Итак, не будем больше говорить о конце света. Лучше поговорим об эпохе тысячного года. Однако поскольку речь идет о том, чтобы оживить образы людей того времени, восстановить их нравы, представить себе их жилища, их кухню, их костюмы, то надо признать, что это задача не из простых. Может быть, изобретатели «ужасов тысячного года» включили их в свои сочинения по той же причине, по которой древние картографы изображали чудовищ, заселяя ими «неведомые земли»?

X век и первая половина XI века весьма скудны в отношении сохранившихся источников. Ученые последних ста лет не без труда сумели описать события этого периода на основе хроник, летописей, отдельных королевских или сеньориальных актов и даже на основе сохранившихся поэм. Сегодняшние же историки, которые пренебрегают «событийной» историей и предпочитают прослеживать развитие общества, в первую очередь основываясь на экономических изменениях, с отчаянием заявляют, что почти ничего не знают о десятилетиях, непосредственно предшествовавших 1000 году и следовавших за ним. От этого времени не осталось тех «полиптиков»[30], что были столь многочисленны во времена Карла Великого и его ближайших потомков и обстоятельно описывали большие домены[31] королей и, в особенности, аббатств, тех полиптиков, которые Марк Блок[32] назвал «поражающими воображение описями сеньориальных владений». Слишком мало сохранилось также текстов договоров, свидетельствующих о частных сделках. Завещания есть, но они мало что сообщают о конкретных вещах. В рукописях есть некоторое количество миниатюр, но о них нельзя с полной уверенностью сказать, что они действительно отражают реальность, увиденную глазами художника. О постройках и говорить нечего, от жилищ бедноты вообще ничего не осталось. Даже мельниц. Даже сельскохозяйственных орудий. Даже посуды. Даже мебели. Даже одежды…

«История не может живо представить себе время, от которого не осталось даже вороха одежды». Для тех, кто вознамерился оживить эпоху 1000 года, это замечание братьев Гонкур[33] должно звучать как вызов. Достойный вызов.

Потому что неправда, будто, не имея каких-то обрывков ткани, историк не в состоянии воссоздать жизнь эпохи. Если от нее осталась одежда — тем лучше; но далеко не одна одежда создает многоцветие жизни. Это многоцветие, как я уже писал, во многом зависит от того, во что люди верят. Еще больше оно зависит от природной среды, от общественных установлений, от деятельности людей.

Следовательно, как бы скудны ни были источники, вполне возможно представить себе костюмы, лошадиные сбруи, оружие, предметы обихода, дворцовые и, в особенности церковные, постройки, а иногда и более скромные здания. Даже вопросы питания и гигиены не полностью ускользают от нашего анализа. Так же как представления о нравах, о проявлениях любви и ненависти.    

Наиболее заметная особенность данной эпохи состоит в том, что это была эпоха великих изменений. Говоря точнее, это был поворотный пункт. Конечно, вопреки тому, что пишет Эмиль Гебхардт в своей книге «Сочельник тысячного года», запуганные толпы не теснились у стен Латеранского дворца[34] в ожидании неизбежной и окончательной катастрофы, чтобы затем возликовать после полуночи, поняв, что ничего не случилось. Во-первых, 31 декабря не считалось в те времена последним днем года, во-вторых, на последующих страницах мы увидим, насколько это описание вообще далеко от реальности. Однако если люди того времени и не ожидали конца света, они, пусть неосознанно, были участниками и свидетелями гибели одного мира и становления другого мира.

