БЕСЕДА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Итак, я просто снова слушал, не Харипрасада Чаурасию, а другого флейтиста. В Индии у флейты два измерения: одно южное, другое северное. Харипрасад Чаурасия был северным флейтистом; я слушал полярную противоположность, южную.

Этот человек тоже был представлен мне Пагалом Бабой. Когда он представил меня, то сказал музыканту: «Вы можете не понять, почему я представляю вас этому мальчику; по крайней мере, сейчас вы не поймете, но возможно однажды, вы сможете понять».

Этот человек играет на такой же флейте, но совершенно по-иному. Южная флейта намного более проникновенна. Она входит и остается где-то в самом мозгу. Северная флейта прекрасна, но немного ровна - ровна, как северная Индия.

Человек посмотрел на меня, удивленный. Он мгновение думал, потом сказал: «Баба, если вы представляете меня ему, в этом что-то должно быть. Я не могу понять; это моя посредственность, и я бесконечно благодарен, что вы так любите меня, что вы не только представляете меня настоящему, но и будущему».

Я слушал его только несколько минут, потому что мы никогда не были связаны напрямую это происходило через Пагал Бабу. Флейтист посещал его. Если я случайно окалывался там, тогда, конечно, он здоровался со мной. Баба всегда смеялся и говорил: «Прикоснись к его ногам, ты, глупец! Просто «здравствуй» не подходит для этого мальчика».

Он делал это неохотно, и я видел его нежелание, поэтому я не упоминаю его имени. Он до сих пор жив и может обидеться, потому что он прикасался к моим ногам не из-за любви ко мне, а потому что Пагал Баба приказывал ему. Ему приходилось прикасаться к моим ногам.

Я смеялся и говорил: «Пагал Баба, я могу ударить этого человека?»

Он говорил: «Конечно».

И, вы можете себе представить, когда он прикасался к моим ногам, я ударил его по лицу!

Это напоминает мне письмо, которое мне написал Девагит. Я знал, что он будет плакать и причитать. Я знал. Как я это узнал до того, как он мне написал? Даже если бы он мне не написал, я бы это знал. Я знаю своих людей- Я знаю тех, кто любит меня, говорят ли они об этом или нет. И что действительно тронуло меня, были слова: «Вы можете бить меня столько, сколько хотите, это не причиняет боли; больно то, что когда я не хихикаю, вы говорите: «Девагит, не пытайся обмануть меня…» Это причиняет боль. Воль причиняет явная несправедливость». Это слово, которое он употребил. Гудия. я думаю, что он сказал именно эти - «явная несправедливость». Я прав, Гудия?

«Да, Ошо».

Хорошо, потому что это письмо читала мне Гудия.

Я ничего не читал на протяжении нескольких лет, потому что врачи сказали, что для чтения мне нужно носить очки, а я ненавижу очки. Я не могу представить себя в очках. Я бы лучше закрыл глаза. Я не хочу создавать никакой преграды, даже прозрачных очков, между мной и тем, что окружает меня. Поэтому мне приходится зависеть от того, чтобы кто-нибудь читал мне.

Слова «очевидная несправедливость» точно показывают его сердце. Он знает, что это только очевидно, но конечно, выглядит несправедливым, когда вы не хихикаете, а я неожиданно говорю: «Девагит, не хихикай!» Естественно, он обижается, а бедный Девагит просто делал заметки.

Снова я вспомнил о Пагал Бабе, потому что я говорил о нем сегодня утром, и я собираюсь продолжить. Он обычно говорил людям явно бессмысленные вещи - и не только это, иногда действительно ударяя их! Не так, как я, но, в самом деле, реально. Я не ударяю в самом деле, но не потому что я не хочу, а потому что я очень ленивый. Один или два раза я пытался сделать это; потом болела моя рука. Я не знаю, усвоил ли что-нибудь человек или нет, но моя рука сказала: «Пожалуйста, не делай этого снова».

Но Пагал Баба обычно ударял совершенно без причины. Кто-то мог просто молча сидеть рядом с ним, и он давал человеку хорошую оплеуху. Человек ничего не делал, он даже ничего не говорил. Иногда люди возражали, что это несправедливо, и говорили Пагал Бабе: «Баба, почему ты ударил его?»

