БЕСЕДА СОРОК ПЕРВАЯ

Хорошо. Я даже не мог начать говорить нам, что я хотел. Это просто не получалось, потому что я пытался так много раз не уходить в сторону, но напрасно. Эта была самая прекрасная беседа, хотя ничего не было сказано и ничего не было услышано. Было так много смеха, но я чувствовал себя скованным.

Должно быть, вы удивлялись, почему я смеюсь. Хорошо, что передо мной нет никакого зеркала. Вам нужно организовать зеркало; по крайней мере, это сделает это место тем, чем оно должно быть. Но это было прекрасно. Я чувствую себя освобожденным. Я не смеялся годами. Что-то во мне ожидало этого утра, но я делал никаких усилий в этом направлении, по крайней мере, не сегодня — возможно, когда-нибудь.

Эти круги накладываются друг на друга, и они будут делать это вновь и вновь. Я пытаюсь делать все возможное, чтобы сохранить направление, но эти круги окружают все, что могут. Они безумные, или, кто знает, возможно, это будды, пытающиеся создать проблески старого мира, чтобы увидеть, как все сейчас происходит. Но не это моя цель. Я не мог попасть, куда я хотел, и смеялся вместо тога, чтобы продолжать, несмотря на ваш смех.

Но все это введение, я осознал одно этим утром, это не значит, что я не осознавал это раньше, но я не осознавал, что это нужно говорить. Но сейчас об этом нужно сказать.

Двадцать первого марта 1953 года случилась странная вещь. Произошло много странного, но я говорю только об одном. Другие вещи придут в свое время. Об этом немного рано говорить вам, но я вспомнил этим утром об этой подробности. После этой ночи я потерял все чувство времени. И как бы сильно я не пытался, я не могу — хотя все знают это хотя бы приблизительно вспомнить, который сейчас час.

И не только это, утром, я имею в виду каждое утро, я должен выглядывать из окна, чтобы увидеть — это мой утренний сон или ночной, потому что я сплю два раз в день. И днем, когда я просыпаюсь, первое, что я делаю, я смотрю на часы, а иногда часы шугят надо мной — они прекращают работать. Если они показывают только шесть, значит они остановились утром. Вот почему я ношу наручные часы, просто, чтобы проверить - не шутят ли часы надо мной.

Иногда я хочу выкинуть их, но кто-то мне их подарил, и я не выбрасываю вещи так легко. Это показывает неуважение. Поэтому и жду нужного человека.

У меня в каждой комнате стоят часы. Иногда они обманывают меня, когда я иду спать днем. Я обычно иду спать ровно в одиннадцать тридцать или, реже, в двенадцать. Иногда я смотрю на часы, и они показы-

вают двенадцать, и я говорю себе: «Это означает, что я должен идти спать». И я опять иду спать.

Через один или два часа я опять посмотрел на часы. «Двенадцать», — сказал я себе. «Странно… сегодня, кажется, время окончательно остановилось. Лучше идти спать, чем увидеть, как все вокруг спят». И я снова пошел спать.

Я попросил Гудию разбудить меня, если я не проснусь в два пятнадцать. Она спросила: «Почему?»

Я сказал: «Потому что, если никто не разбудит меня, я могу продолжать спать вечно».

Каждое утро я должен решать утро ото или вечер, потому что я не знаю — у меня нет этого чувства, оно было потеряно так, как я рассказал вам.

В это утро, когда я спросил вас сколько времени, вы сказали: «Десять тридцать». Я подумал: «Господи Иисусе! Это уж слишком. Моя бедная секретарша, должно быть, ждет уже полтора часа, а я еще не начал мой рассказ». Поэтому я сказал, чтобы закончить его: «Дайте мне еще десять минут». Настоящая причина была в том, что я думал, что это была ночь.

И Деварадж также знал; теперь он мог понять это точно. Однажды утром, когда ом сопровождал меня в мою ванную, я спросил его: «Моя секретарша ждет меня?» Он выглядел удивленным. Я должен был закрыть дверь так, чтобы он не смог войти вновь. Если бы я продолжал стоять в дверях, ожидая а вы знаете Девараджа: никто не может быть более любящим ко мне. Он не мог сказать мне, что это была ночь. Если я спрашивал секретаршу, тогда для этого должна быть какая-то причина; и, конечно, ее не было там, она не должна была приходить в это время, поэтому что он должен был сказать?

Он ничего не сказал. Он просто хранил молчание. Я рассмеялся. Вопрос, должно быть, смутил его, но я говорю вам правду, просто потому что время это всегда проблема для меня. Как-то я управляюсь, применяя странные методы. Просто взгляните вот на что: говорил ли какой-нибудь будда так?

Я говорил вам, что джайнизм это самая древняя религия. Она не имеет для меня никакой ценности, помните это, она обесценилась. По факт это факт, ценная или бесценная — это лишь наш подход. Джайнизм в самом деле известен на Западе, но не только на Западе, но также даже и на Востоке, кроме некоторых частей Индии. Причина в том, что джайнские монахи ходят обнаженными. Они не могут жить в не джайнских сообществах. Их забросают камнями, убьют, даже в двадцатом веке.

