызывало зависти, а лишь усиливало жажду разрушения и приводило в недоумение: «Почему эти паразиты, у которых есть всё, хотели забрать у нас, русских, последнее?»

Эренбург с брезгливостью писал: «Рядом с достатком мы видим повсюду одичание. В любой квартире — библиотека. Что за чудесные переплеты! Только не раскрывайте книг — «Майн кампф» людоеда, сборник, посвященный Гиммлеру, «Поход на Польшу», «Расовая гигиена», «Еврейская чума», «Русские недочеловеки», «Наша верная Пруссия»… Убожество, духовная нищета. Впрочем, видно, книги эти мало читали: тома были обстановкой, как вазочки или фарфоровые кошечки…

Культура не определяется пылесосами и мясорубками. Мы видим отвратительное лицо Германии, и мы горды тем, что мы распотрошили берлогу отвратительного зверя».

Немецкая «деревня» неприятно удивляла порядком, крепкими домашними и хозяйственными постройками, хорошими дорогами, наличием канализации и электричества, обилием упитанной живности, оснащенностью сельскохозяйственной техникой и инвентарем, «а рядом сарай с клетушками и нарами для восточных рабочих». Чтобы не допустить «неверных политических выводов» со стороны отсталых элементов по поводу сравнительной эффективности «помещичьей» и социалистической формы хозяйствования, политработники и пресса неустанно разъясняли личному составу, что благосостояние «фашистов» — результат ограбления оккупированной Европы и Советского Союза, использования рабского труда угнанных в Германию советских граждан.

Ненависть и презрение вызывали «блудливые немецкие самки», матери, жены и сестры «палачей».

Бойцы с упоением уничтожали нажитое «преступным способом» имущество: били вдребезги зеркала и кафель, ломали мебель и рояли, потрошили подушки и перины, оправлялись в севрские сервизы и использовали «по назначению» кружевные салфетки, расстреливали коров и собак, взрывали дома. А еще убивали пленных и «диверсантов», независимо от возраста и пола, поодиночке и группами «ломали расовую гордость» немецких женщин:

«Наши разведчики, находившиеся на наблюдательном пункте, воспользовались затишьем и предались веселым развлечениям. Они заперли хозяина и хозяйку в чулан, а затем начали всем взводом, по очереди, портить малолетних хозяйских дочек. Петька, зная, что я не выношу даже рассказов о таких делах, транслировал мне по телефону вопли и стоны бедных девчушек, а также подробно рассказывал о происходящем. Сочные его комментарии напоминали футбольный репортаж. Он знал, что я не имею права бросить трубку, что я не пойду к начальству, так как начальство спит, да и не удивишь его подобными происшествиями — дело ведь обычное!»

Ну, которые тут сверхчеловеки? Встать раком!

«Даже деревья были нашими врагами», — писал на родину с 3-го Белорусского фронта один из красноармейцев.

Подобных писем сохранилось немало:

«Сводим счета с Гансами и фрицами, а презренные фрау и их змееныши бегут куда глаза глядят. Ну, думаем, что далеко не убегут, найдем на краю света, как сказал т. Сталин, и совершим свой суд над выродками человечества»…

«Их дома горят, их имущество гибнет, их скот ходит бездомным, и сами они стали бездомными. Так и хочется каждому в лицо сказать: вот это тебе за наши страдания, вот это вам за страдания моей семьи и многих сотен тысяч других семей. Вот это вам за гибель многих сотен тысяч советских людей, за гибель наших женщин и детей, которых вы безжалостно уничтожали, не считая за людей и обращаясь с ними, как с животными. С глубоким отвращением смотришь на этих выродков человечества — пусть это будут мужчины, женщины, дети. Мужчины были непосредственными исполнителями этих злодеяний, женщины помогали им в этом, если не физически, то морально, а дети готовились к выполнению таких же злодеяний, как их отцы, считая сызмала себя «превыше всех»…

«Немецких женщин хватает, их не нужно уговаривать, просто приставляешь наган и командуешь: «Ложись!», делаешь дело и идешь дальше».

Дошло до того, что в рейхе, где аборты были категорически запрещены, врачи получили разрешение «прерывать беременность у женщин, изнасилованных большевиками».

Дрожи, Германия! Русские идут!

Горели города и пылали хутора.

Горел «освобожденный» Алленштейн, в который по заданию политуправления 2-го Белорусского фронта прибыл майор Л. З. Копелев:

«Город почти не пострадал от бомбежек и обстрелов. Но уже в первую ночь начались пожары. На одной из центральных площадей ярко, чадно горел четырехэтажный торговый дом, в котором было несколько разных магазинов: галантерейный, мебельный, продуктовый… Его не успели ни эвакуировать, ни разграбить. За большими витринами пылали диваны, кресла, шкафы. Огонь метался шумный, пестрый, то и дело что-то взрывалось, лопалось… По тротуару несколько ручьев синеватого пламени стекали в узкий кирпичный кювет. Удушливо пахло жженым сахаром».

Горел Найденбург. «В городе было светло от пожаров: горели целые кварталы. И здесь поджигали наши. Городок небольшой. Тротуары обсажены ветвистыми деревьями. На одной из боковых улиц, под узорной оградой палисадника, лежал труп старой женщины: разорванное платье, между тощими ногами — обыкновенный городской телефон. Трубку пытались воткнуть в промежность. Солдаты кучками и поодиночке не спеша ходили из дома в дом, некоторые тащили узлы или чемоданы. Один словоохотливо объяснил, что эта немка — шпионка, ее застукали у телефона, ну и не стали долго чикаться».

Горели Гумбиннен и Фридланд, захваченные частями 28-й армии. Командир отделения 13-го трофейного батальона М. Ф. Коссинский:

«Операция по взятию Гумбиннена, особенно памятная мне потому, что наш батальон вступил в город одновременно со штурмовыми частями, закончилась 21 января 1945 года. Город сравнительно мало пострадал при штурме, но сразу же после нашего прихода начались пожары. В Гумбиннене оставались немногие жители, было выловлено и несколько солдат вермахта. Возможно, именно они и занимались поджогом жилых домов, но, с другой стороны, и наши бойцы не щадили чужих городов и были случаи поджога ими. Эти случаи объясняли «священной местью за сожженные немцами города и села нашей страны». Так или иначе, пожары начали опустошать город. Когда мы покидали Гумбиннен, нам пришлось проходить мимо королевского замка, построенного в XVII веке и господствовавшего над городом. При занятии города замок еще стоял нетронутым. Но теперь и он был охвачен пламенем… Фридланд тоже был почти цел при нашем вступлении, но и тут сразу же начались пожары».

Горел Зольдау, по улицам которого прошлась 137-я стрелковая дивизия 48-й армии. Комдив М. П. Серебров:

«Все, казалось бы, разъяснили, и вот на тебе. В Зольдау патруль задерживает солдата с факелом в руке, идет довольно спокойно, уверенной походкой и поджигает дом за домом. Успел поджечь уже три, тут его и задержал патруль. Мы только что разъяснили, что идем с гуманными целями, как воины-освободители, и тут такой случай. Прежде чем его наказать, я решил выслушать, что за причина побудила солдата поджигать дома. В беседе с ним выяснилось, что он родом из какого-то украинского села, шагает по полям войны вот уже четвертый год, не один раз был ранен, имеет награды. Когда шел по дорогам войны, то ему довольно часто попадался плакат, на котором была изображена девочка и надпись: «Папа, убей немца!», и рассказывает: «Немцев за это время я убил довольно много, остались дома, которых я должен сжечь десять». Спрашиваем, что за причина? — «Дома у меня оставались мать, жена, трехлетняя дочь, недавно получил письмо, в котором сообщалось, что когда каратели ворвались в мое село, то село все сожгли, мать расстреляли, жену тоже, а мою маленькую дочь бросили живую в огонь. Когда я узнал об этой трагедии, то дал себе клятву, что сожгу десять домов, но не успел, был задержан патрулями». И после всех этих слов солдат горько заплакал.

Что нам оставалось делать? Разделили мы с ним его горе, пожурил я его немного, что нельзя так делать, и отправил в свою часть…»

Город Шверин, по свидетельству генерала В. А. Белявского, был оставлен немцами без боя: «В наших руках страшились оказаться не только солдаты и офицеры, но и гражданское население. Оно уходило на запад вместе с отступающей армией. Когда мы вошли в Шверин, город оказался совершенно пустым. В нем осталось не более двух десятков стариков и старух». Вместе с частями 8-й гвардейской армии в Шверине оказался писатель Василий Гроссман:

«Город был в огне, но грабежи продолжались… Из окна горящей квартиры выпрыгнула женщина… Пожары продолжались всю ночь… К коменданту города пришли женщина, одетая в траур, и молодая девушка. Лицо, шея, руки девушки были покрыты синяками. Слабым голосом женщина рассказывала, что эту девушку изнасиловал солдат из штабной роты связи. Тот солдат тоже присутствовал здесь. У него было толстое красное лицо и заспанные глаза».

Ненавистью оправдывались самые дикие преступления:

«Переехав невзрачный мостик, — вспоминает А. B. Пыльцын, — через не менее невзрачную речушку, мы увидели большой стенд с такой, кажется, надписью: «Вот она, проклятая Германия!», и сразу же за мостом, на повороте дороги бросился в глаза стандартный столб с уцелевшим еще немецким указателем: «Berlin…km» и привязанной уже кем-то из наших дощечкой с броской надписью по-русски: «На Берлин!!!»

Проехали еще немного и вдруг перед въездом в какое-то селение увидели несколько стоявших машин и около них группу военных. Остановились и мы. Пошли с Ритой и Ферманюком узнать, можно ли ехать дальше. Подошли ближе и… остолбенели от страшного зрелища: поперек дороги уложены пять или шесть обнаженных людских трупов, среди которых были женщины, подросток и даже ребенок лет 6–7. Видимо, это была семья. Лежали они лицом вверх, строго в ряд, и их тела были вдавлены в землю. Судя по следам танковых гусениц, какой-то наш танкист таким образом отомстил Германии за фашистские злодеяния на нашей земле, а может, и за погибшую от рук гитлеровцев свою семью…

…Рита отвернулась, уткнулась мне в плечо, ее тело стало содрогаться в едва сдерживаемых рыданиях. Я отвел ее к нашим машинам и постарался успокоить. А она сквозь всхлипывания все повторяла: «Ну, зачем же так! Ну, зачем!!!»

А в танкисте этом, совершившем такое злодеяние, подумал я, говорила, наверное, не просто ненависть, а злоба нечеловеческая, которую понять еще можно, но оправдать — нельзя! Конечно, война прошлась по каждому из нас тем самым, окровавленным немецким сапогом. Всякий знал и помнил, как эсэсовские живодеры и головорезы истязали женщин и детей, сжигали живьем и вешали, умерщвляли их в душегубках. Забыть этого нельзя и через века. Простить — тоже. Но мы же не фашисты, нельзя же уподобляться им.

Да, конечно, мы ненавидели фашистов беспредельно. И высоту накала этой ненависти трудно было как-нибудь снизить, особенно когда вступили на землю врагов наших…

И еще помнили мы клятвы над могилами друзей боевых — отомстить!»

Старший лейтенант Л. Н. Рабичев, командир взвода связи управления 31-й армии: «Траутенау… Заходим в дом. Три больших комнаты, две мертвые женщины и три мертвые девочки, юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат Пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая Дверь, коридор, дверь и еще две смежные комнаты, на каждой из кроватей, а их три, лежат мертвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками.

Ну, предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание — воткнуть бутылки? Наша пехота, наши танкисты, деревенские и городские ребята, у всех на Родине семьи, матери, сестры».

Насилия, совершаемые советскими войсками над гражданским населением, убийства пленных укрепляли решимость солдат Вермахта сражаться до последней возможности, до последнего патрона, до последней капли крови. Потери Красной Армии резко выросли и сравнялись с потерями 1941 года — 23,2 тысячи человек, 105 танков и 102 самолета ежесуточно.

Тем больше было поводов для мести. Из листовки политотдела 5-й гвардейской танковой армии на смерть майора П. П. Редько: «Тов. Редько со своим подразделением был грозой для немецко-фашистских захватчиков. Он уничтожал «тигры» и «пантеры», громил живую силу врага и его технику. Он бил фашистов на Украине, в Прибалтике и Восточной Пруссии. Он был смел и храбр в бою, не знал страха, никогда не отступал…

Отомстим за смерть майора Петра Прокофьевича Редько!»

И никакие беженцы, «плотно забившие коммуникации», не могли помешать танкистам выполнить поставленную задачу. Всего лишь несколько из множества эпизодов, собранных в архивах немецким историком Иоахимом Гофманом:

«В Западной Пруссии, в неуказанном населенном пункте, в конце января длинный обоз беженцев был настигнут передовыми советскими танковыми отрядами. Как сообщили несколько выживших женщин, танкисты (5-й гвардейской танковой армии) облили лошадей и повозки бензином и подожгли их: «Часть гражданских лиц, состоявших в большинстве из женщин и детей, спрыгнули с повозок и попытались спастись, причем некоторые уже походили на живые факелы. После этого большевики открыли огонь. Лишь немногим удалось спастись». Точно так же в Плонене в конце января 1945 г. танки 5-й гвардейской танковой армии напали на колонну беженцев и расстреляли ее. Всех женщин от 13 до 60 лет из этого населенного пункта, расположенного под Эльбингом, красноармейцы беспрерывно насиловали «самым жестоким образом». Немецкие солдаты из танковой разведроты нашли одну такую женщину с распоротой штыком нижней частью живота, а другую молодую женщину — на деревянных нарах с размозженным лицом. Уничтоженные и разграбленные обозы беженцев по обе стороны дороги, трупы пассажиров, лежащие рядом в придорожном рву, были обнаружены также в Майслатайне под Эльбигном».

Согласно донесению группы армий «Центр», 22 января в районе Велау танки 2-го гвардейского танкового корпуса, расчищавшие путь 11-й гвардейской армии, «настигли, обстреляли танковыми снарядами и пулеметными очередями» колонну беженцев 4 километра длиной, «большей частью женщин и детей», а оставшихся «уложили автоматчики». Генерал Галицкий, рассказывающий, как он старушек через дорогу переводил и переправлял их через водные преграды, «перепутал» корпус Бурдейного с «Германом Герингом».

Геббельс очень точно подметил, что советским солдатам исподволь внушалось такое же чувство превосходства над окружающим миром, как, в свое время, немецким: «Они представляют себя великими спасителями мира; примечательно, что большевистская пропаганда привила им некий комплекс превосходства над остальными людьми, и в результате они совершают самые бессмысленные кровопролития».

Кроме того, Верховный Главнокомандующий разрешил Германию грабить, фактически узаконив мародерство. С 1 января 1945 года вступил в силу знаменитый приказ № 281 «Об организации приема и доставки посылок от красноармейцев, сержантов, офицеров и генералов». Раз в месяц «хорошо исполняющим службу» солдатам и сержантам разрешалось бесплатно отправлять домой посылки весом до 5 кг, офицерам за небольшую плату — вдвое больше, генералам — до 16 кг.

К вопросу подошли серьезно, по-государственному. На каждом из девяти фронтов, «освобождавших» Европу, было сформировано по одному специальному военно-почтовому эшелону в составе 16 вагонов и 25 человек охраны и обслуживающего персонала. На каждой из сотен военно-почтовых станций были открыты дополнительные офицерские штаты для организации отделов и отделений посылок. Всему сержантскому и офицерскому составу, занятому на приемке и доставке посылок с фронтов, установили повышенные на 25 % оклады. При крупных войсковых частях создавались склады для хранения награбленного, виноват, «бесхозного имущества». Командиров соединений для доставки ценного груза к железной дороге обязали выделять транспорт и охрану. Поскольку войска Ленинградского фронта воевали на советской территории, где взять было нечего и отправлять нечего, кроме собственных портянок, то для них формирование «специального поезда» и не предусматривалось.

Почин нашел горячий отклик в сердцах как рядового, так и начальствующего состава. Материальное положение родственников «освободителей» в тылу, разоренном войной, было катастрофическим. В конце 1944 года 40 % рабочих и служащих получали на день 500 граммов хлеба. В деревне было еще хуже. Там ежедневная норма потребления хлеба покрывалась лишь на 80 %, потребность в потребительских товарах удовлетворялась на четверть. Посылки и денежные переводы солдат позволяли их семьям хоть как-то сводить концы с концами. Армия с увлечением начала «трофеить». Домой отправляли все, что помещалось в ящик или чемодан, «не превышающий 70 см в каждом из трех измерений»: обувь, одежда, ткани, белье, продукты, мыло, чай, шоколад, забытые сладости…

Вспоминает Константин Симонов: «Я стоял вместе с Мехлисом и Исаевым, и у нас, уже не помню с чего, зашел разговор о солдатских посылках с фронта домой. Исаев рассказал о том, что многие солдаты посылают домой стекло — обивают стекло досками и приносят, — потому что им из дома написали, что стекла нет. А на почтовом пункте посылку не принимают — нельзя, не подходит по габариту, а кроме того, бьется.