Все хорошо представляют себе эпоху Каролингов или, точнее, первую ее половину до начала X века. Повседневная жизнь того времени, без особых пробелов, была воссоздана профессором Рише[35] в книге, вышедшей в той же серии, в которой выходит эта книга. От эпохи после распада империи Карла Великого сохранилось очень мало исторических документов, и для историков наступили «сумерки», на которые в свое время сетовал Жорж Дюби[36]. Когда же «сумерки» начали постепенно рассеиваться — а полностью они рассеялись лишь к концу XI века, — занимающаяся заря осветила уже совершенно новый пейзаж. Наиболее явной и наиболее рано обозначившейся его чертой были, конечно, «белые одеяния новых церквей», воспетые вскоре после 1000 года Раулем Глабером. По правде говоря, это были, конечно, не совсем те церкви, которые видел Рауль, а скорее те, что были построены около 1100 года или чуть позже и оставили после себя существующие доныне фрагменты или следы. Еще более значимым для повседневной жизни стало появление новых форм общественного устройства, экономическое обновление, притягательная сила возрождающихся городов и, возможно, новое осмысление определенных моральных требований христианства.

Таким образом, даже если бы не было никакой возможности непосредственно получить информацию о десятилетиях, обрамляющих 1000 год, очень о многом можно было бы догадаться. Зная, откуда шли и куда пришли люди того времени, можно было бы восстановить пройденный ими путь, как можно отыскать русло высохшей реки. Конечно, это достаточно рискованный метод, но, по счастью, нам и не придется постоянно к нему прибегать.

Итак, у нас есть более или менее прямые свидетельства о тех изменениях, к которым привела в будущем эта наметившаяся тенденция к возрождению. По крайней мере, возьмем на себя ответственность за это утверждение. Однако, чтобы не вводить никого в заблуждение, повторим, что скудость документальных источников, касающихся экономической жизни, начинается с X века и продолжается в течение всего XI века. Присоединимся также к тонкому замечанию Жоржа Дюби: «Человек, описывающий в отдельных главах данные о IX веке, а затем о XI и XII веках <…>, возможно, напоминает зрителя, позволившего себе излишне увлечься простым изменением освещения сцены в театре».

Тысячный год стоит на границе двух различных миров, однако в течение долгого периода неизвестности, частью которого он является, наверняка происходило больше постепенных и незаметных эволюционных процессов, нежели резких изменений.

Примечания:

3

Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVIII вв. T. 1-3. M., 1988-1991; Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992; Дюби Ж. Европа в средние века. Смоленск, 1994.

30

Полиптик — при Карле Великом опись имущества и доходов крупных сеньориальных и церковных владений. Наиболее известен доскональный полиптик аббатства Сен-Жермен-де-Пре под Парижем, являющийся ценным историческим документом.

31

Домен — земельное владение феодала, на котором он вел собственное хозяйство. Крупные феодалы жаловали своим вассалам земли, входившие в их домены, но сохраняли при этом политическую власть над всем доменом (например, королевские домены, домены герцогов и графов).

32

Блок, Марк (1886-1944) — французский историк, профессор Страсбурского университета, затем — Сорбонны. В период немецкой оккупации Франции — активный участник движения Сопротивления, расстрелян гестапо. Основные работы посвящены истории западноевропейского Средневековья.

33

Братья Гонкур, Эдмон (1822-1896) и Жюль (1830-1870) — французские писатели, авторы романов и мемуаров.

34

Латеранский дворец — дворец папы римского в Риме, сохранивший название по имени своих первоначальных владельцев — семьи Латерани. С начала III века он принадлежал императору и в 311 году был подарен папе супругой императора Константина Фаустой. До 1308 года был папской резиденцией.

35

Имеется в виду книга современного французского историка Пьера Рише «Повседневная жизнь в империи Каролингов», вышедшая, как и книга Э. Поньона, в издательстве Hachette (1973, 1979).

36

Дюби, Жорж (род. 1919) — французский историк-медиевист, специализирующийся в основном на истории X-XIII вв. Его работы посвящены анализу экономического и социального развития средневекового общества, а также его менталитету и культуре. Наиболее известные работы: «Экономика сельского хозяйства и жизнь деревни на средневековом Западе в IX-XV вв.» (1962); «Воины и крестьяне» (1973); «Рыцарь, Дама и Священник» (1981).