БЕСЕДА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Хорошо. Мы говорим только о втором дне моей начальной школы. Каждый день открывает столько вещей. Я еще не закончил говорить о втором дне. Сегодня я сделаю все возможное, чтобы закончить.

Жизнь тесно связана, вы не можете разрезать ее на куски. Это не кусок ткани. Вы не можете разрезать ее, потому что в то мгновение, когда вы отрезаете се от всех ее связей, она больше не такая как прежде. Она становится чем-то мертвым, не дышащим. Я хочу, чтобы она приняла свое собственное направление, не хочу даже направлять ее, потому что я не делал этого. Она сама выбрала свой путь.

На самом деле я ненавидел советчиков и до сих пор ненавижу их, потому что они мешают вам плыть по течению. Они направляют, их занятие — торопить вас к следующей точке. Их работа в том, чтобы заставить вас почувствовать, что вы узнали. Ни они не знают, ни вы. Знание приходит только тогда, когда вы живете без совета, без направления. Так я жил и до сих пор живу.

Это странная судьба. Даже с самою своего детства я знал, что это не был мой дом. Это был дом моего Наны, а мои отец и мать были далеко. Я надеялся, что мой дом, возможно, будет там, но нет, это был просто большой гостевой дом, где мои бедные отец и мать постоянно прислуживали гостям, без причины - по крайней мере, я ее не видел.

Я снова сказал себе: «Это не тот дом, который я искал. Так куда же мне пойти? Мой дедушка умер, поэтому я не могу вернуться в его дом». Это был его дом, и без него дом сам по себе был бессмысленным. Если бы туда вернулась моя Нани, он бы что-то значил, по крайней мере, на девяносто девять процентов, но она отказалась.

Она сказала: «Я пошла туда ради него, и, если его там нет, у меня нет причины туда возвращаться. Конечно, если он вернется, я готова, но если он не вернется, если он не может сдержать свое обещание, почему я должна заботится об этом доме и об этом имуществе? Они никогда не принадлежали мне. Всегда находится кто-то, кто заботится об этом. Я не предназначена для этого. Я шла не за ними, и не вернусь к ним».

Она отказалась так тотально, что я научился отказываться… и я научился любить. Покинув этот дом, мы несколько дней провели с семьей моего отца. Это была, конечно, не просто семья, но больше - сборище племен, многих семей; возможно, подобие мелы, ярмарки. По мы прожили там всего несколько дней. Это тоже не был мой дом. Я остановился там, только чтобы взглянуть, а потом уехал.

С тех пор в скольких домах я жил? Вам практически невозможно представить, что почти все пятьдесят лет жизни я просто переезжал из дома в дом, и больше ничего не делал. Конечно, трава росла — я переезжал и ничего не делал, а трава росла. По все из-за этого «ничего», а не из-за моего переезда.

После этого я переехал в дом моей Нани, а потом к одному из моих дядей — в дом мужа папиной сестры — куда я переехал после зачисления в университет. Они подумали, что это продлится всего несколько дней, но это время было больше, чем они думали. Ни одно общежитие не было готово принять меня, потому что мои отметки были так прекрасны. Замечания, данные мне всеми моими учителями, и особенно, директором, были действительно достойны сохранения. Все осуждали меня настолько, насколько это было дозволено.

Я сказал им прямо в лицо: «Это не просто характеристика, она убийственна. Пожалуйста, напишите в постскриптуме, что я называю этот документ убийственным. Пока вы это не напишите, я не возьму ее». Им пришлось это сделать.

Мне сказали: «Ты не только непослушный, но и опасный, потому что теперь ты можешь возбудить против нас дело».

Я сказал: «Не бойтесь. В моей жизни многие будут преследовать меня судом, я никогда не буду делать это сам».

Я никого не преследовал, хотя я мог сделать это очень легко, и сотни людей были бы наказаны.

Я говорил, что у меня никогда не было дома. Даже этот дом, я не могу назвать его своим. С самого первого до последнего — возможно, этот не последний, но, какой бы ни был последним, я не смогу назвать его моим домом. Чтобы скрыть факт, я называю его домом Лао Цзы. А у Лао Цзы нет с ним ничего общего.