— Давай принимай! — говорит солдат. — Давай принимай! Немцы мне хату побили. Принимай посылку, а то ты не почта, раз не принимаешь.

Многие посылают мешки с гвоздями, тоже для новой хаты. А один принес свернутую в круг пилу.

— Ты бы во что-нибудь завернул ее, — сказали ему на почте.

— Принимай, принимай, чего там! Мне некогда, я с передовой.

— А где ж у тебя адрес?

— Адрес на пиле написан, вот, видишь?

И действительно, там, на пиле, химическим карандашом был написан адрес».

«Пришла страна Германия — сплошная чемодания».

Возникает вопрос. Что, Сталин, с его богатейшим опытом гражданской войны, не понимал, что бесчинства, самосуды и грабежи любую армию превращают в разбойничью банду? Неужели забыл, как боролись в РККА с «партизанщиной» или показательными расстрелами приводили в чувство 1-ю Конную после ее рейда по Украине осенью 1920 года?

Нет, все он понимал, и все он помнил. Уж чем-чем, а забывчивостью Иосиф Виссарионович не страдал. И ничего не делал зря. Принимая любое решение, Вождь всегда выцеливал как минимум двух зайцев.

Сталин понимал, что на армию, уставшую от войны, уже не действуют лозунги защиты Отечества на чужой территории. Поэтому с целью поднятия боевого духа перед последним броском дал солдатам утолить свою жажду мести, а заодно добавил материальный стимул.

«Воина надо понимать, — сказал товарищ Сталин. — Представьте себе человека, который проходит с боями от Сталинграда до Белграда — тысячи километров по своей опустошенной земле, видя гибель товарищей и самых близких людей! Разве такой человек может реагировать нормально? И что страшного в том, если он пошалит с женщиной после таких ужасов?» Главное — чтобы Красная Армия била немцев, «все остальное второстепенно».

Поэтому все правильно понимал подполковник из политотдела 50-й армии, инструктировавший младшего коллегу майора Копелева:

«Обрыдла эта война проклятая всем нам, а солдатам, что под пулями ходят, больше всех. Ну, пока у нас на земле воевали, все было просто — за свои хаты бились, чтоб отогнать, отбить, освободить… А солдат, который уже четвертый год под пулями и ранетый, может, уже не раз, знает, что хата его оно-но-о где… И жинка и дети голодные… А ему все воевать, и теперь уже не в обороне, а давай, давай вперед! Мы ж материалисты, мы должны понимать. Значит, что нужно? Чтоб солдат, во-первых, ненавидел врага, чтоб мстить хотел, да не как-нибудь, а так, чтоб хотел все истребить до корня… И еще нужно, чтоб он имел интерес воевать, чтоб ему знать, для чего вылазить из окопа на пулемет, на мины. И вот ему теперь ясно-понятно: придет в Германию, а там все его — и барахло, и бабы, и делай, что хочешь! Бей вщент! Так, чтоб ихние внуки и правнуки боялись!.. Не всякий станет детей убивать… А по правде, если хочешь знать, так те, кто станет, пусть сгоряча убивают хоть маленьких фриценят, аж пока им самим не надоест… Сейчас надо, чтоб солдат еще воевать хотел, чтоб в бой шел… Это главное звено!»

К тому же возможность «пошалить» предоставлялась на относительно короткий срок, ведь Берлин планировали взять к 1 марта.

Одновременно простыми методами и без лишних затрат — солдатская кровь не в счет — решалась важная политическая задача: изгнание 15 миллионов немцев с территорий, объявленных «исконно славянскими», — Пруссии, Восточной Померании, окрестностей Данцига, Силезии. Так «получилось», что именно здесь зафиксировано большинство убийств и других преступлений в отношении гражданских лиц. Союзники уже договорились, что по окончании войны в ходе мирной конференции эти земли будут «возвращены» полякам, чехам и русским; немецкому населению предстояло отселиться на «историческую родину». В мирное время процесс депортации мог растянуться на годы, тогда действительно пришлось бы заниматься восстановлением немецкой администрации, продовольственным снабжением «фрицев», обеспечивать их безопасность, организовывать транспортные перевозки.

А так все очень удачно получилось. Напуганные «геббельсовской пропагандой» и впечатленные «глубокой гуманностью наших бойцов», немцы, бросив пылесосы и мясорубки, массово побежали на запад. С теми, кто все еще считал себя местными и не догадался уехать «самовывозом», политотделы и «Смерш» проводили «денафикацию» — расстреливали членов НСДАП, организации Тодта, «Гитлерюгенда», фольксштурма, сельских старост, которые назывались остбауэрн-фюрерами, лесников, полицейских, железнодорожников, всех, кто носил форму (а кто ее в рейхе не носил?) или считался потенциальным «партизаном». Кроме того, по распоряжению ГКО с 3 февраля 1945 года на территории рейха началась мобилизация и интернирование всех годных к физическому труду немецких мужчин и женщин в возрасте от 17 до 50 лет «с направлением на работы в СССР». Это называлось «взимание репараций трудом». С территории Югославии, Румынии, Чехословакии, Венгрии, Болгарии прямиком на шахты Донбасса фольксдойче начали вывозить еще в декабре 1944 года.

И уже 7 февраля в Ялте в ответ на высказанное Черчиллем беспокойство по поводу будущего выселения «такого количества немцев» — в разговоре речь шла всего-то о шести миллионах — Сталин премьера успокоил: нет никакой проблемы, «в тех частях Германии, которые занимает Красная Армия, немецкого населения почти нет». Стороны также единодушно сошлись во мнении, что, чем больше немцев будет уничтожено до конца войны, тем для них же лучше: «в Германии должно быть достаточно места для переселяемых».

Вот, кстати, и третий «заяц»: голодных, оставшихся без крова, миллионы лишенцев предстояло кормить англичанам и американцам, а там, глядишь, на фоне нищеты и бедствий народных масс созреет революционная ситуация. Кремлевские геополитики не теряли надежды на «развязывание в Европе пролетарских революций» в послевоенный период.

Можно сказать, что Геббельс своими воплями о «зверствах большевиков» играл на руку Сталину.

Вот только с первых дней январского наступления советское командование, наряду с «высоким боевым порывом» войск, с беспокойством стало отмечать стремительное падение дисциплины и разложение.

Николай Никулин пришел в Германию с тыловыми подразделениями, исполняя обязанности старшины команды выздоравливающих санитарной роты:

«Когда команда въехала в «логово фашистского зверя», как гласила надпись на границе с Германией, общие веяния проникли и к нам. Начались походы за барахлом, походы к немкам, и предотвратить их не было сил. Я убеждал, умолял, грозил… Меня посылали подальше или просто не понимали. Команда вышла из-под контроля…

«Каждый имеет право послать раз в месяц посылку домой весом в двенадцать килограммов», — официально объявило начальство. И пошло, и пошло! Пьяный Иван врывался в бомбоубежище, трахал автоматом об стол и, страшно вылупив глаза, орал: «УРРРРР! Гады!» Дрожащие немки несли со всех сторон часы, которые сгребали в «сидор» и уносили. Грабь! Хватай! Как эпидемия, эта напасть захлестнула всех… потом уже опомнились, да поздно было: черт вылетел из бутылки. Добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ. Они были страшны в одиночку, а в стаде стали такими, что и описать невозможно!..

Петров (так звали почтальона), показавшийся мне таким милым, в конце войны раскрылся как уголовник, мародер и насильник. В Германии он рассказал мне на правах старой дружбы, сколько золотых часов и браслетов ему удалось грабануть, скольких немок он испортил. Именно от него я услышал первый рассказ из бесконечной серии рассказов на тему «наши за границей». Этот рассказ сперва показался мне чудовищной выдумкой, возмутил меня и потому навсегда врезался в память: «Прихожу я на батарею, а там старички-огневички готовят пир. От пушки им отойти нельзя, не положено. Они прямо на станине крутят пельмени из трофейной муки, а у другой станины по очереди забавляются с немкой, которую притащили откуда-то. Старшина разгоняет их палкой:

— Прекратите, старые дураки! Вы что, заразу хотите внучатам привезти?!

Он уводит немку, уходит, а минут через двадцать все начинается снова».

Другой рассказ Петрова о себе:

«Иду это я мимо толпы немцев, присматриваю бабенку покрасивей и вдруг гляжу: стоит фрау с дочкой лет четырнадцати. Хорошенькая, а на груди вроде вывески, написано: «Syphilis» — это, значит, для нас, чтобы не трогали. Ах ты, гады, думаю, беру девчонку за руку, мамане автоматом в рыло, и в кусты. Проверим, что у тебя за сифилис! Аппетитная оказалась девчурка…»

Требовалось как-то обуздать стремительно дичавшую армию.

Уже 22 января маршал Рокоссовский подписал приказ № 006, в котором констатировалось, что «с ограблениями, мародерством, поджогами, наблюдается массовое пьянство… машины загружены всевозможными предметами домашнего обихода, захваченным продовольствием и гражданской одеждой до такой степени, что стали обузой для войск, ограничивают свободу их передвижения и снижают ударную силу танковых соединений…» Приказ требовал установить «образцовый порядок и железную дисциплину» и предусматривал наказания, вплоть до расстрела, за «эти позорные для Красной Армии явления».

Пять дней спустя аналогичный приказ вынужден был подписать маршал Конев, когда в ходе проверки выявились танки, настолько набитые барахлом, что не оставалось места для экипажа.

Без толку! Статьи Эренбурга лучше ложились на душу, а ненависть получала новую подпитку: «Война прошлась по каждому окровавленным немецким сапогом».

Почти у каждого солдата и офицера был личный счет. Он только увеличивался. Они шагали по разоренной земле, видели сгоревшие советские города, сожженные трупы детей, виселицы и расстрельные рвы, теряли родных, друзей, товарищей. От бывших узников нацистских лагерей, от соотечественников, угнанных в рейх, они узнавали все новые подробности о «новом порядке». Затем пошли «фабрики смерти» с печами, газовыми камерами, штабелями трупов и живыми скелетами: «В моей памяти сохранились картины площади перед бараками, усыпанной трупами расстрелянных евреев, а в бараках мы обнаружили несколько сотен уцелевших. Там сидели скелеты, обтянутые кожей. Они смотрели на меня огромными темными глазами, в которых был даже не страх, а ужас, отчаяние и смерть. Этот взгляд я не смог забыть всю мою жизнь».

27 января войска 60-й армии наткнулись на сеть концентрационных лагерей вокруг Аушвица. Здесь проводили медицинские эксперименты. Вот научная записка эсэсовского доктора С. Рашера рейхсфюреру Гиммлеру:

«В настоящее время я работаю над проблемой доказательства на человеческих опытах, что людей, которые замерзли на суше, можно отогревать так же скоро, как и тех, которые охлаждались от длительного пребывания в воде. До настоящего времени я охладил около 30 человек в раздетом виде в течение 9–14 часов до температуры 27–29 градусов. После этого через некоторый промежуток времени, который соответствовал бы по времени транспортировке в один час, я помещал испытуемых в горячую ванну…

Для таких опытов Аушвиц во всех отношениях более приспособлен, чем Дахау, поскольку здесь более холодно и территории больше. Потом это будет меньше привлекать к себе внимание (испытуемые кричат, когда замерзают)».

А что прикажете делать, если вивесекция животных в рейхе запрещена? К тому же по смете цыгане всяко выходят дешевле шимпанзе. Когда Гиммлер решил представить Западу нацизм «с человеческим лицом» и начал свои игры с графом Бернадотом и еврейскими организациями, он сам приказал ликвидировать «гения» где-нибудь в укромном месте.

«За муки детей фашиста убей».

«Иду фашистов карать — за убитую мать!»

«Жестокой будет расплата за каждого убитого брата».

«Мы все стали кровожаднее», — обронил Сталин в беседе с Рузвельтом.

Изменился состав Красной Армии. Не так много в ней осталось «русского человека», хоть и стало модным обращаться друг к другу: «Славяне!»

Маршевые пополнения теперь шли в основном с западных территорий СССР — молодежь, выросшая уже под оккупацией, разбежавшиеся призывники 1941 года и осевшие в деревнях «окруженцы», осужденные по уголовным статьям, бывшие военнопленные, бывшие партизаны и бывшие полицаи. Только в Белоруссии, по официальным данным, 19 тысяч полицаев стали «бойцами партизанских формирований». В ноябре 1944 года ГКО принял постановление направлять освобожденных из немецкой неволи военнослужащих и советских граждан призывного возраста прямо в запасные воинские части, минуя спецлагеря. Они проходили семидневный курс подготовки и направлялись в действующие части. Из офицеров, «замазавшихся» пленом, комплектовали штурмовые батальоны. Фильтровать выживших примутся после войны.

Так, к началу операции 2-й Белорусский фронт получил: из числа мобилизованных в областях Западной Украины, Молдавии, Прибалтики — 53 000 человек, из бывших военнопленных — 10 254 человека, штрафников — 5290 человек, из тылов — 20 000 человек, из госпиталей — 39 006 человек.

Конечно, убивал немецких детей и насиловал женщин «далеко не каждый». Политработники масштабы совершаемых воинами-освободителями преступлений старались всячески преуменьшить, сводя все к отдельным эксцессам: «Конечно, были случаи насилия, грабежа — в любой армии имеются уголовники, хулиганы, пьяницы, но наше командование боролось с актами насилия». Еще можно было возлагать ответственность на немецких диверсантов, надевших советскую форму.

Еще было много водки и чувство абсолютной безнаказанности.

Отцы-командиры не только не удерживали своих подчиненных, «но и сами поддерживали такие акты насилия и в большом объеме сами в них участвовали».

Чем больше было звезд на генералах, тем в более крупных и особо крупных размерах они «трофеили» — машинами, самолетами, вагонами.

Для Г. К. Жукова уже в «освобожденной» Лодзи подломили сейф ювелирного магазина. Величайший Полководец сам оказался мародером, допуская поступки, «позорящие высокое звание члена ВКП(б) и честь командира Советской Армии, занявшись присвоением и вывозом из Германии для личных нужд большого количества различных ценностей»:

«В этих целях т. Жуков, давши волю безудержной тяге к стяжательству, использовал своих подчиненных, которые, угодничая перед ним, шли на явные преступления, забирали картины и другие ценные вещи во дворцах и особняках. В итоге этого Жуковым было присвоено до 70 ценных золотых предметов (кулоны и кольца с драгоценными камнями, часы, серьги с бриллиантами, браслеты, броши и т. д.), до 740 предметов столового серебра и серебряной посуды и, сверх того, еще до 30 кг серебряных изделий».

Эренбург с презрением взирал на обстановку в поместьях немецких баронов, и чем его описания отличаются от протокола негласного обыска дачи маршала Жукова от 9 января 1947 года:

«Вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах, — заграничная, главным образом немецкая. На даче буквально нет ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе на дачу. На даче нет ни одной советской книги. Зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке. Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии».

Интересно, «Расовой гигиены» на этих полках, случаем, не было? Или «Еврейской чумы»?

Трудно себе представить Эйзенхауэра, отправляющего в Штаты столовое серебро.

Многое зависело от командиров, и многие пытались остановить вакханалию. Но это было небезапасно, можно было и пулю в спину получить, как получил ее командир 1-й гвардейской танковой бригады, Герой Советского Союза полковник В. М. Горелов.

Самвел Матевосян 22 июня 1941 года возглавил первую контратаку в Брестской крепости, прошел плен, подполье, фильтрацию, вернулся в армию офицером, в 1945 году воевал в Силезии в 6-й стрелковой дивизии:

«Получили пополнения около 900 человек, абсолютное большинство которых не служили в армии. Это были бывшие мальчишки, вывезенные из Белоруссии и Украины в Германию. Теперь уже возмужавшие, пройдя школу ненависти к врагу. Их не успели даже переодеть в военную форму. Перед строем я сказал: «Среди вас могут быть недовольные Советской властью, но я запрещаю вам стрелять мне в затылок!»

Проблему решить не удалось до конца войны.

