Проклятый! Выродок миров! Так пусть Друккарг сгорит и станет слой ваш пуст.
Устр распарывает свое туловище, вырывает сердце и, залив его кровью капище, поникает без жизни, подобно опустошенной оболочке воздушного шара. Инфрабазальт капища вспыхивает как солома. Огонь во мгновение ока охватывает Друккарг со всем его населением. Вой игв заглушается гудением огня и гулом разрушения.
В ту же секунду в городе на поверхности земли удар термоядерного оружия обрушивается на Речной форт. Форт и вся сосредоточенная там армия превращаются в зарево — иссиня-белое, малиновое и, наконец, фиолетовое. Земля расседается. Цитадель пошатывается, но удерживается, как монолит. Город прорезается из конца в конец трещиной.
Из трещины поднимается нечто, отдаленно напоминающее исполинский туманный гриб; оно как бы раскачивается на своем стебле. С каждой секундой становится отчетливее подобие головы, увитой лилово-черным развевающимся покрывалом. Голова делает мотающиеся, маятникообразные движения, амплитуда их возрастает. Голова ширяет то в один, то в другой квартал, то припадая к земле, то взмывая выше небоскребов.
Голос Велги
Наконец-то хлестнет в храм кровь бешеная! Выхожу госпожой к вам в мир прошеная.
Войска международной армии звереют.
Громим предместья, рельсы гнем — рвем в скрежете Цеха на части — топчем сад — мнем пажити, — — Бей! A la guerre comme a la guerre… [21] рушь в крошево, — Напалмом жги — Brulez lа terre! [22] — Жарь заживо!
Голос Укурмии
Не поглумимся над погибающими во брани! Рабам развенчанного безумия не отомстим: Тот, кто мечтал об ослепительнейшей короне, Уже повергнут, и тьма распластывается над ним.
Голоса командиров
— Но он — тиран, он превзошел всех зверствами! — Он сам заставил все сердца стать черствыми! — Нерасторжимо здесь с добром зло спутано, В один рыдающий комок сплошь смотано…
Уцелевшие горожане стараются забиться в самые глубокие убежища.
Крики среди банд, добивающих сторонников великого государства
— Конец их игре скоморошьей! — Весь мир довели до удушья… — Всех гнали в утробу молошью. — Пищите ж раздавленной мышью!
Возгласы в отряде изгнанников отечества, влившихся в международную армию
— А где ж знаменитый каналище? — Боже, везде — зола… — Пылают книгохранилища… — Соборы, дворцы — дотла… — Разваливаются заводы… — С плавилен хлынула медь… — Прости нас, Ангел Народа! — Пойми, Пресвятая Мать!
Голос Карны
Больно, владыки судилища! больно! Уж ни палат, ни садов, ни жилья… Русь моя! край мой многострадальный! Распятая надежда моя! Я ли предчувствий не посевала В мудрости лучших, в тоске матерей, Я ль не пророчила, не предвещала Лютого мстителя из-за морей?
Голоса Синклита
— Кровь дохлестнула до стен Собора, До пьедесталов священных лир. — Горе! впервые — в бликах пожара Храм Солнца Мира, алтарь, потир. — Горе! до сердца Шаданакара Вздрогнуло все бытие, весь мир.
Голос Стэбинга
Но Цитадель — прочна, как твердь! Враг — жив, Пред ним робеет даже смерть, град сжав! Кто вгрызся там в глубинный пласт, как крот? Кто там таится во весь рост? кто скрыт?
Голос Укурмии
Оставь ее! Пусть броневой тот холм, Размыв, поглотят времена в глубь волн…
Стэбинг
Нет! Пусть мне погибель, муки, вечный гнет, Но жить с врагом в одной вселенной? Нет.
Подобно Устру, Стэбинг вырывает свое сердце, бросая его в пылающий Друккарг. Пламя усиливается во много раз. Материальный четырехмерный слой, в котором пребывало античеловечество России, перестает быть. Кажется, точно диски подземных лун, сорванные с орбит, закатываются за горизонт. В то же время молния сверхъестественной силы поражает Цитадель наземного Города. Бронированный конус разламывается пополам, как ореховая скорлупа. Немалую долю секунды внутри мелькает контур чудовищного червя, с подобием черт лица, вздыбившегося винтом. Кажется, что он готов, ища спасения, ринуться прямо на разоблачителей. Но воспламеняется все — его тело, земля, сам воздух.
Нестерпимую для глаз вспышку сменяет тьма, затапливающая весь Средний слой мистерии. Но в Нижнем — в том пустынном мире, где совершались битвы уицраоров, предстает демиург Яросвет. Ничего схожего с человеческим обликом нет в нем; единственное, о чем можно помыслить, это о белом блистании, как бы коронованном золотыми пламенами.
В Навне, виднеющейся поодаль как голубое зарево, едва уловимо намечается абрис женского образа.
То, что говорит Яросвет, выразимо лишь средствами музыки. Это — невмещаемая в словах мука сознания своей вины: вины того, кому был вверен сверхнарод российский и кто, создав некогда род уицраоров как щит от внешнего врага, этим завязал узел великой исторической трагедии. Музыкальное звучание, которым отвечает Навна, говорит об идее искупления.
