БЕСЕДА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Пагал Баба в свои последние дни был постоянно беспокоен. Я мог видеть это, хотя он ничего не говорил, и никто больше не замечал это. Возможно, никто больше не осознавал, что он беспокоился. Это было не из-за его болезни, старости или приближающейся смерти, они абсолютно не существовали для него.

Однажды ночью, когда мы были с ним одни, я спросил его. На самом деле, мне пришлось разбудить его посреди ночи, потому что так сложно было поймать момент, когда с нами никого не было.

Он сказал мне: «Это должно быть что-то огромной важности, иначе ты не стал бы будить меня. Что случилось?»

Я сказал: «Это вопрос. Я наблюдал за тобой — я чувствую вокруг тебя небольшую тень беспокойства. Ее раньше не было. Твоя аура была так чиста, как яркое солнце, но теперь я вижу небольшую тень. Это не может быть смерть».

Он засмеялся и сказал: «Да, тень есть, и это не смерть, это тоже верно. Мое беспокойство в том, что я жду человека, которому я могу передать мою ответственность за тебя. Я беспокоюсь, потому что он еще не пришел. Если я умру, ты не сможешь найти его».

Я сказал: «Если мне действительно кто-нибудь понадобится, я найду его. Но мне никто не нужен. Расслабься перед тем, как придет смерть. Я не хочу быть причиной этой тени. Ты должен умереть таким же прекрасно сияющим, каким жил».

Он сказал: «Это невозможно… Но я знаю, что этот человек придет — я напрасно беспокоюсь. Он человек слова, он обещал прийти ко мне до того, как я умру»,

Я спросил его: «Как он узнает, что ты собираешься умереть?» Он засмеялся и сказал: «Поэтому я хочу представить тебя ему. Ты очень молод, и я хотел бы, чтобы кто-нибудь был рядом с тобой». Он сказал: «На самом деле, это древнее поверье, что если ребенок может стать пробужденным, нужно хотя бы три пробужденных, чтобы признать его в раннем возрасте».

Я сказал: «Баба, все это ерунда. Никто не может помешать мне проснуться».

Он сказал: «Я знаю, но я старый человек с предрассудками, так что, пожалуйста, особенно во время моей смерти, не говори ничего о поверье».

Я сказал: «Хорошо, ради тебя я буду хранить полное молчание. Я ничего не скажу потому что, что бы я ни сказал, это каким-то образом будет против поверья, традиции».

Он сказал: «Я не говорю, чтобы ты молчал, но просто почувствуй то. что чувствую я. Я старик. У меня нет в мире никого, о ком бы я заботился, кроме тебя. Я не знаю, почему, или как, ты стал так близок мне. Я хочу, чтобы кто-нибудь был на моем месте, чтобы ты не скучал по мне».

Я сказал: «Баба, никто не может заменить тебя, но я обещаю, что буду очень стараться не скучать по тебе».

Но тот человек пришел на следующее утро.

Первым пробужденным человеком, который признал меня, был Магга Баба. Вторым был Пагал Баба, а третий был более странным, чем я мог себе представить. Даже Пагал Баба не был таким сумасшедшим. Человека звали Маста Баба.

Баба это уважительное слово, оно просто означает «дедушка». Но кто-то, кто узнается людьми как просветленный, его тоже называют Баба, потому что он действительно, старейший человек в общине. Он может им в действительности не быть, он может быть молодым человеком, но его должны звать Баба, дедушка.

Маста Баба был великолепен, просто великолепен, и таким человеком я хотел быть. Он был в точности как будто сделанный для меня. Мы стали друзьями еще до того, как Пагал Баба познакомил нас.

Я стоял рядом с домом. Я не знаю, почему я стоял там, по крайней мере, я не могу вспомнить цель, это было так давно. Возможно, я тоже ждал, потому что Пагал Баба сказал, что человек сдержит слово, он придет. А я был любопытным, как любой ребенок. Я был ребенком, и остался им несмотря ни на что. Возможно, я ждал, или притворялся, что был занят чем-то еще, и смотрел на дорогу - и вот он! Я не ожидал, что он придет так! Он бежал!

Он не был очень старым, не более тридцати пяти лет, на вершине молодости. Он был высоким мужчиной, очень худым, с прекрасными длинными волосами и прекрасной бородой.

Я спросил его: «Вы Маста Баба?»

Он был немного удивлен и сказал: «Откуда ты знаешь мое имя?»

