Глава 6. Реинкарнационное христианство?

Условия нашей жизни в долинах времени почти неизбежно приводят к тому, что мы рассматриваем физический мир как “реальный”. Они учат нас отождествлять себя с нашим физическим Я и, следовательно, подвергать сомнению существование за могильной чертой. В течение последних двухсот лет это сомнение повсеместно было усилено философией, поддерживаемой наукой, но явно пошедшей дальше нее, поскольку она утверждает, что физический мир — единственно существующий или, по крайней мере, контролирующий все сущее.

В последние столетия единственным общественным институтом на Западе, сохранившим видение нефизической духовной вселенной, была религия: христианство, иудаизм и ислам. В то время как метафизический натурализм все глубже проникал в западную культуру, они одни продолжали учить нас, что, когда тело перестает существовать, нужно ждать неожиданностей. Только они сохранили взгляд на человеческую жизнь как на нечто большее, чем физическое существование, и не ограничивали ее роль во Вселенной цепью превратностей судьбы. К сожалению, их мировоззрение не настолько широко, чтобы вместить в себя реинкарнацию. Вместо возрождения западные религии учат, что хотя мы и бессмертны, но лишь несколько десятков лет из этого вечного существования живем на Земле. Как бы то ни было, но настоящие жизни — эти, и то, как мы проведем вечность, всецело зависит от нашего поведения здесь и сейчас. Однако не все верующие на Западе разделяют такой подход. Есть побочные течения, которые находят реинкарнацию самым подходящим для себя взглядом на жизнь. Это хасидизм внутри иудаизма, суфизм внутри ислама и гностические секты внутри христианства. Тем не менее, в основном западная религиозная мысль поддерживает философию одного жизненного отрезка.

Неудивительно, что многие люди, воспитанные в западной религиозной традиции, настороженно относятся к реинкарнации. Обнаружив, что светские исследования убедительно свидетельствуют в ее пользу, они с беспокойством воспринимают необходимость приведения своих верований в соответствие с новыми открытиями. Я наблюдал метания многих моих студентов, прошедших через это суровое испытание. Чем глубже были их религиозные корни, тем больший дискомфорт они испытывали. Многие предполагают, что реинкарнация — это восточная концепция и, следовательно, неизбежно противоречит западной теологии. Иногда у них появляется неприятное ощущение, что, просто рассматривая свидетельства возрождения, они предают свою веру и, возможно, рискуют своим спасением, хотя как студенты не могут не чувствовать потребность изучать любые гипотезы, возникающие на основе свидетельств. Ирония заключается в том, что чаще всего и сильнее всех страдают те, кто сочетает изрядные интеллектуальные способности с естественной духовной приверженностью идеям той веры, в которой они родились и воспитывались.

Вопросы, возникающие в аудитории, повторялись из семестра в семестр: доказывают ли свидетельства реинкарнации, что истинными являются восточные религии, а западные — ложны? Буду ли я вынужден под давлением этих свидетельств выбирать между западной и восточной интерпретациями жизни? Предаю ли я свою веру, допуская существование реинкарнации?' Совместима ли реинкарнация с христианством? Что представляло бы собой христианство, если бы включило в свою концепцию реинкарнацию?

Хотя в моей группе были представители всех трех западных религий, большинство студентов все же воспитывались в христианских традициях. Следовательно, чаще всего обсуждалось христианство. Поскольку многие читатели данной книги являются приверженцами христианской веры, эта глава посвящена проблеме “христианство и реинкарнация” и рассматривает возможности, которые открывает реинкарнация для этой религии. Я считаю себя более компетентным в этих вопросах, хотя изучал не только христианство, но и иудаизм, неплохо знаю ислам. Однако по своему воспитанию и образованию я все же лучше всего знаком с христианской теологией и христианскими чувствами.

Позвольте мне вначале заявить: я верю, что реинкарнация вполне совместима с христианской верой и что христианство может включать в себя реинкарнацию без всякой угрозы утратить свои отличительные признаки. Более того, я не сомневаюсь, что это только укрепит и усилит христианскую мысль.

На мой взгляд, реинкарнация представляет собой важное недостающее звено в западной теологии. Несмотря на вековые теологические дискуссии, проблема страдания, по сути, на Западе так и осталась неразрешенной. Теологи никогда не могли удовлетворительно объяснить, ни зачем существует страдание в созданной милосердным Богом Вселенной, ни почему оно так неравномерно распределено. С другой стороны, несправедливость жизни продолжает подтачивать нас изнутри и подрывать доверие к христианскому видению мира. Хотя, полагаю, эти проблемы возникают в первую очередь от приверженности философии “одноразовости жизни”. Когда христиански теологи приняли точку зрения, что не существует исторического прецедента нашей настоящей жизни, они отбросили причинные связи, придающие жизни многозначительность. В результате они оказались не в состоянии понять смысл страданий в пределах единственного жизненного цикла, и у них не оставалось другого выхода, кроме как возложить бремя этой непостижимости на плечи Бога, где оно покоится до сих пор.

Не правда ли, какая горькая ирония: христианство учит, что Бог — это любящее, великодушное и заслуживающее безграничного доверия существо. И все же именно Он отбирает у нас ключ, помогающий осознать эту любовь. Мы искренне хотим доверять иудео-христианскому Богу, но нам очень трудно избавиться от скребущего душу сомнения. Как может бесконечно любящее и могущественное существо причинять человечеству боль, обрекая многих на мучения? И не имеет никакого значения, избавлен ли от трагедии лично я, — даже если одна человеческая жизнь испорчена, такому Богу нельзя полностью доверять.

Если мы проживаем только одну жизнь, как можно назвать Бога, создавшего такие чудовищные условия, справедливым? Аргумент, что наши судьбы отражают предвидения Бога и, следовательно, оправданы, совершенно неубедителен, поскольку приводит к безнадежно замкнутому кругу. Наши выборы отражают личность, которую — в схеме одной жизни — Бог создал из “ничего” и за которую ответственен именно Он. Не слишком убеждают и утверждения, что все мы заслужили проклятие за некий первородный грех. Тогда почему не все искупают его? Если Бог защищает и спасает от рока только некоторых, где же его справедливость, не говоря уже о сострадании? Наши чувства оскорблены такой несправедливостью, — так неужели Бог менее чувствителен?

Пока мы ограничиваем себя рамками мировоззрения одной жизни, иудео-христианский Бог остается для нас загадкой. Бремя непостижимости Бога настолько тяжело, что грозит расколоть всю теологическую иудео-христианскую доктрину. Возможно, по этой причине, несмотря на отсутствие официального одобрения, 24 % протестантов и 25 % католиков, опрошенных в Америке в 1981 году, уже приняли идею реинкарнации[121].

Мои студенты-христиане, выступавшие против реинкарнации, знали, что исторически христианство отвергало эту идею, но только немногие знали, когда и почему это произошло. Однако большинство считали, что события прошлого не могут помешать им вернуться к этой теме. Когда же они столкнулись с многочисленными свидетельствами в поддержку реинкарнации, то ключевой проблемой для них стали не исторические прецеденты, а вопрос, совместима ли реинкарнация с главными догматами христианской веры. Не вступает ли она в противоречие с чем-то важным, не ослабляет ли чего-то существенного, укрепляет ли христианское восприятие того, что есть конечная истина и жизненные ценности?

Ответ на эти вопросы во многом зависит от того, что мы считаем главными христианскими принципами. Любая религия содержит набор основных принципов и менее важных. История периодически перетасовывает последние без вреда для сердцевины. Будут ли когда-нибудь посвящать женщин в сан католического священника? Воссоединятся ли протестантские вероисповедания?