Тогда демиург направляет световое оружие на самого себя. Совершается нечто, схожее с рассечением груди. Видится так, как если бы освобожденные светящиеся волны ринулись из медленно поникающего, погасающего их вместилища вниз и вверх, по всем измерениям пространства.
Космос метакультуры вздрагивает весь, сверху донизу, Навна склоняется, собирая часть этих кровавых струй в нечто, подобное эфирной чаше. Видение обрывается. Во мраке слышны новые и новые судороги пластов, подобные землетрясению. Слабее и слабее, глуше и глуше. На фоне мрака возникают несколько слабых красноватых точек огня. Становятся различимы маячащие возле них человеческие тени и завихрения снега, опускающегося вокруг. Уясняется, наконец, что это — пепелище на месте великого города и уцелевшие его обитатели у бездомных костров. Мрак становится менее густым: это отсвечивает снежный покров, укутывающий пепелище. Посвистывает ветер. Где-то поодаль, то приближаясь, то удаляясь, пиликает гармоника.
Негромкие переговаривания у костров
— А не опасен ли этот запах Из радиоактивных зон? — Менее опасен, чем в лапах Очнуться у партизан. — Поменьше бы растабарывали, Блюли б свой долг… — Пораньше бы капитулировали: Тогда б был толк.
Господа-товарищи, Не хнычь по теплу: Вон — на пожарище Ляг в золу! Стен больше нету, Любись, где лежишь: Впоказ белу свету, Гол, как шиш.
Проститутка
Улица-обочина Бомбой разворочена, Да мне-то что? В воронке обласкаю Хоть — трех, хоть стаю, Хоть — все сто.
Еще женщина — визгливым голосом
Я милого-хорошего Изрезала на крошево Да в печь молодца.
Любил борщок с ветчинкою, Да сам стал мертвечинкою, Вкусней холодца.
Хохот, трехпалый свист.
Трое из катакомб, быстро проходя
— Чудовищно. — Да, но мелко. — А я осуждать не берусь: Они ли виновны, коль Велга Взвихрила дурную Русь?
Приглушенные Голоса мальчишек
— Братва! по сигналу — бунтом? — Мост выгорел… Вброд, Серьга! — Не видишь — вон капитан там? — Уж я-то устерегу… — И — треснем по оккупантам! — За р-родину! месть врагу!
Отряд завоевателей, маршируя среди времянок
Великою кровью отстранены От мира горшие беды: Грозившие сделаться явью сны Лжеправды и лжесвободы. Недаром преодолевали мы шквал Атлантикой и Средиземьем, И жертву принес, кто в битве не пал, Душою, раной, безумьем.
Женщина-мать
Что мне до ваших посул и расплат? Что до бездушных держав? Первенец, сын мой, отрада, мой плод, Мог бы и нынче быть жив!
Другая
Глянь-ка в обугленный этот сарай: Видишь? Молчишь? Понял, Иуда, что всякий ваш рай — В крови до крыш?
Третья
Все по частям собрала, стерегу, Складываю на песочке: Правую ножку найти не могу, В синем носочке.
Еще женщина
Был бы не лживой легендой Христос, Мой бы супруг не погиб: Он бы впивал аромат моих кос, Дрожь моих губ…
Молодой архитектор
Рыдают о людях. Но люди бессмертны. А вот гениальное зодчество?.. А фрески Рублева? Боже, безмерны Отчаянье и одиночество. Молиться — кому?.. О, проклясть бы грозы, Лобзать бы неутолимо Ту пыль, что вчера была каменной розой Кремля… Акрополя… Рима…
Пожилой интеллигент
Над остывшим пеплом России Лишь беснуются черти вскачь… Упади на камни святые, Если ты человек, и плачь. Вспоминай легкокрылые зданья, Холст шедевров и звон поэм, Ты, кому в погибших созданьях Брезжил Китеж, Олимп, Эдем.
Старый ученый
Удар был вычислен четко: Да: прямо в душу страны. С какой сатанинской чуткостью Нашли ее с вышины! В бесценные книгохранилища — Мне свят даже этот звук — В излюбленные обиталища Культуры — искусств — наук.
Человек трезвых взглядов
О чем распустили нюни-то? Не вашей наукой разве Сто тысяч чертей переплюнуто? Все человечество — в язве? Ученый Позвольте: виной — не народы ли? Наука-то здесь при чем? — При том, что вы ее продали, Струсив пред палачом.
Ученого окружает группа Беспризорных
— Дяденька, дай сухарик. — К сожаленью, мой милый, нету… — Врешь ты! Видать по харе, Что утром сосал конфету! — Ребятки, я голоден сам… — А ну, пацаны, наляг-ка! — Полосни его по глазам! — Отрежь ему зад. Вот мягко!
Ученого убивают. Некоторые части его организма идут в пищу.
Церковники, подглядывая из-за угла
— Господи, воля Твоя… Докатились! Довоспитались по лагерям! — Вот уж и вправду — духовный сифилис Этой безбожной морали… Срам. — Но ведь и мы согрешили… В безверье, В блуде ослепли… Вошли в соблазн… — Недоглядели, как в блеске и буре Зверь Велиара{57} вышел из бездн!