Я сказал: «В этом нет ничего таинственного. Пагал Баба ждал вас, естественно, он упомянул ваше имя. Но вы действительно тот человек, с которым я хотел бы быть. Вы такой сумасшедший, каким был Пагал Баба, когда был молодым. Возможно, вы — просто вернувшийся молодой Пагал Баба».

Он сказал: «Кажется, ты еще более сумасшедший, чем я. В любом случае, где Пагал Баба?»

Я показал ему дорогу и пошел за ним. Он прикоснулся к ногам Пагал Бабы, который тогда сказал: «Это мой последний день и. Масто», -так он называл его, — «я ждал тебя, и начал немного беспокоиться».

Масто ответил: «Почему? Смерть ничего для тебя не значит».

Баба ответил: «Конечно, смерть для меня ничего не значит, но оглянись. Этот мальчик значит для меня многое, возможно, он сможет сделать то, что я хотел, но не смог. Прикоснись к его ногам. Я так долго ждал, что смогу представить тебя ему».

Маста Баба посмотрел в мои глаза… и он был единственным настоящим человеком из многих, кого Пагал Баба представлял мне и кого просил прикоснуться к моим ногам.

Это стало почти стереотипом. Все знали, что если вы идете к Пагал Бабе, вам придется прикоснуться к ногам этого мальчика, от которого одни неприятности. И вы должны прикоснуться к его ногам - что за абсурд! Но Пагал Баба сумасшедший. Этот человек, Масто, определенно был другим. Со слезами на глазах и сложенными руками он сказал: «С этого мгновения ты будешь моим Пагал Бабой. Он покидает свое тело, но он будет жить в тебе».

Я не знаю, сколько прошло времени, потому что он не позволял мне уйти. Он плакал. Его прекрасные волосы были рассыпаны по земле. Он плакал. Снова и снова я говорил ему: «Маста Баба, хватит».

Он сказал: «Пока ты не назовешь меня Масто, я не оторвусь от твоих ног».

«Масто» это слово, которое употребляется пожилыми людьми по отношению к детям. Как я мог звать его Масто? Но был только один выход. Мне пришлось. Даже Пагал Баба сказал: «Не жди, назови его Масто, чтобы я мог умереть без единой тени вокруг меня».

Естественно, в такой ситуации мне пришлось называть его Масто. В то мгновение, когда я произнес это имя, Масто сказал: «Скажи это трижды».

На Востоке это тоже является договором. Пока вы не повторите что-то трижды, это не много значит. Так что я сказал три раза: «Масто, Масто, Масто. Теперь, пожалуйста, ты оставишь мои ноги?» И я засмеялся, Пагал Баба засмеялся, Масто засмеялся - и этот наш смех соединил нас вместе во что-то не разбиваемое.

В тот самый день Пагал Баба умер. Но Масто не остался, хотя я сказал ему, что смерть очень близка.

Он сказал: «Для меня теперь существуешь только ты. Когда бы мне ни понадобилось, я приду к тебе. Он в любом случае умрет, на самом деле, скажу тебе правду, он должен был умереть три дня назад. Он жил только для тебя, чтобы смог представить меня тебе. И это не только ради тебя, это также ради меня».

Я спросил Пагал Бабу перед смертью: «Почему ты выглядел таким счастливым, когда сюда пришел Маста Баба?»

Он сказал: «Это просто обусловленный ум, прости меня».

Он был таким милым стариком. Просить прощения, когда вам девяносто лет, у мальчика, и с такой любовью…

Я сказал: «Я не спрашиваю, почему вы ждали его. Дело не в вас и не в нем. Он прекрасный человек и заслуживает ожидания. Я спрашиваю, почему вы так беспокоились».

Он сказал: «Я опять прошу, чтобы ты не спорил сейчас со мной. Не то, чтобы я был против спора, как ты знаешь. Я очень люблю то, как ты споришь, и то, как ты оперируешь своими аргументами, но сейчас не время для этого. Действительно не время. Я живу на заимствованном времени. На самом деле, его уже нет. Я могу сказать тебе только одно: я счастлив, что он пришел, и счастлив, что вы оба отнеслись друг к другу по-дружески и с любовью, как я и хотел. Возможно, однажды ты увидишь истину в этой старой, традиционной мысли».

Мысль заключается в том, что пока три просветленных человека не признают ребенка как будущего будду, ему почти невозможно стать таким. Пагал Баба, ты был прав. Теперь я вижу, что это не просто соглашение. Распознать кого-нибудь как просветленного, значит неизмеримо помочь ему. Особенно, если вас распознает такой человек, как Пагал Баба и прикоснется к вашим ногам — или такой человек, как Масто.