И тут опять встает вопрос об основных принципах христианства. Какие из них отражают вечные истины, а какие — лишь преходящие культурные ценности? Любая религия, которая существует настолько долго, что переросла культуру места своего рождения, должна задать себе этот вопрос. Чем дольше она живет и чем более разнообразной становится ее история, тем чаще она должна отделять то, что для нее по-настоящему существенно, от того, что можно изменить без всякого ущерба.

Я верю, что реинкарнация совместима с основами христианства, хотя эта уверенность появилась не сразу. Когда я впервые убедился, что реинкарнация — факт жизни, мне казалось, что если объединить две концепции, то христианству придется радикально пересмотреть свои основные доктрины. Сегодня мне кажется, что эта ревизия должна быть намного скромнее. Несомненно, подобное изменение связано с тем, что теперь я иначе оцениваю основы христианской веры, а также с моим интересом к более глубоким темам, просматривающимся в христианской символике. Концепция реинкарнации неизмеримо расширила понимание того, как действует жизнь и почему она действует именно таким образом. Благодаря этому я начал распознавать и в христианских источниках архетипические темы поисков душой Бога на протяжении многих жизней. За теологическими деталями слышалось эхо истории душ, потерявших свое Богосознание и постепенно затерявшихся в физическом существовании, рассказа о причинах, приведших к этому, космических и личных инициативах, необходимых для изменения этих условий.

Я уверен: необходима незначительная корректировка христианских доктрин, чтобы они смогли включить в себя реинкарнацию. Подавляющая часть христианского учения может остаться неизменной, нужно только освободить нишу для концепции Сверхдуши. Тем не менее, даже небольшая перестройка, полагаю, приведет к значительному переосмыслению христианской теологии. Внимание, которое в западном мире уделяется реинкарнации, — результат того, что окрепли связи между Востоком и Западом, и это сближение имеет огромное социальное и теологическое значение для обоих полушарий. Помимо всего прочего, реинкарнация радикально расширяет понимание того, что христианство называет спасением. Логика возрождения побуждает нас взглянуть на мировые религии как на часть коллективного предприятия, как на сотрудников, а не соперников в истории. Это представляется поворотным моментом для тех христиан, которые еще не привыкли мыслить такими категориями.

В этой главе я рассматриваю как минимальные, так и максимальные возможности, открывающиеся сегодня перед христианством, и тут возникают два вопроса. Во-первых, какие минимальные изменения нужно претерпеть христианству, чтобы в него можно было включить реинкарнацию? Во-вторых, если мы откроемся концепции реинкарнации, как это повлияет на переоценку места христианства среди других религий? Но сначала мне хотелось бы упомянуть о двух подходах к теме “Реинкарнация и христианство”, которые поразили меня своей непродуктивностью.

Среди многих заявлений о месте реинкарнации в христианской теологии особенно два поразили меня своей тупиковостью. Первое: Иисус Христос сам учит реинкарнации. Второе, диаметрально противоположное: раз в Новом Завете не говорится о реинкарнации, значит, она не присуща христианской теологии. Думаю, ни одно из них не является убедительным.

Начнем с первого: в Новом Завете много отрывков, наводящих на размышления, что некоторые ученики Христа, а возможно, и сам Христос принимали реинкарнацию. Я не нахожу эти интерпретации убедительными, но вопросы, поднимаемые ими, слишком сложны, чтобы разрешить их здесь. (Я рассмотрю эти отрывки и поднимаемые ими вопросы в Приложении).

Второе заявление заключается в том, что реинкарнация не включена в Новый Завет. Но дальше выдвигается предположение, что в Новом Завете отражено не все, чему на самом деле учил Христос. Иисус обращался к различным слушателям, и в Новом Завете отражено учение, записанное какими-то одними слушателями, тогда как реинкарнация была частью учения, обращенного к другим.

Эта древняя идея о двух учениях обрела новую жизнь, когда в 1945 году в Наг-Хаммади были обнаружены 52 манускрипта. Некоторые их них были составлены не позже самого Нового Завета. Эти тексты описывали верования очень древней христианской секты, носящей название христиан-гностиков, считавших себя хранителями учения, идущего, как они утверждали, от самого Иисуса. Это учение включало в себя реинкарнацию, а также некоторые другие идеи, никогда не рассматривавшиеся ортодоксальным направлением, установленным соборами в первые шесть веков христианской веры. (Поднимаемые в текстах Наг-Хаммади вопросы опять же слишком специальны и рассматриваются мною в Приложении.)

В целом меня не убеждают попытки разместить реинкарнацию в учении Иисуса: не впечатляют ни тщательно подобранные отрывки Нового Завета, ни гностические материалы. Возможно, ученые однажды перепишут историю этого периода, но сейчас я придерживаюсь мнения, что реинкарнация не была частью настоящего учения Иисуса. Однако это не означает, что учение направлено против реинкарнации. Иисус Нового Завета никогда не осуждал реинкарнацию.

В Евангелии от Иоанна, например, рассказывается, что ученики однажды спросили Иисуса, встретившегося с человеком, слепым от рождения: “Равви, кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?”. Была ли в этом вопросе мысль, что если человек слеп от рождения, то, должно быть, он согрешил в своих предыдущих жизнях? Трудно восстановить ход мыслей людей, отделенных от нас тысячелетиями. В любом случае Иисус не раскритиковал возможные намеки на предполагаемую реинкарнацию, которые кто-то пытается разглядеть в вопросе. Иисус ответил, что человек рожден слепым, “чтобы на нем явились дела Божий” (От Иоанна 9:2–3); это означает, что Иисус может вернуть слепому зрение. Ни Иисус в Евангелии, ни апостол Павел во множестве своих посланий никогда ничего не говорили против реинкарнации. Правда, они и не развенчивали расхожее мнение, что мы живем на Земле лишь однажды, но самое верное заключение, к которому мы можем прийти, наверное, следующее: они просто нигде не касались вопроса, сколько раз живут люди на Земле. Это один из пробелов, которые христианским теологам еще предстоит заполнить[122].

Новый Завет нельзя назвать антиреинкарнационным. Это утверждение не может опровергнуть и часто цитируемый противниками реинкарнации отрывок из Послания к Евреям. В нем говорится: “И как человекам положено однажды умереть, а потом суд…” (К Евреям 9:27). (Предположение, что Послание к Евреям было написано Павлом, сегодня оспаривается учеными, утверждающими, что оно было написано позже неизвестным автором.) Однако если рассматривать эту фразу в контексте всего Послания, становится ясно, что автор не намеревался выступать третейским судьей по поводу двух альтернативных теорий “послежизни”. Его больше заботило, чтобы новый христианский завет главенствовал над Ветхим израильским заветом, принятым в храмах. Таким образом, он сравнивает распятие Христа на кресте, жертву, которую он принес, и сделал это единожды, с жертвами, совершаемыми жрецами храма, которые повторяются много раз и не требуют от жрецов пролития собственной крови. В этом контексте он говорит:

“Он же (Христос) однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею. И как человекам положено однажды умереть, а потом суд, так и Христос, однажды принесши Себя в жертву, чтобы подъять грехи многих, во второй раз явится не для очищения греха, а для ожидающих Его во спасение” (К Евреям, 9:26–28).

Автор Послания к Евреям выступает не против реинкарнации, а против храмового иудаизма, В этом контексте он как бы вскользь упоминает общепринятую веру в то, что человек умирает лишь однажды. Конечно, он не придерживался реинкарнационного мировоззрения, но его слова нельзя трактовать и как спор со сторонниками реинкарнации. Здесь нет ни слова о том, что реинкарнация не совместима с христианским учением. Его внимание сконцентрировано совершенно на другом.