Сектанты
Естественно. Ложное христианство. Все вы — антихристовы рабы! Смотрите на нас: не курим, не пьянствуем, Не крестим лбы.
Другие
Именно в этом и грех! Необъятна Пред человечеством наша вина. Лишь покаяньем смоются пятна С нашего праздничного полотна…
Возгласы в толпе
— Мало, оказывается, страдали. — Мало томились в рабьей юдоли. — Господу будто бы не порадели! — Ироду будто бы не покадили!
Миссионеры
С этими нужен новый язык: Одичали, бедные нехристи. Ложь сатанинскую их владык Как из сознаний выскрести?
Один из бывших посетителей крипты
А как все молились, Господи, Там, в глухих катакомбах, Когда на великом деспоте Свет разливался в нимбах! Неужто теперь нам кланяться Демонам царств железных, Чтобы хоть серая конница Велгу втоптала в бездну!
Внутренний голос
А ты не предвидел? не знал? Не ждал м войну, и смуту? Из двух величайших зол Не выбрал ли все-таки это?
Взвизги, истошный вой. Поножовщина.
Девушка и Молодой интеллигент из крипты — теперь Сотрудник Экклезиаста — пробираются между бараками.
Девушка
Он говорит, что сейчас — герой, Кто нянчит детей и подростков. Но ведь и у взрослых остался порой От личности — только остов. Кто мог бы в ребят наследье веков И правду внедрять, изведав Кругом — визг женщин, мат стариков, Стеклянный взор людоедов? Нет, в самую гущу! к подонкам! в шпану! Я только об этом стражду: Внушать им отвращенье ко дну, Будить духовную жажду!
Девушка убыстряет шаг.
Сотрудник Экклезиаста
Каждый по-своему чувствует долг. Я — соберу ребят. Но страшно за вас: щупальца Велг Замучат вас, затеребят.
Девушка
Пускай. Моя путеводная нить Не оборвется при спуске. Волка бояться — в лес не ходить, Любят говаривать русские.
Сотрудник Экклезиаста сворачивает к кострам, у которых греются бездомные дети. Девушка — к бараку; сквозь его закрытую дверь слышится треньканье балалайки. Когда Девушка распахивает ее, входя, вырывается пронзительный речитатив частушки:
…Мой миленок хоть не лает, А устроен, как урод: По-людски он не желает, А желает только…
Дверь захлопывается.
На улице появляется процессия кающихся.
Идущий впереди, прикрыв лицо руками
…Наш преступный зов витийственный К новым войнам, новым винам, Клич борьбы братоубийственной —
Хор
— Господи, прости нам!
Идущий впереди
День победы, тьму и блеск его, Посвист вьюги по руинам, Жар напалма в очи детские —
Хор
— Господи! Прости нам!
В промежутках пения — из барака, где скрылась Девушка, доносится ее голос, но слов разобрать невозможно.
Идущий впереди
Сил — поднять наш искупительный Крест забот о стане вражьем, Свет и жар любви целительной —
Хор
— Господи, подаждь нам… —
Идущий впереди
Сил — нести отраду множествам, Одичавшим, буйным, бражным, По ночным тропам порожистым —
Хор
— Господи! Подаждь нам! —
Процессия сворачивает к кострам.
Из барака доносится взрыв наглого, грубого хохота и — опять голос Девушки.
Ректор, в регалиях Главного Судьи, показываясь на балконе почти совсем разрушенного дворца
Пусть — ни трибуны, ни аудитории, Сгинул наш дом, сад, — Люди! Сама Немезида истории Шлет нас творить суд. Но укрепленные твердою верою В милость и в доброту, Мы справедливость привносим скорую В скорбную роль ту. Враг еще множит в подвалах заговоры, Прячется в глубь толщ, Но мягкосерд и гуманен наш приговор: Лишь восемьсот тыщ.
Вскрики
— Мало! Он робок, он трус! — Мало! — Зев — краснобая, а мозг — мула… — Смело карай, депутат! Смело! — Чтобы воронье выше туч взмыло!
— Срам, кто рычит на Судью псом: Он при Тиране страдал сам. — В тюрьмах свой суп отдавал всем… — Вникните в суть! не в размер сумм!
Главный судья, обращаясь к сопровождающим
Горек удел хитрить и лавировать Между Харибд и Сцилл. Радость — в одном: неусыпно веровать, Что идеал — цел.
Главный Судья покидает балкон.
В бараке странная тишина.
Двое прохожих
— А видели у костров — юродивого? — Видел. Чудно! Осмеивают в народе его И поделом. — Но Везде отыщутся женщины, Чуткие до чудес… — Им все равно, что — жемчуг, Что глина, что Бог, что бес. — Но он заставляет слушать Всех нас другие слои… — Э, бросьте. Заржала лошадь, А вы уж, друзья мои, Готовы поверить в демона, Ревущего где-то в аду. — Понятно: от этого гомона И сам я точно в бреду.
Из барака крадучись выскальзывают несколько фигур. Девушки не видно.
Порыв ветра из радиоактивных пустынь медленно проносится над крышами.