Он смеялся и говорил: «Вы знаете, что я пагал, сумасшедший». Что касалось его, то этого объяснения было достаточно. Это объяснение не устраивает меня… он был такой сумасшедший, что даже самый интеллигентный человек не мог определить, что это за сумасшествие. Пагал Баба был простым сумасшедшим; я многомерный сумасшедший.

Поэтому, если вы иногда чувствуете, что это явно несправедливо, тогда помните слово: «явный». Я не могу сделать ничего несправедливого, особенно с теми, кто любит меня. Как любовь может быть несправедливой? По «явно»… возможно, это было слишком много раз. Никто не знает таких, как я. Я могу бить Яшу, а метить в Девараджа. Это очень сложное явление. Его нельзя определить.

Это настолько сложно, что я не думаю, что какой-нибудь компьютер сможет стать мастером. Он станет всем остальным инженером, врачом, дантистом, всем, чем угодно — и будет более эффективным, чем может быть любой человек. Но есть всего две вещи, которые не может сделать компьютер: первая — он не может быть живым. Он может издавать механические звуки, но он не может быть живым. Он не может знать, что такое жизнь.

Второе — это результат первого: он не может стать мастером. Просто быть живым — это одно; все живы. По обратиться к себе, к своему существу, видеть видящего, знать знающего - тогда человек становится мастером. Компьютер не может обратиться к себе; это невозможно.

Девагит, твое письмо было прекрасным и ты плакал. И я счастлив из-за этого. Это помогает, и не может быть ничего подлиннее, чем слезы. Да, есть профессиональные плакальщики, но тогда им приходится прибегать к уловкам.

В Индии это происходит, когда кто-то умирает возможно, это никому не нужный старик, и все действительно счастливы, но никто не может показать свое счастье. Тогда зовут профессиональных плакальщиков, особенно в больших городах, таких как Бомбей, Калькутта и Нью Дели. У них даже есть своя ассоциация. Вы просто звоните им, говорите сколько плакальщиков вам нужно, и они приходят и они действительно плачут. Они могут победить настоящего плачущего, потому что это натренированные люди, и очень производительные люди, они действительно знают все уловки. Они употребляют определенные лекарства, и этого достаточно, чтобы потекли слезы. И это очень странное явление: когда начинают течь слезы, человек действительно чувствует себя грустным.

В психологии был долгий спор, до сих пор неразрешенный: «Что происходит сначала… человек бежит из-за страха или он чувствует страх, потому что бежит?» И есть сторонники обеих позиций. «Страх является причиной бега» - это первая позиция, «бег является причиной страха» — это другая позиция. Но на самом деле это одно и то же, они идут вместе.

Если вы грустны, текут слезы. Если слезы текут, по любой причине, даже химические слезы, давайте будем называть их искусственными слезами — тогда тоже, только из-за инстинктивного прошлого, вы чувствуете себя грустными. Я видел, как эти профессиональные плакальщики действительно плачут от всего сердца, и вы не можете сказать, что они обманывают; они сами могут быть обмануты.

Слезы из-за любви - это самый ценный опыт. Ты плакал, я счастлив… потому что ты мог злиться, но ты не злился. Ты мог быть раздосадован, раздражен, но все было не так. Ты плакал, как и должно быть. Но помните, я буду снова и снова делать то же самое, мне надо выполнять мою работу.

Как дантист ты прекрасно знаешь, какую это причиняет боль, но все равно тебе приходится делать это. Не то, чтобы ты хотел причинить боль, у тебя есть анестезия, у тебя есть определенные лекарства; ты можешь сделать определенное место совершенно бесчувственным или ты можешь сделать так, что человек будет без сознания.

Но у меня ничего нет, мне приходится совершать все мои операции без анестезии. Просто вскройте чей-нибудь живот или мозги, не приводя человека в бессознательное состояние, что произойдет? Боль будет слишком сильной, она убьет человека или, по крайней мере, сведет его с ума. Он спрыгнет со стола, возможно, оставив свой череп, или просто убьет доктора. Но такова моя работа. Не существует возможности делать все по-другому.

Это должно быть «явно несправедливо». Но ты употребил слово «явно», этого достаточно, чтобы принести мне удовлетворение, хотя это причиняет боль, ты понимаешь мою любовь. Позволь мне снова и снова повторить, чтобы ты не забыл: «Я буду делать это вновь и вновь!»