После войны никому не хотелось об этом вспоминать, очень немногие решились посмотреть в зеркало:

«Мы писали, кричали о священной мести. Но кто были мстители и кому мы мстили? Почему среди наших солдат оказалось столько бандитов, которые скопом насиловали женщин, девочек, распластанных на снегу, в подворотнях, убивали безоружных, крушили все, что не могли унести, гадили, жгли? И разрушали бессмысленно, лишь бы разрушить. Как все это стало возможным?

Миллионы людей озверели, развращены и гитлеровщиной, и самой войной, и нашей собственной пропагандой, воинственной, националистической, лживой. Такая пропаганда была необходима накануне и тем более во время войны, в этом я тогда не сомневался, но понимал, что она принесет отравленные плоды…

Что выйдет потом из этих солдат, из этих, которые десятками в очередь на одну немку, девочек насиловали, старух убивали? Они же вернутся в наши города, к нашим девушкам. Это похуже всякого позора. Это же сотни и тысячи готовых преступников, жестоких и наглых, вдвойне опасных, потому что с репутацией героев».

Войны без зверств не бывает, тем более войны «религиозной».

Тем временем на главном направлении части 5-й гвардейской танковой армии, сметая на своем пути разрозненные неприятельские части и колонны беженцев, обходя опорные пункты, безостановочно продвигались к заливу Фришес-Хафф.

24 января 10-й танковый корпус занял Мюльхаузен. Далее, продвигаясь вдоль побережья, танкисты во взаимодействии с соединениями 48-й армии овладели городом Толькемит и блокировали Эльбинг, отрезав этим пути отхода противнику из Восточной Пруссии на запад.

2-я ударная армия (98,108,116-й стрелковые корпуса, 30-я гвардейская танковая бригада) совместно с танкистами штурмом взяла Дейч-Эйлау, с боем преодолела оборонительный рубеж на подступах к Мариенбургу, 25 января вышла к рекам Висла и Ногат и с ходу форсировала эти водные преграды. На следующий день полки 372-й стрелковой дивизии и бригады 8-го механизированного корпуса ворвались на восточную окраину Мариенбурга. Передовые отряды 5-й танковой армии достигли предместий Эльбинга. Взять город «на ура» не удалось, ворвавшийся в Эльбинг отряд 31-й бригады 29-го танкового корпуса был немцами отрезан и полностью уничтожен. В танковой армии к этому времени осталось 169 исправных боевых машин, в 29-м танковом корпусе — 72.

Армии правого крыла 2-го Белорусского фронта, преследуя ускользнувшего противника, продвинулись до 100 километров и в основном преодолели систему Мазурских озер. Армии левого крыла вышли к Висле на участке Мариенбург, Торунь: 65-я армия (46,105,18-й стрелковые корпуса) вышла к Висле у Груденца и приступила к форсированию реки, 70-я армия (47, 96, 114-й стрелковые корпуса) обошла крепость Торунь и также достигла Вислы.

26 января группа «Центр» была переименована в группу армий «Север», а группа «Север» — в группу армий «Курляндия». Со своих постов слетели генералы Рейнгардт и Госсбах. Командование группой «Север» принял генерал-полковник Лотар Рендулич, «умный и начитанный, находчивый в обращении с Гитлером», получивший от фюрера жесткий приказ до последнего оборонять Кёнигсберг и то, что осталось от Восточной Пруссии. Во главе 4-й армии встал генерал от инфантерии Вильгельм Мюллер.

Немецкое сопротивление резко возросло. В последующие дни развернулись ожесточенные бои по обе стороны клина, вбитого советскими армиями. Войска 2-й ударной стремились расширить коридор в западном направлении и отбросить противника за Вислу и ее правый приток — реку Ногат. Части 5-й гвардейской танковой и 48-й армий отжимали восточную часть клина в глубину Восточной Пруссии. Группы армий «Висла» и «Север», соответственно, стремились локализовать прорыв и восстановить связь между собой. Обстановка осложнилась. Советские войска понесли потери и нуждались в отдыхе, тылы отстали. Большая часть аэродромов воздушной армии Вершинина оказалась на значительном удалении от войск, наступившая распутица затрудняла их использование.

В ночь на 27 января войска 4-й немецкой армии силами четырех пехотных и одной танковой дивизий перешли в наступление в направлении на Либштадт и Эльбинг. Им удалось потеснить войска 48-й армии на 20 километров к западу и окружить 17-ю стрелковую дивизию полковника А. Ф. Гребнева юго-западнее Вордмитта. Двое суток продолжались непрерывные бои. Немцы овладели Либштадтом и продолжали настойчивые атаки западнее этого города. «Надо отдать должное Мюллеру, — признает Горбатов, — он действовал довольно умело».

Рокоссовский усилил армию генерала Гусева 8-м гвардейским танковым корпусом и пятью противотанковыми артиллерийскими бригадами. Фронтом на восток были развернуты 5-я гвардейская танковая армия и 8-й механизированный корпус, часть сил 2-й ударной армии. 3-й гвардейский кавалерийский корпус изготовился основными силами нанести фланговый удар. Из фронтового резерва в состав 48-й армии был передан стрелковый корпус 49-й армии. Быстрой перегруппировкой сил и средств на угрожаемое направление Рокоссовскому удалось сначала остановить противника, а затем нанести ему ощутимый удар. 30 января немцы предприняли последнюю попытку прорыва, но успеха не имели. Войска, выделенные для отражения контрудара, создали плотный фронт, а затем, возобновив наступление, деблокировали сражавшуюся в окружении 17-ю стрелковую дивизию и отбросили соединения врага в исходное положение.

В период борьбы с контрударной группировкой противника 50, 49 и 3-я армии продолжали наступление совместно с войсками 3-го Белорусского фронта, сжимая хейльсбергскую группировку. Ее положение еще больше ухудшилось 31 января, когда соединения 31-й армии генерал-лейтенанта П. Г. Шафранова штурмом овладели сильнейшим опорным пунктом — городом Хейльсберг. Сужение полос наступлений армий по мере их продвижения позволило Рокоссовскому вывести в свой резерв сначала две дивизии 50-й армии, а с 31 января — всю 49-ю армию.

К концу месяца 2-я ударная, 65-я и 70-я армии на широком участке вышли в рекам Ногат и Висла, от залива Фришес-Хафф до Быдгоща.

Армия Федюнинского частью перешла к обороне на более чем 100-километром фронте, сосредоточившись главными силами на овладении тремя пунктами, чье ключевое положение по достоинству оценили еще рыцари Тевтонского ордена, — Эльбингом, Мариенбургом и Мариенвердером.

Официальной датой «освобождения» Мариенбурга считается 26 января, однако еще десять суток держался возвышавшийся над городом старинный замок — резиденция великих магистров; мощные стены твердыни крестоносцев 203-мм пушки не могли пробить даже с дистанции 150 метров. Мариенвердер немцы оставили по приказу Гиммлера 30 января. Но главной целью 2-й ударной армии был Эльбинг — крупный промышленный центр и узел коммуникаций, последний сильный очаг сопротивления на пути к Данцигской бухте. Атаку с ходу, без разведки и артиллерийской поддержки, немецкий гарнизон, состоявший из остатков большого числа разбитых частей общей численностью 10 тысяч юнкеров, солдат и офицеров и до 4 тысяч фольксшурмовцев, отбил. Блокировав город частями 98-го и 116-го стрелковых корпусов, генерал Федюнинский приступил к подготовке массированного штурма с использованием самых крупных калибров. Для решения задачи были выделены 3 стрелковые дивизии, 3 самоходно-артиллерийских полка и 3 артиллерийские дивизии. Количество личного состава в стрелковых дивизиях к тому времени сократилось с 7500 до 5–6 тысяч человек. Поэтому вся надежда была на «бога войны» под управлением генерала К. П. Казакова:

«Как и во всех городах Восточной Пруссии, противник широко использовал для обороны Эльбинга каменные здания и подвалы, окна которых были усилены бетоном и превращены в узкие амбразуры. Основные улицы забаррикадированы и минированы. Огонь орудий, минометов, пулеметов спланирован так, чтобы он взаимно перекрывал все подступы к опорным пунктам на перекрестках улиц.

Подобная оборона, когда на относительно небольшой площади находится множество превращенных в огневые точки массивных каменных домов, имеет, конечно, и слабые места. Если обычные укрепленные районы с их железобетонными дотами и дзотами можно оборонять небольшими силами, то в городе обороняющаяся сторона должна располагать многочисленной пехотой. Иначе все эти огневые точки — особенно большие дома — становятся уязвимыми. Кроме того, обороняющиеся очень стеснены пространством. Сектор обстрела, как правило, ограничен соседними зданиями. Как только наступающая сторона вторгается в город, она начинает использовать скопление домов, переулки, проходные дворы и подземные коллекторы для своих целей, для обходов врага с тыла. Ведущую роль в уличном бою играет артиллерия, поставленная на прямую наводку. Если она многочисленна, если боевые порядки штурмующей город пехоты насыщены орудиями и минометами, успех штурма в значительной мере предопределен.

У нас такая артиллерия была. Создали штурмовые группы. Они обычно состояли из взвода стрелков — 12–15 человек, им придавались, то есть переходили в подчинение командира штурмовой группы, 4–8 орудий для работы на прямой наводке, а также 2–4 самоходно-артиллерийские установки. Кроме того, штурмовую группу или несколько групп поддерживали, выполняя их заявки, тяжелые орудия — до 203-мм гаубиц включительно. Всего на прямую наводку у нас было выставлено более 200 орудий разных калибров. А вся артиллерийская группировка, штурмовавшая Эльбинг, насчитывала 1084 артиллерийских и минометных ствола».

Штурм начался 3 февраля. Кроме артиллерии и самоходных установок, советскими войсками в боях за Эльбинг широко применялись дымовые шашки и бутылки с зажигательной смесью.

Армия генерала Батова (18, 46, 105-й стрелковые корпуса) форсировала Вислу, захватив плацдарм в районе города Свеце. В то же время немцы, опираясь на Грауденц, сохранили плацдарм на восточном берегу.

Армия генерала Попова (47,96,114-й стрелковые корпуса) расширила свой плацдарм севернее Быдгощи. Упорные бои развернулись при ликвидации гарнизона города-крепости Торунь. Ошибочно оценив численность гарнизона Торуни в 3–4 тысячи человек, командующий 70-й армией выделил для блокады города одну стрелковую дивизию. В ночь на 31 января немцы внезапным ударом на узком участке северо-западного сектора пробили фронт блокады. Для ликвидации прорвавшихся сил генералу Попову пришлось привлечь шесть стрелковых дивизий, в том числе две прибывшие из резерва фронта, а также часть сил 1-го гвардейского Донского танкового корпуса генерал-майора М. Ф. Панова. Юго-восточнее Хелмно вырвавшаяся группировка сначала была расчленена, а 8 февраля разгромлена. До 12 тысяч солдат и офицеров было пленено, свыше 270 исправных орудий захвачено в качестве трофеев.

10 февраля армия Федюнинского сломила сопротивление гарнизона Эльбинга. В этих боях отличилась уникальная женщина, воевавшая на фронте с 1941 года, командир отделения снайперов 284-го стрелкового полка 86-й стрелковой дивизии старшина Н. П. Петрова. Она уничтожила 32 вражеских солдата и офицера, доведя личный счет убитых врагов до полной сотни, и стала полным кавалером ордена Славы. Таких кавалер-девиц в истории Красной Армии всего четыре, вот только Нине Павловне было 52 года!

Войска 2-го Белорусского фронта завершили отсечение восточнопрусской группировки противника и одновременно создали прочный внутренний фронт с юго-запада. Однако это был успех на пределе сил. За двадцать семь дней беспрерывного сражения фронт Рокоссовского потерял почти все танки и 160 тысяч личного состава:

«С огромным трудом наши войска преодолевали рубеж за рубежом. Оттепель делала наступление еще более тяжелым. Но главной причиной была малочисленность наших войск. Силы противника превосходили наши, и если нам в таких обстоятельствах еще удавалось теснить его, то это было доказательством высокого искусства командиров и массового героизма солдат.

Наши части уже месяц вели непрерывные наступательные бои. И раньше был некомплект в личном составе, теперь же людей и вовсе убавилось. Как мы ни мудрили, нам не удалось создать хоть на короткое время на отдельных участках перевес в силах и средствах, без которого нельзя было прорвать оборону противника. Бои были упорными, но мы только теснили вражеские войска. А по мере этого ширина фронта растягивалась. Наши войска вытянулись в ниточку, и все равно заполнить образовавшийся разрыв между нашим левым крылом и правым крылом 1-го Белорусского фронта мы не могли… Противник все чаще переходил в контратаки. Наши части с трудом отбивали их.

По-прежнему положение оставалось очень сложным: половина войск фронта была повернута на восток — против восточнопрусской группировки, вторая половина наступала на запад. Изо всех сил мы старались не отстать от своего левого соседа. Но он уже подходил к реке Одер на кюстринском направлении. Нам было никак не поспеть за ним. Перегруппировав в процессе боев часть сил с правого крыла на левое, удалось еще немного продвинуться на запад, и здесь мы выдохлись окончательно».

Замысел командующего 3-м Белорусским фронтом от 24 января предусматривал сосредоточение основных усилий на правом крыле и в центре. Четырем армиям — 39-й, 11-й гвардейской, 5-й, 28-й — предстояло нанести удар вдоль обоих берегов реки Прегель, овладеть Кёнигсбергом, городом с полумиллионным населением, «сердцем немецкого пруссачества», до которого пройти всего 50 километров, и развивать далее наступление на Эльбинг.

Задача непосредственного овладения столицей Восточной Пруссии возлагалась на армии Людникова и Галицкого, усиленные двумя танковыми корпусами и тремя артиллерийскими дивизиями прорыва. 39-й армии предписывалось обойти Кёнигсберг с севера, а 11-й гвардейской — с юга, соединиться западнее его, окружив немецкую группировку, и взять город. После чего к исходу 30 января следовало овладеть портом Пиллау.

Южнее 5-я армия должна была наступать на Фридланд — Браундсберг, 28-я армия — на Ландсберг — Мельзак, 2-я гвардейская — на Бартенштейн, 31-я — на Ангерсбург. На севере 43-я армия должна была очистить от противника побережье залива Куришес-Хафф и захватить город Кранц у основания косы Курише-Нерунг.

Продолжительность операции определялась в 6–8 суток с ежедневным темпом продвижения стрелковых соединений 10–12 километров. Причем в двух танковых корпусах осталось по 40–50 исправных бронеединиц, из-за низкой облачности и снегопада авиация вновь бездействовала, а противника явно недооценивали. Но энтузиазм был велик, а Ставка требовала скорейшего разгрома немцев в Восточной Пруссии. Поэтому «Иван Данилович считал сроки реальными».

Общее наступление, возобновившееся утром 25 января, развивалось крайне медленно. 11-я гвардейская армия, усиленная 2-м гвардейским танковым корпусом, наносила удар двумя стрелковыми корпусами вдоль южного берега реки Прегель и дороги Велау — Кёнигсберг. В последний момент Тацинский корпус подкрепили 43-й гвардейской тяжелой танковой бригадой, по штату — 1666 человек, 65 машин ИС-2, 3 самоходки СУ-76,19 бронетранспортеров и 3 бронемашины. Такие бригады (их и было-то в Красной Армии всего пять) формировали под конец войны как раз для прорыва сильно укрепленных оборонительных рубежей. Здесь же были сосредоточены тяжелый танковый полк, полк тяжелых самоходно-артиллерийских установок и артиллерия усиления. 39-я армия при поддержке 1-го Краснознаменного танкового корпуса наступала вдоль северного берега.

В течение дня соединения генерала Галицкого прорвали промежуточные оборонительные рубежи на реках Бибер и Куфлис, продвинулись до 15–20 километров и уперлись в оборонительную позицию «Фришинг», прикрывавшую дальние подступы к Кёнигсбергу. Это стоило большой крови. Только в бою за городишко Гросс Оттенхаген 43-я тяжелая бригада потеряла 26 танков ИС: «Оказалось, что неплохо обученные экипажи тяжелых танков совершенно не имели боевого опыта. Попав в необычные для них условия уличных боев, они не сумели разглядеть опасности: возможности поражения их из окон домов фаустпатронами или противотанковыми фанатами и из засад фланговым огнем по бортам из штурмовых орудий… После понесенных потерь мы уже не имели решающего преимущества ни в людях, ни в боевой технике, за исключением авиации, которая из-за плохой погоды действовать не могла. За нами оставалось некоторое превосходство в артиллерии».

