БЕСЕДА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Зигмунд Фрейд разговаривал с одним из своих пациентов. Он спросил человека, лежавшего на кушетке: «Посмотрите в окно вы видите флагшток на здании через дорогу?»

Старик сказал: «Конечно. Вы что, думаете, что я слепой? Может я и старик, по я вижу флагшток, флаг и все остальное. Что это за вопрос? Я вам плачу не за то, чтобы вы задавали мне такие глупые вопросы».

Фрейд сказал: «Подождите, так работает психоанализ. Скажите мне, что вам напоминает флагшток?»

Старик начал хихикать. Фрейд был безмерно счастлив. Очень смущаясь, старик сказал: «Он напоминает мне о сексе».

Фрейд хотел, чтобы каждый доказывал его новую теорию, а это служило подтверждением. Он сказал: «Я понимаю. Флагшток — это ничто иное, как фаллический символ. Вам не надо беспокоиться, все совершенно верно».

Старик все еще хихикал, а потом Фрейд спросил его: «О чем напоминает вам эта кушетка?»

Старик начал смеяться и сказал: «Это психоанализ! Я за этим пришел? Я за это заплатил вам вперед?» Помните, Фрейд обычно брал плату вперед, потому что, когда вы имеете дело со всевозможными сумасшедшими, вы не можете зависеть от их оплаты после сеанса. Плату надо взять до начала лечения.

На самом деле, никто в целом мире, включая самого Зигмунда Фрейда, не подвергался полному психоанализу, просто по той причине, что это невозможно сделать. Вы можете только идти вперед и вперед. Почему? Потому что это ничто иное, как мысли, нереальные. Одна мысль ведет к другой, и так далее и тому подобное; этому нет конца. Не было ни одного психоаналитика, который мог бы сказать, что его самого проанализировали. Что-то всегда остается, и это что-то намного больше, чем та маленькая часть, с которой вы играли под именем психоанализа.

Старик тоже начал злиться. Фрейд сказал: «И последний вопрос, поэтому не злитесь. Конечно, кушетка напоминает вам о сексе; она всем напоминает о сексе, поэтому, здесь нет проблем — не злитесь. Только последний вопрос: о чем вы думаете, когда вы видите верблюда?»

Теперь старик по-настоящему громко засмеялся, схватившись руками за живот. Он сказал: «Боже мой! Я никогда не думал, что психоанализ имеет что-то общее с верблюдами. По по странному стечению обстоятельств я только вчера был в зоопарке и в первый раз в своей жизни увидел верблюда, а здесь, лот человек спрашивает, о чем мне напоминает верблюд. Естественно, верблюд напоминает мне о сексе, ты, сукин сын».

Теперь настал черед Фрейда быть застигнутым врасплох. Верблюд? Он не мог понять, как верблюд мог чем-то напоминать о сексе! Верблюд?

Даже он, Зигмунд Фрейд, никогда так не думал о верблюде. Это был просто вопрос. Он надеялся, что человек скажет: «Он ни о чем особенном мне не напоминает. Это просто верблюд. Он что, должен мне о чем-то напоминать?»

Фрейд сказал: «Вы разбили вдребезги всю мою радость. Я думал, что вы подтвердите мою излюбленную теорию, но я не могу понять, как верблюд может напоминать вам о сексе».

Старик засмеялся еще громче и сказал: «Вы глупец! Разве вы ничего не понимаете? Не волнуйтесь об этом глупом верблюде. Все напоминает мне о сексе, даже вы! Так что же я могу поделать? Это моя проблема. Поэтому я пришел сюда. Это моя одержимость».

Я рассказал вам эту историю, чтобы объяснить вам, что я имею в виду под словом «одержимость». А весь мир можно разделить на две части: люди, которые одержимы сексом, и люди, которые одержимы смертью. Это настоящая разделительная черта между Востоком и Западом. Это не географическое разделение, но оно намного важнее географии.