А я знаю этого человека. Я знаю, если он встретится со мной — а однажды эта встреча должна произойти — первое, что он меня спросит, будет: «Почему вы назвали свой дом «Домом Лао Цзы»? Естественно, любопытство ребенка — а никто не мог быть более ребячливым, чем Лао Цзы, ни Будда, ни Иисус, ни Мухаммед, и, конечно, не Моисей. Ребячливый еврей? Невозможно!

Еврей рожден быть бизнесменом, в деловом костюме, покидая дом и отправляясь в магазин. Он рождается сформировавшимся. Моисей? Конечно, нет. Но Лао Цзы. если вы хотите знать кого-нибудь более ребячливого, чем Лао Цзы, тогда это его ученик — Чжуан Цзы… Чтобы быть учеником Лао Цзы, надо быть более невинным, чем сам Лао Цзы. Другого пути нет.

Конфуцию просто было отказано. Короче говоря, ему было сказано: «Убирайся и пропади навсегда — и помни, никогда снова сюда не возвращайся». Не обязательно такими словами, но таков был смысл того, что Лао Цэы сказал Конфуцию, наиболее ученому человеку тех дней. Конфуций не был принят. Но Чжуан Цзы был даже более сумасшедшим, чем Лао Цзы, его мастер. Когда пришел Чжуан Цзы, Лао Цзы сказал: «Великолепно! Ты пришел, чтобы быть моим мастером? Ты можешь выбирать: или ты можешь быть моим мастером, или я могу быть твоим мастером».

Чжуан Цзы ответил: «Забудьте об этом! Почему мы не можем просто быть?»

И так они остались вместе. Конечно, Чжуан Цзы был учеником и очень уважал своего мастера; никто не мог соперничать с ним. Но именно с этого все началось — с того, что он сказал: «Разве мы не можем забыть все об этой роли?» Я прибавляю слово «роль», чтобы пояснить, что имелось в виду. Но это не означает, что он не уважал Лао Цзы. Даже после этого Лао Цзы засмеялся и сказал: «Просто великолепно! Я ждал тебя!» И Чжуан Цзы прикоснулся к ногам мастера.

Лао Цзы сказал: «Что!»

Чжуан Цзы сказал: «Не ставьте ничего между нами. Если я чувствую, что должен прикоснуться к вашим ногам, тогда никто не может помешать мне, ни вы, ни я. Мы просто должны наблюдать, как это происходит».

И я должен смотреть, как это происходит, двигаясь от одного дома к другому. Я могу вспомнить сотни домов, но нет ни одного, о котором я мог бы сказать: «Это мой дом». Я надеялся, возможно, этот… так было всю жизнь: «Возможно, следующий».

Тем не менее… Я расскажу вам секрет. Я до сих пор надеюсь, что где-то будет дом, возможно… «Возможно» есть дом. Всю свою жизнь я ждал и ждал во многих домах, чтобы появился один. Всегда казалось, что он за углом. Но расстояние оставалось прежним: он всегда оставался за углом. Я снова вижу его…

Я знаю, что ни один дом не будет моим. Но знать — это одно: иногда, что-то, что может быть названо «существованием» закрывает это. Я называю это «все-знанием»; и в эти мгновения я снова ищу «дом». Я сказал, что он может быть назван только «возможно»; я имел в виду, что это название дома. Это всегда будет происходить, но никогда действительно не случится… всегда почти готово случиться.

Из дома Нани я переехал в дом отцовской сестры. Муж, я имею в виду, шурин моего отца, не очень хотел этого. Естественно, почему он должен хотеть? Я был совершенно с ним согласен.

Даже если бы я был на его месте, я бы тоже не хотел этого. Не только не хотел, но упрямо не хотел, потому что кто без необходимости примет того, кто создает столько бед? У них не было детей, поэтому они жили действительно счастливо - хотя, на самом деле, они были очень несчастны, не зная, как «счастливы» те, у кого есть дети. Но у них не было возможности это узнать.

У них был прекрасный домик, с количеством комнат большим, чем нужно одной паре. Он был достаточно большим, чтобы в нем жило много людей. Но они были богаты, они могли себе это позволить. Для них не было проблемой выделить мне маленькую комнату, хотя муж был, не говоря ни слова, против. Я отказался переехать к ним.