Это подводит нас к вопросу: должны ли христиане быть привязаны к любому верованию, упомянутому в Новом Завете, даже если оно не относится к главным евангелическим проповедям? Поскольку наши знания с библейских времен неизмеримо возросли, нам неоднократно приходилось отделять зерна от плевел. Вот и сейчас мы должны отделить основные принципы Нового Завета, составляющие ядро христианского мировоззрения, от тех, которые к моменту появления Евангелия были просто частью культурного фона.

Простите мне эту вольность, но если мы хотим поиграть в литературно-интерпретационную игру, то у сторонников реинкарнации есть козырь. Дело в том, что взятая отдельно, вне контекста, приведенная выше строка из Послания к Евреям не исключает реинкарнационного прочтения. Конечно, личность, какой я являюсь сейчас, однажды умрет, и за этим последует суд, но это не значит, что за этой жизнью не последует другая, а после нее не будет нового суда.

Истина в том, что Новый Завет не свидетельствует ни в пользу реинкарнации, ни против нее. Он просто молчит по этому поводу.

Даже если реинкарнация не упоминается в Новом Завете, это еще не означает, что она не должна или не может быть частью христианского учения. Это подводит нас ко второму заявлению: если концепции реинкарнации нет в Новом Завете, следовательно, она не относится к христианству. Любая религия, возникшая вокруг учения той или иной исторической личности, должна проявлять себя как живая реальность, продолжающая интеллектуально расти после того, как ее основатель сошел со сцены. Она должна, помимо первоначального воодушевления, найти и другие пути распространения, продолжая поддерживать это воодушевление. Христианство всегда признавало эту необходимость в доктрине Святого Духа. Хотя Христос исторически больше не представлен на Земле, связь церкви с Богом сохраняется через Святой Дух. Именно эта связь позволяет церкви углублять и распространять свое учение, даже когда она сталкивается с обстоятельствами, первоначально не являвшимися частью того исторического контекста, в котором она возникла. Если приходится рассматривать вопросы, которые не обсуждаются Евангелием или на которые там нет ответа, религия ссылается именно на Дух.

Библия является отправной точкой и центром равновесия христианства, но она никогда не определяла границы христианского мышления и не должна этого делать. Со временем христианство приняло многие идеи, которые изначально не были частью этого учения, например, идею Троицы, критерии священной войны и двойственную природу Христа[123].

Католические доктрины, имеющие отношение к Деве Марии — как непорочное зачатие, так и Успение, — выходят за рамки Библии. Принимая это во внимание, мы можем заключить, что даже если концепция реинкарнации не была частью Нового Завета, она вполне могла быть частью христианской теологии.

Нет сомнения, что если бы сегодня христианство признало реинкарнацию как дополнение к традиционной вере, оно легко могло бы “нанизать” ее на стержень своего прошлого. Для этого, конечно, пришлось бы смазать некоторые заржавевшие стыки, но такой стержень будет служить лучше прежнего. Христианство всегда оставляло за собой право пересматривать прошлые решения, и отрицать — это значит грешить против правды. Оно изменяло свое мнение прежде и, несомненно, будет изменять и в будущем. Например, в конце XIX века не было сомнений, что римский католицизм ни в какой форме не примет эволюционную теорию, так как она не совместима с доктриной Творения. Сегодня он изменил свое мнение, признав, что и эволюция, и Творение имеют право на существование.

Многие христиане не хотят ждать, пока церковные иерархи примирятся с реинкарнацией. Даже если христианские церкви решат принять концепцию реинкарнации, этот процесс может растянуться на века. Мои студенты, например, берут инициативу в свои руки, лично оценивают свидетельства и рассматривают варианты, не дожидаясь клерикального руководства. В конце концов, все дискуссии на темы: “Мог ли Иисус учить реинкарнации?” или “Мудро ли поступали Отцы Церкви, отрицая в VI веке реинкарнацию?”, как бы ни были они увлекательны для историков древности, к моим студентам не имеют прямого отношения. К тому же им очень сложно ответить на подобные вопросы, так как то христианство, которое они знали, проповедовало философию одной жизни. Их больше интересует, могут ли они изменить этот частный пункт без демонтажа всех христианских основ, что вновь подводит нас к вопросу о сути христианского учения.

Чтобы совместить христианское учение с концепцией реинкарнации, нужно изменить догмат, который ограничивает душу одним циклом жизни на Земле. Мы должны предоставить душе свободу много раз странствовать от Земли к Земле, то удаляясь от Бога, то возвращаясь к нему. Все остальное можно оставить без изменения, но даже если изменить какие-то детали или контекст, это не подорвет фундаментальных принципов, которые христианство считает для своей веры основными. В нем исторически существует широкий диапазон приемлемых толкований христианской доктрины. Реинкарнационная теология явно отдает предпочтение одной из версий, но вполне укладывается в рамки этой доктрины.

Давайте посмотрим, как много в христианстве остается нетронутым при условии, что оно принимает реинкарнацию. Я предлагаю то, что вы прочитаете ниже, не как итог, но как личный список, который, возможно, поможет провести обсуждение этого вопроса среди тех, кто, как и я, задумывался над ним.

Бог — начало и конец всего. Бог — источник, сущность и конечная цель всей жизни. Бог — целое, включающее в себя все части. Бог — над всеми концепциями, за пределами всех слов и мыслей, но мы уверенно заявляем, что природа Бога — любовь.

Наш мир — результат творения. Физическая Вселенная окружена большой духовной вселенной (вселенными), поддерживается ею и происходит от нее. Эта духовная вселенная в свою очередь сотворена Первичной Реальностью, Богом. Детали этого процесса по большому счету невосстановимы. Предпочтение отдается теории эманационного творения. Библейскую же картину сотворения мира можно рассматривать как упрощенное поэтическое изображение этого основного метафизического положения.

Бог — наша сущность. Мы — проявление Бога во времени и пространстве. Мы относимся к Богу, как солнечные лучи к солнцу: так же неразличимы и едины. Хотя онтологически мы с Богом — одно, психологически мы имеем тенденцию игнорировать эту связь. Вера, что Вселенная — часть Бога или находится в Боге — это не пантеизм, но панентеизм, то есть все — в Боге. Бог — это реальность, которая включает в себя физическую Вселенную, но гораздо больше ее[124].

Наша жизнь вечна. Тела умирают, но сознание не умирает никогда. Поскольку нам присуща божественность, у нас просто нет другого выбора.

Земля — не наш дом. Мы духовные существа, чей природный дом — духовная вселенная. В настоящий момент мы живем как гибриды: частично духи, частично материя. Каким бы тесным ни было это переплетение, каким бы полезным ни было физическое воплощение для духовного развития, наша суть — дух, к духу мы и возвращаемся.

Наше настоящее состояние — не истинное наше состояние. В нынешнем существовании мы лишь мимолетно и не в полной мере осознаем свою истинную природу, хотя когда-то владели постоянным осознанием своей сути. Это изменение связано с самим фактом физического воплощения. Условия материального существования приводят к тому, что мы забываем свою духовную индивидуальность. Это связано с нашей способностью делать выборы и с тем влиянием, которое эти выборы оказывают на наши жизни, включая и выбор инкарнации на Земле.