Молодой архитектор, присев на груду битого кирпича
Где-то вот так же заносят пепел и вьюга Щебень Парижа, руины Святого Петра, И не жаль никому их, и нет задушевного друга, С кем подумать о «завтра», понять и осмыслить «вчера»…
Двое из народной милиции, входя в барак
Запляшет любой хулиган, Раз двум миллионам — помилование…
Долгая пауза.
Те же двое, выходя на крыльцо
Двенадцать ножевых ран И, кажется, изнасилование.
Голос Укурмии
Уицраоры Запада, Юга, Кто помог сокрушению ига! Властью новою, данною свыше, Назначаю вам сроки и ноши.
Голоса чужеземных уицраоров
Один
Невольным данником миротворствующего Сам обуздал я свою судьбу.
Другой
Язвимый жалом страстей упорствующих, Свой зев кусаю — убить алчбу.
Третий
Влачусь, послушный приказу царствующего, Не смея плетью вжечь знак рабу.
Укурмия
Вы — гонители Велг, вы — их стражи. Едините ж усилия строже! Каждый глыбу отломит от кряжа, Обоймет ее крепче и туже.
Уицраоры
— Откалываю скалу незыблемую Ох, тяжела. Ох, высока! — Поднимаю громаду вздыбленную — Два шага, Три шага. — Опускаю ношу зазубренную В щель врага, В дом врага.
В трещину, пересекающую город, вдвигаются одна за другой циклопические плиты. На месте трещины — площадь и проспект, совершенно гладкие.
Главный судья, теперь — Председатель учредительной комиссии, открывая заседание в развалинах дворца
Достопочтенные господа Члены! С разных концов страны Съехались мы в эти древние стены Доблестной старины. Чтобы народ в дни глада и мора Глубже не смог пасть, С помощью освободителей мира Нам вручена власть. Мы — представители разных партий, Мнений, платформ, каст, И небывалый узор на карте Общий наш труд даст.
Фырканье в бараках
— Брехун без роду, без племени. — Фантом переходного времени. — Марионетка без знамени В период всемирной темени!
Сотрудник Экклезиаста, теперь — Воспитатель, в крошечном училище, среди группы ребят
Наш мир — это код. Все факты Нельзя перечислить в речи ведь, Но если делать вот так-то — Материя станет просвечивать.
Один из ребят
Просвечивать? Точно стекла?
Воспитатель
Отчасти. Сначала блекло, А дальше, с теченьем дней — Торжественней и ясней. Когда с души нашей сорвано Безверье, слепое как мания, — Раскроются новые органы Духовного воспринимания. Уже и теперь для некоторых Мерцают в узкие щели Иные просторы и недра, И духи в светлейшем теле. Среди природы — успешнее Можно решить задачу, И в первое ж утро вешнее Мы переедем на дачу.
Ребята
— А тот учитель, которого Вы сами зовете главным?
Воспитатель
— Наведаться очень скоро Он обещал.
Один из мальчиков, с несколько странным лицом
Вот славно… А то раз меж разговора Произнес он имя: Навна. Мне оно знакомо, дядя. Надо в руки, точно в нишу, Спрятать все лицо, не глядя; Пять минут пройдет — и слышу Ах, такой нездешний голос, Вижу синеву такую, Что потом без них мне — голой Наша жизнь… и вот тоскую.
Ребята
— Он нам рассказывал часто Про то, что будто бы видит… — Вы — шляпы! Тут дело нечисто: Он просто вас за нос водит. — Какой там «за нос»: вся грудка Теперь у него пунцовая [23]. — А мне его слушать жутко, Но не запоминаю ни слова я. — Коль память у вас плохая, Возьмите по карандашу. — А кто его будет хаять, Тому я нос откушу.
Одна из девочек
Знаешь, дядя, иногда я Вижу с ним одно и то же.
Странный мальчик
Да, бывает. Подтверждаю. Вот сначала вроде дрожи Над глазами или в мозге, Точно входишь в зал театра…
Воспитатель, мысленно
В старину б за это — розги, А вчера бы — психиатра. Истребляли драгоценный Дар — росток Святого Духа.
Мальчик, закрывая руками лицо
Вот опять… Зазвенела блаженная Синева, но печально, глухо. Будто горькие струи багряные Собирает в чашу Она… Ах, какая угрюмая, странная, Вся коричневая страна!
Пауза.
Сам не знаю… С наклонными штольнями Схоже то, что вижу теперь; Только сделалось трудно, больно мне, — Не обманываю, дядя, верь! Голос светится вроде инея; В злых пещерах — ряды колонн, И сияние, синее-синее, Тихо льющееся под уклон — По уступам, где плачут, кружатся, Где томятся… А там, внизу, Что-то ухает, что-то рушится, И дрожит, как небо в грозу.
Мальчик замолкает.
Становится видно, как едва колыхающийся среди голубого сияния женский образ сходит с кроваво-рдеющей чашей в руках вниз и вниз.
Мальчик
Вьются жадные, темные, мутные, Отступают… не смеют, ползут… А по-моему, чудовища путают, Если горя от Навны ждут. — Ох ребятки!.. Мне открывается Что-то огненное и без дна… Знаю! Понял, как называется: Укарвайр — говорит Она.