Я стоял перед их домом с маленьким чемоданчиком и сказал сестре своего отца: «Твой муж не хочет, чтобы я тут жил, и пока он не захочет, я лучше буду жить на улице, чем в его доме. Я не могу войти, пока я не буду убежден, что он счастлив принять меня. И я не могу пообещать, что не буду для вас проблемой. Это против моей природы — не быть в беде. Я просто беспомощен».

Муж спрятался за занавеской, слушая все это. Он понял, по крайней мере, одну вещь, что этот мальчик был достоин попытки.

Он вышел и сказал: «Я позволю тебе попытаться».

Я сказал: «Лучше поймите с самого начала, что это я даю вам попытку».

Он сказал: «Что?»

Я сказал: «Значение этого прояснится медленно. Оно очень медленно проявляется».

Жена была шокирована. Позже она сказала мне: «Ты не должен говорить подобных вещей моему мужу, потому что он может вышвырнуть тебя. Я не могу помешать ему; я всего лишь жена и бездетная».

Теперь вы не можете этого понять… В Индии бездетная жена считается проклятием. Это может быть не ее вина - и я прекрасно знаю, что вина лежала на нем, потому что врачи сказали мне, что он был импотентом. Но в Индии, если вы — бездетная женщина… Во-первых, просто быть женщиной в Индии, а потом быть бездетной! Ничего хуже этого ни с кем не может произойти. Если женщина бездетна, что она может с этим поделать? Она может пойти к гинекологу… но не в Индии! Муж лучше женится на другой.

А индийский закон, составленный, конечно, мужчинами, позволяет мужу жениться на другой женщине, если его первая жена бездетна. Странно, если два человека нужны для создания ребенка, тогда, естественно, они оба вовлечены в его не-создание. В Индии два человека вовлечены в создание, но в не-создание только один - женщина.

Я жил в этом доме и, естественно, с самого начала между мной и мужем возник неуловимый конфликт, и он продолжал расти. Он проявлялся во многом. Во-первых, что бы он ни сказал в моем присутствии, я противоречил этому, чем бы это ни было. То, что он говорил, было несущественно. Дело было не в том, верно это или неверно: дело было в нем или во мне.

С самого начало то, как он смотрел на меня, предопределило то, как я должен был смотреть на него — как на врага. Теперь Дейл Карнеги написал «Как завоевать друзей и воздействовать на людей», но я не думаю, что он действительно об этом знает. Он не может знать. Пока вы не познаете искусства создания врагов, вы не сможете узнать искусство создания друзей. В этом мне бесконечно повезло.

Я создал столько врагов, что, наконец, создал нескольких друзей. Не создавая друзей, вы не можете создать врагов, это основной закон. Если вам нужны друзья, приготовьтесь также и к врагам. Поэтому многие, большинство людей, решают не иметь ни друзей, ни врагов, а просто знакомых. Они считаются обыкновенными людьми, следующими здравому смыслу, но на самом деле их смысл но здрав Но у меня этого нет, как бы это не называлось. Я создал столько друзей, сколько и врагов, на самом деле, отношение одинаковое. Я могу рассчитывать и на тех, и на других. На всех них можно положиться.

Первым, конечно, был его гуру. В то мгновение, когда он вошел в дом, и сказал отцовской сестре: «Этот человек наихудшее, что я когда-либо видел».

Она сказала: «Замолчи. Тихо. Это гуру моего мужа». Я сказал: « Пусть будет так, но скажи мне: прав я или нет?» Она сказала: «К сожалению да, но молчи». Я сказал: «Я не мшу молчать. Нам нужно поспорить». Она сказала: «Я знала, что. как только здесь появится этот человек — быть беде».

Я оказал: «Он не несет за это ответственности; я - беда. В тот день, когда ты приняла меня, помнишь, я сказал твоему мужу: «Помните, вы можете принять меня, но вы принимаете беду». Теперь он узнает, что я имел в виду. Но это вещи, обнажить которые может только время, слова бесполезны».