Британское правительство, которое правило в Индии до 1947 года, ввело особый закон для джайнских монахов, гласящий о том, что, прежде чем они войдут в город, их последователи должны попросить разрешения. Без разрешения они могут войти. И даже с разрешением они не могут войти в такие большие города как Бомбей, Пью Дели или Калькутта. Их последователи должны окружать их так, чтобы никто не увидел, что они обнаженные.

Я говорю «они», потому что джайнскому монаху не разрешено путешествовать в одиночку. Ом должен путешествовать с группой монахов, по крайне мере из пяти человек; это минимальный предел. Он был установлен для того, чтобы они могли шпионить друг за другом. Это очень «подозрительная» религия естественно подозрительная, потому что все, что она предписывает делать — неестественно.

Зимой они дрожат и хотели бы сидеть рядом с огнем но джайнский монах не может сидеть рядом с огнем, потому что огонь это насилие. Огонь убивает, потому что для него нужны деревья, и их уничтожают. Экологи могут с этим согласиться. А когда огонь горит, очень много маленьких живых существ, даже невидимых, — сгорают. А иногда даже на самом дереве есть муравьи и другие насекомые, которые живут на этом дереве.

Поэтому джайнскому монаху нельзя подходить близко к огню. И, конечно, он не может использовать одеяло, если оно сделано из шерсти; это вновь насилие. Конечно, можно найти что-то другое, но поскольку он не может ничем владеть… Необладание — это основное, фундаментальное, а джайны — это экстремисты. Они доводят логику невладения до самого конца.

Когда вы видите джайнского монаха — это, в самом деле, зрелище; вы можете увидеть, что логика делает с человеком. Он уродлив, потому что ему не хватает еды просто кости, почти мертвые; только его живот большой, хотя все его тело съежилось. Это странно, но вы можете понять это. Это случается всегда, когда начинается засуха и люди голодают. Вы, должно быть, видели фотографии детей с большими животами - животы такие большие, а все остальные части их тела: руки, ноги - это лишь просто кости, покрытые кожей, и это не очень красиво… почти одна мертвая кожа. То же происходит и с джайнскими монахами.

Почему? Я мог попять, потому что я знал и тех, и других. Животы голодающих детей и джайнских монахов сразу же меня заинтересовали. Почему? Потому что у тех и других были одинаковые животы, и их тела также похожи. Их лица также похожи. Простите меня, если я это скажу, но на их лицах нет лица; они ничего не говорят, они ничего не показывают. Это не просто пустые страницы, но страницы, которые ждут, что на них что-то будет написано, чтобы сделать их важными… Но они стали прогоркшими, потому что никто никогда не приходит. Они так печальны по отношению к миру, что они закрылись, перевернули страницу, если использовать это сравнение, для всех будущих возможностей. Голодающему ребенку можно помочь; джайнскому монаху можно помочь больше, потому что он думает, что то, что он делает правильно.

Но древняя религия обязательно будет глупой. Сама эта глупость есть доказательство ее древности. Ригведа упоминает первого джайнского мастера - Ришабхдеву. Он считается основателем религии. Я не могу сказать это точно, потому что я не хочу никого обвинять, в особенности Ришабхдеву, которого я никогда не встречал и я не думаю, что я когда-нибудь его встречу.

Если он был, в самом деле, основателем этого глупого культа, тогда он последний, кого я бы хотел встретить. Но не в этом суть; суть в том, что у джайнов другой календарь. Они считают не по солнцу, а по луне, и, естественно, их год разделен на двадцать четыре части, и у них двадцать четыре тиртханкары. Они создали годовой круг, ориентированный на луну, также как другие ориентированны на солнце. Фактически, все это, как мне кажется, глупо.

Просто посмотрите на английский календарь и увидьте эту глупость, тогда вы поймете меня. Легко смеяться над джайнами, потому что вы ничего не знаете о них. Должно быть они идиоты. Но как же с английским календарем? Как может один месяц иметь тридцать дней, другой тридцать один, а в одном быть иногда двадцать восемь дней, а иногда двадцать девять? Что это за чушь? А в году триста шестьдесят пять дней, но не потому что это солнечный календарь, не из-за солнца.

Триста шестьдесят пять дней - это время, за которое земля совершает свое полное путешествие вокруг солнца. Как вы разделите эти дни зависит от вас — но триста шестьдесят пять…? Это число создало большие проблемы, потому что это не точно триста шестьдесят пять дней, но есть также маленькая часть, которая должна добавляться каждый четвертый год. Это означает, что триста шестьдесят пять и одна четвертая дня есть полный год. Очень странная цифра!

Но что с этим можно поделать? Вам нужно с этим справиться, поэтому вы делите разные месяцы на разное количество дней, и к февралю каждые четыре года прибавляется один день. Странный календарь! Я думаю, никакой компьютер не позволил бы такой ерунде существовать.