Соборная Душа Народа вступает на поверхность бушующих магм. Очевидно, хозяева этого страдалища пытаются преградить Ей путь с упорством отчаяния. Но рдеющая в Ее руках чаша создает непереступаемое для них кольцо сил вокруг источника голубого сияния. Средний слой Мистерии отступает далеко вверх. Чувствуется, как Навна проходит один за другим пояса раскаленных сред — все глубже. Наконец, вокруг оплотневает Пропулк — магма сверхтяжелая, страдалище тех, кто был мучителем народных множеств, а еще глубже багровеют инфракрасные пещеры — посмертные обиталища растлителей духа. Навна высоко поднимает чашу и выливает ее всю. Но то, что было в ней заключено, распространяется вширь и вверх, превращаясь в светящийся туман — сперва розовый, потом золотой. Он заполняет все нижние слои метакультуры российской, от инфракрасных пещер до серых туннелей Шимбига. Не слышится ничего, только чувствуется громовой хор Синклита, Ангелов, всех иерархий Света.
Становится ясно, что золотой туман — это мириады живых искр, отделившихся от материальности страдалищ и начинающих медленный подъем вверх.
Голоса даймонов
Светлою манною Новых рождений Блещет туманная Даль восхождений. Славьте, разъемля Древние узни, Выход на землю — В новые жизни!
Сердце Навны становится звездою. Не видно больше ничего, кроме необозримого множества золотых искр, роящихся в голубом свете, и сияющей звезды в его средоточии. Звезда тихо плывет выше и выше.
Голоса Синклита
Радость! Сквозь пламя Вин и прощений Вьется гирляндою Цепь воплощений.
Узрите снова Мягкие травы, Милые кровы, Мирные нивы…
К славе — от казни, К жизни — от смерти, К дружбе — от розни — Верьте, о, верьте!
Голоса восходящих
Верим и видим: Близится детство, Игры и школа, Зрелость и жатва, —
Верим и видим: В Душу Соборную Каждый вплетается Нерукотворною
Солнечной лентою К белой милоти, Белой гирляндою Жизней во плоти.
Подъем достигает слоя, где длились битвы уицраоров. Яросвет простерт у его порога. Некто, о Ком нельзя сказать ничего, кроме того, что ОН — один великих Владык Света, влагает в грудь демиурга пылающую звезду. Яросвет и Навна восходят из глубины. Золотые туманы плывут следом, растекаясь и скрывая окрестность.
Голоса людей, умерших недавно и еще пребывающих в слоях, близких к нашему
Искры прохладные капель кочующих Кружатся, реются, В души рождаемых, в лоно рождающих Зыбко спускаются.
Голоса Прозревающих на Земле
А над туманами — видите? слышите? Всходят по сумраку Белые звезды, — шелка их колышутся, — Двое… рука об руку…
Видение скрывается.
В Среднем слое все кажется по-прежнему: те же бараки, та же ночь. Даже баян слышится где-то в отдалении. Только мелодия как будто изменилась: нет в ней ни заунывной тоски, ни сладострастия, ни удали: простая и человечная, она полна светлой печали и предчувствия чего-то большего, чем счастье.
Молодой архитектор, в глубоком раздумии
Сходил я в сумрак убежищ, Дрожал у жалких костров; Я слушал кривду судилищ, Правду детей и вдов. Им форум — даже в подвалах; Плуг бед провел борозду, И нив, еще небывалых, Я к новому утру жду.
Бесстрастный голос с вышины
Надежда усталым: Четвертая Стража Ночи Переходит черту.
Две взволнованные женщины, быстро проходя
— За всю мою жизнь… от самых пеленок… Такого оратора никогда! Я потрясена была, как ребенок, Я плакала, веришь ли? да, да, да! — Красив он? — Не знаю. — Но, все-таки, молод? — Ах, милая, молодость тут ни при чем. Но речь его бьет по душе, как молот, Вторгается в совесть ярким лучом.
Двое прохожих
— Я слышал про сказочную работоспособность, Про фантастическую быстроту… — Могу, если хочешь, одну подробность: Но ты осудишь нелепость ту. — Какую? — Он не признает ботинок. — Что же, сандалии? — Если б так… Он ходит везде босиком, как инок. — Даже зимой? Юродство. Чудак. — Нет, почему же? это — лишь способ Чувствовать, что в песке и в пыли Брезжит, лучится, мерцает, как россыпь, Слой живоносных духов земли. — Ха! ну, а в городе? — Что ж, на Востоке Ведь не боятся подобных идей; Да: мостовая пронизана токами Тысяч и миллионов людей. И, как ни странно, вдоль каждой трассы Этот флюид, расширяя круги, В нас от человеческой массы Входит через подошву ноги.
Молодой архитектор встретил знакомого. Оба присаживаются на лавочке.
Знакомый
…Утром он — здесь, ночью — в Детройте, Завтра — в Бомбее, потом — в Шанхае, — Попробуйте-ка: удвойте, утройте Нормальные темпы! Не отдыхая! — И много последователей нашел он? — Уж сотни готовы идти на риск. Он прост, как Ганди, остер, как Шоу, И всепрощающ, как сам Франциск.
На площади шум. Приближается группа людей, окружив Воспитателя.