В то мгновение, когда он уселся, конечно, помпезно, я прикоснулся к его голове. Это было начало, только начало. Собрались все мои родственники и сказали: «Что ты делаешь? Ты знаешь, кто он?»

Я сказал: «Я сделал это. чтобы узнать, кто он такой Я пытался измерить его, но он очень мелок. Он не достиг даже ног, поэтому я прикоснулся к его голове».

Он весь горел, вскочив, крича: «Это оскорбление!»

Я сказал: «Я просто цитирую вашу книгу» Он недавно опубликовал книгу, в которой написал: «Когда кто-то оскорбляет вас, молчите, будьте спокойны, не волнуйтесь».

Он потом сказал: «Так что же моя книга?»

Это немного помогло мне, и тогда я сказал: «Сядьте на свой стул. хотя вы этого не заслуживаете».

Он сказал: «Опять! Вы что стремитесь оскорбить меня?»

Я сказал: «Я не стремлюсь никого оскорблять. Я просто думаю о стуле».

Он был таким толстым, что бедный стул еле-еле удерживал его. Бедный стул плакал и производил шум.

Я сказал: «Я просто говорю о стуле. Вы меня не волнуете, но меня волнует стул, потому что позже мне придется им пользоваться. На самом деле, это мой стул. Если вы не успокоитесь, вам придется его заменить».

Это было почти подобно поджиганию бомбы. Он подскочил, выкрикивая гадости, и сказал: «Я всегда знал, что в то мгновение, когда сюда войдет этот ребенок, дом больше не будет прежним».

Я сказал: «Хотя бы это правда. Где бы ни была правда, я согласен, даже с врагом. Дом больше не такой, как прежде, это правда. Продолжайте, расскажите- нам, почему он больше не прежний».

Он сказал: «Потому что ты безбожник».

В Индии слово «безбожник» - это «настика», это прекрасное слово. Его нельзя перевести как «безбожник», хотя это единственно доступный перевод. Настика просто означает «тот, кто не верит». Оно ничего не говорит об объекте веры или неверия. Оно имеет огромное значение, по крайней мере, для меня. Я хотел бы, чтобы меня называли настикой — «тем, кто не верит» - потому что верит только слепой. Те, кто видят, им не надо верить.

Индийское слово для верующего «астика»; как «теисте дает вам смысл «верующего». В индийском языке верующего называют «астикой» — тот, кто верит, верующий.

Я никогда не был верующим, и никто, у кого есть хоть какая-то интеллигентность, не может быть верующим. Вера для глупцов, умалишенных, идиотов, а таких много и это большая компания; на самом деле, таких большинство.

Он назвал меня настикой.

Я сказал: «Я снова соглашусь, потому что это описывает мое отношение к жизни. Возможно, это всегда будет описывать мое отношение к жизни, потому что у веры есть предел. Верить — значит быть самонадеянным; верить — значит верить, что вы знаете».

Ныть настикой просто означает: «Я не знаю». Это в точности английское слово «агностик», «тот, кто не верит». Он также не может сказать, что не верит; на самом деле, он просто всегда остается со знаком вопроса. Человек с вопросительным знаком агностик.

Нести крест не очень трудно, особенно если он сделан из золота и инкрустирован бриллиантами, и болтается у вас на шее. Это так легко. Это было тяжело для Иисуса. Это не было спектаклем, это был настоящий крест. А Иисус не был христианином — и евреи были действительно злы. Обычно, они хорошие люди, а когда хорошие люди начинают злиться, происходит что-то неприятное, потому что все хорошие люди подавляют свои неприятные качества. Когда они взрываются, это атомный взрыв! Евреи всегда милые люди, это их единственная вина.

Если бы они были бы немного менее милыми, Иисус не пошел бы на крест. По они были такими милыми, им пришлось распять его. Они в действительности распинали себя. Их собственный сын, их собственная кровь — и не обычный сын, их лучший сын. Евреи не создавали ни до, ни после никого, кто напоминал бы или приближался бы к Иисусу. Они любили человека, но они были милыми людьми, в этом была беда. Они не могли простить его.

