БЕСЕДА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Вчера я удивлялся, как Бог создал мир за шесть дней. Я удивлялся, потому что я еще не был способен пойти дальше второго дня в начальной школе. А что за мир он создал! Возможно, он был евреем, потому что только евреи распространяли эту идею.

Индусы не верят в Бога, они верят в множество богов. На самом деле, когда они впервые задумались над этой идеей, они насчитали столько богов, сколько было индийцев я имею в виду, в те времена. В то время они не были маленьким населением: тридцать три крора, это означает триста тридцать миллионов — или, это может не быть так, но это даст вам какое-то понятие об индийцах. Они верили, что у каждого человека внутри должен быть бог. Они не были диктаторами, а были очень демократичны, на самом деле, даже слишком — я имею в виду древних индусов.

Тысячи лет прошли с тех пор, как они придумали идею параллельного божественного мира, со столькими же существами, сколько живут на земле. И они проделали прекрасную работу. Даже чтобы пересчитать триста тридцать миллионов богов… а вы не знаете индийских богов! В них было все, что может быть в человеке - очень хитрые, низкие, политические, эксплуатирующие нас, где только можно. Ко каким-то образом, кто-то смог провести перепись.

Индусы не являются верующими в западном смысле этого слона Они были язычниками, но они не были язычниками в том смысле, в кото ром христиане, евреи или мусульмане употребляли это слово. Все эти три религии имели в своей основе иудаизм. Что бы они ни говорили, их основы были заложены задолго до того, как родился Иисус и люди услышали о Мухаммеде. Все религии иудейские.

Конечно, Бог, о котором вы слышали, еврей, другим он не может быть. Вот, где кроется секрет. Если бы он был индусом, он сам бы распался па триста тридцать миллионов кусочков, что же говорить о создании мира. Даже, если бы мир уже был, этих триста тридцати миллионов богов было бы достаточно, чтобы разрушить его.

Индусский «Бог» - другое слово тут не подходит, потому что в индуизме есть только «боги», а не Бог-творец. Он сам является частью вселенной. Под ним я подразумеваю триста тридцать миллионов богов. Мне приходится употреблять наше слово «он», но индусы всегда употребляют слово «который». «Который» — это большой зонт, под ним вы можете спрятать столько богов, сколько хотите. Даже у нежеланного бога будет немного места под этим зонтиком. Это почти как тент в цирке — обширный, большой, способный вместить любого бога, которого можно только придумать.

Еврейский Бог действительно проделал огромную работу. Конечно, он был хорошим евреем, и он создал мир всего за шесть дней. Этот весь беспорядок - это то, что Альберт Эйнштейн, другой еврей, называет «расширяющейся вселенной». Она расширяется каждую секунду, становится больше и больше, как живот беременной женщины, и конечно, быстрее. Она расширяется с такой же скоростью, как и скорость света, а это самая большая скорость, которую вы можете себе представить.

Возможно, однажды, мы откроем более быстрые явления, но теперь Это все еще остается самой большой скоростью. Мир расширяется со скоростью света, и будет расширяться вечно. Нет ни начала, ни конца, по крайней мере, в научном подходе.

По христиане говорят, что это не только началось, но и закончилось за шесть дней. И, конечно, здесь и евреи, и мусульмане, и все ветви одной бессмыслицы. Возможно, один идиот создал вероятность для всех трех религий. Не спрашивайте меня, как его зовут, у идиотов, особенно, у совершенных, нет имен, так что никто не знает, у кого зародилась мысль о построении мира за шесть дней. В лучшем случае над этим можно посмеяться. Но послушайте христианского священника или рабби, и вы увидите ту серьезность, с которой они говорят о происхождении, о самом начале.

Я удивлялся, только потому что я не могу даже закончить свой рассказ за шесть дней, и ото притом, что я многое оставил в себе, думая, что это не имеет значения — но кто знает, может это не так. По если я начну говорить без разбора, то что же будет с бедным Девагитом? Я понимаю, что у него будет столько записей, что он сойдет с ума, смотря на них.

А потом я думаю о Деварадже, который должен редактировать их. Читает ли их кто-нибудь или нет, у вас будет, по крайней мере, один читатель, это Деварадж. Другой читатель - Яшу, она должна печатать их.