Я говорил вам, что английский язык берет слова из других языков. «География» — это слово, как и многие другие, заимствованно из арабского языка. В арабском оно прекрасно, это джуграфия, не «география». Но география ли это или джуграфия, она не может быть разделительной чертой. Здесь надо понять психологический аспект.

Восток одержим смертью, Запад — сексом. Материалист одержим сексом, духовный человек одержим смертью — и то, и другое - одержимость. А жить с одержимостью, восточной или западной, значит почти не жить… это значит упускать все возможности. Восток и Запад - это две стороны одной монеты, так же как и смерть, и секс. Секс — это энергия, начало жизни; а смерть — это наивысшая точка жизни.

И не случайно миллионы людей никогда не знали, что такое настоящий оргазм. Это по той простой причине, что пока вы не готовы войти в состояние, похожее на смерть, вы не можете узнать, что такое оргазм. И никто не хочет умирать, все хотят жить, снова и снова обновлять жизнь.

На Востоке наука не смогла найти точку опоры, потому что, когда люди пытаются остановить колесо, кто готов изучать науку? Или готов слушать? Кого это волнует? Зачем? Колесо надо остановить. Тем не менее, это может быть сделано любым глупцом, просто подставившим на дороге камень. Не требуется сложной технологии, чтобы остановить колесо, но для того, чтобы оно двигалось, нужна наука.

Для науки важно найти причину самого движения существования или, другими словами, найти какой-то механизм, который вечно двигается сам по себе, не требуя никакого горючего, никакого топлива — вечное, постоянное движение, которое не поддерживается никакой энергией, потому что любой источник энергии рано или поздно иссыхает, а тогда колесо остановится. Наука находится в поиске способа, чтобы заставить колесо двигаться вечно, в поиске движения, которое было бы независимо от любого источника энергии.

На Востоке наука никак не может начаться; машина никогда не начинала двигаться. Никого также не интересует начало движения; там слишком обеспокоены тем, как его остановить, потому что колесо катится вниз. На Востоке произошло совершенно противоположное, то что никогда не случалось на Западе — тантра! Восток смог исследовать глубочайшую суть сексуальной энергии, без подавления, без страха. Он совершенно не обеспокоен сексом. На самом деле, я не думаю, что история, которую я вам рассказал, правдива.

Мне кажется, что Зигмунд Фрейд стоял в ванной, смотрелся в зеркало и разговаривал сам с собой. Этот старик на кушетке — это был никто иной, как сам Зигмунд Фрейд. Если вы заглянете в его книгу, вы убедитесь в том, что я говорю. Все беспокойство Фрейда заключалось в сексе; все понижалось до секса. Он был самым сексуально озабоченным человеком во всей истории человечества, и, к сожалению, он господствовал в так называемой психологии, психоанализе и во многих других видах терапии. Он стал отцом этих наук.

Странно, что такой человек как Зигмунд Фрейд, который страдал от всевозможных страхов и фобий, смог стать ключевой фигурой всего этого века. Он так боялся. Естественно. Помните, что если вы чем-то одержимы, секс ли это или смерть, а это две главные категории… В мире существуют тысячи вещей, но они делятся на эти две категории. Если вы одержимы одной из них, вы совершенно невежественны, и вы будете бояться - на самом деле, бояться смерти, потому что в своей темноте вы создали свой собственный воображаемый мир теорий, догм и всего такого. Вы будете бояться света, человека, несущего лампу… такого человека, как Диоген, который ходит обнаженным с лампой даже в солнечный день.

Я иногда думаю, что было бы хорошо, хорошо для Зигмунда Фрейда, если бы Диоген вошел в так называемый кабинет психоаналитика, со своей ярко горящей лампой — естественно, обнаженным, потому что он всегда был раздетым. Встреча бы породила что-то, имеющее огромное значение. Люди, подобные Зигмунду Фрейду, боятся света; поэтому Диоген всегда носил лампу. Когда кто-то спрашивал его, почему он носит лампу днем, он отвечал: «Я ищу человека, и я его еще не нашел».