Приятель Архитектора
Видел и этого. Один из сотен Последователей, но о нем говорят.
Архитектор
Я знал его раньше. Из подворотен Он извлекал чумазых ребят.
Насмешники в толпе
— Кто это шествует? — Ба! Тот, чья головка слаба. — Он про богов голытьбе Плел у костров, как бебе.
Воспитатель, взойдя на возвышение
Наследие самое грозное, Оставленное нам, нищим, — Не эта полночь морозная, Не ветер над пепелищем, Не вскормленная разрухою За жизнь и за хлеб тревога, Но пепелище духа И тень Человека-бога.
Пренебрежительные возгласы
— А-апять он в гнилую мистику! — Мыслители старой масти… — Словесная эквилибристика… — Божок детворы в предместье…
Воспитатель
Отстроится город заново; Отстроится все отечество; Зажжет свое мирное зарево Трудящееся человечество; Но чем согреем мирок мы Сердец, охлажденных с детства Стужей безбожной догмы, Гордыни и святотатства?
Говор
— Тьма сгинет в бою коротком С раскрепощенным рассудком. — Работа нескольким суткам…
Воспитатель
Ответственность давит на плечи нам. Каким заниматься трудом нам, Глядя в глаза искалеченным? Невежественным? бездомным? Взгляните на изуродованных И школой и страшным детством, Никем и ничем не порадованных… Вот подвиг для вас! Вот — крест вам!
Разговоры
— Вот куда гнет он… Глянь-ка: Собрал ребятню, как нянька. — Мордашки у всех, как дыньки… — А деньги? Откуда деньги? — Разве дождешься рублика От наших родных раззяв… — А за морем есть республика: Не там ли искать хозяев?
Голоса женщин
— Ваши издевки — не метод. — И ваши ухмылки — пошлы. — Когда б не такие, как этот — Вовек ничего б не вышло!
Другие
— Правда. Разве негоже Пятна позора вывесть? — Правда. Разве не то же Исподволь шепчет совесть?
Тот, кто был Ректором и Главным судьей, теперь — Министр юстиции, спускаясь к Воспитателю из зала кое-как отремонтированного дворца
Здравствуйте. Очень рад вас увидеть. И, конечно, вы правы. Но мы Скоро забудем про все; и Овидия, И Берлиоза, и мудрость Фомы. Помнишь ли о каких-либо ценностях, Если все двадцать четыре часа Кружишься, мечешься по современности Белкой, бегущей внутри колеса? Рок, громоздящий невзгоду к невзгоде — Ксантиппа, ярящаяся на мудрецов! И все же — глубоко продуманный кодекс, Верите ли, скоро будет готов!
Воспитатель
Да: говорят, вы сильно захвачены Творчеством процессуальных норм?
Министр юстиции
Этой фундаментальной проблеме в придачу Вниманье мое привлекает и корм Для детских садов; мы взываем, затронув Лучшее в человечестве; но Тридцать, ведь тридцать, тридцать мильонов Брошены на социальное дно!
Воспитатель
Тем более. Пусть мудрейшие, Ученейшие, достойные, Такие, как вы, старейшины, Кто честь не растратил в войнах, Кто ныне блюдет отечество — Труд отдадут и творчество Выпестованию младенчества И врачеванию отрочества.
Недовольные голоса
— Зорче за этим смутьяном: Не даст он, братцы, житья нам! — Что лепит он из детворы? — То — помогать крестьянам Бегут в поля и дворы, На молотилке, на жнейке Пыхтят в трухе и в поту, То строят в лесу на лужайке «Храм Солнца», «город-мечту»; — То слушают, точно постники, Симфонию, сагу, псалом… — А вон уже носятся по снегу С мячиками босиком. — Как босиком?! без валенок?! А ревматизм?!. А грипп?!
Крики мальчишек
— Три года мы не обували ног, А вот никто не охрип. — Пари: если будет насморк — Тогда отправляйте нас в морг.
Научные работники, внезапно вмешиваясь
Уже формулируется в лаборатории (Меня вы, может быть, спугнете прочь) Фактами вскормленная теория Об излучениях разных почв. Для организма, для нервных клеток, Они благотворны, как кислород; И весь — от взрослых до малолеток — Должен разуться наш народ.
Общий хохот
— Доехал! Договорился! Допер!.. — А может, нам жить в воде, как бобер? — Мало ученым дурням — ха-ха! Детям морозить все потроха; Нет! В покаяние за грехи Сами разуться хотят! хи-хи!
Воспитатель
Да: с добрыми стихиалями Общенье идет на лад: Природа качает качелями И холит теплей палат, Кто будет простым, как голубь, И мудрым, как вещий змий, Тому отчетливым голосом Ответят духи стихий. Вся педагогика будет Поставлена кверху дном, И дети по-новому судят Уже не об этом одном; Могучий космос истории Не холоден им, не хмур, Им внятно певучее море Культур и метакультур. Они — поколенье воителей На бранных полях души, Весельчаки и строители, Мечтатели-крепыши.
Разговоры
— А ручьи-то уже закипели… — По ночам барабанят капели… — Говорят, по оврагам в поле Уже первые птицы запели!