В рассказе о божьем создании нет ни редактора, ни машинистки. Он просто создал его за шесть дней и так закончил, что с тех пор о нем ничего не слышно. Что случилось с ним? Некоторые думают, что он уехал во Флориду, куда уезжают все пенсионеры. Некоторые думают, что он получает удовольствие на Майами Бич… но все это догадки.

Бог не существует вообще. Вот почему возможно существование, иначе он бы сунул в него свой нос — а еврейский нос для этого и предназначен. Вместо того чтобы думать о Боге, лучше забыть о нем, а также простить его, время пришло. Это может звучать немного странно - забыть и простить Бога, но только тогда начинаетесь вы: его смерть — это ваше рождение.

Лишь у одного сумасшедшего, Фридриха Ницше, была эта мысль - но кто слушает сумасшедших, особенно, когда они говорят действительно дельные вещи. Тогда слушать их становится еще сложнее. Никто никогда не воспринимал Ницше серьезно, но я думаю, что его заявление было одним из величайших моментов в истории сознания: «Бог умер!» Он должен был объявить об этом, не потому что Бог умер его никогда и не было, он никогда не рождался, как он может быть мертв? Перед тем как умереть, вы должны отстрадать, по крайней мере, семьдесят лет так называемой жизни. Бога никогда не было. Это хорошо, потому что достаточно и существования. Не нужно никого, чтобы создавать это.

Но я не собирался говорить об этом. Видите ли, каждое мгновение раскрывается в стольких направлениях, и вы должны идти. Какой бы путь вы ни выбрали, везде будете сожалеть, потому что кто знает, что находится на других путях, которые вы не выбрали.

Поэтому никто в мире не счастлив. Существуют сотни людей, добившихся успеха, богатых людей, сильных людей, но вы не найдете толпу счастливых людей, пока не встретитесь с моими людьми. Все они — иные.

Обычно, каждый человек рано или поздно разочаровывается. Чем он умнее, тем раньше, чем глупее, тем позже, а если он совершенно туп, то никогда. Тогда он умрет, сидя на карусели в Диснайленде.

Как ты произносишь это, Яшу?

«Диснейленд, Ошо».

Диснай? Дисней. Дисней. Хорошо. Ни одна женщина не может скрыть от меня свои чувства. Мужчина может. Я немедленно осознаю, что сказал что-то не то. Но вы не должны об этом беспокоиться, я неправильный человек. Очень редко, случайно я говорю что-то верно, в остальное время я всегда мудр.

Теперь давайте продолжим рассказ. Это было небольшое отступление, и это будет собранием тысяч отступлений, потому что именно это и есть жизнь…

Масто не было, чтобы убедить Индиру Ганди работать на меня, но он старался сделать все возможное с первым премьер-министром. Индии. Возможно, ему это удалось, но только в том, что есть человек, который никоим образом не должен принимать участие в политической жизни страны. Возможно, Джавахарлал подумал об этом ради меня или ради страны, но он не был хитрым человеком, так что второго варианта не может быть. Я видел его, так что я знаю. Не только видел, но действительно почувствовал глубокое сопереживание, глубокую гармонию, синхронность с ним.

Он был стар. Он прожил свою жизнь и добился успеха, и был разочарован. Этого для. меня было достаточно, чтобы не хотеть успеха ни в одном смысле этого слова, и я могу сказать, что держался от него далеко. Странным образом я остался таким, как будто совершенно не жил в мире.

У Кабира есть прекрасная песня, в которой описывается то, что я говорю, но более поэтично. Он был ткачом, так что, конечно, его песня — это песня, ткача, помните это.

Он говорит: «Джини джини бини чадарийя: я приготовил для ночи прекрасное покрывало… Джини джини бини чадарийя, рампам рас бхини: но я не использовал его. Я никак не использовал его. Оно такое же свежее в момент моей смерти, какое было при моем рождении».

И, можете ли вы поверить, он спел эту песню и умер. Люди думали, что он пел ее для них он пел песню для самого существования. Но это были слова бедного человека и, тем не менее, такого богатого, что даже вся жизнь не смогла оставить на нем ни единой царапины. И он отдал обратно существованию именно то, что было дано ему существованием.