Наша жизнь на Земле полна значения. Это справедливо как на личном, так и на общественном уровне. Условия нашей жизни отнюдь не случайны — они предопределены. За непостижимыми испытаниями, через которые мы должны пройти, есть цель, а за этой целью — доброжелательность, ищущая лишь нашего совершенства. По большому счету наши жизни — часть исполненного значения движении Бога во Вселенной. Бог — это Бог истории, а мы — часть этой истории в настоящий момент, часть божественного пути, параметры которого в основном находятся за пределами нашего обзора.

Суть религиозной жизни — в возвращении. Уход от Бога подразумевает и возвращение к нему. На настоящей стадии история человечества — это история возвращения. Религии существуют для того, чтобы облегчить возвращение к Богу, которое может быть истолковано как открытие нашей истинной индивидуальности.

Бог относится к нам благосклонно и с любовью. Бог не может отвергать нас. Любовь и поддержка Бога универсальны и непреложны. Он помогает всем и любит всех.

Мы и только мы ответственны за те условия, в которых оказываемся. Бог никогда не отвергает нас. Если мы отошли от Бога, то источник этого отстранения — в нас самих. Историю Адама и Евы следует читать как архетипическую историю нашего прошлого, которая описывает выборы, совершаемые каждым из нас; именно они привели нас к настоящим условиям жизни. Поскольку благословение Бога постоянно, мы всегда можем изменить условия отчужденности, и нас всегда приглашают сделать это. В итоге наше возвращение к Богу можно истолковать в терминах Божественности, исцеляющей Себя, так как Бог и есть мы.

Иисус был Спасителем. Его пастырство было истинным, его миссия была искуплением, возвращением человечества назад, к Богу. Концепция реинкарнации ни в чем не противоречит христианству, она не оспаривает решающую роль Иисуса в истории. Однако реинкарнационная христология склонна рассматривать Иисуса как отличного от нас, но не по виду, а по уровню. Он — такая же инкарнация божественности, как и все мы, но в значительно большей степени и, следовательно, с большим влиянием на историю. Он — прототип человеческого развития, открывающий главные истины о нашей собственной божественно-человеческой природе. Такая христология находится на границе ортодоксальной, но все же не выходит за ее пределы. Хотя реинкарнация не исключает уникального статуса Христа и его огромной роли в истории, отход от традиционного взгляда на Христа состоит в признании его одним из небольшой группы высокоразвитых существ, которых можно считать инкарнациями Самого Божественного Закона. Каждое из этих существ созвучно своей культуре, а все вместе они меняют курс человеческой истории, направляя его по пути обретения человеком Бога внутри себя[125].

Любите друг друга. Любовь — наш путь домой. Все мы вышли из одного источника — Бога. По мере того как мы все больше осознаем лежащую в основе и объединяющую всех нас целостность, любовь становится естественным образом жизни. Любовь друг к другу отражает духовное видение жизни и, следовательно, должна быть независимой от отношения к нам людей. Даже если мы не уверены, чего требует от нас любовь, мы должны делать для других то, что нам хотелось бы, чтобы они делали для нас. Так как мы разделяем друг с другом одну и ту же природу, то, что мы делаем для них, мы делаем и для себя. Если сегодня это для нас не очевидно, однажды мы все равно это осознаем.

Не судите, да не судимы будете. Мы не должны осуждать действия другой личности. Если мы делаем это, то, вынося приговор, ограничиваем себя. В этом случае, как и во всех остальных, мы должны руководствоваться принципом взаимообмена и распространять на других уважение и сострадание, которые мы, естественно, желали бы для себя.

Грех — это сознательное отчуждение от Бога. Грех — это любые мысли, чувства, слова или действия, сознательно отчуждающие нас от источника жизни, который и есть Бог. Таким образом, наша предрасположенность к греху определяется состоянием нашего сознания и уменьшается по мере его восходящего развития. Жить во грехе — значит жить более отстранение от сути жизни и собственной сути, чем это позволяет состояние нашего сознания, быть меньше, чем мы есть на самом деле. Грех всецело индивидуален, мы не наследуем ничьих грехов, хотя есть коллективные измерения для наших действий, которых нам не избежать. В итоге получается, что грех — это следствие нашего невежества, незнания того, кто мы и что собой представляем, отражение нашей погруженности в ложную индивидуальность.

Мы нуждаемся друг в друге. Реинкарнация не только заставляет каждого принимать на себя ответственность за собственную судьбу, но и учит, что жизнь — взаимосвязанная сеть отношений. В конечном итоге никто не возвращается домой в одиночку.

Религиозное сообщество. Хотя реинкарнация сосредотачивает наше внимание на индивидуальном, она ни в коей мере не пренебрегает религиозным сообществом и не уводит от него. Действительно, задача пробуждения к духовной индивидуальности настолько велика, что мы только приветствуем объединение собратьев по поиску ради взаимной поддержки и помощи. Точно так же мы поддерживаем религиозные ритуалы и литургии как инструменты пробуждения и осознания трансцендентности. Однако все ритуалы и религиозные сообщества прагматичны, а тайна возвращения заключена в сердце каждого индивидуума.

Мы отчитываемся за каждое свое действие. Это происходит не потому, что кто-то следит за нашими успехами и неудачами, но потому, что все наши мысли, дела и слова влияют на внутреннюю суть и отзываются внутри нас. Это постепенно изменяет нашу энергию, и изменения со временем накапливаются. В итоге получается, что наше поведение определяет энергетическое поле, в котором мы живем, и условия, в которых мы позже оказываемся. (Подробнее об этом можно прочитать в главе 8.)

Существуют разные виды ада, и мы нередко проходим через них между физическими жизнями. Однако концепция вечного проклятия ошибочна.

То место, куда мы попадаем, навсегда покинув Землю, прекрасно и не поддается описанию. Видения, являющиеся нам в мистических опытах и околосмертных эпизодах, — только краткие предвкушения трансцендентного мира и экстаза, характерного для “рая”. Источник радости, которую мы почувствуем здесь, — постоянное осознавание Бога. Если это так, реинкарнация вдохновляет нас видеть рай не как место отдыха, но как поле продолжающейся деятельности и развития. Эйфория и богонасыщенностъ, которые мы будем испытывать, — задник сцены, где продолжается эволюция нашего существа, и конец ее предугадать невозможно.

Реинкарнация увеличивает размеры сцены, на которой играется духовная пьеса человечества, но она не меняет ничего из того, что христианство считает основными элементами сценария. Жизнь все так же начинается и заканчивается в Боге, Бог остается тем же, только большее развитие получает тема имманентности. Цель жизни остается той же, но наш духовный рост рассматривается как бесконечный. Многообразие жизни почитается, но одновременно утверждается лежащее в основе единство всех существ. Роль Иисуса в основном не меняется, хотя мы больше склонны думать, что эта роль не уменьшает значения духовных руководителей других мировых культур, а равноправно вписывается в их контекст. Моральные качества, определяющие образ жизни, не претерпевают никаких изменений. В общем, сценарий тот же самый. Единственное, что изменяется, — это возраст актеров.

Вместо того чтобы приспосабливать процессы спасения к одному жизненному циклу, мы можем рассматривать их как действующие в течение многих жизней. Душе, прокладывающей путь возвращения к своему Создателю, не десять, не пятьдесят и даже не сто лет, а тысячи. История отделения этой души от Бога и возвращения к нему — пьеса, разыгрываемая на протяжении всей истории человечества. Влияние действий, предпринятых в одном жизненном круге, может не проявиться до другого, но существует объединяющая все жизни согласованность процессов. Эта связь обеспечивается большим существом, чем мы есть на самом деле. Душа, о которой христианство традиционно говорит, должна пониматься как имеющая отношение к Сверхдуше, и тогда все остальное легко встанет на свои места. Основные столпы христианства остаются незыблемыми. Жизнь вечна. Очищающее прощение будет дано просящим о нем. Мы обретем окончательное спасение в милосердно устроенной Вселенной. Бог взял в свои руки исторические инициативы, чтобы мы вновь вернулись к нему.