За мгновение до его смерти кто-то спросил его: «Диоген, пока ты не Покинул тело, пожалуйста, скажи нам: ты нашел человека?»

Диоген засмеялся и сказал: «Мне обидно сказать, что я не смог найти его. Но я должен сказать одно: у меня до сих пор есть лампа, никто ее не украл — и это прекрасно».

Зигмунд Фрейд был одержим, но он представляет собой весь западный подход. Поэтому Карл Густав Юнг не мог долго находиться вместе с ним. Причина проста: одержимостью Юнга был не секс, а смерть. Ему нужен был учитель на Востоке, а не на Западе. Тем не менее, положение вещей было таково, что он очень гордился Западом, настолько, что когда он посетил Индию, кто-то предложил ему посетить Рамана Махарши, который был все еще жив, но Юнг не поехал к нему. Это всего один час. полета… он был повсюду. Он прожил в Индии месяцы, но у него не было времени, чтобы поехать и увидеть Рамана Махарши. Опять, причина проста: надо иметь мужество, чтобы встретиться с таким человеком, как Раман. Он зеркало. Он покажет вам ваше истинное лицо. Он отберет все паши маски.

Я в самом деле ненавижу Юнга. Я могу осуждать Зигмунда Фрейда, но я не ненавижу его. Он мог ошибаться, но он был гением. Он был гением, хотя он делал нечто, что я не могу поддержать, потому что я знаю, что это неправильно. Но этот Юнг, был просто пигмеем; его нельзя сравнить с Фрейдом. К тому же он был просто Иудой: он предал своего учителя.

Учитель сам ошибался, но это другое дело. Прав он был или нет, Фрейд выбрал Юнга своим главным учеником, и, тем не менее, тот оказался Иудой. Но он был другого калибра по сравнению с Фрейдом. Настоящая причина того, что им пришлось расстаться и я никогда не видел, чтобы она упоминалась, я говорю об этом впервые — была одержимость Юнга смертью, а Фрейд был одержим сексом. Они не могли долго быть вместе, им пришлось расстаться.

Восток на протяжении тысяч лет был патологически вовлечен в избавление от жизни. Да, я называю это патологическим. Я люблю называть вещи такими, какие они есть. Кастрат — это просто кастрат, ни больше, ни меньше. Я хочу просто констатировать факт. Восток много страдал из-за этой патологии, постоянно думая, с самого рождения, как избавиться от жизни. Я думаю, что это старейшая одержимость в мире. Тысячи людей такого же масштаба как Фрейд, постоянно жили с этим и усиливали и питали это.

Я не могу вспомнить ни одного человека, который бы выступал против. Все они были согласны с этим, хотя не соглашались со всем остальным: Махавира, Ману, Канада, Гаутама, Шанкара, Нагарджуна -список бесконечен. А все они намного выше Зигмунда Фрейда, Юнга или Адлера, и они оставили за собой много негодяев.

Но быть гением, даже великим гением, не обязательно означает, что вы правы. Иногда простой фермер может быть намного более правым, чем ученый. Садовник может быть более прав, чем профессор. Жизнь действительно странна; она всегда посещает простого, любящего. Восток упустил, и Запад тоже упустил. Они односторонни.

Я должен говорить об этом, потому что это один из моих основных вкладов, что человек не должен беспокоиться ни о сексе, ни о смерти. Он должен быть свободен от того и другого; и лишь тогда он знает то, что как ни странно бы это показалось, они не отличны. Каждое мгновение глубокой любви — это мгновение глубокой смерти. Каждый оргазм - это тоже конец, полная остановка. Что-то достигает высоты, прикасается к звезде и никогда не будет прежним, что бы вы ни делали. На самом деле, чем больше вы делаете, тем дальше оно находится.