Однако превосходство в артиллерии нивелировалось нехваткой щедро растраченных на стрельбу по площадям боеприпасов.

Дивизии Людникова к исходу дня овладели городом Тапиау.

На 26 января Черняховский поставил 39-й и 11-й гвардейской армиям боевую задачу овладеть Кёнигсбергом. Дело двигалось тяжело:

«Сопротивление немецко-фашистских войск в этот день резко возросло. Противник ввел в бой из резерва ряд новых частей, значительно усилил группировку артиллерии. Его авиация неоднократно бомбила боевые порядки нашей армии. Но основной причиной неуспешных действий в этот день явилось непонимание некоторыми командирами соединений и частей новых условий боевой обстановки. А командование армии, надеясь взять Кёнигсберг с ходу, своевременно не нацелило их на возможность перехода немецко-фашистских войск к жесткой обороне на подступах к городу. После прорыва укрепленного рубежа на реках на реках Прегель и Алле войска армии в течение двух дней успешно прорывали полевые оборонительные рубежи и овладевали опорными пунктами. Бои же 26 сентября велись на ближних подступах к Кёнигсбергу. В этих условиях надо было боевые действия войск организовать не для прорыва полевых укреплений с ходу и преследования, а для наступления на противника, оборонявшегося на заблаговременно подготовленном укрепленном рубеже с долговременными железобетонными укреплениями. Такое наступление требовало тщательной организации взаимодействия, особенно между пехотой, танками и артиллерией, на которые при прорыве обороны противника возлагалась основная тяжесть боя. Необходимо было подтянуть тяжелую артиллерию, выдвинуть вперед самоходные орудия, а также орудия дивизионной и полковой артиллерии, спланировать мощный удар и поддержку авиацией.

В ряде же стрелковых дивизий боевые порядки частей не соответствовали обстановке. Отдельные подразделения пехоты и артиллерии долго не развертывались, застревали на дорогах, застревали в населенных пунктах. Некоторые командиры и штабы соединений иногда теряли управление подчиненными частями, не знали их истинного положения…

Сопротивление противника оказалось гораздо сильнее, чем предполагали мы и штаб фронта».

Короче, штурм в штыки на доты не удался, Кёнигсберг не взяли.

Тем не менее к исходу 26 января сопротивление немецких войск на позициях по рекам Дайме и Алле до Фридланда было сломлено на всем 3-м Белорусском фронте. 5-я армия, овладев Алленбургом, продолжала наступать в направлении на Кройцбург, 28-я армия вела бои южнее Фридланда. Войска левого крыла фронта, преследуя соединения 4-й армии противника, полностью овладели сооружениями Летценского укрепленного района и вышли на рубеж западнее Мазурских озер.

Ради усиления кёнигсбергской группировки Гитлер согласился сдать Мемель (Клайпеду). 27–28 января 28-й армейский корпус (58-я, 95-я пехотные дивизии) генерала Ганса Голлника, взорвав портовые сооружения, по косе Курише-Нерунг ушел на Земландский полуостров. Картину немецкого отступления наблюдали с берега войска генерала Белобородова:

«В ясную погоду с передовых наблюдательных пунктов эта коса, тянувшаяся от Гранца в море, просматривалась довольно хорошо. Нескончаемый поток войск заполнял ее. Шли пехота, артиллерия, автоколонны, обозы. Командующий нашей артиллерией генерал Щеглов, глядя на этот поток, только головой качал. Сюда бы тяжелую артиллерию! Но орудия 37-й артбригады поддерживали стрелковые части, атакующие Гранц, и для обстрела косы мы могли выделить лишь одну-две батареи. Они били по косе, черные султаны разрывов вздымались среди фашистских колонн, разбрасывая и рассеивая их. Но вскоре поток опять смыкался и продолжал двигаться к Гранцу. А с моря, прикрывая отступавших, ответно били по нашим батареям немецкие крейсера».

27-го, и 28-го, и 29-го, и 30 января Людников и Галицкий получали от штаба фронта одну и ту же задачу — к вечеру взять Кёнигсберг. Соответствующие директивы получали нижестоящие начальники:

«Командиру 1 ТК

Командующим родами войск.

1. Противник, разбитый на укрепленном рубеже р. Дайме, поспешно отходит на внутренний обвод г. Кёнигсберг.

2. Армия 27.01.45 г. С ходу уничтожает противостоящего противника, овладевает Кёнигсбергом.

3. 1 ТК с ходу огнем и колесами уничтожает противника и стремительными действиями овладевает Метгеттен, окружает Кёнигсберг и уничтожает группировки противника…

Людников, Симиновский, Бойко».

Массированными пехотными атаками, в которых некоторые дивизии полегли практически целиком, армии Людникова и Галицкого шаг за шагом, преодолевая от 3 до 10 километров в день, подошли к внешнему оборонительному обводу города. В стрелковых ротах к этому времени осталось по 25–40 человек, артиллерия располагала запасом в 0,2 боекомплекта. В 1-м танковом корпусе числилось 32 исправных танка и САУ, которые были переданы 89-й танковой бригаде полковника А. И. Соммера; 117-я и 159-я бригады танков не имели. Почти не продвинулась за эти дни 5-я армия; 28-я, 2-я ударная и 31-я армии продолжали топтаться на рубеже реки Алле.

В Кёнигсберге в этот период царил хаос, связанный с дезорганизацией управления, беспорядочным притоком беженцев из северных районов Восточной Пруссии и разбитых частей 3-й танковой армии, фактическим отсутствием военного гарнизона, если не считать частей проходившей здесь переформирование 1-й пехотной дивизии. 27 января, в связи с угрозой прорыва русских танков, партийные власти объявили об эвакуации гражданского населения, и десятки тысяч людей ринулись из города по дороге на Пиллау, чтобы успеть сесть на суда, отправлявшиеся на запад: «На этой дороге скопилось невообразимое количество людей. Кто шел пешком, кто ехал на велосипеде или повозке, женщины везли детские коляски, тут же — колонны танковых частей, отводившихся на Земландский полуостров, — все это двигалось в три-четыре ряда в направлении Пиллау». Спешно упаковав чемоданы, покинули Кёнигсберг «секретарь обкома партии» Кох и другие «видные руководители».

28 января, обходя город с севера, корпуса 39-й армии вышли к линии Фухсберг — Кёнигсберг; 29-го они овладели железнодорожной станцией Метгетен западнее города, 31-го — достигли берега залива Фришесс-Хафф, отрезав гарнизон от немецких войск на Земландском полуострове. Почти одновременно 11-я гвардейская армия левым флангом пробилась к заливу южнее Кёнигсберга, перерезав автостраду, ведущую в Эльбинг, а центром захватила опорный пункт на внешнем обводе — форт № 9 «Дона».

Менее официозные источники, кроме «фанатичного сопротивления оголтелых фашистов», называют и другие причины «неторопливого» продвижения Красной Армии. Например, И. А. Фегельсон, ветеран 447-го артполка, начавший войну в Бресте:

«Я вам со своей «окопной точки зрения» могу сказать следующее. Мы этот проклятый Кёнигсберг могли бы уже, наверное, осенью сорок четвертого года взять или, по крайней мере, в начале сорок пятого.

Но войска все время «наступали на одни и те же грабли». Только на моей памяти наше наступление стопорилось три раза по следующей причине. Пехота нарывалась на очередной спиртзавод или винный склад, и тут начиналось… Один раз нас, артиллеристов, даже послали собирать пьяных пехотинцев, лежавших в лужах спирта на одном из таких заводиков».

Радист 13-го артполка 1-й Пролетарской стрелковой дивизии Л. М. Полонский описывает взятие 11-й гвардейской армией станции Вигбольд в семи километрах от южной окраины Кёнигсберга:

«Станцию отбили у немцев благодаря смелой атаке самоходчиков. Когда они захватили станцию, то там обнаружился огромный спиртзавод. И тут по всей округе война на пару дней «закончилась». И что там происходило, я по сей день иногда перед глазами вижу. Все войско кинулось пьянствовать. Люди тонули в вине. Многие сразу начали выяснять отношения и стрелять друг в друга. Вино и спирт заливали в ведра, каски, канистры, в бочки из-под бензина. Пьяные бойцы бродили по подвалам завода и, не найдя выхода или будучи не в состоянии дойти до него, валились на залитый вином пол подвала… Упавшие во хмелю на пол, захлебывались в «винных реках» и погибали. Но на это мало кто обращал внимание. Оргия продолжалась. Кругом сплошные крики, мат, стрельба, храп, стоны, пение, команды офицеров — всё смешалось! На передовой никого трезвого не осталось. Танки стояли не на исходных позициях для атаки, а вокруг завода. Танки без экипажей. Одним словом, наше наступление остановилось. На третий день после начала вакханалии на станцию прибыл командарм. Или это был член Военного совета 11-й гв. А. генерал-майор танковых войск, по фамилии Куликов (точно не вспомню). Посмотрел, что творится на спиртзаводе, и приказал открыть дамбы и затопить завод, стоявший в низине. Солдатам дали в распоряжение десять минут на то, чтобы они покинули завод. Но многие были мертвецки пьяны и не смогли подняться и идти. Их затопили вместе с заводом. И пока наши войска «выпивали», немцы смогли подтянуть резервы на данном участке и закрыть прорыв. Я сейчас не утрирую и не сгущаю краски…Что было, то было… Но я не считаю, что только эта история в Вигбольде предопределила частичный провал февральского плана наступления, подразумевавшего захват Кёнигсберга. Там еще много чего всякого-разного происходило… Просто не хочется сейчас об этом говорить».

Об этой грандиозной попойке среди местных жителей до сих пор ходят легенды.

Да и у 28-й армии, как свидетельствует М. Ф. Косинский, возникали аналогичные проблемы на пути к Прейсиш-Эйлау:

«С трудом, ежеминутно рискуя жизнью, мы выбрались из Шлодиттена и через час добрались до поселка. Что там творилось! Он, видимо, был захвачен нашими частями так внезапно, что население не успело его покинуть. Наличие в нем спиртового завода и населения, главным образом женщин, послужило причиной полнейшего падения дисциплины среди наших солдат.

Улицы были переполнены пьяными солдатами, устраивавшими форменную охоту на немок, забывшими чувство долга, потерявшими человеческий облик. Спиртовой завод пылал ярким пламенем.

Мы возвратились в Шлодитген. Там выяснилось, что немцы атаковали населенный пункт, в котором мы только что были. Выбили из него наших с большими потерями. Срочно пришлось снять части с других участков фронта, создать «кулак» и, опять-таки ценой немалых потерь, вновь захватить этот небольшой населенный пункт».

В городе Дейч-Эйлау развернулся госпиталь 2-й ударной армии, в котором служила санитаркой В. Е. Ходько:

«Палатки уже не разбивали, а решили размещать поступающих к нам в местном церковном здании, сами же расселились по немецким домам. Раненых к тому моменту становилось постепенно все меньше и меньше…

Зато к нам стал поступать новый контингент. Как правило, было две категории. Первая — это отравленные спиртом наши русские солдаты. Как вошли в Германию, так они и пошли искать выпить. Это ж русский человек, он не может иначе. Начальство искало тряпки, картины и потом вагонами отправляло в Россию. А простые солдаты искали спиртное. На заводах же немецких ликеро-водочных специально оставляли отравленный алкоголь. И наши солдаты, конечно, напивались до смерти. Тех, кто оставался жив, отправляли к нам, мы их собирали и отправляли дальше. Поступали и партии по тридцать-сорок человек. Бывало, привезут, и у нас они умирают. Что делали с телами, я не знаю. Их от нас увозили, и то ли сжигали, то ли закапывали. Наверное, был специальный морг организован».

Разгоряченные бойцы, снимая стресс после ратных трудов, употребляли внутрь все, что вкусом, запахом или тарой походило на алкоголь. Даже генералы, пренебрегая отечественной водкой, «чистой, как слеза матери, и крепкой, как Советская власть», пили из бутылок с красивыми этикетками жидкость для чистки мебели, принимая ее за дорогое забугорное вино. В госпитали массово поступали отравившиеся и упившиеся до смерти. Виновными в «диверсиях» громогласно объявляли «гнусного врага», коварно оставлявшего на путях отступления винные заводы и цистерны с метиловым спиртом. Однако временно начальники усиливали воспитательную работу в войсках. Лейтенант И. Л. Деген на всю жизнь запомнил урок, преподанный командующим бронетанковыми войсками 3-го Белорусского фронта, человеком большого педагогического таланта, генералом А. Г. Родиным:

«Родин поднялся на сцену и остановился перед закрытым занавесом. Далее генерал Родин произнес следующую речь: «Все вы, сволочи, получили инструкцию, что у нас сейчас новый антифриз, этиленгликоль. Все вы, сукины сыны, были предупреждены, что это сильный яд. Но некоторые говнюки считают, что это только угроза, что антифриз прежний — спирт, глицерин и вода, который вы лакали, как свиньи, доливая вместо антифриза воду и замораживая моторы. Так вот вам, мать вашу, наглядная демонстрация. Приказываю, б… всем смотреть на сцену и не отворачиваться, суки, пока я не подам команду!» Распахнулся занавес. На сцене лежали, умирая в муках, корчась и изламываясь и постепенно угасая, пять человек. Экипаж танка, отравившийся выпитым антифризом. Не знаю, сколько времени длились агония экипажа и наши муки. Но генерал Родин и его порученцы лично следили за тем, чтобы никто не отворачивался от сцены… Хороший был генерал этот товарищ Родин…»

И уж совершенно не готовы оказались советские врачи к быстро распространявшейся эпидемии венерических заболеваний:

«Вторая категория, которая поступала к нам тогда, — больные венерическими заболеваниями. Их было много…

Столкнувшись с эпидемией, медики сперва растерялись. Лекарств мало, специалистов и того меньше. Триппер лечили варварским способом: впрыскивали в ягодицу больного несколько кубиков молока, образовывался нарыв, температура поднималась выше сорока градусов. Бацилла, как известно, такого жара не выносит. Затем лечили нарыв. Иногда это помогало. С сифилитиками было хуже. Мне рассказывали, что их собрали в городе Нейрупин в специальном лагере и некоторое время держали за колючей проволокой, в ожидании медикаментов, которых еще не было. Забегая вперед, следует сказать, что наша медицина через два-три года блестяще справилась с этой неожиданной и трудной задачей. К концу сороковых годов венерические болезни исчезли, искалечив, конечно, тело и душу тем, кто через них прошел, а часто и их домашним…»

Кёнигсберг, разумеется, был «крепостью». Решением Гитлера 27 января комендантом был назначен генерал Ляш. Штаб 3-й танковой армии эвакуировался в Померанию.

Командование группы армий «Север» предпринимало усилия с целью деблокировать Кёнигсберг и восстановить сухопутные связи со всеми группировками. Юго-западнее города, в районе Бранденбурга, оно сосредоточило 548-ю фолькс-гренадерскую дивизию и танко-гренадерскую дивизию «Великая Германия», которые использовало 30 января для нанесения удара вдоль залива Фришес-Хафф на север. Навстречу ударили 5-я танковая и 56-я пехотная дивизии. Им удалось потеснить части 11-й гвардейской армии и пробить к Кёнигсбергу простреливаемый насквозь советской артиллерией коридор шириной в полтора километра.

31 января генерал Черняховский пришел к выводу, что взять Кёнигсберг с наскока не получится:

«Стало ясно, что разрозненные и недостаточно подготовленные удары по Кёнигсбергу (главным образом в материально-техническом отношении) не приведут к успеху, а, наоборот, дадут немцам время для совершенствования обороны. Прежде всего следовало разрушить долговременные оборонительные сооружения крепости (форты, доты, дзоты), подавить систему ее огня. А для этого требовалось достаточное количество артиллерии — тяжелой, большой и особой мощности, танков и самоходных орудий и, естественно, немало боеприпасов. Тщательная подготовка войск для штурма была невозможна без оперативной паузы».

В течение следующей недели дивизии 11-й гвардейской армии, «отражая бешеные атаки фашистов», закреплялись на занятых позициях и сами ежедневно поднимались в атаку, стремясь выйти на берег залива. К 6 февраля они снова перерезали автостраду, прочно блокировав Кёнигсберг с юга. Правда, после этого в стрелковых ротах осталось по 20–30 бойцов. Войска 39-й и 43-й армий в упорной борьбе оттеснили дивизии врага в глубь Земландского полуострова, образовав внешний фронт окружения. Полки 91-й Духовщинской гвардейской стрелковой дивизии полковника В. И. Кожанова 2 февраля сумели даже пробиться к берегу Балтийского моря в районе Гермау, но 4 февраля ударом «мемельцев» со стороны Кранца были отрезаны, пять суток дрались в окружении и, не дождавшись помощи, вынуждены были пробиваться обратно.