Если реинкарнация — факт жизни, то она была таковым, по крайней мере, со времен появления Homo Sapiens 50 000 лет назад, а может, и раньше. Наши уходы от богосознания и возвращения к нему разыгрывались на заднике истории разумной жизни на планете. Через реинкарнацию вся человеческая эволюция включена в то, что христианство называет историей спасения. Все культуры, люди, эпохи включены в этот проект. История спасения — это история освобождения всего человеческого вида, или, иначе говоря, история возвращения душ, потерявшихся в отзвуках повторяющихся жизней.

Христианство, как и все величайшие мировые религии, — часть этого процесса возвращения. Две тысячи лет назад оно провозгласило вечные истины, оказавшие огромное духовное влияние и давшие начало новому этапу истории. Чтобы оценить настоящее влияние христианства, необходимо рассматривать его в более широком историческом контексте — безжалостной чистки душ через карму и возрождение. Отчуждение от Бога, который послал Иисуса, не возникло в один день, и не было унаследовано от какого-либо первобытного предка. Оно развивалось для каждого из нас постепенно, через длинную цепочку личных выборов, изменивших сознание. Точно так же очищение, возникающее под воздействием учения Иисуса, не дало окончательного исцеляющего результата, да и не могло сделать это ни за один день, ни за одну жизнь. Иисус пришел спасти не человеческие существа в том виде, в каком они были, но Сверхдуши, пойманные в ловушку человеческого облика. Он пришел напомнить о давно забытых истинах, давая возможность вновь постичь их. В результате его жизни и учения дуга наших жизней была изогнута так, чтобы мы смогли найти свой путь возвращения к божественной целостности.

Во время пребывания на Земле Иисус встречал людей, находящихся на всех этапах духовного пути. Некоторые были настолько близки к духовному пробуждению, что буквально “взорвались” более высоким сознанием, просто слушая Иисуса или побывав в его присутствии. После встречи с Иисусом их жизни внезапно трансформировались: они наполнились Духом и обрели способность исцелять, распознавать внутреннюю человеческую природу, а самое главное — любить со всеобъемлющей силой. Другим, чтобы прийти к такому пробуждению, потребуется больше времени, возможно, тысячелетия, но обещания вечной жизни, безусловного спасения и постоянной поддержки и любви Бога справедливы и для них. Единственная разница — в возрасте души. Вопрос возвращения к Богу — это просто вопрос времени и ничего больше.

Арки наших жизней, уходящие и возвращающиеся к Богу, проводят нас через многие жизненные круги. Каждая жизнь составляет следующий этап долгого странствия. Небо ждет нас в конце, как нынешней жизни, так и всей одиссеи. Этот процесс с некоторыми вариациями повторяется между жизненными циклами, но в полной мере мы испытаем его только тогда, когда придет время окончательного возвращения домой. Если нас пугает, что странствие оказалось более длительным, чем мы рассчитывали, нам следует утешаться тем, что результат прямо пропорционален пути. Мы на Земле для того, чтобы развивать и совершенствовать нашу способность участвовать в Божественном. Несмотря на то, что обучение в земной школе длительное и трудное, результат, о котором идет речь, стоит этого.

Хотя основной упор в моих предложениях по изменению христианской теологии делается на новом определении Души в терминах Сверхдуши, здесь следует упомянуть и другой подход. Однако я отдаю себе отчет, что рискую “замутить воду”.

Как уже говорилось в главе 4, индивидуальные жизни, создающие единую Сверхдушу, по всей видимости, существуют независимо друг от друга, и в этом есть определенный смысл, хотя каждая одновременно участвует в более обширной структуре. Я не претендую на то, чтобы понять все внутренние и внешние подоплеки этого, однако в терапиях прошлой жизни я наблюдал, что когда предыдущая жизнь, успешно выполнившая свою кармическую миссию, продвигается вперед, личность оказывается в белом сияющем свете. Следовательно, если индивидуальная жизнь делает все, что кармически требуется от нее во время данного жизненного отрезка, и продвигает эволюцию целого, ради чего и совершался этот путь, то она приходит к некоей форме духовной наполненности. Это случается, даже если другие жизни в Сверхдуше остались незавершенными и им придется доводить себя до кармической завершенности последующими инкарнациями.

Когда встречаешься с жизнями, предшествующими моей в кармической родословной, становится ясно, что эти жизни в каком-то — и очень важном — смысле не мои. Они мои в силу совместного включения в Сверхдушу и представляют собой то наследие, за которое теперь ответственен я, но я все же отделен от того, что было прежде. Они могут принимать решения, которых я не одобряю. Одни из них совершили жестокости, которые я никогда себе не позволю, другие достигли вершин, находящихся за пределами моих сегодняшних возможностей. Несмотря на то, что мы — коллективная форма одного большого целого, мы отдельны друг от друга.

С этой точки зрения мы можем рассматривать западные и восточные религии как отстаивающие две разные стороны одной большой правды. Западные говорят об индивидуальной жизни, восточные — о родословной жизней, составляющих Сверхдушу. Западные отстаивают истину, заключающуюся в том, что у каждой индивидуальной жизни есть возможность достичь завершенности независимо от того, что ей предшествовало и что следует за ней. Если мы в состоянии справиться с трудностями, то можем рассчитывать на духовную награду по окончании учебы в земной школе. Восточные напоминают, что жизненная работа оценивается в историческом контексте, значительно большем, чем наша настоящая жизнь, что хотя сейчас мы — настоящая жизнь, но на другом уровне мы значительно больше, чем эта жизнь. В итоге, две точки зрения не противоречат, но дополняют друг друга.

Чем больше мы ценим относительную автономию каждой жизни в Сверхдуше, тем глубже способны оценить значение жертвенной смерти Христа. Классически сформулированная, эта доктрина гласит, что Христос, сам ни в чем неповинный, умер за грехи всего человечества и своей смертью, этим фактом великодушия, искупил их. Но архетип жертвенной смерти благородной личности, добровольно принимающей страдания во благо других, имеет в реинкарнационном христианстве еще более глубокое значение. Каждый из нас абсолютно невинен при рождении. Той личности, которой я ощущаю себя, не существовало до моего рождения. Карма, над которой я работаю в этой жизни, идет от человеческих жизней, мне совершенно не знакомых, о которых я ничего не помню. Таким образом, инкарнируя на Земле и принимая чужие кармы, я добровольно иду на страдания во благо других, чтобы они могли вернуться к своему Источнику и обрести целостность. С этой точки зрения каждый из нас участвует в таинстве жертвенной смерти. Распятый на кресте Иисус наставлял каждого из нас в великом таинстве: чтобы владеть своей жизнью, мы должны отдать ее. Мы должны заставить себя работать с жизненным сценарием, в который вовлечены, каким бы несправедливым он нам ни казался, и верить, что наша жертвенность будет во благо. Каждый из нас здесь и сейчас совершает миссию искупления.

Если возрождение не противоречит учению Христа о Боге, вечной жизни, любви, миссии Спасителя на Земле и прочим перечисленным выше главным составляющим христианства, почему идеи реинкарнации считались неприемлемыми для церкви? Тексты Haг-Хаммади показывают, что реинкарнация была жизненной реальностью для многих ранних христиан. Если это так, то почему в 553 году на пятом Вселенском соборе она была исключена из христианства? Ее отвергли на теологической основе или сыграли роль какие-то другие факторы?