Но человек живет почти как крыса, спрятавшаяся в своей норе. Вы можете называть ее западной, восточной, христианской, индусской; существуют тысячи нор, доступных для всевозможных крыс. Но нора, украшенная, разрисованная, почти как собор, прекрасный храм или мечеть — все равно остается норой. А сидеть в ней, означает совершать медленное самоубийство, потому что не предполагалось, что вы будете крысой. Будьте мужчиной. Будьте женщиной.

До этого момента все происходило бессознательно, в соответствии с природой, но теперь природа больше ничего не может сделать. Разве вы не видите это? Дарвин говорил, что человек произошел от обезьяны. Возможно, он прав. Я так не думаю, поэтому я сказал, что, возможно, он нрав. Но что произошло потом? Обезьяны не становятся людьми… вы не можете увидеть обезьяну, превращающуюся в человека и подтверждающую теорию Дарвина.

Ни одна обезьяна не интересуется Чарльзом Дарвином. Я думаю, что они даже никогда не читали ни одну из этих непоэтичных книг. На самом деле, они должны быть злы, как мне кажется, потому что Дарвин думает, что человек эволюционировал. Ни одна обезьяна не может поверить, что человек более развит, чем она сама. Все обезьяны — и поверьте мне, я сталкивался с разными людьми, включая обезьян — верят, что человек — это падшая обезьяна… упавшая с. дерева. Они не могут думать, что это эволюция. Вы должны согласиться с новым словом: инволюция. Возможно, Дарвин был прав, но что произошло потом? Забудьте обезьян, у нас нет с ними ничего общего.

Что произошло с человеком? Прошли миллионы лет, а человек все такой же. Эволюция остановилась? По какой причине? Я не думаю, что дарвинисты смогут ответить на эти вопросы, я знаю, потому что я изучал Дарвина и его последователей настолько глубоко, насколько это возможно. Я говорю «возможно», потому что здесь нет особой глубины. Что я могу сделать? По ни один дарвинист не отвечает на основной вопрос: если эволюция правило существования, то почему же человек не превратился в сверхчеловека? или, по крайней мере, во что-то лучшее? не называйте это сверх, это звучит слишком сильно, чтобы говорить о человеке. Почему человек не стал немного лучше?

Но на протяжении всех веков не произошло ни одного изменения. Насколько известно всем историкам, человек всегда был одинаковым, таким же уродливым, как и сегодня. Па самом деле, если можно говорить о переменах, то он стал еще более уродлив. Да, я говорю то, что не говорит никто. Политики не могут ничего сказать, потому что голоса зависят от обезьян. Так называемые философы не могут сказать, потому что они ждут своей Нобелевской Премии, а комитет состоит из обезьян. Если вы скажете правду, то окажетесь в такой же беде, как и я. С тех пор, как я осознал, у меня не было ни одного дня без проблемы. Внутри проблемы не существует; все проблемы исчезли. Но снаружи каждое мгновение несет в себе проблему. Даже если вы свяжетесь со мной, тогда будете иметь проблемы.

Только вчера я получил сообщение, что на один наш центр напали. Под напором толпы были разбиты все стекла. Люди забирали все, что хотели. И после этого все было сожжено.

Мои люди никому не принесли вреда; они там просто встречались, просто медитировали. Даже полицейский сказал: «Это странно, потому что на протяжении двух лет мы наблюдали за этими людьми, и они совершенно невиновны. Они не несут ни политику, ни идеологию - они просто наслаждаются собой. Нельзя объяснить, почему их дома нужно сжигать». Полиция может не находить объяснения, потому что оно здесь, лежит в этом кресле у зубного врача.