9 февраля командующий 3-м Белорусским фронтом приказал в районе Кёнигсберга перейти к жесткой обороне и готовиться к обстоятельному штурму.

В центре 5-я и 28-я армии наступали на фронте Кройцбург — Прейсиш-Эйлау; на левом крыле 2-я гвардейская и 31-я армии, форсировав Алле, продвинулись вперед и овладели опорными пунктами Легден, Бандельс и крупным узлом дорог Ландсберг. С юга и запада немцев теснили армии Рокоссовского. Отрезанная с суши хейльсбергская группировка теперь могла сообщаться с Германией только по льду залива и далее по косе Фрише-Нерунг до Данцига. Деревянные настилы, подкреплявшие «дорогу жизни», обеспечивали движение автомашин. Бесконечной вереницей тянулись к заливу колонны беженцев: «Мы хотели бежать, только бежать. Только бы не попасть в руки русских!»

Немецкий историк Гвидо Кнопп пишет: «Пешком, на санях или повозках, запряженных лошадьми, гонимые страхом, группы пытались попасть на спасительный корабль. Но перед, казалось бы, безопасным портом находился залив — бухта в Балтийском море шириной 20 км и длиной 70 км, которую отделяла от моря 50-километровая песчаная коса. Уже само по себе преодоление замерзшего залива было для многих людей соревнованием со смертью. В темной ледяной пустыне они часто сбивались с дороги, блуждали и погибали.

Тот, кто все-таки преодолевал это испытание, покинув в Восточной Пруссии и Померании горящую родину, и живым добирался до портовых городов Свинемюнде, Данциг и Пиллау, получал счастливый шанс попасть на переполненные беженцами корабли, которые ежедневно отправлялись на Запад…

Военная обстановка была катастрофической. Повсюду линия обороны была прорвана, немецкие части были сметены потоком превосходящих войск русских. Солдаты боролись за собственную жизнь. Тем не менее они стремились держать фронт до тех пор, пока мирное население хотя бы наполовину не будет чувствовать себя в безопасности…

След ужаса протянулся через всю Восточную Пруссию: детские коляски с маленькими замерзшими телами стояли у обочины дороги. Завернутые в тряпье трупы детей торчали из сугробов. Для похорон редко находилось время. Такие понятия, как милосердие и солидарность, все больше отходили на второй план».

Немецкие ВМС организовали беспрецедентную спасательную операцию, задействовав все, что могло держаться на воде. К середине февраля из Восточной Пруссии было эвакуировано 1,3 миллиона из общего числа жителей 2,5 миллиона человек.

Одновременно германский флот оказывал артиллерийскую поддержку сухопутным силам на приморском направлении и интенсивно занимался воинскими перевозками. Еще 18 января, сразу после падения Варшавы, гросс-адмирал Карл Дениц доложил Гитлеру, что для переброски войск в Померанию и Пруссию флот может предоставить 28 кораблей общим водоизмещением свыше 100 тысяч регистровых тонн. Это позволяло единовременно взять на борт 23 тысячи солдат и офицеров, 4500 лошадей и 3160 транспортных средств. На следующий день в Курляндском «котле» на транспортный корабль «Пруссия» начали грузиться части 4-й танковой дивизии, которые 21 января прибыли в Данцигскую бухту и вошли в состав 2-й армии генерала Вейса. Следом в Данциг была перевезена 32-я пехотная дивизия. В конце января в Либаве началась погрузка частей 3-го танкового корпуса СС; они также вполне благополучно добрались до Штеттина. На очереди стояла 389-я пехотная дивизия. Перевозки морем, в сравнении с проблемами на железных дорогах, осуществлялись настолько оперативно, что Гитлер выразил Деницу свое восхищение эффективностью и скоростью проводимых мероприятий, назвав адмирала «лучшим специалистом в своем деле».

Это безобразие просто обязан был пресечь Краснознаменный Балтийский флот, получивший задачу активными действиями бомбардировочной авиации, подводных лодок и торпедных катеров нарушать морские сообщения немцев от Рижского залива до Померанской бухты, а также всемерно содействовать своим сухопутным войскам, продвигавшимся вдоль морского побережья.

Но ничего не получилось.

Для действий в южной части морского театра требовалось иметь базы. Гавани Риги, Таллина и Мемеля были заминированы, загромождены затопленными судами и конструкциями взорванных причальных сооружений; уходя, немцы уничтожили склады, маяки, нефтехранилища, коммуникации, ремонтные заводы. Лиепая и Вентспилс находились в руках противника до конца войны. Только в Паланге удалось разместить соединение торпедных катеров, переброшенных сюда по железной дороге, но реальной пользы от их действий, по признанию адмирала Н. Г. Кузнецова, было немного. Так, в марте немецкие «шнелльботы» уничтожили в районе Либавы ТКА-66, ТКА-166, ТКА-196 и взяли в плен командира дивизиона капитана 3 ранга М. Г. Чебыкина. Советские катерники до начала мая записали на свой счет 3 транспорта, эсминец Z-34 (который сумел своим ходом добраться до Киля) и один тральщик.

Ни один надводный корабль крупнее сторожевика и не пытался выйти из устья Невы. «Примечательно, — пишет адмирал Фридрих Руге, — что в последнее полугодие войны ни один эсминец или более крупный корабль Советов не вышел в Балтийское море, где почти всегда имелись подходящие объекты в виде тихоходных, плохо охраняемых конвоев. Советы атаковали их только самолетами, подводными лодками и торпедными катерами. При сопоставлении достигнутых результатов с тактическими возможностями первые представляются более чем скромными». Тем временем немецкие оперативные группы во главе с «карманными линкорами» «Адмирал Шеер» и «Адмирал Лютцов» беспрепятственно обрушивали тонны снарядов на наступавшие в Восточной Пруссии советские войска, не потеряв ни одного корабля.

Флотские авиаторы наибольшего успеха добились, нанося удары по скоплениям судов в районе Лиепаи (в феврале), Данцига (в конце марта), Кёнигсберга, Пиллау и Кольберга (в апреле), потопив, по немецким оценкам, около 15 пароходов. Правда, «адмиралов» утопили все-таки британские летчики.

Из 65 субмарин, имевшихся в составе КБФ в начале войны, в строю осталось 11 относительно боеспособных единиц, причем 5 из них категорически требовали ремонта и замены изношенных механизмов. В итоге для нарушения вражеских коммуникаций на подходах к Курляндскому полуострову были развернуты 4 подводные лодки.

Самым результативным стал экипаж С-13 под командованием капитана 3 ранга А. И. Маринеско. Поздним вечером 30 января он потопил вышедший из Готенхафена пассажирский лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением 24,5 тысячи тонн. На борту теплохода, следовавшего постоянным курсом 12-узловым ходом с включенными навигационными огнями в сопровождении дряхлого миноносца «Леве», находилось примерно 9000 гражданских лиц, 918 курсантов второй учебной дивизии подводных сил, 162 раненых солдата и 173 члена экипажа. Всплыв в надводное положение, Маринеско зашел на цель со стороны берега и с дистанции 700 метров дал залп «веером». Через пятнадцать секунд три торпеды поразили судно, четвертая застряла в торпедном аппарате. Еще через час «Густлов» — гордость национал-социалистической флотилии «Сила через радость» — лежал на дне Балтики. Подоспевшим кораблям удалось спасти 904 человека, в том числе 528 курсантов. С-13, уклонившись от атак сторожевиков, ушла в открытое море. Через десять дней Маринеско снова повезло. В ночь на 10 февраля он потопил госпитальное судно «Генерал фон Штойбен» (который классифицировал как легкий крейсер «Эмден») водоизмещением 14,6 тысячи тонн, на борту которого находилось 4267 человек — раненые солдаты и беженцы. В живых осталось 659 пассажиров.

17 апреля отличилась гвардейская подводная лодка Л-3 под командованием капитана 3 ранга В. К. Коновалова, потопившая грузопассажирское судно «Гойя» в 5230 тонн вместе с 7000 беженцев и раненых.

Таким образом, основными жертвами трех самых знаменитых атак советских субмарин стали женщины и дети общим числом около 20 тысяч человек. В советских «исторических исследованиях» утопленники с «Густлова» (среди них 390 недоучившихся курсантов) превратились в «3700 квалифицированных специалистов-подводников; фашистский подводный флот потерял более 80 так необходимых ему подготовленных экипажей». Раненые с «Генерала Штойбена» обернулись некой танковой дивизией, спешившей на защиту Берлина, а жертвы «Гойи» — отборными эсэсовцами и офицерами-подводниками. Особо одаренные борзописцы уничтожение «Густлова» стали именовать «атакой века», а Маринеско — «подводником № 1», сорвавшим ни много ни мало планы «тотальной подводной войны и морскую блокаду Англии». Патриотично возбужденные личности считали вопиющей несправедливостью тот факт, что героического капитана, кроме всего прочего, прославившегося в бригаде подплава, как «систематический пьяница» и неисправимый бабник и, едва закончилась война, уволенного с флота с понижением в воинском звании на две ступени, «завистники» не представили к званию Героя Советского Союза. Ведь на другой чаше весов — «атака века» и «подводник № 1», совершивший шесть боевых походов и потопивший четыре транспорта суммарным водоизмещением 42 557 тонн.

Куда там, скажем, Отго Ведигену, командиру U-9, потрясшему мир уничтожением трех английских броненосных Крейсеров в течение одного часа 22 сентября 1914 года. Или Гюнтеру Прину, 13 октября 1939 года проникшему на U-47 в, Казалось бы, надежно охраняемую военно-морскую базу Скапа-Флоу и тремя торпедами потопившего на якорной стоянке линкор «Ройял Оук». А всего за четыре месяца Прин потопил 15 судов суммарным тоннажем 89 тысяч тонн. Или вот еще: 29 ноября 1944 года американский капитан Джозеф Инрайт на субмарине «Арчерфиш» пустил на дно самый большой авианосец Второй мировой войны «Синано» полным водоизмещением 72 тысячи тонны, следовавший в охранении трех эскадренных миноносцев. Подлодка U-109 за три боевых похода уничтожила 29 транспортов общей вместимостью 150 тысяч тонн. «Гроссмейстер» Отто Кречмер за семнадцать месяцев боевой работы потопил 44 торговых судна и два миноносца — 266 тысяч тонн, и это больше, чем сумел добиться весь советский подводный флот за четыре года войны.

Эти достижения, надо понимать, меркнут на фоне блистательной «атаки века».

Конечно, к Александру Ивановичу не может быть вопросов. Он свою Звезду Героя, присвоенную посмертно в 1990 году, заслужил честно: в сложной обстановке тактически грамотно атаковал и уничтожил два вооруженных транспорта противника — не требуя судовых ролей и рискуя жизнями всего экипажа (буквально накануне, 6 января 1945 года, в Данцигской бухте погибла С-4 капитана 3 ранга А. А. Клюшкина. Перед войной Балтфлот получил от промышленности 13 подводных лодок типа «С»; уцелела только «тринадцатка»).

В принципе, даже если бы у немецких судов все борта и были расписаны Красными крестами, для Маринеско это не должно было иметь значения. Большевики, отринув «буржуазные предрассудки», не признавали международных конвенций о законах и обычаях войны. Первый приказ, отданный балтийским подводникам вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем 22 июня 1941 года, требовал: «Развернув лодки в средней и северной частях, топить все корабли противника по праву неограниченной подводной войны». В этой связи Руге заметил: «Специалисты по международному праву не достигли единства в вопросе о том, создает ли появление новых видов оружия в морской войне новое право. Победители попросту действуют, и они правы».

Другие подводники добились гораздо меньших результатов. Хотя целей для атак имелось в избытке, однако, по немецким сведениям, за четыре месяца от нападений субмарин «погибло 7 или 8 пароходов и одно госпитальное судно», более 99 % судов достигли портов назначения невредимыми. Согласно современным российским данным, в 1945 году 17 подводных лодок совершили 27 боевых походов, потопив 14–16 транспортов. Причем весь период хорошо охраняемые военные конвои продолжали беспрепятственно перевозить немецкие войска, но советским подводникам на глаза они «не попадались». К примеру, в первой декаде февраля на пути из Курляндии в Свинемюнде находились два десятка транспортов с дивизиями 3-го танкового корпуса СС и другими подразделениями. Всего из Либавы, Виндавы, Данцига, Кольберга и Свинемюнде морем было вывезено свыше 400 тысяч солдат и офицеров и 2,5 миллиона человек гражданского населения.

В реляциях адмирала В. Ф. Трибуца Балтийский флот топил вражеские корабли по дюжине в день:«11 апреля в воздух поднялось 328 самолетов. Они уничтожили 13 транспортов, 6 сторожевых кораблей, 1 миноносец и повредили 6 транспортов. На следующий день вылетело 400 самолетов. На дно было пущено 4 транспорта, танкер, 2 сторожевых корабля, быстроходная десантная баржа, повреждено несколько транспортов…

Замечу, что результаты боевой работы долго были видны в западной части Данцигской бухты: на мелководье, вдоль косы Хель, повсюду торчали из воды надстройки затонувших кораблей и транспортных судов. Только в районе между Кёнигсбергом и Ростоком их насчитывалось 370…»

А с неба сыпались звезды — на грудь и на погоны.

Однако при ближайшем рассмотрении успехи как-то не впечатляют. К примеру, 5 мая 1945 года командование ВВС флота затеяло операцию по уничтожению немецких кораблей на рейде Свинемюнде. Целью № 1 был эскадренный броненосец «Шлезиен» образца 1905 года. В ходе трех массированных налетов тремя авиаполками было произведено 135 самолето-вылетов, израсходовано 4 торпеды и 180 авиабомб разных калибров, в том числе 15 штук ФАБ-1000. В сидящий на мели, взорванный и покинутый экипажем корабль удалось добиться трех бомбовых попаданий, в результате которых была сбита фок-мачта и добавилась еще одна пробоина в подводной части, что, в общем-то, почти ничего не изменило в техническом состоянии броненосца. В свое оправдание летчики-торпедоносцы заявили, что «Шлезиен» активно маневрировал!

Или еще одна «атака века». 16 августа 1947 года 25 бомбардировщиков Пе-2 из 12-го гвардейского авиаполка 8-й минно-торпедной дивизии средь бела дня атаковали беспомощно дрейфовавший по воле волн, не имевший экипажа трофейный авианосец «Граф Цеппелин». Цель имела длину 240 м и ширину 31 м. Для верности, чтобы пилоты, не дай бог, не перепутали авианосец с притащившими его на полигон буксирами, в центре взлетной палубы нарисовали белый крест размером 20 на 20 м, а в воздухе кружили два самолета наведения. «Пешки» производили бомбометание тремя волнами, с удобных для себя высот, звеньями и индивидуально, без намека на противодействие противника или имитации боевой обстановки. В результате из 100 бомб в цель попали шесть! Экипажи пикировщиков Ту-2 к учению вообще не были допущены, так как «не успели освоить технику».

Любимцем командования был «выдающийся подводный ас» капитан 3 ранга С. И. Травкин: «Это был большой мастер подводных атак. Любая его атака представляла тактический интерес, изобиловала множеством интересных деталей, по которым нетрудно представить творческий портрет ее автора».

Командуя подлодками Щ-303 и К-52, Травкин совершил за войну шесть боевых походов, выполнил 20 атак, израсходовав 50 торпед. На его счету, составленном исключительно на основе собственноручных донесений, было 13 потопленных судов и кораблей противника. 20 апреля 1945 года Ивану Васильевичу присвоили звание Героя Советского Союза, а лодка К-52 стала Краснознаменной. По-настоящему оценить «творческий портрет» этого писателя можно только с учетом того факта, что ни одна из его «побед» до сего дня не имеет подтверждения. Достоверной считается только атака транспорта «Альдебаран», в результате которой судно получило незначительные повреждения, погибли три немца.

На самом деле Балтийский флот так и не смог пресечь или серьезно нарушить вражеские коммуникации. В течение всей войны практически без перебоев шла доставка стратегического сырья в порты Германии из Скандинавии, с минимальными потерями в установленные сроки осуществлялись перевозки в интересах приморских группировок сухопутных войск. Запомнилась потрясающая деталь в мемуарах генерала Рауса: из Курляндского «котла» немецкие солдаты и офицеры ездили в рейх в отпуск!