В ряде книг Геддеса Макгрегора утверждается, что причина, по которой отвергли реинкарнацию, — не в угрозе, которую она якобы представляла для христианства, а в угрозе для института молодой церкви. В книге “Реинкарнация в христианстве” Макгрегор пишет:

[Реинкарнация] способна вызвать у тех, кто верит в нее, ощущение, что можно обходиться без институционных сторон христианства…, так как реинкарнационные системы верования особо привлекают внимание к роли личной воли. Они подчеркивают свободу выбора и способности личности творить или же портить свою собственную судьбу. Моя судьба в моих руках. Церковь может сильно помочь мне. Я глубоко уважаю ее учения и жажду ее таинств… Но если я принимаю реинкарнационное мировоззрение, то понимаю, что в самом крайнем случае могу обойтись без церкви, как ребенок может в крайнем случае обойтись без матери, хотя и очень ее любит (с. 61–62).

Во времена Отцов церкви на этот институт смотрели как на первейшее условие спасения христиан. Священники были посредниками в передаче божьего благословения, которое они несли верующим через таинства. Реинкарнация даровала личности слишком много автономии. У нее был достаточно большой потенциал, чтобы подорвать централизованную власть римской церкви, а это рассматривалось как смертельная опасность для христианства.

То, что продвигало христианство в одном веке, могло отбросить его назад в другом. Строгая иерархия руководства, жестко контролируемая централизованной властью, способствовала выживанию христианства на раннем этапе, но продолжает ли она служить ему и сегодня — большой вопрос. Старая мечта об одной власти/одной религии сменилась более плюралистическим мировоззрением. Многие исследователи понимают: то, что когда-то было для христианской церкви необходимостью, сейчас стало помехой; ее первоначальная концепция должна быть заменена новой, рассматривающей эту церковь как равноправного члена сообщества мировых религий. И, наконец, если христианство отрицает концепцию реинкарнации не потому, что она в чем-то главном противоречит Евангелию, но потому, что она не соответствует теории церкви, созданной ее Отцами, тогда ничто не мешает нам принять концепцию реинкарнации.

Логика реинкарнации приглашает христиан пойти дальше, чем переосмысление отношения к другим мировым религиям. Голод по Богу и жажда трансцендентного универсальны. Истину можно найти в любой культуре, и осознание Божественности происходит повсюду. Люди повсеместно открывают для себя мир духа и законы взаимодействия, управляющие нашим возвращением к нему, которые запечатлены во всех священных писаниях.

Концепция реинкарнации настолько расширила границы нашего сознания, что мы не можем больше всерьез принимать утверждения, будто только одна религия дает истинные ответы на вопросы жизни, а другие трактуют их или ложно или неполно. Благодаря личной эволюции мы обошли вокруг света, путешествуя во времени. Мы инкарнировали на всех континентах, во всех культурах и религиях. То, что одна религия делает для одной культуры, другая делает для другой. А все вместе они напоминают, что наше земное существование, несмотря на всю свою значимость, преходяще. В каждой жизни нас заново учат правилам игры и вновь направляют к конечному пункту назначения.

Концепция реинкарнации полностью совместима с христианским учением, но не с теологическим шовинизмом, который до недавнего времени нередко искажал его смысл и историческую миссию. Когда у Иисуса спросили, какая заповедь самая главная, он ответил: “Люби Господа своего Бога всем сердцем, всей душой, всем разумом. Это величайшая заповедь… Вторая же такая: Возлюби ближнего своего, как самого себя”. (Евангелие от Матфея, 22:34–39)[126].

Когда Иисус перечислял критерии того, что на небесах соответствует спасению, среди них были следующие: накорми голодного, одень раздетого, напои жаждущего, навести больного, приюти странника и позаботься о нуждах узника (Евангелие от Матфея, 25:31–46). Ни слова не было сказано о принадлежности к какой-то определенной религии, не говоря уже об особом вероисповедании. Почему мы утратили эту открытость доброте, истинный взгляд на мир, понимание того, что Христос везде, где любят Бога и служат Ему? Как случилось, что мы стали истолковывать слова: “Никто не придет к Отцу моему иначе, как только через меня”, — в самом узком из возможных смыслов? Вместо того чтобы признать, что речь идет об универсальном Христе, мы считаем, будто должны принять баптизм и только таким образом обрести Бога. Разве Иисус, учивший, что Бог — это чистая любовь, намеревался отлучить от спасения всех, кому от рождения не суждено услышать Евангелие? Неужели любовь Бога так ограниченна, что из нее исключаются все, кто в течение десятилетий воспитывался собственной религией и в насаждении новой, которую несли миссионеры, видел только неуважение к верованиям своих предков? Какой глупой и недалекой выглядит эта концепция сегодня! К счастью, в наше время такое узкое понимание сменилось более широким взглядом на вещи.

Когда-то католическая церковь учила, что “вне церкви нет спасения”. Сегодня от такой политики официально отказались, но принятые в контексте этого старого мировоззрения теологические формулировки все еще широко применяются как в католической, так и в протестантской церквях. Традиционные теологи понимают исторического Иисуса как посредника между Богом и человеком, совершенно не похожего на людей, уникальная природа которого отражает его уникальную роль в мировой истории. Вся зафиксированная история делится на периоды до и после его рождения, вся Вселенная вращается вокруг его пребывания на Земле и событий, последовавших за этим. По их мнению, как бы ни действовала универсальная Божественность в других культурах, в какие бы контакты с Духом ни вступали люди на других континентах, это, не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло в Галилее две тысячи лет назад. Итак, существует противоречие, которое не может быть полностью разрешено внутри узкой доктрины, поэтому христианство начинает с большим уважением относиться к другим религиям. Настоящая теологическая проблема — найти способ различения решающих проявлений Божественной Истины и ограниченных ее проявлений.

Исторически важный момент нашего времени — сдвиг от одномерного мировоззрения к многомерному. В рамках первого подход к религиям можно назвать подходом “или — или”: если одна религия истинная, то все остальные, стало быть, ложные. При таком мировоззрении мы спрашиваем: “Какая религия истинная?” — так как предполагаем, что все истинными быть не могут, и первая наша реакция — утверждать, что истинна лишь наша религия. Но возросший социологический опыт показывает, что это неправильно, что подобный подход — всего лишь предпочтение привычного, отражающий нашу культурную внушаемость. Чтобы избежать этого, многие принимаются за сравнительное изучение религий, пытаясь взвесить “сильные” и “слабые” стороны каждой, опять-таки предполагая найти среди них “самую истинную”.

Многомерное мировоззрение предпочитает подход к религиям из разряда “и — и”. Ради того, чтобы одна религия оказалась истинной, другие религии совсем не обязательно должны быть ложными, и вообще ни одна религия не имеет исключительных прав на истину. Этот подход применяется не к временным культам, а к религиям исключительной стойкости, исторически доказавшим свою состоятельность и право называться мировыми. Многомерное мировоззрение утверждает то, что одномерное отрицает, а именно: все мировые религии одновременно могут быть истинными. Если мы не можем сразу принять это утверждение, следует не отмахиваться от него, а попытаться глубже проникнуть в другие учения и преодолеть интеллектуальное высокомерие, которое не позволяет увидеть, как различные религии складываются в единое целое.