Я продолжил называть его Масто, потому что Пагал Баба сказал: «Никогда больше не называй его Маста Баба, он обидится. Я звал его Масто, и с этого момента ты будешь делать так же». И это действительно было зрелище! Ребенок, называющий того, кто был уважаем сотнями людей, «Масто». И не только это, он немедленно делал все, что бы я ни сказал ему.

Однажды, например… Он проводил беседу. Я встал и сказал: «Масто, немедленно прекрати!» Он был на середине предложения. Он даже не закончил его, остановился. Люди попросили его закончить то, что он говорил. Он даже не ответил. Он указал на меня. Мне пришлось выйти к микрофону и сказать людям, что бы они, пожалуйста, пошли по домам, лекция закончена, а Масто был взят под мою опеку.

Он громко засмеялся и прикоснулся к моим ногам. И так, как он это сделал… Тысячи людей прикасались к моим ногам, но это был его собственный способ, просто уникальный. Он прикасался к моим ногам почти —как сказать это — как будто бы он предстал перед самим Богом. И у него всегда появлялись слезы, и его длинные волосы… Я всегда помогал ему снова усесться.

Я говорил: «Масто, достаточно! Достаточно — это достаточно». Но кто слушал? Он плакал, пел или произносил мантру. Я должен был ждать, пока он закончит. Иногда я сидел полчаса, только чтобы сказать ему: «Хватит». Но я мог это сказать только тогда, когда он заканчивал. Кроме всего, у меня тоже есть определенное воспитание. Я не мог просто сказать: «Стоп!» или «Оставь мои ноги!», когда они были в его руках.

На самом деле, я не хотел, чтобы он оставлял их, но у меня были другие дела, и у него тоже. Это практический мир, и хотя я очень непрактичен, но в том, что касается других, я не таков, я всегда прагматичен и практичен. Когда я мог уловить мгновение, чтобы вмешаться, я говорил: «Масто, остановись. Достаточно. Ты выплачешь свои глаза, а твои волосы — мне придется мыть их. Они пачкаются в глине».

Вы знаете индийскую пыль: она вездесуща, везде, особенно в деревне. Все в пыли. Даже людские лица в пыли. Сколько раз они могут мыться? Даже здесь, хотя эта комната с кондиционером, где нет пыли, только по привычке, когда я иду в ванную — это секрет, никому его не говорите — я умываюсь, хотя для этого нет причины, много раз в день… просто старая индийская привычка.

Я был таким пыльным, что снова и снова бегал в ванную.

Моя мать говорила мне: «Кажется, нам придется сделать ванную в твоей комнате, чтобы тебе не приходилось столько раз бегать по всему дому. Что ты делаешь?»

Я сказал: «Я просто умываюсь - очень пыльно». Я сказал Масто: «Мне придется вымыть твои волосы». И я обычно мыл их. Они были такими красивыми, а я всегда любил все красивое. Этот человек, Масто, о котором так беспокоился Пагал Баба, был третьим просветленным человеком. Он хотел, чтобы три просветленных человека прикоснулись к ногам маленького непросветленного мальчика, и ему удалось это,

У сумасшедших свои способы. Он прекрасно справился с этим. Он даже убедил просветленных прикоснуться к ногам мальчика, который точно не был просветленным.

Я спросил его: «Ты не думаешь, что это небольшое насилие?»

Он сказал: «Вовсе нет. Настоящее должно быть предложено будущему. А если просветленный человек не может смотреть в будущее, он не просветленный. Это не просто мысль сумасшедшего человека», — сказал он, — «но одна из древнейших и самых уважаемый идей».

К Будде, даже когда ему было двадцать четыре часа отроду, пришел просветленный человек и прикоснулся к ногам ребенка. Отец Гаутамы Будды не мог поверить в то, что случилось, потому что человек был очень знаменитый, даже отец Будды приходил к нему. Он что сошел с ума? Прикасаться к ногам ребенка, которому двадцать четыре часа?

Отец Будды спросил: «Могу я спросить, господин, почему вы прикасаетесь к ногам маленького ребенка?»

Просветленный сказал: «Я прикасаюсь к его ногам, потому что я могу видеть, что возможно. Сейчас он бутон, но он станет лотосом». И отец Будды — его звали Шуддходана спросил: «Тогда почему вы плачете? Радуйтесь, что он станет лотосом».