Но не трели птиц, а мощный гул самолетов возникает внезапно над головой. По-видимому, они надвигаются в ковровом порядке. Кажется так, будто плотный покров туч начинает сдвигаться на восток, уступая место тысячам звезд, движущихся с запада.
Возгласы изумления и тревоги тонут в рокоте, таком могучем, что в течение нескольких минут он не дал бы различить даже пушечного выстрела. Черные тени, похожие на зонты, являются в вышине, медленно планируя. Один за другим о землю ударяются огромные ящики. Народ кидается вскрывать их. о все еще гудит; новые и новые сюрпризы падают на мостовую; очевидно, сбрасываются десятками тысяч. Люди сбегаются опрометью. Восторженная, почти ликующая толпа плотнеет вокруг каждого ящика. Среди общего шума можно только разобрать:
— Шоколад! сыр! — креп-де-шин! — В этом — сто швейных машин! — Пылесосы… — Ящик кальсон!! — Братцы, это же сказка… сон… — Кружевное белье для дам (Чтоб не хаживали, как Адам). — Книги детям: «Король Артур»… — Целый мебельный гарнитур!.. — Быть не может: разборный дом!! — Да, да, да, верится с трудом! — Обстановка — морёный дуб… — Боже, как я был раньше глуп! Я ж ругал их, — о, идиот… — Что за шерсть? — Какой шевиот?
Народная милиция пробует установить порядок. Ее прогоняют. Распотрошив ящики, люди волокут к себе что попало, но груды вещей почти не уменьшаются.
Голоса
— Теперь опериться можно… — Теперь приналяжем дружно… — Теперь разграфим прилежно. — Город выстроим авантажно!
Другие
— И как тщательно: все — в брезент… — Да, но чей же это презент? — Неужели вот этот зонт Подарил мне сам президент?..
Еще голоса
— Бомбят, а теперь — подачка… — Не верь их сырам, дочка. — Ох, будет опять стычка, Чуть дружбу затмит тучка.
Люди в непривычных костюмах появляются среди толпы. Неоновые огни вспыхивают на верхушках бараков и руин.
Гортанный говор
— Хау-ду-ю-ду! — Вражда — капут! — О, дружба — лучше оков и пут. — Весьма охотно детям врага Мы помогаем встать на нога'… — Раса — с расой — и с классом класс — Кока-кола — и русский квас! — …Уиски, пиво, шато-икэм Будут с нами — или ни с кем.
Рекламы и вывески на иностранных языках протягиваются по фасадам сквозь покрапывающий дождик.
Ахи и охи
— Батюшки! любой цвет! — Матушки! Все алфавиты… — Вот-те и суверенитет. — Вот и толкуй о праве ты…
Соображения суеверных
— Братцы, будто посмеиваются Ветер и дождь над нами… — Братцы, будто прозмеиваются Чудища меж домами!
Гедонисты
— Брось ты, вечно с оглядкой! Просит гулять душа ведь! — Вот бы пройтись с двухрядкой… — Или у баб пошарить…
Два частушечника, пританцовывая
— Русь, пляши-ка С выв-вертом: Гнус паршивый Вым-мер там, — Выбирай, Товар ищи — Сущий рай, Товарищи! — Не вари, Варвара, щи: Жалки Твои чарыщи! Тлей был, вдруг — Да в козыри. Буги-вуги До зари…
Нескончаемые гудки судов.
Реплики
— Товарищи! Из Европы Торопятся филантропы. — Сто пять пароходов в порте!.. — Но… нужно ли столько партий? — Да-да: приучайтесь, спорьте Сыздетства, на школьной парте.
— Свобода — именно в этом. — Не то, что было в Москве там… — Кто хочет в колхоз — в колхозы! — Кто сердцем хунхуз — в хунхузы{58}!
— А сект-то кругом, а сект-то… Сто вывесок вдоль проспекта! — Их больше, чем всех машин-то… — Буддисты! паписты! шинто!
Хороший знакомый архитектора, поймав последнего за пуговицу
А я теряюсь в догадках: Еще кругом беднота; Повсюду встречаешь падких Дать жизнь за обед; но та Живая россыпь талантов, Что блещет повсюду… кто б Предвидел, что век гигантов Забрезжит с кровавых троп?
Архитектор
Пока что мы одного лишь Гиганта видим вблизи. По правде, если позволишь, — Мне жаль, что с этой стези Насмешек, бравад, сомнений, Ты не в состоянье понять, Что он — величайший гений, Наш светоч и благодать.
Знакомый
Он — гений слова, не спорю. Но он опоздал. Людей Не взманят на подвиг зори Религиозных идей. Мне слишком ясна единичность Таких чудаков, как вы. Вот в этом — его ограниченность И — обреченность, увы! Церковностью мир сыт вдоволь. Нас ссылка на Бога злит. Калеки ль, сироты ль, вдовы ль Уверуют в ваш Синклит? Не нужно фальшивых смет нам, Где рядом с елеем — тол. Сознанье стало предметным И плотным, как этот стол. Турбины, пластмасса, творог — Все — четко, все — дважды два. Кого ж увлекут в ваш морок Заумствующие слова? Мы — те, чьему нраву близки Туризм, парашют, слалом, И мы ли, вместо библейского, Затянем новый псалом? Век детских религий прожит…
Архитектор
Прости: тебе сколько лет?