Зато радуется Трибуц: «Росла политическая зрелость военных моряков. Запомнилась такая цифра: только за первые три месяца 1945 года в партию на флоте было принято более 2 тысяч человек!»

Политическая зрелость — это замечательно. Однако доставка немецких дивизий из Курляндии в Померанию и неспособность советских флотоводцев этому процессу помешать не нравились товарищу Сталину. Поэтому он поручил маршалу Л. А. Говорову стереть в порошок группу армий «Курляндия». С тем маршал и прибыл в штаб 2-го Прибалтийского фронта:

«Ставка очень недовольна, что вы дали возможность противнику перебросить из Курляндии в Германию несколько дивизий, — предупредил нас Леонид Александрович. — Она опасается переброски отсюда новой партии вражеских войск. Поэтому нам приказано наносить один за другим сильные удары по врагу, расколоть его группировку на части, не допустить ее переброски в Германию».

16 февраля началась Курляндская операция, которая длилась до конца войны. Это был непрерывный штурм, в ходе которого семь советских армий (1-я и 4-я ударные, 6-я и 10-я гвардейские, 22,42, 51-я — 70 дивизий), преодолевая по несколько сотен метров в сутки, оплачивали эти метры кровью двух тысяч бойцов и командиров. Как сообщает маршал И. Х. Баграмян, в Ставке вынашивали замысел высадки морского десанта через Ирбенский пролив в тыл курляндской группировке, но десант так и не состоялся «из-за неподготовленности Балтийского флота к подобного рода операциям». В итоге фронт потерял убитыми и ранеными более 160 тысяч человек — 35 % своего первоначального состава. Группировку генерала Гильперта продолжали «колоть» даже тогда, когда это не имело никакого смысла, до тех пор, пока 8 мая 1945 года немцы сами не вывесили белые флаги.

В течение четырех недель большая часть территории Восточной Пруссии и Северной Польши была очищена от немецких войск. За время боев только пленными противник потерял около 52 тысяч солдат и офицеров. Советские войска захватили в качестве трофеев более 4300 орудий и минометов, 569 танков и штурмовых орудий.

К концу первой декады февраля немецкие войска в Восточной Пруссии были отрезаны от остальных сил Вермахта и разобщены на три изолированные группы. Первая в составе четырех дивизий была прижата к Балтийскому морю на Земландском полуострове, вторая, более пяти дивизий, крепостные части и большое количество отдельных частей, окружена в районе Кёнигсберга и третья, около двадцати дивизий 4-й и 3-й танковых армий, находилась в Хейльсбергском укрепленном районе южнее и юго-западнее Кёнигсберга, занимая плацдарм около 180 километров по фронту и 50 километров в глубину.

Эвакуировать эти войска для прикрытия Берлина не позволял фюрер, утверждавший, что, опираясь на укрепленные районы, снабжаемые по морю, разобщенные германские группировки упорной обороной занимаемых рубежей скуют, причем надолго, гораздо более крупные силы Красной Армии, не допустив тем самым их переброски на берлинское направление. Советская Ставка, в свою очередь, считала, что высвобождения армий 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов можно достигнуть только путем скорейшей решительной ликвидации этих группировок.

Большинство немецких генералов логику Гитлера отказывались понимать.

Маршал Рокоссовский не видел смысла в требованиях Сталина:

«После того как войска нашего фронта вышли к морю у Элблонга (Эльбинга) и к заливу Фриш-Гаф, отрезав восточно-прусскую группировку противника, отразили все попытки этой группировки прорваться на запад, достаточно было прикрыть это направление 50-й и 3-й армиями, передав их 3-му Белорусскому фронту, 5-ю же гв. танковую и 48-ю армии нужно было немедленно освободить, оставив их в составе нашего фронта для продолжения действий на западном направлении…

На мой взгляд, когда Восточная Пруссия окончательно была изолирована с запада, можно было бы и повременить с ликвидацией окруженной там группировки немецко-фашистских войск, а путем усиления ослабленного 2-го Белорусского фронта ускорить развязку на берлинском направлении. Падение Берлина произошло бы значительно раньше. А получилось, что 10 армий в решающий момент были задействованы против восточнопрусской группировки… Использование такой массы войск против противника… удаленного от места, где решались основные события, в сложившейся к тому времени обстановке на берлинском направлении явно было нецелесообразным».

В конечном счете прав оказался Гитлер: из восемнадцати советских армий, задействованных в ликвидации немецких приморских плацдармов, в «главных сражениях» весны 1945 года успели поучаствовать только три.

Решением Ставки от 6 февраля войска 1-го и 2-го Прибалтийским фронтов, блокировавшие группу армий «Курляндия», были объединены во 2-й Прибалтийский фронт под командованием маршала Л. А. Говорова. Задачи по овладению Кёнигсбергом и полному очищению от врага Земландского полуострова поручались штабу 1-го Прибалтийского фронта под командованием генерала армии И. Х. Баграмяна с передачей из 3-го Белорусского 11-й гвардейской, 39-й 43-й армий и 1-го танкового корпуса. В свою очередь, Рокоссовский 9 февраля получил директиву о передаче Черняховскому 50, 3,48-й и 5-й гвардейской танковой армий.

9 февраля генералу армии Черняховскому было приказано, не давая передышки немцам и своим войскам, не позднее 20–25 февраля завершить разгром 4-й армии генерала Мюллера. Наделе борьба с хейльсбергской группировкой продолжалась 48 суток.

«В результате кровавых, бескомпромиссных и беспрерывных боев, — вспоминает Л. Н. Рабичев, — как наши, так и немецкие подразделения потеряли более половины личного состава, и от крайней, ни с чем не сравнимой, усталости начали терять боеспособность.

Черняховский приказывал наступать, генералы — командующие армиями, корпусами и дивизиями — приказывали, Ставка сходила с ума, все полки, отдельные бригады, батальоны и роты топтались на месте. И вот, дабы заставить измученные боями части двигаться вперед, штаб фронта приблизился к передовой на небывало близкое расстояние, а штабы армий располагались почти рядом со штабами корпусов, а штабы дивизий приблизились вплотную к полкам. Генералы старались поднять батальоны и роты, но ничего из этого не получалось, и вот наступили дни, когда как наших, так и немецких солдат охватила непреодолимая депрессия. Немцы километра натри отошли, а мы остановились».

В состав 3-го Белорусского фронта вошли 5, 28, 31-я, 2-я гвардейская, 50,3,48-я общевойсковые, 5-я гвардейская танковая, 3-я воздушная армии и 2-й гвардейский танковый корпус — всего 60 стрелковых дивизий, 3 танковых корпуса, 4 отдельные танковые бригады.

В первую очередь командующий решил уничтожить вражеские войска, оборонявшие выступ в районе Прейсиш-Эйлау, затем развить наступление на Хейлигенбейль и расчленить хейльсбергскую группировку на части. 5-й гвардейской танковой армии (155 танков и САУ) была поставлена задача во взаимодействии с 48-й наступать вдоль залива Фришес-Хафф на Браунсберг, с целью отрезать противнику пути отхода к побережью и лишить его возможности эвакуироваться на косу Фрише-Нерунг. Прикрытие главной группировки фронта со стороны Бранденбурга предусматривалось силами 5-й армии Крылова. Обеспечение с воздуха возлагалось на 1-ю воздушную армию. Вместе с авиацией Балтийского флота и 3-й воздушной армией она должна была уничтожать окруженные войска противника, срывать подвоз и эвакуацию их морем.

Общее наступление, начавшееся 10 февраля, несмотря на интенсивную огневую поддержку артиллерии, развивалось медленно. 5-я танковая не сдвинулась с места, поскольку в течение двух суток отражала контрудары немецких соединений, пытавшихся прорваться на юго-запад. А когда армия двинулась вперед, то «буквально каждый метр территории приходилось брать с боем»; погибли командир 53-й мотострелковой бригады полковник Д. Н. Долганов, командир 32-й танковой бригады подполковник С. Г. Колесников, был тяжело ранен командир 25-й танковой бригады полковник И. О. Станиславский. Только 17 февраля части 29-го танкового корпуса вышли к реке Пассарге и овладели небольшим плацдармом. Наибольшего успеха добилась 28-я армия генерала Лучинского, в полосу которой был переброшен 1-й танковый корпус со всей оставшейся бронетехникой (38 танков в 89-й бригаде и 18 самоходок в двух самоходно-артиллерийских полках). Армия обходным маневром с севера и юга при содействии правофланговых частей 2-й гвардейской армии овладела крупным опорным пунктом и важным узлом дорог — городом Прейсиш-Эйлау.

В свою очередь, противник перегруппировкой сил и средств уплотнил боевые порядки и создал резервы пехоты, танков и артиллерии. Развитая система долговременных и полевых сооружений позволяла ему, скрытно совершая маневр, закрывать образовавшиеся бреши в обороне. Среднесуточный темп продвижения советских войск не превышал 1,5–2 километра. Преодолев один оборонительный рубеж, они наталкивались на следующий и вынуждены были заново готовить и осуществлять прорыв. Особенно упорное сопротивление враг оказал в районе города Мёльзак, крупного узла дорог на пути к Хейлигенбейлю, где наступала 3-я армия. Трое суток здесь продолжались ожесточенные бои. 17 февраля Мёльзак был взят. В крайне неблагоприятных условиях, исключавших применение авиации, дивизии Горбатова отбивали одну контратаку противника за другой.

На следующий день по дороге на командный пункт 3-й армии осколком снаряда был убит генерал армии И. Д. Черняховский. Премьер-министр Великобритании выразил Сталину личные соболезнования в связи с гибелью «блестящего и талантливого офицера». 21 февраля в командование войсками 3-го Белорусского фронта вступил маршал А. М. Василевский, оставивший ради полководческих лавров пост начальника Генерального штаба. При первой же встрече с новым командующим командарм-3 доложил, что «…упорство противника возрастает, что из-за нелетной погоды сведения наши о нем очень ограничены. Дивизии наши, мягко говоря, неполны: они насчитывают в среднем по 3300 едоков, но не более 300 человек боевого состава. Питание хорошее, продовольствие берем на месте. Но подвоз боеприпасов затруднен из-за удаленности фронтовых складов, а одним трофейным оружием удовлетворить потребности нельзя». Наступление было остановлено, 5-я танковая армия — выведена из боя, танков в ней оставалось 76 штук. За двенадцать дней общее продвижение советских войск составило от 10 до 30 километров. Противник продолжал удерживать прибрежную полосу размером 50 на 15–25 километров.

В то время как 3-й Белорусский фронт сражался с хейльсбергской группировкой, войска 1-го Прибалтийского фронта нового состава (43-я, 39-я, 11-я гвардейская, 3-я воздушная армии, 1-й танковый корпус) вели напряженные бои на Земландском полуострове и подступах к Кёнигсбергу. Генерал Баграмян задумал сначала очистить от противника полуостров, оставив в районе Кёнигсберга необходимое количество войск для прочной блокады. Суть его решения состояла в том, чтобы ударом смежных флангов 43-й и 39-й армий на Фишхаузен выйти к западному побережью полуострова, рассечь группировку противника надвое и уничтожить по частям.

«Лично мне, — соглашается генерал Галицкий, — такое расчленение задач фронта казалось естественным и правильным. Предварительный разгром группы «Земланд» представлялся, бесспорно, более легкой задачей, чем штурм Кёнигсберга. Полная изоляция последнего от центральной части фашистской Германии, несомненно, должна была сказаться на моральном состоянии его гарнизона и облегчить овладение крепостью. Кроме того, последовательное решение задач фронта давало время армиям, предназначенным для штурма Кёнигсберга, тщательно подготовить свои армейские операции. Высвободившиеся после разгрома земландской группировки значительные силы и боевую технику также можно было использовать для усиления этих армий».

Ставка утвердила этот план 17 февраля, начать операцию намечалось 20-го.

Однако сутками раньше немцы сами внезапно нанесли два встречных удара: с запада, из района Фишхаузена, — на Кёнигсберг силами 58-й и 95-й пехотных дивизий и с востока — из города — 5-й танковой, 1-й пехотной и 561-й народно-гренадерской дивизиями. В результате трехдневных боев им удалось оттеснить войска 39-й армии, захватить ключевую позицию Метгетен и пробить вдоль южного берега Земландского полуострова коридор шириной 7–9 километров с шоссе № 131 и действующей железной дорогой. Армия Людникова понесла значительные потери. Такой казус, объясняет Баграмян, случился «из-за явного превосходства врага в пехоте и артиллерии и особенно в танках». Немцы установили другие причины: «В этом районе находились соединения 39-й армии под командованием генерал-лейтенанта Людникова. В трофейных документах, добытых во время наступления, говорилось, что при проверке боеготовности были выявлены грубые нарушения. Дисциплина в войсках слаба, сержантский состав занимается пьянством и мародерством, транспортные средства загружены трофейным тряпьем. Согласно приказу от 10 февраля гражданские должны были немедленно отводиться в тыл за 20 километров от зоны боевых действий. У русского командования были, следовательно, свои проблемы и заботы».

Вот и не ждали.

Людникову вновь передали 1-й танковой корпус, точнее, его остатки, из которых был сформирован сводный отряд под Командованием генерал-майора Г. Н. Филиппова: 89-я танковая бригада (21 танк), 44-я мотострелковая бригада (583 активных штыка), 1514-й самоходно-артиллерийский полк (19 самоходов СУ-76); из артиллерии усиления имелось 15 минометов калибра 120 мм, 9 трехдюймовок и 7 «катюш». Отрад, совершив марш вокруг Кёнигсберга, вступил в бой вместе с частями 113-го стрелкового корпуса, затем танкистов в качестве «пожарной машины» передавили из дивизии в дивизию, но восстановить положение не удалось. Вечером 23 февраля сводный отряд был окружен и разгромлен немцами в Меденау. Не дождавшись помощи, потеряв все боевые машины и две трети личного состава, танкисты и мотострелки вынуждены были ночью прорываться обратно.

С целью согласования усилий всех войск, действовавших в Восточной Пруссии, и обеспечения единого руководства Ставка 25 февраля упразднила 1-й Прибалтийский фронт. На его основе была создана Земландская группа войск, вошедшая в состав 3-го Белорусского фронта. Баграмян становился заместителем Василевского.

С конца февраля и до середины марта в штабах и войсках фронта велась подготовка к новому наступлению. Маршал Василевский решил Земландскую операцию отложить до лучших времен и действовать последовательно. Первым делом следовало покончить с группировкой противника, прижатой к заливу Фришес-Хафф. Для чего предусматривалось двойным концентрическим ударом с востока и юго-востока в направлении на Хейлигенбейль расчленить хейльсбергскую группировку на части, изолировать их, а затем порознь уничтожить. Осуществление этого замысла возлагалось на 11-ю гвардейскую, 5-ю, 28-ю, 2-ю гвардейскую, 31, 3 и 48-ю армии. Последней была передана полоса 5-й гвардейской танковой армии, которая с 1 марта передислоцировалась на данцигское направление. Фронтовые средства усиления были распределены в основном между 5, 28 и 3-й армиями, готовившими наступление на направлении главного удара. Из имевшихся 582 боеспособных танков и самоходно-артиллерийских установок в полосах наступления этих армий было сосредоточено 513 единиц. Авиация Балтийского флота должна была срывать морские перевозки противника. А всего к операции планировалось привлечь 1124 бомбардировщика, 830 истребителей и 470 штурмовиков.

Ставка утвердила решение командующего фронтом, потребовав при этом завершить ликвидацию 4-й армии не позднее 22 марта, а еще через шесть дней начать разгром кёнигсбергской группировки.

Наступление в районе юго-западнее Кёнигсберга возобновилось 13 марта после 40-минутной артиллерийской подготовки. Непролазная грязь сильно затрудняла боевые действия соединений и передвижение техники вне дорог. Но, несмотря на упорное сопротивление врага, войска фронта прорвали его оборону на основных направлениях и настойчиво продвигались вперед. Туман и постоянные дожди затрудняли применение авиации. Лишь 18 марта, когда погода несколько прояснилась, 1-я и 3-я воздушные армии смогли активно поддерживать наступавших.

За шесть дней войска 3-го Белорусского фронта продвинулись на 15–20 километров, сократив вражеский плацдарм до 30 километров по фронту и от 7 до 10 километров в глубину. 36-й гвардейский корпус генерала П. К. Кошевого вышел на побережье залива Фришес-Хафф и овладел Бранденбургом.