На раннем этапе многомерное мировоззрение имело тенденцию сводить к минимуму различия между мировыми религиями. Оно обычно констатировало, что все религии, по сути, говорят об одном и том же и различия между ними можно считать различиями в культурных контекстах. “Есть только одна-единственная истина, проявляющаяся в разных толкованиях, одно послание со множеством культурных вариаций”. Эта формула была концептуально ясна, проста для понимания и поэтому стала популярной у тех, кто искал способ выражения своего понимания нашего общего дома. Однако согласно многим исследователям, специализирующимся на сравнительном изучении религий, эта формула слишком упрощает вопрос, выхолащивая философские различия разных религий, и не выдерживает критики.

Более сложная формулировка многомерного мировоззрения выглядит так: фундаментальные истины мировых религий или (1) идентичны, или (2) комплементарны (взаимодополняемы). Первая половина формулы подтверждает мысль, что под теологическими тонкостями мировых религий есть значительная общая основа, следовательно, мы можем перевести ряд концепций одной религии в соответствующие концепции другой. Вторая часть вводит новую, не так давно появившуюся в работах по сравнительному религиоведению тему, заслуживающую внимания.

Если две религиозные традиции содержат взаимодополняющие философские концепции, это означает, что, во-первых, они совместимы друг с другом, а во-вторых, каждая содержит нечто такое, чего нет в другой. То, что в одной религии хорошо разработано, в другой недостаточно развито, и наоборот. Главная тема одной культуры может сводиться до второстепенной в другой и поэтому привлекать меньше внимания. Соединив две эти точки зрения, мы глубже проникаем в целое[127].

Например, широко известно, что искусство медитации наиболее развито на Востоке, поэтому восточные религии создали более подробные карты трансцендентных измерений психики, чем западные. У христианства с III в. н. э. тоже существует созерцательная практика отцов-пустынников, но она всегда составляла незначительное течение внутри основного направления. В результате интроспективные техники, развивающиеся в западных монастырях, несмотря на свою эффективность, заметно уступают по сложности тем, что практикуются в восточных. К такому выводу пришел, например, Томас Мертон — монах, путешествовавший по Индии в последние месяцы своей жизни, которую он провел в Гестеманском монастыре — одном из знаменитых христианских монастырей Америки.

Если восточные религии имеют преимущество в развитии медитативных техник, то что комплементарное этому разработали западные? Наверное, первое и главное — это восприимчивость к социальной несправедливости. Случайно ли любые важные социальные реформы, будь то борьба против расизма, неравноправия полов или классовых привилегий, начинались в иудео-христианско-мусульманских культурах? Это, по-видимому, отражает тот факт, что одна из главных тем западной теологии — ответственность человека за перестройку общества по законам Бога[128].

Для сравнения: религии Индии имеют тенденцию подчеркивать тему мокша — освобождения от земных страданий в трансцендентном блаженстве, и потому уделяют меньше внимания реформированию социальных условий жизни.

Интроспективные техники и экстравертная устремленность к социальной справедливости — не противоречащие друг другу тенденции, но дополняющие друг друга силы. Вместе они составляют единое целое — большее, чем каждое отдельно взятое направление[129].

Вместо того чтобы представлять философские или исторические доказательства сдвига к многомерному мировоззрению, я предложу вам несколько зарисовок, которые могут помочь приблизиться к нему. Многие так привыкли мыслить одномерно, что потребуется пластика этих образов, чтобы взглянуть на религии в новом свете.

Я, к примеру, часто прошу студентов представить, что они стоят около большого квадратного здания размером с университетский спортзал. Внутри этого темного пустого сооружения находится современная абстрактная скульптура. На каждой из четырех стен — большое окно. Единственный свет, поступающий в здание, идет через эти окна. Мы заглядываем через окна, пытаясь увидеть скульптуру.

Современная скульптура в этой аналогии — Бог, Конечная Реальность или, если хотите, “смысл жизни”. Каждое окно символизирует религию той или иной мировой культуры. Каждая культура предоставляет нам “окно исследования”, чтобы мы смотрели на Бога, пытаясь постичь тайну жизни. Каждая содержит уникальный опыт и располагает условиями, позволяющими лучше увидеть некоторые истины. История, социальное устройство, знаменитые личности и даже географическое положение делают каждую культуру более чувствительной к определенным сторонам жизни, а через них — и к определенным сторонам запредельного.

Через каждое окно льется свет, освещающий одну сторону скульптуры. То, что мы видим из любого окна, реально, но одновременно неполно. Чтобы получить всесторонний и точный образ, мы, естественно, захотим рассмотреть скульптуру со всех сторон, пройтись вокруг здания, заглянуть в каждое окно. Через окно, ближайшее к тому, через которое мы смотрим, открывается вид, налагающийся на первоначальный, в то время как окно на противоположной стене покажет те стороны скульптуры, которые мы с нашей стороны не могли рассмотреть.

Предположим теперь, что каждая группа наблюдателей даже не подозревает о существовании других окон, кроме своего, и представляет себе скульптуру на основе только своей точки зрения. Когда наблюдавший через одно окно впервые встречается с наблюдавшими через другое, неизбежны жаркие споры. Как же так, почему они не видели того, что видел я, почему описывают скульптуру так неточно? Однако постепенно каждый наблюдатель будет открывать для себя, что другие видели иную грань той же самой скульптуры. Только пройдя через эту стадию спора, можно приступать к волнующей задаче восстановления на основании многих точек зрения целого, или почти целого, что религии и совершили к настоящему моменту. Согласно этой аналогии, христианству следует не бояться восточных религий, а взаимодействовать с ними. Чем больше окон, из которых мы наблюдаем скульптуру, тем более полным будет наше понимание ее.

Одной из моих студенток в этой аналогии не понравилась неприступность Бога, и она предложила интересный вариант. В ее модели мы находимся внутри здания, а Бог — снаружи. Окна превратились в двери, так как цель религии, в ее понимании, — помочь нам не просто понять Бога, но по-настоящему ощутить его. В варианте этой студентки различные религии — двери, приводящие к трансцендентному, выходы из ограниченных условий, служащие связующим звеном с большей реальностью, которая окружает наши жизни. Так как каждый выход соответствует особенностям той или иной культуры, он в определенной степени отличен от других. Но функции каждого — одни и те же.

Эмпирический компонент ведет нас к третьей аналогии, связанной с многомерным мировоззрением. В ней мировые религии сравниваются с партиями альпинистов, обозревающих различные стороны одной и той же горы. Накануне восхождения каждая команда собирается в деревушке, расположенной у подножия горы с их стороны, и празднует начало путешествия в соответствии с местными обычаями. Отправившись в путь и достигнув самого низкого перевала, команды видят долину, в которой лежит деревенька, откуда они начали восхождение. Продолжая подъем, они имеют возможность обозревать все более широкие ландшафты, простирающиеся под ними. В итоге перспективы начинают частично накладываться друг на друга. Чем выше взбираются альпинисты, тем больше становится наложение. Однако когда партии достигли вершины горы, перед ними открылся ничем не заслоненный простор горизонта. Только оттуда они наконец увидели, что различные склоны соединены друг с другом.

Эта аналогия предполагает, что чем глубже (выше) наше переживание главных истин своих религий, тем очевиднее становится их общая основа. Для меня скалолазы, достигшие вершины горы, — это мистики различных вер, чьи совершенные духовные переживания подняли их над взглядом на вещи обыкновенного верующего. Эта концепция эмпирической конвергенции (схождения в одной точки) поддерживается психологической оценкой мистических переживаний в разных культурах. Когда мистики впервые выходят за пределы физического мира в духовные сферы, их переживания окрашены культурно обусловленными ожиданиями. Однако при повторных попытках эти переживания постепенно очищаются от личного и культурного программирования. Мистические традиции по всему миру свидетельствуют, что если мы хотим пережить реальность, называемую Богом, то должны отбросить все предубеждения, которые у нас были по поводу этой реальности, то есть отказаться от любой религиозной концепции Бога и любого культурно запрограммированного ожидания, какой должна быть эта встреча, войти в “завесу незнания”, через которую ни одна концепция не может проникнуть. На этом усовершенствованном уровне исчезают различия, отмечаемые в мистических переживаниях. Не все мистики способны достигнуть такого уровня, но те, кто его достигает, по возвращении описывают очень похожие вещи. За этой завесой, говорят они, лежит реальность, находящаяся за пределами слов, концепций и догм, всеохватывающая прозрачность, лежащая в основе Целостности жизни.