Старик сказал: «Я плачу, потому что меня в то мгновение не будет».

Да, иногда плачут даже будды особенно в подобные мгновения. Видеть ребенка, который станет буддой и знать, что умрешь до того, как это произойдет, это действительно тяжело. Это почти как темная ночь: вы можете видеть, птицы начали петь, солнце скоро встанет, на горизонте даже появилось немного света, а вы должны умереть, не увидев следующего утра.

Конечно, человек, который плакал и прикасался к ногам Будды, был прав. Я знаю это из своего собственного опыта. Эти три человека самые важные люди, которых я когда-либо встречал, и я не думаю, что встречу кого-нибудь, кто будет более важным, чем они. Я встречал и других просветленных людей после своего просветления, но это другая история.

Я встречался со своими учениками после того, как они стали просветленными, это тоже другая история. Но быть признанным, когда я был всего лишь маленьким ребенком, это была странная судьба. Моя семья всегда была против меня по простой причине и я могу понять их, они были правы что я вел себя как сумасшедший, и все они беспокоились.

Все в этом маленьком городке жаловались на меня моему отцу. Я должен сказать, что у него было бесконечное терпение. Он выслушивал всех. Каждый день — день за днем, иногда даже посреди ночи - кто-нибудь приходил, потому что я делал то, чего не надо было делать. Па самом деле, я удивляюсь, как я узнавал, что не надо было делать, потому что даже случайно я не сделал ничего, что должно быть сделано.

Однажды я спросил Пагал Бабу: «Возможно, ты можешь объяснить это мне. Я мог бы понять, если бы пятьдесят процентов того, что я делал, было бы плохо, но у меня плохи все сто процентов. Как я умудряюсь это делать? Ты можешь объяснить это мне?»

Пагал Баба засмеялся и сказал: «Ты прекрасно со всем справляешься. Это тоже способ что-то делать. И не беспокойся о том, что говорят другие, делай все по-своему. Слушай все эти жалобы, а если тебя наказывают, наслаждайся».

Я действительно наслаждался, я должен сказать, даже наказанием. Мой отец прекратил наказывать меня, когда выяснил, что это приносит мне удовольствие. Например, однажды он мне сказал: «Пробеги семь раз по кварталу. Беги быстро, а потом возвращайся».

Я спросил: «Могу я пробежать семьдесят раз? Утро такое прекрасное». Я мог видеть его лицо. Он думал, что наказывает меня, Я действительно пробежал семьдесят раз. Постепенно он попил, что меня сложно наказать. Я наслаждался этим.

Я всегда симпатизировал своему отцу, потому что он страдал без необходимости. У меня были длинные волосы, и я любил это. И не только, я носил пенджабскую одежду, которую в этом районе не носили. Я влюбился в пенджабскую одежду, когда увидел группу певцов, которые приезжали в город. Я подумал, что это самая прекрасная одежда в Индии. С моими длинными волосами, одетый в шаровары и курту, люди думали, что я девочка. Я всегда проходил мимо магазина отца, по пути домой и из дома.

Люди спрашивали моего отца: «Что это за девочка? Что за одежду она носит?» Конечно, мой отец обижался. Я не вижу ничего плохого в том, что кто-нибудь принимает мальчика за девочку. Но в этом обществе мужского шовинизма мой отец бегал за мной, говоря: «Слушай, перестань носить эти шаровары и курту. Эти одежды кажутся женскими. И более того, остриги волосы, иначе я сделаю это сам!»

Я сказал ему: «В тот момент, когда ты сделаешь это, ты пожалеешь».

Он сказал: «Что ты имеешь в виду?»

Я сказал: «Я сказал. Теперь ты можешь это обдумать и понять, что я имею в виду. Ты будешь раскаиваться».

Он очень разозлился. Это был единственный раз, когда я видел его таким злым. Он принес из магазина ножницы. Это был магазин одежды, и там всегда были ножницы, чтобы подрезать одежду. Тогда он обрезал мои волосы, говоря: «Теперь ты можешь ноши в парикмахерскую, чтобы он сделал это лучше, иначе ты будешь выглядеть как карикатура».

Я сказал: «Я пойду, но ты будешь раскаиваться».

Он сказал: «Опять? Что ты имеешь в виду?»

Я сказал: «Этот твой поступок. Обдумай его. Почему я должен тебе объяснять? Я никому ничего не должен объяснять. Ты отрезал мои волосы и будешь сожалеть».