Я был со многими святыми, так называемыми, конечно, очень немногие были действительно святыми, и я не буду называть их святыми. Слово попало в плохую компанию и стало грязным Я не буду называть ни Пагала Бабу святым, ни Маггу Бабу, ни Маста Бабу святыми просто мудрецами. Они были, конечно, святыми, но не в том смысле, как обычные люди думают о святых.

Гуру моего дяди. Хари Баба, считался святым. Я сказал ему: «Вы ни Баба, ни Хари. Хари - это имя Бога; пожалуйста, измените имя на то, что подходит вам. Баба тоже вам не подходит. Просто посмотрите в словарь и найдите что-нибудь, что имеет смысл». Конфликт начался и продолжился, Я расскажу вам об атом позже.

Из этого дома я переехал в общежитие университета, а потом в маленький дом, когда поступил на службу. Но дом был маленьким, а семья такой хорошей- что я постоянно чувствовал себя неловко, потому что я мог слышать даже то, о чем они говорили в постели. И это не хорошо, так что однажды ночью мне пришлось сказать: «Пожалуйста, извините меня, я вас слышу».

Конечно, они были очень шокированы. Утром они сказали: «Тебе придется уехать».

Я сказал: «Я знаю. Видите, я уже все уложил». Я собрался. На самом деле я привез тележку, и мои вещи уже были погружены.

Мне сказали: «Это странно, мы ничего тебе тогда не говорили». Я сказал: «Вы могли ничего не говорить мне, но я слышал все, что вы сказали в постели своей жене. Стены такие тонкие. Это не ваша вина. Что вы можете поделать? Но что мог поделать я? Я очень старался не слушать вас».

И вы знаете, что даже сегодня я сплю с затычками в ушах. Это началось после той ночи. Это было давно где-то в 1958 году или, возможно, в конце 1957 года, но где-то в то время. Я начал пользоваться этими затычками, только чтобы не слышать то, что не предназначено для моих ушей. Это стоило мне дома, но я немедленно уехал.

Я постоянно уезжал, всегда укладывал вещи, чтобы переехать в новый дом. В каком-то смысле это было хорошо; иначе мне было бы больше нечего делать, только распаковываться и снова собираться, потом снова распаковываться и опять собираться. Это делало меня занятым больше, чем когда-нибудь любого будду и более безвредно. Они тоже были заняты, но их занятие предполагало другое.

Мое занятие всегда было, в определенном смысле, личным. Даже если со мной тысячи людей, это все равно отношение один-на-один между тобой и мной. Это не организация, и никогда ей не будет. Конечно, по материальным целям она должна действовать как организация, но, что касается моих саньясинов, каждый саньясин связан со мной, и только со мной, ни с кем другим.

Я очень незанятый человек. Я не могу сказать безработный, поэтому я употребил слово «незанятый», потому что я радуюсь ему. Я не ищу никакого занятия. Я покончил с занятиями, я просто наслаждаюсь. Вот, что я создаю.

Я создавал это всю свою жизнь, постепенно, шаг за шагом. Я снова и снова говорил о новой общине. Это просто для того, чтобы напомнить себе, не вам, что я не забываю о новой коммуне - потому что в то мгновение, когда я об этом забуду, я могу не проснуться на следующее утро.

Гудия подождет… Вы побежите, да, я видел, как вы приходите, почти бежите. Вы подождете, но я не приду, потому что утрачу единственную нить, за которую держался.

Так продолжалось и дальше. Из Гадарвары я переехал в Джабалпур. В Джабалпуре я столько раз менял дома, что все удивлялись, не было ли это моим хобби - менять дома.

Я сказал: «Да, это помогает познакомиться с людьми в разных местах, а я люблю знакомиться».

Мне сказали: «Это странное хобби, и очень сложное. Прошло только двадцать дней, а вы снова переезжаете».

В Бомбее я также переезжал из одного района в другой. Это продолжалось до тех пор, пока я не остановился здесь. Никто не знает, где будет следующее место.

Это началось с моей школы, был второй день. Жизнь имеет столько измерений. Когда я говорю это, это может показаться абсурдным, потому что многие измерения закрывают ее. Почему ее называют такой? Жизнь много-многомерная.

Вы хотите есть, а призраки голода опасные люди. Еще две минуты…

Закончите сейчас.