25 марта войска 3-й и 31-й армий взяли Хейлигенбейль. Немцы оказались прижаты к морю на небольшом участке шириной в 13 километров и глубиной от 2 до 5 километров на полуострове Бальга. Остатки 4-й армии были окончательно ликвидированы 29 марта. Разбитые дивизии — около 70 тысяч человек, из которых почти 53 тысячи составляли раненые, бросив технику, снаряжение и тяжелое вооружение, на маломерных судах, понтонах и самодельных плотах переправились на косу Фришес-Нерунг, оттуда они были переброшены для усиления оперативной группы «Земланд». Среди спасшихся был капитан Рихард фон Вайцзекер, в будущем — президент Федеративной Республики Германии.

Командование группы армий «Север» было эвакуировано и в начале апреля расформировано за ненадобностью. Штаб 4-й армии с генералом Мюллером переместился в Пиллау и 2 апреля принял под свое командование войска «Земландского фронта» и Кёнигсберга.

С 10 февраля по 29 марта советские войска уничтожили 220 тысяч и пленили около 60 тысяч солдат и офицеров, захватили 650 танков и штурмовых орудий, до 5600 орудий и минометов, более 37 тысяч автомашин, 128 самолетов. Все южное побережье залива Фришес-Хафф, на много километров заваленное военным имуществом, ящиками и мешками с продовольствием, тысячами трупов людей и лошадей, контролировалось войсками 3-го Белорусского фронта.

Красная Армия, штурмуя Восточную Пруссию, теряла ежедневно в среднем 9,8 тысячи солдат и офицеров. Общие потери советских войск на конец марта составили 386 тысяч убитыми и ранеными.

Штурм продолжался…

В соответствии с общим стратегическим замыслом согласованные действия войск 1, 4 и 2-го Украинских фронтов должны были привести к полному освобождению Чехословакии.

Войскам 4-го Украинского фронта генерала армии И. Е. Петрова, с немалыми потерями пробившимся через Восточные Карпаты, предстояло теперь разгромить противостоящего противника, преодолеть Западные Карпаты и выйти в долину рек Висла, Одра до Моравска-Остравы.

Вообще-то эту задачу генерал Петров безуспешно пытался решить с осени 1944 года. Так, 14 ноября Ставка, недовольная «вялыми действиями» войск, даже обвинила командующего в стремлении «считаться только с интересами своего фронта, не заботясь о положении соседа и общих интересах», и потребовала активизировать наступление, бросив в бой все резервы. Одновременно С. К. Тимошенко, координировавший действия фронтов на Юго-Западном ТВД, получил указание «немедленно выехать к Петрову и заставить его выполнить задачу, поставленную директивой Ставки». Впрочем, это мало помогло. Весь фронт состоял из двух общевойсковых армий, а посылая в помощь Петрову цельного маршала, Ставка другой директивой изъяла у Петрова два стрелковых корпуса — четверть войск, что, конечно, было неравноценной заменой. Тем не менее, «пробиваясь через толщу Карпат», армии 4-го Украинского фронта форсировали реку Лаборец, заняли 26 ноября города Гуменне и Михаловце и удостоились московского салюта третьей категории.

29 ноября в состав фронта от соседа справа перешли 38-я армия генерал-полковника К. С. Москаленко (будущий маршал и заместитель министра обороны СССР) и 1-й Чехословацкий стрелковый корпус генерала Л. Свободы (будущий министр обороны и президент ЧССР). На следующий день Ставка поставила Петрову и Тимошенко задачу не позднее 12–15 декабря овладеть рубежом Зборов, Бардева, Прешев, Кошица, а правым крылом к началу января овладеть Краковом.

Условия для действий советских войск были крайне неблагоприятными. Западные Карпаты, состоящие из горных хребтов — Сланские и Словацкие Рудные горы, Высокие и Низкие Татры, Большая и Малая Фатра, тянувшиеся с севера на юг, преграждали путь в Моравию и Чехию с востока. По долинам и ущельям протекало множество горных рек и ручьев с обрывистыми берегами и непостоянным режимом воды. Дороги Прешов — Жилина — Оломоуц и Кошице — Банска-Быстрица — Тренчин петляют по глубоким ущельям с востока на запад. Остальные — труднодоступны. В общем, здесь шла горная война со всеми ее особенностями, которые еще более усугубились с приходом зимы. Горы сковывали маневр, вынуждая войска действовать разобщенно, по отдельным направлениям, часто без дорог. Горы значительно затрудняли применение артиллерии и авиации. Горно-лесистый характер местности, позволявший врагу тщательно маскироваться, не давал возможности полностью вскрыть систему его обороны и места расположения огневых средств.

Германское командование располагало значительными силами. На глубину до 300–350 километров заранее был оборудован ряд оборонительных рубежей, которые в случае необходимости могли быть заняты как выдвигаемыми из глубины резервами, так и отходящими войсками. Города и крупные населенные пункты, узлы дорог, господствующие высоты были подготовлены к круговой обороне. Танкоопасные направления густо минировались, прикрывались надолбами, эскарпами и противотанковыми рвами.

Декабрьское наступление заглохло, едва начавшись.

26 декабря Военный совет фронта с согласия Тимошенко доложил в Москву: «Наши войска после восемнадцатидневных напряженных лесных боев выдохлись. В данное время имеется настоятельная необходимость влить в части пополнение, укомплектовать материальной частью вооружения, конским составом».

К началу 1945 года войска 4-го Украинского фронта (38-я, 1-я гвардейская, 18-я общевойсковые, 8-я воздушная армии, 1-й Чехословацкий армейский корпус — 25 дивизий, 1 укрепрайон, 2 пехотные и 4 отдельные танковые бригады — всего 267 тысяч человек) занимали рубеж Ясло, восточный берег реки Ондава, Турна и готовились к проведению новой операции с прежними задачами.

38-я армия, взаимодействуя с 60-й армией 1-го Украинского фронта, согласно плану наносила главный удар в обход Карпат с севера, в общем направлении на Новы-Сонч, Бельско-Бяла и Краков. Для развития успеха в ее полосе планировалось использовать подвижную группу.

1-я гвардейская армия генерал-полковника А. А. Гречко (еще один будущий маршал и министр обороны СССР), прорвав вражескую оборону, должна была продвигаться на Люботин, Стара-Любовня. Армии придавался 1-й Чехословацкий корпус, по сути, представлявший собой дивизию: в состав его входили две пехотные и одна танковая бригады, общая численность —11,5 тысячи солдат и офицеров.

18-я армия генерал-лейтенанта А. И. Гастиловича (после войны особой карьеры не сделал, но зато начальником политотдела у него служил будущий маршал и Верховный Главнокомандующий ВС СССР Л. И. Брежнев) получила задачу наступать из района южнее Мокранце в направлении Смольник, овладеть городом Спишска-Нова-Вес, а частью сил обойти с запада Кошице. В дальнейшем двигаться на Попрад, Ружомберок, Жилину.

Особенностью предстоящих действий 4-го Украинского фронта являлось то, что главные его силы, наступавшие на краковском направлении, должны были взаимодействовать с войсками левого крыла 1-го Украинского фронта, а дивизии, действовавшие на кошицком направлении, — со 2-м Украинским фронтом. Это создавало для штаба Петрова дополнительные трудности в организации управления войсками. По замечанию Москаленко, «фронт, действуя в полосе между берлинским и венским направлениями, в то время не имел ярко выраженного самостоятельного операционного направления. Находившиеся перед фронтом Карпаты в условиях зимы представляли труднопреодолимое препятствие, и поэтому Ставка поручала ему обеспечивать действия то 2-го, то 1-го Украинских фронтов, то севернее, то южнее Карпат».

2-й Украинский фронт маршала Р. Я. Малиновского (40, 27, 53-я, 7-я гвардейская, 6-я гвардейская танковая, 5-я воздушная армии, 23-й танковый, 4-й и 6-й гвардейские кавалерийские корпуса, 4-я и 1-я румынские армии — 47 стрелковых и 8 кавалерийских дивизий, 2 укрепрайона, 2 танковых, 2 механизированных, 2 кавалерийских корпуса, 1 отдельная танковая и 1 самоходно-артиллерийская бригада — 385 тысяч человек) имел задачу основными силами выйти на рубежи рек Грон и Нитра, после чего наступать на Братиславу, Вену и Брно.

40-я армия генерал-лейтенанта Ф. Ф. Жмаченко и 4-я румынская армия генерала Н. Дэскэлеску должны были прорвать оборону противника юго-восточнее Плешивец и Рожнява и, развивая наступление в общем направлении на Добшину, способствовать 18-й армии в разгроме кошицкой группировки. Из района Лучинец в направлении Галич, Банска-Бистрица было приказано наступать 27-й армии генерал-полковника С. Г. Трофименко и 1-й румынской армии генерала В. Атанасиу. Удар на Зволен наносила 53-я армия генерал-лейтенанта И. М. Манагарова, а на Банска-Штьявницу — 1-я конно-механизированная группа генерал-лейтенанта И. А. Плиева. Таким образом, войскам Малиновского предстояло штурмовать Карпаты с юга. Левофланговые 7-я гвардейская и 6-я гвардейская танковая армии получили задачу нанести удар из района севернее Эстергома вдоль левого берега Дуная на Комарно.

С учетом румынских и чехословацких частей в 4-м и 2-м Украинских фронтах насчитывалось 652 тысячи солдат и офицеров, 9910 орудий и минометов, 453 танка и самоходно-артиллерийские установки, 1283 боевых самолета.

Противник имел здесь часть сил 17-й полевой армии, армейскую группу «Хайнрици», входившие в состав группы армий «А», 8-ю армию и часть сил 6-й армии группы «Юг». Эти войска насчитывали 550 тысяч человек, до 5000 орудий и минометов, 330 танков и самоходных установок, 680 самолетов.

Войска 2-го Украинского фронта перешли в наступление 6 января с рубежа реки Грон. 7-я гвардейская армия (25-й, 27-й гвардейские, 30-й стрелковые корпуса, 27-я гвардейская танковая бригада) генерал-полковника М. С. Шумилова и 6-я гвардейская танковая армия (5-й гвардейский танковый, 4-й и 9-й гвардейские механизированные корпуса) генерал-полковника А. Г. Кравченко прорвали оборону и через два дня подошли к Комарно, создав плацдарм севернее Дуная.

12 января возобновили наступление войска 40, 27 и 53-й армий, а также румынских 4-й и 1-й армий. К исходу четвертого дня им удалось вклиниться в расположение противника на глубину 18 километров и расширить участок прорыва до 40 километров. Чем выше советские войска поднимались в горы, тем тяжелее становилось наступавшим. Глубокий снег, гололед, частые снежные бураны и хорошо укрепленные узлы сопротивления противника на дорогах, в ущельях и на перевалах создавали огромные трудности. Нередко стрелковые части оставались без артиллерийской и авиационной поддержки. К 25 января армии Жмаченко и Трофименко овладели городами Рожнява, Ельшава, Лучинец и вели бои на подступах к Добшину. На зволенском направлении 53-я армия (24-й гвардейский, 49-й, 57-й стрелковые корпуса) и конно-механизированная группа почти не имели продвижения. Противник, опасаясь выхода советских войск в глубокий тыл всей группировке, действовавшей в районе Словацких Рудных гор, упорно оборонялся.

У генерала Кравченко в строю осталось 43 танка. 23–24 января командующий фронтом вывел в резерв КМГ, а 27 января — 6-ю гвардейскую танковую армию.

В конце января 40-я армия перевалила через главный хребет Словацких Рудных гор и частью сил совместно с действовавшими в этом районе партизанами освободила город Брезно. К 1 февраля войска правого крыла 2-го Украинского фронта достигли рубежа западнее Брезно, Кривань, Немце. Южнее, на плацдарме за Троном, закрепилась 7-я гвардейская армия.

Наступление 4-го Украинского фронта проводилось по «хитрому» графику, имевшему целью рассеять внимание немецкого командования и отвлечь силы противника от главного направления.

Первыми, одновременно с соседом слева, перешли к активным действиям войска 18-й армии (3-й горнострелковый, 17-й гвардейский, 95-й стрелковые корпуса, 159-й укрепрайон). Средняя численность дивизий в армии Гастиловича составляла 3,5–4,5 тысячи человек. На 6-километром участке прорыва удалось собрать 630 артиллерийских и минометных стволов, в основном калибра 76 и 82 мм, что понятно — шестидюймовые гаубицы в горы не потащишь. Другое дело, что и запасы снарядов были ограниченны, поэтому на артиллерийскую подготовку и первый день боя было выделено 0,7 боекомплекта артиллерийских и 3 залпа реактивных снарядов.

В 10 часов 12 января после 40-минутной артподготовки поднялась в атаку пехота 17-го гвардейского и 95-го стрелковых корпусов. Пяти стрелковым дивизиям предстояло прорвать оборону венгерских 2-й резервной и 16-й пехотной дивизий из состава 5-го армейского корпуса. Ввиду тяжелых условий местности и «отчаянного сопротивления», советские войска продвигались крайне медленно, отбивая частые контратаки противника. Так, населенный пункт Мокранце трижды переходил из рук в руки. На второй день операции немецкое командование выдвинуло из резерва 1-ю лыжноегерскую дивизию и перебросило из полосы 40-й армии боевую группу 4-й горнострелковой дивизии. Венгерские части были выведены в тыл, зато на передовой появилась 253-я пехотная дивизия. Ожесточенные бои на дальних подступах к Кошице без существенных успехов продолжались до 17 января.

Ударная группа фронта — 38-я армия (101,67, 52-й стрелковые корпуса) из района южнее Ясло перешла в наступление на краковском направлении утром 15 января. В намеченной полосе прорыва было сосредоточено 1443 орудия и 120-мм миномета, 134 танка и САУ, достигнута плотность 207, местами 250 стволов на километр фронта. Артподготовка длилась 105 минут и была эффективной, в том числе и потому, что впервые заранее была проведена геодезическая и топографическая подготовка стрельбы — в предыдущих операциях на это как-то «не хватало времени»!

В первый же день дивизии первого эшелона, поддерживаемые всей авиацией 8-й воздушной армии, проломили оборону 78-й и 320-й народно-гренадерских дивизий, с ходу форсировали реку Вислоку и захватили тыловой рубеж на западном берегу, который противник не успел занять. После преодоления водной преграды в бой была введена подвижная группа в составе 31-й и 42-й гвардейских танковых бригад, четырех стрелковых батальонов и двух полков артиллерии под водительством заместителя командарма генерал-лейтенанта Н. И. Кирюхина. К 21 часу группа овладела узлом дорог Вуйтова, выбросив передовые отряды к Горлице.

Оборона противника была прорвана на 16 километров по фронту и до 18 километров в глубину. Чтобы избавиться от малейшей угрозы своему правому флангу, Москаленко приказал командиру 101-го стрелкового корпуса генерал-лейтенанту А. Л. Бондареву частью сил «подвернуть» вправо, в полосу 1-го Украинского фронта, и захватить город Ясло. Что и было к утру надлежащим образом исполнено.

16 января, в связи с успешно развивавшимся наступлением войск 1-го Украинского фронта, создавшего угрозу окружения 17-й армии, германское командование начало отводить свои войска на запад. В последующие три дня 38-я армия, сбивая арьергарды противника, вела непрерывное преследование и 20 января овладела городом Новы-Сонч. Тем не менее правое крыло 4-го Украинского фронта безнадежно отставало от соседей, ввиду чего освобождение Кракова Ставка поручила маршалу Коневу.

Генерал Москаленко считал, что удары двух фронтов с самого начала следовало синхронизировать по времени:

«Сколь ни было стремительным наше наступление, мы все же никак не могли наверстать то время, которое потеряли, начав операцию лишь 15 января. В результате, как я и ожидал, мы еще только прошли около половины пути до Кракова, а войска левого фланга 59-й и правого фланга 60-й армий 1-го Украинского фронта, наступавшие с 12 января, уже завязали бои за этот город. Но дело было отнюдь не в том, какой из наших армий достанется честь освобождения Кракова. Речь идет о другом.

Войска противника, продолжавшие обороняться перед левым флангом 60-й армии и обойденные с обоих флангов наступлением частей последней, а также нашей армии, под угрозой окружения начали отходить на запад. Замкнуть же кольцо вокруг них нельзя было как раз из-за того, что наступление 60-й и 38-й армий началось неодновременно, с разрывом в три дня, в результате чего и глубина проникновения во вражескую оборону оказалась неодинаковой.