Я не знал ни одного дня, когда не было бы той или иной проблемы; и это самое странное, потому что мы никому не причиняли вреда. Я никому не причинил вреда; мои люди никому не причинили вреда… но, возможно, это их преступление. Мафия — это нормально; я не состою в ней, вы не состоите в ней. Этот мир, одержимый смертью или одержимый сексом, останется патологическим, больным. Если мы хотим иметь здоровое, цельное человечество, тогда мы должны мыслить совершенно другими понятиями.

Первое, что я хочу сказать — следующее: примите то, что уже есть. Секс — это не ваше творение, слава Богу; иначе все использовали бы разные механизмы, и все бы очень огорчились, потому что эти механизмы совершенно друг к другу не подойдут. Они не подходят, даже когда они совершенно одинаковые, когда они должны гармонировать, они не гармонируют. Если бы каждый изобретал свою собственную сексуальность, тогда бы наступил полнейший хаос. Вы не можете представить это себе. Хорошо, что вы уже пришли готовыми, вы уже были потенциально теми, кем вы станете.

А смерть - это тоже такая естественная вещь. Просто задумайтесь на мгновение: если бы вы жили вечно, что бы вы делали? Помните, вы не могли бы совершить самоубийство. Я всегда любил поиски Александром секрета вечной жизни… В конце концов, он нашел его в пустыне Аравии. Какая радость! Какой экстаз! Он танцевал. Но потом ворон сказал: «Подожди, подожди мгновение, пока ты не выпил эту воду. Это не обыкновенная вода, Я пил ее! Теперь я не могу умереть. Я испытал все способы, но ничего не помогло. Яд не может убить меня. Я разбивал свою голову об камень, но камень раскололся, а у меня — ни царапины. Перед тем, как ты решишь выпить воду, подумай дважды». История говорит, что Александр убежал от пещеры, чтобы побороть искушение выпить эту воду.

Великим учителем Александра был никто иной, как Аристотель, отец европейской философии и логики. На самом деле, Аристотель был отцом всего западного мышления. Великим отцом! Без него не было бы науки, и, конечно, Хиросимы и Нагасаки. Без Аристотеля вы не можете представить себе Запада. Аристотель был учителем Александра, а я всегда убеждался, что учителя очень бедны.

Я помню, как в детстве я рассматривал книгу я не могу вспомнить, какую или, возможно, это был фильм - в котором Аристотель учил Александра, и мальчик сказал: «Сейчас я не хочу заниматься. Я хочу кататься верхом. Ты должен стать моей лошадью». И бедный Аристотель стал лошадью. Он опустился на четвереньки, в то время как Александр уселся к нему на спину и начал кататься на нем. И это был человек, который стал отцом всей западной философии! Каким отцом…?

Сократа никогда не называют отцом западной философии. Сократ, конечно, был учителем Платона, а Платон был учителем Аристотеля. Но Сократа отравили, потому что он не был приятным человеком - его было нелегко переваривать. Запад хотел забыть о нем все. Он создал синтез, о котором я говорю. Если бы он не был отравлен и его бы слушали; если бы его проникновение в истину стало бы основой современной цивилизации, мы бы жили в совершенно ином мире. Платона тоже не считали отцом, потому что он был слишком тесно связан с Сократом. На самом деле, мы ничего не знаем о Сократе за исключением того, что о нем написал Платон.

Так же как Девагит делает заметки, Платон постоянно делал заметки о своем учителе. Платона не принимают, потому что он был только тенью Сократа. Аристотель — ученик Платона, но он Иуда. Он был учеником вначале, и учился тому, чему учил его учитель, а потом он стал учителем на свой лад. Но каким он был бедным учителем, если ему платил король, за то, что он учил его сына. Так ужасно узнать, что он был готов стать лошадью Александра! Кто кого учит? Кто настоящий учитель?

Я был преподавателем в университете. Я знаю, что Александр, катающийся на Аристотеле, опровергает то, что Аристотель был отцом западной философии. Если он отец, тогда вся философия на Западе — это всего лишь сирота, ребенок, которого приютили христианские миссионеры, возможно, даже, Мать Тереза в Калькутте. Эта великая женщина могла сделать все что угодно! Мне жалко Аристотеля. Я не могу подобрать Другого слова. Мне стыдно, потому что я тоже был профессором.