Так же, как есть дураки ориентированные па солнце, есть дураки ориентированные на луну. Они в самом деле лунатики, потому что они верят в луну. И тогда, конечно, год делится на двенадцать частей, а каждый месяц делится надвое. Эти дураки всегда великие философы, они продолжают строить странные гипотезы. Такова была их гипотеза в джайнской традиции дураков. Я имею в виду то, что все традиции дурацкие, и это лишь одна из них.

Джайны верят, что есть двадцать четыре тиртханкары, и в каждом цикле вновь и вновь будет двадцать четыре тиртханкары. Индусы чувствуют себя обойденным». Им говорят: «У вас всего лишь десять, а не двадцать четыре?»

Естественно, индуистские священники начали говорить о двадцати четырех аватарах. Это заимствованная глупость. Во-первых, это глупость, во-вторых, заимствованная. Это самое плохое, что может случиться с кем-то. А это случилось с огромной многомиллионной страной.

Эта болезнь была так заразительна, что когда Будда умер, буддисты почувствовали себя очень обманутыми обойденными, униженными.

Почему он не сказал им об этом числе двадцать четыре? «У джайнов оно есть, у индуистов есть… а у нас только один будда». И так они создали двадцать четыре будды, которые предшествовали Гаутаме Будде.

Теперь вы можете увидеть, как далеко может пойти глупость. Да, она может идти все дальше и дальше… Я должен здесь остановиться, но помните, что у глупости не конца.

Если вы глупы, вы так же бесконечно глупы, как мудр бог. Я ничего не знаю о боге и его мудрости, но я знаю о вашей глупости. Вот что я здесь делаю: просто помогаю вам избавиться от глупости, которую вы несете с собой. Сначала ее несли джайны, затем заимствовали индуисты, затем буддисты, а затем число двадцать четыре стало абсолютной необходимостью.

Я видел одного человека, Свами Сатья Бхакта. Он один из тех редких людей, в отношении которых я всегда удивлялся почему существование терпит их вообще? Он думал, что он двадцать пятый тиртханкара. Махавира был двадцать четвертым. Конечно, джайны не могли простить Сатья Бхакту и изгнали его.

Я сказал ему: «Сатья Бхакта, если ты хочешь быть тиртханкарой, почему ты не можешь быть первым? Зачем тебе стоять в очереди, всю жизнь пытаясь быть двадцать пятым, последним? Просто оглянись вокруг себя - там никого нет».

Он приложил великие усилия, написал сотню книг в научном стиле. Это также доказывает, что он был дураком, но он был не обычный дурак, а экстраординарный.

Я сказал ему: «Почему бы тебе не создать свою религию, если ты знаешь истину?»

Он сказал: «В этом и вопрос, я не уверен».

Я сказал: «Тогда, по крайней мере, не беспокой других. Сначала будь уверен. Подожди, дай мне позвать твою жену».

Он сказал: «Нет, нет».

Я сказал: «Подожди, я зову твою жену, ты не можешь остановить меня».

Но мне не нужно было звать; она и так пришла. Фактически, я видел, что она шла, вот почему я сказал: «Не останавливай меня». Никто не мог ее остановить; она уже шла, и шла очень быстро.

Я имею в виду, что она стремительно вошла и спросила меня: «Зачем ты тратишь время с этим дураком? Я потратила всю свою жизнь и потеряла все, даже мою религию. Поскольку выгнали его. выгнали, естественно, и меня. Человек рождается джайном только после миллионов жизней, а этот дурак не только пал сам, но и потащил меня за собой. Хорошо, что он импотент и у пас нет детей, иначе выгнали бы и их».

Смеялся только я. и я сказал ему: «Смейся. Это прекрасно. Ты импотент. Не я сказал это, твоя жена сказала так. Ты импотент, великолепно! Ты не способен сделать даже жену своим последователем, и все же ты хочешь быть двадцать пятым тиртханкарой! Это в самом деле удивительно, Сатья Бхакта».

Он никогда не простил меня, поскольку это было сказано в нужным момент. Сатья Бхакта продолжает оставаться моим врагом, хотя я симпатизирую ему. По крайней мере, он может сказать, что он мой враг. Что касается друзей, их у него нет - благодаря его жене.

Так же и Морарджи Десаи стал моим врагом. Я ничего не имею против него, но просто из-за того, что ему пришлось ждать полтора часа из-за маленького мальчика без всякого политического веса, и, естественно, это было для него большим вызовом. Когда он увидел, как премьер-министр открывает дверь машины для мальчика… я все еще могу видеть эту сцену — как ее описать? Было что-то очень скользкое, странное в этом человеке. Вы не могли это ухватить. Оно выскальзывало вновь и вновь, и каждый раз, когда оно выскальзывало, оно становилось все грязнее и грязнее. И в его глазах было что-то очень скользкое, как я помню. Я видел его позже еще три раза. Как-нибудь в другом круге я расскажу об этом.

Очень хорошо.

Девагит, заканчивай. Мне нужно делать другие вещи. Гудия открыла дверь, чтобы напомнить мне.