Ты действительно был испуган, потому что ты написал постскриптум и пост постскриптум, говоря: «Я никогда не мог представить всего: что буду так близок к вам или что мне будет доверена такая работа. Мне нравится писать заметки». И пост постскриптум: «Пожалуйста, никогда не прекращайте эту работу».

Он испугался, что я могу остановиться, думая, что это причиняет ему боль. Это также причиняет боль и Яшу, хотя она не написала письмо - пока. Но однажды она его напишет, я предсказываю, может быть, завтра.

Я просто продолжаю бить по той и по этой стороне. Из-за того, что вы оба оказываетесь с одной стороны, естественно, вы получаете большую часть из этих ударов. Это всегда было моим приемом: те, кто были ко мне ближе всех, всегда получали больше ударов. По они также выросли, с каждым получаемым ударом они становились более завершенными. Или они убегали, или они поглощали это. Сделайте или умрите. Если вы сделаете

— это то, что я имею в виду под завершенностью или кристаллизацией только тогда вы будете жить. Или еще - помните собачью смерть человек умирает; человек умирает каждое мгновение.

Снова о Пагал Бабе… это то, что я называю движением по кругу. Он представил меня не только этим флейтистам, но также и многим другим музыкантам. Он был музыкантом музыкантов. Обычно, люди не имели представления, только великие музыканты знали, что он мог играть на чем угодно. Я видел, как он играл на всем, что можно просто на камне, им он начинал стучать по своей камандале. Камандала — это горшок, в котором индусские саньясины держат воду и пищу. Он выстукивал на камандале всем, чем угодно, но у него было такое чувство музыки, что даже камандала превращалась в ситару.

На рынке он покупал флейту, которая делалась только для детей — вы могли купить дюжину таких флейт всего за одну рупию — и начинал играть. Из этой флейты вылетали такие звуки, что даже музыкант смотрел на это с широко открытыми глазами, шокированный, думая: «Это возможно?»

Мне придется сказать вам имя южного флейтиста, о котором я упомянул в начале; иначе это останется в моей груди, а я хочу освободить себя, пока не ушел, так, чтобы я ушел таким же, как и пришел — без ничего, даже без воспоминания. В этом вся цель этих мемуаров. Имя флейтиста было Сачдева, один из самых известных южно-индийских флейтистов. Я упомянул о трех флейтистах, все они были представлены мне Пагал Бабой. Один человек, Харипрасад Чаурасия, был из северной Индии, где играют совершенно другую музыку на флейте; другой был из Бенгалии, Панналал Гхош — он также играл на другой флейте, очень мужской, очень громкой и переполняющей. Флейта Сачдевы была почти беззвучной, женственной, совершенно противоположной флейте Панналала Гхоша. Мне хорошо оттого, что я упомянул его имя — теперь это его дело.

Девагит говорит в своем письме: «Ошо, я доверяю тебе…» Я знаю, в этом нет сомнения — иначе, зачем мне так сильно бить тебя? И помни, если я доверяю кому-нибудь, я никогда не перестаю делать это. Не имеет значения, что делает мне этот человек — мое доверие остается, что бы он ни делал.

Доверие всегда безусловно. Я знаю вашу любовь, и я верю всем вам; иначе эта работа не была бы вам дана, Но помните, что это не означает, что я в чем-нибудь изменюсь. С письмом или без письма, с постскриптумом или без пост постскриптума; я останусь прежним. Иногда я неожиданно скажу: «Девагит, почему ты хихикаешь?» Сейчас ты хихикаешь, а я не ударяю тебя. Иногда я заставлю тебя плакать. В этом моя работа.

Ты знаешь свою работу, я знаю свою работу а она намного труднее Это не только сверление, это сверление бел анестезии, даже без обезболивающего. Это не только сверление зубов, это сверление самого вашего существа. Это больно, действительно больно. Простите меня, но никогда не просите меня изменить мои приемы. А в своем письме ты и не просил сделать это. Я просто говорю это на будущее.

Яшу, завтра я жду твоего письма. Посмотрим, что произойдет. Тогда Девагит действительно похихикает!