Первое, что я обычно говорил каждый день своим студентам: «Помните, здесь я учитель. Если вы не хотите меня слушать, просто уйдите. Если вы хотите слушать меня, тогда просто слушайте. Я готов ответить на все ваши вопросы, но я не допущу ни одного шороха, даже шепота. Если здесь у вас есть девушка, то немедленно уходите отсюда, и я позволю нам уйти вместе с девушкой. Когда я говорю, то говорю только я, а вы слушаете. Если вы хотите что-то сказать, то поднимите руку и держите ее поднятой, потому что это не значит, что когда вы хотите задать вопрос, я обязательно должен ответить на него сразу. Я здесь не как ваш слуга. Я не Аристотель. Даже Александр не смог бы сделать из меня лошадь».

Так я говорил каждый день, и я счастлив, что они поняли это. Им пришлось. Поэтому я иногда злюсь на тебя, Девагит, прекрасно зная, что тебе приходится пользоваться клавишами, и шума от них не избежать. Это просто моя старая привычка.

Я никогда не говорил, если не было полной тишины. Вы знаете, на протяжении нескольких лет вы слушали меня. Вы знаете тишину в Будда Холле. Только в такой тишине… Твоя английская фраза имеет огромное значение: что тишина настолько глубока, что можно услышать то, как иголка падает на пол. Я знаю, я просто привык к этой тишине.

Вчера, когда я покинул комнату, ты не выглядел очень счастливым. Позже, в тот же день, я плохо чувствовал себя, это действительно причинило мне боль. Я никогда не хотел никаким образом причинить тебе боль, это просто была моя старая привычка, а ты больше не сможешь научить меня новой. Я вышел за пределы обучения.

Когда я приехал в Америку, то снова начал водить машину, и, сидя со мной, люди раздражались. Я не водитель, что же говорить о хорошем водителе поэтому, естественно, что я делал все неправильно. Хотя они пытались не вмешиваться, я мог понять их сложности. Они контролировали себя. Я вел машину, а они контролировали себя — это было прекрасная сцена. Но все равно, иногда они забывали и начинали мне что-то говорить, в чем они часто были правы. По правы они или нет, это не имеет значение когда я веду машину, я веду машину. Если я делаю что-то неправильно, я делаю что-то неправильно. Сколько они могли контролировать себя? Это было опасно, и их не волновала их собственная жизнь. Их волновала моя жизнь, но что я мог поделать? Я мог просто констатировать, что если я вел машину неправильно, то продолжил бы это. В то мгновение я не хотел, чтобы меня учили. Это был не эгоизм.

Здесь я прост. Вы мне всегда можете сказать, в чем я не прав, и я выслушаю вас. Но когда я что-то делаю, я ненавижу, когда вмешиваются. Даже хотя вмешательство может быть полезным, я не хочу этого, даже если это на пользу. Я лучше умру, неправильно ведя машину, чем буду спасен чьим-то советом. Такой я есть и очень поздно что-то менять.

Вы удивитесь, узнав, что это всегда было слишком поздно. Даже когда я был ребенком, это уже было поздно. Я могу делать только то, что я хочу делать; правильно или не правильно — неважно. Если это окажется правильным, хорошо; если это не будет правильным, ничего.

Иногда я могу кричать на вас, но я не хочу этого делать. Это просто давняя, давняя привычка от более чем тридцати лет преподавания в полной тишине. Дело в том, что я не против, чтобы избавиться от колеса, но я против того, чтобы быть одержимым его остановкой. Оно останавливается само по себе, но не вы останавливаете его. Оно может быть остановлено, когда вы занимаетесь чем-то еще. Это что-то еще я называю медитацией.