Знакомый
Мне? Сорок пять… Быть может, Я выгляжу старше? сед?
Архитектор
О, нет; но я помню вздохи Лет тридцать назад: точь-в-точь! Ты — человек эпохи, Скончавшейся в эту ночь.
Экклезиаст выступает с кафедры в большом лектории. Это человек средних лет; он худощав и необыкновенно легок в движениях:
Подобно лунам в новолуние Переменился знак времен: Уже готовы слиться в унию Кто победил, кто побежден. Но с истиной несочетаемы Основы косных государств: В эпохи будущего чаем мы. От них тиранств, тягот, мытарств. В глазах от крови зарябит! Тот или этот уицраор Опять воздвигнет Моабит, Бастилию, Бутырки, Тауэр…
Голоса в антракте
— Именно! Эти левиафаны железа… — Но в них — оборона от катастроф! Метафизическая антитеза Ярости Велг, — наш щит! наш кров! — Вовсе не кров: голова Медузы, Если прозреть в глубину миров!
Экклезиаст
Неотвратим от гордых прав Наш спуск все ниже, ниже, в рабство, Пока над принципом держав Не торжествует принцип братства. Друзья, наш долг преобразовывать Сам государственный субстрат: Ведь стон, мольбы, все наши зовы ведь Лишь о великом слове — брат. Предусмотреть! Предотвратить! Предупреждать народ!.. Ответьте-ка: Глубь государства просветлить Что может ярче, как не этика?
Говор в фойе
— Но какова же цепочка вех? — Где путь? в чем подступы к перемене? — Учитель наметил — один из всех Реформ последовательные ступени. — Всеобнимающая реформа школ… — Смягченье законов… — Без многословности — Путь не Маратов и Савонарол, Но Вечной Женственности и духовности. — Громоздкое наименование… — Но крепкое, как лекарство:
Лига преобразования Сущности Государства.
На площади шум. Во дворце открывается съезд депутаций различных стран. Фасад украшен флагами многих национальностей. Народ волнуется кругом, ломится в двери, влезает в окна.
— Ох, тронут старые склоки… — Весь мир разобьют на блоки! — Опять в бесконечных спорах Заронится искра в порох…
— Теперь — уж не до риторик: Урок-то был слишком горек… — Сам наш депутат о Лиге Твердит, обещая сдвиги.
— А помнишь — тому лет десять — Грозили друг друга повесить? — Теперь-то уже не те там: Пожертвуют суверенитетом.
Демонстрация, организованная одной из партий, дефилирует мимо дворца
Привет братьям с Запада! Борцам тысяч троп! Наш герб, наша заповедь — Союз трех Европ. Из душ время вымести, Как шлак, боль обид: Орел дружбы вылетел И туш горн трубит. Враги станут ровнею, Кто смерть слал вчера: Забыть распрю древнюю Пора, друг, пора!
Одно шествие сменяется другим:
Где стыл прах пожарища, Где жил встарь тиран, Дворец строй, товарищи, Дворец Дружбы Стран! Сверкай, белый, сводами, Блистай, наш сверх-Рим, Тремя сверхнародами [24] Желан, ждан, творим.
Над дворцом взлетают разноцветные ракеты.
Тот, кто был Ректором, потом — Министром юстиции, теперь — Глава нового ареопага, — выходит на балкон в сопровождении своих коллег.
Напряженная тишина.
Глава ареопага голосом, вздрагивающим от волнения
Нами подписано то, что мечталось Лучшим умам страны. Что претворит наш бедственный хаос В осуществленные сны. Рок нам принес кровавыми тропами Свой золотой дар: Здравствуй, Единство! Нынче — Европа, Завтра — земной шар.
Гул, ни одной реплики различить в котором невозможно, покрывает голос оратора. Народ затихает лишь потому, что Глава ареопага продолжает свою речь вопреки шуму.
Раненным львом — европейская раса Чуть зализала кровь ран, Встала, творит, создает колосса — Сплав сорока стран. Зоркость германства и жар романства Слив с широтой славян, Контуром тройственного христианства Мы окаймим наш стан. Грозной ответственностью пред миром Отягощен наш Союз: Божьим теплом согревать всех сирых, Рушить узлы всех уз. Имя высокое не опозорим, Не предадим святынь; Тягу ко всечеловеческим зорям Вдвинем в сердца. — Аминь.
Над шпилем дворца взвивается необыкновенный флаг — эмблема Соединенных Государств Европы. Крики покрываются громом оркестров, исполняющих новый государственный гимн.
Примечания:
2
Здесь под этим термином, прямо противоположным термину «демон», понимаются весьма светлые иноматериальные существа, вдохновляющие некоторых деятелей культуры и истории. (Здесь и далее сноски, кроме особо оговоренных, принадлежат Д. Л. Андрееву.)
21
На войне как на войне! (фр.) — (Ред.)
22
Жги землю! (фр.) — (Ред.)
23
Покраснение груди — физиологическое следствие, признак самадхи одного из видов религиозного экстаза.
24
Сверхнарод — группа наций, объединенных общею, совместно созидаемою культурой