И последняя аналогия для многомерного мировоззрения. Представьте огромный стол, на котором лежат части крупных составных картинок-загадок (паззл). Вы — один из десяти человек, сидящих вокруг стола, каждый из которых пытается собрать одну секцию огромного паззла. Когда вы найдете и соедините части, относящиеся к вашей секции, то создадите прекрасную, сложную, эстетически завершенную картинку с архетипичными темами. Между тем каждый за столом складывает свою уникальную картинку, отличную от остальных, но с частично совпадающей символикой. Каждая картинка сама по себе настолько радует глаз, что на мгновение создается впечатление, будто это части не одного, а десяти паззлов. Однако по завершении работы составители обнаруживают, что все десять картинок можно соединить, а, соединив, видят, как начинает проявляться что-то новое. Каждая картинка, сама по себе завершенная, совпадает с другой, создавая огромное полотно, невероятное по сложности и масштабу. Сколь бы ни были красивы отдельные картинки, соединенная целостность во много раз величественней и прекрасней.

По моему мнению, мы находимся в такой точке истории, которую можно сравнить с позицией десяти человек, соединяющих свои картины в одно большое целое. Мы долго ценили лишь богатство своей религии, а теперь переходим в новую фазу. Вызов XXI века — понять целое, в которое каждая культура, каждая раса, каждая религия делают свой вклад. Мы должны открыть истину, содержащуюся в каждой части, одновременно открывая для себя большую истину, выраженную в целом. Разве случайно время этой конвергенции и нашей коллективной попытки “говорить на одном языке” пришлось именно на этот момент истории, когда жизнь на Земле под угрозой? Продолжать враждебное противостояние и в политике, и в религии — значит, ускорить собственное уничтожение, в то время как более широко понять, что есть наша общая жизнь, значит, продвинуться на следующий этап истории. Я глубоко верю, что наше будущее — в распространении нашей концепции нации, истории и Духа до мировых масштабов.

Популярность концепции реинкарнации на Западе — симптом того, что различия в мировоззрениях стираются. Именно эта концепция предлагает христианству расширить понимание роли Бога в человеческой истории, приглашает христиан к обмену, результаты которого еще предстоит определить. Реинкарнация побуждает учиться у других религий, поскольку у них, с их уникальным опытом, есть что предложить нам. Это укрепит те силы христианства, которые оставили позади религиозную ограниченность, помогая строить общее будущее. Пока время еще есть.

Тот факт, что почти четвертая часть взрослых христиан Америки уже приняли концепцию реинкарнации, не означает, будто их вера находится в упадке, но, напротив, является признаком ее расцвета. Эта вера не чахнет, но в полном смысле этого слова преображается, обретает новую жизнь, обогащаясь связями с другими сторонами глобальности Бога. Если, как утверждается в этой книге, реинкарнация — факт природы, требующий не веры, а тщательного исследования, чтобы обнаружить себя, значит и то, что христианство в итоге согласится с ней, тоже факт. Оно сделает это, поскольку его Бог — Бог созидания, и, следовательно, все, что является частью естественного порядка созидания, не может быть отвергнуто. Ничто в природном порядке не может угрожать христианскому учению о вечной жизни и неизменной любви Бога.

Примечания:

1

см. его книгу «Американцы, которые были реинкарнированы»

12

Философы науки считают, что открытие аномальных явлений само по себе недостаточно, чтобы заставить серьезных мыслителей отбросить принятую теорию. Прежде чем отказаться от нее, мы должны видеть по крайней мере общие контуры новой теории, которая объяснит как предыдущие данные, так и новые. Таким образом, прежде чем мы расстанемся со знакомым взглядом на жизнь как одноразовое действо, нам нужно нечто большее, чем просто надежное доказательство предыдущих жизней.

121

Джордж Гэллап. «Пути к бессмертию», с. 192–193

122

Я согласен с профессором Геддесом Макгрегором, что самая вероятная причина, почему ранние христиане не особенно беспокоили себя метафизическими вопросами о том, что будет после жизни, была их вера в то, что Иисус в недалеком будущем вернется на Землю. См. книгу Макгрегора «Реинкарнация в христианстве», с. 36–37.

123

Утверждение, что Иисус родился и Богом, и человеком, не было официально принято до Никейского собора в 325 году н. э. Сами по себе Евангелия допускают несколько альтернативных толкований статуса Иисуса.

124

Как показывает индуизм, реинкарнация совместима как с монистическими, так и с монотеистическими мировоззрениями. Бог обычно отделен от того, что Он создал. Монизм — это вера в то, что есть только Бог, и ничего кроме Бога. Согласно монистическому мировоззрению все, что существует — это проявление Божественности, и, следовательно, творение неотделимо от Бога, оно размещено «внутри Бога». Формулировка, представленная здесь, имеет сильный уклон в сторону монизма и, возможно, звучит непривычно для христианского уха. Однако эта странность возникает не из-за реинкарнационного, а из-за монистического мировоззрения. Каждый может довольно просто создать для себя монотеистическую версию реинкарнации. Следовательно, эта частная позиция может рассматриваться как одна из возможных. Монистическая концепция Бога очень близка к христианской мистической концепции Божества. (По поводу различия между Божеством и Богом можно проконсультироваться у Хьюстона Смита в его книге «Забытая Истина», гл. 3–4).

Монизм и монотеизм следует рассматривать не как противоречащие друг другу концепции, но как одинаково справедливые при разных подходах. Монизм — более широкая теория, чем монотеизм. Монотеистические формулировки могут иметь силу только в рамках более понятного монистического подхода. Подобное встречается и в физике, например, теория относительности дает нам более понятную и точную модель физической Вселенной, чем классическая физика, но, тем не менее, ньютоновская физика остается ценной для работы с определенной подсистемой этой большой реальности. Тот, кого заинтересовал этот вопрос, может обратиться к книге Свами Аждая «Психотерапия Востока и Запада», в которой дается интересное обсуждение дуалистической и монистической парадигм, глава 1.

125

Краткое, но очень интересное обсуждение христологических ответвлений дается в эссе Джона Уайта «Просветление и христианская традиция» в его методологической работе «Что такое Просветление?».

126

В версии от Луки вопрос был таков: «Что должен я сделать, чтобы унаследовать вечную жизнь?» (Евангелие от Луки, 10:25).

127

Ради простоты и поскольку это имеет отношение к теме данной главы, я обрисовываю контрасты между Востоком и Западом, но те же самые принципы можно применить и к двум религиям одного полушария.

128

Правда, эти же религии помогали увековечить те социальные пороки, которые позже стремились устранить, добиваясь на этом поприще значительных успехов.

129

См. также в главе 9 обсуждение дополняющих друг друга функций буддистской медитационной практики и христианских моральных заповедей агапе (с. 210–213). Примерами идентичных принципов, проходящих через различные религиозные традиции, могут быть «Золотое правило» (см. с. 65–66) и важность прощения (см. с. 213–214).