Много раз я удивлялся, как тело постарело, но, что касается меня, я не чувствую возраста или процесса старения. Я не чувствовал себя другим ни единого мгновения. Я тот же, и так много случилось, но все это случилось на периферии. Так что я могу рассказать вам, что случилось, но всегда помните, со мной ничего не случилось. Я такой же невинный и невежественный, каким был до своего рождения.

Люди Длен говорят: «Пока вы не узнаете, кем были, каким было ваше лицо до рождения, вы не сможете понять нас».

Естественно, вы подумаете: «Эти люди сумасшедшие, и они пытаются свести и меня с ума. Возможно, они пытаются убелить меня посмотреть на мой пупок или сделать какую-нибудь подобную глупость». И есть люди, которые так делают, и с большим, успехом, и у них тысячи последователей.

Быть со мной не означает идти по протоптанной тропе. Это значит не быть ни на одной тропе… и, неожиданно, вы дома. Это произошло со мной, но вокруг этого также произошли тысячи вещей. А кто знает, кто что вызовет?

Посмотрите на Девагита. Что-то в нем сейчас происходит. Никто не знает, все что угодно может начать процесс, который приведет вас к самому себе. Это ни далеко, ни близко, это просто там же. где и вы. Поэтому иногда будды смеются, видя полную глупость всей попытки, глупость всего, что они делали. Но, чтобы увидеть это, им надо через многое пройти.

Сколько времени?

«Семь минут одиннадцатого, Ошо».

Хорошо.

Масто во время нашей последней встречи, сказал многое, возможно, что-то из сказанного кому-нибудь где-нибудь когда-нибудь пригодится. Он собирался уходить, так что он говорил все, что хотел мне сказать. Конечно, ему приходилось говорить очень, очень коротко. Он употреблял афоризмы. Это было странно, потому что он был талантливым оратором и использовал афоризмы?

Он сказал: «Ты не понимаешь, я спешу. Просто послушай, не спорь, потому что если мы начнем спорить, я не смогу исполнить обещание, данное Пагал Бабе».

Конечно, когда он сказал: «Пагал Баба», он знал, что это имя столько для меня значит, что я никогда не буду спорить с ним. Тогда он мог даже сказать, что два плюс два — это пять, и я выслушаю это, и не только выслушаю, но и поверю. «Два плюс два — четыре», для этого не требуется доверие, но «два плюс два пять» конечно требует любви, которая выходит за пределы арифметики. Если Баба так сказал, так и должно быть.

Так что я слушал. Вот его несколько слов. Их было не много, но они имели огромное значение.

Он сказал: «Во-первых, никогда не вступай ни в какую организацию».

Я сказал: «Хорошо». И я не вступил ни в какую организацию, я сдержал обещание. Я даже не являюсь частью, я имею в виду, членом нео-саньясы. Я не могу им быть, потому что я дал обещание тому, кого любил. Я только могу быть среди вас. По как бы я ни скрывался, я чужестранец, даже среди вас, просто из-за обещания, которое я хочу сдержать до самого конца.

«Во-вторых, - сказал он, — ты не должен выступать против социального строя».

Я сказал: «Послушай, Масто, эти слова принадлежат тебе, а не Пагал Бабе, и я абсолютно в этом уверен».

Он засмеялся и сказал: «Да, это мои слова. Я просто пытался выяснить, сможешь ли ты отличить зерно от шелухи».

Я сказал: «Масто, нет необходимости беспокоиться об этом. Ты просто скажи мне, что хочешь, потому что ты говоришь очень быстро. Я не знаю, зачем спешить, но если ты так говоришь я тоже люблю тебя — я верю в это. Ты просто скажи мне то, что совершенно необходимо, и затем мы сможем сидеть в молчании, сколько захочешь».

Он немного помолчал, а потом сказал: «Хорошо, лучше, чтобы мы помолчали, потому что ты знаешь, что Баба сказал мне, он уже должен был сказать тебе это».

Я сказал: «Я знал его настолько глубоко, что нет необходимости говорить мне об этом. Даже если он вернется, я скажу: «Не беспокойся, просто будь со мной». Так что хорошо, что ты решил, но сдержи свое обещание».

Он сказал: «Какое обещание?»

Я сказал: «Это простое обещание: молчи вместе со мной столько, сколько ты хочешь здесь пробыть».