Группировка противника смогла уйти из «мешка», причем отступала она в полосу нашей армии…

В немалой степени притормаживало наше продвижение, особенно на левом фланге, то, что 1-я гвардейская армия по приказу командующего фронтом начала наступление еще на три дня позднее нас. Вообще, я до сих пор не вижу ясного смысла в определении сроков нанесения ударом войсками 4-го Украинского фронта».

Действительно, 1-я гвардейская армия (11-й, 107-й стрелковые, 1-й Чехословацкий корпуса) присоединилась к общему наступлению 18 января, уже после того, как противник начал отход с рубежа реки Ондава. За два дня армия продвинулась на 30–40 километров и 19 января освободила города Бардеёв и Прешев. Одновременно командующий 18-й армией южнее Кошице ввел в дело свой резерв (237-я стрелковая дивизия, 5-я гвардейская танковая бригада, 108-й самоходно-артиллерийский полк), а севернее — приказал наступать войскам 3-го горнострелкового корпуса и 159-го укрепрайона. 19 января Кошице — промышленный центр, крупный Узел коммуникаций и сильный опорный пункт — был очищен от противика.

Используя продвижение 38-й армии, генерал Петров произвел перегруппировку ряда соединений фронта с левого крыла на правое. В пользу генерала Москаленко, получившего задачу наступать на Бельско-Бяла, из 18-й армии были изъяты 95-й стрелковый корпус, 5-я гвардейская танковая бригада, два истребительно-противотанковых и два самоходно-артиллерийских полка. Из резерва фронта прибыла 15-я штурмовая инженерно-саперная бригада. Генералу Гречко был передан 3-й горнострелковый корпус, а полоса действий 1-й гвардейской армии была смещена в южные районы Польши — на Новы-Тарг, Живец. Генерал Гастилович, оставшийся с тремя стрелковыми дивизиями и укрепрайоном, 22 января получил в оперативное подчинение 1-й Чехословацкий корпус без танковой бригады, который должен был «непосредственно освобождать свою страну от гитлеровских оккупантов», а также приказ продолжать движение через высокогорные районы на Попрад и Ружомберок.

До конца января — пишет Москленко — наступление развивалось успешно: «Поскольку мы упреждали противника в занятии его оборонительных рубежей, то основной формой наших боевых действий, естественно, являлось преследование отступавших вражеских войск. Наступление вылилось в своего рода соревнование с врагом: кто быстрее достигнет того или иного рубежа в глубине обороны. И преследующие опережали отступающих.

В результате на всех шести рубежах вражеским войскам так и не удалось организовать оборону. Фашистское командование, пытаясь зацепиться хоть на одном из них, теперь уже не применяло своих обычных методов отвода войск с предыдущего рубежа: резкой активизации действий, усиления огня, контратак, оставления сильных арьергардов, что являлось для нас как бы сигналом о предстоящем отходе врага. В январской операции противник стремился отходить тихо, незаметно, при обычном режиме огня. И даже отказывался от неизменных подрывных работ накануне отхода с целью уничтожения мостов и других объектов. На этот раз их взрывали в самый последний момент.

Само собой разумеется, что усиленно устраивались танковые и артиллерийские засады, минировались и разрушались дороги. И все это делалось с целью выигрыша времени для организации обороны на следующих рубежах».

Тем не менее сопротивление противника неуклонно нарастало. В полосе 38-й армии сначала появились немецкие дивизии, отброшенные от Тарнова и Кракова на юг наступлением 1-го Украинского фронта, затем соединения, «выпущенные» Коневым из Силезии. Огневая мощь ударной группировки фронта в связи с удалением от баз снабжения, отставанием артиллерии и дивизионов бронепоездов значительно уменьшилась. С 26 по 29 января войска 38-й армии прошли с боями 35–40 километров (а всего — более 200) и уперлись в занятый немецкими войсками мощный оборонительный рубеж, проходивший по западному берегу реки Бяла: «Оборудован он был не совсем так, как предыдущие. Здесь на каждом погонном километре обороны было установлено до 25 железобетонных двухамбразурных пулеметных колпаков. Позади траншей находился противотанковый ров. Протяженность оборонительного рубежа по фронту достигала 25 километров. Расположенные на флангах противника города Дзедзице и Бельско-Бяла, а также находившийся в центре рубежа г. Чеховице гитлеровцы превратили в крупные опорные пункты, опоясанные укреплениями. Учитывая, что к тому же и местность была труднопроходимой, следовало ожидать излишних потерь при повторных попытках с ходу прорвать оборону врага». Чтобы подтянуть и сосредоточить силы для нового рывка, Москаленко попросил у командования фронта два дня передышки.

Южнее войска 1-й гвардейской армии 29 января вошли в Новы-Тарг.

18-я армия, преодолев основной массив Словацких Рудных гор, форсировала реку Горнад и 27 января заняла Спишска-Нова-Вес, а 28 января — Попрад.

Словаки встречали Красную Армию восторженно. С цветами, конечно, было сложновато, но вот вино в Карпатах, казалось, качали прямо из земли. Немецкие поселения были безлюдны, их жители, бросая скотину и имущество, бежали на запад.

31 января командующий фронтом уточнил задачи войскам: армия Москаленко должна была овладеть городом Бельско-Бяла и развить удар в направлении Моравска-Остравы; армия Гречко наступала на Живец и далее в направлении Цешина; армия Гастиловича долиной реки Ваг, протекающей между обледеневшими хребтами Низких и Высоких Татр, основными силами по-прежнему пробивалась на Ружомберок, Жилину. Слева 40-я и 4-я румынская армии 2-го Украинского фронта продолжали наступление в общем направлении наТренчин.

Пехота 38-й армии вновь пошла в атаку 1 февраля после 45-минутной артподготовки. Только 3 февраля была прорвана оборона противника на реке Вяла и захвачен опорный пункт Чеховице в центре позиции. К 7 февраля плацдарм на западном берегу удалось расширить до 20 километров по фронту и 8 километров в глубину, 8 февраля немцев выбили из Дзедице. Подвижная группа армии обошла Бельско-Бяла с запада, перерезав коммуникации гарнизона, но контрударами противника сама была отрезана в районе Ясеницы. Четверо суток дрались в окружении 211-я стрелковая дивизия, полк 340-й дивизии, 42-я гвардейская танковая бригада и 1666-й самоходный артполк. Ожесточенность боев нарастала: «Враг сосредоточивал против плацдарма все более крупные силы, и количество контратак возрастало. 3 февраля их было 11,4 февраля —12,5 февраля — 16… Контратаки стали почти непрерывными. С 1 по 12 февраля их было свыше 200, в том числе 8 февраля — 43, на следующий день — 46…

В населенных пунктах бои шли чуть ли не за каждый дом».

Перед фронтом армии, кроме 359-й пехотной, 78, 544, 545-й народно-гренадерских дивизий, появились части 20-й танковой дивизии и 18-й танко-гренадерской дивизии СС «Хорст Вессель». Генерал Москаленко получил из резерва фронта 95-й стрелковый корпус и 12 февраля взял-таки Бельско-Бялу. Подвижная группа была деблокирована с помощью подтянувшихся с востока соединений 1-й гвардейской армии. Одновременно правофланговый 101-й стрелковый корпус ударом через Забжег прорвался к Висле, форсировал ее, овладел крупным населенным пунктом Струмень и установил локтевую связь с 60-й армией 1-го Украинского фронта.

Два стрелковых корпуса 18-й армии, сражаясь с 320-й народно-гренадерской дивизией и боевой группой 3-й горнострелковой дивизии на ружомберокском направлении, за двенадцать дней февраля продвинулись на запад от 4 до 10 километров, освободив Важец и Липтовски-Градок. Однако восточнее городка Липтовски-Свети-Микулаш внезапно обнаружились глубоко эшелонированные, укрытые снегом позиции, перегородившие узкую долину Вага и занятые частями 320-й немецкой дивизии. Атаковать их можно было только в лоб. «Братья по оружию», не ожидая особого сопротивления, так и поступили. И были неприятно удивлены. Генерал Свобода пишет:

«В начале февраля 1945 года мы натолкнулись на такое упорное сопротивление противника, какого корпус не встречал от самой реки Ондавы. Перед нами были уже не те слабые силы, которые прикрывали отход своих войск, а полнокровные части Вермахта, обороняющиеся на заблаговременно подготовленных рубежах на подступах к Липтовскому Микулашу. Оборона противника опиралась здесь на горные массивы, система артиллерийского, минометного и пулеметного огня была построена с учетом характера местности и сочеталась с системой заграждений. Наблюдательные пункты врага располагались на командных высотах, откуда хорошо просматривались позиции частей нашего корпуса.

3 февраля мы предприняли первую попытку овладеть Липтовским Микулашем, но успеха не имели. 5 февраля попытку повторили — и вновь безуспешно; 12 февраля — то же самое; 13 февраля, после длительной артиллерийской подготовки, в ходе которой по врагу было выпущено 11 333 снаряда и мины, части корпуса снова предприняли наступление, однако безрезультатно… на каждую нашу атаку противник отвечал бешеными контратаками и массированным артиллерийским и минометным огнем».

Святой Микулаш в этот раз был на немецкой стороне, которая добросовестно выполнила свой «урок». Недаром этот дедушка дружит и с ангелом, и с чертом. Хорошо запомнил те дни и начальник артиллерии чехословацкого корпуса Альфред Рессел:

«13 февраля батальоны двинулись на свои исходные позиции в три часа ночи. Настроение было подавленным. Шли в полной темноте, по глубокому снегу. Около девяти часов утра после мощной артиллерийской подготовки чехословацкие и советские части вновь пошли в атаку. И на этот раз, как только пехота поднялась с земли и пошла вперед, противник открыл по ней массированный огонь из артиллерии и минометов, сопровождаемый огнем пехотного оружия. Особенно губительно действовал фланговый огонь фашистских тяжелых пулеметов и большого числа снайперов, расположенных на господствующих южных скатах Липтовских гор. Там же размещались выгодные НП противника с дальним обзором всего поля боя в долине Вага. Неудивительно, что пехотинцам не удалось продвинуться дальше 600 метров от исходного рубежа.

Во время атаки во второй половине дня пехота опять не сумела воспользоваться сильной поддержкой артиллерии. Батальоны почти приросли к месту. Они залегли на голой равнине, где нельзя было укрыться, а замерзшая земля не позволяла окопаться. Вражеская артиллерия без устали била по беспомощным пехотинцам, кое-где охваченные паникой люди пытались спастись бегством. Ни приказы командира бригады, ни высланные вперед офицеры связи командира корпуса не оказались в силах сдвинуть пехоту. Ожесточенный огонь противника и чувство страха приковали пехотинцев к земле. Советский 17-й гвардейский корпус, действовавший на южном фланге фронта, тоже не сумел добиться успеха. У нас было в том бою 600 убитых и раненых. Оценив ситуацию, генерал Свобода распорядился отвести пехоту назад, в исходное положение…

Четыре попытки прорвать вражескую оборону окончились неудачей. Корпус по-прежнему топтался на том месте, где остановился две недели назад. Потери росли. Тяжелые бои, лишения, неудачные попытки прорвать оборону грозили надломить боевой дух бойцов, особенно малоопытных новобранцев, которых в бригадах насчитывалось до 50 процентов. У некоторых бойцов нервы не выдерживали, и они искали избавления в смерти. Все это тревожило командование.

Причин неудач было много. Прежде всего плохое знание противника, у которого были превосходно выбранные оборонительные рубежи, построенные в принудительном порядке местным населением. На обоих флангах находились отличные наблюдательные пункты, где обосновались фанатично преданные Гитлеру и фашизму наблюдатели. Противник хорошо замаскировался, передвижение в его стане было сведено строго до минимума. Наши НП не позволяли вести хорошее наблюдение за противником. Были у нас и многие другие недостатки. Атака с ходу таких позиций не могла привести к успеху. Ничего не дали и повторные атаки. Если бы провести хорошую разведку, она бы показала, что на всестороннюю подготовку наступления не следовало жалеть времени.

Над Жиаром, над Смречанами, в окрестностях Виталишовце царила гнетущая атмосфера гибели».

С разрешения командующего фронтом генерал Гастилович 13 февраля прекратил бесплодные атаки. Во время передышки в составе Чехословацкого корпуса, за счет мобилизации местного населения и солдат бывшей словацкой армии, была сформирована и выдвинута к передовой 4-я пехотная бригада. Однако о противнике и его обороне ничего толком выяснить так и не смогли:

«Корпус никак не мог взять пленного, пусть даже малозначащего, лишь бы он принес какую-нибудь пользу. Каждую ночь на различных участках фронта высылались дозоры, устраивались засады и предпринимались вылазки, но все оказывалось без толку: фашисты в плен не попадались. Напрасно погибали отважные дуклинские и другие разведчики под огнем врага, когда они ночь за ночью шли к окопам противника: «языка» взять не удавалось. Всего с 19 по 28 февраля с этой целью было осуществлено 37 вылазок разведчиков, и лишь одна, последняя, увенчалась успехом. Почти 100 попыток взять пленного было предпринято в феврале. Мы потеряли своих людей, но результатов — никаких… Несмотря на самоотверженные усилия разведчиков, результаты боевой разведки оставались неудовлетворительными. Плохое знание оборонительной системы противника и его боевого порядка оказалось слабым местом корпуса, особенно при выборе целей для подавления фашистской обороны».

Начиная с 3 марта, чехословацкие части и 24-я стрелковая дивизия генерал-майора Ф. А. Прохорова на протяжении девяти суток бились за Липтовски Микулаш и ключевые высоты. И, уплатив дорогую цену, ворвались в город и очистили его от врага, и под воздействием многочисленных «безрассудных контратак» вынуждены были его оставить.

В середине февраля 4-й Украинский фронт был остановлен противником на рубеже Струмень, Живец, Яблонка, Липтовски-Свети-Микулаш и перешел к обороне. Согласно докладу генерала Петрова: «Войска фронта сохранили боевой подъем, но в результате тридцатидневных боев дивизии истощились и уменьшились в личном составе, тем самым сильно снизили свои наступательные способности. В 38 А дивизии имеют состав от 2800 до 3100 человек, не более, в 1 гв. и 18 А — от 3300 до 4000 человек».

Войска правого крыла 2-го Украинского фронта до середины марта вели бои на двух направлениях: Зволен, Банска-Бистрица и на Банска-Штьявницу. За месяц боев их продвижение не превысило 14–20 километров. В период с 17 по 24 февраля немцы танковым ударом сбросили 7-ю гвардейскую армию с плацдарма на правом берегу реки Грон. Вместо победных салютов и благодарностей от Верховного маршал Малиновский и генерал Шумилов в директиве Ставки № 11036 удостоились высочайшего выговора за неудовлетворительную организацию боевых действий:

«За последнее время на некоторых фронтах имели место случаи беспечности и ротозейства, пользуясь которыми противнику удавалось наносить нам внезапные и чувствительные удары. В результате этих ударов наши войска вынуждались к отходу. Отход в этих случаях происходил неорганизованно, войска несли большие потери в живой силе и особенно в материальной части. Так, например:

1. 7-я гв. армия 2-го Украинского фронта, оборонявшаяся восточнее Комарно, будучи атакованной противником, не сумела отбить его наступление, несмотря на достаточное количество сил и средств, оставила занимавшийся ею оперативно важный плацдарм (на западном берегу р. Грон), потеряв при этом личного состава — 8194 человек, орудий разных калибров — 459 (из них 76-мм и выше —374), танков и САУ— 54…

Ставка Верховного Главнокомандования считает, что указанные случаи могли иметь место только в результате преступной беспечности, плохой организации обороны, отсутствия разведки и контроля со стороны вышестоящих командиров и их штабов за положениями и действиями войск».

Итогом январско-февральского наступления 4-го и 2-го Украинских фронтов явилось освобождение большей части территории Словакии и южных районов Польши. Пройдя с боями свыше 170–230 километров, войска 4-го Украинского фронта преодолели большую часть Западных Карпат и вышли в районы верхнего течения Вислы. Противник потерял свыше 137 тысяч человек пленными, около 2300 орудий и минометов, 320 танков и штурмовых орудий. Были созданы условия для дальнейшего наступления с целью овладения Моравска-Остравским промышленным комплексом.

Два советских фронта к 18 февраля «уменьшились в численном составе» на 80 тысяч человек убитыми и ранеными, две румынские армии — на 12 тысяч, Чехословацкий корпус потерял 970 человек. Безвозвратно было утрачено 359 танков и САУ, 753 орудия и миномета, 94 боевых самолета.

Еще 13 февраля генерал Петров направил в Москву план новой операции, конечной целью которой ставилось освобождение Праги.