Я пошел к парикмахеру, который употреблял опиум. Я выбрал его, потому что он был единственным человеком, который бы сделал все, что я его ни попрошу. Ни один парикмахер не будет ничего делать, пока не решит, что это правильно. Мне придется объяснить вам, что в Индии голову ребенка обривают, когда его отец умирает. Я пошел к этому человеку, которого любил. Его звали Паттху. Я сказал ему: «Паттху, ты способен хотя бы обрить меня?»

Он сказал: «Да, да, да», — трижды.

Я сказал: «Прекрасно. Это способ Будды — трижды. Так что, пожалуйста, сделай это». И он полностью обрил мою голову.

Когда я вернулся домой, мой отец посмотрел на меня и не мог поверить: я выглядел как буддийский монах. Между буддийским и индусским монахом есть разница. Индусский монах обривает голову, оставляя на макушке клочок волос, где расположена сахасрара, седьмая чакра. Это чтобы защищать и давать небольшую тень от жаркого солнца. Буддистский монах более смел, он сбривает все, бреет всю голову.

Мой отец сказал: «Что ты сделал? Ты знаешь, что это означает? Теперь будет еще больше проблем, чем раньше. Все будут спрашивать: «Почему этот ребенок совершенно обрит? Его отец умер?»

Я сказал: «Это теперь твоя забота. Я сказал, что ты будешь раскаиваться». И он раскаивался несколько месяцев. Люди спрашивали его: «Что случилось?»… потому что я не позволял, чтобы мои волосы росли.

Наттху всегда был рядом, а он был таким милым человеком. Когда бы я ни пришел и его кресло было пустым, я садился и говорил: «Наттху, пожалуйста, сделай это снова».

И когда вырастало немного волос, он сбривал их. Он говорил мне: «Я люблю брить головы. Глупцы приходят ко мне и говорят: «Подстриги меня так или так». Все это ерунда. Это лучший стиль: ни мне не приходится волноваться, ни тебе. Это очень просто и очень свято».

Я сказал: «Ты сказал свое слово. Это очень свято. Но ты понимаешь, что если мой отец узнает, что ты — тот человек, который все это делает, у тебя будут проблемы?»

Он сказал: «Не беспокойся. Все знают, что я употребляю опиум. Я могу сделать все, что угодно. Хорошо, что я вообще не отрезал твою голову». И он засмеялся.

Я сказал: «Это хорошо. В следующий раз, если я захочу, чтобы мне отрезали голову, я приду к тебе. Я знаю, что могу положиться на тебя».

Он сказал: «Да, мой мальчик, да, мой мальчик, да, мой мальчик».

Возможно, из-за опиума, ему приходилось повторять все по три раза. Возможно, только тогда он мог услышать, что говорил.

Но мой отец усвоил урок. Он сказал мне: «Я достаточно раскаялся. Я больше не буду так делать». И он никогда не делал. Он сдержал слово. Это было моим первым и последним наказанием. Мне даже не верится, потому что я причинял столько бед. Он терпеливо слушал все жалобы и никогда мне ничего не говорил. На самом деле, он старался быть моей лучшей защитой.

Однажды я спросил его: «Ты обещал не наказывать меня, но ты не обещал защищать меня. Нет необходимости защищать меня».

Он сказал: «Ты такой озорной, что если я не буду защищать тебя, не думаю, что ты выживешь. Кто-нибудь убьет тебя. Я должен защищать тебя. Более того, этот Пагал Баба всегда говорил мне «защищать этого ребенка». Я уважаю и люблю его. Если он говорит, что тебя надо защищать, то он прав. Тогда я могу поверить, что вся деревня не нрава, включая меня. Но я не могу подумать, что не прав Пагал Баба».

И я знаю, что Пагал Баба говорил всем, моим учителям, моим дядям: «Защищайте этого ребенка». Даже моей матери сказали защищать меня. Я прекрасно помню, что он не говорил этого единственному человеку - моей Нани. Это было такое явное исключение, что я спросил его: «Почему ты никогда не говоришь моей Нани защищать меня?»

Он сказал: «В этом нет необходимости: она будет тебя защищать, даже если ей придется для этого умереть. Она будет бороться даже со мной. Я могу доверять ей. Она единственный человек в твоей семье, которому ничего не надо говорить о твоей защите»..

Его проникновение было чистым. Да, есть глаза, которые могут видеть сквозь туман, который каждое человеческое существо создает вокруг себя, чтобы скрыться за ним.