Он был там еще шесть часов и сдержал свое обещание. Ни одно слово не пролетело между нами, но было передано нечто большее, чем может быть передано словами. Единственное, что он сказал мне, когда уходил па станцию, было: «Теперь я могу сказать последнее — потому что я могу больше не увидеть тебя». А он знал, что уходит навсегда.

Я сказал: «Конечно».

Он сказал: «Только тогда, когда тебе немедленно понадобится моя помощь, сообщи по этому адресу. Если я буду жив, мне немедленно передадут». И он дал мне адрес, о котором я никогда не верил, что он имеет отношение к Масто.

Я сказал: «Масто!»

Он сказал: «Не спрашивай, просто сообщи этому человеку».

«Но, — сказал я, этот человек Морарджи Десаи. Я не могу сказать ему, и ты это знаешь».

Он сказал: «Я знаю, но это единственный человек, который скоро придет к власти и сможет достать меня где угодно в Гималаях».

Я сказал: «Ты думаешь, что этот человек наследует Джанахарлалу?»

Он сказал: «Нет. Это сделает не он, но тот человек долго не проживет, а потом будет Индира, а после нее — Десаи. Я даю тебе этот адрес, потому что это годы, когда ты будешь больше всего во мне нуждаться, и в другое время будет Джавахарлал или Индира…»

А между ними, Джавахарлалом и Индирой был еще один премьер-министр, прекрасный человек, очень маленький, что касается тела, но очень великий: Лал Бахадур Шастри. Но он был всего несколько месяцев. Это было странно, в то мгновение, когда он стал премьер-министром, он сообщил мне, что хочет видеть меня, говоря: «Приходи ко мне, как только сможешь».

Я приехал в Дели, потому что я знал, что за ним должна быть рука Масто. На самом деле, я приехал, чтобы найти именно ее. Я так любил Масто, что отправился бы в ад - а Нью Дели - это ад. Но я приехал, потому что меня позвал премьер-министр, и это было подходящее время, чтобы выяснить, где был Масто, жив ли он или нет.

Но дата, которую он мне назначил… Он должен был прилететь в Нью Дели из Ташкента, из Советского Союза, где он находился на совместной конференции Индии, России и Пакистана, но прилетело только его мертвое тело. Он умер в Ташкенте. Я проделал весь путь в Нью Дели, чтобы спросить его о Масто, он приехал, но мертвый.

Я сказал: «Это настоящая шутка. Теперь я не могу спросить». А Масто знал — а если он жив, он знает что по адресу Морарджи Десаи, который он мне дал, я не обращусь, даже если мне это будет нужно. Я не обращусь. Не то, чтобы я был против его политики, его философии — это второстепенно, я против самой его структуры. Он не тот человек, с которым я хотел бы поговорить или поспорить.

Такое происходило несколько раз, просто из-за стечения обстоятельств, но не я был инициатором, и я никогда не спрашивал его о Масто. Я никогда не спрашивал, хотя встречался с ним в его собственном доме, в частной обстановке, но от этого человека становится плохо, тошнит. И это чувство настолько сильно, что хотя он уделил мне один час, я ушел через две минуты. Даже он был удивлен. Он спросил: «Почему?»

Я сказал: «Простите меня. Есть неотложное дело, и я должен уйти, и навсегда, потому что мы можем больше не встретиться».

Он был потрясен, потому что в то время он приближался к тому, чтобы стать премьер-министром страны. Но вы знаете меня: если присутствие человека вызывает тошноту, я не останусь ни за что. Даже то, что я пробыл там две минуты — было из вежливости, потому что было бы слишком невежливо войти в комнату, немного принюхаться, а потом уйти. Но на самом деле, так я и поступил. Две минуты.., просто потому что он ждал меня, и он был старым человеком, и имел определенное политическое значение, что для меня не имеет никакого значения, но для него это означало слишком многое. Это то, что оттолкнуло меня. Он был слишком политик.

Я любил Джавахарлала, потому что он никогда не говорил о политике. Мы встречались три дня подряд, но не было ни единого слова о политике, а за эти две минуты первым вопросом Морарджи Десаи было: «Что ты думаешь об этой женщине, Индире Ганди?» То, как он сказал «эта женщина», было так мерзко. Я до сих пор слышу его голос… «эта женщина». Я не могу поверить, что человек может использовать слова так уродливо.